БЕРЖЕ А. П.

ХОСРОВ-МИРЗА

1813-1875.

IV. ¹

Прибытие в Москву. — Воронеж. — Вечер у Хосров-мирзы. — Новочеркаск. — Ставрополь. — Обед и бал у ген. Эмануеля. — Тифлис. — Торжественный въезд в Тавриз.

Вполне счастливый, с светлыми надеждами на будущее, покинул Хосров-мирза императорскую резиденцию. Он возвращался на родину по знакомой уже дороге, встречая везде, как со стороны гражданских властей, так и войска, по тракту его следования, — почести, установленные по положению для великих князей императорского российского дома.

Первую, более продолжительную остановку он имел в Москве, откуда выехал 6-го ноября, и затем в Воронеже. За два дня до выезда отсюда, он устроил у себя детский маскарад, а 26-го, желая отплатить знакомым ему дамам за доброе к себе расположение и гостеприимство, пригласил их на вечер, на котором, после пения девицы Таубе, устроил разные игры, приняв в них сам деятельное участие. После полуночи был сервирован ужин, кончившийся тостами за здоровье государя императора и Фетх-Али-шаха.

Оставив Воронеж 27-го ноября и переночевав в г. Павловске, Хосров-мирза продолжал путь до Казанской станицы, где его встретил ген. Адреянов. До этого места посольство ехало на санях, далее же — на колесах. [402]

1-го декабря оно прибыло в Новочеркаск. Узнав здесь о болезни ген. Кутейникова, Хосров-мирза немедленно отправил к нему своего врача Мирза-Бабу — осведомиться о его положении и, вместе с тем, выразить крайнее сожаление, что собственное нездоровье и утомление лишают его возможности явиться лично.

На следующий день посольство выехало в Аксай, откуда Хосров-мирза отправил в Новочеркаск в подарок ген.-лейтенанту Иловайскому саблю в признательность за обязательное предложение ему в своем доме помещения в оба проезда.

5-го декабря принц достиг Ставрополя, где радушно был принят ген. Эмануелем, у которого он и остановился.

На следующий день праздновалось тезоименитство государя. По этому случаю ген. Эмануель давал обед, а вечером бал, на котором принц, вследствие легкого нездоровья, оставался недолго. 7-го числа он любовался домашним спектаклем, устроенным детьми хозяина, а на следующий день выехал в Тифлис, избегая, по возможности, продолжительных остановок в дороге.

Наконец, 17-го января 1830 года, он оставил грузинскую столицу, и, спустя почти месяц, имел 15-го февраля торжественный въезд в Тавриз ².

Так кончилось посольство Хосров-мирзы.

V.

Положение Хосров-мирзы по возвращении в Персию. — Несогласие между сыновьями Аббас-мирзы. — Хосров-мирза в Хорасане. — Он начальником Ак-Дербента. — Приезд в Мешед и Себзевар. — Бегство. — Приезд в Тегеран. — Неудовольствие шаха. — Хосров-мирза добивается аудиенции у шаха.

Милости, которыми император Николай осыпал Хосров мирзу, и расположение к нему русских были хорошо известны в Персии и на первых же порах поставили его в глазах народа выше прочих сыновей Аббас-мирзы. Такое положение [403] свое, как нельзя лучше, сознавал и сам Хосров-мирза. Возвратившись на родину, благосклонно принятый и щедро награжденный Фетх-Али-шахом, он тотчас-же стал себя держать необыкновенно гордо и надменно, не только в отношении приближенных его отца, но даже родных братьев. Такое поведение Хосров-мирзы, само собою разумеется, создало ему немало врагов. В числе последних были и родные его братья, между которыми еще до того образовались две, враждебные друг другу, партии: во главе одной стоял Мамед-мирза, старший сын Аббас-мирзы; представителем другой был Джехангир-мирза, считавший себя по личной храбрости выше остальных. К последней партии примкнул и Хосров; ей-же тайно сочувствовал каймакам Мирза-А будь-Касим, пользовавшийся громадным влиянием на Аббас-мирзу и отличавшийся столько же упрямством и жадностью к деньгам, сколько безнравственностию и безмерным честолюбием. Персия дрожала при одном его имени и глубоко его ненавидела. Враждебные отношения между сыновьями Аббас-мирзы не только не умерялись, но, напротив, все усиливаясь, не предвещали ничего доброго в будущем.

