ОГРАНОВИЧ И.

ПОЕЗДКА В ПЕРСИЮ В 1863 ГОДУ

(Окончание.)

(См. «Военный Сборник» 1866 г., № 11.)

III.

ВЪЕЗД В ТЕГЕРАН. — ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ШАХУ.

Вставши ранее обыкновенного, мы с особенным удовольствием отправились в путь. Дорога незаметно спускается; верст за восемь до Тегерана показываются городские сады и мечеть, вершина которой обита медью и в ясный день далеко видна с дороги. За пять верст до города встретило миссию торговое сословие русских подданных, под предводительством Таджар-баши, который представил всех их генералу Минквицу и поздравил с благополучным прибытием. В трех верстах ожидала нас церемониальная встреча, под начальством сартина 1-го класа Мир-Пенуж-Мустафа-Кули-хана-Кара-Гезгиу, от имени шаха; адъютант министра иностранных дел Али-Акбер-хан, от имени своего начальника; полицеймейстер города со штатом полиции; помощник шталмейстера, с десятью заводными лошадьми с шахской конюшни, в богатых покрывалах и золоченых сбруях; гвардейская сотня (эскадрон) улан, под командою маиора. Солдаты были одеты в казакины из толстого синего сукна, с красными отворотами; такого же сукна рейтузы, с двойными красными лампасами; черная баранья шапка с медным гербом, на котором изображены лев и солнце; с тыла, от дна шапки, идет красный шнур, обвивающийся около шеи; широкий черный пояс и спереди медная пряжка; красные со значками пики, наподобие наших; кавалерийская сабля; лошади разношерстные. Выли еще: другая сотня ирегулярной кавалерии, 20 пеших шахских феррашей в красных кафтанах, шесть [354] особого рода полицейских (рико) в зеленых и синих джуббе, в красных шапках, на которых кругом идут три ряда кисточек; наверху торчит пучок из кистей с медными погремушками. Их обязанность смотреть за чистотой в городе, но употребляются они и во всех процесиях. Выло также еще несколько шатыр (скороходов).

Близ города есть иподром, с павильоном для шаха. Здесь нас ожидало восточное угощение: в большой комнате накрыт был стол, на котором в четыре ряда стояли тридцать стеклянных кувшинов с букетами из свежих роз, бархоток и других цветов, а между ними двадцать тарелок китайского фарфора, с отборными конфектами. Вдоль стен были расставлены кресла. После обычного приветствия и поздравления с благополучным прибытием, подали кофе, чай и кальяны. Прислуга вся была собственная его величества шаха.

Въезд наш в столицу Персии происходил следующим порядком: впереди следовала кавалерия по два в ряд; за нею вели едеков; потом шли ферраши, рико и скороходы; далее насакчи-баши и джелавдар в красных плащах: последний имел на плече попону с лошади, на которой ехал генерал Минквиц. У крепостных ворот выстроен был почетный караул из 100 человек сарбазов, под командою штаб-офицера, с хором музыкантов. В полуверсте от ворот, близ городской стены, находится богатый летний дворец Низамие, который, по приказанию шаха, был назначен для временного помещения миссии. У дворцовых ворот также стоял караул и команда казаков, состоящая при нашей миссии. В доме встретили генерала поверенный наш в делах при персидском дворе, г. Бартоломей, с чиновниками, двое мустафиев (статс-секретарей): мирза-Шефи и мирза-Гасан, главный директор министерства иностранных дел, мирза-Магоммед, и чиновники иностранных миссий: английской, французской и турецкой. Все они были в полной парадной форме. В пять часов приехал генерал-адъютант шаха Ягья-хан поздравить нас от имени его величества с благополучным прибытием в Тегеран.

Низамие построен бывшим первым министром Садр-Азамом-мирза-ага-ханом, который теперь в немилости и живет в Испагани; дом же и все его имения, как [355] доставшиеся ему не по наследству, а приобретенные на службе, конфискованы и поступили в пользу шаха. Низамие — квадратное одноэтажное здание, по средине которого выложенный плитами басейн проточной воды; с двух сторон цветники; позади дома большой сад, за стеной направо другой; по средине сада двухэтажный красивый киоск, у которого два басейна; отсюда к восточной стене сада идут две алеи; по средине их водопад с фонтанами. У стены большой резервуар с фонтаном, а позади его большой двухэтажный дом, в котором наверху роскошная зала: потолок и половина стен зеркальные; на трех стенах нарисованы во весь рост портреты принцев и придворных, между которыми находятся г. Лаговский и граф Гобино: первый бывший наш поверенный в делах, а второй французский посланник. На северной стене портрет шаха, сидящего на троне; по бокам его сыновья, племянники и первый министр; затем, на восточной и южной, портреты братьев, дядей, принцев крови, министров, всех придворных, главных правителей провинций и городов. Портреты имеют большое сходство с оригиналами. Все писаны известными художниками.

Постройка этого загородного дворца, с землею и садом, обошлась в 80,000 туманов (около 240 т. р.).

Теперь бросим общий взгляд на пройденный нами путь. В продолжение восьми месяцев в году дорога от Аракса до Тегерана удобопроходима, в остальное же время весьма затруднительна: переход чрез ущелье Дере-Диз, равнины Уджан и Султание становится опасным, по причине частых мятелей, когда дорогу только можно узнать по узкой тропинке, по которой следуют караваны. Тропинка эта иногда портится до того, что принимает вид ступеней, и почти непроходима как для лошадей, так и для пешеходов. В конце февраля препятствия эти увеличиваются: тает снег, грязь делается ужасная, реки разливаются, и бурливый поток показывается там, где путник в летнее время даже не подозревал капли воды. Но, благодаря сухости климата и почве земли, которая очень скоро всасывает в себя воду, около половины апреля уже сухо; за то пыль — вечная стихия Персии — подымается столбом. Климат в этой части Персии вообще здоровый, исключая болотистых окрестностей Уджана, Мияны и Тегерана, где летом почти нельзя жить. К [356] счастию столичных жителей, в шести верстах к северу от Тегерана находится предгорие Альбурза, где воздух чист и жары умеренны.

20-го, в субботу, назначено было в полдень представление шаху, по установленному заранее церемониалу. За час до приема прибыл в Низамие помощник обер-церемониймейстера, Магомед-Гасан-хан, с двумя помощниками обер-шталмейстера ферраш-башия (начальник дворцовой прислуги) и шатыр-башия (начальник скороходов) с прислугой, в придворной четырехместной карете, работы Туликова, запряженной четырьмя лошадьми, с двумя ездовыми в красных кафтанах и таких же шапочках. У ворот, при въезде в город, поставлен был почетный караул. Улица, идущая от городских ворот, шириною в пять аршин, прямая и вымощена булыжником; по обе стороны ее тротуары. Она тянется до самой площади «Майданы-Тул», с которой, чрез главные ворота, мы вышли на небольшой дворик, где в «кешик-ханеа (приемная комната церемониймейстера) встретили нас поверенный в делах, с чинами миссии нашей в Тегеране, церемониймейстер Магоммед-Ибрагим-хаи, бывший чрезвычайный посланник при нашем дворе мирза-Каффаэс-хан, сартии 1-го класа Мустафа-Кули-хан, курисавул-баши (обер-камергер), Шахбас-хан, генерал-адъютант Ягья-хан, адъютант министра иностранных дел Али-Акбер-хан. После обычных и неизменных приветствий, поздравлений и угощений, дали знать, что пора к шаху. По церемониалу следовали впереди Шахбаз-хан и Ягья-хан; за ними миссия. Пройдя крытый коридор, мы вышли в большой квадратный сад, расположенный совершенно по-европейски, с прямыми дорожками; в нем три больших басейна, клумбы с цветами, платаны, ели, кипарисы и фруктовые деревья; стены сада разукрашены живописью.

