Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Изучение документов российских архивов об участии российской дипломатии в разделах Речи Посполитой 1772, 1793 и 1795 годов позволяет сделать следующие выводы:

1. Разделы Польши в царствование Екатерины II были обусловлены комплексом внешних и внутренних факторов, значительную роль среди которых сыграл длительный и исключительно сложный процесс формирования геополитических структур в Центральной и Восточной Европе после завершения Контрреформации и Вестфальского мира в 1648 году. Дело в том, что происшедшее в ходе Тридцатилетней войны 1618 - 1648 годов ослабление Германии (формально Священной Римской империи германской нации во главе с Габсбургами) практически сразу же после ее окончания привело к созданию на пространстве от Рейна до Эльбы зоны своеобразного вакуума государственной власти, который поочередно в разной степени пытались использовать Людовик XIV, Карл XII и Фридрих Вильгельм 1. Развязанные ими войны в течение полувека сотрясали Европу, по существу, начали процесс расшатывания Вестфальской системы. В результате войны за Испанское наследство и Северной войны в начале XVIII века на западной и северной периферии Вестфаля образовались так называемые утрехтская и ганноверская "подсистемы", задачей которых являлось обеспечение стабильности на континенте в условиях ослабления основных гарантов Вестфаля - Франции эпохи Регентства и Людовика XV и Швеции, поставленной на грань национальной катастрофы завоевательной политикой Карла XII и ее крахом.

Особенно рельефно подчеркнули сложную динамику эрозии Вестфальской системы Силезские (1740 - 1748 гг.) и Семилетняя (1756 - 1763 гг.) войны, первая из которых утвердила возросшую роль Пруссии, а вторая - Англии и России в европейских делах. После "дипломатической революции" 1756 года, покончившей с вековым [407] антагонизмом Габсбургов и Бурбонов, стало окончательно ясно, что если правовые нормы, сформулированные в Мюнстере и Оснабрюке (а они, по современным понятиям, носили весьма противоречивый характер, поскольку помимо утверждения веротерпимости, признания права на существование наций - государств, подтверждали легитимность "естественных границ", территориальных приобретений по праву завоевания), оказались весьма устойчивыми, то возможности поддержания баланса интересов европейских держав в рамках вестфальских договоренностей в значительной мере исчерпали себя уже к середине XVIII века. Отсюда - тенденция к появлению региональных "подсистем", связанных не столько с буквой, сколько с "духом Вестфаля", усилением роли многосторонней дипломатии в условиях углублявшегося кризиса абсолютизма.

2. "Восточная подсистема" Вестфаля сформировалась после того, как по окончании Семилетней войны эпицентр острого противоборства двух германских государств - Пруссии и Австрии, - обусловленного их заинтересованностью как в корректировке определенного Вестфальским миром раздела "сфер влияния" в Европе, так и в компенсации материальных, а для Австрии и территориальных потерь, понесенных во взаимных войнах, сместился на восточную периферию Вестфальской системы, наиболее уязвимой частью которой была Речь Посполитая, предельно ослабленная своим анахроничным государственным устройством и обострением социальной и религиозной напряженности. В качестве естественного оппонента подобным планам традиционно выступала Франция, для которой Польша являлась не только важным средством обеспечения ее геополитических интересов, но и одним из объектов тайной династической дипломатии ("Секрет короля"), цели которой далеко не во всем совпадали с официально объявленной политикой. Эта имманентная двойственность французской политики на фоне глубокого внутреннего кризиса во Франции накануне революции 1789 года и возрастающее экономическое и военное могущество Англии фактически вывели ее из числа активных игроков в польских делах.

