16. ИНСТРУКЦИЯ НАШЕМУ ГЕНЕРАЛ-АНШЕФУ, ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТУ, СЕНАТОРУ, ЛЕЙБ-ГВАРДИИ КОННОГО ПОЛКА ПОДПОЛКОВНИКУ, ЧРЕЗВЫЧАЙНОМУ И ПОЛНОМОЧНОМУ ПОСЛУ ПРИ КОРОЛЕ И РЕСПУБЛИКЕ ПОЛЬСКОЙ, КНЯЗЮ МИХАЙЛЕ ВОЛКОНСКОМУ
(АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. 1769. Д. 960. Л. 1 42об. )
Мы за благо рассудили находившегося поныне при короле и Речи Посполитой польских в качестве нашего чрезвычайного и полномочного посла, армии нашей генерал-поручика князя Репнина отозвать для употребления его в настоящей военной службе, а на его место назначить и определить вас в родном качестве чрезвычайного же и полномочного посла.
На выбор ваш решились мы из удостоверения в истинной вашей ревности к службе нашей и отечества и по сведению, что вы польские дела в прежнее ваше при покойном короле Августе III министерство достаточно спознать случай имели, да и себя в то время у поляков с выгодной стороны ознакомить могли. [543]
По сей самой причине не сумневаемся мы, с одной стороны, что назначение ваше королю и нации польской приятно будет, а, с другой, что вы скорее другого в состоянии найдетесь познать настоящее расположение их духов и войтить во всю связь наших там дел от времени последнего междуцарствия.
Следующая здесь вам копия инструкции, данная от нас на случай оного обоим нашим министрам - графу Кейзерлингу и князю Репнину, откроет вам в полной ясности те важные и из существительнейшего интереса России проистекающие причины, кои решили нас на избрание короля Пяста, на особу ныне царствующего и на отвержение курфюрстского саксонского дома.
Излишне было бы вступать здесь в повторение оных и в описание дел и обстоятельств, случившихся до избрания и при избрании нового короля, ибо оные с того времени по сю пору совершенно почти переменили вид свой; а сверх того будете вы иметь у себя в Варшаве весь министерский архив, а с оным и все нужные способы не только к познанию мимошедшего, но и в достаточном обнятии теперешнего кризиса, хотя мы и не оставим войтить здесь в некоторое раздробление сего последнего, ибо на сей час должен он обращать на себя предпочтительно ваше внимание и попечение, яко имеющий по обороту своему решить образ поступков наших к Польше во все время войны нашей с Портою Оттоманской.
К лучшему вам понятию сего кризиса поведем мы вас до него от самого источника и покажем коротко все ступени, коими он из негоциации превратился напоследок в настоящий хаос.
Скоро по избрании короля Станислава Августа, которому при других политических уважениях способствовали мы главнейше потому, чтоб способом и содействием его, как нам единственно всем своим благополучием и славою обязанного, пользоваться для устроения наших с Польшей многообразных дел, а особливо для восстановления наших единоверных и прочих с ними в равном случае находившихся диссидентов обоего протестантского исповедания, не оставили мы адресоваться к Речи Посполитой польской с требованием, чтоб она вступила с нами в полюбовную негоциацию и чтоб с обоих сторон за основание ее приняты были справедливость, взаимная польза и точные предписания прежних трактатов.
Сие справедливое предложение не могло быть не принято без явного нам оскорбления, и для того тогда же республика, на сейм коронации собранная, узаконила торжественным актом надобность такой с нами негоциации: но вместо распространения ее на всеобщие дела ограничила она назначенную со своей стороны комиссию на одно только рассмотрение взаимных предлогов и на решение пограничных споров между обоюдными жителями.
Вследствие сего нашлись мы в необходимости разделить от прочих предметов негоциацию, дело диссидентское и начать для [544] оного совсем новую, полагая наверно, что и король и дяди его, князья Чарторыйские, канцлер литовский и воевода русский, кои от нас главными орудиями при возвышении племянника их употреблены были и кои нам взаимно беспредельную оказывали преданность, за поданную им в то время сильную помощь и действительное их охранение от злобы и ненависти неприятелей их, особливо столь страшного пред тем воеводы виленского Радзивила, не отрекутся от уважения к желанию нашему, к самой справедливости и к сущей пользе отечеств их способствовать по возможности успеху сей новой негоциации: но вместо того принуждены мы были скоро увериться, что обеты польские сколь не точны и уверительны, мало сами по себе значат, и что надежда наша на князей Чарторыйских была весьма тщетна.
Сии старики, взяв еще со младенчества племянника их полную над духом его власть, умели сохранить оную у него и на престоле, а тем самым получа в свои руки всю силу короны, попользнулись легко на дальновидные замыслы и на претворение Польши из законного ее небытия в державу активную, себя же самих в том центре, где бы вся их операция и могущество сотечение свое иметь могли.
Для произведения сего плана надобна им была дружба других дворов, а особливо венского, дабы оным заменять протекцию нашу, а чрез то самое и уменьшить зависимость свою от оной. Доколе тот двор не признал короля, до тех пор скрывал он и дяди его все свои намерения, а напротив того, как скоро они добились сего признания чрез потаенные свои интриги, кои в Вене производимы были посредством генерала князя Понятовского, брата его польского Величества, тотчас сняли с себя маску и на первом сейме обнажили истинные свои мнения. Не меньше шли оные как до совершенного уничтожения неограниченного вольного голоса liberum veto/, следовательно же и до самого испровержения фундаментальной конституции республики, когда оная известным образом всю твердость и главное свое основание имеет на сем неограниченном вольном голосе.
Мы не могли тогда по должной от нас страже безопасности и существительнейшим интересам империи нашей оставить, чтоб не воспротивиться толь предосудительным затеям польского двора и чтоб не употребить вопреки оным, без должного со прошедшем разбора всех тех поляков, кои представились нам готовыми к поборствованию и защите вольности отечества своего. Тут уже последовал чувствительный перелом в партиях польских.
Король и Чарторыйские, злобясь за разрушение фаворитного их плана, начали от нас мало-помалу удаляться: но в то же время и упадать в кредите своем у нации; напротив чего противники их, ободрившись явным от нас охранением вольного на сеймах голоса, стали пред прежним поднимать головы и соединяться между собою теснее в один корпус. [545]
Сии переменные явления на театре республики польской не поколебали, однако же, правил и мыслей наших в рассуждении короля и дядей его. Хотя и искали они без согласия нашего содружиться с венским, а может быть и с французским дворами, и хотя старались еще схватить у нас нечаянно исполнения своих затей; но, несмотря на то, что разруша вконец сии последние, оградя достаточно и для переду неограниченную вольность голосов и изъяв из среды самый корень подобных в будущее время покушения на оную, хотели мы сохранить предпочтительно дядей с племянником в партии нашей потому, что они, как ни говорить, разумнейшие и надежнейшие в отечестве своем люди и обыкли издавна руководствовать партиями и ворочать знатною частью Польши по своей дудке.
Мы не скрыли сего от них: но паче дабы наружно место оговорить и извинения их, будто уничтоженные их виды не простирались далее как только до лучшего устроения внутренних экономических дел республики, старались, напротив, склонить их к употреблению себя и друзей их главнейшими или, лучше сказать, единственными орудиями к производству наших желаний, между которыми восстановление диссидентов полагаемо было самым первым и важнейшим.
Не для чего описывать здесь те причины, кои побуждали нас вступаться толь горячо за диссидентов, ни правости торжественных трактатов, на которых сие заступление основываться может. Первые не скроются от собственного вашего знания, а сверх того довольно и предовольно изъяснены во взаимной корреспонденции нашего действительного тайного советника графа Панина с предместником вашим в посольстве, которую вы и здесь читали, и в Варшаве всю к руководству вашему иметь будете; последние же объявлены всему свету чрез обнародованную здесь на французском языке пьесу под именем Exposition des droits des dissidents, etc (Изложение прав диссидентов).
Король и Чарторыйские, лаская нам частным в разных местах поправлением диссидентских обид по духовным материям, старались сначала уговорить нас к отложению самого дела до удобнейших вперед обстоятельств, рассказывая, что нация не успела еще успокоиться и от последнего волнения и что ей надобно время приготовить себя к трактованию толь трудного дела, каково долженствует для нее быть полное восстановление диссидентов в светское и духовное равенство с католиками, а потом, увидя, что мы не намерены следовать пристрастным их представлениям, соглашались уже взять на себя сие восстановление: но с тем только, чтоб оно ограничено было на одни доходные преимущества, а отнюдь не на равенство со светским под предлогом, будто нация на сие последнее никогда не согласится.
