ЗАПИСКИ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА МУРАВЬЕВА.

1816 год.

Нахичевань состоит из развалин, раскиданных на пространном месте; улиц нет, а башни, мечети и дома торчат по одиночке. Нахичевань древний город, имевший в старину до 30 тыс. домов. Имя его по-армянски значит «первое селение». Персияне его называют Накшиджиган, что значит «изображение мира»; но сие изображение мира весьма упало от древнего своего величия, и кроме развалин и садов ничего не видно. В описаниях стоит, что здесь растет хороший виноград; но сего мы не приметили, потому что вино, которое нам подавали, отменно дурно. Бани хорошо выстроены и довольно обширны: несколько камней, пол и водохранилище мраморные. Необразованный Персиянин, не понимая красоты сего камня, не ценит оного и употребляет его где случится в смеси с простыми камнями. Бани состоят из двух водохранилищ, одного для холодной, другого для теплой воды; но теплую сию воду переменяют и нагревают один раз в месяц; в продолжение сего времени Персияне купаются в грязной воде. Мне так хотелось умыться, что, не взирая на свинство, я зажмурил глаза и полез в воду. Вышедши, я велел банщику мыть себя и ломать по их обыкновению. Они сие чрезвычайно ловки делать, всячески коверкают, так что ребра и все кости трещат; стучат тебя кулаками и, положа на спину, прыгают на ноги и на грудь и спалзывают на пятках по мокрому телу. Я держал свои кулаки в готовности, чтобы истребить банщика, если меня ушибет; но они так проворно и ловко сие делают, что я только мог хохотать с товарищами,

13-го отправились мы к лагерю, лежащему на правом берегу Аракса; переход был большой. Аракс широк и быстр; мы переправлялись на веслах на двух паромах, весьма глупо построенных, и на шести плотиках, составленных из плетней, привязанных к 16-ти бараньим шкурам, надутым воздухом. Повозки переправлялись до вечера. Я купался в Араксе, но без всякого удовольствия; течение быстро понесло меня сажен 60, пока я мог возвратиться к берегу. После купанья я почувствовал большую слабость и часа два лежал, но к вечеру совершенно выздоровел. [484]

14-го прибыли мы в лагерь, к караван-сараю Голаку. Здесь множество гадов; одному из музыкантов наших ночью заползла змея за платье; но он был столь счастлив, что убил ее прежде, чем она его укусила.

15-го числа приехали мы в город Маранду, столицу Мараданского ханства. Мы были встречены ханом Назар-али в сопровождении конницы. При переправе чрез Аракс видна была на левой стороне по левому берегу реки, не в большом отдалении, гора Гиландаг, что значит змеиная гора. Жители говорят, что множество змей живет при сей горе и что змеи сии ходят толпами сражаться со змеями Араратской горы. 6 верст вправо от переправы находятся развалины древнего города Джульфы. Область Адербиджан, в которую мы вступили со времени переправы чрез Аракс, бедная и разоренная страна; города и селения в развалинах, земля представляет только голые скалы красного цвета; ни одного дерева не видать. По рассказам Персиян в Маранде находится могила Ноевой жены Ноемзары. Старик показывает ее; над ней построена простая мечеть. Старик сей утверждает, что, 38 лет тому назад, во время землетрясения, открылась в сем месте земля и показался ящик, который теперь принимают за гроб Ноемзары.

17-го прибыли мы в Софиан. В вечеру играли в бары и в другие игры. Алексей Петрович вмешался в игру, и мы провели очень весело вечер. Из Софиана виден Тавриз.

18-го числа приехали мы к лагерю перед селением Согале; лагерь лежал в 3-х верстах не доезжая селения, потому что в Сагале заготовляли начало парада для принятия нас в Тавризе. Генерал наш, приехавши на место и увидя положение лагеря на пахотной земле без воды, рассердился и, не слезая с коня, поехал было прямо в Тавриз; но старый махмандарь Аскер-хан уговорил его остаться, что посол сделал только из уважения к старости, ибо хану вырезали бы за то глаза. В ночи отправили вперед обозы и конвой с П. Н. Ермоловым. Он должен был приготовить парадное наше вшествие в Тавриз.

Мы поехали 19-го в С часов утра из лагеря и, отъехав верст пять, были встречены беер-бейем или военным губернатором города и визирем, сыном каймакана мирзы Бюзюрга с 50-ю Крутинцами, одетыми в панцирях. Послу подведен был прекрасный жеребец в богатом уборе, но он на него не сел.

Крутинцы составляли наш конвой; они были очень хорошо одеты, ездили бойко на хороших жеребцах. Головы у сих народов [485] имеют отличные черты. Но к зверскому взгляду присоединяют Крутинцы нечто открытого, честного; цвет лица их весьма смуглый. Некоторые из них выезжали на ристание.

Вскоре были мы встречены пушечными выстрелами конной артиллерии. Ее было орудий с сорок разного калибра; она стояла в порядке, офицеры и солдаты при своих местах, а всею командовал Английский маиор Лендисе, превысочайшего роста; он занимается устройством сей артиллерии. Знамя с изображением Персидского герба стоит в средине баталиона с музыкантами, одетыми в желтых куртках. Музыканты сии состоят из барабанщиков, флейщиков и трубачей; первые хорошо бьют в барабан; но вторые, не имея от природы самых простых дарований в музыке, как-то понятия о мере, играют так, что с трудом можно было разобрать God save the King, который они насвистывали. Весьма странно, что Азиатские народы в своих песнях не имеют ни малейшего понятия о мере; не говорю уже о гармонии, которая по грубости их чувств не подлежит их понятиям. В нашей же Европейской музыке их занимают только барабан, треугольник и тарелки.

Первый баталион был составлен из беглых Русских. Баталион сей был из больших; офицеры были из Русских же солдат. Все были одеты в Персидские мундиры с длинными волосами и в папахах. Лица изменяли сим подлецам; народ все прекрасный, рослый, чистый и старый. Баталион этот называется Енги-мусульман. Они уже дрались против нас, и пленные, взятые из них Котляревским, были повешены и переколоты. Теперь все люди просятся назад, и мы имеем надежду возвратить их при обратном нашем пути. Пехота строится в две шеренги; ею командует и устраивает ее Английский капитан Гарт. Он скакал по фронту и тузил кулаками в рожу баталионных командиров.

Шах-Зады-Абаз-мирза, живущий в Тавризе, устроил сие войско с помощью Англичан. О сю пору Персидское сие изобретение весьма для нас полезно, ибо наша пехота может легко достичь сие войско, а еще легче разбить оное. Вероятно, что еще десять лет сарбазы будут в нашу пользу; но, по прошествии сего и большего времени, надобно полагать, что в войске сем заведется устройство; тогда оно будет нам вредно. Но к тому времени представятся новые обстоятельства.

Фатей-Али-шах, ныне царствующий в Персии, назвал наследником своего сына Абаз-мирзу, отказав старшему сыну Мамед-Али-мирзе. Злоба поселилась между братьями; старший объявил при отце своем, что по смерти его оружие изберет царя. [486] Мамед-Али-мирза воин храбрый, решительный, отчаянный, удаляющийся от всякой неги и от обычаев Европейских. Зверство знаменует его. Абаз-мирза, напротив, нежный, женоподобный, ищет Европейцев, дабы перенимать у них обычаи. Предвидя кровную войну по смерти своего отца, он приобретает любовь своих подданных справедливостью и кротостью и устраивает регулярное войско. Война междоусобная непременно возродится и, если брат его победит, то первый его поступок будет уничтожение сих войск. Между тем наше правительство не признает еще никого за наследника и не пропустит случая, чтобы занять Эриванскую область по Аракс, в залог дружбы с тем из сыновей, который будет признан нами.

При шахе находится безотлучно три или четыре тысячи человек конницы, которые имеют отличное название невольников королевских или гвардии его. Отряд сей составлен большею частью из Грузинских невольников и сыновей знатнейших дворян в Персии. Они имеют хороших лошадей и хорошо вооружены на счет правительства, и плата их не только превышает плату других войск, но и служба их такого рода, что они легко могут увеличить свои доходы. Они получают от 20-ти до 30-ти туманов ежегодно (от 400 до 600 р. ассиг.), и как им позволено каждому лично получать жалованье (ассигнованное на доходы), то они почти всегда требуют более нежели им следует, что весьма ясно; ибо одно имя голам-шаха, или гвардейского служителя, обращает в страх целый уезд. Всякий князь крови, управляющий особенно областью, имеет при себе несколько голам, или личных телохранителей, которые получают тоже содержание и исправляют туже службу как у короля.

Почти все народонаселение в Персии вооружено, и везде есть земское войско, составленное из людей кочующих племен и жителей городских и сельских. Обыкновенная должность сего ополчения есть охрана своих домов и исправление полицейской должности. Они содержаны областью, городом или селением, которому они принадлежат, и могут быть вызваны при всяком нужном случае. Тогда же получают они платы от правительства от 5-ти до 6-ти туманов в год (от 100 до 120 рубл. ассигн.) и от двух до трех ослиных вьюков пшена. Число записанного сего земского войска может превосходить 150.000. Они сами снабжаются платьем и оружием. Одежда их — обыкновенное народное платье; вооружение — ружье с фитилем, сабля и кинжал. Войско сие другого устройства не имеет как повиновение своим собственным старшинам. Ни ратники сии, ни конница не повинуются начальникам, которых они за своих собственных не признают. [487]

Прежде царствования Абаза Великого, Персидская армия состояла только из иррегулярной конницы и земского войска. Царь сей, желая противиться Турецким янычарам и усилившейся власти ханов, устроил корпус пехоты из 12-ти тысяч и большую артиллерию. Сверх того, он еще собрал 12.000 всадников, коими начальствовали его любимцы. Составя войско сие из людей военных племен и Грузинских невольников, Абаз был в состоянии противиться и уничтожать власть ханов, коих подвластные народы прежде составляли всю силу Персии. Будучи в числе 30-ти тысяч, они стали упадать и, наконец, преимущество их совершенно исчезло. Средства сии к утверждению силы государственной увеличились при беспокойствах случившихся в последние времена в Персии. Армия Аги-Магомет-хана состояла из иррегулярной конницы и пехоты, из невольников, тяжелых орудий и большого числа фалконетов на верблюдах. Но нынешний шах, желая противиться нам, завел регулярную пехоту и артиллерию.

Мы переехали мост через реку Аджи-су, мост древний, большой и хорошо построенный. Аджи-су значит по-Татарски «кислая вода». Жители уверяют, что половина года бывает вода в ней горькая, а другую половину — соленая. Нас ожидали на сем месте музыканты и конвой наш, пеший и конный. Музыка заиграла, и мы вступили в предместье в сопровождении большого числа народа. Предместье большое. Мы въехали в крепость; она с сей стороны поправлена и состоит из двух высоких стен с башнями. Между стенами глубокий сухой ров, а чрез оный хороший деревянный мост. Улицы в самом городе вымощены и узки. Ни одной души нам не показалось; мы ехали между стенами, не видя ничего и приехали к дому каймакама или первого министра Шах-Зады. Тут нам отводили комнаты. Дом сей весьма велик, но комнаты расположены весьма неудобно. Он состоит из девятнадцати дворов, иные с водохранилищами и цветниками; покои все сделаны отдельными окошками на дворы. Меня с Бабарыкиным поместили подле генерала. На первом дворе поставлена была рота сарбазов в карауле.

Абаз-мирза прислал начальника и своих адъютантов, поздравить г-на посла с приездом. Потом прислан каймакам спросить посла, когда он может его принять; но посол поблагодарил его, сказав, что не может сего сделать, потому что устал от дороги.

20-го числа приходил к Алексею Петровичу каймакам мирза Бюзюрг. Человек сей представляет себя простого жития, хочет удивить своим умом, но разговор его подобно всем Азиатам ограничивается повторением нескромных учтивостей. Его встретили [488] у ворот наши адъютанты, маршал принял его на дворе, а советники посольства на крыльце. Каймакам мирза-Бюзюрг — второй чиновник государства Персидского, назначенный преемником первого визиря, которому уже девяносто лет. Он имеет семьдесят лет от роду, человек хитрый и умный, владеет умом Абаз-мирзы, которого он воспитывал и делает в Тавризе, что хочет. Он довольно высок ростом и худощав, наружность имеет самую неприятную, беспрестанно говорит о себе, что он бедный дервиш, от всех благ и наслаждений мира отказавшийся; между тем один его сын назначен ему в преемники, по заступлении им места первого визиря; другой его сын женат на дочери шахской и преизобилует богатством. Мирза-Бюзюрг в разговорах своих часто вмешивает восточные повести, коих смысл применяет он к настоящим обстоятельствам.

Того же дня посол был у каймакама с обоими советниками.

