Письма королю Сигизмунду III о Самозванце.

Важность каждого нового документа, касающегося личности первого Самозванца, несомненна. Материал далеко еще не весь использован и известен; между прочим в Отделе Литовской Метрики Московского Архива Министерства Юстиции находятся подлинные письма разных лиц к Сигизмунду III, содержащие ответы на королевские запросы по поводу появления московского князька в Польше. Многоуважаемый П. Пирлинг в своих очерках «Из Смутного времени» упоминает об этих письмах и говорит, что «часть (их) самая важная, самая интересная, лежит еще в Московском Архиве Министерства Юстиции и преспокойно ожидает своей очереди явиться на белый свет. Если не ошибаюсь, никто до сих пор ею не воспользовался и не ссылался на нее». (Стр. 5).

В 1902 году («Русская Старина», май) я напечатал «Новый [440] документ о Самозванце», — копию с листка, случайно вплетенного среди других документов в книгу так называемых «Новых дел» Литовской Метрики. Подлинник, — листок в четверку без даты и без подписи, содержал вопросные пункты (terminatam interrogatoriam), которые касались некоторых подробностей биографии, сложенной, очевидно, о себе самим Самозванцем. Этот документа вызвал живой интерес в П. Пирлинге, отозвавшемся («Русская Старина», июнь 1902) заметкой, где им высказано предположение, что листок составлял, вероятно, дополнение к письму епископа плоцкого Барановского (Письмо напечатано здесь), который ссылается на посланную им «особую терминату» для более детального уяснения биографии Самозванца. Это предположение весьма вероятно, замечу только, что по формату бумаги и по почерку письмо Барановского и листок совершенно не сходны между собою.

Письма к Сигизмунду III обнимают период с февраля по октябрь 1604 года и являются ответами на запросы короля. Писем — 12, число, конечно не исчерпывающее всего количества ответов, но куда затерялись остальные, пока неизвестно. Авторами писем являются (Двух фамилий я разобрать не мог): князья Януш и Константин Острожские, епископ перемышльский, епископ плоцкий Барановский, Влодек, Дзялынский, Окуловский и Чарнковский.

В 1604 году два вопроса занимали польское государство: дела в Инфлянтах, грозившие принять очень серьезный оборот, и появление «московского князька», могущее втянуть Польшу в столкновение с Москвою, с которой был заключен мир. Финансы были [441] в плохом состоянии, и Сигизмунд рассылал повсюду письма, побуждая высказаться по инфлянтским делам и по вопросу о претенденте на Московский престол. Письма к королю заключают, по большей части, ответы сразу на оба эти вопроса (При печатании текста я, чтобы не нагромождать материала, опускал почти всюду ту часть, которая касалась дел в Инфлянтах, особенно, если письмо ясно делилось на две части). В 1605 году был созван сейм, на котором голоса лучших людей государства — Замойского, Дорогостайского, Лещинского, Остророга — предупреждали короля не ввязываться в сомнительную авантюру и не нарушать мира с Москвою. Король, как известно, не последовал советам и поддержал Самозванца. Кто же воспитал в нем уверенность в правоте претендента? Печатаемые письма, являющиеся как бы подготовительным материалом для сейма, могут дать ответ на это: большинство королевских корреспондентов относилось отрицательно к Самозванцу, и только некоторые (преимущественно духовные лица) хитро и осторожно советовали воспользоваться последним, как орудием против Московского государства. Дневник сейма 1605 года напечатан в «Русской Исторической Библиотеке» т. I; письма являются, таким образом, дополнением к этому материалу, тем более интересным, что сохраняют множество бытовых подробностей.

Предлагаемые письма рассеяны в числе разных документов №№ 53, 54 и 55 книг «Новых Дел» Литовской Метрики. Докуменны в этих книгах соединены не по годам и не по содержанию, так что письма приходилось выбирать. Здесь они расположены в хронологическом порядке. При печатании я передавал польский текст буква в букву с подлинником. [442]

Перевод представлял много трудностей, и я могу повторить жалобу переводчиков Русской Исторической Библиотеки, часто в примечаниях указьыавших на «затруднения» при передаче того и другого места. В русском тексте я оставлял без перевода латинские выражения, которыми так любили пересыпать свои произведения схоластически образованные поляки; равным образом сохранял без перевода и ополяченные иностранные слова: думаю, что этим несколько сохранился колорит оригинала.


