Исторические и бытовые очерки западной старины

ЦЕШКОВСКИЙ Л.

ДНЕВНИК КРАКОВСКОГО ВОССТАНИЯ

Исторические и бытовые очерки западной старины.

Дневник Краковского восстания в 1794 г. ¹

Несколько лет тому назад в Львове найден случайно дневник Людовика Цешковского, вице-бригадира польских войск, во время польского восстания 1794 года. Дневник этот напечатан в дополнение к издаваемой на средства львовского народного дома «Сводной галицко-русской летописи».

Издатель этого сборника, каноник Антоний Петрушевич, скрывающийся большею частью под псевдонимом «А. С. П.», принадлежит к числу редких деятелей современной Галиции.

«Занятый исключительно научными исследованиями, он стоит в стороне от партийной борьбы, которой увлекаются многие ученые современной Галиции. Его квартира вся завалена книгами, для которых не хватает стоящих вдоль всех стен шкафов и которыми завалены подоконники, столы, стулья, диваны и даже кровать каноника. Между этими книгами немало редких библиографических изданий, а также имеются целые рукописи и предметы старины. Сам владелец этой библиотеки вечно в работе и от времени до времени обогащает науку своими вкладами. Несмотря на массу напечатаннаго, у него есть много научного материала, который еще ожидает своего появления на свет. Между этим материалом первое и самое главное место занимает его, известный всей Галиции, филологический словарь, целая энциклопедия, так как он заключает в себе такую массу филологического материала, которая [175] едва ли когда-либо умещалась в издававшихся прежде словарях. Над этим словарем он работал почти всю жизнь. Расходы, которые понадобились для его издания, настолько велики, что ни один из издателей не решается взять на себя это дело и если не явится какой-либо меценат, то колоссальный труд о. Петрушевича едва ли увидит свет».

« Петрушевич помещает свои труды как в галицких, так и в немецких изданиях; его работы, за исключением разве упомянутой выше «Сводной галицко-русской летописи», большею частию невелики объемом, но свидетельствуют о большой эрудиции и замечательном критическом таланте».

Изданный о. Петрушевичем дневник Цешковского, бывшего членом польского патриотического клуба, образовавшегося в 1794 г. в г. Дубно Волынской губ. в котором он не играл, впрочем, видной роли, повествует о смутной эпохе 1794 г. и проливает новый свет на некоторые описываемые им события. Он озаглавлен: «Diariusz powstania Krakowskiego w roku 1794 г.» и начинается с 22 января 1794 г. ².

22 января 1794 г., в гор. Дубно, по почину доблестных панов из дома князей Чарторыйских, возник патриотический клуб, членов которого выбирали с большой осторожностью и которые добровольно присягали хранить все происходящее в нем в тайне.

Когда нас уведомили, что кабинеты двух союзных держав выработали проект окончательного раздела Польши после смерти польского короля Станислава-Августа, то было решено взяться за оружие, чтобы доказать Европе нашу готовность обороняться и сохранить предания нашей народной славы, тем более, что Австрия была раздражена тем, что берлинский и петербургский дворы совершили второй раздел Польши без ее участия.

Король саксонский, побуждаемый своекорыстными целями, вошел в сношение с Веной и, в случае окончательного принятия конституции третьего мая, дочь саксонского короля, объявленная польской инфантой, будет выдана замуж за одного из братьев австрийского императора и польский престол перейдет к австрийскому дому. В Вене отнеслись к этому плану сочувственно. [176]

Когда весть об этом дошла в Дубно чрез Пулавы, резиденцию князей Чарторыйских, куда ее сообщили польские патриоты, проживавшие в Дрездене, то мы немедленно решили действовать и составить конфедерацию. Долго колебались, кого выбрать маршалом конфедерации: Малаховского, Закревского или Коллонтая. Наибольшее число сторонников было у Игнатия Потоцкого; предлагали также избрать Ржевусского; Ксаверий Богуш предложил, применительно к господствовавшему духу времени, вызванному французской революцией, отменить название конфедерации и маршалков (которое стало неприятно и противно народу, неоднократно обманутому), переименовав первое в инсуррекцию, а название маршалка заменить словом начальник и действовать под знаменем: вольности, равенства и независимости.

При обнародовании акта о восстании, было решено дать крестьянам право и вольности, сравнять мещан в правах с дворянами, польстить духовенству, выразив глубокое уважение к религии, обещая поддержать власть и неприкосновенность церкви, и этим объединить все сословия.