В 1831 году Аббас-мирза оставил Тавриз и отправился в восточные провинции Персии, чтобы, как он писал государю императору, «стереть нечистый прах мятежа с лица того края». Но не успел он еще кончить тамошних дел, как был вызван в Испагань, где в то время находился шах. Воспользовавшись этим свиданием, Аббас-мирзе удалось, между прочим, осуществить свою заветную мечту: заручиться согласием шаха на поход в Хорасан. Экспедицию этою он думал отдалить свое возвращение в Адербейджан и, на случай смерти отца, возраставшую слабость которого он видел, — иметь готовое войско в Ираке, для обеспечения за собою престола. Пробыв несколько времени в Испагани, он двинулся с войсками, прибывшими к нему из Кермана, на Кашан, а оттуда, оставив в стороне Кум и Тегеран, вышел на хорасанскую дорогу, в сел. Хор. Одновременно с этим движением, Хосров-мирзе, управлявшему тогда Керманом, было приказано с оставшимися в этом городе и в Езде войсками двинуться, через Систанские степи, на соединение с отцом.

Говорят, что Хосров-мирзе, во время хорасанской [404] экспедиции, удалось оказать весьма важные услуги правительству и лично Аббас-мирзе. Вероятно, в воздаяние за эти отличия, он был назначен начальником Ак-Дербента. Но, после некоторого там пребывания, он предпринял поездку в Мешед, имев случай разбить по дороге Текейскую конницу, несравненно сильнейшую против его свиты. В Мешеде находился в то время Мамед-мирза. Хосров, никогда не любивший старшего брата, старался относиться к нему и на этот раз с полным невниманием. Последствием этого было то, что едва Хосров-мирза прибыл в Себзевар, где он надеялся быть тем же, чем был в Ак-Дербенте, как последовал приказ Мамед-мирзы на имя Кахраман-мирзы учредить над непокорным принцем строгий надзор, не лишая его, впрочем, должного уважения и подобающих его происхождению почестей.

Глубоко оскорбленный таким распоряжением, Хосров-мирза решился бежать. С этою целью он выразил однажды желание отправиться на загородную прогулку. Не имея достаточных причин воспретить такое невинное развлечение, Кахраман-мирза дал согласие, но, в предупреждение всяких случайностей, сообщил Хосров-мирзе, что он лично будет ему сопутствовать с 400 туркменцев. Для большей же осторожности, секретным образом распорядился расковать его лошадь, не имевшую себе подобной в целом улусе. Когда все собрались, Хосров-мирза, ничего не подозревая, сел на своего верного коня и выехал за город. Отдалившись на некоторое расстояние от Себзевара, он начал джигитовать, бросаясь то в одну, то в другую сторону, как бы испытывая быстроту своего скакуна, но всегда возвращался к свите, делая вид, что не таит никакого умысла. Продолжая снова эти упражнения, он вдруг подскакивает к Кахраману и спрашивает:

«Брат, три да четыре сколько?»

— Девять, — отвечал обидевшийся Кахраман.

«И прекрасно... ну, так поминай же, как меня звали!» — крикнул ему Хосров, и, с последним словом, пришпорив коня, понесся по направлению к Тегерану.

Свита бросилась было его догонять, но не достигла, по выражению персиян, и взвившейся пыли, укрывшей за собою уносившегося Хосрова. [405]

Через 10 часов он уже достиг Бостама, откуда, после недолгого отдыха, направился в шахской резиденции.

Появление Хосров-мирзы в Тегеране тотчас же сделалось известных Фетх-Али-шаху, который до того остался недоволен поведением внука, что отказался его принять. Но всегда находчивый Хосров и на этот раз съумел выйти из затруднения. Рассказывают, что он прибег к следующей хитрости:

Убедившись, что все его старания добиться аудиенции у шаха остаются тщетны, он обратился за ходатайством к родному дяде Али-Кули-мирзе, лицу весьма влиятельному при дворе.

«Если, — сказал он, — тебе удастся устроить мне свидание с шахом, то, клянусь Аллахом и святыми имамами, я отблагодарю тебя за эту услугу такою драгоценностью, какой не создаст себе и самое пылкое воображение. Я привез ее из Петербурга, храню ее как лучшее достояние в жизни, и если решаюсь расстаться с нею, то только из глубочайшей признательности в тебе».

