28. ДОНЕСЕНИЕ Я. И. БУЛГАКОВА ВИЦЕ-КАНЦЛЕРУ А. И. ОСТЕРМАНУ ОТ 26 АПРЕЛЯ (7 МАЯ) 1791 ГОДА
(АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/1. 1791. Д. 1294. Л. 146-151о6. (подлинник))
№ 61
(К документу помета Екатерины II: "Положите на мере, что по польским делам теперь делать надлежит")
Сиятельнеший граф, милостивый государь!
Приступаю к подробному описанию происшедшей здесь революции и всепокорнейше донесу все что мог по сие время узнать и что из соображения сведений с разных сторон доходящих, явилось истинным, ибо в теперешнем волнении всякий говорит свое и трудно было правды скоро дойти.
Из всепокорнейшего моего донесения под № 58 ваше сиятельство изволили уже видеть, что открыл я намерение короля и Потоцких ввести новую форму правления. Вскоре после того достал я и план их действия. В оном положено было привести в четверг (24) на Сейм всем корпусом мещанство и цехи мастеровых, коих громкой Конституцией о городах и вступлением маршала Малаховского с 42 послами и другими дворянами в здешнее мещанство, они к себе привлекли; на Сейме ж призывали их под видом благодарения короля и Станов за данные привилегии. Сия толпа последуемая чернию имела наполнить как сеймовую залу, так все окружные покои, входы и выходы, дворы замка и близ лежащие улицы. В их присутствии король предложит о сукцессии, и ежели дело пойдет тихо, будут некоторые говорить для формы речи уже приуготовленные и наизусть выученные для отвращения всякого подозрения, и станут требовать, чтобы закон был принят единогласно. Потом король предложит новую форму правления. Положено было, что сколь скоро король говорить перестанет, все сенаторы и послы его партий окружат трон и принудят силою решить дело. Полки гвардий, артиллерия и другие войска имеют быть в готовности и с заряженными ружьями. Сверх того [648] соберут всех забияк, наполнят ими залу вместе с мещанством, под видом арбитров. Все сие и исполнено с некоторыми в обстоятельствах переменами как то изволите увидеть ниже.
Как большая часть сеймствующих разъехалась по домам для праздников, то приятели наши отправили повсюду штофеты для созвания своих, приняв даже ту осторожность, что не из Варшавы оныя отправили, а с первых почтовых станций. Между тем намерение начало разглашаться по городу и побудило короля поспешить исполнением. Сколько ни чинено ему представлений чрез благонамеренных, ему преданных, не могли оные произвести больше действия как только то, что он подумает и сообщит им план, чего однако не исполнилось.
В воскресенье (20) маршал Малаховский поил мещанство и чернь по всем шинкам города, а в замке угощались у конюшего коронного Кицкаго послы преданные королю, но плана им не показано, а только представляли им пользу и отбирали их согласие. В понедельник (21) Сейм начался спокойно и о сем деле ни слова никто не упоминал, как то видно из приложенного журнала, но под вечер созваны сеймующие в Радзивилов дом, где держится трактир, и там быв угощены, потребована от них подписка проекта, где уже стояли имена епископов Каменецкого Красинского и Куявского Рыбинского, а сие и побудило многих подписаться, хотя многие, как уверяют, не знали содержание плана. Во вторник (22) рано повещено чрез посланных от короля сенаторам и прочим сеймующим ехать тотчас к маршалу Малаховскому, где принуждали их подписать, но многие не согласились, и имянно маршал Литовской конфедерации князь Сапега, который даже и читать не хотел плана. В тоже утро собрана депутация чужестранных дел для поспешения неготовою еще выпискою из депеш здешних министров при других дворах, и сколь скоро окончили оную, то началось заседание сейма ранее обыкновенного. Часть полков была тихо введена на пустое место между замком и рекою, и в окружные дворы. Прочие были в готовности в своих казармах, с заряженными ружьями, а для артиллерии стояли лошади. В церковь Августианского монастыря близ замка привезено ночью из арсенала три тысячи ружей и пистолет для черни. Как при открытии заседания, коим поспешили прежде положенного часа, мещанство еще не собралось, то послали ему сказать, что на Сейме хотят данные городам привилегии уничтожить. Чрез прибытие их не только залы, покой, дворы замка, но даже улицы наполнились народом, коего было, сказывают, до двадцати тысяч и много черни пришло с дубинками. Нет лжи и обмана, которого бы не употребили для взволнования людей и скорейшего окончания дела; депеши министров здесь сочиненные и посыланные к ним для подписания; подел Польши; близкость мира между воюющими державами, кои потом не допустят Польшу завести у себя порядок, опасность чтоб не [649] подъехали отдалившиеся из Варшавы по домам послы; даже разглашение, что я раздал шестьдесят тысяч червонных; все было истощено, никакая выдумка не была забыта. Наконец, каким порядком дело шло на сейме изволите, ваше сиятельство, усмотреть из приложенного журнала. Трон был окружен генералами, офицерами около двух сот человек; даже камергеры имели сабли. Уланы, переодетые в товарищей, не позволяли никому из залы выходить.