Отсюда мы вступили во дворец; налево от входа большая зала; направо две комнаты, из которых в первой большой трон. Нас привели во вторую, где были открыты окна в сад, чрез которые издали можно было видеть шаха. Перед входом на лестницу, в алее, стояли придворные чины. Здесь все остановились и поклонились; затем Шабхаз-хан произнес громко, что [357] генерал-лейтенант Минквиц прислан к его величеству от Его Императорского Высочества Великого Князя — наместника кавказского с письмом для вручения его величеству. Тогда шах подал знак рукой. Мы вошли. В аудиенц-залу ведет небольшая лестница из голубого кирпича, с площадкой, с которой вход чрез низкие мозаические двери с драпировкой. Зала довольно большая; при входе налево решетчатая стена из цветных стекол с поднятыми рамами; насупротив вся стена разрисована цветами и золотыми виньетками; возле нее золотой трон, усыпанный сверху донизу драгоценными каменьями; направо стеклянный полукруглый выступ, выходящий в другой сад. Потолок весь разрисован красками всевозможных цветов; пол устлан дорогими коврами; направо от трона, на полу, прислоненный к стене портрет прусского короля; кроме того портрет императора и императрицы французов и несколько старинных картин; в нишах два маленьких золотых столика, с корзинками цветов, глобус, несколько журналов и газет французских. Кругом золотые кресла, с вышитыми шелком подушками, а некоторые обтянуты малиновым бархатом; на потолке семь хрустальных больших люстр. У трона стоял его величество Наср-Эддин, мужчина лет 35-ти, высокого роста, полный, глаза выразительно-строги, маленькая борода и большие усы. Он одет был в темносиний кафтан, на котором воротник, грудь и обшлага вышиты крупным жемчугом; под кафтаном синего же бархата архалук с брилиянтовыми пуговицами, подпоясанный жемчужным поясом, с пряжкой по средине, на которой обделан необыкновенной величины рубин, осыпанный брилиянтами; на шее цветной шелковый платок; шаровары темносинего сукна, белые чулки и шерстяные темные перчатки; на голове суконная шапка, спереди которой ветка из брилиянтов и пук страусовых перьев, розового цвета, с синим отливом. Налево от шаха, в отдалении, стояли четыре принца: первый Али-Кули-мурза, сын Фет-Али-шаха, и три сына Аббас-мирзы: Ферхат-мирза, Ахмед-мирза и Лутфулла-мирза, и потом министр иностранных дел, мирза Сеид-хан; у дверей же остановились Ягья-хан и три флигель-адъютанта. При входе в залу все поклонились; посредине генерал Минквич остановился, имея по правую [358] сторону барона Винспира, который держал, в парчовом с кистями конверте, письмо Его Императорского Высочества наместника кавказского; подле него г. Граф; по левой стороне поверенный в делах, г. Бартоломей, с чиновниками миссии, а позади все мы. Г. Бартоломей представил его величеству генерала, после чего генерал, поклонившись, сказал: «По поручению Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича, имею счастие известить ваше величество о вступлении Его Высочества в командование кавказскою армиею и в высшее управление российскими владениями на Кавказе и за Кавказом, с титулом наместника Его Величества Императора Всероссийского.

«Задушевное желание Его Высочества есть преуспеяние дружбы между Россией и Персией, единодушие между двумя соседними правительствами и искреннее пожелание всевозможных благ покорным державе вашей народам и владениям, ибо в заботливости о счастии, покое и благоденствии их горячо сочувствует вашему величеству августейший Государь Император Всероссийский. Имею счастие представить вашему шахскому величеству письмо от Великого Князя, наместника кавказского».

Г. Граф переводил слова генерала Минквица на персидский язык. Минуту спустя, шах громко и ясно сказал: «Давно уже мы имеем известие о назначении Его Императорского Высочества главнокомандующим кавказскою армиею и наместником Государя Императора. Искренно порадовались мы этою вестью, так как нет сомнения, что присутствие в сопредельном с владениями нашими крае Брата Государя Императора более и вернее может упрочить давно уже существующие дружбу и добрые отношения между двумя соседними государствами, и таким образом осуществится всегдашнее искреннее желание наше видеть эти отношения на степени полного совершенства».

Затем шах приказал министру иностранных дел принять письмо, который взял его в руки, потом приложил к голове и так держал во все время аудиенции. Обратясь к г. Бартоломею и к генералу Минквицу, шах спросил о здоровье Государя Императора и Великого Князя-наместника, а также возвратился ли в Петербург Его Императорское Величество из Крыма; осведомился, как совершил [359] генерал путешествие свое от Аракса до Тегерана и был ли доволен всем для него приготовленным. «Не знаю, помните ли вы меня, генерал — прибавил шах — а я помню, что вы уже представлялись мне один раз. Жив ли и где находится генерал-лейтенант Шилинг, имевший в 1848 году поручение поздравить меня, от имени Государя Императора, со вступлением на престол?»

Генерал Минквиц благодарил его шахское величество за милостивую память, за радушный прием и внимание, оказанные миссии по всему пути, от границы до Тегерана, и затем просил позволения представить его величеству полковника Понсе и поименно каждого из чинов, составлявших свиту. При этом шах особенно благосклонно расспрашивал г. Графа о службе его с тех пор, как он оставил Тегеран.

В заключение шах спросил г. Бартоломея: какие получены известия о путешествии чрезвычайного посланника и полномочного министра, г. Гирса? все ли приготовлено и высланы ли экипажи? В начале аудиенции выражение лица шаха было серьезно и строго, но потом появились улыбка и любопытный взгляд, в особенности при вопросах о Великом Князе-наместнике. Вообще мы заметили желание шаха поселить в нас приятное впечатление и уверенность в благосклонности его к нам.

Испросив позволения удалиться, все мы вышли не оборачиваясь и, сойдя в сад, два раза останавливались для поклона. Пока мы шли садом, шах все время стоял у окна.

Откланявшись его шахскому величеству, все отправились к министру Сеид-хану в кабинет, который находился на втором дворе дворца, в здании министерства иностранных дел.

На другой день, 24 го числа, Сеид-хан отдал визит. После него приезжали английский чрезвычайный посланник и полномочный министр, Алесон, французский поверенный в делах, граф Рошемуар, и турецкий поверенный в делах, Измаил-Эфенди, со всеми чиновниками, в полной парадной форме. 25-го числа генерал Минквиц, со всей свитой, отдал визиты английскому посланнику и поверенным в делах французскому и турецкому. Погода все это время стояла отвратительная: каждый день то снег, то дождь, отчего по улицам и за городом образовалась страшная грязь. [360]

27-го ноября шах пожелал, чтобы наши фотографы сняли с него портрет, и потому г. Граф и я с фотографами отправились, в десять часов, во дворец. В главном здании, подле зимнего садика, в нижнем этаже устроена была превосходная лаборатория, наполненная всеми необходимыми апаратами и материалами, расставленными в нишах в систематическом порядке. На полу стояли разных величин стекла и рамки; рядом была темная комната, обитая черным сукном. Когда все было готово, то, по докладе шаху, в половине двенадцатого он вышел к нам в том самом мундире, в котором принимал миссию. Первый портрет удался превосходно, и когда показали шаху негатив, он остался весьма доволен и приказал снять с себя еще один портрет, в другом мундире и в шапке с брилиянтами и перьями. Шах пожелал сам видеть процес приготовлений портрета и вошел в темную комнату, где фотограф Кондратенко приготовлял стекла. Я был переводчиком в разговоре шаха с фотографом. Шах с необыкновенным любопытством следил за всеми манипуляциями и называл сам многие составы, но удивлялся, почему он ни у кого не видал таких хороших негативов.

При итальянском посольстве был фотограф, но все его рисунки выходили очень неудачны. В Тегеране есть еще другой фотограф, г. Карлеян, который хотя и давно уже занимается там фотографией, однако не успел еще довести своего искуства до надлежащего совершенства. По снятии второго портрета, не уступавшего в сходстве первому, шах пожелал снять третий, в шалевом архалуке, и затем снова вошел в темную комнату, желая видеть проявления портрета, но, не дождавшись, вышел, отчего чрез двери попал свет и негатив испортился. Шах просил еще снять групу с Ягья-хана и четырех своих пиш-хедметов (главных камердинеров). Все они молодые люди лучших фамилий. Одному из них, ага-Риза, фотографу по професии, шах приказал пробыть несколько дней при Кондратенке и изучить способ его манипуляций. После этого шах очень милостиво поблагодарил всех, приказал угостить нас чаем и, уходя, просил поскорее прислать два портрета, отделанные красками, и несколько портретов без красок. Его величество сам занимается фотографией и рисует карандашом, но из всех [361] портретов его, которые мы видели, ни один не имеет большого сходства; все они притом или очень темны, или бледны.

