ДЖОН МАЛКОЛЬМ

ИСТОРИЯ ПЕРСИИ

THE HISTORY OF PERSIA

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ АГА-МАГОМЕТ-ХАНА КАДЖАРА, ОСНОВАТЕЛЯ НЫНЕ ЦАРСТВУЮЩЕЙ В ПЕРСИИ ДИНАСТИИ, С КРАТКИМ ОБОЗРЕНИЕМ ПОСЛЕДОВАВШИХ ПО ЕГО СМЕРТИ ГЛАВНЕЙШИХ ПРОИСШЕСТВИЙ.

(Продолжение.)

Почти вся армия Ага-Магомет-Хана состояла из конницы, и не льзя было надеяться взять Эривань и Шушу: по сему он решился удовлетвориться видом покорности, оказанной местными правителями, а на местах оставить значительные отряды для наблюдения или блокады их, пока сам пойдет на Тифлис — (в 1795). Уже приказано было центральной колонне соединиться с левою; правая же должна была пристать к ним в Гяндже. Его войско, уменьшенное отделом обсервационного отряда, еще состояло более нежели из 40 т. человек, и с ними-то он пошел на Ираклия. — Царь, смущенный быстротою [333] неприятельских движений, и лишенный покровительства России, решился однако дать сражение. Сила его едва равнялась четвертой части Персидского войска; но неприятель подвигался уже к Тифлису и был от него в шестнадцати милях. Тут было дело. Уверяют, что Грузины дрались с отличным мужеством; но осиленные числом, должны были обратиться в бегство, и Царь с частию семейства и несколькими приверженными, укрылся в горы. Тем временем, как победители вступали в Тифлис, преданный решительному разграблению, Ага-Магомет-Хан поощрял к тому исступленных воинов, желая над сим городом дать пример народу, который осмелился бы в последствии пренебрегать его властию. Историограф Ага-Магомет-Хана, описывая ужасные происшествия сего дня, уверяет, что храброе Персидское воинство показало неверным Грузинам образец, чего они должны ожидать в день судный. — Трудно исчислить народную гибель при разорении Тифлиса. Религиозный фанатизм еще усиливал буйное исступление солдат; церкви были разрушены, и все духовные, которых только находили, были умерщвляемы; щадили одну молодость и красоту, ибо победители желали невольников. Шестнадцать тысяч пленных сопровождали победоносное войско, которое возвращалось с богатою добычею.

Несчастные жители, бежавшие для спасения жизни, возвратились оплакивать развалины и [334] пепелища своих домов, опустошенные селения, и участь их не была завиднее тех, коих увели победители. Последние заслуживали, может быть, меньшего сожаления, если сообразить, что большая часть из них, с детства предназначалась в невольничество: их нельзя бы даже почитать несчастными, если бы детей их не ожидало воспитание в религии неверных. Женщины, по необыкновенной красоте, обращались в гаремы и из них некоторые сделались женами своих владельцев; а с мужчинами, по обычаям земли, обходились милостиво и ласково. Почти все, принимавшие Мусульманскую веру, получали свободу, а дети, по мере возраста, записывались в армию, или употреблялись в услужение. Первые скоро возвышались до значительных степеней; вторые оставались любимыми служителями. На детей, рожденных в Персии, смотрели как на детей собственных и им предоставляли одинакие места с последними.

Ага-Магомет-Хан, после разорения Тифлиса, пошел на Ганжу, решась, во что б ни стало, покорить все провинции, и стал лагерем на Муганской степи, около которой Кура, одна из лучших рек в Грузии, сливается с Араксом. В это время правителем Ширвани он назначил одного из первых старейшин своего племени; но получив жалобы на жестокость управления, отозвал его. Жители, ободренные немилостию, возмутились и умертвили [335] смененного. Говорят, что это опечалило Ага-Магомет-Хана, и полагали, что на убийц обратится все его мщение. Но он редко предавался негодованию, если только не находил его политическим, и лишь прежний, бежавший Правитель Ширвани, прибыл в лагерь просить помилования себе и народу, то немедленно получил прощение, в благодарность за каковое великодушие вся провинция изъявила добровольную покорность. Эриванский Сардар, Мустафа-Хан, обратил также на себя милость Шаха, явясь к нему по его повелению; но Ибрагим Кули-Хан Карабагский, еще сопротивлялся, и как Персидские войска не имели артиллерии и не могли взять крепости Шуши, то начальствовавший ими должен был удовлетвориться разграблением и опустошением всех окружных селений.