Сверх Калишского посла Сухоржевского, который дабы ближе подойти к трону полз между ног и растянулся крестом; другой посол из Познаня Мелжинский, бросился на землю, когда король приглашал идти в церковь, кричал, но все шли топча его так, что у него кровь потекла из горла, все сие не помогло. Лишь кто только хотел говорить или действовать, был удерживаем своими соседями. Когда маршалу Малаховскому упрекали, что он поступает против законов, против акта Конфедерации, против Конституции государства, он отвечал, что нет ни Сейма, ни Конфедерации, а началась революция. Крик о принятии новой формы умножен арбитрами, кои заставляли угрозами молчать сеймующих. Военными людьми распоряжал и над всеми имел старание князь Иозеф Понятовский. Послов на сем заседании всех не больше было ста, а когда король пошел в церковь, то в зале осталось противящихся сенаторов, министров и послов около пятидесяти, но чернь делала в ней своевольствы, прежде нежели пошла в церковь, наконец многие ходили в город для учинения манифестов, но канцелярию нашли запертой. Иные посылали протестации свои за три мили и там оные не приняты.
Когда король возвратился из церкви, где была подтверждена присяга и пел молебен при пушечной пальбе, отправил он курьера в Дрезден, посылал дежурного камергера с объявлением и с поздравлением к саксонскому министру Ессену о выборе его государя. Потом цехи с знаменами ходили на саксонский двор, где живет оный министр, кричали виват, но не получа от него ничего, разошлись и таскались по городу. В среду (23) позволено было принимать манифесты, но состоящие только в том, что протестующий противен был сукцессии, яко запрещенной его инструкциею.
Великий коронный канцлер Малаховский сложил с себя чин, отослал к королю печать и уехал в свои деревни. От короля послан к нему курьер с предложением, чтобы возвратился и чин назад взял и с обещанием, что отдаст ему на волю выбрать в вице-канцлеры одного из трех - кого похочет. Многие из послов также разъезжаются, а Сухоржевский отослал орден Св. Станислава, данный ему с неделю назад. В тот же день маршал Малаховский собрал депутацию Конституций и настоял о подписании Новой формы правления. Президент оной, Лифляндский епископ Коссаковский отказался, утверждая, что депутаты присягали не подписывать законов, ежели оные не приняты единогласно или большинством голосов, а как на Новую форму ни [650] турнуса (Так в тексте), ни единогласия не было, то и не могут они подписать ее не нарушив присяги. Прочие депутаты ему последовали и Форма не подписана. Беспокойство зачинщиков революции продолжалось и в четверговое заседание, коего журнал здесь следует, и которое держалось с тою же толпою черни и военными людьми, как вторнишное. Маршал Малаховский предложил затруднение депутации, и Сейм, освободя ее от прежней присяги, велел новый закон подписать, что и исполнено. На сем заседании приказано также снабдить войска всем нужным как то: оружием, магазинами и пр. и все сие делалось без собирания голосов, хотя и были еще сопротивления.