Такая убедительная речь произвела свое действие, а тех более на Али-Кули-мирзу, человека в высшей степени корыстолюбивого и жадного. Долго изыскивал он средство угодить племяннику. Мысль эта не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Наконец, после долгих и настойчивых убеждений, ему удалось склонить Фетх-Али-шаха принять Хосрова. Происшедшее между ними свидание кончилось благополучно и не без важных последствий для последнего.

Между тех прошло несколько дней после аудиенции, и Хосров, повидимому, забыл о своем обещании. Тогда Али-Кули-мирза решился сам напомнить ему о долге.

— Я твоя жертва, отвечал Хосров, — ты свет моих очей и перл моей души. Клянусь, сто раз клянусь головою средоточия вселенной, что никакие превратности этого тленного мира не заставят меня изменить данному тебе слову. Обещанная драгоценность будет в твоей власти, но помни, что я могу передать ее, по самому ее свойству, в таком только тайном месте, куда не проникает ни взор смертного, ни луч денного света.

Услышав такие слова, Али-Кули— мирза, после некоторого раздумья, избрал местом херахханэ, т. е. гаремное отделение, куда и предложил Хосрову явиться ночью, в условный час. [406] Сказано и сделано. Наступила ночь; в городе царила глубокая тишина, только изредка нарушаемая окликами сторожевых сорбазов. Али-Кули-мирза с напряженным вниманием поджидал позднего гостя. В это время кто-то легко стукнул в ворота. Хозяин впустил Хосрова. Перешептавшись, они тихо и осторожно направились в назначенное место. Прошло несколько минут. Хосров молчал; Али-Кули-мирза притаил дыхание: послышался легкий звук, похожий на скрип, и в один миг комната осветилась. В руках Хосрова оказалась коробка обыкновенных серных спичек, в то время еще не вошедших в употребление в Персии.

— На, возьми эту драгоценность, — обратился он к Али-Кули-мирзе. Теперь она твоя, но заклинаю тебя хранить ее так же тщательно, как я ее хранил.

Сказав это, Хосров исчез, а Али-Кули-мирза долго еще стоял с разинутым от удивления ртом, пока не очнулся, и, пристыженный, не удалился размышлять наедине об этом странном случае.

Между тем рассказанное происшествие мало-по-малу сделалось гласным, возбуждая общий говор и смех среди тегеранского населения.

VI.

Смерть Аббас-мирзы. — Сын его Мамед-мирза объявляется наследником престола. — Хосров-мирза в Тавризе. — Обед у наследника. — Арест и заключение Хосров-мирзы и Джехангир-мирзы в Ардебильскую тюрьму. — Неудовольствие Фетх-Али-шаха.

1833-й год близился к исходу— В Тегеране уже несколько дней носились настойчивые слухи о тяжкой, безнадежной болезни Аббас-мирзы. Вдруг огласилось, что наследника не стало: он скончался 10-го октября в Мешеде. Известие это как громом поразило престарелого шаха итак расстроило его и без того надорванное здоровье, что возбудило весьма серьезные опасения за собственную его жизнь. И действительно, Фетх-Али-шах лишился в Аббас-мирзе не только лучшего сына, но и единственного друга, безотчетную его любовь в которому и преданность не могли изменить ни время, ни обстоятельства. Но [407] прошлого возвратить было невозможно, а потому он, как бы в вознаграждение себя за понесенную утрату, перенес чувства своего расположения в покойному — на старшего его сына Мамед-мирзу, которого тотчас же вызвал из Хорасана. Вскоре по прибытии его в Тегеран, он был объявлен наследником престола, помимо бесчисленных дядей, родных сыновей Фетх-Али-шаха. Облеченный в это звание, Мамед-мирза вскорости отправился в Тавриз — резиденцию наследников каджарских венценосцев, куда за ним, по приказанию шаха, последовал и Хосров-мирза.

По прибытии на место, Мамед-мирза, стоявший, как упомянуто выше, во главе одной из партий, на которые разделились его братья, снова, и более прежнего, предался свойственному ему религиозному либерализму. Из лиц — одних с ним убеждений и ему близких — особенно выдавались: Хаджи-мирза-Агаси, впоследствии известный первый министр Персии; Наср-Уллах-Ардебильский, позже садр-уль-мемалик (глава духовенства), и Мирза-Назар-Али Казвинский, главный доктор наследника.