21-го числа представлялся наш генерал Абаз-мирзе. Обычай Персидский не позволяет входить в комнату в сапогах; а как мы не хотели повиноваться сему, то Шах-Зады принял нас на дворе и, дабы не посадить перед собою посла, он сам стоял все время приема. Нам привели жеребцов в Персидских уборах, и мы поехали ко дворцу. Улица была уставлена с обеих сторон сарбазами. После первого двора прошли мы через коридор, в котором сидели в ложах знатнейшие чиновники Персидские. Потом, в сопровождении Аскер-хана нашего, пришли мы на второй двор; тут Абаз-мирза стоял один в простом красном кафтане. По левую его руку три прекрасных мальчика, из коих один был его брат, другой — сын, а третий племянник. Посол вручил ему грамоту от Государя, представлял нас ему всех поименно и разговаривал с ним с час. Абаз-мирза имеет очень приятное и умное лицо, не на подобие других Персиян; разговор его откровенный, привлекательный и ласковый. Он весьма любит Европейцев и старается всячески перенимать наше обращение. Абаз-мирза во все время аудиенции стоял пеший и, чтоб кончить, спросил посла, не был ли он ранен в прошедшие войны и не беспокойно ли ему стоять долго на ногах; при сих словах мы откланялись.

22-го числа сбирался Алексей Петрович прогуляться в окрестностях города; но Шах-Зады просил его отложить свою прогулку и предложил сам гулять с ним, когда послу угодно будет. Того же дня были приглашены отобедать у нас Английские офицеры, которые 20-го числа представлялись послу, а именно major Henry Lendisay, командует артилериею, doctor John Cormick, major [489] Mac-Intosh, Эриванской captain Hart. Пехотный lieutenant Willok. Они славно отобедали у нас и приглашены сегодняшний день на вечер пунш пить и ужинать.

После обеда, по приглашению Шах-Зады, поехали мы смотреть войска. Шах-Зады встретил нас; выехали за город. Человек с 1000 Крутинцев стояло во фрунте; они ристали по обыкновению своему. Всадники удивительные проворством своим и лошадьми; они вооружены пиками, коих древки камышовые; когда они нападают, то, держа пику за средину над плечом, трясут ею, и она изгибается так скоро, что глаз не может почти за движением ее следовать, и потому удар Крутинца неможно никаким образом отворотить саблей. Когда же Крутинцы бегут назад, то отстреливаются пистолетами, коих у иных по три: сии пистолеты привязаны за приклады и держатся за поясом; по мере как из одного выстрелит, он закидывает его за плечо и в миг принимается за другой. Надобно здесь заметить о непроворстве, с которым вообще заряжают свое оружие Азиаты. Они не употребляют начиненных жестяных или деревянных патронов на подобие Черкес, но имеют кожаную порошницу при поясе, из коей, высыпав заряд на ладонь, всыпают после оный в дуло; в ветреную погоду сдувает всегда у них порох с руки. Черкесы, напротив, заряжают весьма скоро. Я сам был свидетелем, как они успевали вынуть ружье из-за плеч и пять раз зарядить и выстрелить из оного на всем скаку на расстоянии полуверсты.

После Крутинцов показал нам Абаз-мирза 18 орудий артиллерии, которые под предводительством маиора Лендисе стреляли в цель. В самую цель ни одно орудие не попало, но ядра все ложились очень близко; артиллеристы проворно действовали. Абаз-мирза восхищался сим и весьма огорчился, когда Алексей Петрович, выхваляя его желание устроить войско, сказал, что даже самые необразованные народы принялись за сие. Трукменцы, сказал он, просили у меня орудий и офицера для устраивания у себя артиллерии. Шах-Зады переменился в лице, услышав о намерении давнишних неприятелей Персиян.

Абаз-мирза оттуда пригласил нас в свой сад. Сад обширный, но деревья молодые и расположены аллеями, заключающими цветники, без цветов. Среди сада построена беседка. Шах-Зады потчивал нас шербетом. Он просил было посла на потчиванье нас выслать из горницы; но Алексей Петрович сказал ему, что он сам выйдет с нами в таком случае, и мы остались и разговаривали все время о войсках и обычаях Европейских. Беседка убрана [490] зеркалами и портретами женщин и молодых мущин; тут были также портреты нашего Государя, Фатей-Али-шаха и Бонапарта, весьма дурно сделанные.

Мы не нашли при дворе сем тени той пышности, о которой упоминают путешественники в Персию; ничего даже во все время проезда нашего не видали, что могло бы подать мысль о пышности. Что же удивляло писателей? Я полагаю, новость и странность обычаев, как-то кальянщики, глупые плясуны, оборванное войско, яркие ковры без вкуса и беспримерное рабство. Французы и Англичане, кланяясь глупым бородачам, от испуга видели все в тумане; цветы и шум заглушали к тому в них все способности рассуждать. Они ходили как угорелые, написали сон свой, солгали и верят себе. Да не уподобимся мы им. Но должно отдать справедливость собственно Абаз-мирзе: дарования, нрав, ум его делают ему честь; он к сему присоединяет еще привлекательную наружность.

Вчера ввечеру были мы приглашены на фейерверк Шах-Зады. Нас ввели на большой двор, где были расставлены бураки и ракеты. Была ложа, из которой мы глядели. Ракеты были превеликого калибра, и вообще все штуки прекрасны, но оне были тесно расставлены. Проведенный фитиль зажег разом все; шум, треск, огонь и дым сделались ужасные, совершенный ад. Несколько бураков падали на нашу террасу. Музыка наша играла в промежуток. Тут увидели мы Итальянских офицеров, которые бежали из своего отечества со времени последних перемен. Они были пьяны и народ самого простого звания; один из них, Сицилианец, уверял меня, что оставил отечество свое, потому что климат слишком жарок, и он пришел se rafraichir в Тавриз.

В вечеру ужинали у нас Англичане и, перепившись, вступили в большую дружбу с нами. Один из них был при съемке карты Персидской, он ее ругал и опорочивал; обещался мне сегодня принести записки о сей съемке.

Вчера потребовал к себе Абаз-мирза музыкантов наших. Когда они сыграли несколько маршей, он заставил каждого по одиночке играть на своем инструменте и подарил им 1600 рублей асс. После занялся он с нашими Черкесами стрелянием из лука. С ними был послан Бекович. Абаз-мирза сам стрелял прежде Персидским луком, потом Кабардинским и подарил Кабардинскому князю Джамбулату связок весьма красивых стрел и вообще был весьма учтив и ласков.

Того же дня посол получил письмо от садр-Азама-мирзы-Шефи, первого визиря, чрез нарочно присланного чиновника, в [491] коем он уведомляет посла, что шах, видя, что в Тегеране жары нестерпимые, переезжает в Султанию, где будет принимать г. посла. Сие почти половиной сокращает нам путь. Теперь Персияне хотят, чтобы посол продолжал пребывание свое в Тавризе, ибо шах будет в Султанию только к 2-му числу месяца Рамазана, от сего дня еще через 44 дня. Посол же здесь оставаться не хочет; ибо хотя много нам оказывается почестей, но недоверчивость к нам весьма велика: за городские ворота никого не пускают; если послу захочется выехать за город, тот час предложит Абаз-мирза ехать с ним вместе. Жителям под строжайшим наказанием запрещено с нами разговаривать, и все время принуждены мы жить между четырьмя стенами. Посол решительно сказал Персиянам, что в Тавризе не останется, а едет далее к Султании; буде же по дороге будет место, где найдут удобности, пробудет там несколько дней, но никак не определит ни места, ни время, где и сколько пробудет.

Перед обедом представлялись послу два Англичанина. Один из них Monteith, инженерный офицер, занимался съемкой и описанием Персии; другой Johnson, путешественник, сказал нам, что он открыл здесь рудники и жаловался на необразованность Персиян, которые с первого шага хотели найти куски золота; он уверял нас, что по дороге от Тавриза к Тегерану находятся в горах пребогатые свинцовые руды и несколько серебряных. Monteith прислал мне Английскую книгу A Geographical Memoir of the Persian Empire by John Macdonald Kinnier. Книга сия принадлежит к карте Персии, сделанной Англичанами; мы книги сей не имели. Я вознамерился достать ее и пошел в вечеру к Англичанам, нашел капитана Гарта, поручика Виллока и Монтейта вместе. Завязался ученый разговор у меня с Монтейтом; он имеет отличные познания и прекрасную библиотеку; книгу я достал, и он согласился оставить ее у меня до возвращения моего в Тифлис.

26-го числа мы выехали из Тавриза в пять часов утра. Нас провожал маиор Лендисе. Подлец сей приставал неотступно к генералу, чтобы он остановился в Ужане. Продажная тварь сия клялась честью Английского Офицера, что он нам подает благой совет, как Европеец, как единоземец. Он был подослан от Абаз-мирзы уговорить к сему Алексея Петровича, для того чтобы дать Фатей-Али-шаху приехать в Султанию и прежде нас успеть приготовить нам прием. Шах-Зады имел приказание задержать нас в Тавризе, а как генерал не хотел сего сделать, то они вознамерились задержать нас в Ужанском замке. Алексей [492] Петрович, будучи недоволен тем, что Абаз-мирза принял нас на дворе, отказал ему в свидании при отъезде, уехал сам внезапно и оставил в Тавризе Соколова для благодарения его за ласковый прием. Лендисе неотступно приставал ко мне, чтобы я уговорил Алексея Петровича остановиться в Ужане; но ему не удалось, и генерал воспользовался удобным случаем, чтобы поблагодарить его за советы и проститься с ним.

28-го мы поехали. Зная участь свою прожить несколько времени в Ужане, мы стали делать предположения с Алексей Петровичем о будущей нашей жизни и шутя стали располагать защиту свою в Ужане, назначать коменданта и занятия наши. Между тем мы стали подъезжать к пространной зеленой равнине, окруженной со всех сторон горами. Довольно большой дом, построенный на Азиятский вкус, стоит на оной. Нас обрадовала сперва зелень, которую давно уже не видали.

Ужанский замок состоит из двух строений, соединенных малым двором и из большого двора, обращенного к Востоку; на сем дворе бассейны и гарем. Баня состоит из нескольких комнат, построенных под сводами из больших каменных плит; одна из сих комнат наполнена водой, которая нагревается посредством печей под полом. Пол в передбаннике мраморный. Принадлежащая к большому двору половина заключает множество малых комнат, отделанных весьма чисто; стены выбелены и расписаны, полы же сделаны из известкового состава, уподобляющегося цельному камню. Сия половина замка обращена к Западу и заключает мужские покои; тут и открытая зала, в которой мы сбираемся обедать. В зале, обращенной к саду, поставлены две картины. На одной представлен шах, едущий верхом, в короне и богатейшем уборе, за ним несколько человек его сыновей, у ног лошади его лежит на земле Абаз-мирза, представляющий ему регулярную пехоту и артиллерию, поставленную по обеим сторонам дороги в боевом порядке. Другая картина представляет знаменитый подвиг: разбитие тремя стами человек 15,000 человек Троицкого полка под начальством самого наследника. Трудная сия победа тем славнее, что в числе 300-т были три четверти рекрут, никогда не стрелявших и у которых еще недостало патронов. Победители представлены на картине без всякой потери; ни одна пуля, ни один штык Русский не смели поразить храбрых воинов Персии, которыми кроме наследника предводительствовал Английский Ост-Индской купеческой компании маиор Линдесе. И сей герой изображен на картине повелевающим артилериею. [493]

В зале есть портрет Бонапарта и мнимое изображение нашего Государя в красном шарфе. С сей же стороны снаружи сделан эспланад из камня и два крыльца, ведущие в сад. Сад сей состоит из нескольких аллей; молодые деревья в них дурно принимаются по причине засухи и ветров, которые всегда на сей равнине бывают, зимой же сильных мятелей. Несколько этажей в сем замке и несколько террас; но они так странно расположены, что можно почти ручаться за невозможность сделать план всему строению. Ни воды, ни рощ в окрестностях замка нет, и потому вид из оного весьма скучный; три селения лежат у подошвы гор, окружающих сие место. Здесь должны мы жить несколько времени по неизвестным причинам, и я о том не сожалею. Я успел подвинуть занятия свои и надеюсь не скучать, Замок сей принадлежит Шах-Зады-Абаз-мирзе и построен тому лет семь назад. Шах, года с три тому, приезжал сюда и смотрел войско сына своего.

Вчера генерал наш был скучен. Он предложил проводить вечера в чтениях. Я играл в шахматы с Бабарыкиным у него в комнате, и он развеселился. Когда почтенный Алексей Петрович наш взгрустнет, то и все надумаются; но это меня и Бабарыкина не особенно огорчает. Во время обеда приехал к нам с письмами Шах-Мурат, прозванный Надир-шахом. Алексей Петрович обласкал сего храброго Татарина. Я узнал из письма к Лачинову, что батюшка был болен и стал оправляться. Брат Михаил поехал на помощь к отцу для съемки Московской губернии.

