ОГОРОДНИКОВ П.

НА ПУТИ В ПЕРСИЮ

III.

ПРИКАСПИЙСКИЕ ПОРТЫ.

Сегодня, 12 июня, прелестное утро: солнце, тишь и легкая свежесть воды! Ф. зашел проститься со иной и вручил мне письма на остров Ашур-аде, к местному самому значительному торговцу, армянину Назар-Бекову, и переводчику при начальстве астрабадской станции, Рафаилу Никитичу Ежаеву — «чорту», как говорят о нем с гордостью астраханские армяне, замечательной личности, имеющей громадное влияние на соседних тюркмен и заправляющей внешними делами острова; но вероломный перс Хаджи-ага еще не показывается с письмами, а баржа через час должна отойти.

А вот и он белеется в щегольском сардаре, с своею неизменною улыбочкою, и в высокой шапке. «Моя была больна», извинялся он, вручая мне четыре письма, из которых два адресованы на персидский берег Гязь его родственнику, имевшему дела с погибшим закаспийским обществом, Аджи-Асан-аджи-Алиеву (последнее название означает, что он посетил могилу Али), а прочие письма к богатому купцу в Шахруд, тоже обогатившемуся на счет закаспийского товарищества, и в Мешед испаганскому купцу Аджи-абул-Касыму, влиятельному и имеющему торговые сношения с Афганистаном, что для меня не маловажно: по словам Хаджи-аги, этот Касым снабдит меня рекомендательными письмами в Герат и дальше, что облегчит мое путешествие. [266]

Пришел и Шафеев. Кроме нас на рубке никого. Хаджи-ага молча пьет чай, Шафеев курит, Ф. убеждает меня отнюдь не путешествовать по Азия в туземных костюмах, но непременно в своем, а я любуюсь живописными видами многоводных окрестностей Астрахани с разбросанными по берегам Волги аулами (ногайскими деревушками), над которыми высятся шпицы минаретов, увенчанные рогом луны.

Но пристань мало оживлена: на сцене ее снуют бакинские персы и несколько горцев, прикаспийские армяне и группа русских женщин, провожающих очень красивую, видную девушку с толстым слоем румян и белил, таможенный толстяк с красным лицом, в белом кителе и коротких панталонах, два-три полицейских, несколько служащих и управляющий пароходством по Каспийскому морю общества «Кавказ и Меркурий». Между ними юлят ногайцы-носильщики с громадными тюками на спинах, и поодаль всех стоит смуглый, сухощавый мулла в черной чалме, а из-под плаща, напоминающего нашу альмавиву, без рукавов и капюшона, виднеется его зеленый пояс — внешний признак потомков пророка и имамов. Несмело и с легкой иронией поглядывая на христиан, он сел на корточки и с опущенными глазами принялся перебирать четки, бормоча молитву о благополучном путешествии правоверных, за что получит от них милостыню...

Но вот третий звонок — и в 9 часов буксирный пароход потянул нашу маленькую баржу. Отсюда до Петровска 222 мили или 42 часа ходу.

Волжский берег, лежавший перед нами, то покрыт вспаханными буграми, то представляет низмину с тростником и кустами, изредка перемешанными с деревьями; кое-где виднеются татарские постройки с сараями, залитыми водою.

Легко скользят по теченью рыбачьи лодки и суда, а против него тяжело тянутся они на бичевах бурлаками, идущими по колено в воде.

Часто попадаются лодки с одними только загорелыми женщинами, одетыми в белые кофточки и панталоны мужского покроя; это рыбачки и работницы с рыбных промыслов.

В 12 часов мы въехали в один из многих извилистых рукавов Волги, сплошь усеянных островками, то песчаных, [267] то в густой зелени кустов и камыша, откуда несется весенний писк, крик и гам пернатых обитателей болот.

Картинно и тепло! Точно перед вами скользит живая панорама: вид за видом! Острова сменяются купами затопленных деревьев; там выглядывают из воды дома, здесь высматривают из осоки и камыша кустарники, а дальше, на высоком, песчаном островке, раскинулось село с возвышающимся над ним зеленым куполом церкви.

Роскошь, раздолье! Ну, как не разгуляться на таком приволье широкой натуре?!

* * *

На рубке, кроме меня и лоснящегося, как тюлень, рыбопромышленника с массивною золотою цепью и в изумрудных кольцах, никого еще нет, а маленькая палуба завалена преимущественно восточным народом.

— Чье это жилье? обратился я к рыбопромышленнику, указывая на красивое каменное здание в восточном вкусе, возвышающееся над ветхими сараями на берегу, где валялись два барказа и виднелась группа каких-то странных фигур в мужском костюме, в передниках, с окутанными лицами, с едва заметными щелями для глаз и носа.

— Это один из самых богатых рыбных промыслов — Сапожникова.

— А эти фигуры?

— Бабье-работницы, бедовый народ: бранятся хуже рыбаков...

По рассказу рыбопромышленника, женщины овладели работами на этих рыбных промыслах сто лет тому назад и крепко держутся за это, укоренившееся временем, право. Рыбачки пластуют рыбу и, отделив икру от кишок, из которых вытапливается жир, сортируют ее, получая за 1,000 штук 60 коп.; редкая из них справляется более, чем с 1,200 штуками в день. Прочие работы лежат на мужчинах.

По словам рыбопромышленника, теперь лов на море свободен.

— Заплати, говорит он, — за промысловый билет 25 руб. [268] и бери себе участок, а на участки разбито все море, — вот и делу конец! А рыбы всякой здесь много: и красной: осетр, белуга, севрюга, стерлядь, сон. Сомы жирные! Морды отрубаем им, бросаем, а прочее — солим и отправляем в Калугу, Рязань, в подмосковные города: там его любят. Чистяковой рыбы, т. е. мелкой, тоже вдоволь: сазан, судак, лещ, тарань, вобла, жерих, берш, который солится и сушится, много астраханской сельди, называемой бешенкою; из нее вытапливаем жир и тоже солим. Цены на рыбу в Астрахани теперь хорошо стоять. Пуд свежей белуги стоит 3 руб., а в балыке 8 руб.; паюсная икра 32 р., зернистая 28 р., клей 150 р., вязига 35 р., пуд свежей осетрины и севрюги стоит 3 р. 25 к., в балыке 12 р.; паюсная икра 28 р., зернистая 24 р., клей 170 р. Пуд свежего сома 1 р., соленого — 1 р. 50 к.; судачья икра 3 р., сушеный судак 1 р. 80 к. — 2 р. 40 к.; сушеный лещ 2 р. 50 к.; икра из него 50 к.; вобла и вообще мелкая рыба — 40 к.; внутренний рыбий жир, добываемый из кишок, 2 р.; жир из бешенки по 1 р. 70 к. за пуд. Тюлени на Каспийском море с году на год уменьшаются, так что жиру с них теперь вытапливается в Астрахани не более 100 тыс. пудов, цены на который зависят от лова; за пуд 1-3 руб. В некоторых местах Каспийского моря попадается диковинка — коралы.