Что касается России, то начиная с эпохи Петра I она проводила в Восточной Европе собственную политику. Планы раздела Речи Посполитой, территориальная целостность которой, кстати, формально не определялась Мюнстерским и Оснабрюкским трактатами, обсуждались с Пруссией (на более раннем этапе - Саксонией) и Австрией с начала XVIII века. Однако Петр 1 неизменно уклонялся от предложений принять участие в разделе, предпочитая фактически одобренную "немым" сеймом 1717 года политику единоличного косвенного доминирования России в Польше под политическим "зонтиком" союзов с Австрией и Саксонией. Петровская традиция косвенного доминирования в Речи Посполитой, но со сменой [408] правившей в Варшаве династии, судя по всему, представлялась оптимальной и Екатерине. В этом смысле С. Понятовский, возведенный ею в 1764 году на польский престол, был призван выполнять ту же роль, что и саксонская династия Веттинов, посаженная на польский престол в 1697 году Австрией, Пруссией и Россией.

Эти планы, однако, были перечеркнуты эволюцией системы международных отношений в Центральной и Восточной Европе после Семилетней войны. Дело в том, что "восточная подсистема" Вестфаля в значительной степени не ограничивалась западными пределами Речи Посполитой. Между тем экономические, военные и политические интересы ведущих держав Центральной и Восточной Европы столкнулись на огромном пространстве от устья Одера (захваченного в результате Силезских войн Пруссией) и Вислы (проблемы Гданьска и Торуня) до Придунайских княжеств, Балкан и даже Константинополя.

3. По существу, Речь Посполитая, оказывавшая большое влияние на события в Восточной Европе и Балтике в XV - XVII веках, стала заложником и одновременно "частным случаем" крупномасштабной геополитической игры с высокими ставками. Для Пруссии они определялись не только жизненно важной задачей объединения Восточной Пруссии и Бранденбурга, но и установлением контроля за торговлей по Одеру и Висле с соответствующим усилением позиций на Балтике. Для Австрийской империи, чьи владения были разбросаны по различным районам Европы, речь шла, с одной стороны, о формировании компактных, защитимых границ (отсюда- идея обмена Австрийских Нидерландов на Баварию накануне второго раздела), а с другой - о выходе в Адриатику путем поглощения находившихся под властью Османской империи Боснии и Герцеговины и части Венецианских владений (в этом состоял для Вены смысл знаменитого Греческого проекта, обсуждавшегося Екатериной II и Иосифом II в 1781 - 1782 гг. ).

4. Приоритеты России в рамках назревавшего передела "восточной периферии" вестфальского пространства и прилегающего к нему региона сводились, помимо сохранения и упрочения завоеванных Петром позиций на Балтике, к выходу и закреплению на берегах Черного моря и обеспечению свободного прохода торговых кораблей в Средиземноморье через Босфор и Дарданеллы. Эти задачи, сформулированные в общих чертах уже к концу 60-х годов XVIII века, были частично решены в ходе первой (1768 - 1774 гг.) и второй (1787 - 1792 гг.) русско-турецких войн. Особое значение имело присоединение Крыма в 1783 году. Исследования последних лет подтверждают, что у Екатерины и части ее окружения имелись и более далеко идущие планы, заключавшиеся в "изгнании турок" [409] из Европы, воссоздании Греческой империи со столицей в Константинополе и образовании из Молдавии, Валахии, Бессарабии вассального России государства Дакия. Эти планы, однако, не были реализованы в силу того, что прямо затрагивали интересы Австрии и "морских держав) Европы и в целом выходили за рамки геополитического пространства, в которых европейские державы вынуждены были считаться с интересами России.

5. Анализ документов российских архивов позволяет с высокой степенью ответственности утверждать, что в Петербурге в эпоху Екатерины накануне разделов не вынашивали экспансионистских планов в отношении Польши. Речь Посполитая в условиях, когда ко второй половине XVIII века потенциальная угроза со стороны центрального и северного звеньев "Восточного барьера" была уже значительно ослаблена, являлась для Екатерины II, в отличие, скажем, от короля Пруссии, не столько главным объектом, сколько плацдармом для проведения политики, основной вектор и функция которой имели юго-западное, черноморско-балканское направление и были связаны как со стратегическими замыслами Императрицы, так и с ее стремлением стимулировать торговлю южных районов России. Известный исследователь русской внешней торговли в екатерининскую эпоху Н. Н. Фирсов справедливо отмечал, что, "ведя первую турецкую войну, Екатерина стремилась добиться выгод для нашей торговли", напоминая в этой связи, что уже в 1763 году императрица стала не только инициатором создания, но и пайщиком известной компании купца Володимирова, пытавшейся проложить новые торговые маршруты в Средиземноморье.

