ДОМОНТОВИЧ А

ДОМОНТОВИЧ А.

Воспоминание о пребывании первой Русской военной миссии в Персии.

Вторая поездка в Тегеран в составе военной миссии.

(См. «Русская Старина», март 1908 г.)

Обратный путь в Россию. – Екатеринодар. – Приготовление к вторичной поездке. – Офицеры и урядники военной миссии. – Владикавказ. – Два пути в Баку. – Баку-Энзели.

Обратно в Россию я ехал тем же путем и тем же способом на почтовых верховых лошадях, но уж конечно не с такой поспешностью. В Тавризе, где уж не было Кребеля, я только переночевал и безостановично продолжал путь до Тифлиса.

В Тифлисе я доложил о результате командировки и получил разрешение, согласно контракта, выбрать по своему усмотрению в состав военной миссии трех офицеров и пяти урядников.

В Екатеринодаре я предполагал делать все приготовления к отъезду в Персию, где нам предстояло пробыть три года, следовательно, в отношении сборов было о чем подумать.

Во время моего пребывания в Тегеране я неоднократно замечал, с каким обидным недоверием смотрели там на иностранных офицеров, приезжающих в Персию налегке, как бы с единственной целью нажиться. Я постарался как можно шире обставить себя в материальном отношении. Прежде всего нужно было обзавестись хорошим выездом. Чудная пара рослых [212] вороных черноморских упряжных лошадей уже была, недоставало экипажа. По отношению обмундирования из прежней моей службы в Кубанском войске осталось только уменье носить казачье платье, а это не последнее дело. Весьма неказистую фигуру представляет человек, нарядившийся в незнакомый ему казачий костюм. Такие люди, часто встречающиеся на Кавказских минеральных водах, создали даже особый тип московского черкеса. Так как на время командировки в Персию я снова был зачислен по Кубанскому войску, то платье и в особенности дорогое оружие и седельное снаряжение нужно было заводить заново. Чтобы не задержаться с дальнейшими приготовлениями, я тотчас же обратился с рапортом наказному атаману Кубанского войска, прося о назначении трех урядников, двое остальных должны были быть взяты из Терского войска. Вместе с тем я телеграммой запросил есаула Браткова, желает ли он ехать со мною в Персию, упомянув о содержании около пяти тысяч рублей на русские деньги. Есаул Братков в то время находился в Ставрополе, занимая должность командира Ставропольская казачьего юнкерского училища. В ответ я получил телеграмму, выражающую весьма радостное его настроение: «согласен, согласен, согласен, Братков». Познакомился я с ним месяца за четыре до того. Не скажу, чтобы это знакомство было близкое, я видел его не более двух раз и то в большой и пожалуй в слишком веселой компании, но он остановил на себе мое внимание своей оригинальной, резко очерченной натурой. Происходя из офицеров бывшего линейного войска, он отличался твердым и самостоятельным характером. Малообразованный, но нахватавшись хлестких и ходячих мнений и фраз по Писареву, Чернышевскому и другим, он с большим апломбом импонировал этим на окружающих его, большею частью скромных и вовсе не отличающихся начитанностью товарищей. Репутация хорошего строеваго офицера окончательно решила дело в его пользу. Впоследствии мне пришлось пожалеть о не вполне обдуманном моем выборе.

Другой офицер был Екатеринодарского полка хорунжий Кухаренко, мой родственник. Он, по молодости и по непродолжительной службе, может быть не вполне подходил к условиям необходимым для роли инструктора, но как отличный ездок, исполнительный в работе, весьма аккуратный в делах, он мог принести большую пользу.

Назначенные три урядника были: Евсеев, Рудь и Лактин. Первые два отличные и хорошо знающие строй. Лактин же, [213] побывавший перед тем с полковником Петрусевичем в его поездке по северо-восточным провинциям Персии, еще в Тегеран был мне прикинуть посольством. Из продолжительной, чрезвычайно полезной и интересной поездки с Петрусевичем Лактин вынес только одно – страсть к вину.

Наконец все сборы в Екатеринодаре были покончены. Отправив трех урядников, лошадей, вещи и денщика на Кавказскую железнодорожную станцию, я с женой и харунжим Кухаренко чрез три дня выехал в коляске на почтовых. Кстати не могу не остановиться на отличном образчике военной прислуги. Мне был прислан из Екатеринодарского местного баталиона в денщики Алексей Подмоклов. Честный, трудящийся, сообразительный, он везде и при самой разнообразной обстановке был сам собой. В Персии он у нас был кучером, возясь всегда с лошадьми и коляской, почти никогда не покидая конюшни, он чувствовал себя между персиянами как дома – в России. Любя поговорить и порезонировать, он разговаривал с персиянами добродушно, называя их персюками, весьма далекий от желания оскорбить их этим словом, которое означает то же, что для армянина армяшка. Персияне, относящиеся к нему с уважением, вероятно как бы видя какое посредство Алексея с его делом, называли его каляскей. Где бы и в каком положении Алексей ни был, он помнил всегда свое солдатское знание и никогда ни перед кем не забывался. По возвращении из Персии в Россию я ехал по железной дороге в Петербург. Офицеры, находившиеся с Алексеем в вагоне второго класса, никак не могли заставить его сесть при них, чего он, как солдат, не позволял себе, хотя он был одет в поддевке с золотой персидской медалью на груди, которая и привлекла к нему их внимание.

