СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

СИМОНИЧ И. О.

ВОСПОМИНАНИЯ ПОЛНОМОЧНОГО МИНИСТРА

1832-1838 гг.

ГЛАВА IV

Со времени отъезда шаха из Табриза до его прибытия в Тегеран

Среди лиц, оказывавших наибольшее влияние на Зелле-солтана, можно назвать двух его братьев по матери — Али Наки-мирзу Рокн од-Доуле и возглавлявшего охрану шаха Имамверды-мирзу Саркешикчи-баши (Почетный титул, которому сопутствовало важное назначение. Саркешикчи-баши командовал гулямами, составлявшими охрану шаха. Именно его заботам было вверено все, что должно способствовать охране священной особы монарха. (Гулямы — собственно рабы; здесь — отряд специальных войск. — Ред.)). Оба эти принца были известны своими склонностями к интригам и жадностью. Они встали на сторону Зелле-солтана, во-первых, потому что считали для себя унизительным подчинение своему племяннику и, во-вторых, зная слабости своего старшего брата, были уверены, что сумеют им руководить и добыть хороший кусок при дележе государства. Рокн од-Доуле давно зарился на управление Азербайджаном, и хотя было бы нелепо думать, что сын Аббае-мирзы, оспаривавший господство у своего дяди, уступит земли, составлявшие все его могущество, Рокн од-Доуле все же решил попытаться. Так легко веришь в то, что желаешь! Он добился от Зелле-солтана пожалования ему этих владений, приказов для кетхуда (Кетхуда — староста. — Ред.) и мулл и прокламаций для народа. Запасшись этими документами, к которым он присоединил два орудия, чтобы сделать свой кортеж более внушительным, он отправился из Тегерана в Табриз. Но поскольку ни одному персу никогда не приходит в голову считаться со временем, Рокн од-Доуле не спешил; он остановился в Казвине и остался бы там еще, если бы случайно не узнал, что его племянник с войском идет на Тегеран. Не доверяя, однако, этой вести, казавшейся ему почти невероятной, он решил убедиться [58] в ней лично. По прибытии в Зенджан, он не мог более сомневаться, ибо нашел там авангард Мохаммед-шаха под командованием сэра Генри Бетьюма. Так как отступать было слишком поздно, он вынужден был покориться и продолжал свой путь уже не в качестве будущего правителя, а просто как посредник, который хотел избавить от кровопролития своих соотечественников. Осторожности ради он оставил пушки в Казвине, а бывшие при нем бумаги от Зелле-солтана ему нетрудно было спрятать или уничтожить.

Один из его слуг прибыл ночью в Аккент с письмом к шаху, в котором Рокн од-Доуле просил о милости быть принятым его величеством. Поскольку кавалерия, артиллерия и почти весь обоз направлялись в Никпей, принц двинулся туда же. Шах прибыл в Аккент в сопровождении лишь небольшого эскорта. На следующий день его величество не пожелал останавливать продвижение войск, и Рокн од-Доуле был принят на марше на полпути к пункту следования. Оба посланника были приглашены присутствовать при свидании. Шах проявил в отношении своего дяди большое уважение и такую искреннюю сердечность, что нельзя было бы подумать, будто перед шахом человек, который еще накануне стремился избавиться от него и который, без сомнения, не упустил бы случая укоротить его дни. С этих пор Рокн од-Доуле, находившийся под тайным наблюдением, но не лишенный почестей, приличествующих его положению, следовал за шахским лагерем.

22 числа армия прибыла в Зенджан, где ее ожидал авангард сэра Генри Бетьюма. Объединенная армия насчитывала около 6500 человек.

[Состав и численность войск Мохаммед-шаха в момент его выхода из Зенджана были следующими:

Эти войска, руководимые английскими офицерами, в случае необходимости могли померяться силами с объединенными войсками остальной части Персии. Более того, вести, поступавшие отовсюду, были весьма благоприятными. Постоянно можно было видеть представителей кочевых племен и отдельных правителей, приходивших сдаться под власть шаха. Перехваченные письма Зелле-солтана свидетельствовали о его беспокойстве, а содержавшиеся в них приказы были непоследовательны и основывались на ложных представлениях.

Четырехдневная остановка в Зенджане была использована Каем-Макамом, для того, чтобы разослать во все концы страны эмиссаров, написать друзьям, пообещать милость и прощение всем тем, кто покорится, не ожидая прибытия войск в Тегеран. В столицу и по всем владениям разослали прокламацию шаха, к ней были приложены подписанные двумя посланниками гарантии, обещавшие Зелле-солтану и его сторонникам сохранение их имущества, званий и почестей, которыми они пользовались, если они будут исполнять свой долг и признают Мохаммед-шаха не позднее указанного срока. По окончании предварительных переговоров войска двинулись в путь и в Султанийе вновь встретили посланца от Зелле-солтана; на этот раз советники Адил-шаха (Адил-шах — имя, под которым короновался Зелле-солтан) поручили эту миссию родственнику и доверенному лицу Каем-Макама. Полученные от него сведения еще более укрепили уже имевшуюся надежду, что шах взойдет на престол без кровопролития.

Несмотря на вышеуказанные переговоры, [60] Зелле-солтан все же решил отправить свои войска навстречу войскам из Персидского Азербайджана. Стало известно, что командование ими было вверено Имамверды-мирзе и что этот принц прибыл в Казвин со своими солдатами. Солдаты из Азербайджана, рвавшиеся в бой, восприняли эту новость с энтузиазмом.

Между тем от Султанийе до Казвина шах прошел как триумфатор, армия которого росла с каждым шагом за счет всадников из кочевых племен. Среди них были демавенды, шахсевены, карагани, афшары, все жители окрестностей Казвина, а также карагозлу из Хамадана. С другой стороны, из Гиляна двигался Манучехр-хан со своими туфангчи (стрелками). Когда положение Имамверды-мирзы стало критическим, жители Казвина начали роптать, а кочевники, как мы уже видели, проявляли более чем простое нежелание действовать в интересах Зелле-солтана; если бы Генри Бетьюм не был остановлен приказами шаха, он дал бы жестокий урок Саркешикчи-баши, ибо все уже было готово, чтобы окружить войско принца, расквартированное в прилегающих к Казвину деревнях; однако приготовления оказались бесполезными, и принц получил возможность отступить.

