ОГРАНОВИЧ И.

ПОЕЗДКА В ПЕРСИЮ В 1863 ГОДУ

I.

ПУТЬ ДО ТАВРИЗА И ПРЕБЫВАНИЕ В ТАВРИЗЕ.

С тех пор, как Кавказ принадлежит России, новый правитель этого края, спустя некоторое время по прибытии своем, отправлял от себя, по принятым восточным обычаям, посланных в Персию, с извещением о своем назначении. Правительство персидское присылало уже затем своего уполномоченного сановника, для поздравления наместника с милостию Императора и с благополучным приездом.

Настоящий случай выходил из ряда обыкновенных: в первый раз наместником на Кавказе назначен был брат Императора поэтому турецкий султан и наследник персидского престола (живущий в Тавризе) первые прислали своих уполномоченных приветствовать Великого Князя и поздравить Его Высочество с благополучным прибытием. В ответ на это приветствие, Его Императорское Высочество изволил назначить миссию: из генерал-лейтенанта Минквица, уполномоченного передать шаху письмо и изъявить, вместе с выражением дружбы, надежду, что, с прибытием Великого Князя на Кавказ, приязненные сношения между обоими сопредельными государствами еще более упрочатся и будут содействовать к процветанию и благоденствию обоих государств; полковника Понсе, для передачи письма наследнику шаха и для выражения благодарности велиагду (наследнику персидского престола) от имени Его Высочества, за сделанное приветствие; статского советника Графа [150] (бывшего первым драгоманом при нашем посольстве в Тегеране) и секретаря г. Беглярова. Кроме этих лиц, находились при миссии генерального штаба подполковник Салацкий, штабс-капитан барон Винпсир, состоявший при штабе артилерии; адъютант тифлисского генерал-губернатора, штабс-капитан Копьев; лекарь Виноградов; личный переводчик генерала Мииквица, колежский асесор Визиров; адъютант поручик Рейтер, губернский секретарь Карташев и Офицер корпуса топографов поручик Огранович. К остальным лицам миссии принадлежали: два фотографа — гг. Кондратенко и Сабен-Гус; курьер дипломатической канцелярии; один жандарм, два урядника и 8 казаков собственного конвоя наместника, под командою штабс-капитана Гватуа.

19-го сентября все посольство представлялось Великому Князю, и затем начались сборы в дорогу.

На Кавказе, по всем почтовым дорогам, кроме военно-грузинской, комплект лошадей весьма небольшой; поэтому членам миссии невозможно было отправиться всем вместе. Генерал Минквиц распорядился таким образом, чтобы члены миссии отправлялись малыми партиями и к 12-му октября должны были все съехаться в г. Нахичевани.

13-го числа, члены миссии, кто верхом, кто на перекладной, а некоторые в немецких фургонах, собрались в джульфинском карантине. Подъезжая сюда, мы заметили на противоположном берегу Аракса лагерь: оказалось, что персидское правительство выслало на встречу миссии мегмандара (сопровождающего) сергенка-мирзу Мегти-Кули-хана, который, в парадной форме, переехал на нашу сторону и поздравил генерала Минквица с благополучным прибытием на границу. С ним же приехал, командированный из Тавриза, драгоман консульства, г. Ивановский.

В этот день, по случаю празднования рождения Великого Князя наместника, в зале карантинного дома был обед для всех чинов, с обычными тостами, сопровождавшимися ружейными выстрелами. Для конвойных казаков, пограничной стражи и персидской прислуги, прибывшей с мегмандаром, обед был приготовлен на терасе, в палатке, по-восточному, т. е. на коврах.

После обеда, казаки составили круг и запели свои [151] родные боевые песни, которые сложились на берегах Терека и Кубани.

Когда солнце начало скрываться за горизонтом и последние лучи еще сверкали на гладкой поверхности Аракса, на противоположном берегу, с вершины караульного дома, раздался призыв муэззина правоверных на вечернюю молитву. Его голосу вторил персидский горнист, старательно игравший зорю.

На другой день (14-го), с раннего утра, начали переправлять на персидский берег, на двух небольших паромах, вещи и прислугу. Во время переправы, фотографы сняли вид картины. К двум часам пополудни все переправились и разместились на ночлег одни в палатках, а другие в комнатах персидского карантинного дома.

Мегмандар Кули-хан привел с собой 40 верховых лошадей, 40 вьючных и несколько верблюдов. Для генерала Минквица и его свиты высланы были лошади от велиагда и сердара, остальные взяты от артилерии. Между прочим, велиагд прислал для генерала четырехместную карету старинной конструкции, на стоячих ресорах, обитую внутри бархатом, с двумя дверцами и четырьмя окнами. Карета запрягалась шестью лошадьми по две в ряд, с тремя ездовыми. Кроме того, привезены были столы, стулья, часть посуды, столовое белье, запас виноградного вина и провизия. Все это на время путешествия до Тавриза. Впрочем, мы сами взяли из Тифлиса столовый сервиз на 20 человек и походную мебель и имели при себе трех поваров и буфетчика.

Для незнакомых с состоянием дорог в Персии может показаться странным, что мегмандар привел для нас такое количество лошадей; но это объясняется очень просто: по здешним неразработанным дорогам экипажной езды почти нет; есть караванная тропа, по которой ездят верхом, а тяжести перевозятся на вьюках. Обыкновенно путешественники следуют с караванным транспортом на вьючных лошадях и на верблюдах. Почту возят на верховых лошадях, в переметных сумках.

Судя по рассказам персиян, правительство их медлит устройством путей сообщения потому, что, в случае внешней войны, неприятелю будет трудно и даже невозможно двигаться большими массами по караванной тропе. Таковы до [152] сих пор понятия некоторых правительственных лиц Персии. А между тем многие из них бывали в Европе; но в том-то и дело, что возвратившиеся из Европы подданные его шахского величества скоро забывают виденное ими у просвещенных наций, становятся прежними персиянами и лишь изредка утешают себя мыслию, что когда-нибудь и у них будет так же, как и у френги (европейцев).

Еще до восхода солнца, 15-го октября послышались звуки бубенчиков и колокольчиков, все зашумело, засуетилось и начались сборы; палатки же и особые тяжести были отправлены еще с полуночи. Говорят, что в дороге первый подъем самый трудный. Так было и с нами. Одному досталась лошадь без уздечки, другому седло без подпруг; там возня с вьюками. Но как всему на свете есть конец, то я мы снарядились и тронулись в путь.

С переходом чрез границу, для нашего доктора началась обильная практика. Привели персиянина, раненого кинжалом в спину. Этот горемыка, не имея законного вида, хотел пробраться в Персию при содействии одного приятеля, который взялся тайно провести его мимо караульных постов, что и исполнил; но он потребовал денег за оказанную услугу, а тот не давал. Завязалась драка, и так как приятель был сильнее, то отобрал у бедняка все деньги и ударил его на память кинжалом. Раненый пробыл без помощи шесть дней, но, во время перевязки, сожалел более об деньгах, чем об ране. Проехали мы не более десяти верст, как один из черводаров (Почтарей.) догнал мегмандара и, заливаясь слезами, просил защиты, показывая левую кисть руки, разрубленную кинжалом. Один из сарбазов (солдат), состоявших в конвое, не захотел идти пешком и потребовал, чтобы черводар уступил ему свою лошадь. Получив отказ, сарбаз употребил в дело кинжал. Хан приказал наказать его нагайками, собственноручно сорвал с груди виновного медаль за военные достоинства и велел унтер-офицеру ставить его на часы на ночлегах до самого Тавриза, с тем, чтобы при нем стояли, попеременно, другие солдаты и не давали ему спать. Генерал Минквиц, узнав, на первом же ночлеге, о таком жестоком наказании, упросил хана отменить последнее распоряжение, тем более, что [153] сарбаз уже был наказан. Раненому сделали перевязку, и он успокоился.

Дорога от Джудьфы (наш пограничный город) идет на восток около трех верст равниной и потом подымается на возвышенную плоскость. По обеим сторонам дороги, поля были засеяны и орошаемы с ближайших гор водопроводными канавами. Пройдя 15 верст, дорога вступает в довольно узкое ущелье Дере-Дыз, из которого вытекает небольшая речка. Вода ее, при самом выходе из ущелья, проведена в канавы; в самом же ущелье построено до десяти мельниц, и жители со всего Гергерского округа свозят сюда для помола хлеб. В пяти верстах дальше к югу есть небольшой родник кислой минеральной воды. Здесь дно ущелья, обставленного обнаженными скалами, не более тридцати сажен ширины; растительности нет никакой; дорога беспрестанно пересекается канавами и завалена каменьями, так что караваны двигаются здесь с трудом. Карета наша едва тащилась, несмотря на помощь двадцати человек местных жителей, нарочно собранных для этого случая. Верстах в 23 от Аракса, ущелье оканчивается и дорога выходит на обширную долину Сагрой-Аляки (или Арзанек), где кончается и Гергерский округ. Округом управляет сергенк Рагим-хан и выставляет пять фоуджей (полков) пехоты, каждый в составе 700 человек, и часть кавалерии. Доходы с округа, в котором до 60 деревень, идут большею частию на содержание этих пяти полков.