Отношения же братьев противной партии в Мамед-мирзе остались прежние. Более других, в своей ненависти к нему, отличались — Джехангир-мирза и Хосров-мирза, избегавшие всегда и везде даже титуловать его валиахдом, т. е. наследником. Тем не менее, высокое положение, занятое старшим их братом в государстве, обязывало обоих принцев соблюдать в отношении его знаки внешнего приличия и при известных случаях даже являться к нему на поклон. С последнею именно целью прибыл в Тавриз Джехангир-мирза, в то время правитель Хоя и Урмии, и остановился в собственно ему принадлежащем саду Баги-Сефа, куда тогда же пересилился и Хосров-мирза.

Что касается каймакама Мирза-Абуль-Касима, сторонника противной наследнику партии, то он с кончиною Аббас-мирзы был поставлен в самое щекотливое положение. Но, будучи столько же умен, сколько хитер, он тотчас же переменил политику, думая и заботясь лишь об обеспечении своего будущего положения. Вот почему он, пред самым выездом из Тегерана, зная беспокойный характер Джехангир-мирзы и Хосров-мирзы, заручился разрешающим фирманом шаха, в [408] случае каких движений и беспокойств в Адербейджане, заарестовать названных принцев, как главных виновников открывшихся беспорядков, не лишая их, впрочем, подобающих почестей. Имея в руках такое сильное орудие, а вместе с тем, в доказательство как бы того, насколько он мало солидарен с противной наследнику партией, а также для вящшего убеждения его в своей преданности, каймакам прибег к следующей хитрости:

Он посоветовал Мамед-мирзе пригласить Джехангира и Хосрова на обед, устроив его в Баги-Мешэ, одном из садов, вдали от центра города. Не подогревая никакого умысла, оба брата приняли приглашение, боясь отказом навлечь на себя открытое неудовольствие наследника, который легко мог счесть то за личное оскорбление. Когда же, по окончании обеда, Джехангир и Хосров отправились в одну из боковых комнат павильона для отдыха, они вдруг увидели себя окруженными двумя ротами Урмийского полка, отрезавшими им все пути к выходу. Спустя некоторое время их отправили в Ардебиль под конвоем ста всадников и трех рот сорбазов, под начальством Мир-Казим-хана Талышинского, зятя Аббас-мирзы, и там заключили в тюрьму, с поручением надзора за ними Бехмен-мирзе, тамошнему правителю и родному брату Мамед-мирзы.

О таких распоряжениях своих адербейджанское начальство тотчас же донесло в Тегеран, объясняя их тайными замыслами Джехангир-мирзы и Хосров-мирзы — произвести возмущение против местной администрации, с целью низвержения наследника. Но едва только заарестование принцев сделалось известным шаху, как последовал строжайший выговор за подобное самоуправство, с приказанием немедленного освобождения заключенных. Повеление это, однако же, осталось неисполненным, так как каймакам, написав извинение, ходатайствовал, вместе с тем, об отсрочке в освобождении принцев до окончательного успокоения будто бы встревоженного и возбужденного населения Адербейджана.

Пока происходила эта переписка, Фетх-Али-шах успел прибыть в Испагань, где он скоро опасно заболел. Несмотря, однако же, на свое тяжкое положение, он не забывал [409] постигшей его внуков участи и, невидимому, сильно тревожился за их безопасность. Вот почему он, вслед за получением последнего донесения каймакама, вторично приказал Аллах-Яр-хану снова потребовать безотлагательного освобождения Джехангира и Хосрова, с донесением в 10-ти-дневный срок об исполнении его воли. Получив такое категорическое предписание, Мамед-мирзе оставалось исполнить его без всякой проволочки. Но тут случилось обстоятельство, лишившее принцев последней надежда на свободу.

VII.

Смерть Фетх-Али-шаха. — Беспорядки в Персии. — Мамед-шах вступает на престол. — Интриги каймакама против Джехангир-мирзы и Хосров-мирзы. — Шах дает приказание ослепить принцев.

Быстро развивавшаяся болезнь Фетх-Али-шаха имела на этот раз печальный исход: он скончался в Испагани, 8-го октября . 1834 года, т. е. спустя год после смерти Аббас-мирзы. Тело его тогда же было перевезено в Кум, где и предано земле возле любимого сына.