1. От Януша Острожского из Константинова, 19 февраля 1604 г.:

Всепресветлейший, всемилостивый король, государь мой милостивый.

Только что было передано вашему королевскому величеству письмо мне через г. Метельского, коморника вашего, как, в мне отсутствие, было получено другое письмо В. К. В., почему я должен был дольше задержаться на Украйне, равно как и по поводу возобновления дела. Тем временем я вновь отправил письмо свое вашему королевскому величеству, давая знать вам о положении дел на Украйне, как я делал уже много раз. Об этом достаточно уведомлен г. Метельский, равно как о тамошних донских казаках, задержанных мною, когда ехали с посольством к Димитрию. Некоторые из них — лица важные, именно: один — старший среди них, другой, — который ездил к ним за конфедерацией, третий, — который их туда провожал с замечатанными пакетами, бывшими при них. Пакеты были отосланы коронному гетману; их, думаю, гетман переслал теперь к вам, В. К. В., и вы поэтому познакомились с содержанием союзного договора, который он имеет с низовцами. Я же указываю вам только [443] на то, что воровство это основано на том, чтобы, соединившись, они или вторгнулись в Московскую землю, или бы имели возможность произвести великие беспорядки по волостям. Если бы вы пожелали предупредить это, то необходимо теперь же принять решение, пока Днепр не тронулся, ибо после оттепели трудно будет что-либо ему сделать.

Всеподданнейшую мою службу поручаю милости вашего королевского величества.

(IX, № 53, f. 107)

2. (Фамилии — нет). 26 февраля 1604 г.:

Всепресветлейший, всемилостивый король, государь мой милостивый.

Дошло до меня два письма вашего королевского величества от 22 февраля через коморника вашего — пана Кросновского. На них отвечаю сразу и излагаю свое мнение. Приношу благодарность вашему королевскому величеству за столь милостивую заботу и попечение о безопасности короны, в смысле увеличения в ней всяких благ, и, обращая внимание на различные меры и способы для спасения провинции Инфлянтской, не вижу более действительного, как то, чтобы арендаторы земель ваших как можно скорее внесли кварту. Когда на это последует ассекурация господ коронных сенаторов и письменное заявление господина ксендза подканцлера, я, хотя и не арендатор земель вашего королевского величества, — потому и не имею, с чего бы мог дать кварту, — буду, однако, особливо стараться убеждать других арендаторов как можно скорее вносить деньги. Благодарю Господа Бога, что милостию своею дарует он умножение славы вашего королевского величества и преуспеяние Речи Посполитой. Что же касается до появления князька Димитрия в государстве вашего королевского величества, [444] то мнение мне таково, чтобы вы, государь, повелели этого объявившегося наследника скрыть где-нибудь в безопасном и спокойном месте, и туда пускать к нему людей по тщательному рассмотрению; а чрез украинских жителей, подданных вашего королевского величества, собирать дальнейшие и более убедительные сведения о его происхождении и замыслах касательно Москвы.

(IX, № 55, f. 34)

3. От Ф. Чарнковского из Сполаева, 1 марта 1604 г.:

Всепресветлейший, всемилостивый король, государь мой милостивый. Всеподданнейшую службу мою и верноподданство повергаю милости вашего королевского величества.

Еоморник вашего королевского величества одновременно вручил мне два письма ваши. Из датированного 12-м февраля уяснил я себе великое расстройство в земле Инфлянтской и кроме того, — способ, который указан некоторыми вашему королевскому величеству для скорейшего изыскания денег, потребных для снабжения гарнизоном тамошних замков. Из другого письма вашего, государь, от 14 числа того же месяца, узнал я также о появлении какого-то москвитянина Димитрия, который выдает себя за сына покойного князя Ивана Васильевича. На оба эти письма вашего королевского величества решил я ответить сразу. Что касается первого вопроса, то, верно, не найдется ни одного человека, который бы не видел и не знал, какое расстройство (а, сохрани Боже — и окончательную гибель) он может повлечь за собой для государства, если во время не предупредить его imminentibus periculis. Каждый должен стараться не только предусматривать, но и преграждать таковые затруднения, ни в чем не переча стараниям и заботам вашего королевского величества. И я искренне хотел бы [445] того, чтобы вам предложено было столь же много советов, сколь велико ваше желание пресечь эти злоключения.