В сущности можно лишь одобрить сдержанность поведения шаха и Каем-Макама, не пожелавших купить суетную славу ценой напрасно пролитой крови: ведь уже было ясно, что вскоре войска эти побратаются с частями, сопровождавшими шаха. Роки од-Доуле уже вступил в контакт со своим братом. Последний [Имам- верды-мирза], узнав о том, что предпринятая Зелле-солтаном попытка не удалась, ответил на предложения Рокн од-Доуле, но умолчал о том, на чьей стороне он будет выступать; укажем также, что ему удалось добиться свидания с русским посланником.

Встревоженный Зелле-солтан, пытавшийся успокоить себя тем, что при помощи казны покойного шаха он сможет привлечь всех на свою сторону, не переставал рассылать повсюду посланцев с поручениями предлагать денежную компенсацию тем, кто захотел бы покинуть Мохаммед-шаха и перейти на его сторону. Не будет преувеличением сказать, что Каем-Макам получал подобные предложения на каждой стоянке и что называемые ему суммы увеличивались, по мере того как [61] армия из Азербайджана продвигалась к Тегерану. Интриганы убедили Зелле-солтана, что подобное средство окажется верным даже в отношении русского посланника. Зелле-солтан решил поручить это дело Хозрев-хану, евнуху, грузину по национальности, который верил сам и заставлял верить других, что этого будет достаточно, чтобы добиться успеха. В качестве помощника ему был придан русский подданный, уроженец Тифлиса, находившийся в Тегеране по торговым делам, а также Мирза Мохаммед-Али, первый секретарь и племянник Мирзы Абдол Хасан-хана. Их ссудили солидной суммой на расходы по путешествию и предоставили неограниченные полномочия.

[Чтобы показать, как делаются дела в Персии, приведем следующий случай. Когда войска остановились на отдых перед вступлением в Казвин, ко мне пришел Каем-Макам и в шутливом тоне сказал, что он получил из Тегерана небольшую записку, в которой меня охарактеризовали в очень лестном для меня тоне. После небольшой паузы, предоставленной мне на размышление, он извлек из кармана записку, о которой шла речь, и отдал ее прочесть переводчику миссии. Это было письмо везира и фаворита Зелле-солтана Мохаммед Джафар-хана. Оно содержало весьма настойчивую просьбу спешно отправить евнуха Хозрев-хана вслед за русским посланником, и в нем между прочим говорилось (буквальный перевод): Дайте этому... (т. е. посланнику России) столько денег, сколько он захочет.

Вдоволь посмеявшись над милым эпитетом, которым меня удостоили, я попросил Каем-Макама объяснить, каким образом это письмо могло попасть в его руки. На это он мне ответил, что, когда Мирза Абдол Хасан уходил домой из дворца, где он получил эту записку, он уронил ее, а доверенное лицо Каем-Макама, всюду следовавшее за бывшим послом, незаметно быстро подняло ее и поспешило вручить найденное Каем-Макаму. Можно предположить, что последний, не будучи уверен в моей позиции, решил косвенно предупредить меня о том, что ему известно о поручении, данном Хозрев-хану; однако меня не задели подозрения, исходившие от лица, подобного Каем-Макаму, и я продолжал беседу в шутливой форме, попросив его в виде любезности подарить мне эту записку, которую он мне с [62] готовностью отдал и которая до сих пор хранится у меня].

Находившиеся при них письма, адресованные шаху и Каем-Макаму, могли служить предлогом для появления в шахском лагере; но глава этого посольства не был даже принят русским посланником, а двоих других он видел лишь в течение нескольких минут, когда вместе со своим британским коллегой отправился в авангард войск, чтобы принять Имамверды-мирзу, который, как мы видели, сумел добиться этой встречи.

(Каем-Макам был женат на родной сестре Аббас-мирзы и Зелле-солтана. Этот брак был заключен по взаимной любви, так как принцесса развелась со своим первым мужем ради Каем-Макама. Подобных случаев не знала персидская история, ибо, согласно Корану, муж может развестись со своей женой, но жена не имеет права развестись с мужем. Тем не менее при поддержке брата ей удалось добиться от духовенства разрешения на развод, поводом для которого она выдвинула сдачу ее мужем в руки русских крепости Аббасабад. Дочь шаха, заявляла она, не может более жить вместе с человеком, запятнавшим себя бесчестным поступком. Как бы то ни было, Зелле-солтан, всегда веривший в любовь Каем-Макама к своей сестре, хотел использовать эту страсть, чтобы приблизить его к себе, однако расчеты эти, как и многие другие, удивительным образом обманули его. Единственным чувством, руководившим Каем-Макамом, было честолюбие, а лучшей карьеры, чем та, которая перед ним теперь открывалась, нельзя было и вообразить].

Принц прибыл в сопровождении свиты из 30-40 человек, оставив свои основные силы в Кередже, а авангард — в нескольких милях от Кишлаке. Встреча происходила на открытой местности между Кишлаке и деревней Абдулабад. Предложения принца, касавшиеся его лично и его семьи, были настолько здравыми, что с ними тут же согласились. Но принц выступил в защиту Зелле-солтана, потребовав обещания, чтобы забыли его прошлое, сохранили за ним его имущество и обеспечили доходом, достаточным для того, чтобы он мог вести образ жизни, соответствующий его происхождению. Посланники, которым было поручено устно и письменно урегулировать дело так, как это покажется им наиболее правильным и приемлемым, согласились со [63] всеми этими условиями и пообещали, что все они будут точно выполнены правительством шаха. Доверяя их словам, Имамверды-мирза решил тогда же отправиться на поклон к его величеству. В сопровождении двух посланников он предстал перед шахом, который принял его превосходно, а Каем-Макам расточал ему такие знаки внимания, которые он оказывал отнюдь не так часто.

В то время как в ставке шаха происходили эти события, армия, еще называемая армией Зелле-солтана, признала Мохаммед-шаха и шла ему навстречу не для того, чтобы его разбить, а чтобы помочь ему завладеть Тегераном. Еще до того, как поступили столь благоприятные известия, Имамверды-мирза (пока армия шаха продолжала продвигаться вперед) добился через посредство Каем-Макама разрешения отправиться в столицу, чтобы отговорить Зелле-солтана от всякого намерения сопротивляться и убедить его принять условия, гарантированные обоими посланниками; однако события развивались быстрее, чем можно было бы ожидать.