С учетом этого основной задачей политики России в польских делах (во всяком случае в том виде, в каком она понималась русскими дипломатами к началу царствования Екатерины II) являлось обеспечение защитимого и контролируемого западного фланга (предполья), где в качестве ее вероятных противников выступала не Польша, а Пруссия и Австрия (последняя - до 1781 г.). В практическом плане речь шла о незначительной ректификации русско-польской границы с выводом ее на рубеж рек Западная Двина - Днестр - Буг.

6. Однако в предельно сложной внутренней (в Польше и России по разным причинам) и международной ситуации начала 60-х годов события приняли другой поворот. Обеспечив к сентябрю 1764 года в тесном взаимодействии с Пруссией избрание С. Понятовского королем и связав его условием "во все время своего государствования интересы наших империй собственными своими почитать", Екатерина сочла создавшуюся ситуацию благоприятной для того, чтобы попытаться разрешить весь комплекс проблем, исторически накопившихся в российско-польских отношениях. [410]

Своеобразную и не во всех своих аспектах ясную мотивацию действий Екатерины на этом, начальном этапе "польского вопроса" в определенной степени проясняет "Общее наставление" Г. К. Кейзерлингу и Н. В. Репнину от 8 ноября 1763 года, из которого видно, что, возводя С. Понятовского на престол, императрица была уверена, что "доставляет ему высшую честь, какую партикулярный человек едва ли когда ожидать может", а за это король "возьмет искренне на сердце", как того "требует его честность и благодарность", интересы России "яко самое основание безопасности, мира, соседственной дружбы и доброго согласия между Польской республикой и нашею Империей". Более того, Екатерина, надо полагать, считала, что возводя на польский престол Пяста, она спасает поляков от "наижесточайшего подрыва их фундаментальных прав", поскольку третье подряд избрание королем саксонского курфюрста создавало реальную возможность закрепления наследственного права на польскую корону за династией Веттинов, правление которых она (вслед за Чарторыйскими) считала гибельным для Речи Посполитой 1 (и вредным для интересов России).

7. Силовая реализация этой линии политики Екатерины в 1764- 1768 годах (блокирование назревших внутренних реформ, одностороннее гарантирование анахроничного государственного устройства Польши, упорство в защите религиозных и гражданских прав единоверцев в особо чувствительном для Польши диссидентском вопросе) существенно разошлась с коллегиально (в рамках Государственного совета) согласованными целями российской политики в Польше- урегулирование пограничных проблем, включая создание оборонительных рубежей по рекам - "план З. Г. Чернышева" 1763 года,- возвращение беглых, обеспечение свободы вероисповедания некатоликам.

В то же время подобная политика встречала растущее сопротивление не только со стороны польской "партии реформ", возглавлявшейся королем и Чарторыйскими, но и значительной части общества. Особо острое звучание приобрел диссидентский вопрос, ставший как бы общим знаменателем тех проблем, из которых впоследствии выросла ситуация 1771 - 1772 годов, завершившаяся первым разделом Польши.

Для понимания логики действий Екатерины II в период до сейма 1767 - 1768 годов важно иметь в виду, что вплоть до 1769 года (создание католической Барской конфедерации) она, судя по имеющимся документам, считала реальным обеспечить права православных украинцев и белорусов в рамках Речи Посполитой, но при условии принятия польским королем и сеймом жестких условий, продиктованных ей в отношении диссидентов в 1764 - 1768 годах. При этом трудно не заметить "вестфальского" характера принципов [411] веротерпимости,сосуществования православных и католиков, которые Екатерина пыталась насаждать в Речи Посполитой.

