СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЗБЫШЕВСКИЙ

КАПИТУЛЯЦИЯ ВАРШАВЫ В 1794 ГОДУ

(С польской рукописи Збышевского).

К известным уже по памятникам XVIII в. описаниям последних дней существования столицы Речи Посполитой перед третьим разделом нелишне присовокупить показание очевидца катастрофы, некоего Збышевского. Збышевский, приехав из Мадрида, находился в Варшаве во время штурма Праги и переговоров о капитуляции.

Неизвестный сообщил его рассказ своему другу в письме, отрывок которого сохраняется в собрании Свидзинского, в рукописном сборнике Acta publ., № 823.

Еще в воскресенье началась атака шанцев, но частый с них огонь из пушек заставил москалей отступить.

В понедельник Кемпа напротив Золиборжа, особенно же Сасская (Кера — остров. Золиборж, с французского joli-bord, местность на берегу Вислы, на которой, во второй половине XVIII столетия, Августин Орловский предполагал поместить общежитие для благородного юношества (collegium nobilium), мысль его осуществилась лишь в начале настоящего столетия; ныне эта местность занята Александровской цитаделью. Сасская Кемпа — остров против Сольца. Г. В.), были атакованы с необыкновенною яростью, однако москали были вытеснены с обеих Кемп со значительной потерей. [196]

Во вторник, около 5 часов, москали, пользуясь густым туманом начали атаку разом на все батареи.

Наши дезертиры выдали пароль. Но все-таки еще мы держались. Окопы у Яблонны, занятые литовским войском, предводимым всегда несчастливым Ясинским, были защищаемы менее часа, после чего левое крыло, все состоявшее из литвинов, оставив батарею и орудия, отступило к Висле и переправилось через нее вплавь. Многие в ней потонули. Были бы счастливее, если бы потеряли жизнь в мужественной обороне. Московские пушки пробрались из-за окопов при Висле к дому Богуцкого. Поставивши их у Вислы, на Тамке, открыли из них по Варшаве частый огонь. Однако, наши орудия с террасы замковой и дворца князя Нассау, особливо кадетские, тотчас принудили их замолчать.

Находившиеся на Праге войска, будучи обойдены с тылу, должны были пробиваться, большая часть их отступила по мосту в Варшаву.

Правое крыло держалось долее, а затем, после мужественной обороны, повернуло за Грохов, и что там с ним и с его орудиями сделалось — неизвестно.

Заиончек уехал, как говорят, со своею женою и супругою подскарбия Коссовской.

Президент Закржевский и главнокомандующий Вавржецкий дали доказательство величайшего присутствия духа и мужества. По первым выстрелам из пушек они устремились на Прагу и побуждали всех к бою. Бедный Закржевский положительно надорвал себе грудь, а тут еще, суетясь по Праге то туда, то сюда, упал с лошади и сильно ушибся, едва его спасли от неприятельских рук.

Вавржецкий почти последний удалился с Праги, покрытый славою, хотя в этом несчастном сражении из 18.000 войска, находившегося на Праге, в Варшаву воротилось едва 4.000.

В числе многих знаменитых особ погиб и мужественный полковник Венгерский на батарее, которой никоим образом до последнего издыхания не хотел оставить.

По первому звуку пушек вся Варшава как бы пробудилась от сна. Близость многочисленных выстрелов заставила думать, что москали уже в самой Варшаве. Легко представить себе смятение и беспокойство. Все бегали, как шальные, с улицы на улицу, исполненные отчаяния, с криком и воплем. Некоторые прятались в замке и у иностранных послов, и хотя бесчисленное множество пеших и конных бежало за окопы, однако никто ни приказаний, ни каких уговоров не слушал.

Печальное состояние Варшавы увеличивал вид несчастной Праги. Как только вышли из нее наши войска, разъяренный москвитянин начал ее жечь и грабить. Были вырезаны все [197] без разбора. Даже в Варшаве были слышны вопли избиваемых и роковое московское ура.

Пожар начался от соляных магазинов, потом загорелось предместье у Бернардинов, наконец, запылал у моста летний дом Понинскаго.

Все это, вместе с воплями наших и яростью москалей, представляло ужаснейшую картину.

А как ветер был со стороны Праги, то дым покрывал почти всю Варшаву, так что казалось будто Рыбаки (Рыбаки — прибрежная местность в Варшаве между мостами, занятая амбарами, бойнями, а летом — пароходными пристанями и купальнями. – прим. Г. В.) и вся Тамка — в огне.