Министерство наше не оставило многократно и осязательно давать им чувствовать нескладность сего рассуждения: но все было [546] тщетно, даже до того, что князья Чарторыйские и на письме к нашему действительному тайному советнику графу Панину, забыв прежние свои обещания и обнадеживания, формально отказались от всякого нам по диссидентскому делу содействия, а обязались только не препятствовать оному собою и приятелями своими.
Когда же таким образом миновала вся надежда к произведению диссидентского дела через посредство короля и князей Чарторыйских, принуждены мы были приняться за независимые от них меры и употребить орудиями противников их. Они, оставаясь всегда преданными к саксонским интересам, намерялись тогда нас уловить показуемою от нас опасностью к нарушению от короля и Чарторыйских фундаментальных их законов, вольность и равногласие Польши утверждающих. Нам, напротив, нужно стало сею их покрышкою сугубо воспользоваться как для соединения их с нами в содействие на будущее время непременного интереса нашей империи, касательно до непоколебимости называемого в Польше права /liberum veto/ и вольного избрания их королей.
Первая наша операция состояла в составлении двух диссидентских конфедераций в короне и Литве, дабы они и сами по себе некоторое уже уважение от католиков привлекать могли, а скоро потом для признания их в сем качестве и для содержания от республики торжественного диссидентам восстановления в полное равенство с католиками и в светских, и в духовных преимуществах, решились мы сделать в Польше и Литве вдруг по всем воеводствам, поветам и землям уездные конфедерации, а из оных составить напоследок генеральную и под узлом ее собрать чрезвычайный сейм.
Для склонения на все сие дворянства польского надобно было кроме побуждения из справедливости и существа диссидентского дела, употребить и те резоны, кои и сами нам внутренне противные саксонские партизаны в руки преподали. Декларации наши, кои здесь в печатных экземплярах прилагаются, пригласили встревоженную нацию соединиться конфедерацией и собраться на чрезвычайный сейм для обеспечения на будущие времена вольности своей точными и ясными законами.
Противная двору партия или, лучше сказать, начальники ее, воевода киевский граф Потоцкий, прежний коронный надворный маршал граф Мнишек и многие другие, духом саксонским движимые, коих излишне здесь именовать, дерзнули себя ласкать средством сих деклараций, что им в замене диссидентского восстановления удастся довести нас до попущения им истребить Чарторыйских и низвергнуть толь ненавистного им короля.
В сем ложном мнении принялись они за дело и при подкреплении войск и денег наших предуспели скоро подвигнуть нацию во всех концах на генеральную конфедерацию.
Сия конфедерация под маршальством воеводы Виленского, князя Радзивила (который пред тем генеральною конфедерациею Великого [547] княжества Литовского из изгнания его по протекции нашей возвращен был) и нынешнего Лифляндского воеводы графа Бржостовского признала диссидентские конфедерации законными, объявила войска наши союзными и помощными, прислала ко двору нашему в Москву торжественное посольство, как с благодарением за дозволенное уже в ней, корпусу республики толь сильное и полезное покровительство наше, так и с просьбой о дальнейшем оставлении в землях ее тех войск и о гарантировании в вечные времена законов и вольности ее, а напоследок собралась в Варшаве в 1767 году на чрезвычайный сейм.
По состроении генеральной конфедерации король, познав всю ошибку скорости и легкомыслия своего и почитая единственными оных виновниками дядей своих, кои им самовластно руководствовали, поссорился с ними до того, что сия ссора поныне еще продолжалась и оказалась непримиримою, по крайней мере с их стороны к нему, невзирая на толь ближнее родство; а затем, видя, что мы дело и без него совершить готовимся и что еще конец оного может с собственною его пагубою соединен быть, если только мы ненавистникам его попустим, в чем он, с другой стороны, не вовсе и беспечен был, потеряв суетно дружбу и покровительство наше, яко они одни твердость его на престоле обнадеживать могут, пришел скоро в чистосердечное раскаяние и просил неотступно, чтоб мы его допустили к содействованию в делах наших, обещая, напротив, не останавливаться уже ни за чем и предпочитать всему на свете возвращение и невредное впредь сохранение прежней нашей дружбы и протекции.
Толь полезная в мыслях и поступках его польского Величества перемена была от нас встречена и одобрена пристойными с нашей стороны обнадеживаниями, а особливо по пункту сохранения его на престоле, ибо в оном, конечно, были сами по себе интересованы персональная наша слава и достоинство империи нашей, а при том невозможно не признать, что и его, яко короля верховная в делах инфлюенция немало поспешествовала к полному и окончательному одержанию наших дел на том сейме, а особливо в пункте нашего ручательства их кардинальным законам и конституции.
С того времени король продолжал в непоколебимой к нам и к империи нашей преданности, а мы имели причину быть совершенно довольными поведением его как на последнем сейме, так и в последовавшем за оным кризисе.
Шефы генеральной конфедерации, увидя нечаянный ими оборот короля государя их, следовательно же и возомня далее, что мы не согласимся уже на ниспровержение его, которое их более всего поощряло персональной к нему ненавистью, начали простывать в жару своем в пользу дел наших, а некоторые из них, как, например, епископ краковский Солтык и сотоварищи его с другими меньшей важности, дерзнули вопреки точному намерению созданного сейма, [548] возражать сильнейшим образом против диссидентского дела, думая, по-видимому, неудачей оного отомстить нам за неудачу собственного их умысла и в распространении той дерзости фанатичество свое до того, что сейм едва не поступил на большее диссидентам утеснение, а, по крайней мере, не рассыпался врознь, без всякого в пользу их узаконения, для чего одного мы и понесли столько трудов и иждивения.
Туг уже надлежало дерзость первых всему смущению и раздору авторов обуздать крайними средствами, и для того посол наш, князь Репнин, истоща наперед втуне ласку, обеты и угрозы, принужден был напоследок поступить на арестование их и на отправление в границы наши.
После сего невольного поучения страх и корысть произвели то, чего справедливостью и рассудком добиться было неможно. Сейм назначил многочисленные депутации из сената и из рыцарского стана, которые по долговременном трактовании с послом нашим заключили и подписали обще с ним три разные акта. Первый о восстановлении диссидентов в законное равенство с католиками религией, в светских и духовных преимуществах, с торжественным, однако, же упреждением в пользу последней характера господствующей, которого она прежде не имела, с предоставлением ей навсегда короны и с удержанием для нее старых пенальных законов, коими под жестоким наказанием возбранен переход католика в другую христианскую религию. Второй о разделении польских законов на три части, то есть кардинальные никогда и никакою властью неприменяемые. Статские, подлежащие на вольных сеймах полной и неограниченной вольности голосов, или древнему либерум вето, и экономические, кои для внутреннего порядка в делах скарбовых и воинских до содержания определенной армии касающихся, во всякое время большинству голосов подлежать имеют, третий - новый трактат дружбы, союза и гарантии, коим старый 1686 года трактат во всей его силе, поколику новыми постановлениями не отменяются, во всех его частях и пространстве подтвержден, с присовокуплением в нем взаимной гарантии на целость взаимных владений, а нашей специальной на все узаконения того самого сейма и именно на оба сепаратные акта. Со всех сих актов прилагаются здесь печатные экземпляры и польские копии.
Депутация, оконча дело свое с послом нашим, представила оное сейму, от которого и определено было, чтоб на все постановления ее королевства ратификация противу нашей дана была, чтоб в самом деле обыкновенным обрядом и исполнено уже с обеих сторон.
После сего можно было считать, что с пользой для империи и славой для нас кончились уже все дела польские, и что мы, поставя конституцию ее и диссидентов в полной для переду беспечности, не будем больше иметь от них упражнения: но тут по несчастию [549] подоспел фанатизм католической религии, всегда столь свойственный, зажечь бедственнейшее пламя гражданской войны, или, лучше сказать, внутреннего истребления республики самою малою частью граждан ее без всякого супротивления от большого числа, потому одному, что робость польская не смеет восстать против невежества и чучелы подаваемого вере защищения.
Первые возмущения сделались в Подолии, потом в Кракове и Литве, а затем мелкими частями рассыпались они и заразили всю землю так, что нет теперь или, по крайней мере, не осталось в Польше угла, чтоб не было разорения, убийства и разбоя, а особливо пред прочими страждут невинные диссиденты, ибо на них сугубо упадает вся злоба и ярость необузданной черни.