Ага-Магомет, давно облеченный верховною властию, еще не налагал на себя Шахского венца. Ему не хотелось, как говорил он, принимать титла, пока власть его не признается на всем пространстве древнего владения Персов. В 1796 году, по покорении Грузии, придворные настоятельно советовали ускорить обрядом; на что он и согласился, но с видом нехотения: созвал всех военных начальников, показал им корону и спросил, хотят ли они, чтобы они возложил ее на себя. «Помните, сказал он — что если это сделаю, ваши труды только что начнутся: я никогда не [336] соглашусь носить венца, не соединив с ним всей той власти, какою еще никогда не пользовался кто либо из Правителей Персии». Начальники Армии, Министры Двора, члены семейства, все соединили просьбы о возложении короны, обещая всю жизнь свою посвятить для его славы. Он как бы уступил их просьбам; взял небольшую круглую диадиму, украшенную перлами, которая употреблялась только при торжественных случаях; решительно отказался носить драгоценную корону Надыр Шаха, в коей четыре блестящие пера свидетельствовали о четырех Царствах, покоренных завоевателем: Авганистана, Индии, Татарии и Персии, но согласился препоясать себя царским мечем, который был освящен на гробнице (Гробница находится в Ардебиле, куда должен каждый Государь отправляться за священным оружием. Оно полагается на одну ночь на гробницу и в продолжение сего времени молят святого о покровительстве Государю, который должен носить его. На другой день Государь надевает его; при Дворе по сему случаю бывает большой праздник и бедным раздаются значительные денежные суммы.) основателя династии Софи. Сим он предоставлял себе право употреблять оружие на защиту Шиитской веры, которая, с начала сей династии, сделалась народною верою в Персии.

Ага-Магомет-Хан, предприняв поход на Хоросанцев, собрал еще значительнейшие [337] силы против тех, с которыми воевал Грузию. Он пошел по пути к Астерабаду, в намерении наказать соседственные племена Трухменские, которые уже начинали волноваться и делать набеги; потом взял направление на Машад, и по дороге покорил все небольшие области. Никто не смел сопротивляться многочисленному войску, предводимому Государем, известным жестокостию к неповинующимся. Между прочими явился к нему Исаак-Хан Турбу-Гайдери. Враги последнего восстановляли против него Ага-Магомет-Хана, называя Турбу-Гайдери человеком низкого происхождения, который, похитив власть, показал тем худой пример; но мудрый Государь пренебрег внушениями и обошелся с ним особенно ласково. Исаак-Хан был один из всех начальников, от которого не требовали аманатов в залог верности, и преданность его была награждена великодушною доверенностию.

Начальники слабые и бессмысленные Машада довели жителей сего города до такой нищеты, что им казалось не чего было опасаться; но между тем последние набеги Узбеков увеличивали их бедствия, и в следствие сего они ожидали более с надеждою, нежели со страхом Ага-Магомета, который распускал слух, что идет затем только, чтобы поклониться гробу святого Имама Риза, восстановить спокойствие и благоденствие в городе, в коем заключались остатки святителя, и наказать [338] тех, чьи святотатственные руки осмелились воспользоваться богатствами от гробницы потомка Пророка. Но действительные причины к сему нашествию заключались в намерении утвердить свою власть в Хоросане, воспрепятствовать на будущее время набегам Трухменцев и Узбеков, и овладеть сокровищами, которые еще оставались в руках ничтожных потомков Надыра. Полагают, что в Ага-Магомете таилась против Машада старинная ненависть за умерщвление его деда, и за жестокость, с какою обходился с ним преемник завоевателя.