Были беспощадно умерщвлены, кроме тысячей других, мостовые комиссары: Уластовский, Концкий, Дроздовский и проч. Нашлись, однако, некоторые сострадательные московские офицеры, которые хотели защитить невинных жертв, хотели остановить пожар, но все их усилия не были в состоянии сладить с разнузданными солдатами, коим был позволен грабеж.

Смотрела сердобольная Варшава на показанный на Праге страшный измаильский пример (Автор намекает на штурм Измаила (1790 г.). – прим. Г. В.), видна была вся ярость этого варварства.

В ярость привело это варшавян: из Варшавы была открыта пальба из всех орудий на Прагу, и огонь нашей артиллерии был очень действителен, ибо в 8 часов заставил замолчать все неприятельские орудия, которые перед тем не мало причинили Варшаве вреда: замок подвергли опасности и даже несколько десятков печных труб на нем сбили. Король вышел на балкон над библиотекой, за ним — довольно людей.

Москали, увидев это, направили на них пушки, и ядра так свистали, что ни одной минуты нельзя было оставаться в безопасности. Одна граната попала к Риксу и убила перед его дверями королевского музыканта. Лопнула также граната в самом Примасовском дворце, где в то самое время собрался совет (Rada), и у секретаря Поплавского оторвала ногу. В 8 часов пальба совершенно прекратилась. Около полудня донесли, что почти все москали перепились, и что можно бы было добыть пушки, поставленные на берегу Вислы и со стороны Праги. На это дело отважился мужественный Мадалинский во главе нескольких сот конных. Москали допустили его почти до половины моста и, открывши затем из нескольких орудий огонь, доказали тем свою осторожность.

Воспользовавшись тревогою и смятением в Варшаве, убежал Коллонтай. Раздражился народ, узнавши об этом: утверждали, что он увез с собою много золота. [198]

Случилось, что одновременно с ним скрылся Конопка. За обоими послана погоня со всех сторон. Народ грозился, что, как только их поймают, немедленно повесят.

Резня на Праге и пожар продолжались до вечера. Собрался магистрат, куда пригласили и Закржевского. Там было решено сдать город Суворову.

Потом отправили к королю депутата просить, чтобы он написал Суворову насчет города, но король ответил, что он ничего не думает делать без совета и что во всех своих дальнейших действиях станет следовать неукоснительно за советом.

Затем магистрат — лишь бы не подвергать опасности Варшаву — обратился к совету с просьбою ходатайствовать перед королем, чтобы он написал Суворову касательно безопасности варшавского населения и его имущества.

Совет собрался в замке на совещание. Король подписал, составленное советом, письмо, и с ним депутаты от города (То были: Франц. Макарович, Доминик Боровский и Стан. Стржалкевич.) отправились на лодке к Суворову, с 2 военными трубачами. Лишь только прибыли депутаты на Прагу и затрубили, тотчас явилось несколько десятков казаков и, не обращая внимания на права народов, начали с опустошения кошельков, и хотя прибывший потом казацкий офицер запретил это своим подчиненным, однако сам снял с руки Макаровича бриллиантовый перстень.

Позднее прибежал бригадир, командовавший на Праге, и как скоро узнал, что есть депутаты от города, тотчас отдал приказ остановить дальнейший грабеж и пожар Праги. Тогда прекратились жестокости, и остаток Праги уцелел.

Бригадир вместе с депутатами отправился в лагерь Суворова. Было около 11 часов ночи. Суворов уже спал. Для наших депутатов разбили шатер вблизи ставки дежурного генерала, угостили их чаем и пуншем и дали время для отдыха.

Вся ночь со вторника на среду прошла в величайшем беспокойстве и тревоге по причине неизвестности о результате посольства.

Около 20,000 людей ночевало в замке и около замка.

Все покои в замке стояли открытыми.

В среду, с рассветом, прибыло к нашим депутатам несколько московских штаб-офицеров от Суворова с извинением, что он еще не может видеться с нами, вследствие отъезда, прибывших к нему, прусских офицеров.

Затем, наши депутаты удалились с офицерами погреться в ближайший шатер Суворова. Сюда снова к ним прибежали [199] московские офицеры с просьбою не показываться, когда пруссаки будут выходить от Суворова, так как много значит, чтобы прусские офицеры не знали об их нахождении в лагере.

А когда пруссаки вышли — эти немедленно вошли.

Суворов, извинившись, что не встает по причине болезни ног, просил депутатов садиться.

На вопрос: зачем приехали? — они отдали ему письма от короля и совета.

Прочитав их, был очень доволен и вскричал:

— «Виват! виват! Вечный мир с храбрым польским народом! Мы не рождены для того, чтобы биться друг с другом. Единственное наше начало. Я уже не стану мочить оружия в крови народа, действительно заслуживающего почтения и уважения!»

