ДЮМОН-ДЮРВИЛЬ

ВСЕОБЩЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА

VOYAGE PITTORESQUE AUTOUR DU MONDE

МАДАГАСКАР.

(Из всеобщего Путешествия, соч. Дюмон-Дюрвиля (См. N. 46).)

Февраля 4-го 1830 года, наш корабль стал у Фульпуанта. Едва бросили якорь, Капитан Жорж спрыгнул в лодку и отправился к Бычьему мысу. Прибрежье, простиравшееся перед нами, усыпанное песком черного какого-то, металлического цвета, оканчивалось у селения, состоявшего из четырех, или пяти сот домов, довольно приятной наружности. Направо возвышалась небольшая баттарея; налево тянулся залив, длинный и узкий, позади главного укрепления. Пушки этой крепостцы, направленные к гавани, в случае надобности могли быть обращены и на деревню. Далее находилась крепость, защищаемая тройною деревянною стеною, и в ее амбразурах виднелись пушки, или лучше сказать, маленькие каменометы, из которых самый большой был фунтового калибра.

Капитан Жорж пробыл на берегу не более часа. Едва ступил он на борт корабля, как приказал немедленно поднимать паруса. Мы двинулись вдоль берега. Жорж был на этот раз весел и разговорчив. «Вообразите» — говорил он, указывая на бывшие перед [165] нами укрепления — «вообразите, что наши Французы не могли взять этого куриного гнезда! Бьюсь об заклад, что оно не устояло бы против одной моей гоэлетты!» Он кратко рассказал мне об экспедиции Терпсихоры, Ньевры и Шевретты, о чем после слышал я рассказы подробные. Во время разговора нашего, мы выплыли в море, обогнули Островок сливный (auxprunes), и бросили якорь перед Таматавою. Это заселение представляло тогда зрелище совершенно разрушенного города. Крепость, защищавшая его, была разворочена со всех сторон, как будто ее расстреливали долго и упорно. Все это показывало признаки последней войны Французов с Говасами. Октября 18-го 829 года, Таматава была занята Французскою морского дивизиею, и от взрыва порохового магазина разрушились все ее укрепления.

Лодка Капитана Жоржа перевезла меня к берегу; тут мы распрощались с Жоржем. Он хотел отправиться немедленно, и передал меня с рук на руки какому-то Г-ну Белльминю, Иль-де-Франскому мулатру, главному торговому агенту каботажных торговцев Порт-Луи. Этот господин разменялся с Жоржем несколькими таинственными словами, и я понял, что дело между ними было слажено. Когда наш удалый Жорж отправился к кораблю, мы пошли в жилище моего нового знакомца, куда прибыли в сопровождении многих жителей Таматавы, черных, [166] медноцветных, и весьма немногих белых. Всю одежду здешних Негров составляет садик, или лоскут белой ткани, которым закрывают, они нижнюю часть тела, обвертывая его около ног, так, что из этого выходит род панталонов. Другим лоскутом, синего цвета, называемым сеймбук, они драпируют себе плеча, почти по-Римски. Наружность этих черных туземцев носит на себе все отпечатки Африканского типа: глаза, с кровяными жилками; губы широкие и одутловатые; нос расплюснутый, щеки выдавшиеся вперед, волосы короткие и курчавые, только разделенные на шесть плетушек, падающих со лба на затылок. Проходя мимо кочевого Арабского табора, мы видели несколько семейств Секлавских туземцев, Азиатского происхождения, утвердившихся, в Мадагаскаре с незапамятуемых времен, и всего более занятых торговлею. Мужчины одеты почти так, как Негры; цвет тела у них медный; черты лица показывают правильность и очерк Арабский; волосы у них длинные и прямые. Женщины заплетают волосы длинными плетушками, которые висят по щекам. Одежду их составляет лоскут бумажной ткани, или Гвинеи.

