ДЮМОН-ДЮРВИЛЬ

ВСЕОБЩЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА

VOYAGE PITTORESQUE AUTOUR DU MONDE

ОТРЫВКИ ИЗ ВСЕОБЩЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ, СОЧ. ДЮМОН-ДЮРВИЛЯ.

(Полагая, что журналы должны быть посредниками между суждениями публики и трудами Литераторов, препровождаю при сем два отрывка, с просьбою: поместить их в С. О., и тем ознакомить публику с предпринятым мною переводом и изданием на Русском языке любопытной книги: Voiage pittoresque autour du monde, par Dumont d’Urville. Мне всегда казалось, что не многие книги принесли у нас на Руси столько практической пользы, как перевод Всемирного Путешествователя, сочинения Аббата Де-ла-Порта, которым одолжены были наши отцы трудолюбивому Я. И. Булгакову. Три раза была издана эта книга, хотя и составляла 27 томов. Теперь она устарела, и не годится более, а переделывать ее почти невозможно, ибо в течение 80-ти лет, прошедших со времени ее сочинения, перемены во всем были бесчисленны. Дюмон-Дюрвиль, один из отличнейших мореплавателей нашего времени, совершивший путешествие кругом света с Дюперре в 1823-1824 гг., и потом начальствовавший ученою экспедицию в южных морях в 1826-1827 гг.. Не устрашится труда, и решился вновь сочинить Всемирного Путешествователя; ему охотно помогали многие Французские ученые; превосходный рисовальщик, Г-н Сенсон, украсил книгу Дюмон-Дюрвиля рисунками, и этот прекрасный труд имел во Франции успех необыкновенный. Я вполне перевожу его и хочу издать со всеми картинками, хотя издание станет довольно дорого. На первый случай выдам шесть томов около 150-ти листов печатных: путешествие из Европы около западных берегов Африки (Мадера; острова Канарийские, Сенегал, острова Зеленого мыса), Бразилия, мыс Доброй Надежды, Иль-де-Франс, Мадагаскар, Восточная Индия (Французские колонии, Англо-Индийские государства, Бирмания, Сиам, Кохинхина, Суматра; Малакка), Филиппинские острова, Китай, Япония, острова Гавайские (Сандвичевы), Нука-Гивские (Маркизские), Вайгу (Пасхи), Питкаирн; Помоту (Общества) и Omaumu. Все это изображено сочинителем легко, разнообразно, и не смотря на сжатость описаний, так обильно новыми сведениями, что книга Дюмон-Дюрвиля может быть названа превосходною картиною новейшей Истории и современной Географии всех исчисленных здесь земель. — К тексту присовокупятся в моем переводе две меркаторские карты, земного шара и южного океана, портреты Кука, Лаперуза, Бугенвиля, Крузенштерна, Бичея, Дюмон-Дюрвиля, и двести пятьдесят картинок. Печатание первого тома уже приводится к окончанию; картинки почти все готовы. Желаю слышать мнение образованных читателей о труде моем, который, кажется, можно назвать полезным. Из посылаемых мною отрывков, один заключает в себе описание Канарийских островов — кстати, в С. О. недавно было помещено Гумбольдтово описание этого архипелага — другой, описание острова Мадагаскара. — Н. Полевой.)

Канарийские острова.

Сентября 6-го, при С. В. ветре, мы отправились от острова Мадеры. Время было благоприятное. Через два дня после отбытия из залива Фунчальского, перед нами появился [62] из волн океана самый главный остров из числа Салвахских. Он не более двух лье пространством, и состоит из скал, возвышающихся на 300 метров над морем. [63] Обломки, беспрестанно падающие с утесов его, показывают, что эта необитаемая громада ожидает только сильного землетрясения; тогда развалится она и исчезнет в безднах Океана. Здесь нет места человеку. Море яростно разбивает волны свои об утесистые, неприступные берега. Мы могли различать только голые скалы, глиняного цвета, и кустарники, покрывающие высоты утесов. Птиц, живущих в сей пустыне, такое множество, что они, будто туча, затмевают солнце подымаясь стаями.