28-го числа, рано утром, несмотря на дождь, шах уехал на охоту в Джаджеруд (за семь фарсахов от Тегерана). Его сопровождали 25 жен его, в 56 каретах, полк пехоты, батарея артилерии, до 500 человек кавалерии, несколько принцев, два министра и много вельмож. Весь кортеж состоял из трех тысяч человек:, но иногда свита шаха, в подобных случаях, бывает многочисленнее. Охота обыкновенно продолжается несколько дней, часто и целый месяц, смотря по времени года. В это же утро, в одиннадцать часов, мы все осматривали дворец и шахские сокровища. Нас ввели в комнаты, называемые сандук-хане (хранилище сокровищ). Здесь генерала Минквица ожидали Ягья-хан и хранитель сокровищ. Первая комната небольшая, устлана коврами; по средине ее небольшой мозаический стол; кругом стен маленькие стулья европейской работы; на двух дверях парчовые занавески (ценою каждая в 500 туманов). Из другой комнаты начали выносить драгоценности. Прежде всего вынесли бархатную малиновую шапку, наподобие нашей короны, с перьями, усыпанную крупными брилиянтами и жемчугом; наверху ее изумруд необделанный, величиною в грецкий орех. Потом вынесли на подносе несколько налокотников, или браслетов, из рубинов, изумрудов, яхонтов, жемчуга и брилиянтов. На втором подносе были нитки жемчуга, величиной в обыкновенный орех; в главных частях до ста таких зерен и чрез каждые пять зерен большой рубин. Эти четки шах употребляет во время больших церемоний. Далее следовал поднос с несколькими поясами, брилиянтовыми, жемчужными и изумрудными украшениями. На главном поясе в пряжке вделан знаменитый брилиянт «дарьяй-иур» (море света), с вершок длиною, совершению плоский, с одной стороны которого едва заметно вырезано: «фет-Али-шахъа. Говорят, вес его 250 карат. Блеск поразительный. Вынесли еще поднос с брилиянтовыми эполетами, запонками и нарукавниками; потом поднос с орденами, осыпанными крупными брилиянтами; брилиянтовый с сапфиром букет с бабочкой, присланный в подарок от французского императора; поднос с кинжалами, из [362] которых один осыпан жемчугом, другой рубинами, третий изумрудами, и между ними великолепной работы кинжал, украшенный превосходными брилиянтами. Показывали также несколько мундиров, у которых грудь, обшлага и воротники залиты жемчугом и брилиянтами; десять шапок с брилиянтами напереди, четырнадцать сабель, принадлежавших разным шахам и принцам и обделанных самыми драгоценными каменьями, и наконец жезлы и трости, также осыпанные брилиянтами и другими камнями. Мое перо не в состоянии описать всех богатств и неоцененных сокровищ, подобных которым не имеет ни одно государство. Большая половина сокровищ хранится в сундуках, некоторые же драгоценности шах взял с собой. Нас повели потом в приемные залы. В первой, направо при выходе в сад, большой трон, обитый золотыми листами и убранный драгоценными камнями; над троном большая брилиянтовая звезда с тридцатью рожками, которая посредством особого механизма вертится. Во время парадных приемов, когда шах сидит на троне, эту звезду заводят, и она обращается, производя ослепительный блеск. На правой стене две гобеленевые картины, и тут же, под колпаком, огромной величины золотые часы. Потолок и стены этой залы зеркальные. Во второй зале шах принимал миссию. В третьей золотой трон, осыпанный жемчугом и бирюзой. У подножия его три ковра; подушка украшена жемчугом, а бордюры рубинами. На другом дворе большой басейн, в котором прежде ходил маленький пароход, теперь испорченный. Тут также сад и зала, в которой трон на слонах, со вделанными восковыми бюстами всех прежних шахов, за стеклом. Строилось еще новое здание с богатой мраморной лестницей. Во все залы ведут крутые лестницы из синего кирпича, на которых расставлены часовые. Мы застали их спокойно греющимися около мангалов. В углу сада четыре минарета, в роде башень, и высокий бельведер, выходящий на площадь Мейданы-Туп. На другом обширном дворе, перед садом, в открытой зале большой трон из белого мрамора, окруженный статуями античной работы.

С 1-го декабря погода начала устанавливаться и показалось солнце, что, по предсказаниям астрологов, предвещало на весь месяц хорошие дни.

5-го декабря был назначен большой смотр тегеранского [363] гарнизона. Возле «дервозей-давлет» устроен для подобной цели огромный плац, более версты в длину, обнесенный кругом каменной стеной с нишами. Здесь было собрано девять фуаджей (баталионов, по 1,000 человек каждый) и одна батарея артилерии из восьми орудий. Строй пехоты трех-шереножный; артилерия особых зарядных ящиков не имеет: все заряды помещаются в передках. На плацу встретил нас военный министр Сеаег-Саляр-мирза Мамет-хан, со всем штабом. Войска проходили под музыку повзводно шагом, довольно ровно, но теряли дистанцию. Тут были один тегеранский баталион в красном мундире и два хорасанских в синих; четвертый тоже в красном мундире и белых шароварах, и 5, 6, 7, 8 и 9 адербеджанские, в темносиних мундирах. Второй раз прошли колоннами, артилерия же по одному орудию; под каждым орудием четыре лошади с двумя ездовыми; прислуга пешая. Когда кончился смотр, особый оркестр духовой музыки, под управлением француза-капельмейстера, по приказанию военного министра, заиграл гимн «Боже, Царя храни», чрезвычайно отчетливо и верно. Этот оркестр всего только три года, как устроен и часто играет во дворце. Затем мы пошли осматривать вновь построенные, неподалеку от площади, артилерийские мастерские. Тут же помещены и кузницы, но еще не совсем приведенные в порядок.

6-го, утром, до полудня были с визитом у генерала Мир-Туман-Мамет-хан и Мирза-Кафар-хан, прежний посланник при нашем дворе. Вечером, все мы были приглашены к министру иностранных дел. Он живет в своем доме в городе. Дом двухэтажный; в верхние комнаты ведет крутая лестница, выложенная глянцовитым синим кирпичом и по этой причине чрезвычайно скользкая. Для персиян. которые всегда ходят в чулках, такая лестница не представляет неудобств; но европейцу ходить по ней в сапогах требует особенной осторожности. Комната убрана в полуевропейском вкусе. На полу стояли большие крустальные канделябры. Мы застали большое собрание гостей: военного министра, ферук-хана и других особ. Обед был устроен в нижней комнате, на 25 персон; стол хорошо сервирован; кушанья подавались быстро одно за другим. Все блюда, за исключением пилава и челова, были европейские; прислуга [364] чрезвычайно расторопная и предупредительная. Во время обеда предложены были тосты за здоровье нашего Государя, шаха, наследников нашего и персидского престолов, наместника кавказского и тех государей, представители которых присутствовали за обедом. После обеда, мы перешли снова наверх, где составился вист и завязался общий разговор. Когда подали кофе и кальяны, явился певец, который, сидя, пел персидские стихи, сочиненные хозяином дома. Мирза-Сеид-хан пользуется известностию первого народного поэта. Стихотворения его многие поют наизусть. Степенность и необыкновенное спокойствие — отличительные его черты; речь тиха и протяжна, осанка величественная. Уже было около полуночи, когда, мы простились с радушным хозяином.

Погода совершенно установилась: дни превосходные; в полдень бывало даже жарко.

В одной из комнат дома, с самого нашего приезда, поселились купцы-комисионеры, которые нанесли бездну разных вещей для продажи, но решительно ни к чему не было приступа, по необыкновенной дороговизне, особенно на ковры и бирюзу. Бирюза очень вздорожала в последние два года. Ее привозят в Тегеран мало, потому что рудники, в которых она добывается, были залиты водой. Обстоятельство это подняло цену на бирюзу втрое против прежнего, и, кроме того, купцы запрашивали с нас втрое, как с европейцев, незнающих настоящей цены этого товара. Особенно отличался между торговцами известный всему городу своим тонким надувательством Нафулла: он божился и клялся всеми имамами, бранился с товарищами и все-таки обманывал, приводя такие доказательства, что поневоле поверишь. Много приходилось мне видеть порядочных плутов из персиян-купцов, но подобного еще никогда и нигде не встречал.

На базаре запрашивают двойную цену и уступают очень мало. В наше пребывание все лучшие товары, и особенно ковры, большими партиями были вывезены в Константинополь и в Москву. В Тегеране редко можно было найти хороший ковер.