Войска наши бегают по земле, и где только мятежников находят, везде их бьют: но во все концы не могут они ко времени поспеть, следовательно же и должны поневоле оставлять разные места без прикрытия и защиты, коронные же польские войска отчасти сами пристали к возмутителям и отчасти заражены равным фанатизмом и не хотят драться с такими людьми, кои берут на себя имя защитников веры и коих они таковыми действительно и признают. Сверх того, не получают они уже и жалования, потому, что все доходы республики в самых сборных местах разграблены и вседневно еще разграбливаются. Король находится в том же случае и не имеет уже чем жить: никто, однако ж, из знатных поляков не хочет приняться за успокоение раздраженной черни, а вместо того многие еще из них, следуя непримиримой своей ненависти к королю, умножают под рукою замешательства, а с ними и народные бедствия. Другие отговариваются, что не имеют довольно кредита, ни способности к унятию мелкого дворянства. Воевода виленский князь Радзивил, который непрестанно пьянствует и в пьянстве всякое дурачество сделать готов, едва было сам не попользнулся, и, если бы не поспешил к Несвижу генерал-майор Измайлов с деташементом войск наших, конечно сделал уже он себя достойным вторичного поучения. Теперь, напротив, можно, кажется, считать, что не сделает от такой шалости, ибо отрезаны у него способы к тому чрез занятие войсками нашими обеих его крепостей, Слуцка и Несвижа, кои непременно за собою удержать надобно: но, с другой стороны, нельзя от него ничего более ожидать, ибо он к управлению духом совсем не способен; а князья Чарторыйские, несмотря на то, что они по богатству своему больше других теряют, что они пред другими сохраняют еще немалый кредит в здравой части дворянства, и что прежде сами они делали после князю Репнину постоянные откровения к усмирению Польши, не хотят теперь ни во что входить, говоря, что должно повиноваться судьбине и ожидать лучшего от будущих происшествий, потому что еще дела не созрели и что войною нашею с турками фанатизм нации вновь еще подкрепление нашелся. [550]
Вот вам живое начертание настоящего положения Польши, которое, однако же, не от одного фанатизма происходит: но действует еще тут и тот самый нам и империи нашей всегда враждебный дух, который возбудил противу нас и беззаконную войну от Порты Оттоманской. Франция не жалеет ни денег, ни трудов для размножения в Польше огня, дабы только находить нам хлопоты и заботы. Главный же инструмент епископ каменецкий Красинской, разъезжая непрестанно вдоль границ польских, сыплет везде деньгами и раздувает огонь где только может. Он имеет под собою множество эмиссаров, кои по земле шатаются и развозят его пастырские наставления.
В сих смутных обстоятельствах посол наш князь Репнин предуспел скорыми и благоразумными своими распоряжениями сохранить от беспокойств резиденцию королевскую и окружности ее, сохранить с двором нашим свободную переписку, усмирить еще Литву всю, воеводство краковское и многие другие, а особливо удержать течение юстиции и тень некоего правления в персоне короля и министерства.
Когда вы с ним увидитесь, то получите от него точнейшее еще объяснение всех обстоятельств, а особливо верное знание людей, с коими вам дело иметь надобно будет. Уведомления его дадут вам скоро достаточное в том и другом сведение и облегчат много первые ваши обороты. Сверх того, шестилетнее его министерство долженствует считаемо быть эпоком всех наших в Польше дел, и могло ему доставить такие каналы, сношения и способы, на снискание которых новому министру много времени надобно, и для того рекомендуем мы вам наипаче подробно переговорить с ним о всем к будущему вашему руководству, тем или другим образом служить могущему, а мы уверены по известному его усердию к службе нашей, что он вам все на все охотно откроет и скажет, ибо того польза дел наших и взаимный ваш долг неотменно требует.
С польскими делами возымела ныне неразрывную почти связь война наша с турками, которая в существе не иное что есть, как плод ненавистных происков версальского двора, ибо для решения на оную надлежало сперва истребить в Порте собственное его удостоверение о равной ей самой, сколько и нам пользе от наших в Польше дел, а затем уже по ступеням довести ее до совершенного ослепления и до разрыва с империей нашей.
По кончине короля Августа III, приняв намерение доставить корону ныне действующему, старались мы да и не тщетно одержать согласие Порты не только на выборе Пяста, но и на явное исключение всех чужестранных кандидатов. Она, будучи тогда вне всякого предубеждения, познала скоро собственный свой в том существеннейший интерес и единодушно с нами и с королем прусским сделала республике польской формальную пожеланиям нашим декларацию: но как скоро за оную начали у нее действовать лукавства и клеветы Франции, и сия держава мало-помалу предуспела встревожить ее [551] злостно приписываемым нам намерениям совершенного Польши порабощения, способом нового короля их креатур наших; то она, оставаясь тем не меньше при первой своей декларации, стала только именно требовать, чтоб нынешний король, яко тогдашний наш кандидат, от короны исключен был.
Сие прихотливое требование не было нами уважено, как того честь и слава наша требовали, сделалось потом камнем претыкания, на коем остановляла Порта признание свое новоизбранному королю, льстя себя надеждою, что она тут верными себе спутниками иметь будет венский, французский и все от них зависящие дворы: напротив чего они немедленно сами предварили ее в признании короля Станислава Августа вследствие той негоциации, которая между ими в Вене через генерала князя Понятовского произведена была и которую считали они вовсе удалить от нас и присвоить себе сего государя.
Порта, увидя себя обманутой от самых своих наушников, дала и со своей стороны рассудку место и для того согласилась принять публичное от нового короля посольство и признать его в сем качестве. Правда, не соответствовала она по обыкновению сему посольству взаимною от себя отсылкою: но упущение одной формалиты не может ничего более значить, кроме малости только уважения не к одному королю, но и ко всей Республике польской, хотя, по-видимому, теперь турки и намеряются выводить из сего самого упущения, то нескладное и поносное заключение, будто бы король действительно не был признан.
Не согласовали, однако ж, даже до войны поступка ее сему странному и чаемому заключению, ибо она во всех случаях без изъятия и везде именовала нового короля королем и на сем основании располагала сношение с Польшей пограничных своих командиров; итак, не явно ли из сей несообразимости следует, что она, начав противу нас войну из скрытных намерений, кои, однако ж, свету довольно и предовольно от нас изъяснены, и не имея к предъявлению в публике ни основательных, ни казистых причин вероломного своего поступка, может быть невольно находится в необходимости употреблять толь бездельный предлог, дабы, по крайней мере, какой ни есть иметь.
Со всем тем много прошло времени от избрания королевского до разрыва без всяких со стороны Порты оказательств и неудовольствия. Самое диссидентское дело и следствия его во всех частях не раздражили ее кичливости и, конечно бы, она, хотя со внутренней завистью к успеху и славе дел наших, а особливо к вечной от нас гарантии на целостность владений и законов республики польской: но, чувствуя, однако, что сия самая целость и для ее истинных и непоколебимых интересов столь же нужна и полезна, сколько для собственных наших, оставила нам время и свободу усмирить в Польше поднявшиеся замешательства и восставить в ней тишину и покой, для всех окрестных держав толь важные, если б напоследок завистники нашего [552] мира не переменили своих батарей, и вместо продолжения происков своих у министерства оттоманского, которое часть их злости удобнее разбирать могло, и не давало слепо заводить себя во все их прихоти и дальновидные ухищрения, не обратили оных в друге на турецкую чернь, которую им скоро взволновать и разъярить удалось, и, если бы еще не подоспели подольские мятежники, укрывшиеся от войск наших в границы турецкие, поколебать самого султана лестным их предложением, покорить державе его Подолию и всю польскую Украину на основании княжеств Молдавского и Волошского.
Тут уже противу сих двух новых пружин, то есть страха и от волнения черни, и надежды присовокупляет к владениям своим новые земли, не устояло миролюбивое и военные бедствия понимающее министерство турецкое, ибо султан, несмотря ни на какие вопреки представления, от оного и от самых законников, решился на войну и переменил всех своих министров, а сии последние сделали всему скорый конец чрез наглое арестование министра нашего, который по сю пору в Едикуле содержится.
По употребленным от Порты претекстам к войне, незаконного изгнания короля, защищения от нее утесняемой от нас вольности польской и разорения войсками нашими из Польши татарской слободы Балты, само собою явствует, что как и выше уже сказано, не они были прямыми ей побуждениями, но что султан имеет другие причины, то есть намерение овладеть Подолией и всею польской Украиной, а как сие намерение весьма опорствует существительнейшему и непременному интересу империи нашей, то и не можем мы натурально обойтиться, чтоб для сильнейшего оному воспрепятствования в самом ближайшем и выгоднейшем месте не обратить главные наши военные силы в Польше и не стараться не только заградить ими туркам вход в земли ее, но и перенесть еще оттуда при малейшей удобности весь театр войны в собственные неприятельские пределы, дабы тем и неприятеля привесть скорее в раскаяние о дерзости его и оправдать пред светом ручательство наше в пользу Речи Посполитой, которого мы сами толь много искали.
Но чтоб в сем случае все наше поведение могло быть следственно и согласно с произведенными от нас в Польше делами, надобно весьма, чтоб мы корпус республики или, по крайней мере, когда иного невозможно, тень правления его на своей стороне имели, дабы всегда и везде казалось, что она с нами согласно действует.