8. Подобный вариант развития ситуации оказался, однако, в силу целого комплекса военных, экономических и политических причин, основной из которых стало тесно связанная с польским вопросом русско-турецкая война 1768 - 1774 годов, неосуществимым. К концу 1770 года Россия настолько истощила свои военные и финансовые ресурсы, что скорейшее заключение мира с Турцией стало для нее вынужденной необходимостью. Создавшуюся ситуацию король Пруссии Фридрих II чрезвычайно эффективно использовал для реализации давно продвигавшейся им идеи "компенсации" Пруссии и Австрии за счет Речи Посполитой. В итоге первый раздел Польши стал той политической комбинацией, которая позволила России, нейтрализовав открытое противодействие ее планам в отношении Турции со стороны Австрии и скрытое - Пруссии, добиться решающих успехов на театре военных действий и завершить войну подписанием Кючук-Кайнарджийского мира 1774 года, обеспечившего ей свободу мореплавания в Черном море и открывшего дорогу для присоединения Крыма в 1783 году.

Противоречивый, во многом вынужденный обстоятельствами характер действий екатерининской дипломатии в период первого раздела подчеркивает и то, что, не выступая инициатором первого и последующих разделов Речи Посполитой, Екатерина без колебаний принимала на себя активную роль в их реализации, когда они становились неизбежными.

9. Подобную логику действий трудно понять без учета сложных династических проблем, особенно остро встававших перед Екатериной 11 в период первого раздела Польши. И дело не в том, что прямая вовлеченность Фридриха II в урегулирование "кризиса совершеннолетия" наследника российского престола, устройство его первого и второго браков объективно предоставляли ему дополнительные рычаги воздействия на позицию Императрицы в польских делах. Однако нет никаких оснований говорить о том, что Екатерина или Н. И. Панин когда-либо действовали под диктовку из Берлина- определяющим в их политике всегда оставался государственный интерес.

В XVIII веке этот интерес отождествлялся в первую очередь с интересом монарха, вполне органично сочетаясь в политическом мышлении Екатерины как с европейскими либеральными идеями ее времени, так и необходимостью постоянно подтверждать легитимность своего царствования, учитывая обстоятельства ее прихода к власти. Отсюда - постоянное стремление утвердить свое право царствовать быстрым и радикальным решением задач, в том числе в Польше, которые традиционно воспринимались в России как [412] национальные (в народной памяти были запечатлены итоги польских вторжений и оккупация Москвы). Отсюда же, однако, и определенная неразборчивость в средствах осуществления этих задач, приводившая порой к тому, что, будучи национально-государственными по своему существу, отражавшими интересы России, они реализовывались методами, характерными, скорее, для прагматичной до цинизма прусско-австрийской дипломатической школы.

Кроме того, сложный внутриполитический контекст первого десятилетия екатерининского царствования, также имевший во многом династическую подоплеку, способствовал активизации противоборствовавших центров влияния (группировки Н. И. Панина Г. Г. Орлова, затем Г. П. Потемкина - А. Р. Воронцова). Это, с одной стороны, ограничивало свободу маневра российской дипломатии, а с другой - возможно, побудило Екатерину зайти в польском вопросе дальше, чем она первоначально планировала.

10. Учитывая предельно сложные, трудно предсказуемые повороты в развитии обстановки в Европе во второй половине XVIII века, нет достаточных оснований рассматривать разделы 1772, 1793 и 1795 годов в качестве последовательных этапов реализации единого сценария, как это делают сторонники "теории заговора". В каждом случае они были результатом совокупного воздействия внутренних и внешних обстоятельств, возникавших спонтанно, хотя и в русле общей тенденции передела сфер влияния в Центральной и Восточной Европе. К факторам длительного воздействия на ситуацию вокруг Польши, помимо Великой французской революции 1789 года, можно отнести, пожалуй, лишь острое соперничество между Берлином и Веной, во многом определившее форму и характер второго и третьего разделов и маневры русской дипломатии.