Вечер провели мы у генерала и читали в слух Оссиана, Крылова басни и проч. Здесь не только прохладно, но даже холодно, особливо потому, что во всех комнатах, без стекол, сквозной ветер. Здесь ветер всегда начинается около полудня и продолжается до шести или семи часов вечера, потом утихает до другого дня.

Несколько дней я не вел дневных записок, потому что ничего занимательного не было; день я проводил в занятиях, а вечер сидели мы у Алексея Петровича. Там иногда играли в шахматы, читали; каждое слово нашего почтенного генерала заставляло нас более его уважать и любить и, когда мы в беседе с ним, то всегда забываем, что отдалены от своего отечества.

Вчера, 1-го Июня, в Субботу, служили всенощную, при коей все чиновники и нижние чины посольства присутствовали. В расстоянии одного часа езды есть пещера, в которой по рассказам Персиян скрывался их славный Рустем, но рассказ сей должен быть пустой; я хотел съездить посмотреть сие место, но, боясь утратить время от занятий, отложил поездку сию до другого времени. [494]

4-го числа ездил Алексей Петрович рано верхом, я с ним был; мы ездили верст за восемь и приехали в селение Керия. Нам рассказано было, что там пещеры удивительные. Мы нашли подлинно множество пещер, которые обращены были в жилье земледельцами. Четыре поколения их тут живет, и предания не упоминают о постройке сих пещер; вероятно они были сделаны каким-либо военным племенем в древния времена. Оне высечены в камне и имеют вид куполов внутри; малое отверстие, сделанное при вершине свода, доставляет свет. Одну мы видели сделанную для скота и лошадей, она вышины может иметь до четырех сажен и круглая внизу. В каменной стене высечены места для корма и дыры для привязывания лошадей; две небольшие ветви идут от сего места, из коих одна выводит в полгоры. Вода в Керие хороша, и жители разводят малые сады. Вообще земля здесь не плодовитая. Жители Керии приняли нас со всевозможным гостеприимством; показав нам свои жилища, они постлали ковры подле ручья и потчивали нас медом, молоком и яйцами.

6-го числа мы прибыли к вечеру в селение Шангелабат. Здесь отведена была квартира генералу в селении, лагерь же был очень дурно расположен за садами, на грязи; ходить было далеко к Алексею Петровичу, и он велел, чтобы на другой день перенести лагерь в сады. 7-го числа генерал наш встал очень рано и перебудил всех. Наша палатка первая появилась между деревьями. Местоположение прекрасное, зелень и деревья, чего мы уже так давно не видали, окружают нас; чистая светлая речка Карагиманка журчит по каменистому дну подле моей палатки и извивается по всему нашему кочевью, но не обширно.

Бомбейской Индейской Компании инженер-полковник Джонсон и 8-го полка капитан Солтер прибыли сюда 7-го числа. Генерал послал меня к ним, дабы позвать их к обеду. Они сказали мне, что едут в отпуск на три года в Англию. Полковник уже 33 года как служит в Индии и второй раз в отпуск едет. Первый его отпуск был по прошествии 26-ти лет, которые он провел в Индии. Он женат и отправил семью свою на корабле вокруг мыса Доброй Надежды. Солтер уже семнадцать лет в Индии и едет в отпуск без удовольствия: он потерял почти всех родственников в Англии и сделал дружественные связи в Индии. Вот участь оставляющих свое отечество, вот участь мне предстоящая; но, сравнив расстояние Индии с Англиею, я увидел, что мое удаление есть ничто и потому желал бы в двадцать раз быть далее. [495]

Генерал принял очень ласково сих иностранцев. Полковник весьма умный и ученый человек, говорил очень хорошо по-французски и занимал Алексея Петровича два дни сряду своим разговором; он рассказывал нам о своем путешествии, об Индейской Компании, об Индии, ругал Персиян без милости и показывал совершенное презрение к их войску и обычаям. Солтер прелюбезный малый, играет посредственно в шахматы, имеет хорошее воспитание и сведения. Он также рассказывал мне много про Индию и возродил во мне старое желание туда ехать. Я получил от них пять писем, из коих одно адресовано в Абукир, к Английскому тамошнему поверенному, и четыре в Бомбей, к тамошним начальникам. В сих письмах, выхваляя до чрезмерности генерала нашего, все посольство и ласки, которые мы им оказали, они просят товарищей своих доказать нам, что Англичане не забывают долга благодарности. Не знаю, удастся ли мне сие путешествие; по крайней мере не за охотой дело станет; а, может быть, приехавши в Султанию, посол и отпустит меня.

По вечерам у нас бывает музыка в саду. Вечера сии можно бы проводить весьма приятно в чтениях, в играх, в разговорах; но не тот дух царствует в нашем обществе: человека два есть, которые ходят по лагерю сплетничать, ссорить, подличать и наносить неудовольствия. Им мало однакоже последователей; большая часть занимается бездельем, повесничеством или спаньем. Хотя они добрые ребята, но могут ли они участвовать в занятиях? Игры ли затеют, где должно бегать, где отличаются проворством и неутомимостью,— всякий устал: тому жарко, у того нога болит, тому спать хочется. И так посольство наше разделено на малые общества, которые розно время проводят. Вчера Бекович начал учиться у меня по-французски; редкие дарования его дают мне надежду, что он скоро в сем успеет; но, проведши до 25 лет без занятий, ему трудно прилежать, особливо имея пример праздности ежеминутно перед глазами. Я стараюсь привлечь его к занятиям; он сам, чувствуя свое невежество, старается преобороть страсть к лености.

Вчера в 8 часов утра Англичане наши уехали, получив рекомендательные письма от Алексея Петровича к Великому Князю в Варшаву и к Куруте и к некоторым губернаторам; я дал им также одно письмо к Даненбергу.

Вот мнения г. Джонсона на счет Персеполя. Он полагает, что эти развалины не города, а какого-нибудь великолепного храма, потому что развалины находятся на безводной степи, на которой невозможно предполагать, чтоб был когда-нибудь большой город и [496] что в строениях оставшихся видны в преддвериях водохранилища, употребляемые в древних храмах для очищений.

Вчера был я дежурным. С 5-ти часов утра ездил я с генералом верхом. Вечер провел я у генерала с Бековичем. Алексей Петрович говорил нам о горских народах, о средствах к укрощению их набегов. Мы заслушались и удивлялись необыкновенному уму и дару слова сего человека. Он мне опять обещался оставить меня в Грузии и употребить в военных действиях против горцев.

На сих днях проезжал чрез Шангелабат Англичанин Стрегей, едущий из Бомбея в Англию. Он был принят генералом очень хорошо. Алексей Петрович, который до сих пор был грустен, развеселился. Третьего дни он пришел к нам в кибитку рано по утру, перебудил всех и пробыл с нами до самого вечера, разговаривал и читал с нами. Разговоры беспримерного сего человека наставительнее самых лучших книг. Ввечеру был у нас маскарад и бал. Бабарыкин, Щербинин и Попов были переодеты в женские платья; все танцевали до ночи.

Персияне задерживали нас как можно долее; между тем войска их из Тавриза шли каждую ночь по большой дороге в Султанию, дабы встретить нас снова под видом других войск; но глупая хитрость сия скоро сделалась известною и была превращена в смех.

Мы поднялись сегодня в два часа. Генерал за полчаса уехал вперед, Бебутов, Бабарыкин и я пустились нагонять его. Переход был большой, верст 25. Наш лагерь здесь расположился в саду, но хуже Шангелабатского. Генерал опять омрачился. Первою причиною тому было весьма нетрезвое состояние Соколова, которого дорогою тошнило и который два раза свалился с лошади; вторая та, что генеральские вьюки после всех приехали; а третья, самая сильная, та, что коммисар посольства г. Рыхлевский непростительным образом забылся и вывел почтенного Алексея Петровича из себя. Люди сии ни привязанности, ни благодарности не имеют к нему и ни во что не ставят огорчить беспримерного сего человека; но я надеюсь, что сей случай покажет ему, сколько он в Рыхлевском ошибался. Однакоже генерал наш грустен, и мы все взгрустнули.

Вчера во время обеда прибыл сюда солдат наш из Казвина от г. Леташинского, везущего подарки посольства Персидскому двору; он привез донесение Леташинского к Алексею Петровичу, в котором он извещает, что его хотят отправить с подарками в Тегеран вместо Султании. [497]

Деревня Варзиган имеет довольно красивое положение, на берегу реки Варзиган-чай, окруженной довольно большими садами. Возле селения гора с развалинами крепости, построенной Али-ханом Шагагинским во времена Керима, правителя Персии. Селение окружено каменною стеною с башнями уже развалившимися; здесь почти развалившийся дом Сару-хана, сына Али-хана. Другой же сын Али-хана, Садык-хан был соперником в престоле Фет-Али-шаха, по смерти Али-Магомет-хана; но, потеряв сражение, бежал к Мустафе-хану Ширванскому, там долго скрывался, наконец обольщенный обещаниями, возвратился в Персию. Фет-Али-Шах, имея его во власти своей, велел его живого закласть в стену. Дети Садык-хана, жившие долго в России, возвратились теперь в Персию и служат убийце отца их. Сын же бывшего здешнего хозяина Сару-хана, Муста-Кули-хан теперь сар-энгом в одном из Шагагинских сарбазских баталионов.

Вчера поутру прибыли к нам из Тагерана к. с. Мазарович и чиновник Рикард, которые были из Тифлиса еще в начале Генваря посланы к шаху. По всей дороге обещали они нам тех же мерзостей, которые мы о сю пору в Персии видели. Они получили подарки от шаха и ордена Солнца на шею. Мазарович целый день провел с генералом и взялся развеселить его; но кажется мне и всем товарищам, что человек сей хочет возобновить все неудовольствия, которые несколько поутихли. Желательно очень, чтобы я ошибся. Он показывает большую привязанность к Алексею Петровичу; последний может быть и полюбит его; но подлость всегда обнаружится, и посол вторым примером сим научится различать людей приверженных к себе. Мазарович делал множество неприятностей Рикарду, который с большим удовольствием видел приближение наше, больше потому, чтобы избавиться от него. Ввечеру сад был освещен, и музыка играла.

Из Варзигана мы приехали в Туркменчай в 5 1/2 часов утра; сим переходом мы вперед ничего не успели и выехали только на большую дорогу, которую до сих пор Персияне от нас скрывали; в Туркменчае она только выходит. Лагерь наш в сем селении не похож был на прежние: мы стояли в поле, без тени, солнце пекло сквозь Персидские палатки очень сильно. В Туркменчае начинается пребывание клопов Меанских, от укуса которых смерть почти неизбежна. Странно, что никто из писателей естественной истории не говорит о сем роде насекомых. Мы поймали нескольких клопов сих и жгли их зажигательным стеклом. Здесь также множество фаланг весьма ядовитых и гадких. Сего дня дорогой [498] поймали земляного зайца; хвост и задние ноги отменно длинны, передних ног совсем почти нет, и он ходит на задних лапках. Укушенный клопом, почесав уязвленное место, распространяет тем яд, вскоре начинает пухнуть и умирает в ужаснейших конвульсиях и страданиях. Обыватели знают некоторые средства для излечения от сего: они 40 дней кормят больного сахарной водой и самой легкой пищей, но выздоровевший обыкновенно остается на весь свой век с какими-нибудь дерганиями. Когда Назаров ездил в Тегеран, то урядник один был укушен в Меане ночью; поутру почернело у него укушенное место, но уже поздно было: обыватели сказали, что если успеют убить вола и, сняв с него шкуру, обвернуть человека в нее, то можно будет надеяться на его выздоровление. Казак вскоре умер; его похоронили неподалеку от нашего лагеря. Клопы сии живут в стенах и более в старых, где их множество. Жителей они не трогают, а если и укусят, то не вредно; нападают они только на проезжих. Предохранительное средство от них есть зажженная свеча во время ночи: они от огня прячутся. В Меане делают отличные ковры, я их два купил. Через реку Карлангу есть древний мост в 23 арки. Горы Кафлан-Кузские лежат в трех верстах впереди.

25-го числа поехали мы через горы в караван-сарай Джамалабаз. Я взял штуцер и поехал прежде всех с Черкесами на охоту. Дорога по горам сделана очень хороша, против обыкновения Персиян. По въезде на вершину цепи, открываются горы Таврские вправе и горы Гиланские влеве. Сии две цепи соединены Кафланкузом. Я поехал вправо, спустился в глубокое ущелье, травил зайца собаками Петра Николаевича и гнался за ним; но необычайные сии горы, свойством земли и крутизны не позволили мне продолжать подвигов своих. Я с трудом опять выехал в ущелье, при чем опасности немало было: горы покрыты разбитым камнем, круты и скалисты; мне несколько раз случалось ехать над пропастью по сыпучим каменьям; лошадь моя катилась и удерживалась об каменья, которые лежали потверже; я слез и вел ее в поводу. Черкеские уздени и проводники отстали, и я остался с одним князем. Мы спустились в ущелье и ехали между двумя высокими скалистыми утесами. Цвет их прекрасный; они испещрены пещерами, в коих живут птицы; оне перелетали со стороны на другую и странным криком увеличивали мое удивление. Места здесь совсем различны от прежде виденных. Зверей я не видал, но следов их множество; говорят, что в горах много тигров. Скоро однакож я выехал на долину, по которой течет река [499] Кизил-лозейк. Отсюда был виден величественный мост чрез реку, построенный в три арки; я переправился в брод и, выехав на большую дорогу, переехал вторую цепь Кафланкузских гор и прибыл на лагерное место к караван-сараю Джамалабату. Караван-сарай сей отлично выстроен. На лагерном нашем месте много было фаланг; мы уже давно их видим, а тут одну поймал я на своей постеле.