Наскоро осмотревши здешнюю сторону, я обратился к моему хозяину с просьбою совета о том, как продолжать мне отсюда путешествие в Индию? В Таматаве трудно было найти какой нибудь случай, и Г-н Белльминь [167] советовал мне отправиться в город Св. Марии, — где случаев бывает гораздо более. Каботажное судно долженствовало плыть на другой день в Пуант-Ларрей, и я занял на нем местечко. Здесь, вышедши на берег во владения Короллера, Князя Бетанименов, мулатра, рожденного от Малгаши и какого-то Французского артиллерийского офицера, я не оставался долго, по совету моего Креольского агента, ибо прекращенные на время несогласия Французов с Рокавалою, Царицею Говасов, могли опять возобновиться. Пользуясь продолжавшимся перемирием, решился я сухим путем достигнуть Тингинга, где недавно устроено было военное Французское укрепление. Два верные проводника, Негры, сопровождали меня в этом пути, затрудняемом широкими реками и глубокими болотами, так что иногда мы брели по пояс в воде. От одного места до другого появлялись оазисы твердой земли, покрытые деревьями и кустарниками, в которых находили мы бездну дичи. Тут порхали тысячи пинтадов, перепелок, горлиц, дроздов и разных голубей, зеленых и голубых. Болота особенно обиловали утками всякого рода, цаплями, водяными курицами. Было где славно поохотиться! Около полудня остановились мои путеводители мод купою пальм, и наши дорожные запасы, с несколькими плодами, сорванными на ближних к месту отдыха деревах, составили нам умеренный обед. [168] Пить было нам нечего, кроме поды, и я хотел уже зачерпнуть ее в ближнем болоте, но мои Негры остановили меня. Ca n’a pas bon, Mossie — сказал мне один из них — attends vous la (это не хорошо, сударь — подожди-ка, здесь), и внимательно осматривал он вокруг все деревья. Через несколько минут, добрый проводник громко звал меня к себе, показывая найденную им огромную равеналу, называемую по здешнему деревом путешественников. Свернув лист в виде воронки, Негры прорезали кору дерева, и из нее брызнула чистая, свежая вода, которую пил я с неописанным наслаждением; источник был так обилен, что оба Негра мои напились вдоволь, но не истощили его.

Несколько миль далее, вступили мы в удивительный лес, где исполинские деревья возвышали к небу свои огромные зеленые ветви, между тем как, ниже их, кокосовые дерева образовали собою другой свод зелени, весь перелитый гирляндами лианов, перебрасывавших от одного дерева к другому свои длинные, украшенные листьями и цветами ветви. В густоте этого леса, мы были порядочно испуганы, встретивши отряд Говасский. Им начальствовал офицер, в красном мундире, с чешуйчатыми эполетами на Английский манер. Он остановился, и что-то лепетал мне по Французски; сколько мог я понять, он советовал мне поспешить поездкою, потому, [169] что время перемирия Говасов с Французами кончилось. Через насколько часов, переправились мы через реку Фандараз, и я был весьма рад, найдя безопасное убежище в военном укреплении Тинтингском. Тут на длинном протяжении мыса, Французы построили род крепостцы, с бастионами и палисадами, из дерна и древесных ветвей. Пять бастионов фланкировали главный редут; рвы окружали валы; подъемным мостом производилось сообщение с внутренностью места. Крепкие рогатки не допускали приближения к стенам. Остальное пространство между морем и ретраншаментом было покрыто хижинами, где расположился Французский гарнизон, состоявший почти из 400 человек.

В своей воинской ограде, Тинтинг мог мне услужить только кратким временным гостеприимством. На другой день отправился я в город Св. Марии, на вестовом военном судне, и в тот же день остановились мы там под прикрытием укрепленного островка, защищающего тамошний залив. Город Св. Марии ныне главное место Французских заведений на Мадагаскаре. Здесь сообразил я мои замечания об этом обширном острове, дополняя их историческими сведениями, собранными на местах, и особливо драгоценными наблюдениями Г-на Аккермана, главного хирурга Французского на Мадагаскарской флотилии. Но прежде всего хотелось мне самому посетить [170] два земледельческие заведения, основанные Г-ми Альбраном и Карайоном, одно на южной оконечности острова, в Анкаренне, и обильное кофейными и гвоздичными деревьями; другое в Тсарааке, в северной части острова, преимущественно определенное для насаждений сахарного тростника, — обширное заселение, с прекрасными домами и магазинами, каналами и хорошею мельницею на реке. Эти две прогулки могли дать мне понятие о том, что может Франция извлечь из Мадагаскара, если приступит к колонизации его по верному плану, и достаточными способами осуществит такое предприятие. Вот уже скоро минет два столетия, как Французы, то с жаром принимаются за свои права на некоторые частицы острова, то пренебрегают ими, то с большими издержками заводят торговые и мореходные заселения, то опять беспечно бросают их. Время, кажется, поверить прошедшею опытностью будущие предприятия, и, думаю, что рассказ о предприятиях Французов на Мадагаскаре, не будет бесполезен, если на нем можно утвердить некоторые выводы для будущего, прочные и полезные.