Я усомнился в последнем, но рыбопромышленник уверяет меня, что он сам видел их у некоторых рыбаков.

— Волга тоже, продолжал словоохотливый астраханец, — разбита на участки, но они там арендуются, смотря по плану, от 300 р. и до 25 т. р. в год.

Из его длинных рассказов о рыбопромышленности передам здесь, как в приволжских станицах вытапливается жир из каспийской или астраханской сельди, называемой местными жителями бешенкою.

Раннею весною, когда эта многоплодная рыба идет сплошными массами из моря вверх по Волге, станичники устраивают в местах улова в земле печи для нагревания воды в врытых над ними железных котлах, емкостью от 100 до 200 ведер. Тут же вблизи ставятся до 20 и больше деревянных чанов, до половины наполняемых пойманною неводами и волокушами рыбою, которая обдается горячею водою из котлов и [269] перемешивается деревянными шестами. Жир, отдаваемый рыбою, снимается ковшами и сливается в бочки. В этом и состоит весь процес жиротопления, а такое заведение обходится в 200-300 р.

* * *

Баржа пошла тише, потому что ветер подул с моря, или, как здесь говорят, началась моряна, в противоположность верховью, когда ветер дует со стороны Волги.

Рыболовные ватаги раскинуты везде, а на более возвышенных береговых местах изредка попадаются калмыцкие кибитки.

Как стрела летит рыбацкая лодка, а в ней беззаботно сидят: один калмык совершенно голый, другой в одной только русской рубахе, а у руля — стоит татарин.

— Вот золотой народец для нашего брата! говорит рыбопромышленник, указывая на калмыков; — наши русские не годятся: дороги и ленивы.

Проехав главный рукав Волги, мы вошли на так называемую россыпь или старое русло Волги; берега скрываются из виду; открылся простор Каспийского моря, которое по своему счастливому географическому положению представляет светлое будущее в экономическом отношении; голова его — Астрахань, богатая рыбою и солью, соприкасается Волгою с нивами черноземной полосы России, с ее фабриками и заводами; южная его часть покоится на рисовых полях и плантациях хлопка, тута (шелковичного дерева), оливы, табаку, сахарного тростника и кунджута (растительное масло) и покрывается рощами разнообразнейших фруктов и лесами могучей растительности северной, почти тропической Персии; правая же его рука — Баку, неисчерпаемый источник нефти, соединяет кавказские богатства с центральною Азиею, ожидающею от нас железного пути на Красноводск и водного, когда Аральское море опять соединится с Каспийским.

Роль последнего уже выясняется теперь: оно сольет материальные и нравственные интересы севера и запада с югом и востоком; факторами в этой общечеловеческой задаче будут служить города Астрахань, Баку, Гязь и Красноводск... Но это вопрос будущего, близкого или далекого, смотря по тому, будут ли или не будут благоприятны условия для свободного развития [270] всех сил и способностей русского народа. А теперь будем продолжать наш рассказ.

В 4 часа пополудни мы остановились у баржи, что сиротинкою выглядывает на хоре, вдали от острова «Бирючья коса», отстоящего от Астрахани на 44 мили. Этот островок служит в настоящее время пристанью для пароходов общества «Кавказ и Меркурий», идущих на серебряковскую пристань, и тут же стоит брандвахта.

Запасшись углем, мы двинулись дальше. Направо тянется полоска островов, а на одном из них виднеется вдали селение и церковь.

Вода здесь сильно мутится волжским илом и даже у Чистой балки, находящейся, кажется, в 80 милях от Астрахани и в 25 от устья Волги, морская вода сильно смешана с речною; от направления ветра зависит степень солоноватости или пресности ее, т. е. годности в употреблению. Примесь пресной воды чувствуется в море на 40 миль от устья Волги, потому что здесь все еще мелко.

* * *

Я спустился в каюту; здесь целая компания с двумя нарядными барынями, говорящими даже о свечах и осетрине не иначе, как по-французски, с астраханским акцентом; а вот и папаша с комерчески бегающими глазами и отвислыми щеками на обрюзглом лице, но в модном костюме; он везет своих деток, по совету доктора, на прогулку до 9-ти-футовой глубины, т. е. до места пересадки пасажиров на пароход.

Комерческий человек оказался комисионером по свечам Крестовникова и дербентской марены; отлично зарабатывает и еще роскошнее живет.

Против дам стоял в интересной позе скудоволосый швед-моряк с выражением на лице, как бы говорящим: «Вы что? А у меня и мукомольная мельница есть, и управляющий-то мне друг-земляк, ну и в голове найдется немножко»... И он на вопросы собеседников глубокомысленно морщил лоб и, вытянув вперед губы, снисходительно кивал головою. На диване, в сторонке, сидел знакомый уже нам рыбопромышленник с [271] изумрудом и девственно-опущенными глазами, против которого помещался какой-то офицер и представитель общества «Дружина».

Началась качка, действующая сильнее на дам, чем на мужчин; обыкновенные последствия ее — бледность и тошнота, а также обыкновенное лекарство — лимоны... Мало-помалу все оставили палубу, но в обеду явились. Обед здесь обязателен: ешь не ешь, а плати рубль. Дамы прилично молчали, едва дотрогиваясь до цыплят не первой свежести; прочие пасажиры тоже с какою-то натяжкою, как-то боязливо ели, сердито поглядывая один на другого, но вино развязало языки.

— Вы в Персию едете? спросил меня скудоволосый швед.

— Да.