В 4 часа утра, на другой день, Тенериф был у нас в виду, но покрытый туманом. Знаменитый Пик его (Словом: пик, вообще означается остроконечная гора, но это имя сделалось собственным для горы Тенерифской. Прим. Пер.), то показывался, то [64] исчезал и воздушных волнах. Остров был от нас в 15-ти лье; говорят, будто он виден бывает даже в 40-ка лье. Ветер от NNE вздувал паруса наши и быстро двигал нас по легковолнуемому пространству вод. Мы обошли мыс Анага, и оставили вправо три скалы Наго. — В час по полудни были мы в виду Санта-Круза и его полукруглого залива, который не может однакож вмещать более 12-ти военных кораблей. По обыкновению, пушечным выстрелом потребовали мы лоцмана, и в 5-ть часов вечера барка с несколькими людьми, провела нас к пристанищу. Отправившись к берегу на прибрежных лодках, и приближаясь к нему, я мог хорошо рассмотреть положение Санта-Круза: он находится в низкой долине, при подошве утесистой горы. Колокольни и мирадоры (Mirador, открытые бельведеры, которые строят в Испании на домах, для наслаждения прохладою вечернего воздуха. Прим. Пер.) домов разнообразят длинную линию, по которой протягиваются городские строения. Никакой зелени не видите на растреснутых обломках базальтовых громад, образующих собою грозные стены вокруг города и гавани. Удушающий жар отражается солнечными лучами от этих волканических твердынь.

Мы пошли в Санта-Круз сквозь [65] деревянные городские ворота. Город показался мне довольно велик и миловиден; его прямые, широкие, просторные улицы украшены тротуарами из мелких, круглых и не ровных каменьев, с закраинами из лавы; мостовая пыльна и усыпана мелким кремнем; строения вообще приятного вида. Обыкновенно, почти у каждого из здешних домов находится обширный двор, окруженный открытою галлерею на столбах, которая служит сенями и магазином. По средине двора строится водоем, для стока дождевой воды, из которого вода процеживается в маленькие резервуары, сквозь пористый камень; эти водохранилища украшаются снаружи красивым колодцем в Мавританском вкусе, и обсаживаются цветами. Переход с одной стороны двора ведет к главному корпусу дома, построенному в два этажа. Комнаты, у которых потолки устраиваются из голых досок, кажутся мрачными, потому, что бывают весьма обширны; но это дает прохладу, а ею всего более дорожат в здешнем жарком климате. Стены, чисто оштукатуренные, убирают разными духовными изображениями, плохо гравированными, и маленькими зеркалами.

На городской площади, неподалеку от пристани, внимание мое обратилось на фонтан, из которого летом изливается вода только в известные часы. Каменный образ Богоматери (de Notre Dame de ia Chandeleur) поставлен на [66] обелиске из белого мрамора. По углам подножия сего обелиска видны статуи четырех последних властителей Гуанческих, первобытного народа, некогда обладавшего островом; головы сих Королей в лавровых венках, и они представлены в каком-то восторге, поднимая к небесам человеческие кости. В Испанской надписи сказано, что заступлением Богоматери, Испанцы успели искоренить Гуанчей, народ пастушеский и военный. Бассейн фонтана сделан из черной лавы, и белизна мрамора статуй приятно разнообразит с цветом его. Воду доставляет в сей фонтан источник, который, перебираясь по рытвинам, проведен в город деревянными трубами, утвержденными на подмостках. На этой площади, лучшей из трех, находящихся в Санта-Крузе, по вечерам производятся военные смотры и ученья гарнизона и милиции. Я смотрел несколько церквей; они обширны, но не изящного зодчества. Привески (ex voto), плохие картины, безмерная роскошь позолоты безобразят их своею пестротою. Дым маленьких восковых свечек, зажигаемых тысячами перед алтарями разных святых, коптит своды и образа. Неприятный запах слышен из церковных погребов; в них хоронят мертвых, следуя старому весьма дурному обычаю, и от того все церкви здешние испещрены эпитафиями.