30-го Июня я был дежурный. Мы встали во втором часу по полуночи, а поехали в два. Мы долго ехали с фонарями. Алексей Петрович так рано отправился, чтоб ехать одному и дабы избежать встречи от Шах-Зады-Абдуллы-мирзы, но не удалось: встреча была уже заготовлена, и чиновники ночевали в селениях, около Занджана лежащих. Ночью еще встретили мы амилахвара или конюшего Шах-Зады с двумя скороходами и верховой лошадью для Алексея Петровича. На рассвете были мы уже в виду Занджана. Тут встретил вас Али-Мердан-хан. При нем было человек с 50 конницы оборванных. Лошадь подведенная послу была очень посредственна. Посол сел в дрожки и продолжал путь свой доброй рысью, оставя Али-Мердан-хана позади. Вскоре встретил нас визирь Абдуллы-мирзы, мирза-Магмуд-Таги, человек молодой и весьма приятной наружности. Посол сел верхом и поехал шагом, разговаривая всю дорогу с визирем. Город Занджан. хотя и не велик, но гораздо лучше Тавриза. Жители здесь лучше одеты и имеют веселый взгляд и вольное обхождение. Город сей есть столичный Кумшееского уезда, которым управляет вышеупомянутый Шах-Зады, молодой человек.

Соколов, Мазарович и Лачинов 29 числа ввечеру поехали сюда и заняли для посольства дом визиря. Дом сей имеет несколько дворов и 33 комнаты. Визирь сам ввел нас.

Перед обедом пришел с почтением к Алексею Петровичу мирза-Гуссейн, племянник мирзы-Абул-Гассан-хана, Персидского посла. Его позвали на вечер; он опять пришел; посадили его за шахматы, и я у него выиграл две игры и вспомнил ему, как он в Петербурге мне столько же проиграл. Он долго сидел; его потчивали пуншем и рассказали ему все мерзости его соотечественников и дурной прием, который нам оказывали во всю дорогу. Он удивился и уверял посла, что счеты выведены ужасные для шаха, и что последний не сомневается в истине оных; между тем генерал сказал ему, что из Енгидже отправлен обратно курьер, приехавший из Карабанга с известием, что Карадагский хан делал набеги в наши границы и увозил целые селения. Курьер сей имел письмо от нас к Абаз-мирзе. Алексей Петрович не [500] ручался ему, чтобы во время пребывания нашего в Султании не пришло известия к шаху, что войска наши уже в Тавризе. Он уверял нас в дружественных расположениях своего государя к нашему двору и назвал двух или трех из главных чинов в государстве, которые ищут войны с нами, в том числе мирзу-Бюзюрга в Тавризе. Карадагский хан в самом деле воюет, расположил шайку при Худоперинском мосту на Араксе, грабит всех проезжих и ругает без милости Абаз-мирзу и нас. Мирзу-Гуссейна пригласили на другой день, дабы вручить ему копию с письма, посланного к Абаз-мирзе, и со списка требований наших для ежедневного продовольствия; он также обещался вручить послу список отпускаемого Персиянами ежедневно для нас, показанный шаху. Алексей Петрович разругал в лицо Назар-Али-бека, которому он накануне запретил извещать визиря о том, что мы ночью поедем в Занджан. Мирза-Гуссейн известил еще посла, что шах приказал Абаз-мирзе извиниться перед ним в дурном приеме, который ему был оказан в Тавризе, что до шаха дошло ложное известие, что из Тавриза были высланы важнейшие чиновники нагнать Алексея Петровича и что они извинялись.

Вчера поутру был у посла визирь. После завтрака были с послом у Шах-Зады несколько чиновников посольства, а именно: Соколов, Негри, Худобашев, Рыхлевский, Иванов, я, Ермолов, Бебутов, Бекович, Джимбулат и переводчик Мадатов. Абдулла похож как две капли воды на Абаз-мирзу, борода у него только побольше; ему только 20 лет от роду, вид у него приятный. Дворец его стоит рядом с нашим; на первом дворе стоял баталион регулярной пехоты; второй двор еще отстраивается; человек 300 каменщиков на оном работали и пели. К чему их присылали? Дабы показать нам благосостояние народа. Мы посмеялись и пошли далее на третий двор, где находится приемная комната Абдуллы. Мы все сидели у него; посол сказал ему несколько приветствий, на которые он плохо отвечал. Шах-Зады потчивал нас чаем. Посидев у него с полчаса, посол представил ему нас всех и раскланялся с ним. После обеда посол посылал к Шах-Заде мороженого, которое ему отменно понравилось.

Генерал ходил после полудни к Абдулле-мирзе только с одним переводчиком. Перед вечером посылали к нему музыкантов и певчих; они там играли. Шах-Заде понравился в особенности тромбон. Он подарил им 1,000 р. на ассигнации.

Все в посольстве утихло, ни споров, ни ссор более не видать; но гнездо мерзостей открылось, Коцебу подлый, низкий, но [501] умный человек подделался к простому Иванову, водит его за нос и ссорит со всеми; как ни взгляни к ним в горницу, вечно шепчутся, либо бранятся. Но замыслы их не действуют вне холуйского их союза.

Сегодняшний день (4-го июля) назначен для похода; но вчера около полдня приехал фельдъегерь из Петербурга, привез много бумаг и писем. Я получил восемь писем, наполненных чувствами дружбы. Все меня зовут назад, по окончании посольства; но я решился сказаться больным, если меня Алексей Петрович вздумает отправить в Петербург, и перейти в какой-нибудь армейский полк, в Грузии находящийся. Мундиры наши переменены из двухбортных в однобортные в 9 пуговиц.

Вчера (9 июля) я был дежурным. Часу в 8-м утра поехал Алексей Петрович в Султанию. Там находился Леташинский с подарками к Персидскому двору. Он ехал из Петербурга чрез Астрахань, а там морем до Решта, оттуда же в Султанию. Посол смотрел зеркала и нашел их в целости, что весьма трудно было соблюсти, едучи ужасной дорогой, в краю, где повозок нет. Зеркала сии необыкновенной красоты и величины. Дворец построен из жженного кирпича на невысоком пригорке. Нет порядочного помещика в России, у которого бы дом не был лучше несчастного сего дворца. На стенах живопись весьма плохая и бедная; крыльца так дурно выстроены, что с трудом можно по оным взбираться. Комнаты маленькие, нечистые. Гарем шахский построен кружком на дворе, имеет одну среднюю комнату с кружком весьма неправильно на полу начерченным; по четырем углам есть четыре чуланчика, в которых живут жены его. Когда он приходит в сераль, он садится в средине кружка на полу, а жены его выходят и окружают его. На другом дворе множество чуланчиков нечистых, скорее нужников, в которых живут его наложницы и танцовщицы; на верху сделана галерейка; крыльцо на оное ведущее так круто, узко и низко, что с большим трудом можно на оное взобраться. В одной из его комнат (картинной) изображена на стене в самом карикатурном виде охота. Шах в средине картины верхом колет лань; он изображен в короне и в полной царской амуниции, смотрит на зрителей; борода его от ветра наклонена назад, голова его гораздо больше лошадиной, туловище короче головы с бородой, а талия тоньше руки; ноги же еще гораздо короче в половину туловища. Нельзя описать, как смешна сия картина. Мы хохотали до умора. На других стенах написаны в рост все его дети, также весьма карикатурно. В сей комнате проветривали меха, [502] которые в подарок скотам сим везутся, соболи и горностаи удивительной красоты; один мех соболий оценивают в 30,000 рубл. кабинетной цены. Жалко было смотреть на сии вещи. Что через месяц или два они будут в руках непросвещенных, скотообразных царей, которые напустят их полные вшами! Сада в Султании никакого нет, только несколько деревьев видно; но общий вид довольно хорош. Видны развалины древнего города, видна мечеть огромная и величественная, оставшаяся от древних времен; она служит гробницей славному Годабунде; вдали еще несколько башен торчат среди развалин. День был весьма жаркий. Около 2-го часа пополудни Алексей Петрович отправился назад. Отъехав версты четыре, встретились мы с пятью Татарами, ехавшими со вьюками. Генерал тотчас узнал их, что они должны быть наши, поклонился им и велел сперва Бековичу, а потом мне спросить у них, откуда они едут. Бековичу они сказали, что едут от Исмаил-хана (Исмаил-хан, перебежавший из Хои к нам и получивший Шахинское ханство); мне же они сказали, что они едут из Шехи. Генерал, подозревая их, что у них есть какие-нибудь изменнические бумаги от Исмаил-хана, который уже давно в подозрении, велел мне обыскать их и отобрать бумаги, и уехал вперед. Я поехал назад, нагнал их и встретил Петра Николаевича, Бебутова и Мадатова с тремя казаками. Остановив всех, я объявил Татарам требование генерала; они согласились и отдали мне шесть бумаг, а как я у них еще спрашивал и хотел развьючить лошадей для осмотра чемоданов, они стали противиться и ругать нас, говоря, что они жители Хойские и что мы никакого права не имеем их обыскивать (Исмаил-хан в самом деле окружен Хойскими жителями, но сии считаются нашими подданными); а когда я им приказал ехать к нам в лагерь в Семонархию, один из них выхватил кинжал на переводчика Мадатова, ругая его. Я вынул саблю и замахнулся на него; он торопился вложить кинжал, не переставал однакоже браниться, и мы никак не могли воротиться. И так мы принуждены были ехать с ними вперед в Султанию к визирю. Хотелось их заставить ехать назад; но Петр Николаевич тут назвался старшим и повел их к визирю. Сие было конечно благоразумнее, но совсем неутешительнее. Они визирю объявили, что они Персияне. Визирь хотел было их наказать; но мы требовали, чтоб их к нам прислали. Все наши уехали, и я остался один с двумя казаками и Мадатовым, дождался проводника и поехал назад. В лагере Алексей Петрович велел отдать их под караул, и оказалось по двум из бумаг, что они [503] точно жители Шехинского ханства. Одна из сих записок была на Грузинском языке и дана от Тифлисского жителя. Как они не признавались, то генерал велел повалить того, который вынул кинжал и выдрать его; ему попалось 700 нагаек, после чего его переложили через вьюк и отправили в Султанию к визирю с казаком.

Мы здесь начали пить Ширазское вино, которое нам помалу присылается; оно прекрасно, имеет несколько вкус Венгерского.

12 числа мирза Абул-Вагаб посещал генерала; ему показывали рисунки Мошкова, которыми он восхищался; он с особенным вниманием смотрел на вид, изображающий Тифлисскую крепость, думая открыть из сего средство для взятия оной. Ввечеру мы приглашены были к нему на обед. По закону их в нынешний пост мусульмане не едят до захождения солнца, и нас морили голодом до того времени; наконец, сели за стол; подали 30 слишком блюд, из коих едва ли можно было пяти отведать. Иные блюда подавали по два раза; несчастные курицы были представлены в десяти разных кислых и сладких видах (совершенно несъедомых); конфекты все были сделаны на бараньем сале. Хорошего было только одно вино. Мы сидели до 10 часа за сими мерзостями.

Вчера (13 июля) ввечеру прибыл князь Бекович с известием, что шах находится в 7 агачах отсюда и что через пять дней он будет в Султанию. Бекович был третьего дни послан генералом, потому что нельзя было верить ложным словам Персиян, которые все таили его прибытие от нас.

15-го числа генерал отправил меня из Семонархии для устроения лагеря в Султании. Я поехал ввечеру с Рыхлевским, Воейковым, Леонидзевым и Леташинским. Приехав на лагерное место, мы увидели множество палаток, поставленных для Персидских чиновников и для войска. Бабалихан, который ехал с подарками, показал мне место, отведенное для нас. Лачужка, служившая гаремом для жен садр-Азама-мирзы-Шефи, первого чиновника в государстве, назначена была для жительства посла; но дом был в весьма плохом состоянии и неспособен даже для помещения команды; посол же сам не хотел занять оного. Лагерь наш должен был быть обращен лицом ко дворцу; перед ним площадь, по бокам палатки разных вельмож, а сзади базар. Персияне по обыкновенной своей вежливости отвели нам самое неровное место; ям было множество и преглубоких: на сем месте должно было разбить наш лагерь. Впереди ровного места не давали мне ни шагу, говоря, что впереди палатки мирзы-Шефи никто стоять не смеет. Со мною было три казака и десять гренадер. Я послал Лачинова к генералу, дабы [504] доложить ему мое тесное положение; он в тот же вечер воротился. Генерал велел мне стараться сделать как надобно. Как я на своем настаивал, то Бабалихан послал курьера к шаху, который был за два перехода отсюда, с донесением о моих требованиях; я сомневаюсь, чтобы он сие сделал, но он однакоже сказал мне, что посланный его должен через несколько часов воротиться; он солгал по обыкновению Персиян; я сие знал и не видал человека и не слыхал ответа.