8-го декабря вся миссия была приглашена на официяльный обед к военному министру. В шесть часов пополудни мы отправились. Перед воротами министерского дома горели [365] «машалы» (Нечто в роде смоляных венков.); двор был освещен плошками. Хозяин встретил нас чрезвычайно радушно и просил садиться, после чего подали кофе и кальяны. Приемная комната была отделана в персидском вкусе: потолок весь лепной работы; по стенам с трех сторон покрытые бархатом «тахты» (Род дивана.); у четвертой же кресла; пол устлан курдистанским ковром. Вскоре дали знать, что обед готов. Столовая комната отличалась другою отделкою: потолок разрисован цветами, стены позолочены. три большие стеклянные двери вели на балкон, по средине которого устроен красивый басейн с фонтанами. Обширный сад, был освещен разноцветными шкаликами. Стол, накрытый на тридцать человек, был сервирован роскошно: посуда китайского фарфора; дорогие канделябры, очень хорошие вина, разнообразные фрукты и нескольких сортов варенья. Обед состоял из двадцати трех блюд, в том числе, разумеется, и неизбежный пилав. В половине обеда, когда подали шампанское, генерал Минквиц предложил тост за здоровье шаха, а хозяин ответил тостом за здоровье нашего Государя, и в это время хор музыкантов заиграл «Боже, Царя храни». Затем министр внутренних дел, Аминуль-давле-Феррух-хан, предложил тосты нашего наследника и наместника кавказского, также коронованных особ, представители которых присутствовали за обедом. Во все время обеда музыканты играли марши и другие пьесы. Тут же была и зурна (Азиатский инструмент, похожий на дудку, с пронзительным звуком. Неизбежный спутник зурны — барабан, в который колотят без толку, со всей силы. Обыкновенно такой оркестр состоит из трех человек: двое дудят, один барабанит.). По окончании обеда все вышли на балкон в сад, где, по сигналу горниста, пустили несколько ракет и затем начался разнообразный фейерверк. В заключение фейерверка явился персиянин, одетый в толстую куртку, такие же панталоны и в круглой шляпе с огромными полями, на которых были утверждены трубки с горючим составом. Персиянин был, кроме того, обвешан ракетами, и когда все это зажглось, он начал под музыку плясать польку, весь пылая в огне. После фейерверка гости перешли в богато-убранную гостиную, где подали кальяны и чай. Гостиная и рядом» с нею кабинет были [366] убраны по-европейски; по стенам висели хорошей работы гравюры, а в одном углу большая картина изображала молодую девушку, со сложенными крестообразно руками, поднятыми кверху, в голубом шелковом платье декольте. Позади ее выглядывает седобородый старец, в персидской шапке, со страстным выражением лица. Картина эта — целая история шейх-Сенана, который влюбился в христианку, преследовал ее повсюду и кончил тем, что сам принял христианство.

Почтенный хозяин наш чрезвычайно старался угодить генералу Минквицу. Джегангир-хан, начальник арсенала, распоряжавшийся приемом, не упускал из виду ничего, что бы только могло доставить удовольствие гостям его начальника. По расчету французского поверенного в делах, обед стоил не менее 14,000 франков. Французский дипломат прибавил, что никогда на подобных обедах не бывал.

9-го, генерал Минквиц сделал визит начальнику арсенала, Джегангир-хану, а шах прислал, со своим «абдаром» (подающий воду), двенадцать куропаток, застреленных на охоте. Наши фотографы, между тем, трудились усердно: отделали семь портретов шаха, из которых два красками, чрезвычайно ему понравившиеся. Придворные же были просто в восторге. Министры, один за другим, просили генерала позволить снять с них портреты, и потому наши фотографы были заняты по целым дням. Можно сказать утвердительно, что снятые ими с шаха портреты единственные в Персии по отделке и по разительному сходству. Это засвидетельствовал сам шах.

10-го декабря все были приглашены завтракать к г. Алесону. У него мы застали французов, турок и нашего поверенного в делах. Дом английского посольства лучший из всех посольских домов. Он в европейском вкусе, с полным английским комфортом. Завтрак был обильный. По окончании его, сыграли несколько партий на бильярде, и потом все отправились за город, в «Касри-Каджар» (большой дворец), в шести верстах от города на север. Дворец построен Фет-Али-шахом и имеет множество комнат, из которых величественный вид на всю долину и город. Далее к горам видны еще несколько летних дворцов, и между ними большая бумагопрядильная фабрика, которая при нас не действовала за недостатком машин. От [367] города до «Касри-Каджара» и далее ведет превосходное шоссе, единственное в Персии и только полтора года как оконченное.

12-го декабря, утром, я пошел с фотографами снимать портрет хаджи-Али-хана и его сына. Надо заметить, что каждый из этих господ желал непременно сниматься у себя дома, а потому нужно было переносить снаряд и все материалы, что делало нам много хлопот и отнимало много времени. Не могу не отдать полной справедливости г. Кондратенке: все его портреты и виды удавались сразу, отчетливо, решительно без малейшей поправки. Быстрота снимания приводила персиян в неописанный восторг и удивление. Похвалам не было конца.

13-го декабря шах изъявил желание видеть генерала Минквица в полдень, вместе с г. Графом. Беседа их продолжалась около двух с половиною часов о разных предметах, без всяких официяльностей. Такая благосклонность и внимание шаха к русскому генералу произвели сильное впечатление на весь город. На базаре прежде всех заговорили об этом почете, оказанном русскому генералу, потому что шах ничего подобного не оказывал никому из иноземных послов и министров.

День 13-го декабря считается торжественным праздником у персиян (день рождения Алия), и потому шах является придворным и народу в полной парадной форме. Вследствие того, его шахское величество просил генерала прислать утром фотографов и снять с него еще один портрет. В десять часов утра я отправился во дворец с фотографами. Все дворы были наполнены народом и войсками; в главных покоях собрались все принцы крови, именно сыновья Фет-Али-шаха и Мамет-шаха и все почетные представители каджарского дома. В полдень произведен был выстрел из орудия и заиграла музыка. Шах был в мундире с брилиянтовыми эполетами, в голубой ленте через плечо; на шее портрет Алия, на золотом поясе брилиянтами осыпанная сабля. Тихо и важно вступил он в открытую аудиенц-залу. В это время войска стали входить в сад и заняли, в две шеренги, места кругом сада у стен. Перед залой остановились музыканты и артилеристы, после чего начали входить придворные по двое в ряд, в красных плащах и в [368] больших чалмах. Остановившись, они отдали низкий поклон шаху. Затем вошла, под предводительством сер-киглички-баши (начальника телохранителей), отборная стража оруженосцев (все из каджаров) и также заняли место у решетки сада, влево от шаха. Музыка заиграла снова, и войска, взяли на караул. Все присутствующие поклонились, после чего придворные слуги, в богатых одеждах, поднесли шаху кальян, осыпанный брилиянтами, с длинным чубуком. Кальян стоял на полу, на золотой, украшенной каменьями, тарелке, но вместо табаку в нем были драгоценные каменья (Этот церемониям исполняется только в большие праздники.). В эту минуту выступил шахский поэт и начал декламировать нараспев, самым звучным голосом, сочиненные для этого дня стихи, посреди мертвой тишины. В зале, перед шахом, стояли его сын, Энаиб, губернатор города Тегерана и министры. После селяма и поздравлений, отправились на площадь, где музыка играла русский марш. Шах, будучи в парадном мундире, пожелал снять с себя портрет во весь рост; но на этот раз портрет вышел неудовлетворительно, о чем доложили шаху, и просили его сняться во второй раз: он согласился, по окончании селяма.

Чтобы показаться народу, шах вошел в киоск на площади, обставленной войсками. Посредине было каре из артилеристов и феррашей. Лишь только шах занял место в киоске, появились «моти», полунагие лицедеи, которые и начали разные представления. Между ними было семейство карликов, отец и три сына, все не более аршина ростом. В басейн перед киоском бросились два молодых парня и плавали в ожидании награды; потом показались мальчики-плясуны, артисты с обезьянами, медведь и ученый козел, который ходил по канату. Наконец выбежали пеглевины (силачи, борцы). Все это шумело, кричало, дралось и, разумеется, ожидало щедрой награды. Шах собственноручно бросал серебро, а старшинам золото. Толпы народа стояли по обе стороны; актеры, подходя к киоску, приветствовали шаха. По возвращении в сад, сняли с шаха второй раз портрет, очень удачно, чем его величество остался весьма доволен и несколько раз повторил свою благодарность.

Шах всегда окружен толпой придворных и прислужников, собирающихся во дворец с утра. Когда же шах [369] уходит во внутренние покои, то они все в хорошую погоду сидят в саду, а в дурную в комнатах, курят кальян и ведут беседу до вечера. Иногда шах разговаривает с ними. Кроме придворных и прислужников снуют из угла в угол «гулям-бече» (гаремные мальчики), которые до 12-летнего возраста находятся на женской половине. Они дети лучших фамилий. Самые приближенные к шаху сановники исполняют лакейские обязанности. Во дворце постоянно живут 25 сербазов, одетых в казакины, в серые панталоны с красными лампасами, и ранцы с перевязью. Они назначены для разнородных церемоний.