Во Владикавказе мы остановились дня на три. Я явился к атаману Терского войска генералу Свистунову и просил его порекомендовать мне офицера для поездки в Персию, при чем подробно объяснил ему сущность поручения. Он мне сразу, не задумываясь, предложил взять с собой состоящего в его распоряжении какого-то громадного роста, звереподобного ингуша, вероятно предполагая, что такой будет там вполне подходящим. Я деликатно от этого отклонился. Тогда он представил находящегося там же в комнате своего адъютанта сотника Вырубова. Небольшое сомнение было у меня относительно знания им строевой службы, но, не желая затягивать дела, а дальнейшая рекомендация атамана, смотря по его личным воззрениям, могла повести только к излишней проволочке, я согласился. Сотник Вырубов [214] красивый, с длинной черной бородой, вследствие чего его в Персии называли Фетали-шахом, исторически известным своей необычайно длинной бородой, человек добрый, весьма симпатичный, но, к сожалению, по мягкости и слабости характера способен был легко подчиняться другим.

Назначенные войсковым штабом по посланному мною из Екатеринодара рапорту два урядника Водобшин и Кирилов, оба георгиевские кавалеры, первый даже с тремя, бравые и на вид внушительные, сразу казались вполне подходящими.

Дальнейший путь из Владикавказа был направлен вместо Джульфы на Баку. Урядники, Алексей с лошадьми и вещи под командой Водобшина были отправлены на нанятых фургонах на Петровск, откуда морем в Баку, где должны были ожидать нас. Для офицеров общее сборное место было в Тифлисе, откуда мы в средних числах апреля выехали в Баку. Тогда еще не было железной дороги, приходилось ехать на почтовых. Путь этот был весьма неприятен, дорога была большей частью песчаная, страшно пыльная с глубокими рытвинами, местами каменистая, в общем голая пустыня, в которой и глазу не на чем было остановиться, и это безконечно тянулось до самого Елизаветполя. Дальше хотя путь несколько разнообразился переправой через Куру и гористой, с приближением к Дербенту, местностью, все-таки он не мог рассеять тяжелого настроения, наводимого этой тоскливой дорогой. В особенности были неприятны остановки на станциях. Апатичные, вечно чем-то озлобленные смотрители встречали нас почти всегда со словами «лошадей нет», приходилось, следовательно ожидать и довольно долго в душной отвратительно грязной комнате, на станции же все сразу как-то замирало; кругом ни звука, никакого движения, все куда-то исчезали, и всякие усилия дозваться кого-нибудь были бесплодны. Наконец-то, наконец появится смотритель и скажет, что лошади готовы. – Да, много приходилось ездить на почтовых, но никогда не случалось испытывать таких ужасных затруднений. Но и этот тяжелый путь кончен, мы приехали в Баку.

По приезде в Баку мы остановились в недавно построенной гостинице, находящейся недалеко от морской набережной. Тотчас же явился молодчина Водобшин, начальник команды, отправленной на Петровск, и доложил об исправном прибытии команды. Я его послал узнать, когда отходит пароход в Энзели, ближайший персидский порт. К нашему удовольствию, пароход должен был отходить на следующий день в три часа пополудни, так что мы успели свободно к тому времени сделать нагрузку, несмотря на [215] то, что, по неимению на пароходе мест для перевозки лошадей и экипажа, приходилось делать некоторые к тому приспособления. В назначенное время пароход наш отошел. Ночь была страшно тяжелая, качка ужаснейшая. К пяти часам вечера другого дня мы остановились на Энзелийском рейде верстах в трех от берега. Баркасы подплывали к пароходу, сильное волнение делало выгрузку весьма затруднительной и почти рискованной, но делать было нечего. В Энзели высаживались только мы, а пароход должен был продолжать свой путь к восточному берегу моря, следовательно, выбора не предстояло никакого, и высадка началась. Баркасы, подплывавшие к трапу, взлетали чуть не до борта, нужно было не упускать минуты относительно спокойствия, но раздававшиеся крики: «скорее, скорее!» еще более усиливали суматоху. Наконец вещи сложили, выгрузили также и коляску, оставалось самое трудное – выгрузка лошадей. Лошади были к тому совершенно непривычные, даже почти невыезженные, они были взяты из табуна только дней за десять до выезда из Екатеринодара. Подъемной машиной они были подхвачены под брюхо и быстро опущены на баркасы, где стоявшие урядники принимали их под уздцы. После всех сели и мы в лодку. Никогда не забыть мне происшедшей тогда умилительной сцены! Недалеко от нас тут же на рейде стоял другой русский военный пароход с какой-то воинской частью, шедший в Красноводск. Выгрузка наша привлекла внимание тех пассажиров. Когда же последняя наша лодка отчалила от парохода, вдруг раздалось громкое «ура!», и полились звуки народного гимна.

Впечатление было глубокое, почти потрясающее. Дорогие звуки как бы напоминали нам о покинутой родной стране, впереди же открывшийся берег с чуждыми постройками, минаретами и дворцами говорил о неведомом крае, в который мы довольно смело пускались. Но звуки по мере нашего отдаления стали утихать, затем снова, вероятно на словах «Царствуй на страх врагам», раздались еще величественнее и потом затихли, заглушенные ветром и шумом морского прибоя. Все время мы сидели безмолвно с непокрытыми головами, пока наши лодки не причалили к берегу.

В Энзели мы остановились в каких-то зданиях шахского дворца. Огромный фруктовый сад окружал нас. Несмотря на раннюю пору сезона (дело было в середине апреля), деревья были сплошь покрыты спелыми фруктами, и нам в первый раз пришлось отведать прямо с дерева мандарины, инжир, аблимон (род сладких, сочных лимонов). Все это было предоставлено в [216] наше распоряжение. На другой день утром мы, поместившись в лодках сначала в реке, а потом по каналу, направились к Решту. Упряжные лошади с экипажем были отправлены туда сухим путем. На берегу в предместье Пир-Базар нас ожидали экипажи, в которых мы и приехали в русское консульство.

А. Домонтович.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминание о пребывании первой русской военной миссии в Персии // Русская старина, № 4. 1908