16-го числа надлежало вымерить место, поставить подарочные палатки, устроить в них земляные столы для расстановления вещей, принять 35 палаток больших и потребное число маленьких, выравнить место, нарыть колодцы и выстроить кухню, а работников у меня ни одного. Переставив одну большую подарочную палатку, я послал просить Занджанского визиря и Бабалихана, объявив им свои требования и нужду, которую мы имели в пище и жилье. Касательно палаток они мне отвечали, что по приезде шаха будет у меня их сотня, работников обещали дать 50 мужиков, а о пище сказал Бабалихан, чтобы мы не беспокоились: ибо гостей г. Леташинского он считал за своих и потому он нас будет довольствовать. Между тем работа наша не подвигалась, пища была весьма скудна и плоха.

Подле лачуги мирзы-Шефи, была поставлена приемная наша палатка. Визирь сказал нам, чтобы мы не становились в оной, а на время бы заняли любую из пустых Персидских, стоявших на левой руке. Мы зашли нечаянно в палатку главного их муллы и велели принести завтрак, привезенный прежде еще из Семонархии. Тут фараши обступили нас и просили, чтобы мы не осквернили полы вином и водкой; фарашей поколотили и разогнали. После завтрака однакоже мы велели привести в порядок приемную палатку и перешли в нее; нам все-таки не дали ковров. 17-го числа Бабалихан отказался нас кормить, говоря, что сие зависит от визиря, а не от него. Я несколько раз посылал унтер-офицера от одного к другому; они переругивались через него; наконец, видя, что толку никакого нет, я просил продовольствия из Семонархии. Нам стал понемногу посылать наш казначей; но как к вечеру лошадям не было сена, я послал оного насильно взять из стога Бабалихана, который велел своим людям защищаться. Тогда я сам к нему пошел и требовал у него объяснения его поступка: он струсил и спросил меня, получил ли я от него вчера сена.— Получил.— Ну так я вам и сегодня велю дать. Сено взяли и расстались. [505]

В тоже самое утро прибыли работники из селения. Я начал заравнивать лагерное место и строить столы в подарочной палатке. Сей день был 30° тепла; я простоял большую часть дня на солнце, смотря за работниками, которые от изнурения едва переставляли ноги. Их принуждали, держали целый день до захождения солнца, и в следующие дни они приходили с рассветом и ночью уходили. Жалко было смотреть на сих несчастных; я выпросил у генерала малую плату для них, по полуреалу на человека в день и каждый вечер сам делал раздачу. Множество народа разного звания приходило любопытствовать на нас и, разговаривая с работниками, мешали им; я их разгонял и, захватывая в плен некоторых купцов, сарбазов, служителей ханских, заставлял насильно работать. Малейшая обида от какого-нибудь Персиянина нашему человеку наказывалась строго: его отводили в караульню и при стечении всего удивленного народа наказывали, после того разгоняли зрителей. Обхождение сие я счел за нужное здесь, чтобы показать, сколь в скотообразном сем народе подлости и трусости. Персияне боятся нашего солдата, как огня, до такой степени, что мы захватывали вне нашего лагеря их сарбазов (солдат) и тащили их в работу. Когда же я ходил на базар, то со всех сторон также собирался народ и часто ругали меня; но стоило им только погрозить и пустить в кучку камнем, чтобы всех разогнать.

Хваленый базар в Султании состоит из нескольких изорванных палаток, расположенных улицей. Высокие товары Персии на сем базаре суть земляные горшки и гнилые плоды; шалей или материй нет почти совсем, а которые и есть, так дурны и дороги, что купить их стыдно. Каждый шаг наш в проклятой сей земле доказывает нам снова, сколь мы обмануты были путешественниками: пышности заменяются бедностью, гостеприимство и ловкость — зверством, подлостью, гордостью, воровством, пьянством, грабежом, свинством и ложью; прелести земли, рощи апельсинные и лимонные, заменяются степью каменистою, безводною; пышные города — норами; прекрасный климат — сильным жаром днем и сильным ветром и холодом ночью; множество дичи — множеством змей, тарантул, фаланг, скорпионов и клопов.

Задав таким образом страх окружающим меня Персиянам, я учредил строгую полицию, и мимо нашего лагеря Персияне бежали не оглядываясь; но со всем сим я во все время работы своей был на своих средствах. Помощника со стороны их правительства никого не было. Бабалихан исчез, визирь Занджанский исчез. От мирзы-Мул-Давле явился ко мне фараш-баши с почтением; он [506] объявил, что послан для исполнения моих приказаний. Я, первое, велел завтракать подать; он по обыкновению Персидскому поклялся глазами своими, что сейчас принесет, понесся за оным и дал драла как и все прочие. Я о сю пору жду сего завтрака.

17-го же числа прибыл в Султанию Алаиархан (женатый на дочери шахской). Ему препоручен был от шаха наш лагерь, и приказано доставить нам все нужное. Он ехал по нашему лагерю и остановился передо мною. Я ему рассказал все, что со мною делалось; он обещался все доставить, но обещание его было подобно всем обещаниям Персиян. Алаиархан просил меня, чтобы я ему показал, сколько места займет наш лагерь. Когда я отмерил ему 80 сажен в ширину, колья последней нашей палатки приходились вплоть к палатке мирзы-Мул-Давле. Я вымерил нарочно с запасом, потому что знал подлую страсть Персиян торговаться.

Так и случилось. Алаиархан просил меня уступить ему несколько шагов, на что я с трудом согласился. Потом он стал требовать, чтобы мы совсем тут палатки не ставили, потому что было слишком близко к мирзе-Мул-Давле, а что к сей великой особе должно было иметь уважение. Я ему отвечал, что уважение должно иметь к послу Российского государства и к гостю, и что я ни на шаг не подамся более; впрочем, уважая его сиятельство, я не буду снимать насильно палатки мирзы-Мул-Давле, а только вколочу в нее колья от моей палатки, и что она может покойно остаться на своем месте. Алаиархан уехал и препоручил мне одного приближенного садр-Азаму-мирзе-Шефи, Афрасиаб-беги. Садр-Азам его весьма любит, сам стар и имеет множество жен. Афрасиаб же втерся к нему в гарем, и у старика каждый год неожиданным образом родится по нескольку детей. Афрасиаб просил меня, чтобы я ему снова место вымерил; я ему отвечал, что им 20 раз не намерен вымерять и что он сам может сим заняться. Велел ему завтрак принести; он поклялся глазами, побежал и о сю пору еще не приходил.

18-го числа приехал к нам Алексей Петрович. Алаиархан прислал к нему три подноса с плодами, но генерал отправил их назад (что у Персиян большая обида), разругал Махмед-Али-бека, приставленного ко мне мехмендарем и обещался арестовать его.

Махмед-Али-бек был с посольством в России и видел хороший прием, который им делали у нас; но ни упреки, ни выговоры, ни ругания на него больше не действовали: он все обещался, на все соглашался, но ничего не приносил, да и драла давать не смел. Здесь надобно сделать замечание; что у Персиян ничего [507] казенного нет; области, войска, палатки, доходы государственные, все собственность какого-нибудь Шах-Зады или хана, или самого шаха. Иначе не может быть в совершенно самовластном правлении, и потому-то для нас ни одной палатки, ни одного ковра не было заготовлено, а все отбирали насильно у ханов и купцов. Несчастный Афрасиаб пострадал за сие. Алаиархан, получивши отказ в подарках, обвинил Афрасиаба, разложил его и отодрал порядком.

19-го числа утром, по залпу данному из замбурагов (или фалконетов на верблюдах) мы узнали, что шах с места тронулся. Он ночевал в 4-х верстах за Султаниею. Второй залп возвестил нам, что он на половине дороги. Посол поехал в синем сюртуке частным образом посмотреть его въезд. Господа, бывшие с ним, поехали в рассыпную, а я остался смотреть за работами. Алаиархан поспешил туда же, нашел нашего генерала и разными подлостями искал помириться с ним. Пехота была расставлена в две линии по дороге; то были джанбазы, их тут около 6000 человек. Шах ехал один, впереди шел л.-г. верблюжий его полк, а сзади поодаль ехали его чиновники. Увидя ваших господ, он привстал на стремена и закричал им хош-елди, что значит по-персидски добро пожаловать. Персияне все рты разинули и удивлялись необычайной сей милости царской. Шах призвал к себе Алаиархана и приказал ему показать нашим войска свои, что тот и исполнил во весь дух. При третьем залпе шах въехал в свою лачугу. Войска Персидские все мимо нашего лагеря прошли, также и слон шахский. Весьма странно для Европейца видеть сей л.-г. верблюжий полк. Они все обвешаны красными лоскутами и служат каждый лафетом для одной пущенки. Они хорошо выучены и, говорят, скачут скорее лошади, немилостиво ревут и воняют. Где пышность Персидского двора? Кроме лоскутов, свинства и нескольких жемчугов ничего не видно. Сколько нас обманули!

Посол приказал мне сходить к Алаиархану и требовать у него самым учтивым образом что мне надобно. Я к нему пошел и требовал у него сперва: 1) Чтобы людские палатки мирзы-Мул-Давле, поставленные в наш лагерь, были сняты. 2) Чтобы приемную палатку он позволил вперед подать. 3) Чтобы дали работников больше. Он мне на первое отвечал, что велит сие сделать и назначил одного человека для сего; но сей человек ко мне не пришел. Махмед-Али-бек после сказал, что Алаиархан сего никогда не обещал; его поругали, а палатки сии теперь еще сплетены веревками с нашими. На второе он мне сказал, что сего никак нельзя сделать без доклада шаху. Видя их беспрерывную [508] ложь, я поставил полученную мною палатку, перешел в нее жить, велел повалить приемную и сказал Персиянам, что они могут ее ставить где хотят, а что в своем лагере я ей не позволю стоять; что если они ее за нужниками поставят, то там и будут их чиновников принимать. Сие удалось, как мы после увидим.

Касательно работников он отвечал мне, что прикажет; но его также мало слушают, как и шаха и других вельмож в Персии. Скажут башуста-гезуста, уйдут и не придут. По сей самой причине ничего в Персии не делается; нет ни одного чиновника при дворе шахском, который не был бы осквернен множеством преступлений. Садр боится требовать с хана, хан боится фараша. В другом случае они никак не хотят верить, чтобы их не слушались. Если садр велит хану что-нибудь выдать, или продовольствовать кого-нибудь, то хан сие должен из своего кармана сделать, и прикажет фарашам, которые насильно отымают у кого бы то не случилось, хоть у другого хана; если же тот отобьется, то ничего не получишь. Будешь старшему жаловаться, он десять раз будет приказывать, и столько же раз его не послушают. Точно таким же образом поступает шах, дабы избежать издержек, которые ему посольство причинить может; ибо при всей бедности, в которой нас держат, счеты выводят ужасные. Садр-Азаму мы даны на руки (все посольство), как гости: он обязан нас кормить и поить и грабит для сего других, не издерживая ничего. Алаиархан мне еще объявил, что как садр-Азам сам приехал, то он никакого права более не имеет мешаться в распоряжения, а чтобы я обо всем относился к самому садру-мирзе-Шефи.

Часу в 12-м приехал Соколов. Он имел препоручение от посла похлопотать с садр-Азамом о лагере и церемониале при нашем въезде в Султанию. Посол объявил, что он прежде не тронется из Семонархии, пока не получит от меня донесения, что все здесь готово, потому что мирза-Шефи приставал к нему, чтобы он приехал. Мирза-Шефи бестолковый, дрянной старичишка и никак не хотел верить, что лагерь не готов.

Соколов, я и Воейков поехали в диван-хану или совет главных государственных чинов; тут они сидят по нескольку часов в сутки, курят кальян, дремлют и молчат, окруженные множеством оборванных слуг. Их сидело семь человек, в том числе Тавризская каналья мирза-Бюзюрг, мирза-Мул-Давле и Алаиархан. Садр был у шаха. Нам поставили стулья, мы сели, и Соколов дал сильно почувствовать Алаиархану, как они нагло поступают. [509]

Садр через полчаса пришел и поговорил о пустяках. Соколов ему сказал наотрез, что он имеет с ним нужду о важных делах наедине поговорить. И так он и мы поехали к нему в палатку. Присутствовали тут мирза-Бюзюрг, Абдул-Вагаб и Аскер-хан. Я постараюсь описать разговор Соколова с мирзой-Шефи.