В этом отношении чрезвычайно характерна ситуация весны 1791 года, когда, уступив настойчивым притязаниям первого министра Пруссии Э. -Ф. Герцберга и короля Фридриха-Вильгельма II на Данциг, можно было реально рассчитывать на нейтрализацию складывавшейся против России грозной европейской коалиции, в состав которой помимо Пруссии входили Англия и Голландия. Однако Екатерина, вынужденная в то время воевать на два фронта- с Турцией и Швецией, предпочла, скорее, отдать приказ о подготовке войны против Пруссии, чем принять условия, которые пытались диктовать ей в Берлине и Лондоне.

Только восстановив свои позиции в Польше путем ввода войск на территорию Речи Посполитой в мае 1792 года, она, с учетом необходимости сплочения монархов Европы перед лицом Французской революции, сочла возможным вернуться к предложению Пруссии (которая систематически шантажировала ее угрозами отозвать войска с Рейна) о новом разделе Польши. [413]

Еще более показательно в этом плане поведение Екатерины в период третьего раздела. Даже через два месяца после подавления восстания под руководством народного героя Польши Т. Костюшко, в критической обстановке конца ноября 1794 года, Екатерина долго не соглашалась на окончательный раздел Речи Посполитой, понимая принципиальную важность сохранения ее, хотя и в крайне урезанном виде, в качестве "срединной державы" (буфера) между Россией и двумя германскими государствами. Лишь убедившись в том, что третий раздел создает последний, в значительной степени иллюзорный ресурс сохранения антифранцузской коалиции, Екатерина не только решительно прекратила собственные колебания, но и выступила фактически в качестве арбитра между Пруссией и Австрией, устроивших непристойную торговлю из-за Кракова и Сандомира. Эти особенности личности, политического мышления Екатерины в немалой степени были использованы, на наш взгляд, для формирования впоследствии стереотипа о лидирующей роли России в разделах Речи Посполитой.

11. Факторы внутренней слабости Речи Посполитой, глубокого кризиса ее государственно-политической системы сыграли очень большую роль в развитии событий. Антинациональная политика значительной части магнатов и шляхты, цеплявшихся за свои феодальные привилегии, помогала Пруссии и России блокировать назревшие реформы. Русские архивы хранят сотни прошений Радзивиллов, Потоцких, Мнишеков, представителей других шляхетских фамилий о награждении русскими орденами, погашении долгов, возвращении секвестрированных имений. Истинными патриотами многие из магнатов, за исключением единиц, к примеру, Михаила Огинского, становились только в эмиграции.

Не менее сложен вопрос и о том, до какой степени Екатерина была готова поддержать планы реформ в Речи Посполитой, которые, судя по всему, обсуждались с ней С. Понятовским еще во второй половине 50-х годов. До коронационного сейма 1764 года императрица и в еще большей степени Н. И. Панин, планировавший инкорпорировать Польшу в создававшуюся им Северную систему, по-видимому, склонялись к постепенному отходу от традиционного курса на поддержание "счастливой анархии" в Польше. Не последнюю роль в том, что эта возможность не была реализована, сыграло, очевидно, то обстоятельство, что Екатерина рассматривала возведение С. Понятовского на польский престол как своего рода контракт, условия которого должны были слепо выполняться королем. При этом, однако, не было принято во внимание, что в силу сложных отношений к Станиславу Августу со стороны клана Чарторыйских, его низкой популярности в шляхетских кругах он с самого начала был обречен на лавирование между магнатскими группировками и Россией. И тем [414] не менее до осени 1788 года, когда под давлением Пруссии последовал отказ России от уже практически согласованного русско-польского союзного договора, возможность продвижения Польши по пути реформ, начатых после 1775 года, в принципе, оставалась.