Таким образом, нами был принят с некоторыми изменетями план, выработанный в Дрездене. Сообразуясь с принципом равенства, было решено выбрать на пост начальника не из богатых и родовитых панов, а простого шляхтича, без имений и титулов, известного лишь своими талантами; нам подали мысль избрать на этот пост Косцюшко, прославившегося своими боевыми подвигами в Америке и доказавшего свои способности и свою отвагу под Дубенкой, снискав этим любовь и доверие войска. Мы избрали его единогласно. Этого избрания желали и в Пулавах, где относительно Косцюшки имели особые виды ³. Восстание решено было произвести 3-го мая, чтобы ознаменовать этот день великим для страны делом. Для каждого воеводства были назначены особые инсуррекционные агенты, как из чинов гражданских, так и военных. Коменданту Каменца, Орловскому, было поручено учредить военный клуб. Все эти постановления и протоколы (заседаний патриотического клуба) были переданы через Пулавы в Дрезден, после чего Косцюшко выехал немедленно из Пулав и, пробыв некоторое время в Сеняве, отправился в Львов, чтобы ознакомиться с жителями Галиции. Эмиссарами для агитации в Галицию [177] были избраны Викентий Гржимайло и Франциск Стралковский; Михаил Стадницкий действовал в Пршемысльском воеводстве, Мокроновский в Варшаве, Скаржевский и Кенжицкий в Пруссии. Разумеется, их действия не долго могли оставаться в тайне. Россия, содержавшая в Польше довольно многочисленную и щедро вознаграждаемую полицию, начала в феврале месяце следить за нами. Игельстром (русский уполномоченный в Варшаве) взял на себя роль великого инквизитора испанского; он заявил королю, что в крае завелся якобинизм и что его нужно преследовать; Станислав-Август, движимый любовью к отечеству или быть может боязнию подвергнуться участи Людовика XVI, со своей стороны старался раскрыть тайные происки, но, по обыкновению, вел себя двусмысленно и не мог скрыть своего расположения к нам и даже предостерегал некоторых польских патриотов, находившихся в Варшаве, и советовал Косцюшке немедленно выехать из Польши в Лейпциг.

Между тем, Игельстром деятельно совещался с гетманом Ожаровским, и ими, совместно с военным советом, был выработан план распределения оставшегося в Польше войска небольшими отрядами в воеводствах подольском, брацлавском, волынском и киевском. Польские войска склоняли к принятию русской службы. Генерал Любовицкий получил от Кречетникова известную сумму денег, чтобы склонить их к этому; ему удалось повлиять в этом смысле на некоторые отряды, но так как они не сдержали впоследствии своего слова, то это очень повредило Любовицкому. Игельстром решил обезоружить непокорное польское войско. Накануне назначенного для этого дня, бригадир Антон Мадалинский (бывший барский конфедерат, которому хорошо были известны все наши планы) был предупрежден о намерении Игельстрома анонимным письмом и тотчас послал майора Гуссаревского предупредить о том дивизии Заиончека и Домбровского. Посланный ловко выполнил данное ему поручение; сговорившись сначала с младшими офицерами, он передал, затем, то, что ему было поручено, командовавшим дивизиями генералам, и заметив, что один из них колебался, сказал ему: «я ручаюсь, что солдаты не будут повиноваться вашим приказаниям, и предостерегаю вас, что вы покроете себя позором и вам быть может будет даже угрожать опасности. Слова Гуссаревского подействовали так, что все три корпуса решили действовать единодушно. Мадалинский первый отказался повиноваться предписанию военного совета, его примеру последовали все прочие. Игельстром не принял никаких решительных мер, но поспешил послать курьера в Петербург, о чем король сообщил [178] генералу Мокроновскому, которому он еще ранее высказал свое желание, чтобы народ польский не впал, наконец, в отчаяние. Король и впредь передавал Мокроновскому все секретные сообщения, делаемые ему Игельстремом, а Мокроновский в свою очередь сообщал все это польским патриотам в Дрезден⁴.

В виду таких известий было решено поспешить с его восстанием. Казимир Сапега был посдан для переговоров в Вену (где он и скончался), а Косцюшко тем временем ожидал известий в Лейпциге, а по получении письма от Коловрата ⁵ в первых числах марта поспешно выехал из Вены в Краков ⁶, где его уже поджидали патриоты и куда стянулось войско.

24 марта 1794 г. был объявлен акт краковского восстания. Главнокомандующим войск был назначен Костюшко; все выразившие желание участвовать в обороне подписывались и присягали. Под актом восстания подписывались многие из обывателей г. Кракова: Валевский, Водзицкий, Фаддей Чацкий ⁷, Велепольский, Дембинский и т. д. Акт был обнародован в заграничных газетах.