Соколов. Я вашему сиятельству докладываю, что присланный от посла капитан Муравьев живет уже несколько дней в Султании; ему все обещаются дать, вы приказываете, но он ничего не имеет, ни палаток, ни продовольствия для людей, ни работников.

Садр. Сколько вам нужно палаток?

Соколов. 33 больших, а маленьких сколько капитан потребует.

Садр. У нас больше 12 больших нет.

Соколов. Нам обещались дать полное число их.

Садр. Их нет, и мы 12 с трудом соберем.

Соколов. Это удивительно! Ваш посол, кажется, не нуждался в домах в России; ему за 8 месяцев до его приезда наняли большой дом в Петербурге, и он не посылал чиновников, чтобы хлопотать из-за палаток.

Садр. Да, у вас в России нет ста палаток подобных моей (палатка его хороша, но весьма обыкновенна и в заплатах), а вы их столько требуете! (Обратясь к Абдул-Вагабу) Хорошо ли я отвечал?

Соколов. Извините, ваше сиятельство, вы никогда не видали и не увидите того, что у нас в России есть; если б вы в Эривани нам дали знать, что средства ваши не позволяют вам принять Русское посольство и что вы не можете Русским чиновникам дать посредственные палатки за неимением оных в целой Персии, то мы бы купили холста и нашили бы палаток или выписали из России несколько палаток из числа 500 Турецких, взятых нами в одну войну и унизанных жемчугами.

Садр. Я совершенно уверен, что у вас в России все есть; но нам не годится ссориться, когда государи наши в дружбе.

Соколов. Вы первые начали, а Русский не потерпит никогда обиды. Скажите мне, наконец, утвердительно, получим ли мы требуемое число палаток?

Садр. Я вам уже сказал, что их у нас нет.

Соколов. Так прикажите нам отвести деревню; мы поместим в палатках сколько можно приличным образом поместить Русских чиновников, другую же половину посольства отправим [510] в селение, а оттуда в Россию с письмом к Государю, дабы известить его, как мы здесь приняты.

Садр. Этого сделать нельзя. Возьмите 12 палаток и старайтесь расположиться в оных.

Соколов. Посол сего никак не потерпит; 33 палатки или селение.

Садр. Ей Богу нет 33-х, я бы охотно дал.

Соколов. Посол сюда не будет, пока он не получит донесения от капитана, что здесь все готово.

Садр. Да здесь все готово, у него будут те же палатки, в которых он в Семонархии живет (Абдуллы-мирзы).

Соколов. Я вам уже сказал, что ничего нет; вас обманывают ваши люди. Вы можете связать посла и его насильно притащить, иначе он не будет.

Садр. Помилуйте, как можно! Да неужели вы хотите каждому чиновнику по большой палатке дать; я сам только одну имею. Сколько у вас чиновников и поскольку вы в палатку поставить хотите?

Соколов. Я вам не обязан отчета в том давать; вам списки прежде были даны, а теперь требуют у вас 33 палатки или селение.

Садр. Если посторонние люди услышат, что мы здесь кричим, то они дурно подумают об нас.

Соколов. Я вам ни на шаг не уступлю и никогда вам не позволю на себя кричать. Дадите ли вы 33 палатки или селение?

Садр. Я постараюсь вам палатки достать; только потерпите, а ввечеру я вам пришлю список того, что мы вам дать можем.

Соколов. Хотя я и знаю важные ваши занятия, но я принужден вам о безделицах говорить, потому что нас не удовлетворяют в них.

Садр. Что такое?

Соколов. Люди наши здесь с голоду умирают; покупать им не позволяют, говоря, что сие стыдно для Персидского правления, а есть ничего не дают.

Садр. Я сему не верю.

Соколов. Когда Русский офицер сие сказал, то вы должны верить: он благородный человек (указывая на меня).

Садр. Г. капитан, я вас препоручаю Махмет-Али-беку; он вам все доставит, требуйте только.

Я. Объявляю вам, ваше сиятельство, что я с Махмет-Али-беком никакого дела иметь не хочу, ибо он меня по пяти раз на день [510] обманывает, а вам говорит, что все сделал. Чем с ним хлопотать, я охотнее на свои средства пущусь.

Садр. Вот вам хан, если вы Махмет-Али-беком недовольны. Довольны ли вы теперь?

Я. Я буду доволен всяким фарашем, который бы слушался вашего сиятельства.

Я ушел. Соколов остался с ним церемониал устраивать, а я вывел хана и требовал у него есть. Он прислал все, что мне нужно было, но на другой день бежал, а я опять остался безо всего. Видя впоследствии времени, что нас совсем заморят, я писал в Семонархию, чтобы нам оттуда присылали. Мне оттуда отвечают, что уже второй день, как не получают половины того чего требуют, однако же нам доставляли по нескольку и прислали поваренка. Хотя частые Семонархские гости и объедали нас, но мы довольны были.

В тот же самый вечер сард-Азам послал за мной и вручил мне список того числа палаток, которое получить могу здесь.

У Персиян есть пяти родов палатки: 1) Большие наметы, 2) наметы с серединами, 3) одне середины, 4) солдатские маленькие и весьма плохие палатки с двумя выходами (двух сартабные), 5) солдатские еще меньше и хуже с одним выходом (односартабные).

Чиновники садра собрались в мою палатку, чтобы прочесть сей список, сели в кружок, читали, рычали, кричали и не прочли, а сказали, что завтра разберут его и дадут мне; но переводчик посла князь Мадатов прочел его и сказал мне, что тут назначено: 7 наметов, 12 наметов с серединами, 3 середины. Палаток подобных той, в которой я стоял в Семонархии, маленьких и нужников сколько мне угодно. В сем списке заключались и те, которые под подарками считались. Моя Семонархская палатка была середина, попроще.

По получении сего списка я послал Воейкова к послу, чтобы узнать, позволит ли он мне принять такое число палаток и расположить лагерь. Он приказал, и я, догадываясь о бестолковом плутовстве Персиян, велел свою палатку из Семонархии привезти для образца и поставил ее на свое место. Кто себе представит наглость Персиян! Они стали меня уверять, что палатка не моя и что я стоял в маленькой в Семонархии. Я поругал их и принял несколько больших палаток, расставил их на передние места; когда же они приступили, чтобы я им показал место для приемной, зная, что они будут торговаться, я отмерил 8 шагов лишних вперед; они торговались с час и выхлопотали у меня 3 шага назад, так что я в барышах остался. [512]

Но между тем палатки Низам-Давле не снимались; дров, сена, ячменя, ничего нам не давали; несчастный Леонидзе, переводчик мой, измучился, бегая по всем концам лагеря для испрошения оных. Я рассердился, побежал к садру и сказал ему: «Ваше сиятельство конечно важными делами занимаетесь (старая векша умывалась розовой водой), а мы голодны и ничего не имеем; деньги у меня, благодаря нашего Государя, есть; прикажите мне дать фараша для покупки нужного; мы без пищи жить не можем. Я весьма уверен, что вы желаете хорошо долг свой исполнить; вы приказываете, вас не слушают, а мы страдаем; я кое-как здесь проживу, но ручаюсь вам, что посол сюда не будет, пока я его не извещу, что здесь все готово».— «Да здесь все готово», отвечал он, «у вас палатки есть.» — «Есть да не все, ковров нет; караул, который вы для охранения подарков вашему шаху обещаетесь мне уже более двух дней, не идет; вас не слушаются, вас обманывают». Он опять приказал, и опять ничего не дали. Наконец, я кричать перестал и стал опять ждать, что случится. Между тем я обобрал ковры из приемной палатки насильно, отдал их гренадерам и сказал, что не отдам их пока не дадут ковров в другие палатки, а что чиновников их будем сажать на голую землю. Ковры через час явились, я возвратил приемные. Нельзя описать всех мерзостей, подлостей, низкостей и обманов, которые употреблены были Персиянами за каждым шагом, за каждой палаткой.

На другой день большого спора с Соколовым, мирза-Шефи прислал ему шаль в подарок; но Соколов не посмотрел ее и отправил назад.

Несколько палаток мне еще принесли; я их поставил и поехал под вечер, чтобы узнать у генерала, что он мне делать прикажет. Он мне сказал, что через два дни он непременно решился ехать в Султанию (ибо неприлично было из-за ковров ссориться), чтобы я их все мучил тем, что он не приедет, а между тем велел мне на другой день донести ему, что все готово. Как я возвратился в Султанию, меня обступили спрашивать, что посол сказал. Я прокричал по прежнему, что посол не приедет и требовал ковров в столовую. Палатками меня скоро удовлетворили по их списку, но с разными натяжками, а ковры отказали. Я опять велел ограбить приемную, и явилось сейчас 35 ковров на выкуп заложенных.

В карауле у нас стоял сарганг с 50 человеками; я расставил 15 человек часовых около всего нашего лагеря и запретил впускать Персиян, от чего были драки. [513]

Шах, который дрожит над подарками, призывал к себе сарганга и ему лично приказывал, чтобы он смотрел хорошенько за оными. Но с сими часовыми по ночам беда бывала; они все расходились по палаткам, и рунд всю ночь отыскивал их, кричал и не давал нам спать. К сему надобно присоединить лай собак, рев верблюдов и ослов, ржание жеребцов и несносное пение Персиян. У нас по ночам ковры крали. Можно себе представить, до какой степени у Персиян военная служба строга. Наши переводчики сами видели, как при въезде шаха офицер приказал солдату во фронте стать прямо; а тот отвечал ему: прежде жалованье мое выдай, а потом я стану как должно. И офицер ничего сделать не смел.

Зная уловки Персиян, я боялся, чтобы при выезде из того лагеря не увезли бы палаток назад, и предуведомлял о том маршала несколько раз; но Петр Николаевич не взял на то мер: часть палаток увезли, а другую часть привезли без кольев, так что я принужден был покупать дрова и колоть их. О сю пору еще команды наши тесно стоят. Здесь такой беспорядок, что когда нам показали кирпичи для построения печи в кухне, то велели нам как можно скорее брать их, чтобы купец не успел увезти их, ибо за них ни гроша не заплатили.

На второй день своего приезда в Султанию, мы ездили смотреть мечеть. Не в Персии бы стоять такому величественному, удивительному и обширному зданию. Она теперь разваливается; резьба в ней чудесная, ее строили Греческие зодчие. Среди мечети лежит прекрасный мраморный цельный столп; скотообразные Персияне попирают его бессовестно ногами. В стенах огромного свода сделаны комнаты и ходы на минареты. Теперь хотя с большим трудом, но можно вскарабкаться на оные, и я на один взлез с немалой опасностью.

Соколов долго торговался с мирзой-Шефи для утверждения церемониала. Персияне не хотели выслать пехоту на встречу, а только вали Курдистанского с Курдами; Соколов настаивал, но Персияне уверяли, что вали в роде короля. Посол хотел в случае дурной встречи приехать тихонько ночью в Султанию; но он согласился на сей раз, и 26 числа был въезд наш. Я выехал на встречу к половине дороги и занял свое место в параде.

Вали Курдистанский нас встретил. Он был весьма просто одет; Курдов было до 3,000; многие из них одеты были в панцирях и шишаках. Я любовался чудесной коннице сей, ловкости всадника и проворству лошади. Персияне по обыкновению своему не [514] умели сделать никакой вежливости; напротив того, они все ехали и скакали толпой со стороны ветра и нас пылили. Когда музыканты наши играли, то простодушные Курды прискакивали к ним, обступали их и теснили; тут фараши разгоняли их дубинами без разбора чина и лет, били их по рожам, по чем ни попало. Мы ехали таким образом пять верст, маленьким шагом с остановками, в сильный жар. Во всю дорогу провожал нас несчастный и несносный звук маленьких литавр Крутинских. Подъезжая к лагерю, поднялся внезапно флаг с изображением Российского герба у приемной палатки, в которой сидел чиновник, посланный от шаха с поздравлением и сладостями. Ввечеру генерал велел собрать гренадер и музыкантов, выстроить их в одну шеренгу и велел зорю играть.

На другой день, 27-го, представлялись послу Английский поверенный в делах г. Виллок и доктор Кампбель. Того же дня по утру д. с. с. Соколов, в сопровождении секретаря посольства, трех канцелярских чиновников и двух адъютантов г. посла, относил к садр-Азаму грамоту Императорскую и письмо от управляющего министерством иностранных дел.