Находясь под тою же зоною, под которою находятся Китай, Индия и Персия, остров [67] Тенериф, благодаря своим долинам, горам и береговым возвышениям, соединяет все роды, температур, кроме холодной. Больным, как Говорят, можно посоветовать вместо лекарства благовонный воздух здешнего города Оротава. Англичане предпочитают даже Тенерифский климат Итальянскому. От того на острове большое стечение народа. Иностранцы, купцы из различных стран Европы, отличаются разнообразием своих национальных одежд. Смуглые Африканцы с мыса Могодора, которых узнаете по их чалмам, калкам привязанным к плечу, и полусапогам из красной кожи, беспрестанно встречаются по улицам. Нищие надоедают путешественнику в Санта-Крузе, и бесстыдство их не уступает неопрятству их одежды. На каждом шагу, нас приветствует нищий и просит исполнить вашу картиллу (Leerle a ипо la cartilla — учтивое выражение Испанское: напомнит кому нибудь об его обязанности. Но в тоже время, cuartillo значит и четверть реала Испанского, мелкую серебряную монету. Прим. Пер.). Испанцы расхаживают важным шагом, закутавшись в суконные плащи, которые носят они летом и зимою. Священники, пустынники, монахи, толкаются по тротуарам; шагу не сделаете не зацепившись за их рукава, которые беспрестанно целуют у них набожные прохожие. [68] Купцы останавливают духовных людей, дают им небольшие монетки и просят молить Пресвятую Богоматерь о помощи в торговых предприятиях. В Санта Крузе есть Инквизитор; но ревность Святой Коллегии умеряется здешними коммерческими нравами. Под влиянием Испанской политики, Инквизиция ограничивается здесь только наблюдением за ввозом философских и вредных книг, и преследованием Франк-Масонов. Росписи, выставленные в церквах, показывают благочестивым людям, каких именно книг должны они убегать. Эти каталоги весьма любопытны: под равным проклятием видите вы в них самые отвратительные и самые высокие произведения ума человеческого. Иногда цензоры Инквизиции попадаются в забавные ошибки; несколько лет тому, не читавши, они обрекли проклятию книгу о Революциях, думая, что в ней говорится о каких нибудь возмущениях политических, а это было превосходное Математическое сочинение о революциях (т. е. поворотах) небесных тел! Впрочем на строгость цензуры здешней могут роптать не многие, занимающиеся чтением, а вообще народу, или большей части жителей, не велика нужда до цензуры, ибо он просто ничего не читает. Всегда занятые пением духовной песни, всегда перебирая рукою четки, ремесленник, виноградарь, земледелец, обутый в свои [69] эспадрили (Род обуви, из толстой ткани, espadrapo. Прим. Пер.), с шелковою сеткою на голове, даже идя по рынку и по улице напевает псальмы. Встретится ли вам за городом погонщик муллов, разнощик, крестьянин — у всякого в устах какая нибудь духовная песня, или Господи помилуй.

Я не согласен с людьми, осуждавшими наряд Тенерифских женщин; их короткая юбочка, из шерстяной материя желтого цвета, с черною широкою бордюрою, право, очень красива. Мантилья, которую подымают они на голову, до самого лба, чтобы закрыть шею, плеча и руки, показалась бы одеяньем неловким и безобразным, при их круглой шляпке, но женщины здешние умеют пособить неловкости этого одеяния особым щегольским манером надевать мантилью. Богатые женщины, ходя только в городе, и то в часы прохлады, не имеют надобности носить шляп, и материя, из которой делают они мантильи, бывает саржа, или даже кисея, с кружевною обшивкою. Моды Французские успели завоевать себе несколько прелестных охотниц до щегольства; но влияние Испанских нравов придает даже и этим щеголихам, что-то суровое и принужденное. Походка женщин здешних медленная, физиогномия угрюмая; своими веерами [70] закрывают они в половину лице, и никогда не оборотятся к. вам, какие бы учтивые ласкательства ни начали вы говоришь им. Вообще они смуглы и сухощавы; рты у них слишком велики, носы слишком орлиные, но зубы их прелестны, брови красивы и глаза живые.

В образованных обществах здешних, иностранца всегда встретят и примут ласково. Едва входит гость, по здешнему обычаю, подносят ему рюмку мадеры и сигарито — род небольших сигарок из крошеного табаку, завернутого в трубочку из тонкой бумаги. На Тенерифе, как и везде в торговых колониях, жадно слушают вести из Европы и с любопытством читают журналы. Каждого прибывшего вновь, окружат, засыплют вопросами; но за то готовы здесь отплатить вежливостью и услугою всякого рода — поведут нас смотреть все редкости, все замечательное, готовы рассказать вам всякие подробности, и услужить вам во всех ваших надобностях. Я одолжен дружескому участию особ, известных знаменитостью имен своих и степенью чинов, теми исследованиями, которые, менее нежели в неделю пребывания моего на Тенерифе и других островах Канарийских, успел собрать.

Архипелаг Канарийский находится между 27° 39' и 29° 26' сев. шир. и 15° 40'-20° 30' зап. долготы, от Парижа. Он состоит из семи островов: Лансероты, Фортавентуры, [71] Великой Канарии, Тенерифа, Гомеры, Пальмы и Ферро. Несколько каменных утесов, возвышающихся из бездн моря, образуют собою островки Алегранза, Клара, Грасиоза и Лобос (веселый, светлый, приятный и волчий), но они не стоят упоминания.

История этого архипелага исполнена чудесностей. Если хотя немного верить предположениям, то легко убедиться в поэтическом веровании многих, будто Канарийские острова суть обломки древней Атлантиды, этой обширной земли, навсегда погибшей и поглощенной волнами моря, во время ужасного наводнения и переворота, когда море разрушило перешеек Гибралтарский, разъединило Европу от Африки, и страшно хлынуло в западный берег Африки. Здесь кто осмелится спорить против этого? — Здесь, может быть, протягивалась от Асорских островов до Зеленого мыса, эта обширная земля, обильная, прекрасная, кипевшая народом, который Платон заставляет говорить в своем Тимее: «о Солон, Солон! все вы, Греки, дети!» Здесь, может быть, простиралась эта область баснословия, о которой говорили Омир, Дионисий Аликарнасский, Диодор Сицилийский, Страбон, Плиний и столько других — земля волшебств, знаменитая в Греческой Мифологии, виденная Атласом, Геркулесом, Персеем, земля Амазонок и Горгон, где жили Питасы, цвели Гесперидские сады, с их золотыми яблоками, жилище [72] поэзии, погруженное в бездны морские, так, как мир древней Поэзии и Мифологии погрузился в бездны веков.