В сем намерении поручено было предместнику вашему сделать князьям Чарторыйским, яко они во всей Польше одни остались с некоторым кредитом у здравой части нации, пристойные внушения и представить им живо все отечеству их настоящие уже и предстоящие еще бедствия, в коих они сами по себе больше всех других участие принимать должны. Воевода русский, приняв сей отзыв с благодарностью, предъявил сперва, что не видит способа успокоить [553] сограждан своих без смягчения диссидентского дела: но когда ему наотрез сказано было, что мы на сие отнюдь поступить не можем без оскорбления славы нашей пред целым светом; то по некотором времени переменя голос, вызвался он, что лучшая часть нации начала уже познавать заблуждение свое по пункту диссидентского с католиками равенства, и что теперь наипаче беспокоит ее беспредельность гарантии нашей на все законы республики, ибо она считает ее сущим подчинением России.
Хотя и не помышляли мы никогда так далеко изъяснять и простирать существо гарантии нашей, но, тем не меньше, склонялись по словам воеводы русского для успокоения и обеспечения Польши на будущее время сделать точное и достаточное изъяснение о прямом разуме, в коем принимаем мы новые наши обязательства с республикой и истолковать ясно разность сугубой нашей гарантии.
Следующий здесь проект декларации откроет вам начала и следы сего исполнения. Он был уже отправлен к послу князю Репнину с нашим предписанием, чтоб сообщить его и королю и князьям Чарторыйским, а согласясь с ними поступил и на действительное обнародование декларации, но хотя первый весьма доволен был сим проектом и говорил, что от него многой пользы надеется, но последние отозвались, что объявление турецкой войны все положение вновь переменило, и они купно со всею нацией должны ожидать своего жребия от оружия воюющих.
Толь переменный с их стороны оборот не может иметь другого основания, кроме обыкновенной их робости и намерения обождать будущих происшествий с полною свободой перевернутся во свое.
Таким образом, Польша находится теперь в крайнем настроении и с тенью только бездушного правительства, которое, однако ж, вам удерживать и ободрять надлежит, ибо оно сколь впрочем на сей час ни бесплодно для подкрепления дел наших, тем не меньше, однако ж, нужно для одной репрезентации и для центра, из которого бы, по крайней мере, со временем некоторое оживотворение подать можно было всему корпусу Республики; а особливо когда Божиим благословением, чего мы от его святой руки твердо и ожидаем, войска наши одержат поверхность над неустроенными турецкими силами и не допустить их в сию первую кампанию поселиться в пределах польских, ибо тогда с лучшею надеждою можно будет опять приняться за польские дела и поставить их в желаемое совсем положение, для поспешествования войны нашей с турками.
Вследствие того и поручаем мы с полною доверенностью испытанному вашему к службе нашей и отечества усердию, прилежному бдению и искусству, употреблять и обращать по лучшему вашему уразумению все силы и способы к удержанию в публике сей тени польского правительства при короле и при министерстве республики, стараясь придавать оному буде не внутренне, хотя уже с одной [554] наружной стороны большую важность и почтение в нации, а особливо их самих укреплять и ободрять сильнейшим от нас покровительством, дабы не унывали и не пренебрегали в унынии всех к спасению отечества их средств.
Сие генеральное правило требует раздробления по разным его частям, которое и следует здесь.
1-е
Король собственным своим поведением на последнем сейме загладил (уже совершенно) прежнюю свою пред нами погрешность, и мы имеем совершенную причину быть довольными нынешними его поступками и мыслями; а потому и надобно уже вам будет обходиться с ним откровенно и советоваться об общих ваших подвигах к скорейшему устроению нации и восстановлению в ней порядка, яко в том наипаче теперь до времени состоит главная и, так сказать, единственная цель всех ваших негоциаций, он, конечно, и для собственной своей пользы и для спасения отечества своего, готов будет содействовать трудам и успехам вашим, следовательно же, как поныне по делам в рассуждении князя Репнина не отречется всемерно и пред вами следовать советам вашим в раздаче зависящих от него награждений, а тут уже управлять оными единственно в поспешествование главного нашего вида, согласуя оные сколько можно будет с персональною награждаемых к королю преданностью. Сие уважение, хотя оно в нынешних обстоятельствах и может казаться невеликим и не долженствует, однако ж из глаз упускаемо быть, ибо нам самим нужно, чтоб его польское Величество мог сколько ни есть войтить в большую любовь у нации своей, к чему он по ограниченной власти своей не имеет других надежнейших способов, кроме раздачи чинов и награждений.
2-ое
Примас получил достоинство свое не иначе, как протекцией нашей за то, что он нам в составлении последней генеральной конфедерации верно служил. Прежде был он королю весьма противен, а ныне - кажется не столько или, лучше сказать, и согласен с ним, потому, что им обоим покровительство наше равно нужно. Хотя сей прелат сам собою умен и проворен, но не имеет, по-видимому, знатного в нации кредита, и не имея кроме настоящего своего чина, ни деревень, ни роду, кои бы ему по уездам особливую инфлюенцию доставлять могли. Вам надобно будет соображаясь к такому его положению обходиться с ним дружески и употреблять его по возможности, наипаче же к составлению желаемой нами в правительстве польской тени, ибо тут одна наружность примаса довольна быть [555] может. К сохранению его в наших интересах будете вы иметь довольно резонов как в пристойном ему, когда нужда востребует припамятования, что он из ничего нами возведен на первую в королевстве степень, так и перспективою, что он от противников ничего для себя впредь ожидать не может, а может легко все потерять, если сколько-нибудь удалится от благонамеренности своей, а с оною и от защиты нашей, которая ему по сю пору столь полезна была и которая одна может его от всех нападок охранять.
3-ие
О министрах республики упомянем мы здесь коротко. Канцлер коронный, епископ познаньский Модзалевский должен нас благодарить за возвышение свое из канцлеров покойного примаса люблинского и, кажется, был по сю пору благонамерен. В диссидентском деле и в постановлении ручательства нашего имел он безпосредственное участие, а потому не без причины можно думать, что он и далее продолжать будет во всевозможном от него способствовании нашим видам. Вице-канцлер коронный Борх предан королю, и может потому чрез него с пользой употребляем быть. Литовский надворный маршал граф Гуровский предан нам совершенно и не подлежит никакому сумлению; на против чего литовский канцлер князь Чарторыйский и вице-канцлер Пршедцепецкий, креатура его, оба великие маршалы князь Любомирский, зять воеводы русского и князь Сангушко, великий гетман литовский, граф Огинский и литовский же подскарбия граф Бршостовский, будучи все между собою единомысленны и друзья, требуют за собою крепкого примечания до времени, которому они сами предоставляют решить будущее свое поведение. Гетман коронный граф Браницкий удалился от всех дел, но внутренно не желает добра королю, шурину своему, а за него и нам, ибо он сам льстил себе украсить короной седые свои волосы при помощи версальского двора. Гетман полный литовский граф Сапега, коронные предскарбии граф Весель и надворный маршал Велепольский, хотя сей последний и благонамерен, не значат теперь много. Вам надобно будет поступать с ними, применяясь к образу мыслей и к поведению каждого, а наипаче стараться всех или скольких можно будет приводить к постоянной бытности в резиденции с королем, дабы чрез то правление большую репрезентацию иметь могло.
Затем уже время и будущий случай долженствует решить дальнейшие наши меры, ибо теперь до приезда вашего в Варшаву и до получения от вас подробных уведомлений о всем вами на месте усматриваемом, не можем мы предписать вам здесь других специальных наставлений и для того сократимся только в генеральных, твердо и надлежно между тем уповая, что вы сами собой ничего не упустите, что тем или другим образом в непредусматриваемых ныне наперед [556] обстоятельствах к поспешествованию и успеху дел наших полезного случиться может.
Сии генеральные правила имеют состоять 1-е) в вышепредписанном удержании правительства польского, хотя в одной наружности;
2-е) в изыскании, если возможно, удобнейших средств к успокоению Польши и к восстановлению в ней порядка еще и до решительного будущей кампании оборота наших военных дел; 3-е) в сохранении диссидентского дела в полной его силе и во всем пространстве; 4-е) в утверждении нашей республики обещанной и ею самою требованной гарантии как на целость владения ее так и на непременные узаконения последнего варшавского сейма; 5-е) в недопущении поляков до соединения с турками под каким бы то видом ни было, а напоследок, 6-е) в безопасность его польского Величества на престоле.