31-го числа были мы представлены шаху. В четыре дни не могли устроить церемониала: так все у Персиян медленно идет. Уже войска были выставлены, и мы все одеты и собраны в приемной палатке. Махмуд-хан, второй адъютант шахский, уже был прислан от шаха для приглашения посла. Тут узнали мы, что нас хотели надуть, как в Тавризе. Персияне хотели, против условия, поставить офицеров вне палатки шахской на солнце; но Алексей Петрович раскричался и сказал, что он в таком случае поедет один с переводчиком и сбирался уже ехать, как Махмуд-хан, испугавшись, послал человека своего в диван-ханы или совет, дабы переменили сие, и тот через час возвратился с запиской о перемене. Мы тогда отправились. Впереди шли музыканты, за ними взвод гренадер, коими командовал граф Самойлов, потом посол, за ним два советника; потом коммиссар, секретарь посольства, Мазарович, а за ними остальные; после ехали казаки Донские и линейные.

Джанбазы были выстроены в две линии от приемной палатки до диван-ханы. Когда мы приехали в диван-хану, сидящие там чиновники с намерением опоздали встать с мест своих. Генерал сел на первый стул, который случился, велел всем нам садиться и закричал: «Я в караульную пришел, а не в сенат; Абул-Гассан-хан, так ли вас в Петербурге принимали?» [515] Алаиархан испугался, и все стали просить посла, чтоб он на первое место сел. Он долго противился, все сидел и кричал, что в караульной все места равны; наконец, он согласился, пересел на настоящее свое место, развалился в креслах и пристал к Абул-Гассан-хану: так ли его в Петербурге принимали?

Абул жалок стал; но он решился и, видно, с отчаянием сказал. «Нет, ваше превосходительство, я им 20 раз говорил, что они не хорошо делают; в свидетели вам призываю Бога и шаха. Когда вы его увидите, вы забудете все неудовольствия, которые вы получили от людей не мыслящих одинаково с ним». Сказавши сие громко при всем собрании, он опустил голову, как человек ожидающий горестной участи. Посол не переставал кричать со всеми очень громко; он говорил, что не находит в чиновниках Персидских той искренности, с которой его шах примет. С Алаиарханом он говорил о ласковом его приеме; с Мерви (казначеем) о завоевании России Татарами и об освобождении ее, и вывел свой род от племени Чингис-хана; с Курдистанским вали превозносил добродетели Шах-Зады Махмед-Али-мирзы; наконец, обругав и осмеяв всех, он пошел с советниками и переводчиком к шаху.

Д. с. с. Соколов положил грамоту Императорскую на золотое блюдо и нес ее до самого входа в палатку шахскую. Приемная палатка шахская обнесена бурметовой оградой, называющейся сарапердой. Ограда сия составляет довольно обширный двор. Когда посол прибыл на середину двора, Алаиархан, остановясь, громко доложил о сем шаху. Шах приказал послу приблизиться, поздравляя его с прибытием. Посол, входя в палатку, взял грамоту от Соколова и поднес ее шаху, говоря следующую речь:

«Император Российский, великий Государь мой, равно постоянный в правилах своих и чувствах, уважая отличные качества вашего величества и любя славу вашу, желает существующий ныне мир утвердить навсегда с Персиею, царствованием вашим благополучною. Я имею счастие удостоену быть поручения представить пред вашим величеством желание моего Государя. В искренности его пред лицом Персии призываю я Бога в свидетели».

Посол говорил речь по-русски. Советник посольства д. с. с. Негри переводил ее шаху по-турецки.

Шах, приняв грамоту, положил ее на стол и пригласил посла сесть на приготовленные для него кресла. Советники стояли по обоим бокам посла. Когда же шах начал говорить с послом, то посол отвечал ему стоя. Д. с. с. Негри служил переводчиком. [516] Когда в разговоре упоминалось имя Фет-Али-шаха, то все предстоящие, Шах-Зады и проч., низко кланялись шаху.

Спустя несколько времени, Махмуд-хан, второй адъютант, повел нас всех к шаху. Войдя на двор сараперды, мы останавливались несколько раз, чтобы кланяться шаху, не снимая шляп. На средине двора Махмуд-хан доложил об нас и когда шах приказал нам войти, мы сняли шляпы. Нас не вводили в средину палатки, где были шах и посол, а поставили под навесом.

Шах сидел в открытой палатке на троне. Он был весь в каменьях; ноги его, обутые в белые чулки, болтались, и вместо величия, которое мы ожидали, мы увидели мишурного царя на карточном престоле, и все невольно улыбнулись. Он был конечно богато одет, но богатств мы более видели в Эрмитаже; впрочем все было грязно и обношено в палатке. Надобно сделать замечание, что на нем были все богатства Персии. 16 сыновей его стояли у стены бездвижно и безмолвно. Алексей Петрович первый из послов в Персию, который не надевал красных чулок при представлении шаху. Нас всех поимянно представили ему; он каждого лично поздравил с приездом. Когда генерал представил ему Коцебу, он сказал: «Вот один капитан, приближенный Государя, который три года ездил кругом света и не был доволен, пока не удостоился увидеть ваше величество» — «Теперь он все видел», отвечал шах. Шах несколько раз подтвердил, что мы все его слуги и обещался нас представить всех Государю к следующим чинам, чему мы немало посмеялись. Впрочем он был очень ласков. Возвращаясь назад, мы видели, как фараши сгоняли палками пехотинцев, которые, бросив ружья, разошлись по разным сторонам. Самый шах имеет такое простое лицо, что вместо почтения зрелище сие вселило в нас смех. Борода его, по длине которой измеряется в Персии уважение, совсем не так велика, как ее представляют. Когда он говорит, он кричит во все горло и говорит довольно глупо. Шах уже не молод, бледное лицо его показывает человека истощенного.

Приемная палатка шаха и сараперда сделаны из полинявшего бурмета. В диван-хане потчивали посла весьма дурным чаем. Когда же посол ушел к шаху, некоторые из наших чиновников спросили пить; им подали грязную воду. Войска, стоящие в карауле у шаха, совсем ободраны.

Вчера начали перетаскивать подарки в палатку, поставленную подле шахской. Шах целый день сидел и смотрел в дырку, как переносили подарки. Он послал сказать послу, что как народ [517] Персидский мерзкий, то он боялся, чтобы любопытные во время переноски вещей не переломали бы их и предложил 15 фарашей, дабы разгонять народ. Поставлен был к подаркам Русский караул при офицере. Подарки состоят из прекраснейших стеклянных и фарфоровых вещей, из больших зеркал, бриллиантовых вещей и других игрушек, дабы забавлять его шахское величество.

3-го числа был большой праздник у мусульман или разговенье их. Посол был приглашен к шаху. Он пошел с теми из чиновников, которые не были прежде представлены. Посол был принят в зале у шаха и сидел перед ним; чиновники же оставались в палатке, в которой расставлены были подарки. К комнате шахской привязана была веревка, прикрепленная другим концом к деревянному козлу, поставленному подле на дворе, и плясун прыгал по оной для увеселения его величества. Дано было три залпа из орудий. Два слона приходили ко дворцу и кланялись шаху. Потом посол повел шаха смотреть подарки. Сей последний весьма удивлялся им. Подошедши к зеркалам, он все кричал: ах! ах! ах! от удивления. Взобрался на большой туалет из красного дерева и смотрелся в зеркало. Бриллиантам он не удивлялся, а стекло и фарфор ему очень понравились. О богатейших мехах он спрашивал посла, крашеные они или нет. Он был чрезвычайно учтив с послом; при каждой игрушке, которую ему показывали, он оборачивался к своим и говорил беспрестанно: что, миллион? Взяв одну рюмку, шах сказал, что она так хорошо сделана, что он думает, она заставит его пить вино. Узнав, что мех соболий выбирал для него Государь, он взял его рукой, сказав послу: я нарочно его беру в руки, потому что тут была рука Александра. Часы со слоном три раза заставлял играть.

Царьку так понравились подарки, что он сейчас велел собрать всех ханов и приказал им удивляться. Мы узнали, что всю нынешнюю ночь он пробыл у подарков со своими женами. В сей же день представлялся шаху Зендский посланный. Остановившись на половине дороги, он представил шаху шесть ружей фитильных, несколько шалей и ящики с сладостями, поклонился и воротился назад. Все чиновники государственные в сей день должны дарить шаха. Шах-Зады-Махмед-Али-мирза поднес ему 32 шали.

Шах подарил послу одно из фитильных ружей и жеребца, который ему был подведен. Цену ему нельзя выше 300 р. бумажками положить; убор на жеребце порядочный, но совсем не царский.

Ввечеру Алексей Петрович велел собрать наш Персидский караул и подарил нижним чинам 100 червонцев, а сарганту [518] золотые часы; но он только успел отвернуться, как деньги сии сарганг отобрал у солдат и вероятно им оных не отдаст. Солдаты сии мне самому жаловались о несчастном своем положении: они не получают ни провианта, ни жалованья, хотя им всего сего очень много получено. Солдату положено 120 р. в год, пшено и хлеб; но они мрут с голода, ибо им привозят продовольствие родственники их, коих селения лежат иногда весьма далеко. Их обкрадывают и начальники их, и шах. Последний следующим образом. При выезде его из Султании, он объявил, что ему желательно бы еще две недели тут пробыть, но зная, что солдату нужно жить в деревне и заниматься сельскими работами, он уезжает ранее, жертвуя своим удовольствием для блага общего. Объявив сию милость, он приказывает всенародно вознаградить себя деньгами и велит половину жалованья войскам не доплатить. Он таких штук несколько в круглый год сделает; а другие военачальники также удобного случая не упускают. У Абаз-мирзы совсем иначе: князь сей издерживает последнюю копейку свою на войска, и потому войска его очень порядочны в сравнении здешних.

4-го числа ездил посол к Шаху-Зады-Махмед-Али-мирзе. Князь сей управляет в Курдистане храбрым войском; он старее Абаз-мирзы, который назначен наследником по причине, что его мать одного племени (Каджарского) с шахом.

Махмед-Али совершенный молодец, говорит хорошо. Посол сидел и говорил ему разные приветствия, выхваляя ему храбрость его и народа его. Среди разговора Аскер-хан сказал Шах-Заде, что послы не должны сидеть при князьях крови царской. Тогда Махмед-Али закричал ему, что он знает с кем он говорит, знает как с послом говорить должно и не требует от него советов. Посол был весьма доволен приемом Махмед-Али-мирзы.

4-го числа шах был на охоте. Вечером он прислал послу дичи убитой им; присланному чиновнику посол подарил мех и сукна на платье. Вчера было собрание нашего общества у Петра Николаевича; читали статьи Ермолов и Бебутов о войсках Персидских, а барон Корф ботанику.

6-го числа был посол ввечеру у садра, который нас хорошо принял. Разговор был веселый; предметом оного были дружба, существующая между обеими державами; посол ужасно напускался на тех, которые желают прервать мир и назвал плутом того, который во время нашего проезда через Адербиджан велел во всех мечетях скликать народ для истребления неверных. (Мирза-Бюзюрг — каймакам у Абаз-мирзы). [519]

Несколько дней тому получено известие о совершенном разбитии Персидской армии по сю сторону Герата Афганцами; они потеряли всю свою артиллерию, и Шах-Зады предводительствующий ими был захвачен н полон. Вследствие сего отправлены были войска отсюда на подкрепление разбитых. Войска сии вооружались ружьями и саблями, которые отбирали на базаре у купцов. Мы также узнали, что часть пехоты Абаз-мирзы, которая проходила из Тавриза к Тегерану во время нашего пребывания в Шангелабаде, шла туда же.

11-го числа ввечеру ходил я к Английскому поверенному в делах Виллоку и Кампбелю, с Мазаровичем; нас хорошо приняли, разговаривали на счет книг о Персии. Из всего можно было заметить, что Виллок человек недальний, а Кампбель прехитрый. Они обещались мне прислать Геродота, переведенного на Английский язык. Они уже 9 лет живут в Персии и не чувствуют охоты ехать в свою отчизну: столь на них сильно действует сребролюбие. Англичане сии не показали той радости, которую чувствовать должны Европейцы при воззрении на своих соотчичей; они сделались совершенными Персиянами. Из разговора приметна была колкость, с которой они обращались; но и мы им не спускали и за одну колкость отвечали двумя. Впрочем признаться должно, что чай и кальяны у них в большой исправности; живут они хорошо и чисто.

12 числа Алексей Петрович мне сказал, что вали Курдистанский посылается с 6000 Крутинцами против Афганцев, что шах очень склонен к миру с нами, но что другие приближенные его от сего отговаривают; впрочем, что слух носится, что садр-Азам один старается о мире. Ввечеру посол ездил на конференцию к садру и объявил, что ни о каких делах говорить не будет, пока мирза-Бюзюрг будет в Султании. Требования Персиян велики. Они требуют Карабаг и Талыш, упираясь на договор, сделанный прежним главнокомандующим Ртищевым с Англичанами, которые уверили их, что владения сии нам большой пользы не приносят; но Алексей Петрович прокричал им, что Англичане никакого права не имеют вмешиваться в дела Персии и что он, не признав сей бумаги, ни за что им не отдаст сих областей.