В последовавшие за тем времена, Канарийский архипелаг был известен под именем островов счастливых, и Птоломей назначал место их между 14-м и 16° сев. широты. — Карфагеняне проникли сюда. Юба, Царь Мавританский, отправлял нарочно экспедицию, и дал островам название, сохранившееся до ныне: Юнония великая и Юнония малая — это, как говорят многие ученые, Лансерота и Фортавентура; Канария, имя которой произошло от прекрасной породы тамошних собак, Нивариа, Текериф, названный Нивариею по снегам, венчающим Пик его; Капрария — нынешняя Пальма, обильная козами; Плювиалия — остров Ферро — железный, потому что на нем нет водных источников, и жители довольствуются дождевого водою; наконец Пурпурария, которую Данвиль почитает Лансеротою.

После экспедиции Мавританского государя, вероятно, не однажды приставали сюда корабли, увлеченные бурею, и мореплаватели, посещавшие Африку, касались здешних островов. Можно полагать, что Аравитяне узнали их в то время, когда ревность Исламизма устремила сих завоевателей на запад. Даппер уверяет, что Аравитяне назвали тогда сии острова el-Bard (холодные), по причине снегов Тенерифского Пика, а потом Gezayr el Khaledat [73] (счастливые), по примеру Древних. Как бы то ни было, но известия о Канарийских островах были весьма неопределенны, пока Инфант Дон Люиз де-Серда выпросил их себе во владение у Папы Климента VI-го, в 1344 году. Жалованная грамата Папы исчисляла следующие имена: Канария, Нингрария, Плювиалия, Капрария, Юнония, Эмбронея, Атлантика, Гесперия, Цернентия, Гаргония и Гаулетия, всего одиннадцать островов, вместо семи — доказательство, как еще худо знали земли Атлантические. Но Дону Люизу не удалось даже и взглянуть на свое Африканское Королевство. В последствии, когда мореходцы западные принялись за поиски в Африке, архипелаг Канарийский несколько раз служил для них местом спасения при кораблекрушениях. Историки Испанские говорят о жителях Сицилии, Майорки и Аррагонии, пристававших к Канарийским островам. Всего более походит на роман рассказ их о каком-то Бискайце, Мартине Руитзе Авендано. Брошенный с кораблем своим бурею к берегам Лансероты, Руитз, по словам Испанского писателя, Клавихо, нашел сей остров населенным племенами народа сильного и красивого, которые называли себя Гуанчи. Черты лица были у них прекрасны, рост исполинский, сила непомерная. Испанец и товарищи его бедствия были приняты с особенным дружеством, и Руитз, удостоенный чести жить во дворце государя Лансеротского, так умел [74] понравиться супруге властителя острова, что новорожденная дочь Королевская совершенно походила на ласкового и вкрадчивого чужеземца.

Только с 1402 года начинается достоверная история Канарийских островов. В этом году, искатель приключений, какой-то Барон Иоанн де-Бетанкур, и товарищ его, Гадир де ла-Салль, дворянин Гасконский, приплыли к Лансероте и построили крепость, назвав ее Рубикон. Сей первый шаг к заведению, был последуем дальнейшими победами, подкрепляемыми прибытием всякого Европейского сброда. Испания решилась присовокупить завоевания бродяг к своим владениям. С 1464 г. Дон Диего Гарсиа де-Геррера, названный правителем Лансероты и Фортавентуры, переправился на Тенериф, который успели покорить однакожь только тридцать два года спустя, под начальством Испанского аделантадо (Adelantado, звание, соответствующее председателю главного областного суда, или Губернатору. Прим. Пер.) Алоиза Фернандеза де-Луго. Но гораздо прежде была покорена Испанцами Пальма, а Испанец Педро де-Вера завоевал Канарию.

Подчинение Тенерифа было последним делом Гуанчей, туземцев Канарийских. По договору с властелином Тенерифа Бенчомо, де-Луго обязался сохранить его личною [75] безопасность, и вскоре вероломно нарушил свой договор. Несчастного властителя Гуачского увезли в Испанию, как редкую диковинку; потом возили его в Рим и Венецию, показать Папе их Дожу Венецианскому. Там умер последний государь Канарийский, в состоянии достойном жалости. Но не только одни государь — весь народ Гуанчей погиб от меча Испанцев и заразительных болезней. Через несколько лет после покорения Тенерифа, ни на одном острове Канарийском не оставалось уже ни одного из прежних туземцев Канарии.