Узнав об этом 26 августа, Игельстром приказал вызвать Косцюшку в суд. Тогда почтенный и всеми уважаемый королевский прокурор Краевский сложил с себя обязанности прокурора; его место заступил Матвей Рогузский, за подписью которого и [179] появилось в «Народовой Газете» объявление о том, что Косцюшко как бунтовщик вызывается в суд. Вскоре разнесся слух, что хотя Игельстром не получил из Петербурга никакого известия, тем не менее он поспешил вновь сообщить о случившемся, но поляки задержали курьеров, ехавших с обеих сторон. Денисов и Ферзен, посланные против Косцюшко, встретились с ним: Косцюшко, имея 2.500 чел. войска, не считая краковских коссиньеров, смело дал сражение 12-тысячному русскому отряду; русские были разбиты под Полонным и Рацлавицами, потеряли несколько орудий и аммуницию и должны были отступить. Потерпевшие поражение русские избегали вторичного сражения и, отступая, грабили и жгли по пути местных жителей. Я получил письмо от Косцюшки, которое коменданта Каменца Злотницкий получил за меня на почте и препроводил Шереметеву. Мне было приказано отправиться немедленно в Житомир, откуда я был послан в Несвиж к генерал-губернатору Тутолмину и благополучно возвратился, удачно исполнив возложенное на меня поручение. Одержанная победа оживила дух поляков; число повстанцев ежедневно увеличивалось. Игельстром, опасаясь мщения и восстания в самой Варшаве и не получая никакого ответа из Петербурга, решил послать своих курьеров через Пруссию, а между тем составил смелый план захватить в Варшаве арсенал, но король по своему обыкновению известил об этом Мокроновского. Чтобы предупредить осуществление этого плана, решено было поспешить с восстанием, и 18 апреля совершилась достопамятная в летописях народа революция. Королю было известно о том, что она должна была вскоре произойти, но ему не было известно, в какой именно день. Игельстром проведал о том, и, по его приказанию, в Варшаву прибыло 17 апреля из лагеря 5.000 чел. войска. Это послужило сигналом ускорить восстание. Варшавские патриоты избрали мещанина Килинского, человека состоятельного и умного, под руководством которого они начали действовать. Простой народ более доверял ему; особенно разжигало страсти духовенство, которое на исповеди внушило народу мысль о восстании, а для большего страха распускало слух, будто «москали» втащат во время заутрени в костелы орудия, заберут из арсенала оружие и произведут в городе резню, разграбя Варшаву. Слыша это из уст духовенства, народ верил этому. Вступление 17 апреля в Варшаву 5.000 русских как бы подтвердило справедливость этого слуха. Польское войско, полк Дзялинского, Меровского, артиллерия, королевская гвардия, все солдаты били москалей, народу было роздано из арсенала оружие, словом, вся Варшава уподобились военному лагерю (припоминали сицилийскую вечерню и [180] Варфоломеевскую ночь в Париже). Русские защищались упорно, но пали жертвою справедливой мести, потеряв 10 тысяч убитыми и ранеными и взятыми в плен. Наши взяли множество аммуниции, но поляки понесли почти столь же значительные потери; низкие люди старались воспользоваться революцией в своих выгодах; они грабили частных лиц. Дом, в котором жил Игельстром, был разнесен и разграблен чернью. Дипломатическая переписка посольства была спасена от утраты и досталась в наши руки; мы нашли в ней доказательство происков изменников отечества и список истинных виновников, найден был также список лиц, получавших от Москвы постоянные пенсии, и были обнаружены тайные изменники отечества. Сам Игельстром только при помощи Шидловского избегнул позорной смерти, которая угрожала ему в отмщение за дурное отношение к полякам.

Во время такого всеобщего возбуждения поляки сохранили, однако, вполне лойяльные отношения к личности короля, что доказывает благородство их души и говорит в пользу народа. Когда храбрый майор Стралковский вывел лейб-гвардию из дворца на поле битвы, вопреки приказанию короля, то Станислав-Август вышел на крыльцо дворца и, взяв в руки щтандарт, оставался в таком положении несколько часов, окруженный лишь небольшой стражей, подвергая себя явной опасности; генерал Бышевский, выехав перед толпой, стал убеждать народ успокоиться, но народ озлобился на него за это и бросился на него. Бышевский бежал перед толпою в замок, а народ преследовал его до ворот замка, где, увидав короля, остановился и не посмел войти во двор; комендант Варшавы Мокроновский и Закржевский назначили из членов муниципалитета стражу для короля, и в замке нашли убежище и безопасность женщины и иностранные послы. Большая часть свиты королевской также примкнула к восстанию, которое едва затихло к утру субботы.