Вот что я выеснил из того, что вы, ваше королевское величество, написали: только один способ оказывается возможным: ту кварту, которую арендаторы повинны заплатить за будущие праздники, нужно выдать, за вычетом в пользу вашу, немедленно. И я, государь, ничего не имел бы против того, чтобы вся Речь Посполитая, разобравши это хорошенько, утвердила расходование этой кварты, так как она уполномочена на это правом поспо-литым.

Однако не желая praeiudicare Речи Посполитой, я не смею пуститься очертя голову и примкнуть к мнению тех, которые предлагают этот способ, так как sine consensu omnium ordinum страшно осмелиться на подобное дело вопреки праву посполитому. Однако если в этом мнения и позволения коронных чиновников будут согласны, а господа арендаторы дозволят воспользоваться этим средством, то я не только не был бы contrarius, но и с радостью желал бы этого для вас, государь всемилостивейший. Что же касается этого москвитянина, то вы, ваше королевское величество, достаточно подробно пишете об этом деле и выясняете о нем свою делиберацию. Здесь есть, о чем как следует призадуматься: с одной стороны — великая occasio представляется для утишения и прекращения смут в земле Инфлянтской, если бы вы, государь, соизволили этого москвитянина отправить на то царство. С другой же стороны нарушается союз с великим князем московским, который, как sacrosanctus, должен быть охраняем не только христианскими, но и языческими государями и потентатами: jus gentium указываете на это и требует осторожного [446] отношения. Если же благоразумно не поддержать его (для чего, конечно, потребуется не малого nervum, особливо если он уже объявлен и об нем горячо пекутся), то произойдет не только верная смута и продолжительная запинка, но и немалое изумленье у соседних обоих народов. Обращая в этом случае внимание in utramque partem, с своей стороны я считаю за лучшее заметить, что всякие союзы мы обыкновенно заключаем с согласия всех коронных чинов, не иначе, тем более в этом случае: задирание соседа, при том спокойного и состоящего с нами в союзе, и объявление ему военных действий — не может произойти sine consensu eorundem ordinum, а это могло бы быть, конечно при проведении этого москвитянина. И так — с своей стороны, что меня касается, я ничего иного не могу посоветовать вам, государь, кроме того, чтобы эта deliberatio, великая и важная, была разобрана на сейме, a interim изыскан способ — удержать казачество от наступления на Московское государство.

И если бы могло случиться, чтобы тот москвитянин был в секвестре вашего королевского величества, то при задержании in officio московского князя и для удобнейших в будущем и прибыльнейших кондиций мира разве он не мог бы быть постоянной угрозой великому князю московскому. Конечно я готов уступить и дать место совету и мнению как вашему, государь, так и других господ сенаторов.

(IX, № 53, f. 115)

4. От Константина Острожского из Острога, 3 марта 1604.

В первой половине письма — Инфлянтские дела.

Со стороны московского князька, как себя он называет следует ожидать или опасаться всего того, что касается нарушения благополучия и безопасности, на что его желают науськать. Это следует [447] обсудить не только каждому в отдельности, но и радам обоих народов вашего королевского величества. На этот предмет следовало бы собрать, путем конвокации, господ сенаторов. При таких условиях легче всего будет возможно узнать сущность вещей: этот способ — лучший, какой только я мог найти. А на то — правда ли, что он был в монастырях монахом или еще откуда-нибудь появился, указать или дать какое-либо объяснение — невозможно.

(IX, № 55, f. 40)

5. От епископа Перемышльского, из Бжозова, 4 марта 1604.

Всепресветлейший, всемилостивый король, государь наш милостивый.