Окончательно перечеркнула планы польских реформаторов поддержка Станиславом Августом конституции 3 мая 1791 года в той ее части, которая отменяла русские гарантии неизменности польского государственного устройства. Этот шаг подорвал и без того слабый кредит доверия, которым король пользовался у русского дворянства и польских магнатов - сторонников "старинных вольностей". С этого времени и до своего отречения в ноябре 1795 года Станислав Август держался на польском престоле не в последнюю очередь благодаря поддержке русской Императрицы, которая решительно отвергла предложения сместить его, поступавшие как от ее окружения, так и от самих поляков.

И тем не менее даже в период второго раздела в переписке П. А. Зубова с русскими дипломатическими представителями в Варшаве Я. Е. Сиверсом, а затем О. И. Игельстремом звучали мотивы ограниченных реформ в Польше.

12. Констатируя это, мы ни в коей мере не пытаемся оправдать действия екатерининской дипломатии. В вопросе об исторической ответственности России за участие в разделах Речи Посполитой ничего не меняет и то, что каждая из держав - участниц раздела руководствовалась собственным пониманием "рационального государственного интереса", этой идеей-фикс дипломатии XVIII века, когда "право силы" еще не уступило место "силе права".

Характерно в этой связи, что только после первого раздела державы-участницы сочли необходимым представить европейской общественности "юридические обоснования" своих прав на присоединенные территории Польши 2, после чего, правда, Германию, Польшу и Францию наводнили анонимные памфлеты, не оставившие камня на камне в аргументах Петербурга и Берлина 3.

Впрочем, дальше памфлетов и недоумения, выраженного в весьма осторожной форме английским двором, действия Европы в защиту Польши не пошли. Общественное мнение европейских стран по отношению к разделам оказалось расколотым: если английский ежегодник "Annual Register" расценил первый раздел как "ужасный политических просчет", то французская "философская партия", рассматривавшая Польшу как оплот фанатичного католицизма, открыто приветствовала раздел. Противоположные мнения аббата Мабли и Ж. -Ж. Руссо мало что меняли по существу дела.

Феномен пассивности Европы, ставшей важным фактором разделов, в некоторой степени объясняет, на наш взгляд, "Записка французского посланника в Петербурге Дюрана-Дистрофа о [415] внутренней и внешней политике России", направленная в Париж в конце 1772 года. В ней французский дипломат обращает внимание на стратегические преимущества, которые получила Пруссия в результате первого раздела. Он пишет, что "если две вышеупомянутые державы (Россия и Австрия. - П. С.) получили только территории, то этот государь (Фридрих II. - П. С.) обеспечил себе бесценное преимущество, поскольку установил контроль над торговлей в устье Вислы, торговлей лесом и частью соляных копей Польши... Прусская монархия становится прочным и компактным государством, простершим свои границы от Германской империи до берегов Балтики и даже до России, поскольку в состав переданных ей земель вошли проходы, которыми пользовалась эта держава, для того чтобы вступить на территорию Германии" 4. По-видимому, все это, по мнению автора, должно было привести в дальнейшем к обострению отношений России с Пруссией.

Как бы продолжая эту тему, Д. Дидро, посетивший Петербург осенью 1773 - весной 1774 года, говорил Екатерине, что "три волка, растерзавшие Польшу", не уживутся вместе. Учитывая, что перед отъездом из Парижа Дидро был принят руководителем французской внешней политики герцогом д'Эгильоном, можно предположить, что Франция и, в меньшей степени, Англия видели не только негативные стороны того, что три их самых могущественных соперника в Восточной Европе вошли в непосредственное соприкосновение.

С другой стороны, европейские путешественники, посещавшие польские территории, вошедшие в состав Пруссии, Австрии и России, отмечали, что в результате разделов Речи Посполитой произошла "революция в европейской торговле", предсказывая снижение значения морских торговых путей, в частности левантийской торговли, в пользу использования основных европейских рек - Одера, Вислы и Дуная, контроль над которыми перешел в руки Пруссии, Австрии и России 5.