В субботу целый день возили трупы и бросали их в Вислу вместо того, чтобы предавать земле. Мокроновский, с помощью Циковского, вполне водворил порядок. Башмачник Килинский играл роль римскаго трибуна. Был учрежден революционный суд, который не мог противустоят требованиям разъяренного народа, введенного в обман интригами и происками; самые влиятельные сторонники России были арестованы, и народ требовал немедленного приговора их к повешению. К лишению жизни были приговорены, как изменники, епископы Массальский и Косаковский, гетман Ожаровский, каштелян Анквич, которые и были повешены перед костелом Бернардинов на краковском предместье. [181] Рачинский и Билинский избежали виселицы, получив предостережение от своих верных слуг. Рогожинский, служивший Игельстрому шпионом, был повешен по заслугам, а Матвей Рогузский был повешен за то, что, занимая должность королевского прокурора, подписал несколько дней перед тем указ о вызове Косцюшки в суд.

Под председательством графа Казимира Красинского, короннаго обозного, открылись заседания совета. Польские войска, услыхав о начавшемся восстании и о варшавской революции, шли разными путями из Червонной Руси; пинскую бригаду привел поручик Колышко; Вышковский, стоявший над Днестром, и Карвицкий со своим полком подошли в границе Польши, но этот последний был окружен русскими и не мог дойти до места; другие между тем были обезоружены; весьма многие с большой опосностью присоединились к мятежным войскам; многих русские преследовали. Генерал Гроховский повел эти отряды к Косцюшке и, остановив по пути русский арьергард, захватил понтоны и иные военные принадлежности.

Господь благословил первые действия поляков. Отряды, проходившие через Галицию, встретили самый радушный прием со стороны населения, и само правительство оказывало им всяческие льготы; они получили от жителей Галиции даром немало лошадей, полотен и денег, а ряды их пополнились людьми.

10 мая под предводительством полковника Ясинского началось восстание в Вильне, которое обошлось менее кровопролитно. Там были повешены гетман Коссаковский и Забелло, генерал Арсеньев взят в плен и отослан в Варшаву. Подобное же восстание началось в Курляндии, где во главе его стоял Гедройц, и на Жмуди.

11 мая я переправился с 65 чел. солдат чрез р. Збруч ⁸ несколько выше Збрижа ⁹; в самый полдень мы ранили несколько казаков; у нас была убита всего одна лошадь, но нас не преследовали, полагая, что в лесу, откуда мы ехали, была засада и что мы там оставили возы с оружием и т. п. Я шел спокойно чрез Галицию, отдохнув в окрестностях Львова в доме воеводы Гоздского, который дал нам 15 человек вполне обмундированных с лошадьми, написал письмо к Косцюшке и послал ему со мною 5.000 п. зл. В Красном ставе я встретил отряд польского войска под начальством генерала Гауфмана; в Пясках ¹⁰ был [182] другой отряд, коим командовал генерал Ведельштед, получивший образование в Пруссии. Староста Венглинский донес о моих действиях в Россию, за что лишился места.

25 мая, начальник повстанцев, узнав о моем приходе, выслал мне навстречу майора Иосифа Цешковского с эскадроном полка Карвицкого, который эскортировал меня как делегата подольского воеводства. Я передал командующему акт о присоединении к восстанию подолян ¹¹.

В приказе по полку было объявлено о моем приходе. Получив патента на чнн вице-бригадира повстанческого отряда под командою Косцюшко» я отправился в Варшаву, уведомив совет о том, что подоляне обязались при появлении польских войск в Подолии выставить 10 тысяч человек солдат, обмундировать их на свои средства ¹². Совет приказал опубликовать об этом в газетах, для поощрения к таковым жертвам прочих обывателей; но я не обнародовал этого приказа, дабы не подвергнуть подолян преследованию со стороны русских.

Во время моей бытности в Варшаве приехали из Дрездена Игнатий Потоцкий и Коллонтай; народ, выпрягши лошадей из их карет, сам повез их к дому. Напрасно оказывались Коллонтаю эти почести, ибо он захватил себе в совете всю власть, сделавшись почти диктатором. По его наущению вспыхнула вторая революция, коей руководил его слуга Конопка. Во время ее погибло немало людей и между прочим князь Антон Четвертинский ¹³. [183]

7 июня я был послан с войском под начальством генерала Заиончека в Червонную Русь и послал вперед Либерацкого в Подолию, чтобы роздать печатные воззвания жителям.