Первое из сих шести правил выше уже трактовано и так нечего здесь по оному изъяснять. Второе было равным образом тронуто, но здесь в дополнение находим мы за нужно прибавить, что для такого успокоения Польши не пожалеем мы ни труда, ни денег, если бы оное достигнуть было можно без досконального разрушения нашей гарантии и тех непременных законов либерум вето по статским материям и вольного избрания королей, кои на прошедшем сейме новою конституцией подтверждены. При ваших рассуждениях и советованиях с королем и с надежнейшими магнатами о пользе скорейшего примирения их внутренних замешательств, если для подания первого движения к сочинению полезных к тому конфедераций надобно будет публиковать проектованную здесь известную декларацию с вероятностью какого либо от нее плода, не останавливайтесь тут за переменой нескольких терминов, только бы не превращали и не распространяли они пределов собственного нашего истолкования. При всех о противном уверениях воеводы русского не можем мы вообразить себе чтоб не послужила сия декларация к смягчению духов и чтоб дела в Польше не дошли еще до зрелости. Чего уже осталось теперь полякам ожидать кроме одной крайности с нашей стороны, на которую мы, если они и ныне не уймутся, легко уже поступить можем, по сю пору довольствовались мы разгонять только кучи мятежников и восстановлять везде тишину и порядок без достойного им наказания за нарушение оных; но когда мы напоследок увидим, что умеренность наша не делает импрессии и что оная вседневно во зло употребляется, кто тогда зазрит уже или воспрепятствует нам истреблять огнем и мечем не одних явных возмутителей, но и тех, кои их скрыто поджигают.
Может быть удастся вам сими и тому подобными отзывами устрашить сих последних и доставить себе больше свободы к усмирению мелочи, ибо она одна не может долго устоять без потаенного содействия знатных магнатов и без посторонней помощи, которая до них мимо посредства их труднее уже доходить будет. [557]
Довольно сего на первый час для второго правила по описанию, которое получим мы от вас о состоянии всех польских дел и способах, кои признаете вы на месте удобнейшими к приведению оных в порядок, не умедлим мы, конечно, снабдить вас точнейшими наставлениями.
Третье правило о сохранении диссидентского дела в полной его силе и во всем его пространстве, не можем, конечно, сносить никакого изъятия, резоны к тому империи нашей ощутительны, почему в изъяснениях ваших и надобно будет по сему делу показывать непоколебимую твердость, толкуя всегда поляков, что от постановленного в пользу диссидентов под гарантию нашу торжественного акта, мы ни для чего не отступимся, и что прежде, нежели оным жертвовать, пойдем скорее на все крайности; что потому едва ли какая сила без самых отчаянных революций может в сем случае превозмочь над решительным нашим намерением; что сверх сего в целости диссидентского дела интересованы не одни мы, но и почтительнейшие протестантские державы, кои равноместно не оставят вступиться за оное всеми силами, из чего, если тут паче чаяния другие католические дворы вмешаться похотели, не иное что выйдет, как бедственная для всего христианства война, чрез которую может быть и вовсе бы уже католическая религия в Польше уничтожена была, ибо тогда ни мы, ни союзники наши не стали бы ее много уважать или сберегать, что сверх того восстановление диссидентов отнюдь не предосудительно религии католической, ибо оно напротив доставило ей наименование господствующей с весьма знатными преимуществами, и что напоследок дозволенное диссидентам равенство будет Польше скоро и чувствительным образом к немалому приращению. Оно обогатит ее новыми жителями и новыми произращениями, торгами и рукоделиями. Мы тут в молчании оставляем те из прав диссидентских уступки, которые иногда сами диссиденты приобрести себе скорее спокойную жизнь, между собою согласятся жертвовать католикам, ибо нам в том ни достоинство, ни интерес империи нашей с ними соглашаться не дозволяют, следовательно же и вам со своей стороны никаких по сему представлении не принимать, ниже в разговорах до того касающихся чем либо отзываться, дабы в крайности такова их упадшего поступка нам осталось единожды узаконенное право заступать и защищать по нашему благоизобретению к нам прибегающих.
Четвертое правило о утверждении нашего ручательства имеет по вышеупомянутому проекту декларации беспосредственную связь со вторым правилом о успокоении Польши, почему оно удобно туда и относится с сохранением только полагаемых в той декларации начал нового нашего истолкования: но как негоциация по сему пункту не может иметь иного места как сеймом, или, по крайней мере, с генеральной вновь составляемой конфедерацией, то и нет теперь нужды входить здесь в подробнейшие об оной изъяснения. [558]
О пятом правиле касательно недопущения поляков к соединению с турками под каким бы то видом не было, довольно здесь для большей ясности желания нашего, сказать вам, что как мы сами легко понимаем, что отнюдь нельзя будет вовсе воспрепятствовать переходу в турецкие границы или в турецкую армию польских мятежников малыми кучами, то и не подчиняем сего неудобства пятому правилу, разумея напротив в оном то одно, чтоб отныне вновь не могло нигде собраться нарочитого числа мятежников и присвоить себе имя генеральной конфедерации, объявить манифестом своим войска турецкие союзными, а в сем качестве и пригласить их на помощь республике. Упреждение такого случая и формалиты может считаемо быть за важно по следствиям оных между легкомысленными поляками, кои из привычки закон себе сделали предпочитать обряды самому делу и мы рекомендуем вам иметь недреманное око на подобные явления и происки.
Шестое правило объемлет безопасность королевскую на престоле. По сю пору нет еще публикованного внутри земли заговора на оную, но, с другой стороны, нельзя же и сумневаться в следующих двух истинах 1-ое) что в Польше есть очень много непримиримых королю неприятелей и завистников, кои всякий день при малейшей к успеху вероятности противу его восстать готовы, 2-е) что Франция в досаду нам и оскорбление славы нашей, а в месть империи нашей за двоекратное низложение Станислава Лещинского, предуспела уже при Порте исторгнуть согласие и самое предприятие ее на испровержение возведенного нами короля. Сверх того знаем мы, что сия коварная держава для совершения кова своего представляла уже корону польскую принцу Конде с супружеством одной эрцгерцогини австрийской и с надеждой по оному сильной от венского двора помощи: но что тот принц не принял сего суетного предложения. Еще ведаем мы, что после сей неудачливой попытки у принца собственного своего дома, обратила она взор свой на принца саксонского: но не имеем, однако ж, точности, на которого именно: одни намекают на принца Альбрехта Саксен-Тешенского, супруга эрцгерцогини Марии-Христины с таким от Франции умыслом, что в персоне его интересовать императрицу королеву и вовлечь ее в польские дела и хлопоты, а другие показывают, будто цель ее идет на владетельного курфюрста саксонского, в надежде, что сей молодой государь легко допустит уловить себя блеском короны и что он еще сам в состоянии набрать из преданных ему поляков знатную партию и подкрепить ее тридцатью тысячами собственного войска.
По известным нам миролюбивым склонностям императрицы-королевы и по намерению ее остаться во время войны нашей при нейтралитете, не думаем мы, чтоб она согласилась на французские мысли и захотела для оных подвергнуть себя новой войне, ибо тут не имели бы мы больше причины удерживать далее в покое союзника [559] нашего короля прусского, того же самого неудобства должен рассудительным образом опасаться и новый курфюрст, если бы он приступил к французскому плану. Правда он имеет тридцать тысяч войска, а притом не может без внутренней зависти видеть корону польскую вышедшею из его дома, но и то, однако ж, не меньше истинно, что Саксония не успела еще отдохнуть и оправиться от понесенных в последнюю войну тягостей и изнурения, и что далеко еще не в состоянии представлять знатную роль по собственному произведению; однако же как невероятно есть и то, что если дело будет произведено в действо без его явного участия и без больших трудов и издержек, он тогда просто не откажется и может себе бесчестием поставлять отрещись от такой короны, которую и без его содействия на него возлагают; а при том не всегда благоразумие и исправные исчисления готовых сил и способов решают и руководствуют резолюциями; то и надобно содержать себя в ополчении противу всех возможных случаев. Пристанет ли саксонский двор к французским и турецким видам или не пристанет: но действие сих последних не может, однако ж, по-видимому быть разно ни в том, ни в другом случае, ибо соображая все обстоятельства и удобности, нет в самом деле другого пути к низвержению с престола возведенного нами короля, как скоропостижное, в котором ни есть углу Польши составление большой или малой конфедерации с присвоением пышного наименования генеральной, объявление ею ваканции престола, а нынешнего короля невольно и незаконно избранным, как французское коварство и заставило уже турков публично о том изъясниться и действительная тут же на месте прокламация другого короля, дабы тем разделить нацию на две части и оставить дело на решение войне к большему ее замешательству.