В 1642 году, то есть, через сто тридцать шесть лет после открытия Мадагаскара Португальцем Лорензом Альмеидою, сей остров был занят Иосифом Прони, агентом Французской Индийской компании, в силу позволения, данного Людовиком XIII-м. Прежде нежели плавание Европейцев около мыса [171] Доброй Надежды открыло им существование Мадагаскара, древние знали и посещали его. Он может присвоивать себе отчасти предания, дошедшие к нам от Греков и Римлян, о великом острове Тапробане, «столь удаленном на юг (по словам древних) что на нем не видны уже ни Медведица, ни Плеяды, и солнце кажется восходящим на западе». Это, и также объем Тапробана, и большое озеро, находящееся по средине его, приличны Мадагаскару, но широта, назначаемая Тапробану Птоломеем, приходится к острову Суматре, а все другие обстоятельства ведут нас к Цейлану. Нет сомнения, что в те времена, когда географические сведения были еще столь не достоверны, Аравитяне посещали Мадагаскар, прежде и после Мугаммета. Секлавское поколение, населяющее север острова, явно Аравийского происхождения и, кажется, будто все белые народы Азийские перебывали здесь. История Халифов, наследников Мугаммеда, говорит о войне, продолжавшейся четырнадцать лет, около 880 года нашей эры, с Зангвебарскими народами, переправлявшимися в тысячах лодок на берега Ирака и Иемена. Зангвебар есть противоположный Мадагаскару Африканский берег, и если Африканские народы заходили так далеко нападать на последователей Исламизма, надобно думать, что близкие сообщения дали повод начать и средства поддерживать столь упорную борьбу Африки с Азиею. [172]

Что ни было прежде, но когда Прони, осмотревши все берега острова, вышел близ Мангефии или Порта Св. Люции, Мадагаскар разделялся на области, независимые одна от другой, населенные различными племенами, и повиновавшиеся разным повелителям. Мангефия, где произведен первый опыт Французского заселения, представляла некоторые удобства: порт, защищенный от морских ветров маленьким островом Св. Люции; широкий ручей, протекавший между лугами и посевами сарачинского пшена; наконец, соседство обширных лесов, где было много строевого леса. Но важное неудобство вскоре превозмогло все сии выгоды: лихорадка погубила десятого из колонистов, и каждый новый привоз людей из Франции был новою добычею этой болезни. Тогда решились перенесть колонию на полуостров Толангар, находящийся под 26° 6' ю. ш. — Здесь основали Дофинову крепость, на равнине, повелевавшей гаванью, построили крепость в виде параллелограма, и старались начать какие нибудь сношения с туземцами острова. Царь окрестной области, Диан-Рамаш согласился на поселение Европейцев; но вскоре насилия новых пришлецов раздражили туземных Малгашей, и положили непреоборимые препятствия успехам дела. Прони, как и все другие, более думал о средствах нажить поскорее деньги, нежели упрочить заведение на хороших и верных началах. Вместо того, чтобы провесть [173] канал от реки Фаншер, протекавшей в двух льё, и соединить его с обширным Амбульским озером, он старался насильно набирать Негров, для продажи их Вандерместеру, Голландскому Губернатору острова Мавриция. К этим причинам раздоров с туземцами, присоединился бунт между подчиненными агента, кончившийся переселением некоторых бунтовщиков на остров Бурбон.