14-го декабря, утром в десять часов, все состоящие при миссии, кроме двух больных, отправились на встречу нашему чрезвычайному посланнику и полномочному министру, г. Гирсу, который в этот день въезжал в город. У скакового круга его ожидали: высланный от имени шаха Мир-Туман-Мамед-хан, адъютант министра иностранных дел, полициймейстер города со всем штатом полиции, несколько секретарей, взвод кавалерии и заводные лошади; далее же на встречу выехали старшина русских подданных и все купечество. В половине двенадцатого, к иподрому прибыл г. Гирс и, переодевшись в парадную форму, вошел в приготовленную комнату, где и был приветствован. Подали кофе, чай и кальяны, после чего поезд тронулся и у города был встречен 10 скороходами, 20 феррашами и почетным караулом. Перед посольским домом была построена рота солдат с музыкантами, для той же цели. В зале дома ожидали посланника поверенный в делах, чиновники иностранных миссий и пять статс-секретарей, в парадных костюмах, в богатых шубах и в чалмах из шалей. Все они поздравили посланника с благополучным прибытием. В этот же день мы ездили с визитом к министру путей сообщения, который принял генерала в зеркальной портретной комнате. Рядом с нею, под стеклянной крышей, был сад из лимонных, апельсинных и померанцовых деревьев необыкновенной величины. Когда мы сели, нам подали разных сортов мороженое, желе, кофе, чай и всевозможные фрукты; особенно хороши были «нарынги», род апельсинов, с удивительным ароматическим вкусом. Незаметно просидели мы почти с час времени. [370]

15-го декабря отдали визиты нашему генералу министры юстиции и путей сообщения, а вечером мы все были приглашены на обед к Феррух-хану. Как я уже говорил, у него большой дом со множеством комнат, превосходный зимний сад, по средине которого была приготовлена закуска. Комнаты убраны роскошно: зеркала, лепная работа, отличные картины, мебель европейская и персидская мозаиковая, обитая дорогой шелковой материей и бархатом; полы устланы великолепными коврами; в каждой комнате в каминах пылал каменный уголь; двор освещен был разноцветными фонарями; на площадке стоял хор шахских музыкантов. Хозяин встретил генерала Минквица и всю свиту в первой комнате, благодарил за внимание, извинился, что далеко живет, и выразил сожаление, что не мог послать экипажей, так как улицы очень дурны. Хозяин выразил также надежду, что если генерал еще раз приедет в Тегеран, то к тому времени можно будет ездить в экипажах по всему городу. Стол был накрыт в большой зеркальной комнате, потолок которой был разрисован картинами европейской работы. Обед состоял из двадцати блюд, приготовленных английским поваром; отборные вина: бордо, херес, портвейн, малага, шампанское, туземное двух сортов, белое и красное, и ликеры. После обычных тостов, генерал Минквиц предложил тост за здоровье хозяина и всех министров персидских и благодарил их за особенное внимание и радушный прием. Перейдя в другие комнаты и расположившись кто где хотел, гости курили кальяны, трубки, превосходные сигары, пили кофе и чай.

16-го декабря, мы осматривали зверинец. В большом саду два здания; из них в первом, за железной решеткой, сидели барс, два королевских тигра и львица; далее на дворе медведь на цепи, волк, пять тигренков, буйвол, двугорбые верблюды, дикий лошак, носорог и два джейрана (Род оленя.). В другом здании птичник. Парк очень большой, и в него дозволено входить всякому и во всякое время года.

18-го декабря нам принесли пожалованные шахом ордена и подарки, заключавшиеся в перстнях и шалях. Казакам и всей прислуге были присланы медали. Все это доставил [371] секретарь министра иностранных дел и роздал по назначению.

19-го декабря, в полдень, назначена была прощальная аудиенция у шаха. За полчаса до приема, за нами приехали три кареты и верховые лошади. Мы опять вошли в те же ворота, и на первом дворе в той же самой комнате встретили нашего генерала: обер-церемониймейстер (курисавул-баши) и наиб министра иностранных дел. После кофе и кальяна пришли доложить, что все готово к приему. В саду ожидали генерала мирза-Сеид-хан и Ягья-хан. Шах принял нас в комнате, называемой рабочей или кабинетом, рядом с аудиенц-залой, где принимал нас в первый раз. Все стены комнаты были увешаны картинами и портретами коронованных лиц: кругом пятнадцать вызолоченных кресел и небольшой диван, на котором сидел шах в горностаевой шубе, покрытой золотой парчой. Поклонившись, генерал Минквиц благодарил его величество за милостивое внимание, оказанное ему и всем чинам миссии пожалованием орденов и подарков. Шах спросил о здоровье и о том, не скучаем ли мы; осведомился о больных и о дороге, по которой мы намерены возвратиться; расспрашивал генерала о месте его родины, потом об училищах и корпусах в России, и, наконец, изъявил желание, чтобы, по возвращении в Тифлис, генерал передал Его Императорскому Высочеству наместнику кавказскому чувства особенного дружеского расположения его величества, которое, как он надеется, должно продлиться надолго, и уверен, что, помимо официальных сношений, будет часто получать известия от Великого Князя. Еще раз повторил шах свое удовольствие за известие, привезенное генералом о прибытии Его Высочества на Кавказ, в звании наместника; затем спросил генерала, все ли он видел. Генерал Минквиц отвечал, что просит позволения посмотреть арсенал, военное училище и лошадей его величества. Шах согласился с удовольствием и просил проэкзаменовать учеников в разных науках, присовокупив, что училище существует только девять лет и лучшие ученики, в числе 48 человек, каждый год отправляются в парижскую политехническую школу, для окончания курса. Затем, пожелав благополучного пути, он отпустил нас. Мы пошли прямо в «тавиней-шах» (шахскую конюшню), в которой триста лошадей [372] верховых и упряжных. Здесь встретил нас сын начальника конюшни и попросил в комнату, где были приготовлены чай, сласти и фрукты. На дворе стояли выведенные лошади под двойными попонами:, при каждой был конюх; на любимой лошади шаха (белом, с черными крапинками, жеребце арабской породы неджид) уздечка была осыпана драгоценными каменьями, нагрудник и нахвостник золотые, убранные изумрудами и алмазами; на голове, между ушей, большой аграф из алмазов, по средине которого крупный рубин и наверху страусовые перья. Попона вся вышитая жемчугом; кругом, по краям, ряд драгоценных каменьев. Едва ли какая лошадь может состязаться с этим жеребцом в иноходи; несмотря на то, что он уже стар, и до сих пор во всей Персии не могут найти подобного второго коня. Другая лошадь белая, тоже знаменитый иноходец. Проводили затем великолепных туркменских лошадей в золотых уздечках и бархатных попонах, шитых серебром.

Конюшня каменная, довольно обширная; для каждой лошади особое стойло; но, вместо перегородок, горки навоза, который постилают на ночь вместо соломы.

Отсюда мы направились в военное училище. В большой зале встретил генерала начальник училища Али-Кули-мирза, и представил всех преподавателей и служащих; потом, по обыкновению, подали кофе, чай и кальяны. В зале небольшая библиотека, несколько телеграфических апаратов, три топографических инструмента: астролябия, мензула и небольшой теодолит. На столе, под стеклянным колпаком, скелет человека. В рабочей комнате электрическая машина, прибор с вогнутыми зеркалами Пиктета, шкап с колекцией минералов и телеграфический апарат. К этой комнате примыкают класы. Опрощенные ученики быстро и бойко отвечали из математики, артилерии, химии, механики, физики, военного искуства и иностранных языков, показывали обращение с телеграфом и передачу депеш на трех языках: английском, французском и немецком. Для этой цели, на двух столах поставлены два апарата новейшего устройства, на которых практикуются ученики. В училище 120 учеников; самый меньший срок курса пять лет, но иные сидят и по десяти лет. Класы небольшие; в каждом черная доска; в некоторых столики и скамейки. Здание училища [373] квадратное; посредине садик; у главных ворот колокольчик, по которому сзывают учеников к занятиям.

Арсенал, огромное квадратное здание, во внутренней части которого, кругом стен, галерея, где помещаются орудия большого калибра, покрытые холстом; правее идет склад ядер; немного далее ряд комнат, где хранятся патроны, капсюли, гранаты, картечь и другие принадлежности; потом большая комната, где поставлены в сошках 20,000 ружей, купленных в Париже, и 10,000 штуцеров. Тут же три нарезные пушки, выписанные из Франции, по образцу которых уже были сделаны в Тегеране два орудия довольно хорошо. Все вообще устроено чрезвычайно акуратно. Сам начальник арсенала и лаборатории, Дженгир-хан, показывал нам все примечательное.

С 21-го декабря начались наши приготовления к отъезду. С раннего утра, на нашем дворе настоящий базар: приходят торговцы с различными товарами, сбавляют цену против прежнего, потому что мы научились торговаться с ними.

22-го декабря шах выехал на охоту за три версты от города и должен был вернуться на другой день. Такие поездки он делает часто, и всегда с большой свитой; берет с собой и гарем, если охота продолжается дня три или больше.