Излишне здесь изъяснять, сколь вредна и предосудительна была бы для нас такая скоропостижная или всякая другая ей подобная операция и сколь велико, напротив, должно быть ваше вопреки бдение и попечение, мы полагаемся на оные с полной и беспредельной доверенностью, и для того оставляя поощрять вас побуждениями из важности дела, из пользы отечества и из собственной вашей славы, хотим только снабдить вас точными предписаниями на отвращение и на случай такой крайней и отчаянной операции со стороны неприятелей наших и согласных с ними поляков.
К сему вы имеете для особливого от вас употребления корпус генерал-поручика Веймарна, а как всегдашний ваш долг будет, поелико только силы того корпуса доставать будет, не допускать и разгонять везде возмутительные сборища, так особливо уже имеете вы обращать всевозможное ваше примечание на те, где бы французские, саксонские или другие какие эмиссары явно или тайно показались, и кои начали бы составляться в близких к тем или другим границам, местам, ибо сии последние удобнее других извне [560] управляемы и подкрепляемы быть могут; не теряйте тут времени и по вашему усмотрению и крайней возможности старайтесь разгонять первые тучи, а наипаче такие, у которых появятся предводители из знатного дворянства, между коими саксонский двор имеет еще много партизанов. Здесь особливо предписать имеем, что при захвачении между такими возмутительными сборищами французских эмиссаров, которые, может быть, и имя волонтеров на себя принимать станут, отнюдь войска наши не должны признавать их такими, а поступать с ними так, как с самыми польскими возмутителями или еще и строже, задержать под караулом, высылать в наши границы, приказывая им объявлять, что для сообщников с внутренними бунтовщиками ни какое народное право места иметь не может.
Если при всей поспешности мер и оборотов ваших успеют возмутители, собравшись некоторым знатным числом, завесть где-либо в польском месте или городе и там начать свои действия формальной конфедерацией, от чего уже, конечно, другого ожидать будет не можно, как прокламаций другого, Франции угодного короля. В таком крайнем случае пошлите туда сколько можно более войска, хотя с обнаружением некоторых меньше важных мест и велите возмутителей и сообщников их разогнать и бить, а деревни и дома их самым неприятельским образом трактовать и разорять, дабы страхом жестокого и скорого наказания обуздать других: на в то же время сделайте по всей Польше предварительную от имени нашего декларацию следующего содержания.
Что как его Величество, ныне царствующий король от всей нации единодушно и вольными голосами избран, и как он опять в сем качестве от всех европейских держав торжественно признан; то мы вследствие принятой нами по собственному желанию республики не можем и не хотим по оной и по персональной нашей дружбе к королю, а особливо по священному долгу всех божественных и народных прав, коими государя в рассуждении взаимной защиты освященных им особ, друг другу обязаны и в самое между ими военное время, признать инако восставших противу него и дерзнувших на беззаконную и недействительную прокламацию другого короля, как сущими оскорбителями Величества всех государей, изменниками своего собственного их отечества и государя, а в обоих сих качествах и безпосредственными нашими непрятелями, что потому повелели мы войскам нашим в землях республики находящимся, не только их самих, но и домы и имения их огнем и мечем истреблять; что равному несчастью подвергнут себя и те, кои с сими врагами отечества какое-либо сообщение иметь или в чем помогать будут; и что мы напоследок всех истинных патриотов, утверждая их в верности клятвы их пред богом и пред светом, призываем в соединение с помочными и союзными войсками нашими на защиту их вольности и законов, на обеспечение законного их государя и на очищение отчизны от таких извергов естества. [561]
Мы уверены, что не вдруг по крайней мере взбунтует вся Польша, и что вы с корпусом генерал-поручика Веймарна в состоянии найдетесь не только охранить персону королевскую и резиденцию его: но и удержать в верности к нему большую часть земли, ибо тут главная наша армия под командой генерала князя Голицына тыл наш достаточно прикрывать и близостью своей многие воеводства в узде держать будет, а, особливо, как и мы совершенно надеемся, что сей наш генерал по своей должной к нам верности все то в действо произведет, что ему от нас предписано впредь упреждению турок на здешнем днестровском берегу и тем не допустить их знатною силою войти в Польшу и овладеть там польскими делами.
Больше сего нельзя вам теперь ничего с точностью предписать: но мы думаем, что в том и нужды никакой не будет, хотя с другой стороны и нельзя чрез меру обнадеживаться. Нет коварства да и самой беззаконной хитрости, которое бы министерство французское сочло непозволительным, буде оно только видам его служить может, да и нет опять теперь в целой Европе державы, против коей бы сие министерство, так сказать персонально, столько злости питало в сердце своем, сколько против России и нас самих; ему одному должны мы благодарить за воздвигнутую от Порты неправедную и вероломную войну, ему же одному обязаны и за все польские замешательства, а может быть скоро получат из оных равное с нами одолжение и все прочие здешнего края державы, ибо намерения его не меньше склоняются как к возжению генеральной везде войны, дабы оной всех ослабить и истощить, а самому в тишине и покое выиграть совершенную и выгодную свободу, умножить общие свои силы и ресурсы для нечаянного (на Англию. - П. С.) нападения, когда ей по кровопролитной войне никто уже помогать в состоянии не будет, и отмстить ей с верной надеждой беспрепятственных успехов все ею над бурбонским домом в последнюю войну одержанные победы и завоевания.
В произведение сего плана назначило нам французское министерство первую роль как потому, что империя наша, так сказать, натурой поставлена с Англией в вечный союз, чего ради и надобно уже ему было прежде всех истощение сил наших, так и для того еще, чтоб отмстить нам за испровержение во всем севере пагубной двора его инфлюенции и за план независимой северной системы наперевес бурбонского фамильного пакта, которая ему подобно как нож у горла стала, и которой оно нам конечно не простит, доколе Европа, а особливо все северные державы об нынешнем образе и положении оставаться будут.
Мы, напротив того, при самом восшествии нашем на престол приняли сию систему за первое основание всей нашей политики, по удостоверению, что она и есть одна для империи полезная и славная, ибо удобно может чрез постоянное исполнение свое [562] концентрировать при дворе нашем и под руководством нашим дела и негоциации целой половины европейских держав.
Северною системой полагаем и разумеем мы сколько можно большее и теснейшее соединение северных держав в один беспосредственный пункт общего с ними интереса, дабы тем против бурбонского и австрийского домов составить твердое в европейских делах равновесие, а тишину северную и совсем освободить от их инфлюенции, которая толь часто производила в оной бедственные следствия.
Вследствие сего плана решились мы при самом его основании 1-ое воспользоваться склонностью короля прусского к заключению с ним трактата союзного и взаимной обороны, ибо мы, судя по заботливому состоянию, в котором находился тогда сей государь, по неимению ни с кем никакого союза, могли со многою вероподобностью предполагать, что он в замену обеспечения своего нашим союзом, а наипаче по пункту Силезии, охотно уступит нам в общих делах первое место и свободное поле. Время оправдало уже тогдашнее наше гадание и мы имеем удовольствие видеть, что его прусское Величество, буде не без внутренней зависти, по крайне мере, со всей наружной искренностью и податливостью содействовал везде успеху дел наших, а особливо в Польше, как при выборе действующего короля, так и при произведенном от нас на последнем в Варшаве сейме восстановлении диссидентов и установлении фундаментальных законов всей республики; хотя мы тут отвратили все двора его покушения вместить себя с нами вообще в гарантию сих новых узаконений; но кроме сего содействия, которое, сколь иногда ни слабо было, не можем мы, однако ж, не признаться, что б не облегчало собственных наших подвигов, не усумнился его прусское Величество жертвовать приобретению державы и союза нашего любимой своей идеей приобретения себе дружбы и союза Порты Оттоманской. Доказательство тому неоспоримое не в одном трактате 1764 года, где война с турками положена в пользу нашу случаем союза; но и в последовавшем за оной обязательнойшею и секретнейшею по польским делам конвенциею. Тут король прусский обязался уже кроме постановленной в трактате помощи помогать нам и еще знатным числом войск своих. Из сего последнего обстоятельства (которое здесь для единственно вашего сведения упоминается) выходит само собой верное заключение, что его Величество предпочитает дружбу нашей всякой другой, и что потому справедливым оборотом можем и должны мы считать его верным себе союзником.
2-ое. Принять в рассуждении Швеции такие меры, чтоб ее вывесть из французской инфлюенции и того ненатурального положения, в котором она об толь долгое время содержана была вопреки нашим интересам, полагаемым в собственной безопасности и покое границ империи нашей. Сие Швеции несвойственное положение состояло в том, что Франция сделала из нее державу действующую, [563] вместо того, что ей при изнеможении ее и по принятой в новейшее время республиканской форме правления надлежало б быть непременно державой пассивной, подобно как версальский же двор претворял напротив датскую корону из естественно действующей в пассивную для того одного, чтоб держать Швецию во всегдашней противу нас зависти, тревоге и подозрении, ибо сей двор не может не понимать, что Россия стала той державой, которая ему более других на твердой земле равновесна, а потому может более других и препятствовать возвращению его инфлюенции.