Тогда, около 1648 года, Французская Индийская Компания отправила на Мадагаскар Флакура. Этот человек, которого характер составлял смешение добра и зла, гордости, иногда жестокости, с набожностью, храбростью, пылкими страстями и твердостью духа, больше испортил, нежели поправил дела. Важное обстоятельство были для него формы. Благочестивый Аббат Наккар, сопровождавший Флакура, не хотел, чтобы дела его были чужды стараний и заботливости о распространений Христианства, и это сопровождалось нередко действиями самой жестокой и неловкой политики. В книге, какую издал Флакур по возвращении во Францию, отдавая отчет о восьми годах своего управления Мадагаскарскими колониями — драгоценной даже и в наше время, и исполненной сведений местных, не заменяемых новейшими — тщательно изложил он все споры о церемониях, все торжества и благочестивые завоевания свои в земле Малгашей. То изображает он себя смиренно приобретающим [174] новых овец к стаду православных, то покоряющим новый народ великому Людовику XIV-му. На картине при книге его, видите начальника Логавогитского, с женою, на коленях испрашивающего помощи против свирепых соседей Фаншерской области. На другой картине, сидя на скамейке, с жезлом начальника в руке, Флакур принимает клятву в подданстве от обитателей области Карканосои, и горделиво взирает на полунагих бедняков, простертых у ног его. Впрочем, неоднократно искупал Флакур все это смешное хвастовство смелыми подвигами: крепость Дофинова была осаждена и стеснена туземцами в 1652 году; только мужество небольшого числа защитников могло спасти ее от совершенного уничтожения. Должно отдать справедливость Флакуру и за то, что он первый собрал положительные сведения о Мадагаскаре, исчислил племена острова, описал нравы их.

После него Компания отправила новых поселенцев, под начальством Шамаргу. Подобно Флакуру, новый начальник имел при себе изуверных людей, и в числе их особенно какого-то отца Стефана, одушевленного нетерпящею и свирепою ревностью не по разуму. Укротить безумную поспешность в делах своих товарищей, Шамаргу не имел ни способностей, ни необходимой твердости характера. Упорный и своенравный против других подчиненных, угрюмый и свирепый против дикарей, он [175] совершенно покорялся своим духовным сопутникам. Бесконечные бедствия мгновенно упали на колонию от такого порядка дел. С начала Шамаргу почел необходимым отрядить для опознания страны Мататанов одного из простых солдат, Леваше де ла-Рюшеля, более известного под именем Лакоза. Этот человек, умный и ловкий, скоро сделался приятелем туземцев, вмешался в их связи, помогал им в войнах, и заслужил от них громкое имя Победительного Диан-Пусси. Лаказ хотел употребить влияние, приобретенное им над дикарями, в пользу своих соотечественников; но, или сознание услуг сделало его непослушным начальнику, или Шамаргу поддался чувству зависти к счастливому солдату, по крайней мере, Лаказ скоро увидел несправедливость и неблагодарность в товарищах и начальниках. Он бежал и перешел с пятью товарищами к Малгашам. Диан-Разитат, властитель Амбульский, принял его и выдал за него дочь свою, Диан-Нонгу; после смерти отца, жена Лакоза сделалась Царицею, а Лакоз непосредственным Царем Малгашей.

В это время, начальник Дофиновой крепости тяжко испытывал следствие своей несправедливости. Голод и болезни уменьшили у него число гарнизона до 80-ти человек, и ни какая помощь не могла достигнуть к нему, по причине безрассудной войны, начатой с Царем Мандарейским, Диан-Манангом. Дело [176] доходило до крайности, когда командор Керкадьо явился в гавани, умел преклонить недоступную гордость Шамаргу к покорности, и свел его с Лаказом. Но нетерпимость миссионеров навлекла новую гибель на колонию. Отец Стефан выпросил себе пятьдесят человек солдат, и отправился обращать и покорять туземцев. Всюду, где не хотели слушать его проповеди, свирепый миссионер приказывал рубить и расстреливать проклятых идолопоклонников. Беззащитные небольшие племена принуждены были покориться гонителю, но племя Мататанов восстало на него, и в жестокой битве убиты были проповедник и все его проводники.