— Гм, да! В Персии выньте нагайку и катайте направо и налево — уважать и бояться вас будут! Своего костюма не снимайте: русских и вообще европейцев там сильно трусят, в особенности после того, как в шестидесятых годах сарбазы (солдаты), возвращавшиеся с похода на тюркмен в Шахруд, убили английского купца Лонгфильда; поквитались и жители, и сарбазы за то головами и карманами. Да-а-с! Путешествуйте так, как англичане и французы, а если вы нарядитесь в туземный костюм, всякий оборвыш-сарбаз, которому не понравитесь вы, отдует вас! Бороды не сбривайте, потому что для мусульман она — святыня; без бороды человек не уважается. В опасных местах от нападений тюркмен вы пойдете с персидским конвоем, но не рассчитывайте на него: он первый даст тягу, а в его зарядных ящиках нередко вместо снарядов лежит чурек; ружья их, кремневые или фитильные, тоже ничего не стоят.

Вышли на рубку. Часто попадаются навстречу персидские бакинские шкуны, такой же конструкции, как и наша; они перевозят в Персию, а оттуда к нам преимущественно рыбу.

Представитель общества «Дружина» заговорил о необходимости развития на Каспийском море парусного комерческого флота, увеличившегося с 1868 года вдвое и составляющего в настоящее время слишком 600 судов, принадлежащих разным компаниям и частным лицам. Комисионер оппонировал ему, доказывая насущную потребность в конкуренции обществу «Кавказ и Меркурий», владеющему комерческим паровым флотом на этом море.

— Конкуренция в убыток себе невозможна! горячился [272] представитель общества «Дружина»; — взгляните на годичный отчет общества «Кавказ и Меркурий» за 1872 год: оно получает от правительства помильную плату 368,840 руб., а чистый доход его составлять 256,194 р., т. е. без этой субсидии получился бы дефицит в 107,646 руб.

Пока длится спор, скажу несколько слов о нашем торговом паровом флоте на Каспийском море, в котором первое место принадлежит обществу «Кавказ и Меркурий», владеющему 13-ю пароходами, перевозящими пасажиров по всем портам Каспийского моря без конкуренции и товары с ничтожною конкуренциею общества «Лебедь», владеющего, кажется, всего тремя паровыми шкунами.

Пасажирские пароходы общества «Кавказ и Меркурий», из которых два почтовых — «Константин» и «Барятинский», совершают срочное движение из Астрахани до персидского берега «Гязь», или, как в росписании значится, до Астрабада и обратно, каждую неделю один раз (за исключением нескольких зимних месяцев). Этот путь, в 918 миль, проходится, с остановками в промежуточных портах, в 7 дней и 10 час. и стоит: 1-й класс 42 руб., 2-й кл. 32 руб., 3-й кл. 18 р., а за багаж платится по 1 р. 50 к. с пуда. Из Астрахани же 3 дня и 21 час езды в Баку и обратно; рейсы совершаются два раза в неделю; а из Баку 1 день и 5 час. езды в Красноводск — раз в две недели, точно также, как и из Астрахани и дня и 3 часа ходу в форт Александровск.

Некоторые пароходы отапливаются паром, через проведенные по каютам трубы, и ко всем без исключения применены нефтяные остатки, как топливо, которым нагреваются паровые котлы, пульверизуемые вдуванием водяного пара. Это нововведение приносит много выгод; напр., на пароходе «Константин», который сжигает в год, кажется, 500 тысяч пудов нефтяных остатков, обходящихся по 5 1/2 к. за пуд, каждый рейс из Астрахани в Астрабад и обратно приносит три тысячи руб. экономии сравнительно с антрацитом, стоющим здесь по 28 к. за пуд. Вместе с тем уменьшился труд машиниста и кочегаров, а чистоты больше: золы нет, дыму и искр очень мало.

Кроме комерческого флота, на Каспийском море мы имеем военную флотилию, состоящую из 4 пароходов, 3 паровых [273] шкун, 4 паровых барказов (английской и шведской работы), канонирских лодок и нескольких парусных судов. Здесь тоже мало-помалу нефтяные остатки вытесняют каменный уголь.

* * *

В половине девятого часа вечера мы достигли девятифутовой глубины, где одиноко в водном пространстве стоит таможня и пристань общества «Кавказ и Меркурий» на судах. Здесь мы пересели с мелко сидящей баржи на поджидавшую нас паровую шкуну «Армянин»; перегрузка товаров длилась очень долго, потому что здесь не существует никаких механических приспособлений, сокращающих и облегчающих ее.

Перегрузка эта, сопряженная с потерею времени и порчею товаров, в особенности чувствительна для товароотправителей, и они горько жалуются на медленное и неудачное применение технических требований в углублению русла Волги, которая, делясь в своем устье на множество рукавов, обмелевающих летом до трех футов, прерывает прямое водное сообщение Астрахани с Каспийским морем.

— Это дело морских инженеров, гидротехников, а не путейцев, очень мало смыслящих в этом деле, слышатся протесты и забавные анекдоты о последних.

До сих пор затрачено около двух милионов руб. на заграждение некоторых рукавов Волги для устройства фарватера в рукаве Камызаке; в одном месте закроют, а неподатливая Волга пробьет себе новый путь по песчано-илистой почве или углубленное место занесется илом и песком; а от дамбы, проведенной на 5 верст в море от Шараповой косы, не осталось и следов...

Устройство обходного канала из Астрахани к серебряковской пристани не выдерживает критики, а работы по углублению русла Волги землечерпательными машинами, которые производятся теперь в виде опыта, вряд ли приведут в благоприятным результатам, ибо наносы мало-помалу уничтожат асигнованные на это дело 200 тысяч рублей. Теперь носятся здесь слухи, что в скором времени важный недостаток Волги будет радикально устранен новыми затратами милионов по проекту г. [274] Тизенгаузена, но которому от Камызака устроят сплошные плотины со шлюзами, предохраняющими от наносов, и с тою»же целью калмыцкие рукава закроются, а из Камызака проведется отводный канал. Все ждут этого времени, и вероятно, чего-нибудь да дождутся!

* * *

Я уже говорил, что «Армянин» — грузовой пароход, а потому каютного помещения для пасажиров на нем не имеется, но меня поместили в капитанскую или общеслужащую кают-компанию.

В 12 ч. ночи мы двинулись по легкой зыби моря дальше, а на другой день проснулись с сильною качкой.

На палубе от сырости скользило; один из пасажиров, поскользнувшись, упал на стеклянный колпак, прикрывающий отдушины в кают-компании, и разбил стекло.