Далее при подъеме дорога раздваивается: прямо чрез долину идет караванная, направо простая в деревню Гелен-Кая, где нам был назначен ночлег. Мы разместились в нескольких саклях с низенькими дверями и окнами, пробитыми в потолке. Здесь мы имели случай видеть странствующего «мютриба» (плясуна) с музыкантом, который просил позволения показать нам свое искуство. Для персиян такие плясуны заменяют театральные представления. В пяти верстах от Гелен-Кая, дорога опять соединяется с караванной и спускается в небольшое ущелье. Тут мы увидели нить телеграфа, проводимую из Тавриза к нашей границе. Постройкой телеграфа занимался персидский инженер сергенк Гаким-Самани и, повидимому, исполнял свою обязанность весьма тщательно. Столбы из тополя, а некоторые из чинарового [154] дерева, в расстоянии один от другого на 33 сажени, были на аршин врыты в землю и на столько же обложены каменьями или землей. Заметно было старание соблюсти в направлении столбов совершенно прямую линию. Фарсах (шесть верст) обходился круглым счетом по 200 туманов или по 600 рублей. Проволока и апараты куплены во Франции. От Тавриза до нашей границы не было промежуточной станции, и потому решились построить станцию в Маранде, откуда линия телеграфа направилась бы в Хой и Урумию.

Версты за четыре до Маранда, выехали нам навстречу сын Мехти-хана, начальника Марандского округа (отец был в Тавризе, для представления годового отчета), Рустем-хан, мальчик лет четырнадцати, шейх-ул-ислям Мир-Раби и человек тридцать всадников, и поздравили генерала с благополучным прибытием. У самого же въезда в местечко нас встретили жители и, зарезав на наших глазах барана (курбан), перебросили голову его на другую сторону улицы. Этот обычай, часто соблюдаемый на востоке при встрече высокого сановника, означает почет и желание благополучия.

Местечко Маранд разделяется на две половины улицей в 40 сажен ширины, обсаженной тополями; оно окружено богатыми садами и имеет до 600 домов. В округе считается 64 деревни. Маранд особенно славится своими фруктами и туземным сыром. Шейх-ул-ислям приготовил для нас помещение в своем доме; но так как оно оказалось недостаточным, то, по предупредительности своей (а главное потому, что в первый проезд в Тегеран, пятнадцать лет назад, генерал Минквиц останавливался в его доме), шейх уступил нам еще половину своего гарема, откуда, разумеется, заранее были выведены постоянные его обитательницы. К обеду генерал Минквиц пригласил молодого хана и шейха.

При дальнейшем следовании нашем к Тавризу, мы остановились в четырех верстах от этого города и переоделись в приготовленных для нас палатках.

Здесь нас встретили исправляющий должность генерального консула нашего в Тавризе, г. Зиновьев, секретарь консульства г. Баньщиков, переводчик Юсуф-хан, старшина купцов русских подданных Унапов, со всем купечеством, [155] военные врачи английского консульства Станиоди-Навара и Кормик и мирза Экбер-хан, управляющий торговым домом Ралли. Г. Зиновьев представил их всех генералу Минквицу, называя каждого по имени. Затем нам подвели заводских лошадей, присланных генералу с конюшни наследника персидского престола, а прочим лицам от сердара и других сановников. Седла были вышиты шелками и золотом; сбруя с коваными золотыми и серебряными украшениями и дорогими каменьями. При каждой лошади находился конюх. Поезд тронулся. В полуверсте от города встретил нас Сартин-Кадыр-хан, командир Мемкинского полка, в красной ленте и в шитом мундире. Он приветствовал генерала от имени наследника престола и сердара Куль с благополучным прибытием, осведомился о его здоровье и затем представил поименно всех лиц, явившихся с ним для встречи генерала. Сюда же было выслано до 300 всадников ирегулярной кавалерии. По окончании представления, Сартин-Кадыр-хан просил генерала Минквица войти в приготовленную для отдохновения большую палатку и принять сласти (ширины), присланные наследником престола. Только что мы уселись, подали кофе и кальяны, а потом чай и шербет. После чая, Сартин предложил ехать в приготовленный для миссии дом в городе. Мы тронулись в следующем порядке: впереди повели 18 заводских лошадей, покрытых богато-вышитыми попонами; за ними шли 30 феррашей (полицейские с палками), по два в ряд, и 20 сарбазов в красных мундирах: по сторонам, толпы народа увеличивались постоянно до самого дома. При нашем проезде народ кланялся. Вт» армянском квартале правительство наняло, на время пребывания миссии в городе, большой дом, в приемной зале которого, устланной дорогими коврами, на полу стояло пять больших подносов со сластями, между которыми возвышались сахарные головы и фунтики чая. В зале были расставлены кресла и стулья, что в Персии редкость. Вскоре прибыл управляющий иностранными делами в Тавризе, Ноибул-Визоре-мирза-Абдул-Вегаб-хан, поздравил генерала с приездом и осведомился о его здоровье и о том, доволен ли он мегмандаром, сопровождавшим его. Вегаб-хан молодой человек с умным и приятным выражением лица. Он чрезвычайно быстр в [156] разговоре и движениях. Заметно, что он часто бывает между европейцами. Потом прибыли управляющий английским консульством, г. Аббот, Сартин-Рясан-Рохуд-хан, который уже более года проживает здесь для устройства некоторых спорных пограничных дел, но, кажется, мало успел в своем поручении и должен возвратиться в Тегеран. Представлялся генералу и присланный шахом из Тегерана, для встречи миссии в Тавризе и сопровождения ее до столицы, в качестве мегмандара, Сартин-Али-Акбер-хан.

В промежутки одни за другими приносились подносы с разными сластями от наследника престола, сердара Куль и других сановников. Главные прислужники, входя в комнату, расставляли подносы и спрашивали, от имени своих господ, о здоровье генерала, поздравляя его с благополучным приездом. Все эти люди, сделав приветствие, оставались в ожидании приличного вознаграждения. Странный обычай на востоке: за каждую безделицу необходимо вознаграждение, смотря по важности лица, которому присылают, как равно и того лица, от которого прислано. К обеду генерал пригласил г. Зиновьева с членами консульства, Наибул-Визоре-Вегаб-хана и нового мегмандара. На другой день (19-го) приезжали Мустофи-Низаис-мирза-Кеграман-хан, управляющий счетною частию по военному ведомству, и Сартин-Мемед-Сазык-хан, заведывающий телеграфами. Вслед за поименованными лицами явился Саады-уль-мульк-мирза-Агмет-хан-Амир-Туман, начальник всей артилерии в Адербейджане. Он сын знаменитого персидского сановника, первого министра Мирза-Таги-хана, кончившего жизнь близ города Кашана, во дворце Фин, куда он уехал для отдохновения; но, по проискам и интригам придворных, шах решился лишить его жизни и послал к нему с Хаджи-Али-ханом петлю. Мирза-Таги-хан просил у посланного отсрочить исполнение приговора на восемь часов и предлагал за это 12,000 червонцев; но тот не согласился, а дозволил только осужденному выбрать род смерти. Тогда Мирза-Таги-хан велел приготовить теплую ванну и, сев в нее, пустил себе кровь. Так кончил свое поприще известный всей Персии министр. Он много сделал добра своему отечеству, но отличался чрезмерною строгостию, даже жестокостию и наказывал страшно лихоимцев. Это многим не понравилось, и [157] против него составилась большая партия недоброжелателей, которая и погубила его окончательно. Это было в 1852 году. Впоследствии шах долго сожалел, что поддался влиянию врагов своего министра. В воспоминание заслуг отца, шах оказывает особую милость сыну, еще молодому человеку, но уже получившему портрет своего государя, осыпанный драгоценными каменьями, и золотую саблю с брилиянтами.

20-го октября, в полдень, назначен был прием у наследника престола полковнику Понсе, которому Его Императорским Высочеством наместником кавказским было поручено передать письмо велиагду. За полчаса до полудня приехал помощник обер-церемониймейстера, для сопровождения г. Понсе, отправившегося во дворец наследника с половиною свиты из миссии и со всеми казаками. Дворец расположен внутри города, ближе к восточной стороне; перед въездом находятся большие ворота, чрез которые мы въехали на широкую площадь «Мейданы-Тун». На левой стороне площади казармы артилеристов, а на самой площади расположено восемь батарейных орудий, впереди которых была выстроена прислуга, держа сабли на караул. У противоположных же ворот стоял пехотный отряд. Здесь, оставив лошадей, мы вошли в крытый коридор, ведущий на небольшой двор, где помещается телеграфическая станция, и потом повернули направо и вышли на маленький квадратный дворик, где в особо приготовленной комнате встретил нас обер-церемониймейстер Садыр-Давле-Магмед-Гусейн-хан и, после обычного приветствия, просил всех садиться. Подали кофе, чай, ширины и кальяны. Спустя несколько времени нас пригласили к наследнику.