Это поражение явилось только знаком общего восстания. Шамаргу вышел из крепости с сорока солдатами, и нашел Царя Диан-Мананга, и брата его Лавитанга, укрепившихся на берегах реки Мандрареи, с 10.000 войска. Увидя неприятеля своего, начальник Малгашский, надел рясу отца Стефана, надвинул на голову квадратную шапку его, и с насмешливою важностью вышел в таком странном одеянии вызывать Французов на битву. Сражаться против несоразмерных сил было явное безумие. Шамаргу принужден был искать мира, и прибегнул к Лаказу, который взялся защищать его, собрал три тысячи Андрофасов, подданных жены своей, и разбил Диан-Мананга. Столь важная услуга была, последуема [177] множеством других; три года крепость Дофинова держалась против многочисленных неприятелей посредством пособий Амбульской Царицы; Французы могли существовать только тем, что среди всех опасностей, беспрерывно приводили к ним от Лаказа стада рогатой скотины и привозили сарачинское пшено. Лаказ явился усердным, деятельным, так, что компания выпросила ему чин Поручика и прислала ему почетную шпагу. Мондеверг, прибывший в 1667 году с десятью кораблями, употребил посредство мужа Диан-Нонги к примирению со всеми жителями острова. Крепость Дофинова наслаждалась спокойствием до 1670 года, когда Делагей сменил Мондеверга. Смешная гордость нового Коменданта была причиною новой войны, кончившейся избиением всех Французов. Шамаргу и Лаказ погибли при этом бедствии, и с тех пор прошло девяносто лет, так, что о Мадагаскаре не было помина.

Уже в 1768 году, при Министерстве Герцога Праслена, начат был опять новый опыт колонизации. Демодав отправился занять крепость Дофинову, от имени Французского Короля. По наставлениям, данным ему, он должен был употреблять более мирные, нежели военные меры, вводить Малгашей в союз, и не причинять ни кому никакого насильства. На этот раз, вместо миссионеров послали земледельцев, и, конечно, предприятие увенчалось бы счастливыми следствиями, если бы [178] употребили более капиталов, располагая колонию на больший размер. К несчастию, вмешался еще тут искатель приключений некто Беньовский. Это был Поляк, называвший себя Графом; запутанный в политические смятения Польши, он был взят Русскими и сослан в Камчатку. Здесь подговорил он ссыльных, овладел кораблем, достиг на нем до Франции и назывался героем. Беньовскому вздумалось после того составить свое счастие в отдаленных путешествиях. Его говорливость, смелость, обширные планы, увлекли в заблуждение Французское Министерство. Два милльона было истрачено им на заведения в Антонгильском заливе, когда на все распоряжения Демодава выдали всего на все с небольшим шестьдесят тысяч. Донесения Пуавра открыли наконец глаза Французскому Правительству, и Беньовский принужден был бежать с Мадагаскара. Он уехал в Соединенные Штаты, нашел тем легковерных, снарядил экспедицию и снова занял Антонгиль, уже от своего имени. Принуждены были послать отряд войска против этого беспокойного бродяги, в 1776 году. Беньовский решился защищаться оружием, и был убит в первой схватке.

Пока в южной части устроивалось таким образом военно-купеческое заведение во имя Короля Французского, на маленьком острове Св. Марии, около восточной стороны Мадагаскара, случайно утвердилось другое [179] Европейское заселение. Остров Св. Марии, называемый туземцами Носси-Ибрагим, был обитаем более Аравийскою, нежели Негритянскою породою; здесь сохранялись предания о Ное, Аврааме, или Абрагиме, Моисее и Давиде. Заливы сего острова, уже около полустолетия служили убежищем для морских разбойников южного океана; они селились тут, заключали договоры с островитянами, и благодаря им, торг невольниками, дотоле неизвестный в сих странах, сделался деятельным и обширным. Беспрерывно возраставшее богатство жителей заставило наконец Французско-Индийскую компанию отправить сюда экспедицию. Хотя остров Св. Марии считали кладбищем Европейцев, по причине нездорового климата, толпа переселенцев явилась под предводительством какого-то Госса; но в последствие нелепых распоряжений, новая колония, к концу того же года, погибла, будучи жертвою возмущения туземцев. Жестоким мщением расплатились за то Французы; заведение снова основалось, под руководством прошлого солдата, служившего в войске компании. Это был Лабигорн, женившийся на Бети, дочери Царя Носси-Ибрагимского, сестре Жан-Горра, владельца Фульпуэнтского. Сделавшись посредником между Французами и островитянами, этот человек был особенно полезен возникавшей колонии. Учредились торговые сношения с северо-восточными берегами Мадагаскара; и новое направление торговли [180] нанесло последний удар и без того шаткому основанию Дофиновой крепости.

С сего времени до мира в 1814 году, единственное замечательное события в сих заселениях было вмешательство Французской эскадры в ссору между владельцем Фульпуанта и властителем Таматавы. Союзные сему последнему, Французские корабли, под начальством Гамелена, явились перед Фульпуантом, и после непродолжительной, но сильной каноннады, посредством высадки овладели селением и крепостью. Следствия сей войны были выгодны только для посредников; в Фульпуанте и Таматаве остались Французские гарнизоны.