— Что стоит? обратился он к служащему.

— Ничего; компания богата...

Палуба пестрит пасажирами и матросами восточного типа, в разнообразных головных уборах и костюмах; тряпье, мешки, ковры и одеяла ярких цветов, на которых они сидят или лежат, изредка перекидываясь тихим, вялым словом, сплошь устилают ее, а у кормы стоят две русские бабы, солдатские жены. Вообще на Каспийском море между пасажирами мало встречается русских, и если и есть, то служащие.

Я всматриваюсь в грубые лица матросов из бакинских персов, из которых преимущественно состоят экипажи в здешнем паровом и парусном комерческом флоте. У них бороды сбриты, щетинистые усы окрашены в черный или рыжий цвет, а ладони рук, пятки ног и ногти — в оранжевый; на головах или пропотевшая тюбетейка, или мохнатая шапка; кто в короткой, по пояс, рубахе, а кто в рваной, заплатанной куртке, потом шаровары, подпоясанные кушаком, и башмаки с загибающимися вверху острыми носками, оканчивающимися ремешком.

На «Армянине» 12 матросов; капитан не нахвалится ими.

— Акуратны, ловки, работают хорошо и без праздников, разве только кроме рамазана, говорит он, — но главное — не пьют; [275] в этом их важное преимущество перед русскими матросами, с которыми много хлопот: придешь, напр., в Баку: нужно ехать дальше, а они закутили; разыскивай их по кабакам, а если не найдешь там, так значит ищи в полиции. Много, много возни с ними!

Впрочем, и с персами не мало хлопот: редкий из них прослужит всю навигацию, — проработает месяц, другой, и уходит домой или на другое судно; к тому же все они без исключения теряются, трусят во время опасности.

Простые матросы получают в месяц 12-14 руб., рулевой — 16-18 р., а боцман — 20-25 р.

Шкипера тоже преимущественно из персов, и хотя, по последнему трактату с Персиею, суда под персидским флагом не имеют права плавать по Каспийскому морю, но фактически весь наш комерческий флот находится в их руках.

Когда я размышлял об этом факте, мне вспомнился рассказ астраханского губернатора в последнее мое свидание с ним; указывая на карту, он говорил: «Многие из цветущих сел на прибрежных островах, напр., на Вахрамеевке: Разбугорье, Гришкино, Тишковка и др., не признавали до сих пор никакой власти и слышать не хотели ни о государственной, ни о земской повинностях. «Мы вольные», говорили они. Приезжаю я к ним, приняли хорошо; я пообещал им исходатайствовать перед правительством утверждение за ними их земли, и теперь они встречают меня восторженно: украшают дома флагами, расстилают ковры, паруса. Все жители этих деревень — рыбаки и отважные моряки; из них выйдут отличные шкипера для нашего комерческого флота, который, чувствуя насущную потребность в том, принужден довольствоваться теперь персами сомнительного достоинства... Я получил разрешение устроить здесь четыре мореходных училища, где будут обучаться преимущественно наши островитяне-рыбаки; окончившие курс в этих училищах имеют право на получение диплома для поступления в шкипера.

Впрочем, между шкиперами не мало немцев, славящихся своею акуратностью; между машинистами и капитанами много шведов, а помощник нашего капитана, маленький, нескладный итальянец, служивший матросом на заграничных судах, все чего-то [276] ищет вдали моря, с биноклем в руках. Капитан говорит, что он его «взял с улицы», за то этот добродушный итальянец не сходит с палубы, между тем как лоснящийся толстячок...

Качка усиливается. Я разделся и прилег на живот в каюте, что убаюкивает и несколько предохраняет от морской болезни.

В 10 часов вечера показались редкие огоньки Петровска. Очень темно и бурливо; опасаясь мелей при входе в мол, пароход остановился вдали от него и только с рассветом подошел поближе к нему и бросил якорь в 300 саженях от берега. Доставка пасажиров на берег производится на лодках, управляемых большею частью персами; в самому же молу, защищенному с ZO, O и NO, по причине обмеления порта пристать нельзя; он будет продолжен и углублен.

Прямо перед нами скучно выглядывают артилерийские казармы и военные госпитали, у подножия которых, по легкому скату берега, стелется маленький, беленький городок с однообразными постройками; правее, на возвышенном месте, стоит мрачное укрепление, а в стороне, как будто сторож его на часах, одинокая башенка, а там, на заднем плане, особняком высится маяк; эта картина обрамляется слева вздымающимися горами, по ребрам которых, обнаженных местами, стелятся тени то яркой, то темной зелени кустов и лесов. Солдаты удят рыбу, сидя на громадных камнях, окружающих мол и обессиливающих удары волн; вдали моря белеются паруса трех шкун; у берега их тоже не более да маленький грузовой пароход «Лебедь».

Петровск представлял прежде важное значение по снабжению кавказской армии провиантом с Волги и еще недавно имел военные госпитали на 600 человек, сокращенные теперь на 150 человек и служащие преимущественно для войск, отправляемых из России через него в Туркестан; торговые же операции его ограничиваются в настоящее время отправкою в Астрахань кож и топленого сала, но если он соединится ветвью с ростово-владикавказкою железною дорогою, то, без сомнения, его торговое значение увеличится, ибо товароотправители из Персии и Закавказья в Россию предпочтут эту дорогу и далее через [277] Ростов на Дону затруднительному пути по мелководному устью Волги, с его разорительными пересадками.

* * *

В Петровске к нам присоединились две пасажирки, родные сестры, едущие из Петербурга к папаше в Баку; одна из них, с легкомысленными наклонностями и иссера-зеленоватых лицом, только что окончила патриотический институт, другая — слушательница акушерских курсов, в матросской лакированной шляпке, девушка довольно серьезная.

Пароход двинулся далее в гор. Дербенту, отстоящему от Петровска на 71 милю или на 10 часов хода.

Вид чрезвычайно живописный!.. Аул Тарки, с замком или дворцом шамхала Тарковского, гнездится в высоком ущелье обнаженных гор, над которыми парят несколько белохвостых орлов. Эти горы составляют северный склон кавказского хребта и Тарки замечателен тем, что он составляет крайний предел распространения гвоздеобразных письмен на север. Сен-Мартен полагает, а Бюрнуф подтвердил, что гвоздеобразная надпись иссечена здесь в скале, по распоряжению армянского царя из поколения Арзакидов, для увековечения его победы над хазарами, разгромленными им в их собственной земле.