Садыр-Давле шел впереди; у последних дверей, при выходе из коридора, стояли два швейцара с булавами, пехотный караул и много разной прислуги. Отсюда мы вышли на большой двор, по средине которого маленький басейн, а в длину двора идут три дорожки, вымощенные кирпичом и обсаженные цветами. На противоположной стороне двора видна была открытая аудиенц-зала, в которой сидел велиагд Музаферредин-мирза. Поклонившись ему, по принятому этикету, два раза, у входа в залу, мы вошли в нее. Зала небольшая, устланная коврами; потолок весь выложен мелкими зеркальными кусочками; противоположная стена от входа была [158] разрисована масляными красками: картина представляла лагерь персиян, где на первом плане был Аббас-мирза на коне. С правой стороны залы большие окна с поднятыми рамами, в которые вставлены разноцветные стекла; в левом углу большой трон, обитый малиновым бархатом. Направо от трона сидел, на небольшом кресле, велиагд, одетый в синий архалук на меху, сверх которого было длинное, из кашемирской шали, верхнее платье, обшитое крупным жемчугом; на широком поясе висела золотая сабля, украшенная драгоценными каменьями; на шее, на голубой ленте, был портрет шаха, осыпанный крупными брилиянтами; на голове персидская шапка из самых мелких бухарских барашков. Велиагду одиннадцать лет от роду, и в эти годы он отличается замечательной красотой. Правее, у стены, стоял его дядька, почтенный старец Ляля-баши-Риза-Кули-хан, который состоит при нем безотлучно. По левую сторону, у окна, находился Наибуль-Визоре-Вагаб-хан. Полковник Понсе, войдя в залу, остановился перед наследником, держа в руках письмо Великого Князя, в конверте из богатой парчи, обшитой золотою бахрамою с кистями; затем, поклонившись еще раз, в приветственной речи объявил возложенное на него поручение наместником кавказским: передать письмо и выразить искреннюю признательность за отправление посольства для поздравления с приездом Великого Князя в Тифлис. При этом Понсе, от имени Его Высочества, выразил надежду, что, с прибытием Великого Князя на Кавказ, дружественные сношения двух пограничных государств еще более скрепятся и будут служить верным залогом к благоденствию обоих народов. Г. Граф перевел речь Понсе на персидский язык так хорошо, что стоявшие тут персидские придворные неоднократно удивлялись такому твердому знанию г. Графом персидского языка. Затем полковник подал письмо наследнику, который, передав его Вагаб-хану, пригласил всех нас сесть на креслах и стульях. Налево от наследника поместился г. Понсе со свитою, направо г. Зиновьев, с чинами консульства.

Велиагд спросил о здоровье нашего наследника престола, после чего Вагаб-хан и дядька стали объяснять ежедневное препровождение времени принца. Из этих рассказов мы узнали, что утром он занимается разными науками, [159] изучением корана, чтением и письмом; затем присутствует при артилерийском ученьи, для чего собрано до тридцати мальчиков его лет, и на особом дворе поставлено для них орудие. Когда рассказ кончился, наследник изъявил желание видеть бывшую с нами конвойную команду, которая, войдя во двор, выстроилась против окна. Урядники были в белых папахах и в таких же черкесках, а казаки в черных папахах и в малиновых черкесках, все в полном вооружении. Хотя, повидимому, казаки весьма заинтересовали наследника, но когда дядька спросил: нравится ли ему их одежда, он ограничился отрывистым ответом: «бад-нист», т. е. «недурна». Персиян с малолетства приучают ничему не удивляться, особенно при посторонних свидетелях. Пробыв около получаса, полковник Понсе испросил позволение удалиться. Когда же мы стали откланиваться, то велиагд так загляделся на казаков, что дядька поспешил доложить ему о необходимости посмотреть и на уходящих.

В этот же день были мы с визитом у Сагаб-Риван-мирза-фет-Али-хана, управляющего финансовою частию в Адербейджане, Шуджа-уль-мульк-Сорним-паша-хана, гражданского губернатора Тавриза Бегляр-Беги-Магомед-Риза-хана и старшего полицеймейстера города Хаджи-аги.

21-го генерал Минквиц, со своей свитой, представлялся наследнику и, поздравив с пожалованием ему Государем Императором Андреевского ордена, объявил, что Великий Князь наместник возложил на него поручение представиться его величеству шаху и передать письмо. Велиагд осведомился о здоровье наместника, спросил: «удобно ли генерал проехал дорогу от Аракса до Тавриза и был ли всем доволен». Генерал благодарил велиагда, прибавив, что все власти, и особенно мегмандар Кули-хан, старались доставить всевозможное удобство к переезду его со свитою по Персии.

По окончании представления, посетили Вагаб-хана, которого генерал просил к себе обедать. Вечером, во время чая, Наибуль-Визоре разговорился об обязанностях и справедливости сановников, стоящих во главе управления, и в пояснение привел два примера, обрисовывавшие характер бывшего персидского шаха Ану-Ширвана. В одной провинции был губернатор, отличавшийся жестокостию в управлении и грабивший даже сопредельные провинции. Народ [160] начал роптать и отправил депутацию с жалобой к шаху. Ану-Ширван потребовал к себе губернатора и, вместо ожидаемого всеми наказания, подарил ему дорогую саблю, увеличил вдвое оклад жалованья и отправил обратно. Как придворные, так и депутаты удивлялись, почему виновный не был закован в цепи и не посажен в тюрьму. На это шах отвечал: «У меня нет такой цепи и такой тюрьмы, которыми можно было бы его удержать: если прикажу приковать его на цепь, то он легко найдет орудие, чтобы ее распилить; если велю связать его веревками и ремнями, то он их разрежет ножом; наконец, если бы он был посажен в тюрьму, то я уверен, что у него нашлись бы друзья, которые его освободили бы. Я сделал гораздо лучше, надев на него цепи одолжения и моей милости, от которых он не в состоянии освободиться, не изменившись к лучшему». Последствия показали, что шах был прав: губернатор оказался одним из самых преданных слуг шаха, и народ благоденствовал под его управлением. Другой случай, рассказанный Наибуль-Визоре, был следующий. К тому же шаху пришли двое с жалобой. Один из них говорил, что другой ударил его публично в лицо. Шах спросил обвиняемого: «за что ты его ударил? разве он посягнул на твою жизнь?» — «Нет!» — «Или, может быть, он тебя ограбил?» — «Нет». — «Не обесчестил ли он твой дом?» — «Нет». — «Так скажи мне, по какой причине ты его ударил?» — «Он мне ничего не сделал — отвечал оскорбивший — но мне захотелось его ударить, и я ударил». Тогда шах приказал немедленно казнить виновного и обратился к придворным и народу с следующими словами: «Вы, может быть, удивляетесь, что за такую ничтожную вину я приказал лишить его жизни? Вы слышали мои вопросы и его ответы. Я думал, что он человек, а он хуже зверя. Чтобы он не делал вперед зла, я велел его казнить». Окончив рассказ, Вагаб-хан присовокупил: «Великий и мудрый был шах, и с него-то мы должны брать пример и свято делать то, что предписывают нам законы!» Но на деле выходит совсем иначе...

24-го генерал поехал со всей свитой к сердару Куль-Азис-хану, который, по болезни, не мог принять ранее. У него свой дом, довольно далеко от дворца. Войдя в ворота, [161] нужно было пройти коридором, прямо в сад, длиною до 100 сажен и шириною около 40; налево главное здание, перед которым»большой басейн и кругом цветник. Нас повели направо в большой сад, посреди которого находится бассейн еще не совсем готовый; боковые дорожки ведут прямо к роскошному киоску; по сторонам его резервуары с фонтанами, а кругом крытый навес, поддерживаемый мраморными колонками; с потолка спускаются висячие вазы, корзинки и лампы. Киоск состоит из двух комнат: первая квадратная, довольно большая, вторая маленькая, вся зеркальная, по средине которой из белого мрамора басейн с фонтаном. Около него два низких диванчика. Отделка главной комнаты представляла смесь европейского с азиатским. Стены и потолок оклеены дорогими обоями четырех цветов: малинового, голубого, белого с цветами и коричневого с золотым бордюром; пол устлан прекрасным ковром; посредине большой из белого мрамора круглый стол, покрытый скатертью из голубого атласа, с вышитыми золотом цветами и буквами; на столе были ширины (сласти). С одной стороны стола находился небольшой, обитый голубым бархатом диван; кругом стола кресла; с другой же — на бронзовом пьедестале прикреплено было, величиною в 1 1/2 аршина, овальное зеркало в позолоченной раме; позади, в углу, большой мраморный стол, загроможденный всевозможных форм и величин лампами и китайским фарфором. На одной из стен висел портрет шаха, а на другой — сердара, в красном мундире, на белом коне. Кроме того, на стенах развешено было несколько европейских картин, преимущественно женских портретов. Сердар был одет в коротком шалевом архалуке, обшитом золотым снурком, с большими брилиянтовыми, с кистями из жемчуга, застежками (под этим архалуком был другой, желтый, на меху), в красных, с золотыми лампасами, шароварах и в лакированных башмаках. Золотой пояс, с большою пряжкою, осыпан был крупными брилиянтами; на поясе сабля, украшенная драгоценными каменьями; на шее осыпанный, в шесть рядов, брилиянтами, портрет шаха, с короною; на груди четыре звезды: Станислава 1-й степени, две персидских, турецкая Меджидие и чрез плечо зеленая лента. После поздравления с приездом, подполковник Салацкий [162] передал письмо сердару от начальника главного штаба кавказской армии; затем все мы сели, и тотчас подали кофе, чай и кальяны. Сердар извинился, что, по причине болезни, не мог принять ранее, и рассказал, что в эту ночь видел дурной сон, который предвещает нехорошее, но что он сумеет отделаться от предстоящего несчастия. Сердар прибавил, что это уж второй подобный сон и что первый он видел в Тегеране: ему снилось, будто шах, прогуливаясь верхом, быстро поскакал и упал вместе с лошадью; утром рассказал свой сон шаху, просил его быть осторожнее, а чрез неделю Баби выстрелил в шаха. Вообще персияне до чрезвычайности суеверны, и между ними есть много астрологов и так называемых толкователей снов. В утешение генерал Минквиц сказал сердару, что его сон предвещает не худое, а хорошее, и тут же поздравил его с полученным им, по ходатайству наместника кавказского, орденом св. Анны 1-й степени, который будет выслан на днях. Азис-хан отвечал, что он очень доволен милостивым вниманием Государя Императора и наместника, но еще не успел заслужить такой награды. Азис-хан родом курд, служил маиором в пехотном полку, бывшем под командою мирзы-Таги-хана, впоследствии первого министра. Во время своего величия, Таги-хан вызвал Азис-хана, представил его шаху и начал быстро его возвышать. Азис-хан сумел понравиться шаху, который и приблизил его к себе. Первому министру, человеку подозрительному, это не понравилось: он вскоре нашел случай лишить всего Азис-хана и вынудил его бежать на родину, где тот стал в главе своего племени. После же падения первого министра, шах, вспомнив об Азис-хане, тотчас послал за ним. Говорят, что когда кто-то сказал шаху о тяжкой болезни Азис-хана, шах ответил: «если это и правда, то я уверен, что, при одном известии о моем желании его видеть, он встанет и явится ко мне». По прибытии Азис-хана в Тегеран, шах осыпал его милостями, возвратил все почести и вскоре назначил сердар-кулем (начальником победоносных войск), отправил в Тавриз и кроме Адербейджана подчинил ему часть Курджистана; в довершение всего, поручил ему высший надзор за воспитанием сына своего. Азис-хану 60 лет; он высокого роста, худощавый, но [163] стройный, носит небольшую окладистую бороду, которую красит; глаза имеет чрезвычайно выразительные; походка тихая; говорит отрывисто; многие считают его жестоким. Когда было возмущение в Ардебиле, сердар, прибыв туда с войском, усмирил бунт и, схватив 17 человек из главных зачинщиков, приказал при себе зарыть их живыми в землю и поставить над ними каменные столбы, которые и до сих пор целы. Сердар очень богат: у него большие имения и лучшие лошади во всем Адербейджане. За то и расходы его чрезвычайно велики: кроме огромного гарема, при дворе его до 600 человек прислуги, которую он должен кормить (одного хлеба выходит в день до 50 пудов), одевать и раза три в год наделять значительными подарками. Иногда он рассылает служащих в доме с разными поручениями, и тогда эта челядь страшно грабит народ, пользуясь именем своего господина. Если сердар, или какой-либо другой высокий сановник, выезжает со двора, то впереди его идет громадная процесия, состоящая из ферашей, солдат, лакеев, конюхов и кальгонджи; иногда несут впереди на руках ученых соколов. Все идут по два в ряд, с криком разгоняют народ и часто употребляют в дело палки, если кто зазевается и не успеет посторониться.