25-го, утром в девять часов, генерал, со всей свитой, был у Сенег-Саляра с прощальным визитом; перед вечером же мы все посетили министра иностранных дел, которого генерал благодарил за особое внимание к миссии и за все его распоряжения к обратному нашему путешествию. После обычного угощения, мы распростились с мирзой-Сеид-ханом и воротились домой. Итак, весь первый день праздника Рождества мы провели в разъездах, а наши фотографы за работой портретов.

26-го назначен был наш отъезд; но оказалось, что персияне еще не готовы, и потому отъезд отложен на два дня. После завтрака, несколько человек из нас отправились осмотреть развалины Рей в полуторе версте от города на юг, по дороге к Шах-Абдулязиму. Перед развалинами из-под скалы выбегает ключ Чемше-Али, около которого стена скалы обтесана и выбита фигура Фет-Али-шаха и некоторых его [374] придворных (Рассказывают, что один дервиш, живший около этого ключа, однажды пошел в город и, приведя каменьщика, заставила, его отесать скалу и выбить фигуры.). От ключа идут подземные водопроводы в окрестные деревни для орошения полей, отчего в самом басейне воды бывает мало. Шах, дня три назад, проезжая здесь, заметил это, и когда узнал, что вода разведена по водопроводами, велел тотчас же два из них засыпать. Действительно, мы видели рабочих, которые старательно засыпали водопровод, чрез что две-три деревни остались без воды, а поля их без поливки. Особенно большой убыток причинен мирзе-Муса, хозяину ближайших деревень, который сам вел водопровод и истратил, может быть, не одну тысячу туманов. От Чемше-Али начинаются самые развалины и тянутся до мечети Шах-Абдуля-Зим, по средине которой большая круглая кирпичная башня, около семи сажен вышины и четыре аршина в диаметре. Наверху, с южной стороны, видна часть куфической надписи. Башню называют «Бурджи-Язид». Развалины имеют до восьми верст окружности. На юг от башни Бурджи-Язид, верстах в пяти, мечеть в честь имама Абдуля-Зима, который так почитается мусульманами, что ни один из них не побожится головой его, если говорит неправду. Мне рассказывали за достоверное, будто бы два года тому назад случилось диво: один мальчик, подойдя к гробнице, украл золотую вещь, но лишь только вышел из мечети, начал кричать, и все увидели, что руки его сведены назад, а в одной руке украденная золотая вещь. Он со слезами признался, что украл ее с гробницы Абдулязима. Собрались духовные, в числе двенадцати человек, и начали читать над воришкой коран и молитвы в продолжение всей ночи: утром мальчик вдруг стал владеть руками. Другой случай был вскоре после этого. Один побожился и призвал в свидетели святого, но тут же упал и умер. Отсюда заключили, что он солгал и за то наказан. Ежедневно бывает здесь много богомольцев; накануне пятницы собираются большею частию женщины. На обратном пути мы хотели посмотреть кладбище гебров, которых в Тегеране до пятидесяти семейств, живущих в отдельном караван-сарае. Они кладут своих покойников открытыми на поверхности земли; орлы, коршуны и другие [375] хищники пожирают тела усопших; но наши конюхи не знали места кладбища и вместо гебрского провели на армянское. Гебрское же находится в 9 1/2 верстах от города, на юго-восток, на горе; но так как уже было поздно, то мы вернулись домой.

30-го декабря окончательно назначен выезд, и мы понемногу начали собираться в дорогу. Погода стояла теплая. Надо было ею воспользоваться: иначе, дорога сделается непроходимою, как обыкновенно бывает в это время года. 27-го числа его величество шах пожаловал знаки ордена 4-й степени Льва и Солнца двум малолетним сыновьям генерала Минквица, в ознаменование своего особого благоволения. Это единственный пример такого внимания. Министр иностранных дел сам принес ордена и фирманы.

Прежде чем оставить столицу Персии, скажу о ней несколько слов.

Город расположен в долине и окружен зубчатой стеной с башнями; стены и башни недавно обновлены; кругом стены глубокий ров, с весьма крутыми отлогостями; в городе до 14,000 домов и до 80,000 жителей. Влив дворца идут крытые базары; лучший из них построен покойным эмиром Низам-мирзой-Тахи-ханом; много караван-сараев; из них Амир замечателен своею оригинальною отделкою. Складочной торговли вообще нет, но как только получаются товары, тотчас же партиями отправляются в Россию и Константинополь; для продажи в самом городе остается их очень малое количество. Товары большею частию идут из Англии, России, Бельгии и часть из Франции; из Индии привозят, по преимуществу, европейские вина, но дурного качества. Шелковые ткани доставляются из Решта, Езда и Кермана; из последнего — огромное количество ковров и шалей; но лучшие получаются из Кашмира. Сорт подешевле идет чрез Герат, а другие шали чрез Бендер-Аббали, Бушир и Шираз, из опасения нападений туркменов, с которыми Персия и до сих пор не может управиться, особенно после последнего похода, когда персияне потеряли значительное число войска и более 50 орудий. Улицы в Тегеране очень узкие, кривые и грязные; из них вымощена только одна треть. Здания все с плоскими крышами, и лишь дворец, дома сановников, мечети да некоторые [376] караван-сараи имеют железную или черепичную кровлю. Вода проведена по улицам подземными каналами; сверху поделаны отверстия, из которых ее черпают; туг же поят лошадей и прочий скот, моют белье, отчего вода постоянно грязная и нездоровая для питья. Во дворце и в самом городе много садов. В Тегеране, как и в других городах Востока, вся жизнь на улице; бедных здесь гораздо более, нежели в Тавризе. С северной и частию восточной стороны город окружен садами. Летом, шах, посольства и все вельможи выезжают в Шемиран (за 10 верст от столицы), расположенный у подножия гор, ибо в самом городе почти невозможно жить от сильных жаров и пыли. Ничего Тегеран не производит замечательного; нет ни одной фабрики, ни одного завода; золотых и серебряных дел мастера перебиваются кое-как; башмачники, портные и столяры тоже бедны. Вечером в 9 часов все городские ворота запираются и никого не выпускают и не впускают без особого на то приказания начальника караулов. Жизнь в Тегеране, когда мы здесь были, довольно дешева; хлеба, рису, баранины и зелени на всех базарах в изобилии; запасных хлебных магазинов вовсе нет, несмотря на то, что, два года тому назад, по случаю голода в городе был бунт, и шах отдал народу полициймейстера на жертву. Однако и после бунта запасные магазины не принимаются. Администрация в самом запутанном положении: надо много времени и труда, чтобы понять сущность персидской правительственной системы.

29-го декабря, утром, стали мы собираться и укладываться. Его величество потребовал к себе нашего старого мегмандара, Али-Акбер-хана, и приказал ему провожать генерала и миссию до границы, через Решт, взять карету из шахской конюшни и употребить все усилия и старания, чтобы миссия не имела, нигде и ни в чем недостатка. В 11 часов подали завтрак; вскоре приехали наш посланник Гирс, Бартоломей, Зиновьев и Макаров, старшина купцов, мирза, состоявший при миссии, со стороны правительства, для почетного сопровождения из города. В час пополудни мы тронулись; но предварительно собраны были прислуга, и солдаты, состоявшие при нас, по приказанию шаха, в продолжение всего времени нашего пребывания в городе. Генерал одарил всех щедро, после чего мы простились с посланником и [377] тронулись в обратный путь. Мы должны были ехать по старой дороге до Казвина, а оттуда на Решт.

В деревне Говзер-Сенг, где мы имели ночлег, нам пришлось ужинать и встречать новый 1864-й год в комнате в роде сарая, которую кое-как убрали коврами. За десять минут до полуночи, подали шампанское, и ровно в полночь генерал Минквиц поздравил всех, по русскому обычаю, с новым годом. Раздалось громкое ура, казаки сделали залп из ружей, генерал одарил прислугу, как свою, так и персидскую; во втором часу пополуночи все разошлись, но казаки отправились по нашим квартирам поздравлять с новым годом и каждого непременно подымали с постели и подбрасывали кверху. Почти все жители деревни стояли по крышам и с удивлением смотрели, как русские праздновали встречу нового года. Нечего прибавлять, что в эту минуту мысли каждого из нас были на родине, в кругу родных. Но кто из наших близких мог себе вообразить картину встречи нового года в плохой персидской деревушке, окруженной стеною с четырьмя по углам башнями, в курном сарае, на крышках которого нагие ребятишки, а в смежном сарае торчат из отверстий головы наших муллов и слышится звон бубенчиков?

Не считаю нужным утомлять читателя перечислением наших переходов. Ограничусь беглыми заметками на возвратном пути в Россию.