В то время как мы пред последним в Стокгольме сеймом начали помышлять об уничтожении французского в Швеции властвования, имели мы причину надеяться, что будем иметь двор шведский на нашей стороне: но сия надежда продолжалась недолго, ибо королева шведская, увидя, с одной стороны, что нет у нас намерения следовать всем ее прихотям, кои клонятся не менее как к похищению самодержавной власти, а с другой, что и употребление денег на производство плана нашего предоставили мы сами себе, перевернулась вдруг и пристала к партии французской, не уважая прежде всех от оной понесенных гонений и безобраз, в рассуждении собственной ее особы.
Такою двора шведского дезерциею усугубилась, правда, трудность подвига нашего; но мы не ослабли, однако ж в оном, а паче распорядя благовременно все нужные способы и осторожности к одержанию верного успеха, пустили корабль по воде, с той одной надеждой, что все разумные и истинные шведы, усматривая скоро чистоту и полезность намерений наших, скоро же и присоединят себя к оным, дабы единожды освободиться от ига французского порабощения. Следствия соответствовали в полной мере ожиданию нашему, хотя в том должно признаться, что недешево дошли мы до желаемого края, ибо, так сказать, каждый шаг новыми силами оспаривать надлежало. Но удивительно сие если только рассудить, что французская инфлюенция имела близ тридцати лет на свое утверждение без всякой почти между тем от нас помехи, ибо прочие соседи Швеции были вовсе в то время с версальским двором единомыслены, следовательно же и верными его орудиями; что правительство все, а особливо сенат и министерство состояли из одних французских, во Франции с младенчества воспитанных креатур, почему все чины и награждения, коими напоследок казна государственная вконец истощена была, идучи одними их руками, и присваивали к их партии всех в службе находящихся и в оную вступающих, что, кроме того, Франция имела тогда в руках своих двенадцать миллионов ливров, коими она Швеции по трактатам должна была, и кои Швециею при изнурительном ее в деньгах недостатке полагались вернейшим приходом, ибо Франция, увидя ослабление власти своей, отказалась от платежа тех денег, чем наша патриотическая партия при самом начале возвышения и перевеса своего приведена была в крайнее смущение и необходимость [564] отяготить нацию, и без того довольно обремененную новыми налогами, следовательно же и подвигнуть на себя всю ее ненависть, и что напоследок при отверстии сейма, который от нас предопределен был претворить всю политическую систему Швеции, имели мы еще на руках всю тягость польских дел, а потому натурально и принуждены были разделять внимание и силы наши на две части, в заключение о Швеции довольно затем сказать, что в политике сей державы можем мы теперь оставаться спокойны, доколе там французская инфлюенция пребудет в настоящем ослаблении, а сенат и министерство в руках преданных нам людей, но как при всей в сенате поверхости не можем мы, однако ж, увериться, чтоб Франция имела еще на своей стороне двор, знатную часть молодого дворянства и всех земских правительств, а особливо важную и лестную приманку должных двенадцать миллионов, не предуспела по некотором времени воздвигнуть паки свою пагубную власть, к чему она ныне и действительное уже чрез короля покушение учинила принуждением сената на созыв чрезвычайного сейма, который в будущем апреле месяце в Норкенинге начаться имеет; то и остановляем мы напротив разделять на сию сторону часть нужного примечания и надеемся еще, что в сей раз дело пройдет одним шумом, а хотя б сверх чаяния и пошло оно на дальности, однако ж, тем не меньше, имеем мы причину полагать при совершенной нашей надежности в датском дворе, что шведские хлопоты не произведут нам важной диверсии, ни в войне с турками, ни в успокоении польских замешательств, если оное инако возможно.
После сего подробного начертания, о настоящих наших со Швецией сопряжениях остается здесь для ведома вашего упомянуть только о союзном у нас с ней трактате 1758 года, который как и два мирные Нейштатский и Абосский содержат в себе наши взаимные обязательства.
3-е. Восстановить с Данией прежнюю дружбу и сопряжения, кои сколь ни естественны сами по себе от самого положения взаимных земель, были, однако ж, посторонними за Голштинией распрями часто развращаемы, а особливо в минувшее правление, когда дело шло до явной войны, которая б для обеих сторон равно разорительна была. По вручении нам от промысла божия державы российской, первое наше в делах европейских попечение простерлось к спасению отечества от новых бедствий той напрасной войны, почему и согласились мы с датским двором оставить голштинские дела в настоящем положении. Скоро потом приняв на себя опеку и правление наследственных земель любезного нашего сына, отвратили мы пристойными средствами разделение оных, кое датский двор вздумал себе присвоить, а таким образом изъять до времени из среды все побочные препоны естественному нашему с Данией союзу, согласились мы по представлению ее и на конечное оных единожды навсегда отвращении, почему, заключа прежде него новый с короной датской трактат [565] о взаимной дружбе, союзе и обороне и договорясь по оному между другими условиями об особливой негоциации по голштинским спорам, имеем мы теперь удовольствие видеть, что и сия последняя негоциация с одержанием на вечные времена знатных выгод для торговли и кораблеплавания нашего, приведена недавно к счастливому окончанию заключенным в Копенгагене запасным трактатом, которым в промену великокняжеской Голштинии на графства Олденбургское и Делменгорстское мир постановлен и все претензии младшей голштинской линии достаточно удовлетворены одержанием для оной важных впредь авантажей. Сей трактат имеет, однако ж, не прежде достигнуть точного своего исполнения, как по совершеннолетстве любезного нашего сына, дабы он сам его подтвердить мог, а сим способом развязав навсегда Россию от посторонних и истинных ее интересам отнюдь не свойственных хлопот и, одержав для принцев крови нашей знатные и прочные выгоды, предоставили мы, однако ж, себе, тем не меньше, до времени и узду на датский двор, чтоб его вовсе вывесть из французской зависимости и претворив из пассивной в действующую державу, ибо как с одной стороны не можем мы с Данией иметь безпосредственных раздоров, так с другой можем взаимно друг другу быть полезными помощниками. В сем то положении находятся теперь дела наши с Данией, и хотя ныне владеющий король по молодости своей и не мог бы персонально, по-видимому, за верного союзника считаем быть, доколе нрав его не придет в установленное от министерства нашего примечание, ибо после уже, списавшись со двором своим, предъявил он, что сие упущение не есть упущение, но будто следствие французского слога, и что не оное, но прежнее в грамотах употребление предиката императорского есть ошибка канцелярская противу языка, которая ныне исправлена без всякого, однако ж, в существе оспаривания принадлежащего нам, и от самой Франции в короне нашей признанного императорского титула. Сие французское предъявление быв с нашей стороны опровергнуто достаточными доказательствами, а особливо собственными французскими грамотами, не одною, но многими, где ошибка против языка места иметь не может, и примером всех других дворов произвела напоследок особливую переписку французского статского секретаря Дюка Шуазеля с нашим действительным тайным советником графом Паниным, из которой родился пред некоторым временем отъезд без аудиенции из Парижа нашего министра князя Голицына.
За сим следует здесь упомянуть еще о положении, в коем находимся мы с курфюрстским саксонским двором, ибо оный, если продолжить в землях своих исправление пороков, может со временем в Германии между венским и берлинским играть знатную роль, следовательно же и привлекать к себе некоторое с нашей стороны внимание по сопряжениям с одним или другим из тех дворов. Дрезденский двор привязан теперь к бурбонскому и австрийскому домам кровью и [566] привычкою, от нас же поудален он препятствиями, кои положили мы ему в достижении короны польской, но как оная ему, если оставить тщеславие, по сю пору больше в тягость нежели в пользу была. А сверх того довольно искусил он и сколько дорога ему дружба короля прусского, который теперь с нами в тесном союзе, то нельзя терять вовсе надежды, чтоб не удалось со временем присвоить его к нашей северной системе. Не станет в том, конечно, за нашим старанием, и так успех оных должно представить будущим обстоятельствам; а до настояния оных довольствоваться содержать саксонский дом надеждой заступления и подпоры нашей у короля прусского, в пользу интересов его в тех только сопряжениях, в коих остался он с венским и французским дворами от окончания последней войны, не допуская его до новых и теснейших с оными обязательств, в чем и надеемся мы действительно предуспеть, буде только ныне химера короны польской, если она представлена курфюрсту от Франции, и он в надежде на турецкую войну склонился на принятие ее, не испровергнет сей надежды и не сделает его беспосредственным нашим неприятелем, что, однако ж, скоро решиться должно. О азиатских наших соседях не представляется ничего ко изъяснению. Персия от бывших с ней беспокойств пришла в крайне опустошение и раздробление. Нет по сю пору прямого государя, ибо векиль или наместник Керим хан, который и сам весьма стар, пьян и без наследников, имеет только тень власти. С китайцами, напротив того, хотя и пресеклась с некоторого времени беспосредственная переписка, и настала некоторая остуда; но теперь изъята уже оная из среды с возобновлением взаимной торговли, которая на границах действительно и началась.