Имамверды-мирза выступил из Кереджа с авангардом, поручив командование оставшимися частями одному из своих братьев, молодому Сахиб Иран-мирзе, которому Фатх Али-шах еще при его рождении присвоил титул главного начальника артиллерии. Наставником этого молодого человека был некий Зохраб-хан, грузинский раб, бывший в большом фаворе у покойного шаха. Воспитанный при дворе Фатх Али-шаха, он прекрасно знал и Зелле-солтана и его окружение. Хорошо понимая, что в случае столкновения с азербайджанскими войсками и принц и его армия могут оказаться ненадежными, он решил воспользоваться отъездом Имамверды-мирзы, чтобы, доказать другим военачальникам, каким безрассудством выглядело бы сопротивление принцу, которого поддерживали Россия и Англия и который мог располагать силами одной державы и деньгами — другой. Он их легко убедил, и все присоединились к нему, чтобы засвидетельствовать свою покорность.

В это время в Тегеране Мохаммед Багир-хан, брат Асефа од-Доуле, так же, как и Асеф од-Доуле, являвшийся дядей Мохаммед-шаха с материнской стороны, положил конец господству Адил-шаха. Со времен Мирзы Мохаммед-хана его семья сохраняла большое влияние в столице, а его сын Мохаммед Багир-хан, [64] унаследовавший от него звание беглер-бея, пользовался доверием жителей. Узнав о прибытии Мохаммед-шаха в Казвин, он принял меры, чтобы остановить расхищение казны Зелле-солтаном и его фаворитами. В сопровождении кетхуда города он прибыл к принцу в момент, когда тот давал аудиенцию в одном из павильонов дворца. С уважением, приличествующим обстоятельствам, он сообщил ему приказ не выходить больше из этого павильона до прибытия Мохаммед-шаха; Зелле-солтан, видевший всю бесполезность борьбы против городского населения и понимавший, что предпочтение отдается его племяннику, был вынужден сдаться, и с этого момента он оказался пленником. Но Мохаммед Багир-хан не ограничился пленением принца. Как только он принял решение совершить государственный переворот, он послал верных людей арестовать везира Мохаммед Джафар-хана и нескольких сыновей покойного шаха, беспокойный характер которых был ему хорошо известен. Все эти приказания были в точности выполнены в обстановке полнейшего спокойствия в городе. Везир был закован в цепи и брошен в темницу. С принцами обращались с уважением, но они тоже были под стражей.

Отметим здесь, что хотя арест Зелле-солтана и переход его армии на сторону Мохаммед-шаха и произошли почти одновременно, нет оснований думать, что эти события послужили объединению замыслов Мохаммед Багир-хана и Зохраб-хана. Каждый из них действовал самостоятельно, сообразуясь с обстоятельствами. Как бы то ни было, обе эти новости поступили в шахскую ставку одновременно и, естественно, были там встречены с огромной радостью. Тогда пожалели о том, что дали уйти Имамверды-мирзе, ибо он был наделен столь обширными полномочиями, что можно было ожидать с его возвращением в Тегеран попытки вернуть свободу Зелле-солтану. Но здравый смысл Зохраб-хана взял верх над неосторожностью Каем-Макама, которая, впрочем, проистекала лишь из его горячего желания завладеть Тегераном без применения силы. Когда Имамверды-мирза прибыл в Сулейманийе, Зохраб-хан был уже в курсе того, что произошло в Тегеране. Он понял, что приезд Саркешикчи-баши мог бы привести в замешательство Мохаммед Багир-хана и вызвать беспорядки. Тогда он принял решение никуда его не выпускать и держать [65] его под охраной. Понятно, какой гнев это вызвало у Имамверды-мирзы, но он должен был покориться.

Поведение Зохраб-хана заслужило одобрение и похвалу со стороны шаха, который отныне мог спокойно продолжать свой поход. Сахиб Иран-мирза шел со своим отрядом навстречу шаху, и 6(18) декабря у Занги-Имам обе армии соединились. Его величество был встречен артиллерийскими залпами и радостными криками своих новых солдат. Затем прибыли другие принцы, почти вся столичная знать и Каджары, которые (что особенно примечательно) были последними из тюркских племен, изменивших Зелле-солтану.

(Ныне племя Каджаров не играет никакой роли в Персии. В конце прошлого века его основные силы, как мы это видели во вступлении к данному труду, находились в окрестностях Астрабада. Именно отсюда отправился Ага Мохаммед-хан на борьбу со своими соперниками за трон, а недалеко отсюда, в Тегеране, он основал свою резиденцию, чтобы находиться вблизи от племени, составлявшего всю его силу. Но тот факт, что Фатх Али-шах ради обеспечения спокойного царствования своему преемнику назначал своих детей правителями провинций своей империи, заставил большую часть каджарской знати покинуть родину в поисках счастья то у одного, то у другого из этих принцев, с которыми их связывали родственные узы. Политика Фатх Али-шаха способствовала этим переселениям, и в течение всего своего царствования он придерживался принципа ослабления кочевых племен. Расчлененное племя Каджаров теряло свое значение. В Астрабаде и его окрестностях остались лишь мирные каджарские земледельцы, приходившие в ужас при появлении нескольких туркмен].

Наконец, 8(20) [числа] его величество с триумфом вступил в город. Накануне этого дня армия, достигшая к тому времени общей численности 60 тысяч человек, стояла лагерем в двух милях от городских ворот, у Имам-Заде. Рано утром 9(21) [числа] регулярная пехота была выстроена по обеим сторонам большой дороги, которая вела от лагеря до летнего дворца Нигаристан; этот дворец находился за пределами города, и там должен был остановиться шах, поскольку, по мнению астрологов, для вступления в город день не был благоприятен. С восходом солнца послышались первые звуки труб и [66] раздались три залпа из замбуреков, известивших, что его величество только что сел в седло.

[Замбурек — это маленькая пушка, перевозимая на верблюде. Некогда с помощью этих пушек персидские войска боролись с врагами и даже использовали их во время последней войны с Россией. К настоящему времени их сохранилось только несколько десятков; ими пользуются в походах шаха, когда они по этикету должны открывать шествие; кроме того, замбуреки возвещали, что шах сел в седло или покинул его, вышел из лагеря или вернулся в него, и эти же пушки давали троекратный залп, когда проходила половина времени, отведенного для стоянки].