Коморником вашего королевского величества сразу посланы мне два письма. В первом из них говорится о великих и внезапных неурядицах в земле Инфлянтской; во втором вы упоминаете о том москвитянине, который зовет себя наследным потомком московского князя Ивана Васильевича. О них вы, государь, требуете нашего мнения. Сперва — об Инфлянтах: думаю, что они могут быть спасены скорее всего внесением немедленно кварты, и той, которая полагается, и той, которая приходится на праздники. Я очень рад, видя, что это предложение правильно и основательно, и с своей стороны склоняюсь к тому же. Хорошо, если бы можно было притянуть к этой обязанности и тех, которые повинны платить кварту, и, особенно, людей с достатком и близких к тамошнему краю, равно и тех, которые в той провинции владеют замками и удовольствованы вами. Подобный условия и известная оборона должны быть противопоставлены тамошним затруднениям: а особливо, после роспуска там солдатских кадров, подобные им полезны будут вашему королевскому величеству, [448] пожелавшему иметь delectum militiae на случай опасности для самой Речи Посполитой. Если бы с того ежегодного чопового, которое недавно стало выбираться, оставался бы излишек над долгами, то подскарбий коронный мог бы чего-либо достигнуть через сборщиков и арендаторов и раньше срока. Не сомневаюсь, что дали бы и города, арендаторы которых сделают то же, и тем большее войско могло бы быть собрано, как для умиротворения и освобождения земель Инфлянтских, так и для тех оказий, которые соединены с этим князьком. С благословения Божия оно послужило бы вам к вящей славе. А что делать с этим князьком, — я отношу к компетенции старших советников, сам только вот что поставлю на вид: Потомок ли он владетельного князя, или нет, однако тому, кто себя запятнал кровью и насильно сел по Федоре, кто и до сих пор, как слышно, всеми способами давит и угнетает, тому уж одно то должно быть страшно, что этот aemulus его попал в такие руки. А если он почует подходящую себе помощь в Инфлянтах, ему придется открыто признать себя, тем более, что, кажется, тот же самый Годунов болеет, а сын его, наследник, еще не совершеннолетний. Я полагал бы, однако, чтобы это улаживалось потише, так как под предлогом инфлянтских нужд могут сойти все apparatus. Но и того, кто зовет себя княжичем, in publico не нужно признавать тем, за кого он выдает себя, но, оставив под сомнением, держать где-либо на стороне под стражей; это для того, чтобы мы первыми barbarum не были готовы связаться с неприятелем, с которым придется иметь дело, не поторопились или не навлекли бы на себя какой-либо беды нечестным началом. Тем временем, однако, было бы хорошо иметь кого-либо, от [449] кого мы могли бы узнавать о его замыслах и симпаниях тамошнего люда к беглецу. Хорошо, чтобы и тот беглец, находясь in secreto, не лишал надежды и собравшихся вокруг него москвитян. Ибо они сами могут подавать своим добрые упования и alere secreto factionem против того тиранна, из которого (если бы не пришлось его убить ради такой оказии), имея этого aemulum, можно было бы извлечь выгоду или держать его в руках, одним словом, так с ним обходиться, как древние римляне поступали с своими не внушающими доверия соседями, одного бросая на другого. Это практикуют и теперь оттоманы (?). Были, правда, заключены крепкие и солидные pacta вашим королевским величеством, который должны быть свято исполнены. Но разве он, заключая pacta с послами вашими, не принимал того Эрика, который бежал из Польши? А разве к врагу вашему, Карлу, он не засылал послов? Однако (хорошо ли я помню), он in pactis титул ваш королевский пропустил, почему — неизвестно, кто же нарушитель? Наконец, даже если эти pacta с ним не являются conformia во всем с теми, какие предок вашего королевского величества и вы сами, государь, заключили с Федором, неужели всего этого нельзя устроить autoritate Ordinum, тем более, что в посольстве еще нет окончательной релядии и последних с ним pactorum. При этом не было бы преступлением — подробно указать на обиды, оскорбление беглеца, которое он причинил этому изгнаннику, тем более, что это pro iure gentium habetur между монархами относительно тех, которые потеряли честь или престол. Также не приличествует христианской точке зрения скрывать то, на что есть явные доказательства, тем более, если этот беглец имеет за собою права, в чем я не сомневаюсь. И вот я покорно прошу [450] у Господа вместе с братией, как о пользе совета и о спасении, так и о счастливом исходе этого дела, о добром здравии и благополучном правлении вашего королевского величества, государя моего и благодетеля.

(IX, № 54, f. 53)

С. Шамбинаго.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Письма королю Сигизмунду III о Самозванце // Русская старина, № 5. 1908

© текст - Шамбинаго С. 1908
© сетевая версия - Тhietmar. 2015

© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1908