ТЕГЕРАНСКИЙ СЕРАЛЬ и ужин в шахском гареме. Первое, что поразило меня в Персии, говорит один путешественник, было удивительное сходство тамошнего полу-античного, полу-варварского общества с европейским обществом средних веков. В которую сторону ни пойди по сухой, каменистой и глубокой долине, где лежит Тегеран, всюду позади покинутых каравансэраев и развалившихся имамзаде или молелен, видишь бойницы и башни европейских замков двенадцатого столетия. Телохранители шаха или ясаулы носят кольчуги и вооружены копьями и булавами западных рыцарей. Дворец потомка Хозроева обведен широким рвом, через который толпа гулам-шахов (пажей) и ханов ежедневно ходит к Порогу Счастия по подъемному мосту, который, кажется, будто сделан по рисунку венсенского. Все блестящие рыцарские игры, которые уже шесть сот лет как забыты в Европе, турниры, единоборства и в особенности соколиная охота, до сих пор составляют любимую забаву персидской аристократии. Не проходит недели, чтобы тали, вассалы персидских баронов, не бежали, как в феодальные времена Европы, увозя на тощем осле кой-какие лохмотья и домашнюю утварь, чтобы приютиться на земле господина менее жестокого или менее скупого. Эти вынужденные переселения нередко становятся общими в местах, через которые проходят сербазы, войска впрочем дисциплинированные по-европейски. Хотя всякий солдат получает от шести до семи томанов (томан равняется шести рублям серебра) годового жалованья, а офицеры от [36] двадцати до тридцати, однако ж Кроаты никогда не равнялись в хищничестве и грабительстве с сербазами и топчи (артиллеристами). На пути их обыкновенно остаются только развалины и пепел, потому что они жгут, чего не могут унести. Поэтому, когда несчастные тали получают от своего калентера или старосты повестку приготовить съестных припасов для идущих войск, то спешат припрятать все, что подороже и со всею семьей спасаются бегством. То же самое бывает при сборе садира или чрезвычайных налогов. В таких случаях нередко переселяются целые деревни и часто мустоуфи (сборщик), пришедши получить должное, находит только какого-нибудь дряхлого калеку или факира, который просит у него милостыни. Это решительно то же, что делалось в Европе в XIV и даже в XV веке.

Бедность государства и нищета народа чрезвычайны. Доходы Персии никогда не превышают пятнадцати миллионов рублей серебром. Этим надобно удовлетворить 250,000 войска и еще более голодную и бесчисленную армию служащих и не служащих ханов и чиновников и двор шаха, который един поглощает целый миллион томанов. От этого недостатку денег и от совершенного отсутствия понятий о чести родилась невообразимая испорченность нравов: ничто не кажется противозаконным, и ничто не кажется неестественным в Тегеране, когда дело идет о деньгах: всякую минуту тут бывают свидетелем происшествий, которые взволновали бы всю Европу и которые не производят на Персиян ни малейшего впечатления. Так, например, когда Высокое Средоточие Мира найдет, что поземельная подать (малиет) вносится не довольно скоро, то к какому бы мы думали пробегают средству добыть деньги? Берут по его повелению великого визиря, снимают с него чалму и оставляют почтенного министра с обнаженною лысиной на солнечном припеке, пока он не заплатит трех или четырех сот тысяч рублей. Вы думаете, быть может, что это поссорит их? Ничуть. Избавившись от страшного воспаления в мозгу, которое при такой операции, в 1804 году, чуть не убило несчастного Су-Невиса, [37] великий визирь опять принялся за свою должность, как будто ни в чем но бывало. К этой финансовой теории, издавна известной в Персии, блистательное Средоточие Мира присовокупляет и другую, которой европейские министры финансов еще менее захотели бы подчиняться. В стеснительных обстоятельствах он иногда продает опального визиря тому, на которого обратит свои милости. Сорок лет тому назад, в одной из зад шахского дворца, невольник нового визиря Хаджи-Ибрагима закинул свой кушак на шею Мирзы-Сефи, предшественника его в министерстве, и объявил ему, что он продан Хаджи-Ибрагиму. Этого довольно, кажется. Но шахи и не то еще делают. Шах Мухаммед-Ага приказал одному бедняку, за какой-то ничтожный проступок, обрезать уши. В ту минуту, когда палач обнажил паж, осужденный предложил шаху два томана, если он согласится оставить ему одно ухо. Шах призвал несчастного и говорит: «Я оставлю тебе оба уха, если ты дашь мне четыре томана». На этом и помирились. Один палач остался в накладе, потому что лишился заработка.