Посланники со свитой сопровождали шаха и держались рядом с ним. Принцы, министры, чиновники и сам Каем-Макам следовали на почтительном расстоянии. Замыкала шествие кавалерия. Перед его величеством несли четыре знамени от четырех провинций Ирака (Так в тексте; видимо, имеется в виду Иран. — Ред.), музыканты верхом на верблюдах играли национальные мелодии; вели семь белых лошадей, богато убранных и наполовину окрашенных хной.

[Фарс, собственно Ирак или Ирак-Аджеми, Мазан-деран и Хорасан. Впоследствии к ним прибавили пятую провинцию, чтобы представлять Азербайджан, что было сделано по совету Хаджи-мирзы Агаси; сам тюрок, он поставил себе целью добиться, чтобы правящего ныне шаха считали азербайджанским тюрком, таким образом отрицалось его каджарское происхождение].

Впереди шаха шли также нашакчи и шатиры (Палачи и гонцы). На всем пути следования представители городских корпораций выходили с дарами: пригоняли стада быков, баранов, верблюдов, приносили сладости; дорогу, по которой должна была пройти шахская лошадь, окропили розовой водой и усыпали цветами, На саламе в Нигари-стане его величество появился со всеми знаками шахской власти. Оба посланника были приняты в том же зале и присутствовали на церемонии, сидя в специально для них принесенных креслах. Их свита стояла около них, а английские офицеры, состоявшие на службе шаха, принцы и знать находились вне зала. [67]

ГЛАВА V

Продолжение предыдущей

Когда думаешь о различных бедствиях, терзавших в прошлом Персию в периоды междуцарствия, то быстрый и полный успех Мохаммед-шаха столь же удивляет, сколь и восхищает. Что явилось причиной этого неожиданного успеха? Мохаммед-шах не пользовался популярностью в народе, тем не менее от Зелле-солтана внезапно отвернулись, а его конкурент был поднят на щит. Это объяснялось исключительно тем страхом, который внушала Россия, и только Россия, так как было ясно, что, приняв сторону Мохаммед-шаха, она останется его верной союзницей.

Что касается Англии, следовало бы отдать должное тому, что многие трудности были устранены вследствие согласия, царившего между посланниками Санкт-Петербурга и Лондона. Но этим согласием были обязаны скорее личным качествам обоих посланников, чем директивам, которые они получали. К тому же была известна пагубная (Слово в подлиннике зачеркнуто. — Ред.) политика Сент-Джемского (Так называлось правительство Великобритании. — Ред.) кабинета, и все очень хорошо знали, что, поддерживая сына Аббас-мирзы лишь по необходимости, этот кабинет не был бы огорчен, если бы Мохаммед-шах оказался вытесненным другим претендентом. К тому же трудно составить себе достаточно полное представление о той роли, которую играла в то время Россия не только в Персии, но во всей Центральной Азии и даже в Индии. Победы генерала Паскевича, его беспрецедентное для того времени обращение с побежденными породили в восточном воображении некий культ русского имени. Русскую империю считали первой державой мира не только по силе и численности армии, но [68] самой справедливой, великодушной и верной взятым обязательствам и обещанной дружбе.

Кроме этих основных причин успеху Мохаммед-шаха способствовал и ряд второстепенных. Среди них укажем: случайность, благодаря которой армия осталась объединенной после возвращения из Хорасана; именно случаю обязаны английские офицеры тому, что их зачислили в эту армию; и, наконец, внезапное прибытие сэра Генри Бетьюма, который соединял в себе все необходимые как физические, так и моральные качества, чтобы повести персидский авангард против персов. Добавим, что, несмотря на позднюю осень, Мохаммед-шах с такой поспешностью выехал из Табриза, что противники ничего не смогли заподозрить. Именно этим можно объяснить неуверенность и непоследовательность, которые прежде всего бросались в глаза в поведении главного претендента. Но если бы русский посланник не взял на себя ответственности сопровождать шаха, эти различные причины не сыграли бы решающей роли, так как его отсутствие было бы сразу замечено; из этого тут же были бы сделаны выводы не в пользу молодого государя, а если бы покровительство России было поставлено под сомнение, то ни одна из сторон ничего бы от этого не выиграла.

Между тем Мохаммед-шах, обосновавшийся во дворце своих предков, был шахом лишь номинально. Фактически власть находилась в руках Каем-Макама. Мирза Абдол Касем считал себя творцом событий, а успешное восшествие на престол государя, которого он считал не иначе как своим протеже, он приписывал своим способностям, влиянию своего имени и семьи. В глубине души он понимал, что всем обязан державам-покровительницам, но уже сама эта благодарность казалась ему тяжким бременем. Тем не менее он занялся, насколько позволяла ему лень, наведением порядков в управлении и финансах. Он начал с возвращения в казну денег,. растраченных Зелле-солтаном. Каждый, кто пользовался щедротами шаха, должен был вернуть все полученное.

Он назначил новых правителей в провинциях и думал реорганизовать ополчение, чтобы сохранить на будущее лишь регулярную армию. Впрочем, речь не шла о наступлении реакции, никого не преследовали за [69] его мнения, за исключением Мохаммед Джафар-хана, везира Зелле-солтана, продолжавшего оставаться в тюрьме единственно из-за того, что у него предполагали наличие большой суммы денег, которую хотели реквизировать; все же остальные лица, арестованные Мохаммед Багир-ханом, в том числе сам Зелле-солтан, были выпущены на свободу. Но, несмотря на эту умеренность, недовольство и интриги возобновились, как только прошел первый страх и стало понятно, что ничто никому не угрожает. Каждый на что-то жаловался, сожалел о прошедших временах, о царствовании Фатх Али-шаха и о недолгом правлении Зелле-солтана.