2-го января, в трех верстах от Казвина, нас встретили: полициймейстер, сын визиря, его мирза и другие почетные лица и всадники, также старшина казвинских купцов, в доме которого нам назначен был ночлег. Это очень богатый купец, ведущий обширную торговлю с Россиею, Англией, Турцией и Индией: капитал его определяют до четырех миллионов туманов. Дом чрезвычайно обширный, в два этажа, из жженого кирпича, с большими дворами, на которых пруды и сады. Внутренняя отделка и убранство комнат, особенно главных зал, роскошны. Старик встретил генерала, как старого знакомого, у ворот дома. В заде был накрыт стол, уставленный превосходными фруктами и сластями. Во время обеда, сыновья хозяина прислуживали, и вообще хозяин старался выказать самый [378] радушный прием и удовольствие, что видит в своем доме русскую миссию.

В долине, начинающейся за Казвином, мы видели рабочих, роющих колодцы. Они получают по 15 коп. в день и вдвоем оканчивают в месяц отрывку колодезя глубиною в 44 аршина и 1 аршин в диаметре. Система проведения воды в Персии оригинальна. Обыкновенно избирают источник, от которого ведут подземные трубы к желаемому месту. По протяжению прямой линии, вырывают колодцы на расстоянии 12 саж. друг от друга; потом соединяют один колодезь с другим трубами из обожженой глины; для более правильной кладки их, опускают в два соседние колодца фонари, которые и служат для ориентировки. Каждый такой колодезь обходится девять рублей; следовательно, верста обойдется в 369 р. Эта система могла бы быть применена для провода воды из Арагвы на Авлабар в Тифлисе и на Караякскую степь.

Дорога с левой стороны деревни Мезре подымается довольно круто на перевал Наризань, где снег местами был уже на аршин, так что когда мы встретились с караваном, то должны были стоять до тех пор, пока он не прошел весь. На протяжении трех верст дорога идет по водораздельному хребту, называемому подъемом Хорзан. Этот подъем высится слишком на четыре тысячи футов над морем и зимой бывает опасен для путешественников. По причине сильных ветров и мятелей, редкий год обходится без того, чтобы не погибло в этом месте более ста человек. Дальше дорога круто поворачивает на запад и спускается по ущелью к караван-сараю Хорзан, подле которого небольшая деревушка из 12 домов и почтовая станция. Здесь мы имели ночлег. Жители деревни, до крайности бедные, поселены покойным Мотамед-Эдовле, лет тридцать тому назад, с целию охранять караваны и проезжающих от разбоев кочующих курдов-шахсевенцов. Шахсвенцы, собираясь малыми партиями, грабят караваны и доныне: так, например, в 1862 году они ограбили и убили до 50 человек проезжающих.

7-го января маршрут наш несколько изменился, и мы направились по дороге на Решт. Дорога подходит к соединению двух рек: Шаг-Руд и Кихыл-Узень, откуда в [379] версте, на р. Шаг-Руд, построен превосходный каменный мост на семи арках, вышиною до 15 аршин, длиною 70 сажен, шириною 1 1/2 сажени. Полотно сверху хорошо выстлано булыжником; по средине же идут, в роде рельсов, белые плиты. Постройка отчетлива, прочна и красива. Этот мост построен в 1858 году муштидом хаджи-мулда-Раери, жителем Рудбора. Не будучи архитектором, он, как человек в высшей степени энергический, употребил много времени и труда на постройку моста, несмотря на то, что мост два раза уже разрушало в половодье. Теперь устои обшиты плитой; опасности при переходе нет: мы прошли благополучно в самый сильный ветер, дувший из рудборского ущелья. От моста река получает название «Сифид-Руд» и под этим именем впадает, ниже Решта, в Каспийское море. Хотя река и глубока, но большие суда (кирджимы) не могут ходить по ней, потому что густо разросшийся лес по берегам низовья склоняет слишком далеко свои сучья и ветви и тем мешает движению судна.

В деревне Сарван, раскинутой на большом пространстве в лесу, бросается в глаза странная постройка жилищ. Дом утвержден на сваях или на толстых бревнах, положенных на землю так, что под жильем остается свободное место для стока дождевой воды. Дома без окон, свет проходит в двери; крыша крыта соломой и опирается краями на деревянные столбы. Пространство между этими столбами и стенами дома образует род открытой галереи, где семья проводит дни. Комнаты закопчены дымом, а во время жаров наполняются бесчисленным множеством блох и мошек, и тогда жители переходят в «кетам». Это просто соломенная кровля, которая поставлена на толстые отесанные брусья: туда влезают по лестнице, внизу зажигают солому, и дым отгоняет мошек. Со стороны солнца вешают камышовую рогожку или холст, чтобы предохранить себя от палящих лучей; другую занавеску вешают по средине кетама для женской половины. В особенном домике держат и кормят шелковичных червей. Эта пристройка похожа на «кетам», но гораздо меньше; пол поднят на несколько футов над землею и неплотен, чтобы воздух мог проходить свободно снизу. Туда кладут ветви шелковицы вместе с шелковичными червями, которые превращаются [380] там в куколки. Житница (кендужд), где сохраняется немолоченое сарацинское пшено, состоит из одной огромной кровли наподобие сахарной головы и поставлена на четырех столбах. Курятник (ране), покрытый соломой, поддерживаемый четырьмя длинными брусьями, для предохранения кур от шакалов. Гилянцы разводят превосходных каплунов, которых вывозят в Тегеран и в другие города Персии. Жители горного Гиляна здоровый и рослый народ; но здесь, на равнине, наоборот: малорослы, худы, цвет лица они имеют желтоватый, потому что от болотных испарений свирепствуют изнурительные лихорадки. Жители нижнего Гиляна все занимаются шелководством и сеют рис, который заменяет им хлеб. Кроме того здесь разводят хороший рогатый скот (с горбом на спине). Лошадей совсем не видно; за то жители отличные пешеходы. Костюм их: серого сукна куртка и черные, узкие книзу шаровары; ноги обернуты сукном или рядиной, сверху надеты кожаные башмаки; на голове войлочный колпак. Женщины чрезвычайно красивы, ходят в обыкновенном персидском наряде и почти с открытыми лицами. Горные жители Рудборского и Рустем-Абадского округов занимаются обработкой маслин; но масло, ими приготовляемое, мутно и служит только для выделки мыла, продаваемого ими в Реште. Теперь весь этот округ на откупе у г. Макинцова: по условию, жители не имеют права продавать маслин никому другому. Господин же этот теперь ничего не делает и пробивается кое-как в Тегеране, питая надежду, что со временем, при благоприятных обстоятельствах, построит завод для выделки масла.

В шести фарсахах не доезжая Решта, три года тому назад, разработана дорога наподобие шоссе, с канавами по обеим сторонам; средина выложена булыжником, чрез канавы и речки построены мосты. Говорят, дорога эта стоила 60,000 туманов; теперь жители окрестных деревень, вместо податей, обязаны ежегодно поправлять ее и содержать в исправности. После трудной дороги, на аршин заваленной снегом, мы имели, 9-го января, ночлег в караван-сарае Базар-Шах-Агаджи, построенном рештским мустафи-мирза-Абдул-Висгабом. Здание это, с черепичной кровлей, имеет до 70 сажен в длину и 15 в ширину. Внутри, по обе стороны его, расположены лавки, числом 60, наполненные [381] различными товарами; по средине двора тянется крытый навес для лошадей и для розничной торговли. Мы прибыли в самый день базара, который бывает по четвергам, и в этот день со всех ближайших деревень собираются сюда жители, для продажи своих произведений и покупки для себя необходимых вещей. Нам отвели несколько холодных лавок. Двор завален был снегом; с крыш капала вода от таявшего снега. Теснота, шум и крик продолжались до тех пор, пока не разошелся народ. На ночь мы развели в своих лавочках мангалы, чтобы сколько-нибудь согреться. Старожилы не помнят, чтобы выпадало когда-либо так много снега и чтобы он лежал так долго.

Вечером приехал высланный нам навстречу нашим консулом в Реште секретарь консульства, г. Вейнберг. На другой день, 10-го января, при въезде в город, нас встретили полициймейстер с чинами полиции и разные почетные лица, а у самой городской таможни наш консул, г. Павлов, почетные русские подданные купцы и два брата Власто, управляющие торговым домом Ралли. Генералу отведи квартиру во дворце, где в большой зале ожидал, для приветствия, управляющий иностранными делами мирза-Гасан-хан, с другими должностными лицами. На улицах снег лежал более аршина, и повсюду для сообщения протоптаны были тропинки.