Этот первобытный народ стоит лучшей участи. Бесстрашный, добрый, доверчивый, он должен бы остаться даже для того, чтобы показать Европейским пришлецам свое самобытное и превосходное образование. Из тысячи примеров, могущих дать понятие о характере Гуанчей, почитаю достаточным представить только два, которые беру из примечательного, и доныне не изданного сочинения Г-на Бертело, ученого Француза, долго жившего на острове Тенерифе, где занимал он должность Директора одного учебного заведения. Г-н Бертело не мог скрывать своего пристрастия к первобытным обитателям Канарийских земель; тщательно изучив нравы их в памятниках и преданиях, он оживлял сей исчезнувший на веки народ в своих живописных рассказах. Вскоре после знакомства со мною, Г-н Бертело принужден был, по причине [76] гонения Испанского духовенства, оставить Тенериф и удалиться во Францию. Желательно, чтобы он привел в систематический порядок все, что было собрано им для истории Гуанчей. Вот, слово в слово, отрывок, который дал мне Г-н Бертело, и который относится к покорению Испанцами Канарийских земель. Лучше длинных рассуждений, он показывает, что за народ были Гуанчи.

«Во время вторичного нападения Испанцев на остров Канарию, Капитан Диего де-Сильва, с 200 солдат своих, вторгнулся в область Гальдар, опустошил ее, похитил стада, захватил женщин. Темезор Семиан, один из гванартемов, или государей острова, собрал своих воинов, напал на Сильву с превосходным числом, и принудил его укрыться для защиты в одном здании, служившем, как говорили, местом для казни. Окруженные со всех сторон, Испанцы защищались два дня, но видя что помощи и спасения ожидать не возможно, решились начать переговоры, и просили победительного Семидана о помиловании. Он сам приближился к осажденным, в сопровождении гвайресов, или вельмож своих, оставил всех других за укреплениями, и один вошел в средину неприятелей. Тронутый бедственным состоянием, до которого доведены были Испанцы, Семидан начал говорить им: «жалею об вас, ибо мои воины решились истребить вас без пощады. Вы пришли к [77] нам с неправедною войною, похитили наши имения, опустошили нашу землю, и великий Алькорак (бог) явно мстит вам за нас, если вы сами убежали в место, назначенное для погибели преступников. Однакож, поклянитесь мне оставить ваши несправедливые замыслы, и, может быть, я спасу вас». Обнимая колена победителя, Сильва клялся, что немедленно удалится. Тогда добрый гванартем подозвал к себе с высоты укреплений главных своих вельмож, и объявил, что Испанцы захватили его обманом, и хотят умертвить, если им не дадут свободного выхода. Гвайресы оскорбились, хотели сражаться, но войско, любившее Семидана, не решилось подвергать жизнь его опасности и дозволило Испанцам удалиться. Заключили договор; немедленно оказана была неприятелям всякая помощь. Положено было, чтобы сам гванартем проводил неприятелей до того места, где стояли корабли их, и которое до сих пор указывают, называя его la Cuesta de Silva. Отправились ближайшею дорогою. Сопровождаемые Семиданом и его войском, Испанцы с ужасом увидели, что их привели на край утесистой горы; страх овладел ими; смерть, казалось им, является в самом страшном виде; они думали, что Гуанчи ходят сбросить их в пропасти. Семидан заметил робость на лицах побежденных, понял причину, и оборотясь к Сильве с усмешкою сострадания, [78] сказал: «Не бойся ничего — мы знаем тропинки, по которым проведем вас к берегу — дай мне руку; я сам помогу тебе сойти безопасно». — — Каждый из Гуанчей взял под руку Испанца, и их безопасно провели мимо пропастей. Сильва обнял своего избавителя, отдал ему свою шпагу, в залог клятвы, и удалился от берегов, исполненный благодарного изумления.