Не оправдывая полностью молодого монарха в том, что он не смог заставить своего всемогущего министра подобрать более активных лиц для решения государственных дел, нужно признать, что обстановка была трудная и Мохаммед-шах не имел возможности всем угодить. Укажем прежде всего, что все должности при дворе делились на три категории: одни исполнялись приближенными Фатх Али-шаха, другие - приближенными Аббас-мирзы, и, наконец, речь идет о слугах Мохаммед-шаха, которые были при нем с детства. Правда, их было немного, но их назначали на самые завидные посты. Все эти соперники считали себя вправе сохранить свои привилегии при новом дворе. Затем прибыла толпа принцев, сыновей, внуков, правнуков Фатх Али-шаха, которых не желали более содержать на государственные средства; им не осмеливались больше доверять управление, но они сохранили тем не менее всю свою спесь и непомерные претензии. Здесь были евнухи, игравшие большую роль при Фатх Али-шахе, но совершенно ненужные Мохаммед-шаху, наконец, многочисленные жены покойного шаха, становившиеся благодаря своим семейным узам грозной силой, имевшей опору по всей империи.

Другую группу составляли лица, служившие династии Аббас-мирзы и оказавшие ей существенные услуги; как это всегда бывает, они придавали этому большое значение и претендовали на соответствующее вознаграждение. Возглавлял эту группу Аллаяр-хан Асеф од-Доуле, который помышлял ни много, ни мало, как о смещении Каем-Макама, чтобы занять его место и править от имени своего племянника. Однако ему пришлось [70] отказаться от всякой надежды на осуществление этих планов, ибо шах хорошо знал о его честолюбии и не стремился менять правителя, что вызвало озлобленную реакцию со стороны Асефа.

В результате всего этого в столице было настолько беспокойно, что оба посланника сочли себя обязанными сделать шаху серьезное и настойчивое представление, дабы тот принял меры для предупреждения роковых последствий. Ответ шаха был продиктован Каем-Макамом, и, хотя он был составлен в общих выражениях и в нем ничего не обещалось, демарш представителей России и Англии был полезен хотя бы с той точки зрения, что внушил Каем-Макаму опасение за свою власть и вынудил его, следовательно, принять решения, которые он откладывал из-за лени. Он окончательно распределил все придворные и другие посты, бывшие до сих пор вакантными. В результате этих мер правительство молодого государя приобрело нескольких преданных сторонников, и если зло не было пресечено в корне, то на некоторое время воцарилось спокойствие. [71]

ГЛАВА VI

События первой половины 1835 г.

Из первой главы данного труда читателю стало известно о двух фактах: во-первых, Аббас-мирза счел необходимым предпринять поход из Хорасана, чтобы убедиться в верности своего брата Хасан Али-мирзы, правителя Кермана, и, во-вторых, после того как он вынудил его сдаться, он послал его в Тегеран, а вместо него назначил своего племянника и зятя Сейф оль-Молюк-мирзу, сына Зелле-солтана. После того как Фатх Али-шах выехал в Исфаган, Хасан Али-мирза добился разрешения поехать к своему родному брату в Шираз, но вместо Шираза направился в Керман. Узнав о смерти своего отца и рассчитывая на волнения, которые может вызвать эта весть, он с горсткой людей смело двинулся на город, ворота которого действительно распахнулись перед ним. Он преуспел в этом с тем большей легкостью, что Сейф оль-Молюк-мирза поспешил присоединиться к своему отцу в Тегеране.

Йезд, правителем которого после смещения Абдул Реза-хана был второй сын Зелле-солтана, по примеру Кермана, также признал власть Хасан Али-мирзы. Таким образом, к моменту прибытия шаха в Тегеран весь юг страны был в руках самых жестоких врагов его семьи. Правитель Исфагана Солтан Мохаммед-мирза, Сейф од-Доуле Солтан-мирза, действительно сдался, но город нельзя было считать подчинившимся Мохаммед-шаху, так как люти подняли настоящее восстание.

[Люти — повеса, шут, разбойник. Таковы различные значения этого слова, но здесь оно означает определенную прослойку, имеющуюся во всех крупных городах Персии, особенно в Исфагане. Низшие слои этой группировки — темные личности, предающиеся пьянству и всевозможным порокам. Однако часто среди них встречаются лица и из высших слоев общества, которые [72] тайно руководят ими. Из этих группировок возникло множество групп с соответствующим руководством, но почти всегда враждебных одна другой. Правительство страдает от этих группировок, но их можно удержать в повиновении, если приложить все силы; однако при наличии определенных обстоятельств люти дают о себе знать, и тогда плохо приходится тому, против кого они затаили злобу. Всегда надо быть осторожным в выборе друзей среди их главарей].

Один из их вождей назвал себя Рамазан-шахом и дошел в своем безрассудстве до того, что осадил принца в его дворце. Кроме того, стало известно, что Хасан Али-мирза с собранным им войском, к которому присоединился и его брат Фарман-Фарма со своими отрядами, появился на пути между Ширазом и Исфаганом, намереваясь двинуться на Исфаган. В то время как Хасан Али-мирза шел во главе этой армии, его люди жгли Хорасан. Правда, в распоряжение Кахраман-мир- зы было оставлено несколько батальонов, но с такими незначительными силами трудно было сдерживать наступление со всех сторон, и возникало опасение, как бы восставшие не завладели Мешхедом. В этих трудных условиях Каем-Макам проявил больше активности, чем от него ожидали, и когда подумаешь, какие трудности его окружали, то удивляешься, как ему удалось к началу февраля отправить войска на юг и довольно значительное подкрепление в Хорасан.

(Согласно мерам, принятым Каем-Макамом, перечисленные ниже войска должны были составить полк, предназначенный к действиям под командованием сэра Генри Бетьюма, но к моменту событий при Гумише они еще не были сформированы и ощущалась особая нехватка в кавалерии.

Формально управление южной частью страны было поручено молодому брату шаха Фируз-мирзе, но в действительности оно находилось в руках евнуха Манучехр-хана Мотамед од-Доуле; что же касается военных действий, то ими руководил сэр Генри Бетьюм. Получив в пути ложные сведения о том, что Хасан Али-мирза занял Исфаган, сэр Бетьюм ускорил продвижение вперед и за 34 часа прошел 80 миль, надеясь захватить врага врасплох, еще до того как он укрепится и подумает об обороне. Но, к счастью, Хасан Али-мирза не двинулся с места и войска шаха не встретили никакого сопротивления. Тем не менее совершенный ими переход оказался полезным, так как спас принца, которого осадили люти и которого они хотели взять голодом. После нескольких дней отдыха, предоставленного [74] войскам, английский командующий продолжил поход и встретил врага через три стоянки после Исфагана у деревни Гумише. При первых же выстрелах из пушек войска Хасан Али-мирзы разбежались, не оказав почти никакого сопротивления. Пехота, насчитывавшая более 800 человек и располагавшая тремя пушками и гаубицей, сдалась. Почти весь обоз достался победителям, а Хасан Али-мирза с несколькими преданными слугами дошел до Шираза. Остатки его кавалерии рассеялись, а кавалеристы скрылись по домам. Мотамед и сэр Генри следовали за принцем по пятам.