Смотря на эти высокие горы, я вспомнил с мельчайшими подробностями мою недавнюю экскурсию через них в ближайшую нефтяную долину. Помню, как подъезжая в Петровску на лихой тройке словоохотливого Ивана, местного старожила из молокан, я все еще находился под сильным впечатлением путешествия по Кавказу, этому картинно-роскошному уголку России, который то ласкает взор и нежит чувства туриста, то взбудораживает в нем жолчь, наводит на грустную мысль: седой Кавказ все еще выглядывает младенцем, непонимающим, как справиться с богатствами края.

— Иван, обращаюсь я в ямщику, — нет ли в окрестностях Петровска нефти?

— Под Петровским, судырь, в горах живет татарский князь, большой приятель Петру Васильевичу, капитану; в гостинницу к нему я завезу вас, а там что день бывает князь; нефти у него страсть как много! [278]

На другой же день я уже приятельски беседовал за бильярдною игрою с мясистым князем, обладающим окладистою бородою и низким лбом, бычачьими глазами под нависшими бровями и орлиным клювом, многими регалиями на мощной груди и несколькими тысячами десятин земли.

— Спадет жара, говорил он мне, прицеливаясь кием, — конвой оседлает коней, поедем ко мне в аул, покажу нефть, хорошая нефть; строй фабрику.

— Поезжайте, поезжайте к нему, старый приятель! Вот только этого там не увидишь, нашептывал мне содержатель гостинницы, отставной капитан, щелкнув себя по воротнику и прикусив кончив языка; — здесь выпить со мною — молодец! А там — ни-ни-ни... Правоверный! Опаска берет и пример нужен — непременно пример!

Капитан вперил в меня долгий, пронизывающий и даже несколько смутивший меня взгляд, точно говорил: «Понял ты эту штуку мудрен-у-ю?.. Где тебе!.»

Близятся сумерки; мы с князем, в сопровождении трех черномазых и сухопарых конвойных, направились мелкою рысью к горам. Кругом тишь, изредка нарушаемая отрывистым говором татар, а легкие порывы ветерка освежают нас.

Въезжаем в горы.

Узенькая, усеянная осколками тропинка змейкою вьется по крутому, обрывистому ребру их, но кони чутки: привычно ступают они по ней, слегка вздрагивая, когда камень сорвется из-под копыт у них или глыба, где-то вблизи, с грохотом спускается в пропасть. Князь впереди, конвойные сзади меня озабоченно следят за мною. Теперь не до поэзии: думаешь, как бы целым вскарабкаться на вершину, а она, слившись с облаками, кажется недосягаемою...

По вот кони слегка заржали и вынесли нас на широкое плато, где вдали едва виднеются безобразные развалины бастиона.

Князь торопится; мы пустили коней вскачь, а темь еще быстрее летит на встречу нам, что затрудняет спуск с горы, сплошь покрытый камнем и кустами. Наконец показались в темноте редкие огоньки аула. Залаяли псы, послышался тихий оклик; князь ответил, и кони, фыркая, стали перед черною, неопределенною массою... Мы вошли под открытый навес [279] сакли и я, избитый утомительною ездой, бросился на широкую скамью и крепко уснул. В ужину меня разбудили. Сонный слуга уставил вместительный стол пучками лука, укропа, салата, сухим чуреком и подал ребро жирной баранины с душком; хозяин разрезал ее охотничьим ножом на куски, а пальцы заменяли нам вилки.

Вошел младший брат князя и, не смея сесть в его присутствии, ужинал стоя, нередко перекидываясь с ним вялым словом. Вскоре вбежал запачканный сынок князя; поцеловавшись с отцом, он намеревался уже влезть на стол, но моя цепочка привлекла его внимание; он бойко подошел ко мне и, доверчиво опершись о мое колено, стал играть с нею и... тут же крепко всхрапнул. Его убрали; да и мы разошлись на покой, предварительно условившись ранним утром отправиться в нефтяным источникам, расположенным в 15-ти верстах от аула.

Отведенная мне низкая, сплошь обитая и устланная персидскими коврами комната, с развешанным по стенам оружием, оправленным в золото, серебро и драгоценные камни, своею приятною прохладой манила к неге, но физическая усталость взяла верх: с мыслью о том, что этот приют восточной лени, с массивными свертками дорогих материй и тюками ковров, более походил на складочное место легко приобретенных богатств князя, чем на спальню, я уснул.

В пять часов утра, освежившись ключевою водою, я уже был на ногах. Князь ожидал меня под навесом, куда подали отвратительный кирпичный чай и такого же достоинства баранину, но за то как сказочно-хороша красавица княжна, пугливо-любопытный взгляд которой случайно поймал я в окне... на одно только мгновенье!.. Она скрылась, а кони нетерпеливо ржут...

В сопровождении нукера, мы лавировали между беспорядочно раскинутыми саклями аула; подо мною был великолепный вонь белой масти; князь — на арабском скакуне: он был любитель и знаток лошадей.

Перепрыгнув горный ручеек, мы переехали по каменистому дну мелководной речонки и, свернув вправо, спустились в лощину, а поднявшись в горы, въехали в пересеченную долину [280] с запахом нефти, — тема, удобная для разговора даже с сосредоточенным князем: барыш — это чувствительная струнка, развязывающая язык у людей его масти, а он принимает меня, благодаря пылкой фантазии капитала, не за туриста, а за агента столичного капиталиста, выбирающего удобное место для постройки нефтяного завода.

— Строй фабрику: деньги твои, нефть моя, барыш пополам; коня подарю, обращается ко мне князь.

Несмотря на девятый час утра, зной чувствителен, а атмосфера, от испарений пропитанной нефтью долины, тяжела; где же источник, питающий ее воздух и почву? Князь не ведает, а немного знаний — и богатства хлынут из недр земли широким потоком! Но у князя есть баранина, регалии, лук, и ему больше ничего не нужно.

— Князь, пить хочу.

— Там... указал он мне вдаль, на широко разбредшееся стадо овец.