От сердара генерал Минквиц поехал отдать визиты Мустафа-Назам, Сагаби-диван-паша-хану, начальнику артилерии, и Джан-Давуд-хану. Все они имеют свои дома и живут довольно роскошно; у каждого есть отдельная приемная комната, которая, как, например, у паша-хана, совершенно похожа на модную лавку: чего только там нет! картины, рукомойники, лампы, бронза, стаканы, баночки, китайский фарфор, канделябры, ковры, бархат, шелк, мелкие туалетные вещи, и все это на виду. Везде нам подавали кофе и чай с розовой водой, ширины и кальяны. Только в пять часов мы воротились домой и обедали у консула.

26-го, сердар был у генерала и просил со всей свитой к себе обедать. В тот же день я ходил с фотографами снимать портрет с наследника престола. Мы прибыли во дворец в десять часов, а в полдень вышел велиагд. Портрет удался превосходно с первого приема, что очень понравилось наследнику, и он пожелал снять трупу: сам сел, а позади стали Вагаб-хан, дядька, обер-церемониймейстер, главный [164] камердинер и араб. Група также вышла чрезвычайно хорошо. К вечеру мы вернулись домой, где были уже присланы от сердара лошади и несколько фонарей; в половине шестого мы все поехали к нему в дом. Нас повели прямо в киоск, который внутри и кругом буквально был залит разноцветными огнями, а весь сад освещен плошками и цветными фонарями. В киоске встретил генерала сердар; там мы уже нашли гг. Зиновьева, Баньщикова и Ивановского, начальника артилерии Вагаб-хана, Сагаб-дивана, Мустафи-Низам, Джан-Давуд-хана и бывшего посланника в Константинополе хаджи-мирза-Агмет-хана. После обычного угощения, пришли доложить, что обед готов. В это время в столовой подняли занавес над передней стеной дома, выходящей прямо в сад. Стена эта решетчатая, вся из мелких разноцветных стекол; в ней, до половины, сделаны на шарнирах рамы, которые летом всегда поднимаются. Комната освещалась 130 свечами. Переливы и блеск огней были истинно фантастические, особенно издали. Внутренность отделана в восточном вкусе: потолок и стены выкрашены белой глянцовитой краской; кругом стен, в половину высоты, ниши, в которых стояли вазы с цветами, а между ними свечи с цветными стеклянными колпаками; над нишами выдающийся кругом, на четверть, позолоченный карниз, на котором также были поставлены вазы с цветами и, в промежутках, свечи. На потолке, посредине, нарисована богатая виньетка тремя цветами: золотым, черным и красным; пол устлан был превосходным керманским ковром. Посредине стол, накрытый на 23 персоны; на столе три канделябра из красного и зеленого хрусталя, с цветными колпаками; крайние имели по 10 свеч. В хрустальных вазах разложены были виноград, гуляби, яблоки, айва, персики, сладкие лимоны, дыни, арбузы, сухие фрукты всех сортов и варенье. Обед состоял из десяти блюд, в том числе и неизбежный пилав в трех видах: чистый рис, сладкий и с зеленью. Вина были белое и красное, тавризское, бордо и шампанское, кроме того эль. В середине обеда принесли кальяны. Когда подали шампанское, сердар, встав, предложил тост за здоровье нашего Государя, а генерал Минквиц ответил тостом за здоровье шаха; затем сердар предложил тост за здоровье наместника кавказского, а генерал за [165] наследника престола персидского. Пили еще за здоровье генерала, сердара и всех персидских сановников. По обе стороны басейна были поставлены два хора музыкантов, одни в красных, другие в желтых мундирах. Тамбур-мажор, помещавшийся среди их, наблюдал очередь игры между обоими хорами, описывая, повременим, в воздухе круги булавою. Хоры были составлены из труб, флейт, барабанов, тарелок, колокольчиков и двух турецких барабанов. В продолжение обеда они попеременно играли разные персидские песни, а во время тостов все вместе туш. По окончании обеда подняли рамы и все подошли смотреть фейерверк. По сигналу трубача тотчас же показались четыре красных воздушных шара:, затем взвилась ракета, предвестница начала фейерверка. По обе стороны басейна горели большие римские свечи, а посредине из брилиянтового огня звезды; бураки были с цветными звездами; по дорожкам, до самого киоска, возвышались колеса и пирамиды, которые зажигались постепенно. Над басейном образовался огненный дождик, а впереди великолепный фонтан из цветного огня. Фейерверк вообще был богат и разнообразен. В продолжение почти получаса, перекрестный цветной огонь освещал весь сад; ракеты с падающими звездочками ежеминутно одна за другой взвивались все выше и выше; весь сад, со своими чинарами и тополями, при тихой и звездной ночи, озаряемый беспрестанно разноцветными огнями, представлял фантастическую картину.

После фейерверка, все мы перешли в смежную комнату, устланную дорогим ковром. Стол посредине был уставлен сухими фруктами; карниз, кругом стен, украшался цветами, между которыми расставлены были свечи; потолок и стены блестели позолотой и яркими цветами. Художник, трудившийся над украшением этой комнаты, обладал пылким воображением и не жалел ни красок, ни труда. Курильницы по углам распространяли благоухание. После кальянов и чая, поданного в дорогих китайских чашечках, разговор на минуту прекратился, и каждый предался восточному кейфу. Подавали еще кофе и варенья. Сердар сказал нам, что он получил по телеграфу разрешение шаха на свою просьбу отлучиться на несколько дней в Марагу и Урмию, для поправления здоровья, и дня через два выезжает. [166]

Мы вернулись домой около полуночи.

29-го октября назначен был прощальный прием у наследника престола. При этом случае генерал Минквиц поднес велиагду два фотографические портрета принца, раскрашенные красками, и трупу мисии, которыми наследник остался чрезвычайно доволен и приказал выдать фотографам в награду две шали. В этот же день генерал разослал подарки, назначенные Его Высочеством наместником кавказским некоторым персидским сановникам.

31-го назначено было выступить. Мы и без того пробыли в Тавризе лишних три дня, потому что мегмандары не позаботились приготовить все нужное для дороги; но прежде чем оставим Тавриз, считаю нелишним сказать несколько слов об адербейджанской провинции и о самом главном городе ее.

Адербейджан разделяется на 17 округов; каждый округ управляется ханом. По словам лиц, стоящих во главе управления, эта область приносит годового дохода до 1,250,000 туманов (туман = 3 руб.), кроме хлебной подати, цифра которой неизвестна. В Адербейджане считается 25 полков (фоудж) пехоты, числительностию от 700 до 800 человек в каждом, 7 полков артилерии, по 500 человек, и 5,000 регулярной кавалерии, из мешкинцев и карадахцев. Регулярная армия, в которую входят названные части, постоянно на службе. Есть еще ирегулярная кавалерия, число которой не имеет определенной цифры; ее собирают, в случае необходимости, столько, сколько нужно.