В 1796 году, Надыр Мирза, царствовавший в то время в Машаде, с приближением Магомет-Хана бежал на Авганскую границу, предоставив своему слепому отцу, несчастному Шах-Рокху сдать город победителю, против коего казались тщетными все сопротивления. Когда Персидское войско подошло к стенам, Шах-Рокх вышел на встречу к Персидскому Государю, который, приняв от него покорность, отправился пешком с первыми чинами своего Двора к гробнице Имама Ризы, стал пред нею на колена и поцеловал землю, в изъявление благоговения к священному праху.

В душе Ага-Магомет-Хана скупость была почти столь же господствующею страстию, как и властолюбие, и для него, вероятно, было приятнее обладать собственными драгоценностями, нежели скоплять сокровища в пользу [339] Государства. При смерти Лутф-Али-Хана он воспользовался некоторыми из богатейших камней, приобретенных Надыр-Шахом в Индии. Побывав и Хоросане, приобрел несколько других, меньшей ценности, от провинциальных чиновников, между которыми разошлось имущество преемников Надыр-Шаха. Они спешили представлять сии драгоценности, обладание коими сделалось опасно, ибо Ага-Магомет почитал за тяжкое преступление, когда кто берег у себя что либо из царских принадлежностей. Несчастный Шах-Рокх давно уже сложил с себя всякую власть; но у него полагали много драгоценных камней, которые скрыл он даже от сыновей своих. Ага-Магомет потребовал их; Шах-Рокх отзывался, что ничего не имеет, и для удостоверения произносил торжественнейшие клятвы; однако они были тщетны: слепца подвергли всевозможным пыткам и, к удивлению, он оказался недостойным сожаления, ибо по мере как истязания делались несноснее, начал постепенно открывать сокровища и обнаружил все драгоценности, которые или были брошены в колодцы или спрятаны в стенах; наконец, когда обложили вокруг головы его тестом и налили в средину растопленного свинцу, то в болезненном исступлении он открыл и тот необыкновенной величины и удивительной красоты рубин, который некогда украшал корону Ауренг Зеба, и коего особенно искал Ага-Магомет. [340] Уверяют, что лишь последний узнал о сем, то одушевился живейшею радостию, приказал прекратить пытку и обвинял Шах-Рокха, что сам он был причиною истязаний. Впрочем, не взирая на сие, Шах-Рокха с семейством отправили в Мазандеран, и несчастный внук Надыра, от претерпенных мучений в 1796 году умер на 63-м году, чрез несколько дней по отъезде из Машада.

Ага-Магомет-Хан послал в Бухарию к Абдул-Кази-Хану с уведомлением, что доходит до его сведения, будто один из сыновей Эмир-Даниеля похитил власть, что от сего произошло много бедствий; величайшее же из них то, что правоверные схвачены в Персии и проданы на базаре в Бухарии, как презренные скоты. Он требовал, чтобы Абдул-Кази-Хан немедленно выдал пленных, и остерегся на будущее время мстить за сие. Письмо попалось Беги-Яну, и он оказал явное пренебрежение Персидскому Государю. «Доходит до моего сведения, писал старый Первосвященник циркулярно к Начальникам в Хоросане, что господин евнух пришел к вам; примите его, буде можете, но если то для вас невозможно, скажите мне: я помогу вам наказать его». Сии два искусные предводителя никогда не встречались друг с другом; но если бы сие случилось, трудно угадать, кто из них остался бы победителем.

Ага-Магомет отправил Посланника к [341] Заман-Шаху, владетелю Кабула, с извещением о причинах, по коим он пришел в Хоросан и с предложением соединиться для покорения Бухарии. Если верить Персидскому Историку, повествующему происшествия сей эпохи — Авганский Государь согласился на союз с ним, и уже все было готово для вторжения в Татарию, как Ага-Магомет-Хан был отозван необходимостию защищать собственные владения от страшной Русской армии, шедшей в это время на Персию.