Подъехав туда рысью, повелитель — бог-весть за что — на приветствие пастухов разразился громом и молнией; глаза его налились кровью, показалась пена у рта. Младший из пастухов держал в руках недоеденный пучок луку, но у обоих под нависшими бровями глаза горели лихорадочным блеском, отражающим то мрачную ненависть, то покорность раба и апатию правоверного; их черствые, истощенные лица с непомерно-горбатыми носами, тонкими дубами и редкими волосками вместо усов и бороды, их дырявые рубахи до пяток да рваные шаровары, обнажавшие кости да кожу, их грязные тряпицы, прикрывающие черепа от палящих лучей солнца, — вот в каком виде предстояли эти несчастные пред своим повелителем, наделявшим их ни за что, ни про что ударами нагайки.

Между тем я спрыгнул с коня и освежился ключевой водой.

Успокоившись, повелитель щурился вдаль, а рабы с любопытством озирали меня.

— Это что? обратился ко мне старший из них, вынув из кармана шаровар два осколка блестящих металов: чистой меди, и мне, как не специалисту, трудно было решить вопрос о другом куске: серебро ли это было, отливавшее свинцовым [281] блеском, или же кусок этот принадлежал к так называемой «благородной свинцовой формации», т. е. в той комбинации, при которой вещества, составляющие жилу, лежат всегда в виде отдельностей.

Не желая питать подозрительность дикарей, я сдерживал попятное любопытство и ощущение при мысли, что я нахожусь, может быть, в нескольких шагах от богатейших рудников драгоценных металов, доступных пока только пастухам и их повелителю, — небрежно ответил:

— Это медь, а вот это — блеск свинца.

— Серебро! ткнул пальцем старик в осколок белого метала.

— Где достал?

— В горах много...

В этот момент князь быстро обернулся к нам и, сурово взглянув на пастуха, прикрикнул на него по-татарски; тот отошел в сторону.

— Возьми деньги за руду! сказал я ему вслед; он отрицательно качнул головою.

— Так подари мне.

— Возьми.

— Едем, скорей, большая жара будет! торопил меня князь.

Час спустя мы прибыли к нефтяным ключам, младенчески эксплоатируемым армянином, который за ничтожную плату арендует их у князя.

Отдохнув на разостланном ковре под открытым небом и запив теплою водой из тыквы знакомую нам баранину с душком, мы крупною рысью возвращались домой — я с проклятиями на испытываемый мною ад, а князь был полон надежд.

— Строй фабрику; земля моя, деньги твои; двух коней подарю, облитый потом, с одышкою убеждал он меня.

— Нефть — дело хорошее, но свинец, медь, серебро — лучше.

— Строй фабрику... покажу тебе медь, свинец... этих коней подарю...

Он указал глазами на своего скакуна и славную лошадь подо мной.

Выводить его из заблуждения на мой счет в том, что я [282] турист, а не агент, теперь было бы неудобно, ибо, в противном случае, не пришлось ли бы мне одиноко возвращаться в Петровск на своей собственной паре, а не на скакуне? Вот почему, отмалчиваясь насчет фабрики, я напирал на эксплоатацию рудников, без сомнения, ему не безызвестных. Но он твердил свое:

— Строй фабрику... коня подарю...

Подъезжая к аулу, я вспомнил, что завтра ранним утром мне предстоит дальнейшая поездка в глубь Дагестана, и, простившись с князем, поскакал в Петровск морским берегом, над которым громоздились скалы с аулом Тарки.

К вечеру следующего дня я уже был в Темир-хан-Шуре, этом гнезде лихорадок и административном центре Дагестанской области.

Расположенный в знойно-влажной котловине, он своими невзрачными домишками с наглухо-закрытыми ставнями, выжженными пустырями, томящею тишью пыльных улиц, представляет пустынный вид. Кое-где покажутся два-три солдата в сорочках, протащится баба с лукошком да арба проскрипит, — еще тоскливее заноет в груди; хочется бежать куда-то в манящую даль!..

Вошел в гостинницу — душно и здесь: мухи, комары, запах клопов да неотвязный хозяин в комисариатском сюртуке, с воспаленными глазами, подвязанной щекою и облупленным кончиком носа, — невыносимо!

Усталь страшная, а спать нет мочи: пот льется градом, ну точно в паровой бане! У меня разболелась голова и я вышел в садик при доме; там прогуливался в наглухо-застегнутом сюртуке горный инженер с болезненным цветом лица и некоторым лоском в манерах.

В дороге знакомишься быстро; оказывается, что мой товарищ по страданиям, князь М., командированный из Тифлиса для исследования каких-то рудников, схватил здесь лихорадку и застрял; кроме того, не подлежит сомнению, что он жертва бессилия научных приемов по части открытий рудных месторождений.

— Рыщем, рыщем по горам, тратим время и деньги, а в конце-концов оказывается, что овчинка не стоит выделки, плакался он мне. [283]

— Чем же вы руководствуетесь в ваших поисках? спросил я его.

— Без сомнения, геологиею, горным искуством и практическими правилами, почерпнутыми из опыта. Например, последний указывает нам на большую вероятность найти рудные месторождения в гористых странах, чем в ровных, скорее в первобытных горных породах и древних осадочных, нежели в пластах новейшего образования. Наконец, источники, содержащие металы, также известные растения.

Я возразил ему, что все эти указания опыта доставляют только вероятие к открытию рудников, но в действительности они редко служили путем к ним. История говорит нам, что открытие большей части месторождений произведено не научным путем, а совершенно случайно; так, напр., на калифорнские сокровища наткнулся утахский мормон, а богатые серебряные рудники Колорадо и Аризона сделались известны благодаря путешественникам, фермерам, охотникам, без всякого содействия науки.

— Не дожидаться ли и нам подобных случайностей? спросил он.

— Не дожидаться, а искать их.

— Но каким образом?

— Во время ваших экспедиций сближайтесь с горцами, заставьте полюбить себя; они ответят вам доверием, но предварительно снимите военный костюм и облекитесь в скромный, более соответствующий вашей професии. Пастух, вечно бродящий под открытым небом, знаком с оврагом и лощиной, знает каждый камень и скалу родного места; он вам укажет путь к желанной цели.

Не упоминая М-ву о месте встречи с пастухами, я сообщил ему о их драгоценной находке.

— Из этого-то факта и вытекает ваш совет?

— Из него и других.

— Но это удивительный случай! Горцы так недоверчивы, они смотрят враждебно на нас и...