Город Тавриз разделяется на 11 могалле (кварталов). По показанию полицеймейстера, здесь до 250,000 населения и до 40,000 домов, из которых четыреста принадлежат христианам, в числе до 2,500 душ. Тавризские христиане большею частию армяне, живущие в особом квартале, в котором две церкви; кроме того, в городе есть небольшая греческая часовня. Жители, за исключением торговцев, хозяев караван-сараев и базаров, обложенных особою податью, приносящею казне ежегодного дохода 21,000 туманов, освобождены от всяких податей и постоя. Таможенный доход увеличился против прежнего времени почти вдвое. Из зданий замечательны: мечеть Сеид-Гамза, караван-сарай Амир-Садыкудь-Мулька и Дудер, дом начальника артилерии, и гур-хане или арсенал. Последнее здание обнесено кругом стеной [167] с зубцами и башнями; внутри его, на площади, большая четырехугольная башня, Арьк, до 20 сажен вышины, бывшая когда-то мечетью. На верх башни ведет полуразрушенная лестница, откуда великолепный вид на весь город, окруженный садами и раскинутый почти на 30 верст в окружности. Отсюда наши фотографы сняли вид Тавриза. С этой же башни, по рассказам старожилов, бросали при Аббас-мирзе преступных женщин, которых приводили сначала в суд духовных, куда должен был явиться обвинитель и доказать виновность подсудимой. Казнь совершалась только тогда, когда женщина на коране троекратно сознавалась в своем преступлении. Стоявший внизу народ кидал на сбрасываемых женщин камни, от чего и самое место внизу получило название «Сенги-Сар» (бросающий камни). Последний пример казни был незадолго до смерти Аббаса-мирзы. Сброшенная жертва еще долго жила и вынесла страшные мучения. Говорят, что этот случай и был причиною уничтожения варварского обычая. Внизу башни, в подвале, две печи, из которых в одной отливают пушки, а в другой ядра и картечь; рядом с ними сарай, где колесо со стержнем, приводимое в движение четырьмя буйволами, служит для сверления орудия; для обтачивания же орудия употребляется другой станок, такого же незатейливого вида. По словам начальника арсенала, в неделю приготовляется одно орудие. На другом дворе небольшое квадратное здание, внутри которого садик и басейн. Здание это служит местом склада разного военного имущества. Так в первой комнате развешена упряжная артилерийская принадлежность из желтого ремня; во второй, на полках и в ящиках, лежат готовые гранаты, трубки, холст, ружейные кремни, солдатские мундиры, банники, картечь и ящики с патронами, а наверху на нарах старые палатки; в третьей приготовляют ружейные патроны. Пули ружейные круглые, весом 7 1/2 золотников. При нас работали всего 12 человек, но всех рабочих в арсенале до 300. Лучшие мастера получают по 12 червонцев в месяц, а прочие по 8, 4 и по 2 червонца; кроме того, хлебную дачу. За верность этих сведений трудно ручаться. В четвертой, небольшой комнате лежит в нишах готовая картечь; наверху, на стене, нарисована большая картина, представляющая [168] сидящего на троне малолетного Магомет-шаха, окруженного придворными.

Здание, о котором идет речь, было прежде дворцом, из этой самой комнате родился покойный Магомет-шах. Позади названных комнат, идет широкий коридор со сводами, в котором хранится порох в кувшинах и просто в мешках, привезенный незадолго перед нами с завода, для делания патронов; далее две комнаты завалены до половины деревянными сундуками, обитыми мушамбой и облитыми смолой: в них хранятся готовые снаряды, пушечных по 8, а ружейных по 1,100 патронов в сундуке. Сундуки эти возятся на вьюках; каждый вьюк весит 40 батманов (батман = 7 фунтам). Всех готовых патронов можно считать полтора миллиона. В амбаре позади этих двух комнат хранятся коляска наследника, 6 единорогов (в роде наших 1/4-пудовых горных), отлитых в самом арсенале. Тут же три осадных пушки, испорченных внутри, для перевозки которых необходимо иметь по 12 лошадей под каждую, да трое дрог, на четырех колесах, для воски зарядов. На каждых дрогах помещается три ящика, один на задке, два на передке: на них садится прислуга, по три человека на ящик. В особом сарае, насупротив описываемого здания, склад чинаровых бревен, до 50, для лафетов и ящиков, а в другом сарае, рядом, хранятся ружья, большею частию старые, до 3,000 штук. Небольшой склад оружия помещается еще во дворце. Ящики и лафеты изготовляются в отдельной столярной; но при нашем осмотре здесь работали карету начальнику артилерии. Все эти мастерские и кладовые предполагалось перенести на будущий год в одно здание рядом, которое вчерне уже было готово и имело до 40 комнат.

У всех ворот и дверей стояли часовые, которые, впрочем, мало заботились о том, чтобы посетители были осторожны при порохе. Главный пороховой погреб за городом, на восточной его стороне, в пяти верстах. В Персии всякий имеет право делать порох.

Тавриз есть складочное место торговли. Из привозных товаров первое место занимают английские бумажные изделия; отсюда же вывозят ковры, шелк, табак, краску, рис и хлопчатую бумагу. По словам старшины наших купцов, оборот капиталов достигает в год до 15,000,000 туманов; из этой [169] суммы, почти половина приходится на Петра П. Ралли, который ведет всю торговлю, по большей части, на чистые деньги. Фирма эта перешла недавно под покровительство английского консульства. Поверенные его, гг. Михо-оглы и Ризо, отправляют часто караваны с сотнями тысяч рублей золотом и серебром в Решт, в Тегеран и в Требизонд, скрывая деньги во вьюках с товарами, без всякой гарантии со стороны черводаров. До сих пор не было ни одного случая, в продолжение слишком 30 лет, чтобы когда-либо пропали деньги. Кроме дома Ралли, есть несколько малых торговых домов, но нет ни одного банкирского. Есть много менял на всех базарах и в каран-сараях, у которых много наших полуимпериялов, червонцев, английского и персидского золота, серебро же преимущественно русское нового чекана (двугривенные и пятиалтынные). Курс меняется, но не часто; золото немного выше поминальной цены, но за то наш двугривенный двумя копейками ниже, а пятиалтынный идет наравне с персидским поняботом. Ходят и медные деньги «карапуль»; бумажек же нет. Все шелковые и шерстяные ткани, холсты, ковры и бумажные изделия продаются на аршин; бакалейные же товары, соль, уголь, фрукты свежие и сухие, молоко, масло, сыр, хлеб, зелень, мука, крупа, овощи огородные и дрова на вес. Дрова привозят из садов, персиковые и виноградные; других в продаже нет. Во всех же столярных мастерских употребляется только тополевое и чинаровое дерево, которое идет на мебель и на постройку домов. Воды в городе не совсем достаточно, хотя в каждом дворе есть басейны, соединенные между собой подземными трубами. Свойство воды известковое. Из басейнов воду отводят для поливки садов. Фрукты в большом изобилии; особенно замечательны гранаты по своей величине и сочности; виноград снимается чрезвычайно поздно, так что в некоторых садах он не был снят еще при нас. Из здешнего винограда армяне выделывают белое и красное вино хорошего качества, но очень крепкое.

Базары большие, лавки открытые, и весь товар налицо. Шапочные, башмачные, медные и серебряные ряды помещаются отдельно; потом идут лавки с шелковым и бумажным товаром, в перемежку с хрустальными, фруктовыми и меняльными; во многих местах устроены пекарни и кухни, где [170] приготовляются завтраки и обеды. Воду носят в кувшинах и в кожаных мешках. Позади лавок устроены караван-сараи, с просторными дворами и басейнами, которые обсаживаются деревьями и даже цветами. Тут ведется оптовая торговля на значительные суммы. Купцы-хозяева сидят чинно, покуривая кальян, не зазывая покупателя и не напрашиваясь со своим товаром; если же вы подошли, то товар показывается спокойно, не торопясь, но за то с вас, как с европейца, запрашивается вдвое, а иногда и более против стоимости товара. Базары — совершенный толкучий рынок: с утра до вечера здесь снуют массы народа, попадаются водоносы и кальюнджи, предлагающие свой товар. Ходячие продавцы-комисионеры то и дело носят разный товар и, подняв его в руках, выкрикивают его стоимость. Мужчины одеты в архалуках; на некоторых джуббе и аба, шапки суконные из валеной шерсти. Женщины в синих чадрах; на голове белое спущенное полотенце, с мелкой сеточкой над глазами. Армянки носят белые чадры. Нищих замечательно мало; но за то эта горсть до высшей степени нахальна и неотвязчива.

Во дворце, на одном из дворов, в двух комнатах устроена телеграфическая станция: в первой, в углу, на простом столе, помещается апарат, старинной системы, с циферблатом, на котором три круга: на первом римские буквы, над ними на втором персидские, соответствующие им, а на третьем цифры; посредине медная ручка со штифтиком. Отсюда проведены проволоки в другую комнату, где на столе 35 галванических пар Даниэля. Галваническая батарея чрез каждые два месяца моется и наливается свежими растворами. Проволоки выведены в окно; чрез весь город столбы, установленные на крышах домов. При телеграфе четыре телеграфиста-чиновника, которые, в продолжение дня, с восхода до заката солнца, занимаются поочередно передачею депеш. Ночью телеграф не действует. На станции две больших книги: в одну из них записываются тут же сидящим мирзой исходящие депеши, а в другую — входящие. С буквы положена плата один шаги, почти 1 1/2 коп., так что за 20 букв берут 20 шаги, т. е. 30 к. сер. — плата, как видно, дороже всех существующих цен по передаче депеш. Плата взимается со всех без различия депеш, казенных и даже самого шаха. Ему, по окончании года, подают общий счет, по [171] которому и выплачиваются деньги. Доход постоянно увеличивается. Постройка телеграфа от Тегерана до Тавриза, на протяжении 500 верст с двумя промежуточными станциями, в Козвине и в Зенгане, стоила 12,000 туманов или 36,000 р. с., следовательно верста обходилась около 72 р. Сведение это сообщено мне начальником телеграфов. В комнату и к столику допускаются все беспрепятственно. Тут же курят кальян, пьют кофе и нередко беседуют со служащими. При нас много было купцов и других лиц; все они приносили свои депеши на лоскутках бумаги. Ответы высшим сановникам посылаются с сарбазами, а другие лица должны приходить сами. При станции двадцать сарбазов, которые содержат караул; они же и рассыльные. В передаче депеш не всегда соблюдается порядок: кто позначительнее, тот и имеет преимущество. По всей линии телеграфа содержатся сторожа, на каждый фарсах по два всадника, которые обязаны ежедневно по нескольку раз осматривать свою дистанцию. В Тавризе и Тегеране принимаются депеши на французском языке. Проволока и апараты выписаны из Парижа. Теперь готов телеграф от Козвина в Решт, а к 1-му декабря предполагалось провести проволоку до Бендер-Бушира и Испагана. Чиновники-телеграфисты передают депеши очень быстро, но обращаются с апаратом небрежно. Служащие при телеграфе, переговариваясь между собою, ничего не платят. В депешах не допускаются восточные комплименты и титулы.