Вот вам в руководство будущих ваших негоциаций, поколику они с генеральными делами соединиться могут, ясное всех наших сопряжений с окрестными державами, а затем, обращаясь к Польше и ссылаясь на все вышенаписанное, находим мы только присовокупить здесь, чтоб вы по мере усматриваемой вами в короле надлежности и привязанности к интересам нашим, располагали поведение и отзывы ваши с ним, чтоб вы ему делом и советом способствовали, взаимно и от него тем же пользуясь и ободряя его при случаях лучшей впредь перспективой, чтоб вы тот час по приезде вашем в Варшаву вошли с ним в подробное изъяснение способов, кои по мнению его и собственному вашему к успокоению нации скорейшими и действительнейшими быть могут, и чтоб вы при первом вашем свидании учинили еще его польскому Величеству сильнейшие от имени нашего уверения о непременной нашей к нему дружбе, о удовольствии, с коим взираем мы на постоянную его к нам и империи нашей преданность и о твердом нашем покровительстве к нему и к интересам его.
Если найдете вы его в унынии или в страхе потеряния короны, тут уже усугубьте подаваемые ему от нас уверения и скажите именно, что независимо от дружбы, которую мы к нему имеем и которая всегда неотменна пребудет, собственная наша честь, слава и [567] достоинство не могут никогда позволить, чтоб мы допустили в персоне его разрушить собственное наше дело; что мы прежде на все крайности поступим, нежели предать его в жертву; что Россия имеет довольно сил для воспрепятствования всех противу его происков; и что, впрочем, твердость и сохранение его на престоле будут во всякое время первым и главнейшим попечением и интересом империи нашей.
Ободряя его сими и подобными убедительными резонами, старайтесь в то же время оживотворять собственные его душевные силы и приводить его к употреблению всех от него самого зависящих способов к привлечению себе национальной любви.
До времени довольно вам будет сего упражнения купно с тем, чтоб войти прямо в дела и познать людей, чего ради и не станем мы распространяться здесь далее в других предписаниях, тем паче, что оные не могут быть точны и долженствовали б только состоять в одних рассуждениях, о возможности или невозможности, надобности или ненадобности дать польскому правительству в нынешнее время, законное бытие, о пользе или неудобствах оного к усмирению беспокойств и относительно к войне нашей, о способах к тому служить могущих и о потребных на сию обширную операцию деньгах, ибо вы по приезде вашем в Варшаву будете сами иметь случай к вступлению во все сии рассуждения с предместником вашим и донесть нам потом верное ваше на месте усмотрение и положение, по коему бы нам решительные уже меры с большей в успехе надежностью положить можно было.
За сим остается сделать вам генеральные предписания как по поводу аккредитования вашего, так и по другим до будущего вашего министерства касающимся материям.
1-ое
Имеете вы принять от князя Репнина весь его министерский архив с прежними делами, цифирные ключи, кои всегда вам самим у себя хранить должно, канцелярских служителей и казенные деньги. Употребление сих последних для пользы дел и службы нашей, где только надобность востребует, вверяем мы с полной доверенностью испытанной верности вашей и не сумневаемся, что вы оных без нужды тратить не будете.
2-ое
Надобно будет исправно платить из сих казенных денег определенные разным персонам пенсии и дачи, а особливо тем, коих иногда князь Репнин скрытно употреблял и коих вам во всей толь нежной материи, скрытностью и осмотрительностью равным образом употреблять и сохранять надлежит, приискивая еще чрез деньги и новые верные каналы, дабы от всюда тайные иметь сведения. [568]
3-е
В записывании денег в расход имеете вы следовать употребленной поныне методе, и как публичных чрезвычайных расходов счета отправлять чрез каждые полгода в нашу коллегию иностранных дел, так секретные адресовать прямо к нам под кувертом нашего действительного тайного советника графа Панина.
4-е
При первых ваших свиданиях с министрами республики и с прочими магнатами и на аудиенции у короля, не оставите вы сделать всем обыкновенные в таких случаях приветствия от имени нашего, применяясь к состоянию и образу мыслей каждого.
5-е
При сих и других впредь будущих церемониальных случаях следовать бесспорно обыкновенному во всех обращениях в доме у себя и в посторонних местах посольскому этикету, не требуя ничего излишнего.
6-е
В приватном и публичном обхождении с прочими послами коронованных глав, если там случатся, наблюдать всегда строгое равенство, ибо как мы ни от которой державы первенства не требуем, так оного и ни которой уже уступить не хотим.
7-е
С министрами союзных и дружеских нам дворов прусского, датского и великобританского иметь предпочтительно приятельское обхождение, но с размером, однако ж, откровенности вашей к ним по собственной их к нам; где допустить случай и удобность охранять интересы дворов их, а особливо прусского, ибо он в Польше часто дела имеет: но по пристойности собственного вашего положения и требовать от них в равных случаях совершенного с их сторон взаимства, а напоследок в затруднительных вообще, до характера публичных министров касающихся случаев, советовать с ними, а когда надобность востребует и с другими министрами о согласных мерах, дабы оные всегда одинаковы, следовательно же тем сильнее быть могли. С прусским министром особливо полную иметь откровенность по тамошним делам, которую вы еще лучше сами размерять можете, когда в тамошнем архиве вами прочтены будут те секретные концепции, которые у нас с его государем в разные времена заключены были относительно Польши. [569]
8-е
С саксонским министром содержать нужно ласковое обхождение: но внутренне ему не доверять и бденным оком смотреть за всеми его оборотами и сопряжениями, стараясь доходить до самого существа оных. С шведским министром можете вы обходиться с некоторой откровенностью и употреблять его для интересов наших, где он, сколько ни есть полезен быть может: но знайте, что сие относится на собственную только персону его, ибо он человек нашей в отечестве своем партии.
9-е
Стараться по возможности приходить у всех поляков в персональную дружбу и доверенность, дабы оными в делах пользоваться и придавать всем вашим негоциациям больше приманчивости, чего ради сверх определенного вам окладного жалования по двадцати тысяч рублей, которое вы в обыкновенные сроки отсюда получать будете, купно с почтовыми деньгами по восемьсот рублей на год, всемилостивейше определяем мы вам те же столовые деньги, кои имел князь Репнин, по две тысячи рублей на месяц. Сии деньги имеете вы сами брать с запиской в расход из будущих у вас казенных и будете ими, конечно, в состоянии содержать открытый дом и столь для приласкания польского дворянства и употребления его к успехам желаний наших.
10-е
С министрами нашими при других дворах, а, особливо, с князем Голицыным в Вене иметь порядочную и откровенную переписку, поколику того польза и поспешествование дел и службы нашей требовать могут.
11-е
Сие самое предписание долженствует вам наипаче непременным быть правилом для взаимной как можно чаще корреспонденции между вами и командующими в обеих армиях генералами, а, особливо, князем Голицыным, ибо его военные операции будут натурально иметь всегдашнюю связь с вашими политическими, следовательно и надобно будет вам обоим иметь друг от друга скорые и достаточные известия. Сверх сего главный уже долг попечения вашего будет способствовать помянутому главному командиру наступательной нашей армии всем тем, что только некоторым образом от возможностей ваших зависеть будет, и мы несумненно надеемся, что вы тут из совершенного побуждения, яко истинный отечества сын, никогда ничего не упустите. [570]
12-е
Всякие иногда происходимые ложные и предосудительные разглашения об империи нашей и насчет оружия российского стараться всячески упреждать, отвращать и уничтожать чрез публичные ли возможности или инако, как вы сами тогда за удобное признаете, а при том еще стараться и открывать и обуздывать те источники, из коих слухи злости и недоброжелательства происходить будут.
13-е
В случае требования у вас свободными и неподозрительными людьми паспортов на переселение в Россию давать им оные, а их самих адресовать в канцелярию опекунств иностранных, не давая им, однако ж, на дорогу казенных денег и не делая с ними никаких договоров без предварительного с той канцелярией сношения.
За всем сим не остается более ничего, как препоруча престережение дел и интересов наших там, где можете вы иногда найтиться без достаточных отсюда наставлений собственному вашему на месте руководству, попечению и лучшему уразумению, уверить вас в заключение о той императорской милости и отличном благоволении, с коими вам благосклонны пребываем.
Дано в Санкт-Петербурге марта 31-го дня 1769-го года.
Подписана Ее императорским Величеством тако:
ЕКАТЕРИНА.