В нескольких переходах от столицы Фарса они встретились в городе с доверенным лицом, имевшим при себе письма, написанные Фируз-мирзой главным муллам — калантару (Правитель. В других городах человек, занимавший эту должность, обычно назывался беглер-беем. В то время калантаром был один из сыновей несчастного и знаменитого Хаджи Ибрагиму) и ильхани, в которых его высочество обещал от имени шаха, что городу не будет нанесено никакого ущерба, что собственность будет сохранена, если жители выдадут обоих братьев-мятежников.

[Ильхани — титул вождя, передаваемый по наследству в больших кочевых племенах. Человек, о котором идет речь, был вождем большого племени луров, жившего между Ширазом и Исфаганом. После того как Фарман-Фарма был ослеплен столь чудовищным образом, он стал лютым врагом могущественного семейства ильхани, приказал, в свою очередь, ослепить одного из его братьев и лично стал его преследовать, вымогая у него деньги. Проявление подобных жестокостей началось сразу же после смерти Аббас-мирзы, так как Фарману-Фарма со смертью этого соперника не было необходимости больше церемониться].

Этот ход имел полный успех: вожди восстания были захвачены и заключены под стражу. При получении этой вести Мотамед ускорил продвижение, но не смог предупредить последствий. Сторонники принцев объединились, вырвали братьев из рук стражи и были настроены так воинственно, что это могло стоить жизни калантару и ильхани, на которых главным образом была направлена их месть, если бы эти последние не [75] укрылись в доме моджтахида (Знаток законов. Этот титул получал лишь тот, кто доказывал свою ученость и глубокие познания, главным образом в области религии. Моджтахиды обладали огромным влиянием; претендент на это звание сдавал им экзамен, и они выдавали ему диплом, если считали, что он этого заслуживает). Однако Манучехр-хан прибыл с кавалерией, и братья, не сумевшие воспользоваться своей недолгой свободой, были снова арестованы. Так закончился этот поход, перипетии которого до сих пор вызывают недоумение и который по своей значимости и быстроте успеха может сравниться с завоеванием шахской столицы.

(Нужно признать, что сэр Генри не встретил серьезных трудностей в битве с войсками Хасан Али-мирзы; молва утверждает даже, что он приказал стрелять лишь для того, чтобы иметь предлог для грабежа обоза и для присвоения лучшей части из награбленного. Так или иначе, толчок, который он дал своим войскам, и быстрота их действий, без сомнения, вызвали растерянность в рядах врага. Поэтому в своих донесениях я неизменно воздавал должное услугам, оказанным английскими офицерами шаху, а сэр Генри Бетьюм был прекрасно встречен в Лондоне именно благодаря официальным похвалам, которые я ему расточал].

В момент, когда в Тегеране радовались этой удаче, из Керманшаха в сопровождении эскорта прибыл Мохаммед Хосейн-мирза, который был отстранен от управления, потому что, как только в Султанийе почувствовали вероятность успеха только что начатого дела, в Керманшах было приказано отправиться брату шаха Бахрам-мирзе. Мохаммед Коли-мирза Молькара и его старший сын Сахиб Бахтиар, молодой человек, обладавший, как говорили, способностями и сильным характером, также прибыли из Мазандерана. Старый Молькара, рассчитывавший на силы управляемой им провинции, хотел защищаться, но жители отказали ему в поддержке, заявив, что если войскам шаха они были бы еще в состоянии сопротивляться, то в отношении России ни о чем подобном не может быть и речи: меряться с ней силами они совершенно не намерены. Таким образом, Молькара был вынужден подчиниться приказам своего племянника. Две провинции, Керман и Йезд, были оставлены сыновьями Хасан Али-мирзы, как [76] только они узнали о поражении при Гумише. Шах — или, вернее, Каем-Макам — поручил управление первой провинцией Ага-хану Малихати (О персидских именах смогри у несравненного и разумнейшего Шардена (т, III, стр. 433, парижское издание). Я только не совсем согласен с тем, что слово «хан» он переводит как дюк (герцог), и не столько потому, что это неточный перевод, сколько потому, что наше понимание титула герцог, можно считать, совершенно не соответствует титулу хана. Как бы то ни было, персы действительно (это утверждает и Шарден) часто присоединяют к своим именам титулы герцог, принц, король (здесь шах), но в таком случае я прошу прощения за возражения бессмертному автору: это больше не титулы, означающие сан, а просто имена собственные, как, например, Хан-Баба, Шах-Аббас, просто Мирза или, как один из наших героев, — Ага, которые в действительности не являются: первый — ханом, второй — шахом, третий — принцем (или образованным человеком), или крупным сеньором; обладай эти лица саном, они назывались бы: Хан Баба-хан, Шах Аббас-шах, Мирза-мирза и т. д. и т. п. Нет титула, включая наиболее уважаемый титул хаджи, который не использовался бы точно так же. У меня на службе был Хаджи-Баба, который никогда и никуда не совершал никакого паломничества и, следовательно, не мог иметь этого титула.

Наконец, чтобы покончить с этим, скажем, что персы берут часто в качестве имени название деревни, где они родились, или племени, к которому принадлежат. Например, Ага-хан Малихати, Фатх Али-хан Нури, Фатх Али-хан Решти, Аббас-хан Лариджани и т. д.), отправившемуся туда с несколькими сотнями всадников.