II.

ЗАМЕТКИ НА ПУТИ В ТЕГЕРАН.

До Тегерана считают 96 фарсахов. По маршруту, мы должны были прибыть сюда на 23-й день пути.

31-го октября, с утра, начались сборы, как и всегда, медленные, но теперь в особенности, потому что оказался недостаток в лошадях. К нам назначили двух мегмандаров, из которых один прибыл из Тегерана, а другой из Тавриза, для сопровождения нас до границы Адербейджана. Они обязаны были заготовлять нам ночлеги, провизию и вино; вьючные лошади наняты были у частных людей по 25 кран за лошадь, т. е. 7 р. 50 к. за каждую; верховых для генерала и свиты привели от велиагда и сердара, а казакам и прислуге дали артилерийских. [172]

В три часа пополудни мы отправились в путь. По выезде из города, у мечети Гек генерал Минквиц остановился и, отблагодарив за внимание, отпустил всех сопровождавших. Развалины этой мечети чрезвычайно интересны. Персияне говорят, что она была построена при первом заселении Тавриза, около тысячи лет тому назад, в громадных размерах; теперь уцелели лишь главные двери и часть стен из синего камня, с надписями сверху донизу. Видны еще остатки минаретов; внутренность же представляет груду развалин. По выезде из городских ворот, в предместье, посреди которого тянется на полторы версты широкая алея, обсаженная по обе стороны тополями, ожидал нас старшина купцов Унапов, с несколькими лицами: он просил генерала Минквица выпить бокал шампанского и пожелал нам благополучного пути. Здесь же мы простились с г. Зиновьевым и с г. Ивановским.

Чтобы не утомлять читателя описанием всех сделанных нами до Тегерана переходов, ограничусь заметками о таких предметах, которые, по моему мнению, могут иметь больший или меньший интерес для желающих ознакомиться с востоком. И прежде всего скажу о персидской почтовой гоньбе.

Чапар-Хане (почтовая станция) — небольшое квадратное здание. С фронта у ворот две комнаты, внизу и вверху, для проезжающих; внутри двора конюшня, в которой всегда 12 лошадей верховых и три конюха (чанар-шагирд). За каждый фарсах платится 24 шаги или 35 1/4 коп. на лошадь, при чем необходимо брать «чапар-шагирда», за лошадь которого также платится, да кроме того надо давать бахчиш, по крайней мере саоб-курон (30 коп.). Таким образом почтовая езда в Персии стоит, сравнительно с нашей, почти втрое дороже. На каждой станции можно найти самовар, шашлык, яйца, сыр и масло; но не везде есть сахар и чай. Лошади, большею частию, разбитые и не выдерживают езды более трех лет, потому что на чапарских ездят всегда галопом, изредка шагом. Гулямы и вообще чапары ездят из Тавриза в Тегеран (96 фарсахов) на третий день: считая фарсах в семь верст, будет 672 версты, следовательно чапар или гулям в сутки делает 243 версты верхом, без отдыха.

Путь затрудняется иногда ущельями. Так на пространстве [173] 14 верст мы встретили три крутых и глубоких ущелья, которые зимой заносятся снегом и поэтому очень опасны для прохода караванов, особенно когда бывает мятель. У черводаров и у окрестных жителей есть поговорка, что если прошел благополучно три ущелья, то можно считать себя дома. Иногда сообщение совсем прекращается на неделю и на две, и путешественники ждут до тех пор, пока не проложат дороги. Весною же и осенью в ущельях непроходимая грязь. Рассказывают, что когда нынешний шах ехал в Тавриз, то многие его экипажи завязли в ущельях и простояли два дня, пока согнали жителей с окрестных деревень и вытащили их.

Сельское население, нами виденное, чрезвычайно бедно. Почти все крестьяне ходят полунагие, особенно дети; подати неимоверно велики, да кроме того частые косвенные поборы вконец разорили жителей. Деревни, расположенные близ дороги, страдают от прохода войска и разной прислуги должностных лиц, которые все требуют и ни за что не платят.

Один из ночлегов мы имели в исторической деревне Туркменчай. Эта деревня имеет до 150 домов и шесть мельниц; много здесь тополей, но мало садов. Для генерала Минквица отведен был тот самый дом, где подписан был туркменчайский мир в 1828 году. Дом обнесен стеной, но в нем никто не живет; его только поддерживают и отводят ночлег для высоких гостей. Доходы с деревни отданы вместо жалованья Садыкуль-Мульку, начальнику адербейджанской артилерии. К нам подошел почтенный старик и заговорил по-русски. Он рассказал, что родился в Воронежской губернии, в духовном звании, лет тридцать тому назад бежал сперва в Турцию, а потом перебрался в Персию, служил в гвардии Фет-Али-шаха, принял мусульманство, женился, имеет сына, но обеднел так, что питается милостынею. Старик желал бы вернуться на родину, да боится наказания; причину же побега он объяснил тем, что начал пьянствовать и что два его товарища уговорили бежать, уверяя, что в Турции гораздо лучше, в Персии же просто рай, а не жизнь. Когда казаки запели песни, старик прослезился. В его угрюмых чертах лица отражались и чистосердечное раскаяние, и воспоминание о родине, и горечь настоящего положения. [174]

У речки Мияне-чай генерал наш встречен был наибом Везир-мирза-Кельб-Али-ханом с пятьюдесятью всадниками, который поздравил, от имени правителя Шах-Заде-Абул-Магомет-мирзы (жившего ниже Мияне, в местечке Сер-Аб, своей летней резиденции) с благополучным приездом. Мы остановились однако не в самом городе Мияне, а расположились за чертою его лагерем, так как в домах нам боялись отвести квартиры, из опасения ядовитых миянских клопов. Город Мияне имеет до 1.500 домов и славится именно своими ядовитыми клопами, которые водятся преимущественно в старых домах и там, где много кур, укрываясь на потолке и в верхних частях стен. Миянских клопов два рода: «кене» и «меле»; оба похожи на клещей и такой же величины, имеют до двадцати ножек; верхняя кожа пепельного цвета. Укушение первых, полных и жирных, невредно; но если укусят «меле», т. е. тощие и сухие, то на другой день человек чувствует головокружение, страдает сильною рвотою, болью в глазах и ногах; на третий день, на месте укушения, показывается едва заметное черное пятнышко, которое быстро увеличивается и образует нарыв. Летом болезнь продолжается до трех месяцев, зимой не более одного. Днем клопы прячутся и не опасны, но ночью необходимо зажигать как можно больше огня, так как они боятся света. Оседлых жителей клопы редко кусают; на проезжающих и на вновь приезжих нападают с ожесточением. Жители употребляют от укушения следующее средство: пьют белый чистый мед, буйволовое молоко, виноградную воду, смешанную с особого рода белой глиной, которую достают с ближайшей горы, варят потом ее и дают в виде шариков глотать больному. Снимают также кожу с коровы или быка и, обернув ею большого, кладут его на несколько часов в горячую баню, повторяя это до трех раз, после чего больной выздоравливает. Больному вредно употреблять в пищу масло, сыр, яйцы, кислое и соленое. Примеры смертных случаев очень редки, разве уже при совершенном небрежении к болезни. Клопы водятся на четырех фарсахах, в окружности Мияне, по всем деревням. Мальчишки принесли нам в руках несколько десятков этих насекомых.

Генерал отправил меня вперед, на чапарских лошадях, в г. Зенджан, чтобы приготовить там помещение и [175] кое-что ко дню тезоименитства Великого Князя-наместника. Путь мой лежал, между прочим, через ущелье, по которому надо круто подыматься, на протяжении почти восьми верст, на перевал Кафлян-Ку. У восточной подошвы этой цепи гор течет река Кызыл-Узен, сливающаяся с рекой Гилян, впадающей в Каспийское море; при спуске построен прочный и красивый каменный мост «Пули-Духтеръа (мост девицы), на трех арках; слева же при спуске, на отроге хребта, видны развалины большой стены и нескольких строений наподобие крепостцы, называемые «Кизляр-Калясы» (девичья крепость). Предание гласит, что крепостцу эту, во времена гебров, построила одна царская дочь, известная красавица, и поселилась в ней; за рекой же жил молодой красивый «чубан» (пастух), который пригонял всегда в полдень стадо на водопой к тому месту, где теперь мост. Царевна, видевшая пастуха каждый день, влюбилась в него. Однажды, перед полуднем, царевна спустилась к речке и у того места, куда приходил пастух, начала свое омовение. Пастух в обычный час пригнал стадо и, при виде омывающейся царевны, остолбенел. Перед ним сидела с открытым лицом женщина дивной красоты. Царевна, подняв свои длинные черные ресницы, не смутилась: нежным взглядом она подозвала к себе изумленного пастуха и вместе с ним отправилась в свою крепостцу. Что было там — неизвестно, только пастух стал ежедневно посещать крепость и всегда легко, как лань, перепрыгивал реку. Через год, счастливый пастух стал являться позже назначенного времени, что заставляло сердиться царевну. На вопрос, почему он опаздывает, пастух отвечал, что вода в реке прибавилась, и что он, перепрыгивая, попадает в воду и не мало тратит времени на то, чтобы обсушиться. Тогда царевна построила мост; но лишь только мост быль готов, пастух исчез; царевна же с горя разрушила крепость и сама пошла отыскивать пастуха. Предание не поясняет, отыскала ли она своего возлюбленного.