11-го, в полдень, посетил генерала вали Гиляна, Калым-хан, еще при князе Воронцове бывший в Тифлисе консулом, а потом в С.-Петербурге посланником. Затем прибыли французский консул г. Николя и европейцы, проживающие в Реште. Во втором часу генерал Минквиц отдал визит вали, нашему консулу и французскому. Обедали все у генерала.

12-го посланы были люди прокладывать дорогу до Пире-Базара, на протяжении семи верст. Месяца три тому назад, эта дорога была сделана, чтобы провести шахские экипажи, купленные в России; но как только провезли экипажи, тотчас же нарочно испортили дорогу.

В ожидании, пока дорогу исправят, вали Калым-хан пригласил, 13-го января, генерала со всей свитой на официальный обед, к которому были приглашены также наш и французский консулы, г. Власто и несколько мустафи. [382]

15-го был обед у нашего консула, с музыкою. Во время чая казаки пели песни, а потом плясали лезгинку, чрезвычайно заинтересовавшую дам, которые никогда не видали подобной пляски.

Решт, главный город всей Гилянской провинции, построен на возвышенности. На северо-восточной и южной сторонах протекают две речки: Сия-Рудбор и Гергевер. Стены нет, но город окружен густым лесом и садами, отчего почти ни откуда не виден; вала или рва, равно и ворот, тоже нет. Ночью, под самые окна, подходят шакалы. Дома построены из жженого кирпича, покрыты черепицей и окружены открытыми галереями и балконами; многие из них двухэтажные. Улицы вымощены и некоторые обсажены деревьями; по средине города большая площадь или луг, также обсаженный деревьями, почему и называется «Сабзи-Мейдан» (зеленая площадь). Одно неудобство: нет проточной воды. Хотя по обе стороны и протекают две речки, но так как город расположен на возвышенном месте, то очень трудно провести воду из них; потому в каждом доме и на улицах колодцы, обложенные внутри кирпичом. На восточной стороне едва заметны следы бывшего когда-то водопровода, который сообщался с рекою Рудбор и, говорят, стоил огромных издержек. В Реште много базаров, несколько караван-сараев и две фактории: одна г. Пьера Т. Ралли и компании, другая компанейский дом (русский) г. Бекмана, торгующий железом, сталью, медью, посудою, самоварами и разною мелочью. Город разделяется на девять кварталов; домов до 6,000, жителей до 28,000. Здесь чрезвычайно много духовенства, больше чем где-либо в других городах Персии, и муллы имеют большое влияние на народ целой провинции. Фабрик нет, но есть несколько мастеров, которые по сукну вышивают разноцветными шелками, как-то: ковры, скатерти, занавеси, подушки, попоны, седла, башлыки, шапочки и проч. Все это выделывается в виде мозаики, сшивается из мелких кусков разноцветного сукна и испещрено затейливыми арабесками, цветами, гирляндами, листьями. Рисунки более подражают шалевым, и, надо сказать, мастера удивительно искусны. Выделывают еще шелковые ткани для архалуков, рубах, шаровар, занавесей и отчасти платки, краски которых никогда не линяют. Несмотря на близость [383] моря, рыбы здесь мало; на базарах видна только вяленая и соленая; свежую рыбу, именно лососину, очень редко привозят, и то для губернатора или для консулов. Климат, особенно летом, чрезвычайно нездоров: болотные испарения и частые дожди порождают злокачественные лихорадки, так что у персиян сложилась поговорка: «кто хочет умереть, пусть идет в Гилян». Говорят, будто редкий житель города может похвалиться тем, что не болел летом. Врачей-европейцев нет; пять мусульманских лекарей лечат по своему.

18-го, утром, дали знать, что Мурадаб очистился от льда и пришли кирджимы. Мы тотчас же начали собираться в путь. Дорога до Пире-Базара проложена была новая по снегу, и то только пешая. Вали прислал слишком сто человек жителей, которые понесли вьюки на себе.

19-го января, в половине пятого часа утра, собрались мы у генерала. На дворе была еще ночь, и мы с фонарями пошли в компанейский дом г. Бекмана, где его поверенный, г. Дербек, ожидал нашего прихода. Здесь мы оставались до половины восьмого и когда рассвело, вооружившись палками, тронулись в путь. Вали послал до сорока человек милиции для сопровождения нас. Обойдя дом губернатора, дорога вступает в густой лес и идет извилинами между тутовых деревьев. Ночью был довольно сильный мороз, и половину дороги мы прошли по снегу, глубина которого превышала аршин. В лесу тянется почти на четыре версты большая прогалина: лес на этом месте был вырублен русскими войсками, когда они занимали Решт, и с тех пор жители очищают просеку и засевают здесь рис и сарацинское пшено. От растаявшего снега дорога сделалась столь трудною, что мы поодиночке прошли семь верст к одиннадцати часам. Нас ожидали до пятнадцати одномачтовых лодок (кирджимов), по четыре и по шести гребцов. Пире-Базар состоит из трех домиков: рогдар-хана (таможни), духана и сарая на берегу речки того же названия. Речка имеет до десяти сажен ширины и до пяти футов глубины. По укладке вещей на шесть лодок, мы разместились сами и тронулись далее. Река очень извилиста; берега покрыты лесом; во многих местах торчат из воды карчи; над рекой нависли ветви, мешавшие плыть. Рулевой, [384] задев за сучок, упал в воду, но вынырнул и кое-как добрался до лодки, где, переодевшись, стал осторожнее. Через четыре версты река впадает в небольшой залив Дагеней-Пире-Базар, поросший кругом камышами. Дальше русло расширяется и выходит в большой залив Мурадаб, имеющий в ширину до восьми фарсахов. В длину от устья Пире-Базара до Энзели мы шли на веслах три часа и пятнадцать минут. Залив весь был покрыт льдом, и только проход около двух верст шириною был чист. Говорят, что глубина залива посредине от четырех до семи куладон (сажен). Вода немного солоновата. По берегам сидели и летали стаи разных птиц, утки всех пород, гуси, лебеди, цапли и пеликаны. По льду бродили четыре кабана. Пролив Энзелийский не более ста сажен в длину и довольно мелкий; с севера впадает в него речка и образует с морем небольшой мыс, на котором построен городок Энзели, с таможенною пристанью. В заливе стояло много судов, пришедших с моря. Энзели имеет до 300 домов и 2,000 жителей. На морской части мыса построен на холме четырехугольный, с черепичной крышей, дом, или батарея, с амбразурами, а немного подальше башня. На правом берегу реки также батарея, вооруженная, как и первая, тремя пушками. Полтораста сарбазов составляют гарнизон города. Жители занимаются выделкой рогож и ловлей рыбы, которую солят, вялят и отправляют в Россию. Только третья часть этой рыбы идет в Решт и по деревням. Кроме того, энзелийцы и пире-базарцы занимаются на кирджимах перевозкой товаров, и это их монополия.

Генералу Минквицу салютовали 21 выстрелом из поставленных на берегу пушек, а когда он пристал к пароходу, то произвели салют шестью выстрелами. Пароход «Дербент» в сто шестьдесят сил, уже пятый день стоял на рейде. Командир, капитан 2-го ранга Ефимов, принял нас очень радушно и предоставил нам удобное и просторное помещение. Тотчас же стали разводить пары. С нами прибыл сопровождавший генерала г. Вейнберг; потом явились наш мегмандар Али-Акбер-хан, со всем своим штатом, и начальник гарнизона в Энзели. Генерал наградил щедро прислугу, которая была с нами от самого Тавриза.

Между тем, стемнело, подул северный ветер, и [385] капитан объявил, что лучше поторопиться сняться с якоря, потому что Энзелийский рейд очень опасен для стоянки во время северного ветра, хотя мы стояли на 15-саженной глубине и в шести верстах от берега. С нетерпением ожидали мы прибытии г. Понсэ. В половине 9-го мы снялись с якоря. Ветер свежел и производил волнение; на утро уже была сильная качка, и многих с непривычки укачало. Чтобы не придти ночью в Баку, мы остановились на двух якорях за косой насупротив устья Куры. Качки не было, и мы все отдохнули.

21-го января мы снялись. Всю ночь ревел норд-ост с ужасной силой, но утром начал стихать. В четыре часа пополудни бросили якорь на бакинском рейде. Вскоре прибыл на пароход начальник Бакинской станции, контр-адмирал Перелешин, и мы съехали на берег, где заранее, по распоряжению губернатора, было приготовлено для всех помещение в его доме.

22-го генерал Минквиц выехал в Тифлис, а за ним и мы все отправились по частям.

В Тифлисе вся миссия имела честь представляться, 31-го января, Его Императорскому Высочеству Великому Князю наместнику кавказскому.

И. ОГРАНОВИЧ.

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Персию в 1863 году // Военный сборник, № 12. 1866