Вот текст этого характерного воззвания, которое Цешковский приводит в приложении к «Дневнику» по сохранившемуся у него печатному экземпляру.

«Воззвание к жителям Подолии».

«Граждане! счастливый вашим доверием, я исполнил возложенное на меня поручение. Изложение ваших желаний я передал 25 мая в руки высшего начальника вооруженных сил восстания. Это письмо было принято с тем чувством искреннего удовольствия, какого заслуживает благородство ваших гражданских стремлений. От вас зависит доказать его на деле. Дайте доказательство того, что может сделать человек, любящий свою родину. Пусть вооружит вас отчаяние; невинность же будет вас защищать. Я иду к вам во главе войска, предназначенного для того, чтобы освободить вас из-под ярма неволи и сокрушить оковы, в которые, под знаменем мнимой свободы и изменческой опеки, бесчестно заключили вас прислуживающиеся России тарговичане. Под предводительством уважаемого гражданина, генерала Заиончка, часть войска вступить в границы воеводства, отторгнутого от народного тела гродненским сеймом. Близок час нашего освобождения; рука Божия, очевидно, благословляет наше оружие. Соединимся с нашими собратьями и избавителями. Образуем одну силу, чтобы нам остаться единым народом; взявшись за оружие, поспешим мстить за себя и бить врагов нашего народа; будем стыдиться позорного имени невольника; теперь мы научимся дороже ценить дорогую родину и свободу, которую временно отняли у нас; пусть на наших сердцах будет начертан девиз: vivre libre ou mourir! жить свободными или умереть и погибнуть в одной могиле с отечеством. Граждане и братья, поспешим взяться за оружие. Дан в лагере и проч. июня 11-го дня 1794 г. Печать: свобода, равенство, [184] независимость (Wolhosc, rownosc, niepodleglosc!) Людовик Цешковский, депутат из Подолии».

«11-го июня мы были разбиты русскими под Дубенкой и Холмом и были вынуждены отступить, потеряв довольно много людей. Заиончека обвиняли в измене, но я этому не верю.

13 июня была большая битва под Цехоцинском в которой Денисов и Ферзен были разбиты и отступили; в то же самое время изменник король прусский (бывший несколько месяцев перед тем нашим единственным союзником), заключив мир с Францией, напал неожиданно на поляков и вырвал из наших рук победу, одержанную над русскими. В этот день мы были опечалены потерею двух отличных генералов Водрицкого и Гроховского и если бы Косцюшко не действовал со своим обычным умением и мужеством, то мы все погибли бы под Цехоцинском. Но мы благополучно отступили, хотя и с значительной потерею, под защиту окопов Варшавы, возведенных старанием и умением коменданта г. Варшавы, генерала Орловского. Стоя под Варшавой, мы позабыли об всем и благодаря разным интригам простояли под стенами этого города несколько недель. Косцюшко был высокочестный гражданин и храбрый генерал, но плохой политик; имея до 32 тысяч войска, он не рассыпал его по краю, а, стоя на месте, дал неприятелю возможность атаковать нас в одном пункте.

25 августа князь Иосиф Понятовский потерял так называемую «шведскую» батарею под Варшавой, имевшую для нас весьма важное значение. На следующий день началась битва; Косцюшко, сам командовавший войсками, взяль батарею обратно; в этот день погибло 4.000 пруссаков, 1.000 поляков, не считая 2.000 горожан. Забава князя Понятовского обошлась 7.000 с лишком жизней. Косцюшко внял данным ему советам и послал отряд в Великую Польшу; с приходом великопольских повстанцев Скаржевского и Кенжицкого, посланных к Мадалинскому и Домбровскому, их дела пошли лучше; они заняли Быдгоц (Бромберг), где был убит прусский генерал Секули. Король прусский, потеряв до 8.000 чел. войска в разных столкновениях под Варшавой, подвергся 27 августа нападению со стороны краковских пикинеров ¹⁴ и уехал 28 числа из Варшавы. Когда это стало известно, несколько галер с его амуницией было затоплено и захвачено.

15 августа австрийцы заняли Люблин, растянув предварительно русский пограничный кордон на Волыни. Король прусский подкупил [185] венских министров, обещанием допустить Австрию к новому разделу Польши, и Австрия, потеряв большие выгоды, погнавшись за меньшими, заняла часть воеводства люблинского, холмского и красноставского повета и начала преследовать поляков.