Когда я подъехал к воротам города Зенджана, меня проводили отсюда прямо в дом губернатора Алху-Давле-Магомед-Рагим-хана. Я застал его окруженного мирзами, с которыми он занимался делами по управлению. Рагим-хан принял меня очень приветливо и объявил, что [176] чрезвычайно рад приезду генерала, для которого приказал тотчас приготовлять весь свой дом.

Город Зенджан или Зенгян расположен на равнине, при речке того же названия, и окружен полуразвалившимися стенами с башнями; домов в нем считается до 2,000; есть две площади, много крытых базаров с караван-сараями, две больших мечети. Зенджан главный город провинции Хамсе, которая граничит к востоку Казвинской провинцией, к западу хребтом Кафлян-ку, где оканчивается Адербейджан, к северу Гилянской и к югу Кериманшахской области. В Хамсе считается 850 деревень. В провинции этой расположены два полка пехоты, 400 артилеристов и 600 кавалеристов. Она разделяется на пять уездов, почему и называется «Хамсе», что по-арабски значит пять. В девяти фарсахах от города, близ деревни Дуз-Кент, соляные копи, а в Ангуранском уезде открыта в изобилии медная руда; кроме того, во многих местах найден каменный уголь, который привозят в город, где он раскупается кузнецами и медниками. Зенджанские гранаты славятся своею необыкновенною величиною и сочностию. Много также винограду, айвы, яблоков и померанцев. На восточной стороне города и до сих пор видны следы рвов и небольших укреплений, построенных бабинцами или бабидами во время бунта. Бабинцы занимали северо-восточную часть города и, ведя борьбу с жителями, были кроме того осаждены снаружи шахскими войсками. Их было слишком 4,000; все они поклялись умереть, но не сдаваться. По рассказам, все были совершенно нагие, сами делали пушки, навертывая на деревянный болван пласты железа, которое спаивали, и потом из них стреляли. Пороху было у них в изобилии, ядра же они подбирали те, которыми шахские войска стреляли в город. Кроме того, бабиды сами выделывали ядра из глины, вареной в масле и смешанной с рубленым волосом или шерстью, которые, высыхая, принимали твердость камня. Каждый мятежник имел саблю, ружье, пистолеты и кинжал. Осада продолжалась до сорока дней. Очевидцы мне рассказывали, что бабинцы дрались как львы и умирали с пением молитв. Лишь только кто из них падал, другой тотчас заступал его место и яростно бросался вперед. Женщины и дети не уступали в храбрости мужчинам, и только самую [177] незначительную часть из них взяли живыми и привели в Тегеран для казни.

С перевалом чрез Кафлан-Ку не видно прокаженных, которых от Тавриза до Мияне встречается очень много; в провинции же Хамсе они все собраны в один дом близ деревни, на реке Кызыл-Узен. Отсюда их никуда не пускают и продовольствуют от деревни. Последовало однако приказание собрать всех прокаженных с женами и детьми и отправиться на остров на Урумийском озере, для того, чтобы они не могли перейти на материк. Таким образом надеются прекратить дальнейшее развитие ужасного недуга.

8-го ноября, губернатор выслал, за семь верст от города, на встречу генералу сына своего Мемед-Гасан-хана, полицеймейстера города, со всем штатом полиции, начальника артилерии и начальника кавалерии, почетных жителей и до 300 всадников. У городских ворот стояли пешие ферраши и сарбазы, которые шли попарно вперед до самого дома. Этот дом одно из лучших зданий в городе как по своей отделке, так и по величине.

Губернатор встретил генерала Минквица в приемной комнате, поздравил его с приездом и с торжественным праздником и присовокупил, что считает себя счастливым, что день имянин Великого Князя-наместника генерал отпразднует в городе, вверенном его управлению. Генерал пригласил губернатора с сыном к обеду. В шесть часов был накрыт превосходно сервированный стол на 21 человека; в нише, над камином, был вензель из цветов, буква М с короной наверху, внизу год; по сторонам — на одной 13-го октября, на другой 8-го ноября. В двух комнатах горели тридцать свеч в бронзовых и хрустальных подсвечниках, с цветными колпаками; двор и басейн были освещены плошками и разноцветными фонарями; кругом басейна помещался хор военной музыки из 50 человек. Музыка начала играть, когда мы сели за стол, а в антрактах, в боковой комнате, наши казаки пели свои родные песни. Во время обеда были предложены тосты за здоровье Государя Императора, шаха, Наследника российского престола, велиагда, Великого Князя Михаила Николаевича, Великой Княгини Ольги Феодоровны и всего семейства Их Высочеств. За каждым тостом раздавалось троекратное «ура», музыканты играли туш, [178] казаки пели многие лета. После обеда все вышли на терасу; в саду был приготовлен фейерверк, хотя и не очень большой, но весьма разнообразный.

На другой день, утром, генерал был у губернатора и через меня передал подарок его сыну — золотые часы — от имени Великого Князя-наместника.

10-го ноября, рано утром, мы выступили в дальнейший путь. Дорога, по выходе в Рештские ворота, на небольшое расстояние следует вдоль садов. С левой стороны ее, в трех верстах, тянется скалистый хребет, совершенно обнаженный. Вдали, направо и налево, мы видели много деревень, но небольших и почти без садов. Не доходя верст трех до деревни Султание, построен на кургане Фет-Али-шахом дворец, в котором он проживал по нескольку дней во время своих поездок из Тегерана в Тавриз. Нынешний шах, три года тому назад, также прожил в нем около полумесяца. Но дворец не поддерживается. Кругом хорошие пастбищные места, которые могут служить для продовольствия значительного числа кавалерии. Подле дворца небольшая крепостца, с башнями; в лачужках живут смотритель и несколько бедняков. В деревне Султание теперь до 400 домов; но прежде было втрое более, о чем свидетельствуют следы домов на большом протяжении кругом. О тягости здешних налогов можно судить по рассказу нашего хозяина. Он нам говорил, что имеет лавочку, в которой продает мед и сухие фрукты; всего товара в ней можно положить на три тумана, и то забранного в долг. Из полученного барыша он должен платить шесть туманов ежегодной подати и содержать восемь душ семейства; кроме того, не избавлен и от косвенных налогов, которые, по правилам персидской администрации, падают преимущественно на деревни, лежащие по большой дороге. Если кто окажется неисправным в платеже податей, тотчас же продают все его имущество.

По средине деревни обращает на себя внимание колоссальных размеров полуразрушенная мечеть, восьмиугольное здание с куполом, до 14 сажен вышины. По углам наверху видны остатки минаретов; кругом купола идет превосходный карниз из арабесков; с трех сторон большие двери, окоймленные надписями. С южной стороны, до половины высоты мечети, сделана пристройка, внутри которой, говорят, [179] похоронены строитель и его сын. Наружная обшивка мечети голубая глянцовитая, точно лазурь. По преданию, тут был прежде город и царствовал султан Магомет-Худа-Бенды, последний из хулокидов, покоривших Персию. Он и построил эту мечеть. Султан страстно любил одну из своих жен, но однажды за что-то рассердился на нее и в гневе провозгласил три раза, что разводится с нею, и выгнал ее из дому. Когда гнев прошел, султан стал сожалеть об изгнанной жене. По шариату (закону) взять ее обратно султан не мог иначе, как чтобы она вышла замуж за другого, провела с новым мужем ночь, а на другой день развелась с ним. Только после этой формальности султан имел право снова жениться на прежней жене своей. Разумеется, он этого не хотел и всячески старался, чтобы она не выходила за другого. Ему сказали, что в городе есть некий мулла-Гассан-Каши шиитской секты (сам султан был суннит), который может ему помочь своими советами. Султан призвал к себе Гассана-Каши и, поведав ему свое горе, просил совета. Гассан-Каши сказал, чтобы султан собрал на совет четырех главных духовных лиц из четырех суннитских сект: ханифе, шафей, малеки и хамбели. Когда все они собрались, вошел Гассан-Каши, держа свои башмаки под мышкой. При виде такой дерзости, все возроптали и начали выговаривать ему, как он смел явиться в присутствие султана, не оставив своих башмаков у порога. Гассан-Каши, обратясь к султану, просил извинения в нарушении правила. «Я боялся — сказал он — чтобы с моими башмаками не случилось того же, что случилось с башмаками пророка, когда он однажды, войдя в мечеть, оставил их у порога, и один из ханифе украл их». Сидевший тут глава ханифе прервал Гассана и объявил торжественно, что он лжет, ибо при пророке вовсе не было ханифе. Гассан извинился в своей ошибке и сказал, что это был шафей. На это глава шафей возразил, что он говорит второй раз неправду, ибо шафей тогда не существовали. Гассан снова извинился и сказал, что, может быть, это был малеки; но и тут глава малеки уличил его во лжи. Тогда Гассан сказал: «Ну, так наверно это был хамбели». Глава хамбели возразил, что и их тогда еще не было. После всех этих опровержений Гассан-Каши обратился к султану: «Государь — [180] сказал он — ты слышал и видел, что все здесь сидящие, главные старейшины, представители четырех толков, все сунниты, в присутствии твоем опровергли меня и доказали, что при пророке не было суннитов. Значит, истинная и самая древняя вера есть шиитская, по законам которой не возбраняется, и после троекратного произнесения развода, взять свою жену обратно к себе в дом». Султан был очень доволен доказательством Гассана, тотчас же принял шиитское верование и взял обратно свою жену. Впоследствии он хотел в построенную им мечеть перенести из г. Неджефа гроб Алия; но однажды Алий, явившийся ему во сне, сказал, чтобы он его оставил, а на приготовленном месте завещал бы похоронить себя. Тут же похоронен и сын султана, Абу-Сеид, а за деревней, в версте, мулла Гассан-Каши, где ему поставлен красивый памятник с оградой и садиком.