Екатерина II-я с негодованием приняла известие о жестоком наказании, от Персидского Шаха Грузинскому народу и Государю, коих вся вина состояла в искании покровительства России, и которые предались угрожавшим опасностям в надежде на обещанную им помощь. Предположения о причинах, по коим сие вспомоществование не сделано, были различны. Один Грузин, писавший о сем вторжении, уверяет, что Генерал Гудович, который был не далее, как в шести днях от Тифлиса с достаточным числом войска для защиты города, отказался итти на помощь, не взирая на неоднократные просьбы Ираклия. — Генерал — прибавляет летописец — не хотел верить, чтобы опасность была столь настоятельна, и думал, что силы Ага-Магомет-Хана преувеличены и он, при каких бы то ни было обстоятельствах, не осмелится напасть [342] на главный город Грузии прежде, пока не овладеет Эриванью и Шушою. Но дело состояло в том, что Русский Полководец, имея войско, рассеянное по всей Кавказской линии, не мог вдруг соединить его и прийти в Тифлис ближе трех или четырех недель. Могло и то быть, что осторожный Ираклий предполагал некоторую тягость для своего владения от пребывания в нем Русской армии, и слишком долго медлил требованием помощи, надеясь, не остановят ли или же отклонят Ага-Магомет-Хана от его похода какие либо обстоятельства.

Сии происшествия произвели на Императрицу Екатерину сильное впечатление. Доказательством тому могут служить деланные, по Ее повелению, приготовления. Казалось, виды Государыни простирались далее желания восстановить свое влияние на Грузию, и удержать его на будущее время. — Достоверно то, что она решилась уничтожить власть Ага-Магомет-Хана; но хотела ли притом возвести на Персидский престол брата его, который приехал в Россию искать Ее покровительства, или присоединить северо-восточные провинции Государства к своей Империи? — Это могли знать одни доверенные, в тайном Ее Совете: как скоро дошло до Петербурга известие о разбитии и бегстве Ираклия, Графу Гудовичу дано повеление вступить в Грузию с 8 т. войска. — Другой Генерал пошел с небольшим отрядом к [343] Дербенту и зимовал под его стенами. На следующую весну к нему присоединилась тридцати пяти-тысячная армия под командою Генерала Валериана Зубова, (в 1796 году), который и открыл немедля действия: крепость Дербентская, Бакинская, Талышинская, Шамаха и Ганжа сдались или признали власть победителей, и прежде наступления зимы Русские овладели всем берегом Каспийского моря от устья Терека до устья Куры и открыли по сей реке водяное сообщение с Грузиею. После таких успехов Генерал Зубов, с главною армиею перешел Аракс и стал зимними квартирами на знаменитой Муганской степи. Оттуда открывался пред ним весь Адербиджан, так, что за покорением оного оставалось осадить самый Тегеран — столицу Персидских Государей! Ариегрард армии Зубова находился под прикрытием войск, занимавших Грузию; другой отряд был послан из Астрахани для охранения левого фланга; а авангард корпуса занимал Ленкоран на берегах Гиляна и угрожал скорым нападением на порты Решт и Зинзили.

Ага-Магомет-Хан, узнав об успехах Русских, назначил правителем Машада родоначальника собственного племени, и оставя под его командою столько войска, сколько полагал достаточным дли защиты города, сам не медля двинулся к Тегерану. Время для [344] военных действий было позднее (Он прибыл в столицу 20 Сентября. В Адербиджане зима нередко начинается в Октябре. Часто случается, что в это время падают большие лавины. В 1810 году вся провинция была покрыта снегом от урагана, который начался 20 Октября.), и потому было приказано собраться войску с ранней весны, а начальникам велено собрать солдат, чтобы наказать дерзких неверных Европейцев, которые осмелились вторгнуться в границы правоверного.