«В 1493 году, Фернандез де-Луго, аделантад Испанский, приплыл к Тенерифу с 1000 воинов, и после многих бесплодных покушений, оставил наконец свой укрепленный лагерь близ Аназа (Санта-Круза). Он приблизился к горам, окружающим область Таоро, желая осмотреть местоположение. Властитель, Бенчомо, сведавший об его походе, отправился из Оротопала (Оротава), оставя брата своего, Тингвара, в засаде, на краю долины Асентехо, куда Испанцы безрассудно осмелились войти. Хорошо рассчитанными соображениями, Бенчомо угадал все намерения неприятеля, и с отличным войском скрылся в ближних лесах, дабы кончить дело решительным ударом. Де-Луго прошел трудной дефиле, не замечая ни какого движения: все было тихо и спокойно; Гуанчи ожидали врагов при их возвращении. Испуганный уединением места, боясь нечаянных нападений, предводитель Испанцев воротился назад, гоня перед собою многочисленные стада, нарочно оставленные Гуанчами, чтобы [79] затруднить его отступление. Едва только Испанцы вступили снова в роковую долину, войско Тингвара показалось на всех окрестных высотах, и с страшным криком начало губить врагов, скатывай на них огромные утесы. В то же время, Гуанчи, скрытые в лесу ринулись в битву, а Бенчомо пресек отступление Испанцам. Сжатые в тесном ущелье, где нельзя было развернуть рядов, Испанцы старались только спастись от гибели, и в отчаянии тщетно призывали на помощь Св. Иакова. Де-Луго хотел одушевить подчиненных своим примером; но уступил числу неприятелей и выгоде их положения, едва успевши, с сотнею воинов, после тысячи опасностей, выйти из ущелья. Среди жаркой битвы, говорят Историки, Бенчомо явился на поле сражения, и нашел своего брата, раненного копьем и сидящего на краю одного ущелья. «Как», воскликнул Бенчомо — «твои воины сражаются, а ты сидишь в бездействии?» — Я победил — спокойно отвечал Тингваро — как полководец, я кончил свое дело; пусть теперь мои воины оканчивают свое — истребляют врагов.

«Но битва при Асентехо была последним днем славы для несчастных Гуанчей. Неслыханные бедствия следовали за сею победою; счастие оставило победителей, и Испанцы подчинили побежденных тяжкому игу. Прекрасные острова утратили даже имя, которым славились дотоле; несчастные обитатели их были преследуемы даже в самых неприступных [80] убежищах; одни из них бросались с вершины утесов, и погибали бесплодными жертвами за отечество, которого уже не могли защищать; другие умирали с оружием в руках, кто переживал общую погибель, делался рабом и был продаваем в невольничество чужеземцам. В тогдашние времена варварства, победители думали, что им все позволено с полученною ими добычею. События и дела, могущие занять внимание Историка, были забыты, и только через восемдесят лет потом, добродетельный инок (Алонзо Эспиноза) взял перо, чтобы передать потомству описание свирепства Испанских разбойников, гордо называвших себя героями и победителями. Описывая беспристрастно, Эспиноза не побоялся отдать справедливости погибшим туземцам, и осудить злодейства их избителей, земляков своих.

Таковы были Гуанчи, по рассказам самих Испанцев. К трогательным эпизодам, рассказанным нами, можно бы присовокупить еще множество подробностей, исполненных драматического движения и яркой местности. Таковы могли б быть — упорное сопротивление Канарийского властителя Дорамаса и геройская смерть храброго Тингваро, брата Тенерифского гванартема, убитого на трупах девятнадцати Испанцев. Всюду в Истории Гуанчей видите вы рыцарскую храбрость, совершенное презрение смерти; и рядом с сими геройскими добродетелями находите кроткие свойства [81] пастырей, красноречие мужественное и резкое, слепую доверенность к святости обещаний, беспримерное гостеприимство, наклонность во всем видеть одно добро.

Кто же были эти Гуанчи? Откуда явились они на Канарийские острова? надобно ли видеть в них остатки народов Атлантиды, погрязшей в глубине Океана, остатки, подобно плавателям спасающимся на вершинах мачт, уцелевшие на вершинах высочайших гор, из которых образовались потом отдельные острова? Надобно ли называть Гуанчей, следуя одному из новейших писателей, Патагонами классической Географии? Или это были колонисты Финикийские, Арабское племя, Берберы или Шиллуки от пределов Атласа, случайностью войны, или бурею, заброшенные на Канарийский архипелаг? Должно ли почесть их самобытными туземцами, или потомками какого нибудь известного великого рода? На все сии вопросы, наука не нашла еще ответов, и, кажется, не найдет никогда. Завоевание Канарийских островов было так губительно, так свирепо произведено, что все погибло под кровавою рукою победителей — люди, предания, памятники все — даже язык народа — осталась земля; безмолвная и безответная.