Весь этот период был благоприятен колониям. Изобилие царствовало в заселениях Французских; предметы мены — гумми-копал, сарачинское пшено и Негры, добывались в большом количестве. Лучшие невольники выводимы были тогда из внутренней области, местопребывания Говасов, сделавшихся в последствии обладателями Великой земли. Цар их, Диан-Ампуант, помышлял уже о завоевании, исполнение коего предоставил внуку своему Радаму.

Мир 1815 года, не утверждая ничего о Мадагаскаре, тем самым подтвердил владение острова Французам. Но Англичане старались прежде того основать себе где нибудь приют, из которого могли бы соперничать с Французскими заселениями. Они устроили колонии в [181] Лукезском заливе, но так несчастливо, что опыт кончился погибелью всех поселенцев. Отбитые на сем месте, агенты Великобритании обратились к другому. В то время, Радама, властитель Говасов, уже осуществил на деле замыслы об увеличении своей власти. Неизвестно какими средствами и через кого, Английское Правительство успело утвердить влияние свое при Дворе Малгашского государя. Когда, в последствии, увидели войска Радама, двинувшиеся на покорение соседей, одетые по-Английски, с маневрами Английскими, с офицерами в красных мундирах, легко можно было угадать, чья политика предводила всем этим делом; по крайней мере, тогда сведали, что дело не обошлось без участия Г-на Фаркугара, Губернатора Иль-де-Франского.

Переворот, совершившийся на Мадагаскаре в виду Французских моряков и Французских гарнизонов, застал тамошние колонии мирными и неутральными. Быстрый ход нового порядка дел скоро начал угрожать им опасностью; к счастию, с самого начала Французы стали под ружье, хотя не вмешивались в войну. В течение пяти лет, Радама уничтожил властителей Бобетокских, Секлавских, Антаварских, Бетимзараских, Бетанименских и множество других, менее известных и сильных. Войска Говаские приблизились к пределам Французских колоний, и никто не подумал привлечь Радама к союзу с Франциею, [182] хотя он охотно согласился бы на такой союз. Человек, сколько нибудь по дальновиднее, мог бы заметить, что дело шло о совершенном преобразовании обширной земли Мадагаскарской. Радама делал здесь тоже, что делали Мугаммед-Али в Египте, Тамеамеа на Сандвичевых островах, Фино на острове Тонга-Табу. Образованию предшествовало завоевание; военная власть долженствовала привесть к политическому единству. Войско Радама было сильно, устроено, образовано по Европейски; офицеры сидели на лошадях, добытых извне; солдаты были вооружены ружьями, снабжены патронами. Ничто не могло уже после того противопоставить сильному завоевателю важных препятствий.

Царство Говасское развернулось быстро во всех отношениях; внутренность острова, от 14-го до 18° широты, признала власть гордого победителя; столица его, Тананарив или Эмирн сделалась богатым городом, и можно было предугадать, что обильные области восточного берега не на долго останутся вне сего обширного военного завоевания.

А между тем, в 1819 году, Правительство Французское снова обратило внимание на Мадагаскар. Горсть солдат и несколько спекулянтов явились в крепостях Дофиновой и Мариинской. В первом из сих мест оставили гарнизона., с радостью встреченный туземцами; в другом основались коммендант [183] Карайион, с небольшим отрядом, для охранения Французского флага, и Альбран, молодой купец, Марсельский уроженец, с смелыми и обширными предприятиями, начертавший план земледельческой колонии, и, без сомнения, бывший в состоянии привесть его в исполнение, если бы всего не разрушила преждевременная его смерть. Тогда же старинные фактории Великой земли были обновлены морским офицером Сильвен-Ру, которому препоручили восстановить прежние дружеские сношения с туземцами. Его старанием произведено было отправление во Францию юных Князей Малгашских, Берора, внука Жан Рене, властителя Таматавы и Фульпуанта; и Мандитсара, внука знаменитого Тси-Фанина, властителя Тинтингского. Обоих Князей отдали под защиту Сильвен-Ру родственники их, с тем, чтобы воспитать будущих Царей Мадагаскара в Париже. Кажется, что во Франции слишком высоко оценили и наградили заслуги опекуна. С чином Капитана корабля, ему дали место Комменданта Французских колоний на Мадагаскаре. Корветта Норманка была отдана в его распоряжение, вместе с 10.000 франков для первоначальных предприятий; двести разных ремесленников отправились с ним для пособия новой колонии.