Давно уже Персии не угрожала такая опасность (в 1796 г.); но буря вдруг миновала за смертию Императрицы, последовавшею в конце злого года. По вступлении на Престол Императора Павла I-го, армии, находившейся под командою Зубова, было приказано возвратиться, и она пришла в Россию благополучно. Правда, войска проходили дружественными землями; но Главнокомандующий наблюдал такую дисциплину, что в провинциях, занятых Русскими, осталось глубокое впечатление о правосудии, и могуществе Государыни; слава Екатерины распространилась по всему Востоку; Персияне с уважением слушали рассказы своих купцов, возвращавшихся из России, о мудрости внутреннего управления и успехах во внешних войнах, и удивление, возбуждаемое Ее поведением, еще более увеличивалось мнением, которое имели о ее поле. В стране, где женщин [345] почитают невольницами, созданными для одного удовольствия, Жена (Екатерина, в продолжение всего царствования своего, была известна в Персии под именем Куршуд-Кулах, или венчанного Солнца. Ее и до сих пор называют там сим именем, которое обыкновенно дают Государю Империи. Но в отношении к Екатерине оно сделалось собственным.), управлявшая обширною Империею, с мудростию, большею мужеской — казалась непостижимым чудом; личная слава Императрицы придавала большую силу ее воинам, и если бы продлилась жизнь Государыни, то она оставила бы в Персии неизгладимую память, особенно, если бы свои виды ограничила возведением на Персидский Престол другого Государя. Но успех такого предприятия и распространение в сей части Азии Российского влияния, если не власти, зависели более от расположения жителей Персии, нежели от числа и достоинства армии, которая на самом походе могла встретить такие препятствия, коих нельзя бы было преодолеть без внутреннего пособия.

Ага-Магомет всегда показывал большую самонадеянность; он, казалось, был уверен в своих средствах, кои полагал противопоставить Русским, и конечно, принятой им план представлял всю вероятность успехов. Он виден из одного случая, который совершенно обнаруживает его. [346] Ага-Магомет-Хан собрала, начальствовавших в войске, и объявил им, что во время, когда он был в Хоросане, Русские осмелились вторгнуться в границы Государства. Но храбрые мои воины — присовокупил он — пойдут на них, и если Бог поможет, нагрянут на их баттареи и славные ряды пехоты; тогда мы разобьем Русских нашими победоносными мечами». Военачальники с восторгом приняли геройскую отважность Государя и обещали пролить за него кровь. Когда все разъехались, Шах позвал своего Министра Хаджи Ибрагима и спросил: слышал ли, что он сказал начальникам? «Думаешь, ли, однако, что я это сделаю?» — Конечно, если то будет угодно Вашему Величеству! — Хаджи, — сказал Ага-Магомет-Хан немного рассердясь: неужели я обманулся? Так ли и ты глуп, как другие! умный человек, как ты, может ли думать, что я понесу мою голову на их стальные стены, или уничтожу наш сброд их артиллериею и регулярными войсками? Я лучше знаю, что делать: никогда Русские пули не долетят до меня; они овладеют тем только, что достанет огонь их артиллерии. Но я не дам заснуть им: пусть идут, куда хотят; все пред ними обращу в пустыню» (Чрез четыре года после Хаджи, Ибрагим рассказывал это слово в слово Малькольму.). [347]

Три дня спустя по вступлении Ага-Магомет-Хана в Шушу, по случаю пропажи небольшой суммы, поссорились между собою Садых, приближенный его невольник, Грузин, и другой слуга Худадад, Фераш, который обыкновенно разбивал палатки и смотрел за ними. — Шах, обеспокоенный шумом, приказала, немедленно умертвить обоих (В одном манускрипте говорится, что Садых несколько дней пред тем рассердил Государя, пролив воду на ковер, на котором он молился.). Садых-Хан Шекинский, значащий вельможа, просила, о прощении; но Государь отказала., и отозвался, что за наступлением ночи на Пятницу, посвящаемую молитве, он прикажет наказать их утром. Можно отчасти поверить справедливости тогдашнего слуха, о повреждении рассудка в Ага-Магомет-Хане, ибо приговоренные к смерти служители, знавшие, что приговор Шаха не отменяем, были оставлены при нем на последнюю ночь, на обыкновенных обязанностях; отчаяние придало смелости, и когда Государь заснул, они вошли в спальню с третьим, приглашенным от них к участию, и кинжалами (1797) умертвили искуснейшего Правителя, который когда либо владел Персидским престолом. Полагают, что невольники были поощрены к сему [348] Садых-Ханом Шекинским; и последующие происшествия дают сему вид вероятности: ибо он принял под свое покровительство убийц, взял драгоценности из короны, которые они принесли к нему, и собрав свое племя, намеревался овладеть властию.

(Окончание впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Жизнеописание Ага-Магомет-Хана Каджара, основателя ныне царствующей в Персии династии, с кратким обозрением последовавших по его смерти главнейших происшествий // Сын отечества и Северный архив, Часть 171. № 24. 1835