Теперь, когда вам известны источники, вы уже не удивитесь потоку ослепительной роскоши. Ничто лучше Мухаммед-шахова дворца не напоминает великолепия сатрапов. Вошедши в ворота дери-сеадета, то есть, Порога Счастия, вы вступаете на обширный двор, где день и ночь ржут оседланные кони с окрашенными в малиновый цвет гривами, хвостами и ногами. Двери с косяками, выложенными расписанным фарфором, и изящные балконы, обнесенные золочеными решетками, которые в Париже называются персиеннами, поражают новостью и прелестью. Единственный предмет, обезображивающий этот вид, составляет высокий черный шест, на котором для урока всегда торчит голова какого-нибудь мятежника. С этого двора вы входите по великолепным террассам в тронную. Представьте себе обширную залу, спереди открытую наподобие наших театров и подпертую мраморными колоннами. По белым стенам рисуются фантастические арабески, перемешанные [38] с золотыми надписями стихов из корана. На полу разостлан кашмирский ковер, а в глубине, на эстраде, утвержденной на зеленых мраморных тумбах, другие колонны, покрытые полосами золота, поддерживают балдахин, в виде солнца, сияющий драгоценными каменьями. На этом месте садится шах, до такой степени покрытый бриллиантами, что невозможно остановить на нем взора, чтобы не быть ослеплену. Между алмазами его непременно красуются знаменитый Куги-нур, «гора блеску», и не менее прославленный Дериа-и-нур, который за величину и красоту заслужил это веками утвержденное прозвание «моря блеску». Пышные костюмы ясаулов; шубы мирз и ханов, крытые золотыми и серебряными тканями и унизанные жемчугами и каменьями; светящиеся за поясами, осыпанные бриллиантами кинжалы, — все способствует к тому, чтобы придать этим выходам характер чудесных волшебных сказок.

Сераль, который со времени европейской реформы Махмуда встречается на Босфоре уже только как исключение, процветает в Тегеране во всей первобытной своей красе. Жена доктора Л***, которая пробирается всюду, сообщает следующее описание:

Сераль — обширный сад, окруженный высокою каменною стеной. Через бесконечную платановую аллею, которая тянется между двумя рядами благоухающих жасминов и роз, вы входите в гарем. Это здание, построенное частию из расписанных кирпичей или изразцов, представляет в малом виде и в более изящных и щеголеватых формах тот же дворец шаха. Величину этого здания можно вообразить, вспомнив, что оно служит жилищем трем стам женщинам, не считая невольниц-служанок и евнухов. Жизнь этих дам, жизнь, которую они находят восхитительною, проходит таким образом. С восходом солнца они должны одеться в выстроиться в платановой аллее, чтобы приветствовать шаха, который делает им смотр и выбирает на день султаншу. Во все продолжение этой церемония невольницы-служанки с важностью поддерживают на золотых блюдах длинные косы [39] султанш, переплетенные жемчугами. Потом день, кроме непродолжительных трапез, проходит в купанье, в наряжанье, куреньи или татуировании щек и груди. Докторша была обязана особенной благосклонности, которою пользуется здесь ее муж, приглашением от султанш на праздничный шам или ужин. Она нашла своих хозяек одетых в газ или шелк и ожидающих ее под навесом из ткани прицепленной к плакучим ивам, перед водометом, с опахалом в одной руке и с кальяном в другой. Увидев гостью, султанши поспешили собственноручно снять с нее покрывало и хаик, потом очень любезно осведомились о состоянии ее мозга, потому что в персидском языке нет другого выражения, для того чтобы сказать: «Как вы поживаете?» Обменявшись приветствиями, дамы уселись на ковры вокруг разноцветной простыни, разостланной на траве и служащей вместе столом и скатертью. Перед каждою невольницы поставили по нескольку тарелок с рубленым мясом, разными салатами и кислым молоком. Потом невольницы разносили ширазское вино и усыпали простыню цветами. После этого любимая султанша захлопала в ладоши и по этому знаку явились танцовщицы, которые известны там под названием алиме, то есть, ученых, названием не очень лестным. Ученые под звуки бубен пустились в пляску, живость и позы которой перепугали бы до-смерти скромность наших балов, где танцуют польку. Эти женщины носят цветные панталоны и шелковый полу-кафтанчик, перепоясанный кашмирскою шалью. На лбу волоса у них рассыпаются буклями, а на спину упадает длинная коса, переплетенная нитками жемчугу.