Говоря это, он сорвал со своего бока саблю и бросил ее в угол.

Потом, Суворов велел дать водки. Чокнувшись с депутатами, выпил; выпили и они. Затем, разломавши хлеб на куски, поделился с ними, говоря:

— «Мы делимся друг с другом последним куском хлеба, а воевать оставим».

Потом, обнявшись с депутатами, осведомился: какие условия Варшавы?

Ответили, что они изложены в письме короля и магистрата, и главным образом касаются безопасности варшавского населения и его имущества.

— «Когда ваши условия таковы, — сказал Суворов, — вы слушайте теперь мои».

Тогда ему были поданы пункты, написанные по-русски.

1. Все городское оружие будет немедленно сложено за городом, на месте, какое выбрано будет по обоюдному согласию.

2. Ручаюсь именем императрицы, что военные, все без изъятия, останутся в крае при своих имениях, или же могут свободно отправиться, куда хотят, отыскивать дальнейшего счастья.

3. С этого момента императрица торжественно ручается, что оставляет в забвении все, сделанные ей, обиды и обеспечивает неприкосновенность жизни и имущества не только всех жителей Варшавы, но и всех тех лиц, которые случайно окажутся в ней.

4. Мост навести в 24 часа. Войска ее величества императрицы войдут в город завтра, то есть в среду.

5. Почтение и должное уважение королю, как венчанной главе, должно быть сохранено.

Подписав эти пункты, Суворов отдал уполномоченным.

Они просили приказать перевести их.

Он согласился на это и, пока их переводили, справлялся о [200] здоровье короля и о том, находятся ли в Варшаве Иг. Потоцкий, Закржевский, Кохановский и другие.

Когда депутаты ответили, что находятся, — сказал:

— «Честные люди, когда не оставили своих собратий среди опасности. А что Коллонтай уехал?»

— «Сегодня утром», — ответили депутаты.

— «От этого человека я всегда того ожидал», — сказал он.

Когда были принесены переведенные пункты, Суворов подписал их и спросил, соглашаются ли на них депутаты. Они ответили, что не имеют на сие никакого уполномочия и что удаляются в магистрат за ответом.

Суворов на это согласился, желая только, чтобы ответ дан был в 24 часа.

Некоторые московские генералы советовали, в обеспечение, взять в заложники двоих депутатов, а третьего отправить.

Но Суворов, обиженный этим, громко сказал:

— «Мне известен характер благородного польского народа, и такие предосторожности не нужны. Поляки умеют сдерживать слова».

Депутаты, возвратясь в Варшаву, донесли магистрату об исполнении поручения. Успокоились почти все. Однако, много нашлось таких, которые были против какой либо капитуляции. Тем не менее, магистрат приказал тотчас навести мост, как вдруг прибытие под Варшаву литовского войска, в числе 6,000 самой лучшей пехоты, изменило несколько положение вещей.

Храбрый Гедройц, удалившись в ратушу с офицерами, спрашивал магистрат: на каком основании он отправил к Суворову депутацию, какие пункты ему предложены и какие от него получены?

Депутаты рапортовали и читали те и другие пункты. Гедройц заметил, что так как переговоры еще не кончены, то их не следует пока принимать, нужно остановиться распоряжением наводить мост...

Еще прибавил: чтобы войско не входило в переговоры с Суворовым, что городу и неприлично и непристойно рисковать столь скорым впуском в Варшаву москалей, что войско не в состоянии в течение недели выйти из Варшавы, так как едва хватит недельного срока на вывоз амуниции, орудий и запасов. Наконец, желал, дабы город относительно 1-го пункта — сложения оружия — ясно выговорил у Суворова, чтобы это отнюдь не касалось войска.

Речь Гедройца была едка: генерал упрекал город, что тот, имея еще возможность защищаться, очень поспешил пожертвовать капитуляцией...

Город узнал свои ошибки. Предложенные Гедройцем условия [201] были приняты. Предложено было немедленно приостановить починку моста и даже уничтожить то, что уже было исправлено. В среду, вечером, была послана к Суворову депутация, со следующими условиями: чтобы вступление москалей в Варшаву было отложено до 12 ноября, чтобы прежде могло выйти беспрепятственно польское войско, со всем своим оружием, амуницией, пушками и запасами, наконец, чтобы денежный курс был дозволен до заключения мира.

Депутатам приказано вернуться в течение 18 часов. Московские офицеры приезжали в Варшаву с величайшим тактом; однако в четверг к назначенному времени депутаты не вернулись.

....

На этом кончается отрывок рукописи.

Перевел и сообщил Г. Воробьев.