При сем всепокорнейше прилагаю перевод Новой формы правления. Прочтя ее, ваше сиятельство изволите увидеть, что нечувствительно все старое уничтожается, и королю дается власть беспредельная, ибо хотя и учрежден Совет из министров, но решит он все, и ни за что ни перед кем не отвечает. Больше здесь примечаний на нее делать теперь не буду, а сделаю только одно, что находящаяся в конце Декларация не напечатана и может быть будет или уже есть уничтожена. Равномерно не принуждают и к присяге тех, кои ее еще не делали. После первого жара начали они толковать, что присяга бесполезна, а может учиниться опасною, ибо насильственная, что единой способ действования есть тихость в рассуждении тех, кои не присягали или манифестовались, и что огорчение служит только к превращению в неприятелей и таких, кои могли бы к ним пристать.
По всему мною донесенному ваше сиятельство изволите видеть, что благонамеренным, коих число впрочем было мало, нечего было делать против подобного насильствия сколь они к тому ни приготовлялись. Ежели бы и не держали их за руки, как то со многими случилось, не вышло бы из их сопротивления против столь страшной толпы, как только то, чтобы их в куски изрубили. Повсюду носится слух, что написан был реестр 12-ти главных, коих головы велено носить на кольях; между ими первый гетман Браницкий. Уверяют и маршал князь Сапега так же в жертву был назначен.
Внутренности всякого видеть нельзя. Молодые люди в восторге, думая что уже все кончено и Польша тотчас возрастет в величии, славе и независимости. Они подкрепляются мещанством и чернью, которая от радости вне себя. Но и самые зачинщики ужасаются теперь, что допустили подлость, которая и против них самих может со временем точно также поступить. Сей способ всегда опасен и чернь, побуждаемая хотя бы то было и обманами к действованию в государственных делах, часто кончит тем, что присвояет себе власть повелевать своим повелителям, как то происходит теперь во Франции. Остается мне объяснить здешние толкования о сей революции. Теперь ожидают известий, как она принята будет в провинциях и соседними державами. Даже сами поляки, противные ей, здесь [651] думают, что в провинциях найдет она мало сопротивления, потому что дух прежней вольности почти везде исчез, что все помышляют только о своем благоденствии, что не похотят заводить реконфедерации (кои и невозможны без посторонней помощи) дабы и совсем не разориться, а с другой стороны потому что ежели соседние державы не вмешаются, или ежели которая из них будет помогать революции, то Польша в самом деле придет в некоторое устройство, в честь и в славу, а сие больше всего ослепляет польское чванство.
О соседних державах рассуждают следующим образом: России не может следствие революции, то есть устройство Польши, нанести беспокойствия и опасности, ибо Польша, как многие начинают мыслить, без России обойтись не может, и, конечно, в союз с нею вступит. Об императоре почти то же говорят, но главнейше почитают революцию вредной Прусской короне, которая ни столько войска иметь, ни кормить его, ни расширить границ своих не может инако как с ущербом Польше. Голландский министр изъявлял немалую радость; прусский притворялся веселым, английский и шведский узнали происшествие по пушкам, а последний доходил даже до дурачеств от восторга.
На курфюрста саксонского легко согласились, ибо ожидают, что он по-прежнему доходы Саксонии издерживать станет в Польше. Но назначая нынешнего курфюрста в короли, дочь его дать в супругу тому, кого выберет Республика, а детей наследниками престола, сим самым отнимают навсегда у саксонского дома дорогу к польскому престолу, чего сообразить нельзя с оказываемым к нему доброжелательством, и есть тут, конечно, какая тайна и предварительное с курфюрством сношение.
Впрочем, будущая наследница служила великую помощь к соглашению партий. Потоцкий льстил, сказывают, короля польского выдать ее за племянника его; князя Адама Чарторыжского, за сына его, а между тем не лишал сей надежды и свою фамилию. Прочих обольщевали тем, что инфанту отдадут или за великого князя, или за эрц-герцога или за прусского или же за аглинского королевича, который из них будет обещать большие выгоды Польше. В самое же то время обманывали всех различно, одних, что революция делается с согласия России, других - с согласия цесаря, третьих же - с согласия прусского короля, и станется, что в последнем и есть некоторое основание, несмотря на наружные доказательства противного.
Имею честь быть с должнейшим почтением и совершенною преданностью милостивый государь вашего сиятельства всепокорнейший слуга Яков Булгаков.
Варшава
26 апреля/7 мая 1791