В этих условиях Европа предпочитала выжидать, а затем события Великой французской революции и наполеоновские войны сместили польский вопрос в совершенно иной контекст.

* * *

В заключение хотелось бы отметить следующее. Разделы Речи Посполитой во второй половине XVIII века между Россией, Пруссией и Австрией остались в истории международных отношений как безусловная, хотя и не единственная аномалия. За последние два века политическая карта Европы перекраивалась несчетное количество раз, и, безусловно, правы те польские историки, которые указывают, скажем, на очевидную связь между вторым и третьим разделами Речи [416] Посполитой и эпохой наполеоновских войн. Процесс образования устойчивых геополитических структур, наций-государств, начатый Вестфальским миром, растянулся на целую историческую эпоху, приняв особенно драматические, болезненные формы в Центральной и Юго-Восточной Европе, на Балканах.

В оценках методов разделов как безнравственных историки сегодня едины. Этого нельзя, однако, сказать об оценках разделов как трагической, но неотъемлемой части европейской истории. Между тем понять логику исторического процесса, сделавшую возможной эту аномалию, принципиально важно. Особенно для России, мучительно ищущей свою новую, соответствующую сделанному ею демократическому выбору, идентичность.

Сложность этой задачи обусловлена не только сохраняющимся широким разбросом мнений в отношении самих разделов, но и теми историческими наслоениями, которыми она обросла в XIX и XX веках. Дело в том, что разделы Речи Посполитой, как и Греческий проект Екатерины II, в реализации которого она, кстати говоря, проявила разумный реализм, стали самоцелью для ее преемников. Об этом свидетельствует история Первой мировой войны.

Следует ли удивляться, что подобная политика вела к усиливавшейся критике ее общественным мнением. "Если Россия бедна и слаба, если она намного отстала от Европы, то это прежде всего потому, что очень часто она неправильно решала самые коренные политические вопросы", - писал на рубеже XIX и XX веков в записке на высочайшее имя профессор Академии Генштаба Н. Н. Обручев, почетный член Петербургской Академии наук, с 1897 года- начальник Главного штаба России.

И далее: "Вел войны с гениальным сознанием Петр Великий, вела их с великим разумом и Екатерина II, - но зачем мы ходили в 1799 году с Суворовым в Швейцарию? Зачем дрались в 1805 году под Аустерлицем, а в 1806 - 1807 годах под Прейсиш-Эйлау и Фридландом; зачем, отбившись от Наполеона, ходили в 1813 - 1814 годах освобождать немцев под Лейпциг и Париж; кто нам указывал идти в 1849 году спасать Австрию, а в 1851 - 1852 годах мешать ей передраться с Пруссией; с каким сознанием русских интересов мы аплодировали в 1870 - 1871 годах поражению Франции и воссозданию грозной Немецкой Империи; зачем в 1875 году помешали им вновь воевать; наконец, с какой определенной русской целью вступили в 1877 году в Болгарию; все это факты, в которых исторически уже следует признать ряд политических увлечений или недоразумений, чем зрело обдуманных решений.

Односторонне и они могут быть оправданны - ими поддерживалось иногда достоинство, иногда внешнее влияние России. Но по существу, бесконечно воюя, Россия лишь должала и должала, растрачивала для других запас сил и средств, необходимый для ее [417] собственного развития, и очутилась наконец в положении чуть ли не приниженном по отношению к тем, кого спасала, кому помогала. Австрия; ее отблагодарила Парижским трактатом, Германия - Берлинским, Греция, Румыния, Сербия, освобожденные ее кровью, перешли в противный лагерь, и даже Болгария, только что ею воскрешенная, стала уже тяготиться своею ей благодарностью" 6.