Со смертью Фетх-Али-шаха Персия была обречена на большие беспорядки и полнейшее безначалие, что, впрочем, повторяется в этом государстве при каждом новом воцарении. В устах персиян даже сложилось особое выражение «шах-ольди». в переводе — «шах умер», которое приурочивается именно к этому времени внутренних несогласий и неурядиц. Поводом к ним всегда служат соперничество между многими претендентами на престол и совершенная неизвестность народа — кому достанется ворона. В данном случае претендентами явились сыновья покойного шаха, которых у него было около 60. Так, в Тегеране заявил свои права Зилли-Султан (Али-шах), Хусейн-Али-мирза в Ширазе, где кроме его восстал Хасан-Али-мирза; Мамед-Кули-мирза в Мазандеране, и пр. При таком положении дел, само собою разумеется, сообщение между городами, по случаю грабежей и убийств, сделалось опасным: между Тегераном и Испаганом, а в особенности, между последним городом и Ширазом — нападали Бахтиарцы; по дороге [410] из Тегерана до Тавриза бесчинствовали кочующие племена, раззорившие Казвин. Такое положение дел продолжалось до тех нор, пока законный наследник Мамед-мирза, поддержанный Россиею и Англиею, не восторжествовал над возмутившимися дядями и, по прибытии в Тегеран, не утвердился на престоле.

Не входя здесь в дальнейшие подробности всех мер, принятых молодым шахом к водворению общего порядка и спокойствия, причем многие принцы, лишившись своих мест, были заарестованы, сосланы и даже ослеплены, я обращусь к двум братьям Мамед-мирзы, отправленным из Тавриза в заточение, в то еще время, когда Фетх-Али-шах доживал последние дни в Испагани.

Арест и ссылка Джехангира и Хосрова в Ардебиль не удовлетворили каймакама. Заискивая расположение нового шаха, для упрочения своего влияния на дела государства, и как бы в вящшее оправдание своего прежнего поведения, он принужден был прибегнуть в новым, более энергическим мерам. В находчивости и хитрости недостатка у него не было. Он начал с того, что в самых ужасающих размерах представил опасность, угрожающую Персии, в случае освобождения принцев. Убедить в этом Мамед-шаха было тем легче, что сам он, помня прежние интриги и отношения братьев, вполне был уверен, что, с занятием настоящего высокого положения, должны усилиться с их стороны нерасположение к нему и ненависть. В особенности же опасался он Хосров-мирзы. Зная милостивое расположение к нему императора Николая и сочувствие, приобретенное со стороны русских, он видел в нем опасного соперника, который при всяком удобном случае не только оказал бы ему сильную оппозицию, но даже отнял бы и самую корону. Это-то, главным образом, несправедливое подозрение и побудило Мамед-шаха поддаться убеждениям Мирза-Абуль-Касима, в свою очередь желавшего устранения всякого влияния принцев на шаха, и потому еще, что оба они, как люди вполне посвященные в его тайны, рано или поздно могли их обнаружить, и тем подготовить его собственное падение. В предупреждение такого, весьма возможного, будущего, с одной стороны, а с другой, желая воспользоваться видимой доверчивостью шаха, он убедил его лишить зрения ардебильских [411] затворников и сослать их в одну из внутренних провинций государства, где они будут совершенно парализованы в своих действиях против верховной власти.

Шах согласился на предложенную меру и поручил ее осуществление своему ферраш-баши ³, Измаил-хану Караджадагскому.

VIII.

Пребывание принцев в ардебильской тюрьме. — Гадание Хосров-мирзы. — Ослепление его и Джехангир-мирзы. — Рассказ сорбаза. — Ссылка принцев, — Приезд Хосров-мирзы в Тегеран. — Его кончина. — Его семейство. — Внешность Хосров-мирзы. — Убиение каймакама Мирза-Абуль-Касима.