Несколько слов из языка Гуанчей пережили однакож погибель сего достопамятного народа: все они, кажется, происходят от Арабских корней, или от первобытных Азийских [82] языков. Другие остатки памяти Гуанчей ведут исследователя еще далее, заставляя относить их к известным народам Древности. Так, на пример, сооружение великих стен для безопасности земель своих, и еще более бальзамирование мертвых тел, бывшее в обычае у Гуанчей, заставляет нас признавать в них отродие Египтян. Даже доныне, в погребальных пещерах Тенерифа, Гомеры и Канарии, находят мумии Гуанчей, превосходно сохранившиеся. Благодаря сим драгоценным остаткам, мы лучше всякой Истории узнаем, что Гуанчи были высокого роста, что волосы у них были тонкие и гладкие, иногда русые, и нисколько не похожие на курчавую шерсть Негров. Гуморальные полости (la cavite humorale) являются в мумиях Гуанчей открытыми, как у некоторых племен в окрестностях мыса Доброй Надежды. Погребальные пещеры Пальмы, Канарии и Тенерифа представляют точно такой же порядок, как погребалища Сиутские и Элефийские; мумии поставлены в них в таком же порядке, и — вот еще новое доказательство к сближению с Египтянами: на Канарии найдены небольшие памятники в виде пирамид, без сомнения, воздвигнутые над значительными покойниками.

Известно, что у Гуанчей были властители, или гванартемы; что правление их было смесью аристократии и теократии; что у них были гиероглифы, торжественные праздники и [83] верование в единого Бога, блюстителя вселенной. Беспечная жизнь их разделялась между попечениями о стадах и обработыванием земли. Они питались плодами, овощами, рыбою и копченым мясом; употребление крепких напитков было им неизвестно. Дон Алонзо Эспиноза, без сомнения, увеличил рост их, говоря, на пример, о властитель Гвимаре, будто бы он был 14-ти футов в вышину, и что во рту его находилось восемьдесят зубов. Что касается до женщин, они имели приятные, правильные лица, прекрасную талию, прелестные формы. «Они носили красивые тюники», говорит Бори де-Сен-Венсан, «перехваченные в средине тела, обрисовывавшие собою их талии, не переходившие в длину за колено, и открытые не много на шее. Головной убор их составляла повязка из тонкой кожи, перевитая волосами и красиво обвязанная вокруг головы». Таковы были женщины на Лансероте; на Тенерифе щегольство простиралось гораздо далее — женщины румянились». Они скрывали от нескромных взоров, мужчин весьма не многое из своих прелестей — стройные плеча, прекрасная шея их, словом, вся верхняя часть тела была прикрыта только кудрявыми, распущенными волосами, иногда небрежно заплетенными. Узкая юбочка из замши, завязанная на пояснице, роскошно обвивала тело их до колен, и своею мягкостию обрисовывала все формы, о красоте которых [84] можно было догадываться по открытым частям тела». — Сия картина, положим, слишком украшенная роскошью юного, поэтического воображения, показывает однакож, почему власть женщин была столь безмерна на Канарийских островах. Странный устав полиандрии (многомужия) был здесь допускаем, и это увлекает мысль к баснословным Амазонкам, которых царство потеряно в Истории и отчизна неизвестна. Одеяние мужчин также было странное: — с своими полусапожками и сандалиями, похожими на котурны древних Греков, крепкими щитами из коры драконового дерева, широкими тамарко, или плащами из козлиной кожи, огромными волосяными шапками, украшенными перьями, они имели вид воинственный и дикий, согласный с их исполинским ростом и атлетическим сложением.

Вначале Гуанчи были троглодиты, то есть, жили в пещерах по горам; но искусство построения сделалось потом известно на Канарийских островах, и много находилось здесь каменных домов. Острова обильны были тогда обширными лесами; дожди не были редкостью, и источники воды утучняли землю. Только на острове Ферро воды во все не было. Европейцы, приставшие к сему острову в 1406 году, погибали от жажды; одна женщина открыла им существование особенного рода дерев, доставлявших островитянам воду. Эти деревья назывались гарое. Бонтье и Леверрье, [85] духовники и историографы Бетанкура, говорят об этом, описывая: что «на вершинах гор острова находились деревья, с которых текла чистая прекрасная вода в водоемы, нарочно вокруг них устроенные, и эта вода была превосходна для питья». Кардан прибавляет что воды стекало с одного дерева до 70 фунтов в день. Кайраско, Меркатор, Даппер, Феихо, Клавихо, все свидетельствуют об этом водоточивом дереве, и говорят, будто видали еще стариков, утолявших жажду его чудесною водою. Галиндо рассказывает гораздо положительнее, что во время поездки своей на остров Ферро, он видел там одно гарое на утесах гор; что пень этого дерева был 12-ть пальм (Меры в Испании чрезвычайно разнообразны, смотря по областям; но Кастильские принимаются в основание. Кастильская, или большая пальма (grande palme) составляешь 1 1/3 фут, а фут Кастильский равняется 0,282655 частям метра Французского. Прим. Пер.) толщиною, а вышина дерева простиралась от 30-ти до 40 футов; что круглая вершина его составляла около ста футов в окружности, и листья дерева, густые, гладкие, никогда не опадали, были всегда зелены, походили на лавровые, только гораздо более их. Резервуары были устроены вокруг этого дерева, говорит Галиндо, для собрания воды. Потом, когда восточный ветер гнал [86] облака к горе, они стремились к гарое, и водяными каплями покрывались гладкие листы его. Буря сокрушила это дерево в 1625 году.