Но вся эта экспедиция кончилась неудачею. После продолжительного плавания около берегов, Норманка остановилась в заливе св. Марии, [184] где упорно хотели устроить главное место Мадагаскарских колоний. При первых работах, заключавшихся в расчистке полей, от лихорадки погибло до 300 человек, и остаток, подпавший болезненному состоянию, приведен был в уныние и безнадежность.

В таком состоянии были колонии, когда в 1822 году Говасы двинулись на покорение Бетимсарасов и Бетанименов. Радама явился в Фульпуанте, и стал на той самой грани, которою означались пределы Французских владений. Он овладел потом мысом Ларрейским, захватил Тинтинг, покорил всех союзных Французам владетелей, разграбил обозы, шедшие в Мариинскую крепость. И все эти действия, явно враждебные, были сопровождаемы только робкими и бессильными протестами колонистов. Не заботясь об их жалобах, властитель Малгашский не побоялся явного разрыва, овладел Дофиновою крепостью, сбросил Французское знамя и когда Французы изгнаны были таким образом из всей Великой земли, Радама решился на высадку в Мариинскую крепость; он не исполнил своего предприятия, только по недостатку перевозных судов. При столь жестоких оскорблениях, Правительство Французское хладнокровно молчало. Напрасно возмущение прибрежных народов, около половины 1825 года, казалось, призывало Французов к подкреплению противоборства с Радамою. Вместо того, чтобы поспешить на помощь [185] к возмутившимся вождям, из которых некоторые подняли даже Французское знамя, вместо пособия храброму Тси-фанину, владельцу Тинтингскому, павшему в отчаянной битве, а также Секлавам, Бетимсарасам и Бетанименам, их позволили истребить постепенно. Говасы имели время укрепиться после того дальнейшими победами. И во Франции, и на острове Бурбоне, казалось, вовсе не заботятся о Мадагаскаре. Колония Мариинская, предоставленная собственным средствам, отделенная от Великой земли, едва могла удерживаться. Смерть непримиримо уничтожила здесь Европейцев, офицеров и солдат, без различия. Первый погиб Сильвен-Ру, потом Альбран, наименованный временным Коммендантом. Преемник его, Блеве, спасся только бегством. Место его заступил в 1826 году Жиро; в 1827 году Карайон.

В это время, возвратясь в Тананарив, Радама успел ласкою и милостью присоединить к себе всех тех, кто не покорялся его оружию. Секлав Рафарла был в числе новых подчиненных Радама. При отчаянном сопротивлении, сей воин сражался с Говасскими войсками до тех пор, пока доставало у него запасов; не имея свинцу, он перелил в пули все свои пиастры; когда и этот запас истощился, Рафарла бросился с ножами на многочисленного неприятеля; все гибло под его ударами, но израненный, измученный усталостью [186] он и сам пал на груду вражеских тел. Его взяли и привели к Радаму. «Ты ничего не найдешь у меня, говорил пленник — даже серебро мое послал я к тебе наперед в пулях!» — Радама умел оценить столь мужественный характер; Рафарла сделался другом, зятем его, и одним из главных полководцев.

Таканаривский Двор был свидетелем в тоже время возвышения гораздо более блистательного и странного. Счастливая звезда Франции произвела то, что когда Французы, казалось, добровольно отрекались от своих собственных выгод, случайное событие дало им средства иметь сильного помощника при Дворе Малгашского Государя. Англичане решали тогда все дела в советах Радама. Протестантские миссионеры, Джонс и Гриффит, поселились в Говасской столице и управляли образованием государства; между прочим, открыли они особенный род лекций для Радама и его придворных; читали им Историю, и вся эта История направлена была только к тому, чтобы возвеличивать Англию и уничтожать Францию. Не смотря на распоряжения, столь хорошо рассчитанные, и влияние продолжительное, не смотря на неблагоразумную беспечность с Французской стороны, когда Радаму надобно было назначить высшего военного чиновника, Фельдмаршала над всеми полководцами, жребий пал на Француза: Радама назначил в это звание Робена, бывшего унтер-офицером в Наполеоновской армии. [187] История этого искателя приключений настоящий роман.