До 1 сентября не случилось ничего особенного. Генерал Сераковский, посланный с отборным отрядом, потерял орудия на болотах под Брест-Литовском.

Вследствие интриг Коллонтая, доблестный Ясинский был лишен командования и на его место послан Виельгорский, который сидел в Вильне без всякого дела. Литовцы, раздраженные несправедливостью по отношению к Ясинскому, стали относиться к делу более равнодушно. Мокроновский, доблестно командовавший своим корпусом под Варшавою, был послан в Литву и, заболев по пути, лежал больной в Белостоке. Все тому подобные неприятные факты следует приписать козням Коллонтая, который задумал сместить самого Косцюшку, объявить себя начальником хлопов и, возбудив этот многочисленный класс населения против шляхты, уничтожить эту последнюю, зажечь революционный пожар более сильный, чем во Франции, и воспламенить весь север Европы. В таком направлении работала фантазия Коллонтая.

Когда Косцюшко узнал об измене Австрии, границы которой он до тех пор щадил, удерживая в то же время галичан от намерения примкнуть к революции, то я был послан им 15 октября эмиссаром в Галицию. На совещании с Лещинским было решено, что 28 октября именем Фаддея Косцюшко в Галиции должно было начаться восстание, но события опередили это решение. Узнав о приближении Суворова с новыми силами и желая предупредить его соединение с Ферзеном, который, оставив осаду Варшавы, отступить за Вислу, Косцюшко взял 8.000 отборного войска и выступил из Варшавы, оставив в совете запечатанное письмо, в котором, на случай своей смерти, назначал себе преемником ген. Мадалинского (это доказывает, что он мало верил в удачу), намереваясь дать решительное сражение, победить, либо остаться на поле битвы и своей смертью спасти от погибели отечество. Для того чтобы преградить Ферзену отступление, Косцюшко велел генералу Понинскому идти с 6.000 корпусом к Зелехову. Косцюшко проявил под Мациовицами чудеса храбрости, но умышленно не обеспечил себе возможности отступления. Потеряв большую часть войска, раненый, он был взят в плен с преданным ему адъютантом Фишером и Юлианом Немцевичем. День 28 октября был для нас роковым; либо Понинский узнал о том, что Косцюшко взят в плен, как бы то ни было, он не пошел, как ему было [186] приказано, чтобы отрезать путь Ферзену, и не тронулся из Варшавы, за что был арестован, но его не было времени судить. Когда был взят в плен Косцюшко, все пришло в замешательство, войско, доведенное до отчаяния, побросало оружие. Энергия народа была тесно связана с его личностью: когда Коллонтай, в совете, вопреки всеобщему ожиданию, вместо любимого войском и хорошо известного ему генерала Мадалинского, назначил начальником статского человека Тимофея Вавржецкого, то дух в польских войсках окончательно упал. Мы отступили к Варшаве. Доблестный комендант города Орловский поспешил докончить сооружение батарей и укреплений Праги, для осады которой, в виду их большого протяжения, потребовалось очень много войска. В Праге командовал войском генерал Заиончек. 1 ноября ген. Мадалинский и Домбровский, получив известие о взятии в плен Косцюшко, поспешили из Пруссии к Варшаве. 4 ноября штаб-офицеры съехались к ген. Мадалинскому и склоняли его принять главное начальство над войском и хотели, поведя его перед фронтом, провозгласить главнокомандующим, но Мадалинский еще колебался, когда Суворов 4 ноября после непродолжительного штурма овладел на рассвете несчастной Прагой. Ясинский, стоявший со своим корпусом у заставы, не хотел сдаться и пал на месте. Суворов запятнал взятие Праги, допустив страшную резню, во время которой было изрублено без пощады 17 тысяч жителей, а предместье было разбавлено и сожжено. Одни из нас были убиты, другие потонули в Висле, так как мост, соединявший Прагу с городом, был сожжен. Объятая ужасом Варшава трепетала. 5-го ноября король послал к Суворову с известием, что Варшава капитулирует. Суворов потребовал предварительно выдачи Игнатия Потоцкого, Коллонтая, президента Закревского и полковника Килинского. Все они, за исключением Коллонтая, готовы были пожертвовать собою и, пренебрегая смертью, как истинные дворяне, поехали к Суворову, который отправил их в Петербург. Варшава заплатила 46 тысяч п. зол. контрибуции. Коллонтай же еще 4 ноября вместе со своим братом бежал из Варшавы, захватив с собою бриллианты и серебро и часть казенных денег, но он не воспользовался похищенным, так как Вышковский, посланный за ним в погоню, догнал его. Коллонтай успел ослепить Вышковского; он спешил перейти австрийскую границу, полагая, что он будет там в безопасности, но его постигла справедливая кара Божия; как только он вступил в Галицию, он был тотчас же арестован по приказанию австрийского правительства за участие в венгерском восстании Мартиновича ¹⁵; все ценности, [187] бывшие при нем, были отобраны, за исключением того, что его брату удалось увезти.