Гуанчи были поэты, музыканты, и страстно любили пляску. Их религиозные обряды, кажется, ограничивались весьма немногим; они признавали бытие Бога и молиться ему уходили на возвышенные вершины гор своих. Были еще у них жрицы, магады, что-то в роде Весталок, обязанные сохранять девство, и эти Весталки обливали новорожденных детей водою; такой обряд заставил Испанцев первоначально думать, будто Гуанчи Христиане. О политических и гражданских законах Гуанчей, мы не имеем теперь никаких сведений. Форма правления, кажется, всего более подходила у них к теократической. Жрецы говорили народу: «Великий Творец (Ачамас) сначала создал благородных (Ачименсей), которым раздал всех созданных им коз. Потом создал он простолюдинов (Ачикайнов). Это после созданное поколение также осмелилось требовать себе коз; но великий Творец отвечал им, что они сотворены служить благородным, и что им нет никакой надобности в имении». Файкас, или великий жрец, мог возвести простолюдина в благородные, и законом было постановлено, что каждый ачименс, унизивший свое происхождение работою, например, доением козы, лишался своего титула благородства. Среди такой, презирающей [87] всякую работу аристократии, властитель долженствовал быть и был первым ленивцем из всего государства. При вступлении на престол нового властителя, один из стариков подавал ему кости которого нибудь из его предшественников, и новый властитель клялся над сею святынею править народом мудро и справедливо.

Законы Гражданские не составляли никакого систематического уложения; все сохранялось в преданиях и обычаях. Мы упоминали уже, что многомужие было позволено. На Лансероте женщина могла иметь до трех мужей; каждый из них пользовался правами супруга в течение месяца; другие в это время дожидались своей очереди, и служили общей жене и очередному товарищу своему. За тридцать дней до вступления в первое супружество, девушку начинали откармливать; давали ей лучшие кушанья, запрещали ей всякую работу, и если к положенному сроку жених находил, что невеста его недовольно дородна, он мог отказаться от нее, и искать другой, более тучной.

Обитатели Лансероты, кажется, более всех Гуанчей, были опытны в искусстве построек; властитель тамошний, Зонзамас, жил во дворце, правильность которого удивляла Бетанкура и его товарищей. Большая стена, пересекавшая на двое остров Фортавентуру, остатки которой видны еще доныне, была сооружена из огромных камней, [88] наложенных один на другой, как видим это в строениях, называемых циклопейскими (Остатки громадных и грубых построений, в различных странах Европы, в Азии и даже Америке. Нет никаких Исторических известий о там, какие из первобытных народов производили сии изумительные постройки. Древние приписывали их работе Циклопов, и новейшие ученые приняли для означения их это название. Прим. Пер.).

Вот, удаляя несбыточные преувеличения, все, что известно нам о Гуанчах. В Тенерифе, на той земле где жили они, особливо надобно остерегаться преданий, привязанных к их воспоминанию. Начиная с Санта-Круза до Оротава, по рассказам жителей, нет места, где не напоминали бы вам о Гуанчах: здесь Матанза, где погибло много Испанцев; там Витториа, место разбития храброго Бенчомо; далее Асентехо, Таоро, и проч. — Всякий из здешних жителей знает что нибудь о погибшем народе; не один проводник Оротавский станет уверять вас, что он Гуанч по своему происхождению, хотя более ста лет прошло, как на всем архипелаге Канарийском нет уже ни одного потомка Гуанчей.

Особливо, возвращаясь с прогулки нашей на Тенерифский Пик, мы встретили много таких хвастливых расскащиков. Я участвовал в этой прогулке, вместе с офицерами нашей корветты, и путешествие наше было [89] вместе ученое и живописное, топографическое и веселое. Каждый из нас ехал верхом на лошади, а в особых вьюках везли наши запасы и плащи. Мы взъехали сначала на высоты около Лагуна, со стороны Санта-Круза. По дороге, огороженной по краям кусками базальта, пред нами раскрывались поля, усеянные волканическим шлаком, на которых растет плохой хлеб, а перед бедными хижинами нас встречали полунагие дети, и поздравляя нас, протягивали руки, прося милостыни. По местам видны здесь кактусы и молочай. Но перед Лагуною местоположение открылось привлекательнее; направо виден был густой, зеленый лес; перед нами, до самого города, поля, засеянные маисом, хлебом, просом. Небольшое, хорошо обработанное пространство это было некогда покрыто водою.

(Окончание впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Отрывки из "Всеобщего путешествия", соч. Дюмон-Дюрвиля // Сын отечества и Северный архив, Часть 174. № 46. 1835