И тем не менее на той исторической дистанции, на которой мы находимся сегодня от потрясений начала XIX века, нельзя не признать, что один из важных итогов дооктябрьского периода отечественной дипломатии состоит в том, что пусть непоследовательно, с огромными экономическими, людскими и моральными затратами, нередко слишком поздно осознавая свои задачи, но Россия выполнила миссию исторического масштаба, участвуя в формировании политической карты Восточной Европы, Балкан.

Конечно, динамика возникновения и независимого развития десятков государств Азии, Африки и Латинской Америки, формирования послевоенной политической карты Восточной Европы, Балкан, а после Второй мировой войны, а затем и 1991 года - и периферии Советского Союза была сложной и крайне противоречивой. В силу этого геополитика России XVIII - XX веков зачастую воспринималась на Западе как проявление экспансионизма, причем стереотипы подобного прочтения истории оказались необычайно устойчивыми.

Но как же быть с тем очевидным фактом, что в конце 80-х- начале 90-х годов Советский Союз, а затем и Россия, руководствуясь, в том числе, волеизъявлением своих сегодняшних соседей, способствовали нынешнему существованию в своих этнических и международно-признанных границах независимых Украины и Белоруссии, Литвы, Латвии и Эстонии, Чехии и Словакии, Балканских стран, государств, входивших в Югославию? Позитивный потенциал такого прочтения событий недавней истории для строительства более гармоничного, основанного на приверженности общим идеалам миропорядка очевиден.

Разумеется, объективное всестороннее осмысление сложнейшего длительного процесса вхождения России в Европу еще впереди. Понять и внятно объяснить закономерности и аномалии происходившего и происходящего с нами - это, возможно, главное направление, где должны соединиться сегодня усилия ученых и дипломатов-практиков. Без ответа на этот вопрос, как и на вопрос о том, в чем конкретно Российская Федерация является преемником исторического опыта России на ее доимперском, имперском и советском этапах и с чем она решительно порывает, мы обречены или на репродуцирование прошлых заблуждений и просчетов или на молчаливое согласие с формируемым другими (и, к сожалению, не только З. Бжезинским) образом России как вечного изгоя мирового сообщества [418] со всеми вытекающими из этого последствиями для нашего международного статуса.

Это в полной мере касается и вопроса об участии российской дипломатии в трех первых разделах Польши. Скоординированная работа российских, германских и польских историков в рамках действующих двусторонних комиссий могла бы помочь строить настоящее и будущее Центральной и Восточной Европы не на минном поле взаимных претензий и обид, а на прочном фундаменте общности судеб и долгосрочных интересов. Думается, что ни методологические, ни архивные ресурсы для этого еще далеко не исчерпаны.


Комментарии

1 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 149. Л. 2 - 17об.

2 См., в частности, "Мемуар" Фридриха II от 1773 г. - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74/6. Д. 598. Л. 30 - 35об. ; Expose de la conduite de la Cour imperiale de Russie vis-а-vis de la Serenissime Republique de Pologne. S.-Petersbourg, 1773 (Краткое изложение поведения Санкт-Петербургского двора в отношении Яснейшей Республики Польской. СПб., 1773). - АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". Оп. 5. Д. 143. Л. 183 - 202.

3 Observations sur les declarations des cours de Vienne, de Petersbourg et de Berlin au sujet de dememrements de Pologne 1773. - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Данцигом". Оп. 31/3. Д. 55. Л. 23 - 26об. ; Lettres historiques et politiques de gentillion polonais. - Там же. Л. 32 - 65об.

4 Архив МИД Франции. Memoires et documents. Russie. 1613 - 1886. Vol. XI. F. 300 - 308.

5 Reflexions sur le dernier Partage de la Pologne. Wien. Нouse und Hoff Archif. Polens, 3. Р. 131 - 138.

6 "Первая наша забота - стоять твердо в Европе". Публикация Рыбаченок И. С. // Источник. 1994. № 6. С. 5 - 6.