(?) ноября мы вступили под начальством ген. Мадалинского и Домбровского к Конскому, где Варжецкий подвергся нападению корпуса Мадалинского; но он прибегнул к хитрости, приказав срубить обручи с нескольких бочек, наполненных звонкою монетою, и рассыпать их. Солдаты увлеклись собиранием рассыпанных денег, а Вавржецкий спасся, бежав в русский лагерь.

12 ноября мы остановились в Малогощах; согласно поданным рапортам, в лагере было 10 тысяч человек; мы составили план пробиться через Пруссию во Францию; нам помогли в в том серадзские повстанцы, находившиеся под начальством генерала Скаржевского, с которыми мы встретились в Радошицах, но в лагере появился некий Зверховский, галичанин, агент князя Иосифа Понятовского, который стал распространять слух, что все те, кои возвратятся в корпус Понятовского, будут приняты в польское войско, и будто мы продали пруссакам наших собратьев и поэтому хотим уйти вглубь Пруссии и предать их пруссакам. Распустив этот ложный слух, он поспешно возвратился в лагерь, его слова произвели столь сильное впечатление, что в течение одной ночи до 5.000 человек дезертировало из лагеря; были и такие люди, которые осмелились обвинить нас в измене, вследствие чего мы были вынуждены отменить наше решение. Я возвратился с 350 чел. солдат в Радошицы, где я принес повинную. Получив от Вавржецкого отпуск и раздав своим подчиненным от себя денег, я взял 356 чел. на свое иждивение и обязался отвезти их в Варшаву с оружием и лошадьми. Под Радошицами я встретилсл с полковником Боровским, который отблагодарил меня за внимание, оказанное мною ему несколько месяцев перед тем. Этот доблестный полковник пошел вместе со мною к Варшаве и заботился о доставке продовольствия для людей и фуража для лошадей моего отряда. Пришедши в Варшаву и получив паспорт от Суворова, я распустил своих людей, и из них человек 80 возвратились со мною, не потеряв ни оружия, ни лошадей, чем я вполне обязан полковнику Боровскому.

Вернемся к австрийцам. После сражения под Мациовицами, когда убедились в измене австрийцев, майор Цибульский безо всякого приказания от главного начальства и майор Кучинский с 300 чел. солдат напали под Иосифовым на 4.000 лагерь австрийцев, среди которых они поселили тревогу: взяли у них 70 лошадей и забрали на Висле две галеры со овсом; при этом убито более двадцати австрийцев и 40 чел. взято в плен, кои были [188] отосланы в Варшаву. Австрийцы обходились на границе с польским войском бесчеловечно, принуждали их к службе, арестовывали, отбирали у них лошадей и вещи и варварски морили поляков голодом и били их.

Таким образом со взятием в плен Косцюшки все наше войско разбрелось.

Те, которые ехали по несколько человек, подвергались обидам и нападению со стороны казаков. Я также лишился вещей вследствие нерадения своих людей, но благополучно довез до дому все то, что было при мне и что нам удалось отбить у казаков. У меня осталось бумажных денег почти на 10 тысяч, так как я, до последнего момента, платил своим подчиненным жалованье серебром, на что я имею от них квитанции.

Косцюшко только после смерти Екатерины II был отпущен императорон Павлом на волю вместе с прочими поляками.

После раздела Польши в 1796 г. Домбровский, Княжевич, Заиончек и многие другие офицеры пробрались с опасностью жизни во Францию, где Домбровский составил проект сформировать польские легионы из австрийских пленных и дезертиров. Он обратился с воззванием к полякам, и многие офицеры пробрались в эти легионы и служили Франции, в надежде вернуть свое отечество.

Они были обнадежены в этом некоторыми трактатами, как вдруг в 1807 г, вспыхнула неожиданно война с Пруссией, по окончании которой было образовано великое княжество Варшавское.

На этом я кончаю грустное описание и дневник славного Краковского восстания.

Комментарии

1. Сведения о личности о. Петрушевича находим в ст. «Новые данные к истории польского восстания 1794 г.» о. Крыжановского.