[Этот человек заслуживает того, чтобы рассказать о нем подробнее. Ага-хан, будучи потомком Исмаила, сына Джафара — шестого имама, является наследником Хасана Сабба, которого европейские авторы называют горным старцем или вождем ассасинов (Ассасины — мусульманская шиитская секта XII — XIII вв. в Иране и Сирии, основанная Хасаном ибн Сабба, который укрепился в горном замке Аламут (1090 г.), близ Казвина. Ага-хан считается живым воплощением бога для секты исмаилитов, в которую входят ассасины. — Ред). История повествует, что Хасан Сабба, поссорившись со своим бывшим школьным товарищем, знаменитым Низамом оль-Мольком, оставил службу у Альп-Арслана и уехал в Сирию, где примкнул к одному из вождей исмаилитской семьи и принял догматы секты, носящей это название. Утверждают, что потомки Исмаила, умершего еще при жизни своего отца Джафара, якобы должны были унаследовать привилегии имама. Следовательно, отрицаются не только права Касема — седьмого имама, младшего из исмаилитов, но также права всех [77] последующих имамов. Хасан, ставший одним из ревностных сторонников догматов этой секты, возвратился в Персию, но был вынужден скрываться, пока был жив Низам оль-Мольк. Известно, что, когда последний впал в немилость, он был убит одним из учеников Хасана. Утвердившись в Аламуте и Рудбаре, он стал пренебрегать могуществом знаменитого султана Санджара. Религиозные доктрины, прививаемые Хасаном своим ученикам, существенно отличались от исповедуемой в Персии религии. Он поддерживал принцип исмаилитской секты лишь постольку, поскольку она признавала право членов этой семьи на положение имама, но он вводил много новых догматов, более соответствующих идеям суфиев или философствующих деистов, чем идеям ортодоксальных магометан. Коран, говорил он, священная книга, но в ней нужно следовать не букве, а духу. Он отвергал мельхаитов, которым поклонялись. Истинная набожность, говорил он также, в душе человека, а предписанные формы могут лишь поколебать, а отнюдь не способствовать этому страстному и тайному обожанию, которое должно питать к создателю. Но главное, что стремился привить Хасан, — это полнейшая и абсолютная преданность ему и его потомкам. Его ученики привыкли считать его скорее духовным, чем мирским вождем. Подобно главным идеологам суфизма, он считал основой испытываемую человеком смутную потребность довериться религиозному вождю, совершенному и непогрешимому.

После смерти Хасана его сменил его сын Кья Бозорг-Урмид, затем пришел Мохаммед, сын Бозорга, уступивший свой титул принцу из семьи исмаилитов по имени Хосейн Эбр-Насир (Очевидно, Хосейн ибн Насир, — Ред.), потомки которого правили до победы Чингис-хана и которых боялись и уважали. Последний из них — Рокн эд-Дин, более известный под именем Кахир-шаха, после слабого и бесполезного сопротивления уступил место Улькалон-хану (В тексте — Hulkalon-Khan. — Ред.) [1255 г. после р. X. и 653 г. персидского летосчисления (хиджры)]. Ага-хан, потомок Исмаила, стал, таким образом, главой исмаилитской секты в том виде, в каком она была основана Хасаном. Члены его секты, еще и сейчас [78] многочисленные в Индии, на землях Аравии, в Персии, в Кермане, Сеистане и среди племен, живущих в Хорасане, платят ему ежегодную дань в размере пяти процентов их доходов. Между тем в Персии им постоянно приходилось скрываться, ибо их секта внушала ужас добропорядочным шейхам. В глазах персидского правительства Ага-хан имел только один титул — сеид, или потомок Пророка; именно поэтому Фатх Али-шах, делая вид, что ему безразлично все остальное, отдал за него одну из своих дочерей. Шах и Каем-Макам, назначая Ага-хана правителем Кермана, думали лишь о его влиянии на исмаилитов, которые, как мы только что сказали, были очень многочисленны в этой провинции].

Мы уже говорили, что одновременно с отправкой войск на юг сильный отряд был послан в Хорасан. Командование этим отрядом, так же как и управление провинцией, было поручено Асефу од-Доуле единственно с целью отделаться от этого человека, возрастающие претензии которого всем уже изрядно надоели. Между тем Кахраман-мирза с помощью Мирзы Масуда, ставшего министром иностранных дел, и одного польского авантюриста, по фамилии Боровский, сумел объединить бывшие в его распоряжении незначительные силы и нанести в нескольких боях поражение узбекам, с одной стороны, и мятежникам-туркменам во главе с Наджаф Али-ханом — с другой. Эти новости следовали одна за другой так быстро, что вызвали недоумение в партии, враждебной новому правительству, и смягчили, по крайней мере на время, общее недовольство. Но можно себе вообразить, какой эффект произвели они на гордого Каем-Макама.

Именно в это время посланник Англии, постоянно помня об оказанных им персидскому двору услугах и рассчитывая на благодарность, которую, по его мнению, молодой шах должен был испытывать к английскому правительству, снова начал переговоры о торговом договоре.

[Проект торгового соглашения, представленный сэром Джоном Кэмпбеллом, был выдвинут с целью посеять тревогу в рядах русских. Речь шла ни более, ни менее как об основании факторий специально для английских торговцев и об открытии свободной навигации на [79] всех морях Персии. Следовательно, сюда включалось и Каспийское море. Кроме того, в качестве предварительного требования выдвигалось учреждение консульства в Астрабаде и уже называлось лицо, которое должно было выполнять эти функции. Это был некий мистер Фразер, совершивший в 1820 г. путешествие в Мазандеран. А в 1834 г., еще при жизни Фатх Али-шаха, он совершил новое путешествие — в Хорасан и Мазандеран, чтобы, как он говорил, проверить впечатления от своего первого путешествия. Можно предположить, что уже тогда он был назначен на пост в Астрабаде, но поскольку ему не удалось вырвать согласие на это старого шаха, он отправился в Багдад ожидать там развития событий. Именно отсюда он неожиданно прибыл в феврале. Вынужденный отказаться от своих надежд, он возвратился в Англию и своими донесениями лондонскому правительству сумел окончательно настроить его против сэра Джона. Хорошую службу сослужили мне в то время его друзья. Им я обязан сведениями о намерениях моего английского коллеги и тем, что мне удалось им воспрепятствовать].

Но напрасно сэр Джон Кэмпбелл пробовал поочередно то убеждать, то угрожать, — он ничего не смог добиться в этом вопросе ни от шаха, ни от его министра, уверенных, что учреждение европейского консульства в Персии сыграет пагубную роль для интересов персидского правительства. Нужно также признать, что просьбы представителя Англии казались тогда слишком подозрительными, чтобы быть бесспорно принятыми; впрочем, возможно, что если бы ему было позволено в 1835 г. предложить торговое соглашение, которое полномочный посланник г-н Макниль представил в 1838 г., то, возможно, повторяю я, сэр Джон Кэмпбелл, поддержанный, как и сейчас, русским посланником, смог бы добиться принятия своих предложений. Так или иначе, неудача этих переговоров при обстоятельствах, казавшихся столь благоприятными Сент-Джемскому кабинету, усилила недовольство сэром Джоном, и вопрос о его смещении отныне был решен.