— Не знаю, что руководило ими на этот раз: любопытство, расчет или простодушие, но уверен, что эти дети гор знают места сокровищ, и если скрывают их, то или из невежества, — тогда они ваши, — или же из ненависти к нам, пришлым [284] людям, — тогда они останутся тайной для вас. Вспомните характеристический рассказ одного путешественника по центральной Америке, как какой-то мисионер иезуит, пораженный изобилием золотых украшений индейцев, выманил у них согласие показать ему источник сокровищ. В условленный день он, с завязанными глазами, едет с ними и, под шумок беседы о суете сует мира сего, возится с четками, но вот остановились, сняли с него платов и... он увидел перед собою драгоценный рудник... В сладострастном упоении впивался глазами в него смиренный патер, но бессердечные дикари, снова накинув ему на глаза платок, тем же путем доставили его обратно домой, причем поднесли ему пригоршню... зерен от четок, с словами: «святой отец растерял их дорогою, мы подобрали и возвращаем ему». Индеец перехитрил иезуита.

— Рассказ похож на анекдот.

— А анекдот черпает содержание из факта.

— Во всяком случае, обобщив нашу беседу, бесспорно придем к заключению, что если геология и горное искуство соединяются, чтобы самым совершенным и целесообразным способом извлечь из земли ее сокровища, то горное дело, в свою очередь, не должно пренебрегать людьми, близко стоящими к природе и основательно знакомыми с местностью, где предполагается производить изыскания рудных месторождений.

— Совершенно верно, и вам остается только поделиться этим выводом с вашими товарищами по професии.

— А до тех пор у меня одна забота, одно желание, — избавиться от невыносимо мучительной лихорадки, приближение пароксизма которой я чувствую. К хине я уже попривык, она больше не действует.

Последние слова князь произнес с лихорадочною дрожью в голосе, и простился со мною. Больше я его не видал.

* * *

Спустя дня два жизни в этой мертвящей трущобе, я поехал дальше. Города, национальности, впечатления быстро сменялись и совершенно стушевали факт моей встречи с пастухами, а теперь он кстати всплывает на свет божий. Но оставим воспоминания и полюбуемся видами гористых берегов, в виду которых [285] мы едем по темно-зеленым водам теперь успокоившегося Каспия, делая 8 узлов или 14 верст в час. Здесь тянется цепь Табассаранских гор, по ребрам которых местами ползут клочки облаков, а там дальше, охватив вершину разнотенной горы, они то дымятся, то, разорвавшись, висят хлопьями. Внизу тянется узкою полоскою низменный песчаный берег, по которому проектирована петровско-бакинская железная дорога.

Белеется маяк гор. Дербента, который темною полоскою ползет в гору с зеленеющею вершиной, кое-где облепленною облаками, а там дальше виднеется снежная вершина Шах-дага (царской горы), высотою в 18 тысяч футов.

В 6 часов вечера пароход остановился в 100 саженях от берега; направо крутой его скат испещрен полосами марены, пшеницы и виноградников, гранями которых служат темные обрывы — ложа весенних горных вод; прямо перед нами наверху темнеют стены обширной цитадели с белыми зданиями в ней, а далее терасой стелется маленький город с зелеными куполами церквей и мечетей и редкими садами и переходит на песчаную гладь низменного берега, сливающегося с морем.

Здесь порта нет; суда стоят на открытом рейде и во время свежего ветра или буруна сообщение с берегом невозможно, а поэтому пасажиры и груз, назначенные сюда, идут дальше в Баку, где передаются на пароход, поддерживающий сообщение с Дербентом. Сегодня глубокие воды у берега спокойны и к нам подъехал на маленькой лодочке матрос, русский, с судна, стоящего здесь на якоре. Я нанял его лодку и мы скоро пристали к ветхим подмостках, служащим яко бы пристанью; пришлось вскарабкаться на них с помощью плеч лодочника и сильных рук армянина, беседовавшего здесь с двумя лезгинами и горным евреем, одетым в местный костюм; поодаль от них, на берегу, расхаживал таможенный в белом кителе и полицейский, а подальше две дамы с военным доктором, кажется, бросились бы в море от томящей их скуки, да два извощичьих фаэтона ждали пасажиров.

— Вы останетесь в городе? спросил меня полицейский.

— Нет, а что?

— Пашпорт бы... [286]

За 60 копеек в час извощик-лезгин обещал объехать со мною весь город, окаймленный с двух длинных сторон остатками древних стен, направление коих до сих пор еще не исследовано, но здесь они слывут под именем «Искандеровых»; на одной из них открыта Бартоломеем сассанидская надпись.

В низменной части города беспорядочно раскинуты невзрачные домики из местного желто-серого известняка-ракушника, с плоскими крышами, а некоторые и с навесами, под которыми, на голой земле или на коврах, сидят правоверные с типичными лицами; у иных во рту дымятся тонкие чубуки; тут же, под легким шатром из древесных ветвей, несколько человек справляют обычный свой кейф. Далее, кверху, рядком потянулись низенькие мазанки с плоскими крышами, это казармы; на гимнастической площадке солдаты прыгают на козла; несколько татарченков глазеют на них. Вот надпись на казарме «школа», а за нею — акуратные домики из местного известняка с маленьким садиком; здесь помещается госпиталь; рядом с ним большой городской сад с широкоразросшимися акациями, примыкающими также к древней стене, над которою возвышается маяк.

Я прошелся по этой стене, имеющей в ширину около 1 1/2 сажени и в высоту более двух сажень, с полукруглыми выступами, где видны хорошо сохранившиеся надписи. Она тянется с берега по крутизне в цитадели, но, как говорят, лет тридцать тому назад она вдавалась еще на 100 саженей в море, где и теперь заметны остатки морских сооружений. Жителям дозволяется разбирать эти стены на постройки, но цемент, связывающий их камни, до того прочен, что жители нередко предпочитают ломать новый камень в горах, расположенных в двух верстах от города. Проехав городской сад с клубом, почту и площадку с церковью, мы свернули в Большую улицу, унылого вида, от которой влево шла другая улица, с базаром под навесом и лавчонками с разною мелочью: железным ломом, веревками, с сухими и свежими фруктами: вишня, черешня по 3 копейки за фунт, сочная алуча, в роде кисловатой сливы зеленовато-желтого цвета, которую едят неспелою, что, как говорят, не вредит, если только есть ее не натощак.