Третье блюдо ужина состояло из рису и сахарных лакомств. Персияне, как и все мусульмане, не употребляют ни вилок, ни стаканов. Докторша принуждена была есть пальцами и черпать молоко и шербет тем же деревянным позолоченным уполовником, из которого пили султанши. Потом подали чай, кофе и кальяны, и докторша убедилась, что прекрасные Персиянки, не менее своих супругов, строго держатся изречения [40] Гафиза, их любимого поэта, который сказал: «Наша жизнь — дрянная монета. Она потеряет всю свою цену, если мы ее не прокутим».

Рассказывая нам подробности этого угощения, любезная докторша сочла нужным умолчать одно обстоятельство, о котором мы узнали уже впоследствии. Ночной пир чуть было не кончался для нее неисправимою бедой. Когда кофе и ширазское вино с дымом кальянов разгорячило головы персидских дам, они почувствовали такую нежность к жене доктора, что непременно захотели возвести ее красоту на степень совершенства и для этого вздумали татуировать ее. Молодая и хорошенькая докторша пришла в ужас и отчаяние, начала отбиваться, метаться и кричать, но султанши удвоивали старание победить это сопротивление, которое, очевидно, происходило единственно от излишней скромности. Пунсоны и коробочки с красками были уже совсем готовы. Только чудо спасло скромную докторшу от совершенства красоты и избавило от голубых, красных и зеленых изображений полу-луний и тегеранских минаретов на белом лбе, розовых щеках и алебастровых плечах. Она почитала себя счастливою, что отделалась малиновыми бровями и желтыми ногтями на придачу к кашмирским шалям, которых надарили ей на прощанье.

Мы, Европейцы, проводим в Тегеране время как можем, не имея ни гаремов, ни султанш. После верховой езды и прогулок, любимым средством убивать вечера служат нам собрания у доктора. Угадайте, что там услаждает нам эти часы, столь долгие и печальные на чужбине. Чтение Мольеровых комедий! Иногда при этих чтениях присутствуют и персидские ученые. Докторша, которая знает по-персидски не хуже какого-нибудь имама, благосклонно переводит им мастерские произведения великого французского комика и объяснении эти доводят иногда до весьма забавных сцен. Так, однажды, один из придворных литераторов, по имени Хуршид, то есть Солнце, слушая перевод «Скапеновых плутней» вдруг принял вид оскорбленного и решительно объявил, что мирза Молиер-мошенник, [41] потому что украл эту пьесу у старинного персидского поэта. И действительно, эта самая повесть есть в народных персидских рассказах так же как и у Италиянцев и Испанцев, у которых заимствовал ее Молиер.

Пора сказать дам тоже кое-что о докторе. Он на триумфальном пути своем идет с важностью настоящего Турка. Как истинный ученик Иппократа, он дорожит наружностью (decenti de coro) и одевается по-восточному. Исцеления его просто — чудеса. Шаха, расслабленного уже в продолжении десяти лет, он вылечил радикально. Не стало подагры, не стало бессонницы, не стало и взрывов гневу, которые часто потрясали весь сераль. Никогда, быть может, Мухаммед-Шах не наслаждался здоровьем более совершенным: за то и признательность его беспредельна. К прочим милостям, которыми осыпал доктора Л***, он недавно присовокупил кашмировое почетное платье, какое носят только князья, и саблю в пять тысяч франков. Кроме того доктор получил из собственных рук шаха горностаевую шубу, украшенную бриллиантами, ленту ордена Льва в Солнца и другое платье, в котором он сияет как солнце. Усладительно видеть нашего доктора, вызолоченного с головы до ног. Персияне уверяют, что он изобретатель мудрости и отец глубокомыслия, и что взгляд его рубиновых очей удивительно благополучен.

Текст воспроизведен по изданию: Тегеранский сераль и ужин в шахском гареме // Библиотека для чтения, Том 70. 1845

© текст - ??. 1845
© сетевая версия - Thietmar. 2021
© OCR - Иванов А. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1845