1(13) апреля оба брата-мятежника были привезены из Шираза в Тегеран. Жестокая, но, к несчастью, необходимая политика вынудила шаха строго наказать Хасан Али-мирзу, самого непримиримого врага его [80] семьи, того из принцев Из числа сыновей Фатх Али-шаха, который был наиболее популярен. Его считали, неизвестно, впрочем, почему, столь же деятельным, сколь и храбрым.

[Когда шах получил известие о вступлении своих войск в Шираз и об аресте двух братьев, он пригласил меня, чтобы поделиться своей бурной радостью. Его величество дал мне прочесть записку, присланную ему из этого города, на которой Хасан Али-мирза собственноручно начертал следующие слова: «Приезжайте, владыка; вы можете делать со мной все, что хотите: отрубить мне голову, заковать меня в цепи, я подчинюсь всему, молю вас только об одном — помиловать Шах- Назара».

Шах-Назар был любимцем Хасан Али-мирзы. Шаха очень забавляла эта привязанность. Ему смешон был человек, забывший о собственной безопасности ради своего фаворита. «Все они прожили свою жизнь подобным образом», — сказал шах. «Именно поэтому, — ответил я, — вашему 'величеству они и достались так легко»].

Он имел много сторонников в Тегеране, правителем которого в течение некоторого времени был. Заключение в тюрьму, сделавшее его объектом сострадания, еще более усилило симпатии к нему населения. Народ столицы не хотел верить, что принц в тюрьме, и приписывал весть об аресте козням Каем-Макама. Жестокость нужна была для того, чтобы предупредить происки недоброжелателей. Именно поэтому шах решился отдать приказ о наказании, некогда столь распространенном в Персии, — лишении зрения. Эта страшная операция была проделана с ним накануне его прибытия в столицу в местечке Кенарегерд. На следующий день утром городские ворота были заперты и гарнизон взялся за оружие, но, когда распространилась весть, что прибывают принцы, народ устремился к крепостной стене, и его никто не сдерживал, так как было решено, чтобы каждый собственными глазами убедился, что видит именно двух братьев. Эскорт, состоявший из сарбазов и азербайджанской конницы, остановился в маленьком загородном доме, расположенном на расстоянии ружейного выстрела от Доулатских ворот; сначала показался Фарман-Фарма на лошади, затем — [81] тахтараван (Тахтараван — носилки, обычно укреплявшиеся на лошадях. — Ред.), из которого извлекли несчастного Хасана Али с окровавленным лицом. Ужас и оцепенение толпы при виде этого зрелища не поддаются описанию; народ отхлынул в глубочайшем безмолвии. Обоих братьев сначала поместили в одном доме, но через несколько дней Фарман-Фарма перевели в городской дом, принадлежавший Мотамеду.

Между тем в общей тревожной обстановке резиденция русского посланника стала местом сбора всех партий и всех недовольных. Туда направлялись немногочисленные истинные друзья молодого шаха, чтобы посетовать на тиранию Каем-Макама в отношении шаха; туда приходили пожаловаться и те, кто считал, что недостаточно вознагражден за оказанные услуги. Там можно было встретить также старых слуг Фатх Али-шаха, скомпрометировавших себя и опасавшихся за свое будущее. Жены и дочери покойного шаха посылали гонцов с мольбами о помощи и протекции, — словом, резиденция напоминала караван-сарай, куда направляются толпы путешественников, бегущих от урагана. Без сомнения, роль русского посланника была лестной, но ее нелегко было играть. Тем не менее приветливость, искреннее желание сделать добро, а также верность интересам молодого правителя помогли мне сделаться популярным и сохранить при этом до самого последнего момента доверие того, при ком я был аккредитован. Связанный по своему положению со всеми партиями, я смог без особых усилий предвидеть надвигавшуюся катастрофу. Характер шаха мне был известен, я знал, что он слишком слаб, чтобы попытаться силой воли возвратить наглого министра к исполнению его долга, но я также знал, что, если монарх примет решение порвать с кем-либо, он употребит самые крайние меры.

[Если бы Каем-Макам захотел ограничиться управлением государством на надлежащих основах, если бы он хотя бы в простейших жизненных делах оставил за шахом свободу действий, он, без сомнения, сохранил бы власть; но этот человек в своих претензиях доходил до того, что вмешивался во все мелочи личной жизни шаха и в самые его незначительные поступки. Автор этих [82] строк может рассказать случай, свидетелем которого он был. Однажды Каем-Макаму доложили, что шах собирается сесть в седло и совершить прогулку. Видимо, Каем-Макам не был об этом предупрежден, потому что ответил докладывавшему, что этого не может быть. Тот, в свою очередь, возразил, что лошадь готова и эскорт уже ожидает его величество. Тогда Каем-Макам велел своему сыну пойти сказать шаху, что сегодня тот не может сесть в седло. Несчастный Мирза Мохаммед (так звали молодого человека), дрожащий и со слезами на глазах, боявшийся отца больше, чем шаха, отправился выполнять поручение, и прогулка была отменена. Без сомнения, нельзя оправдывать шаха, поддавшегося подобному влиянию, но какова наглость его министра!} Я рассуждал тогда, что приличия обязывают меня уехать, дабы не стать свидетелем кризиса. Однако, прежде чем принять окончательное решение, я попытался убедить Каем-Макама, что ему необходимо изменить поведение; так как мои представления не произвели никакого впечатления, я объявил о своем отъезде в Табриз под предлогом необходимости привести в порядок дела, так внезапно мною оставленные. Тогда, постоянно помня о цели, которой я должен достичь, а именно — урегулировать вопрос престолонаследия в Персии, я посоветовал шаху назначить его сына преемником на троне, чтобы лишить всякой надежды тех, кто еще мог мечтать об изменениях, и предложил свои услуги в деле доставки приказа о возведении в сан. Когда шах принял это предложение, я, облеченный высшими полномочиями, с традиционными подарками, выехал в конце апреля, оставив двор и город в брожении, трудно поддающемся описанию.