Отсюда извощик направился в узенькую улицу, в которой сакли тесно жались одна к другой; я пожелал осмотреть [287] внутренность одной из них; переговорив с встречным лезгином, извощик подвез меня в невзрачной сакле, примыкающей в другой древней стене, отверстие в которой служило входною дверью туда; узенькая лестница вела на крышу сарая, смазанную отвердевшим черным киром, т. е. растопленною массой земли, пропитавшеюся нефтью. Здесь мы обождали, пока хозяин, ушедший предупредить женщин, не вернулся и повел нас другою лесенкою во внутренний дворик, где бросилась на меня ощетинившаяся собака; придавив ее ногою, хозяин пропустил нас во внутренность жилья, в две маленькие, низенькие комнатки с полом, устланным дырявыми коврами, и с единственною старушонкою, которой лета дозволяли быть в присутствии христианина с открытым лицом, прочие же женщины скрылись. В одной комнатке, кроме поставца с посудою у стены, ничего не было; другая служила спальней и кладовою, где виднелись припасы и свертки постелей. Отблагодарив хозяина тридцатью копейками, мы пошли к экипажу, вблизи которого собралась кучка зевак.

— Тамаша (осматривал), говорил он им, указывая на меня пальцами.

Едем обратно. Вдали, по косогору, виднеется участок земли, покрытый кривыми кольями, стволами и обрубками дерева, — это мусульманское кладбище.

Вон стоит группа лезгинок в длинных чадрах, кто в белой кисейной, а кто в бумажной, красного цвета или клетками; они с лукавым любопытством поглядывают из щелей их. На встречу нам идет несколько мальчишек; один злобно глядит на меня и, бледнея, бросает камнем в экипаж. Проезжаем мимо старых казарм с бойницами, заложенными теперь тряпьем и разною дрянью.

В раскрытые окна маленьких сакель с сквозными проходами виднеется нищенская утварь. Кругом общее невежество, апатия и бедность-нищета.

Еще недавно Дербент производил ежегодно на милион марены, из которой добывается красная краска до двенадцати оттенков, самым несложным способом: толченый корень кипятится в воде, вот и все. До 40,000 дагестанцев работали на дербентских плантациях марены, приносящей доход только спустя 8 лет после посева, следовательно, требовавшей [288] больших затрат, но хорошие цены на нее до сих пор, колеблющиеся между 11-12 рублями за пуд, щедро вознаграждали производителей; теперь же, когда гарансиновые краски из марены вытесняются недавно изобретенным ализарином, искуственным крапом, приготовляемым из антрацена, получаемого из каменноугольного дегтя, этот главный продукт дербентской торговли упал до 8 рублей и жители переживают теперь опасный кризис!

Кроме лезгин, коренного населения города, армяне также занимались мареною, скупая участки земли по 18-20 руб. за десятину, но теперь они преимущественно разводят виноградники, из которых приготовляется довольно изрядное вино, в особенности красное, стоющее здесь 4-5 руб. за ведро. Пальма первенства в местных винах принадлежит г. Кочергину, как слышно, здешнему агенту общества «Кавказ и Меркурий».

Кроме того жители занимаются в незначительных размерах торговлею «наплывом», идущим в столярном деле на фанир. Этот довольно ценный нарост на стволах грецкого ореха собирается в окрестных лесах, состоящих большею частью из мелкого дубняка, негодного для бондарного дела, в котором так сильно нуждается наше нефтяное производство.

* * *

— А мы уже хотели послать разыскивать вас, добродушно улыбался мне толстяк-капитан, когда я вернулся на пароход, немедленно двинувшийся дальше — в Баку, до которого отсюда 176 миль или 21 час ходу.

Мое место в кают-компании было занято новою пасажиркою, с немецким типом лица и с ворохом тряпья; пришлось перебраться в душную каюту, шириною в два шага, на верхней койке которой лежал тоже новый пасажир — элегантный армянин из Тифлиса, с толстою цепью и в перчатках. Он поставляет провиант красноводскому отряду и был подрядчиком во время подвигов его родственника, замечательного в истории «цивилизации тюркмен» полководца Козов-Мора или, как его здесь называют, Козомора, хотя он совсем не коз морил, а наших же солдат и соседних тюркмен, но я возвращусь к немке из орловской губернии, едущей в Баку в родной сестре на поиски жениха, которого [289] она непременно найдет, ибо, во-первых, в писании сказано: ищите и обрящете, а во-вторых, на Кавказе в женщинах такой же недостаток, как, положим, в Петербурге — в неблагонамеренных чиновниках. Капитан говорит, что здесь нередко отважные служанки женят на себе даже офицеров кавказской армии, а уродливая сестра моей новой знакомки-немки сразу пронзила мягкое сердце кривого химика на заводе одного туза; мало того, она выписала другую свою сестру и тоже выдала замуж; теперь очередь третьей.

— Женихов в Дербенте не меньше, чем в Баку, оправдывается она, — и я бегу туда от дербентской скуки, а совсем не с целью устроить карьеру.

— Вы бы в Астару, там наверняка, ибо свирепствует голод, а климат — предрасполагающий к брачным узам, советует ей один пасажир.

Я поспешил с ней познакомиться, потому что сестра ее живет на нефтяном заводе Сураханы, который я намерен осмотреть; знакомство с местной жительницей облегчит мне доступ на завод; мы условились, что если за немкой не будет прислав экипаж в Баку, я ее довезу к сестре, а она, в свою очередь, поможет мне достигнуть цели моей экскурсии безотлагательно.

* * *

Гористые берега, в виду которых мы едем, сменились пустынною гладью, покрытою песками и голым известняком, по которой местами разбросаны сторожевые башенки, уже отслужившие службу.

Проехав апшеронский маяк, устроенный после того, как пароход «Куба», долго занимавшийся исследованиями Каспийского моря, погиб у близь лежащих в море скал, а вместе с ним погибли и многолетние труды экспедиции покойного Ивашинцова, — мы вошли в пролив между Апшеронским мысом и островом Святым, где находится отличная якорная стоянка, служащая спасением для судов, проходящих вблизи его во время сильных штормов. Вот показались высунувшиеся из воды скалы, — это Лебяжьи острова, местами сплошь покрытые почтенными белыми бабами и бакланами, но между ними ни одного лебедя.

П. Огородников.

(Окончание в след. книжке.)

Текст воспроизведен по изданию: На пути в Персию // Дело, № 11. 1875

© текст - Огородников П. 1875
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Дело. 1875