2. Все даты по новому стилю.

3. «В случае удачного исхода восстания», говорить Цешковский в примечании к своему Дневнику, «предполагалось выдать княжну Виртемберскую, бывшую из рода Чарторыйских, за Косцюшку, чтобы таким образом кн. Чарторыйские могли распространить свое влияние и на демократические слои польского общества.

4. По словам Цешковского (примечания к дневнику), король в разговоре с Мокроновским говорил, что он искренно желает счастия отечеству, с которым тесно связана его судьба, и однажды прямо заявил, что «нужна революция». Цешковский прибавляет к этому, что «переход короля на сторону революционеров и был причиною того, что Екатерина II лишила его престола, не дождавшись его смерти, и считала его изменником».

Приведенные Цешковским слова короля свидетельствуют, что «Станислав-Август был далеко не таким исполнителем русской воли, каким его стараются выставить некоторые польские историки».

5. В этом письме Коловрат уверял его в покровительстве Австрии, советовал начать действовать в Кракове, чтобы в случае первоначальной неудачи, он мог бы укрыться со своими сторонниками на австрийской земле, где они были бы приняты под покровительство австрийского правительства; далее Коловрат заявлял, что вице-губернатор во Львове, Калемберг, получил от двора настоятельный приказ сохранять нейтралитет, не мешать переходу польских войск через Галицию, не требовать паспортов от желающих примкнуть к инсуррекционным войскам галичан и per bona officia помогать полякам, что в начале и исполнялось.

6. В Гамбургской газете по этому поводу писали: генерал американских и польских войск, хороший гражданин и республиканец, но бедный литовский шляхтич, приехал 20 марта в Кракове в бричке, запряженной тройкой лошадей, а 24 марта объявил войну трем державам.

7. Бывший впоследствии визитатором училищ в виленском учебном округе.

8. Левый приток Днестра.

9. Мест. Подольской губ.

10. Пос. Люблинской губ.

11. В примечаниях к «Дневнику» Цешковский говорит, что по взятии под Мациовицами в плен начальника восстанцев (т. е. Косцюшки), он употребил все старание, чтобы добыть оригинал этого акта из архива повстанья. «Мне пришлось, — рассказывает он, — дать за это одному чедовеку 80 п. зл., но по крайней мере я спас этим обывателей Подолии от преследования, так как москали, взяв архив, нашли только в протоколе следующую пометку: мая 25 дня, обыватель Людовик Цешковский, депутат Подолии, доставил оригинал акта о присоединении (к восстанию) подолян, зарегистрованный под № 1125, но его в архиве не оказалось; он предупредил несчастье, но сам сделался жертвою преследования и т. д.

12. В данной мне инструкции, читаем в «примечаниях к дневнику», было сказано, чтобы я не отдавал акта о присоединении, не осведомившись о том, на каких основаниях составлен акт Краковского восстания. Начальник созвал экстренное заседание, показал мне письмо Коловрата, письмо, полученное из Дрездена и т. д. Ознакомившись с ними, я передал акт. Не могло быть сомнения в том, что подоляне выполнили бы данное сообщение, так как в подольском воеводстве насчитывали 700.000 домов, а польские солдаты, обезоруженные русскими, были готовы явиться на службу по первому требованию.

13. Тот самый, который оказал в 1773 г. много услуг Польше. Цешковский относится к Коллонтаю крайне несимпатично. Особенно не нравились ему демократические тенденции Коллонтая. Он рассказывает, что еще на сейме Коллонтай заявил однажды: «не умру, пока не увижу руки хлопа на шее шляхтича» и затем передает следующий факт. В 1797 г. на границе между седлецким и варшавским округами, в селе Залесье, был пойман некто Горшковский; на допросе, по поводу обнаруженного им возбуждения хлопов против шляхты, он заявил, что действовал так по желанию Коллонтая, который свабдил его необходимыми для агитации деньгами. На воззваниях, которые он раздавал народу, стоял штемпель с надписью: «Pasti more Piasta Zwyczajem», т. е. обычаем Пяста; этим намекалось на демократическое происхождение первой польской династии.

14. Пикинеры — солдаты, вооруженные одним холодным оружием.

15. Иосиф-Игнатий Мартинович, профессор Львовского университета, соучастник в угорском заговоре, был казнен 20 мая 1795 г.

Текст воспроизведен по изданию: Исторические и бытовые очерки западной старины. Дневник Краковского восстания в 1794 г. // Русская старина, № 1. 1906