Вчера была жестокая буря, дождик шел с необыкновенной силой и промочил все палатки, между тем как ветер рвал их. Изнеженные Персияне всюду бегали, кричали и прятались, часовые ружья побросали, а наши гренадеры между тем пели и веселились.

14-го числа, в 6 часов поутру, я поехал на охоту. Со мною были Рененкампф, Лачинов, Джимбулат, Воейков, Леонидзе и Мещеряков. Мы поехали сперва на царские колодцы, лежащие в 6 [520] верстах отсюда. Место сие для Персии прекрасно. Глаз, отвыкший от зелени, радуется, видя аллею из 30 или 40 дерев состоящую; по бокам оной есть кустарник довольно нечисто содержанный, а на конце аллеи средственная палатка, подле которой сделано два бассейна, из коих один имеет такую чистую и светлую воду, какой я еще никогда не видал. Палатка расписана победами Персиян над Русскими: шах командует против Портнягина, и они стреляют друг на друга, но с трудом бы Англичане могли изобразить сие в таком карикатурном виде. Наши картины, на каменном мосту в Москве продающиеся, гораздо с большим искусством сделаны. На одном поле палатки изображен Европейский непотребный дом, по другим местам охота свиная, кабанья и оленья в таком же виде. Шах приезжает туда с любимыми наложницами своими и, взирая на картины, раздражает свои чувства сладострастия. Мы же сего не почувствовали, ибо картины возродили в нас сильный смех. Сад сей имеет около 80 или 100 сажень в окружности, лежит на степи вплоть к горам: с трех сторон его окружают земляные стенки, а с четвертой служит естественной оградой скала. От сего места поехали мы по долине Султанийской вниз к Тегерану по полугоре. Долина сия не имеет ни травки, ни деревца, ни воды, как и вся та часть Персии, которую мы уже проехали. Мы видели на дороге одно селение и два других разоренных. Ни птицы, ни зверя никакого нет; одного только зайца видел Лачинов и гнался за ним с копьем. Мы расположились цепью и проехали верст 18 вперед; потом поворотили на лево и поехали поперек оной верст 6. Тут мы видели несколько джейранов, гнались за ними до подошвы гор с копьями и стреляли на скаку, но не могли догнать сих животных, коих проворство превышает всех прочих.

Я вчера (16 Авг.) был дежурным, и Алексей Петрович мне сказал, что Карабаг и Шахи мы не уступаем, как Персияне требовали. Он полагает, что шах должен быть озабочен какими-нибудь внутренними беспокойствами, что он так скоро уступил. Победы Афганцев не могут одне быть причиною тому; должны быть возмущения сильные в государстве; посол не понимает, как могут переговоры так легко кончиться. Шах спросил его, куда он теперь намерен ехать. «Назад», отвечал посол: «я спешу известить Государя моего о ласковом приеме вашем».— «Так», сказал шах, «кто лучше вас может сие ему изъяснить? А зимой я вас прошу приехать в Тегеран гостить инкогнито с 4 или 5 офицерами» (скупость его везде знаменуется). Посол, видя расположение его не [521] задерживать нас, поблагодарил его за ласки и простился с ним. Теперь желания его состоят в том, чтобы послать несколько офицеров в Испагань; но он сомневается, чтобы ему позволили сие сделать. Леташинский отправился в Тегеран с подарками, получив на шею знак Солнца и Льва.

16-го Авг., в десять часов, посол отправился во дворец с советником посольства д. с. с. Негри. Шах вышел в галерею и сел на трон. Для посла приготовлены были напротив кресла. На террасе поставлена была палатка, в которой сидел посол с Алаиарханом, до тех пор пока посла позвали к шаху. Начался смотр войск; шах смотрел дасту или племя, состоящее под начальством Алаиархана, которым командовал Бедир-хан, наместник его. Несколько секретарей имели имянной список всадников и перекликали их; при имени каждого, те, которых называли, проскакивали мимо шаха и саженях во ста строились во фрунт. При каждом имени всадника, на лицо находящегося, другой мирза или секретарь громко кричал сазырь, что значит готов. Подле мирзы стояло несколько насакчей или палачей шахских с топорами, которыми они били слишком скоро или поздно выскакивающих всадников. Сие продолжалось довольно долго; было всех около 1500 человек. Лошади иные были изрядные, почти все воины были в панцирях. Сия даста или племя состоит из елатов или людей кочующих. После переклички сотники и другие начальники ходили на поклон к шаху. Когда вызывали ханов, то впереди их скакали заводные их лошади. Во все время сие разъезжал перед дворцом лучший наездник шахский по имени Юсуф; он выделывал на лошади удивительные штуки, которые бы сделали честь Франкони и Хиарини.

Вчера я был дежурный и поздно сидел у Алексея Петровича, который меня снова уверил, что оставит меня в Грузии при себе. Он мне дал надежду быть послану к Трухменцам по возвращении в Грузию. Он также говорил об осторожности, которую ему соблюдать надобно будет на обратном пути чрез Тавриз, дабы не быть отравленным мирзой-Бюзюргом, которого он здесь шибко срамил. Он объяснил мне причину, по которой разнесся слух в Петербурге, что будто бы он не поедет в Персию. Будучи еще в Тифлисе, он неоднократно получал известие, что Турки сильно вооружаются. Сие понудило Алексея Петровича писать к Государю, что должно было остерегаться нападения от Турок во время его поездки. Государь оставил все на волю его и прислал ему бланкеты, дабы он мог послать кого ему угодно будет в Персию. Но как дела с Турциею стали поправляться, то Алексей [522] Петрович, надеясь на свое счастие и желая угодить Государю, пустился сам в посольство.

21-го ввечеру Алексей Петрович угощал Махмет-хана, приближенного к шаху и, наливая ему ликёр вместо чаю, напоил его порядком.

22-го давал нам шах праздник. Мошкову позволил шах поставить стол против него и рисовать его. В то время когда мы были на празднике, шах хотел нас поблагодарить деньгами, но посол показал свое негодование за сие. Когда Мошков ездил к шаху рисовать его, то шах просил сделать ему черные брови на рисунке и нос покороче, нежели как у него есть.

24-го числа было пять лет первому дню Бородинского сражения. Я был дежурный и просидел до 1-го часа утра у Алексея Петровича, который разговаривал о Французских походах 12-15 годов. Посол ездил с нами во дворец смотреть богатства шахские. Они состоят из множества огромных бриллиантов, изумрудов, яхонтов и сафиров, расположенных без вкуса на кальяне, щите, кинжале, короне и нескольких других вещах. Богатства сии может быть первые в свете. Алаиархан, который их показывал нам, поднес послу два портрета шахских во весь рост, писанные весьма дурно, грубо, нелепо и непохоже. Один был для Государя, а другой для посла. Алексей Петрович сидел часа с два в тронной комнате и разговаривал с Алаиарханом, между тем пищала музыка шахская. Мы понесли сами в свой лагерь карикатуры шахские. Нельзя словами выразить, до какой степени уродливости доведена сия живопись.

В час после захождения солнца, посол дал пир главнейшим чиновникам Персии. На оном были: садр-Азам-мирза-Шефи, Низам-у-Давле, Абдул-Вагаб, вали, Занганский визирь, мирза-Бюзюрг, Махмуд-хан и Аскер-хан. Приемная палатка была освещена чудесным образом, к стороне дворца была иллюминация, музыка играла, словом нельзя было сделать ничего пышнее и параднее в Персии. Но неучи сии ничего не поняли; они рыгали и ели руками без вилок одни арбузы. Вали Курдистанский чуть было не подавился конфеткой, которую он хотел проглотить с бумажкой; но Абдул-Вагаб предупредил его, и он бросил ее назад.

26-го по утру была обедня и панихида по убитым в сражении под Бородиным. Ввечеру по желанию шаха послали ко дворцу наших гренадер под командою графа Самойлова. Они делали разные движения перед шахом, который любовался опрятностью их в одежде и красотой графа. Юсуф-хан, сагпердарь или командующий дивизиею [523] джанбазов, тут присутствовал, и несколько Персидских офицеров маршировали подле наших с обнаженными саблями; они старались, но никак не могли в ногу попасть. Шах подарил гренадерам по 10 червонцев каждому и по куску парчи, Самойлову орден Солнца и Льва на шею и шаль.

Часа два после захождения солнца были мы приглашены на обед к Низам-у-Давле. При входе в столовую палатку, он схватил руку посла и надел ему перстень с яхонтом на мизинец; посол удивился, вырвал от него руку и долго отбивался от подарка, пока наконец тот принужден был его взять назад. Стол был накрыт по-европейски; мы долго дожидались прибытия Персидских гостей и начали обедать. Сперва стали было порядком блюда носить, но наконец завалили нам тарелки специями разного рода, которые фараши приносили в руках. Один из них полез на стол и стал доставать гнилые персики, зеленые груши и завядшие арбузы и огурцы. Вино было славное, Испаганское. Некоторые из господ подпили, и обед был довольно шумен. Признаться надобно, что ни у кого в Персии я еще не видал средственно убранного стола кроме как у Низам-у-Давле (ему дали название Персидского Куракина).

27-го поутру принесли нам подарки от шаха. Я на свою долю получил орден Солнца и Льва на шею второй степени, черную шаль с дырой и два куска подлой парчи. Иные получили порядочные шали, а другие такие, что ни на что не годятся; почти все получили ордена, кто на шею, кто в петлицу. Послу подарены десять прекрасных шалей, славная сабля и бриллиантовая звезда с орденом через плечо, еще жеребец весьма средственный. Советникам посольства даны по три шали и орден второй степени с позволением носить его как звезду; Соколову жеребец плохой, а Негри кинжал с подлыми каменьями. Многие из чиновников не получили орденов за неимением оных. Посол еще получил несколько прекрасных шалей от Махмет-Али-мирзы и славных лошадей.

Другой на месте Алексея Петровича сделал бы себе состояние из подарков сих, но бескорыстный наш генерал назначил все сии вещи знакомым своим и родственникам и ничего себе не оставляет. Одну шаль посылает он к вдовствующей императрице, а другую к Елисавете Алексеевне. Римские добродетели сего человека единственны; он имел случай обогатиться одним посольским жалованьем, но он его отказал, довольствуясь жалованьем, принадлежащим к его чину. Постыдно было смотреть на некоторых из господ, в посольстве находящихся и служащих с беспримерным сим начальником, как они жаловались на скудость подарков. [524]

До захождения солнца была прощальная аудиенция у шаха. Шах был очень просто одет, сидел на троне как первый раз. Посол прочел ему прощальную речь, а шах вручил ему грамоту к Государю, был чрезвычайно вежлив и ласков, жалел от чистого сердца, что расстается с нами, спрашивал нас несколько раз, довольны ли мы им. Обратясь к мирзе-Шефи, он сказал ему: «Видишь ли, садр, посол плачет; я не могу решиться отпустить его и желал бы его хотя один день еще задержать». «Мы переменили мнение наше на счет Русских, увидя тебя», сказал шах послу. Посол в самом деле был тронут ласками шаха.

28-го числа. Посол получил множество подарков от главнейших чиновников Персидских, из жеребцов, саблей и шалей состоящих. Богатства, которые ему посылали, он все отослал назад, говоря, что приятели должны безделицами дариться. Два чиновника Персидских, находящихся при после, Назар-Али-бек и Мехмад-Али-бек, по желанию его, удостоены шахом ханского достоинства и сегодня приходили благодарить посла. Посол делал нм всем прощальные визиты во фраке и был тоже у Англичан.

В вечеру я к ним ходил. Кампбель начал с улыбкою говорить о Персидских знаках, которые мы носим. Английские офицеры не носят чужих орденов, сказал он. Рененкампф подхватил, что лорд Вильсон носит Русские ордена. Это другое дело, сказал Кампбель, если ордена заслужены на войне. И так вы теперь можете назваться кавалерами Персидского ордена? Я. Нет, мы сие считаем за памятник поездки нашей в Персию; нам все равно иметь первой или последней степени. Кампбель. Однакоже г-н Малькольм не назывался кавалером оного. Я. Как же г-н Малькольм надел иностранный знак? Кампбель. Он его за отличие получил. Я. А Русский офицер не может быть награжден Персидским государем. Знайте, господин Кампбель, что Русский офицер не позволит помыслить шаху, чтобы наградить его; мы хотя шаху и большую услугу сделали, заключив мир с ним, но о службе нашей будет Александр Павлович судить. Кампбель (струсив): Нет сомнения, г. Муравьев, что памятник дан вам в знак уважения, которое шах к Государю вашему имеет. Я. Сие самое я вам и толкую. 27-го поутру умер параличом один из наших музыкантов.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Записки Николая Николаевича Муравьева. 1816 год. Путешествие в Персию // Русский архив, № 4. 1886

© текст - Бартенев П. И. 1886
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
©
OCR - Karaiskender. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1886