На границе провинции Хамсе, там, где начинается область Казвинская, встретил нас казвинский келентар, старший полицеймейстер, мирза Немаил, с 30 всадниками, и приветствовал генерала с благополучным прибытием. Здесь ожидала генерала заранее высланная из Тегерана Амир-Шуро-паша-ханом двухместная карета работы Тулякова, запряженная шестью лошадьми, цугом попарно, с тремя ездовыми. Лошади были отличные, сбруя европейская.

Вдоль дороги, по которой мы продолжали путь, идет глубокий канал, который берет начало из реки Аб-Хер. Вода у деревни Сия-Деген выходит на поверхность и из этого канала проведена к ближайшим деревням, по подземным трубам. При поливке полей и садов, особенно весной, между жителями строго соблюдается очередь: каждый хозяин имеет в неделю несколько часов для поливки; другой в это время не вправе пользоваться ею. Иногда случаются из-за воды драки и даже убийства. Мы видели во многих местах рабочих, которые копали новые колодцы или исправляли старые. Глубина этих колодцев от 15 до 45 аршин. Работы продолжаются иногда по три года. Рабочие получают по 15 и 20 к. на своих харчах. Для нас разбита была палатка, подле «яхчал», т. е. подле каменной лестницы со сводом, в 4 аршина вышины и с 35 ступенями, ведущими на дно водопровода. Вода чрезвычайно чистая; в ней видно много мелкой [181] рыбы, которую, впрочем, никто не ловит. Здесь мы встретили ехавших из Тегерана в Париж шейх-Мухлин-хана, который служит там советником посольства, и с ним трех молодых людей, назначенных в политехническую школу. Некоторые из нас знали еще прежде шейх-Мухлин-хана и поэтому были очень рады встрече. Они ехали на чапарских лошадях, чрез Тавриз и Тифлис, в С.-Петербург, откуда должны были отправиться в Париж. Перед въездом в Казвин встретил нас высланный из тегеранской миссии чиновник г. Макаров; немного подалее ожидали брат везира казвинского, предводитель почетных горожан хаджи-Гусейн, весь штат полиции, до 200 человек всадников и заводные лошади (едеки). Наконец, вышли два скорохода (шатыр), в желтых кулядже, белых чулках, башмаках, в красных шапочках и с палками в руках. У городских садов стояли 40 человек феррашей, которые, поклонившись, пошли впереди нас по два в ряд. Мы въехали воротами «Дервазы-Шахзде-Гусейн», у которых построена чрезвычайно оригинальная и красивая мечеть Имам-Заде-Шахзде-Гусейн. Здесь похоронен шах-Гусейн, и здесь же есть бест (убежище), где скрываются преступники, а иногда и должники от преследования кредиторов. Порою и сановники, недовольные шахом, уходят в бест, и если шах нуждается в сановнике, то его претензию удовлетворяют и он возвращается на службу. По древним обычаям, силой никто не имеет права взять укрывшегося в мечети. Духовенство кормит на свой счет всех живущих там.

Город Казвин окружен стеной, как и все города в Персии; но он не в состоянии защищаться от неприятеля, хотя по расположению мог бы быть первокласною крепостью, невзирая на то, что лишен проточной воды. Этот недостаток был бы еще чувствительнее для осаждающей армии, потому что в самом Казвине много водохранилищ, между тем как окрестности города почти безводны. В городе считается до 1,000 домов и до 60,000 жителей, много базаров, большая торговая площадь, на которой неимоверная суетня: продают хлеб, зелень, огородные овощи, фрукты, саман, дрова, старое платье и обувь. По улицам часто попадаются спуски (яхчал) к водохранилищу. В городе расположены один полк пехоты идо 100 артилеристов. Из мечетей, по [182] своей архитектуре и величине, обращают на себя внимание три: Месчиди-Шах, Имам-Дясума и Шахзде-Гусейн; из зданий же замечателен, кажется, только один дворец Аля-Каны, где нам назначили помещение. Сюда ведет большая алея в 12 сажен ширины и 150 длины, обсаженных платанами и деревьями, похожими на липу; вход во дворец чрез высокий ворота из цветного кирпича на большой двор, посреди которого басейн, окруженный в четыре ряда платановыми деревьями до десяти сажен вышины. В левом углу на дворе четырехугольная и четырехъярусная башня, где содержался лет 15 сын Зилли-султана. Со двора, чрез стену, есть вход в обширный сад, посреди которого красивый киоск; направо от входа дом с несколькими комнатами; в одной из них, в приемной зале, был поставлен столик и на полу пять деревянных и пять оловянных круглых подносов, наполненных сахаром, чаем, сластями и фруктами. Здесь встретил генерала Минквица везир хаджи-мирза-Азис-Сеид, управляющий провинциею за отсутствием паши-хана, который, как важный сановник, живет в Тегеране. Везир, почтенный старик, подслеповатый, с особенным почтением поздравил генерала с прибытием и просил погостить подолее. На втором дворе, в одной из комнат помещается тюрьма. Здесь я видел толстое бревно, по концам прикованное к полу; в верхней части бревна вырублено восемь полукруглых углублений, в которые вложены правые ноги преступников; сверху протянут в кольца железный толстый прут, запираемый при одном конце бревна замком. Кроме того преступники скованы вместе за шею одной цепью. Все они сидят, не в состоянии встать и высвободить ногу. Двое сидели отдельно в углу, прикованные за шею и ноги цепями к стене; двое были в колодках. Одни содержались за убийство, другие за грабеж и воровство. Внутри и извне караул из 20 сарбазов, при унтер-офицере. Всякий посторонний может входить свободно к преступникам, давать им деньги, хлеб и табак.

Из Казвина дорога следует долиной. По левой стороне, в пяти верстах, тянется большой, покрытый снегом, хребет гор: это водораздельный хребет, идущий от Аибурза мимо Тегерана. У подножия гор много деревень; направо же деревни построены в роде крепостей, но все в развалинах и [183] заброшены. Вообще от самого Аракса на путешественника производят неприятное впечатление виды деревень вблизи дороги, потому что почти все они в развалинах и покинуты жителями, которые уходят дальше, в глубь страны. Еще при Магомет-шахе жители терпели от своевольства проходящих сарбазов, которые брали все силой и ни за что не платили. Некоторые деревни, принадлежавшие матери нынешнего шаха, разорены оттого, что она наложила двойные подати. Когда крестьяне объявили, что не могут платить, мать шаха приказала разорить деревни.

От Зиябада до Тегерана и далее, на расстоянии пяти и более верст друг от друга, попадаются большие курганы, все почти вытянутые по прямой линии. Прежде жители разрывали их и находили разные вещи; но правительство, в предположении богатств, скрытых в курганах, стало наказывать разрывавших, и теперь жители боятся даже близко подходить к ним. Я много расспрашивал об образовании курганов; но никто не мог мне ничего объяснить положительно. Можно думать, что в древности это были сторожевые башни.

В деревне Кередж, обнесенной стеной с башнями (в длину по семи башен, а в ширину четыре башни), обращает на себя внимание большой дворец Сулеймание, с тремя дворами и множеством комнат. В одной из зал, на западной стене, нарисован портрет Фет-Али-шаха, окруженного принцами и свитой, а на противоположной стене портрет Ага-Магомет-хана, тоже окруженного принцами из каджарской династии. В 1207 году хиджры, т. е. 73 года тому назад, этот хан взял Тифлис. Стены и потолки разрисованы и украшены зеркалами; окна решетчатые, из цветных стекол. Дворец построен 55 лет тому назад, Фет-Али-шахом, для своего любимого сына Сулеймана-мирзы, почему и назван «Сулейманиес»; но здание начинает разрушаться. Комнаты в нем все холодные. Теперешний шах редко приезжает сюда.

В двух часах или в 14 верстах не доезжая Тегерана, мы имели ночлег в деревне Кенд, раскинутой почти на три версты в длину. Кругом и внутри ее богатые фруктовые сады; посредине, во всю длину, широкая канава. Дворов считается 700. Жители платят податей 2,000 туманов и занимаются исключительно садоводством. Здесь самые вкусные [184] гранаты и фиги, также груши, яблоки и так называемые шишки, величиной с грецкий орех, чрезвычайно сочные и сладкие. В год продается фруктов на 8,000 туманов. Это первая деревня, где жители не говорят по-татарски.

И. ОГРАНОВИЧ.

(Окончание в следующем нумере.)

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Персию в 1863 году // Военный сборник, № 11. 1866