Бывши квартирмейстером в северной Французской армии, в 1813 году, Робен перешел в звании Капрала в колониальные батальоны, в 1814 году, и отправился на остров Бурбон. Здесь, судимый за какое-то непослушание, и ожидая строгого решения суда, он решился избавиться бегством от поносного наказания, бежал, удалился на Иль-де-Франс, потом достиг Мадагаскара, в 1819 году. С позволения Радамы, из Таматавы переехал он в Тенанарив, и здесь, при небольшом образовании своем, сделался чрезвычайно полезным для жителей. Он учил их читать, писать, считать. Особливо полюбил его один из туземцев, некто Жоликер. Это был Малгаш, разбогатевший от торговли с Иль-де-Франсом, женившийся там на Малабарской урожденке, и живший в удалении от всех дел в Тананариве. У него было много детей; Робен сделался их учителем. Одна из учениц, пятнадцатилетняя Малгашка, так понравилась Робену, что он просил руки ее, и с позволения отца женился на ней, в 1825 году. И вот, Робен сделался отцом семейства; тесть его постарался наговорить много хорошего о зяте своем самому Радаму, который любил и принимал иногда богатого Жоликера. Радама пожелал видеть учителя Француза. Первый вопрос Радама был о том, служил ли [188] Робен в войсках Наполеона? При утвердительном ответ, Негритянская физиогномия царя оживилась, вспыхнула необыкновенным выражением. «Да, это был великий человек — воскликнул Радама, великий человек, великий человек!» Он указал на портрет Наполеона, висевший у него на стене, и продолжал с жаром — «Вот мой образец, вот пример, которому хочу я следовать!» Подле портрета Наполеона находились портреты многих Генералов, — Французских и Английских. Разговор обратился на военное Искуство, Французскую политику, и идеи царя Говасского в предметах столь обширных, отличались верностью и умом. С сего времени, Робен сделался любимым собеседником Радама; можно было подумать, что в нем ищет Говасский властитель средства, которым мог бы свергнуть с себя зависимость от Английских агентов. Желая найти повод к сношениям более частым и более полезным, согласились, что царь Говасский станет брать у отставного Капрала Французского уроки в чтении и языке Французском. Ученик оказывал успехи необыкновенные, и заплатил за них учителю местом Тайного Секретаря, потом чином Полковника, или десятою степенью, ибо Говасы считают степени от одной до двенадцати, начиная с барабанщика до Маршала. В ежедневных сношениях с Радамом, Робен сделался его поверенным и Советником. Иногда [189] дружба потемнялась неудовольствиями, потому что насмешливый Француз не щадил критических замечаний, а Радама все таки был дикарь и не терпел противоречий. Но добрые свойства Радама опять привлекали его к Робену и все несогласия оканчивались примирением. Тогда возмутились Секлавы; Полковник Робен отправлен был усмирить бунтовщиков. Он следовал потом за Радамом в западной войне, и по возвращении из сей кампании, Царь пожаловал ему последнюю, двенадцатую степень, маршала, в награду за военные заслуги, и в отличие имени Французского. Следовала другая милость, не менее важная — звание главного Губернатора восточного берега. Робен сменил при сем случае Князя Короллера, Иль-де-Франского мулатра, сына Артиллерийского Французского офицера, как мы выше упомянули. Будучи наследником Царя Жан-Рене, хотя и Француз по происхождении, Короллер являлся не благосклонен к землякам отца своего, и колонисты Мариинские имели более причин жаловаться на него, нежели хвалиться им. Робен начал поступать совсем не так. Едва вступил он в управление, Французы увидели радушное гостеприимство и покровительство. Мариинским колонистам дозволено было запасаться на рынках Великой земли; обилие оживило запустевшею колонию, и сохраняя пользы своего государя, Робен беспрерывно находил случаи помогать и бедным соотчичам.

(Окончание впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Отрывки из "Всеобщего путешествия", соч. Дюмон-Дюрвиля // Сын отечества и Северный архив, Часть 174. № 48. 1835

© текст - Булгарин Ф. В. 1835
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сын отечества и Северный архив. 1835