Прошло уже несколько месяцев как Хосров-мирза и Джехангир томились в ардебильской тюрьме. В полной неизвестности о том, что происходило за стенами их мрачного приюта, — они тем менее могли что-либо знать о кознях против них каймакама. Да и что от того пользы, когда ничего нельзя было предпринять в свое оправдание? В этом мучительном и беспомощном состоянии, при полном отсутствии какого-либо сообщества и обмена мыслей, узники погружались в глубокую тоску и уныние. А вокруг все точно вымерло ... Только крики муэззинов, с высоты минаретов призывавших в урочные часы дня правоверных к молитве, а ночью оклики тюремной страхи, достигая их слуха, нарушали эту мертвящую тишину и безмолвие. А время все шло.... с трудом прожитый день сменялся бессонной ночью, которой, казалось, не было предела; а если иногда, с первым лучем утреннего света, бывало и западет в сердца их надежда на сворую свободу, то это оказывалось одною мечтою, подобною призраку, бесследно исчезающему в пространстве.

В устах народа сохранился следующий рассказ:

Говорят, что однажды — это было в глухую ночь — Хосров-мирза, по склонности человека дознаваться будущего таинственными средствами, взял сочинения Хафиза, служащие в Персии [412] оракулом, и, на случайно раскрытой странице, прочел следующие, доставшиеся ему два стиха:

Лови, лови часы наслажденья, ибо не вечен жемчуг в своей раковине.

Роковое предзнаменование тяжело и болезненно отозвалось в душе Хосрова. Он закрыл книгу, лег и погрузился в глубокое раздумье. Так прошел час, другой....

Вдруг послышался мерный шорох. Хосров— мирза вздрогнул. В комнату вошел Измаил-хан, шахский ферраш-баши. Не говоря ни слова, он развернул фирман, которым ему повелевалось ослепить обоих братьев. Принцев объял ужас. Но прежде, чем они могли прийти в себя, бывший при этой сцене сорбаз бросился на Хосров-мирзу, крепко сжал его в объятиях, и призванный палач совершил бесчеловечную операцию. С этих пор внешний мир закрылся для Хосрова и — закрылся навсегда. Та же участь постигла Джехангира, который в это время был болен и — после ослепления внушил серьезные опасения за свою жизнь.

Когда все было кончено, сорбаз, участвовавший в казни, сообщил следующий любопытный случай:

Во время движения Хосров-мирзы в Хорасан, один из сорбазов его отряда, следуя через какую-то деревню, отнял у крестьянина арбуз. Обиженный обратился за такое самоуправство с жалобою к принцу. Хосров потребовал виновного и, разобрав дело, приказал лишить его глаза. Сорбаз был молод и замечательно хорош собою.

— Принц, — обратился он к Хосрову, — побойся Аллаха! неужели ты за один арбуз хочешь лишить меня глаза? Сжалься, и знай, что я связан любовью с девушкой, которая оттолкнет меня, если ты прикажешь меня изувечить. [413]

Едва только он произнес эти слова, как в ноги принцу бросается другой сорбаза, родной брат виновного.

«Прикажи, — умоляет он, — лишить меня обоих глаз, но пощади брата».

Однако Xосров остался непреклонен в своем решении, и сорбаз лишился глаза.

По странной случайности оказалось, что брат наказанного сорбаза был сам расскащик, участвовавший в ослеплении принца.

Спустя некоторое время после описанной экзекуции, обоих принцев отправили, с прочими братьями ⁴ от одной матери, в Тусирган, близь Хамадана, где им были отведены пахотные и пастбищные земли, в обеспечение их существования. Они поместились там с семействами в особый замок, отданный в исключительное их владение.

Принцы жили там почти безвыездно. Во время пребывания моего, в 1855 году, в Тегеране, рассказывали, что Хосров-мирза, в царствование Мамед-шаха, приезжал к нему с какою-то просьбою. Когда об этом доложили шаху, он отвечал: «делайте все, что он потребует; но, Бога ради, не показывайте мне брата!».

В другой раз, уже при Наср-Эддин-шахе, он приезжал в Тегеран с жалобою на Сейф-Уллах-мирзу, губернатора Хамадана. Последнему тогда же было приказано не тревожить Хосров-мирзу.

Хосров-мирза скончался 21-го рамазана 1292 (1875) года, в Хамадане, 62-х лет от роду, и погребен в Корбелае.

После него остались — сын Мамед-Али-мирза, от временной жены, уроженки Хамадана, и дочь Шюхре-и-Афак (знаменитость мира), от дочери известного Мамед-Али-мирзы, правителя Керманшахского и опасного соперника Аббас-мирзы. Шюхре-и-Афак вышла за Мамед-Мехти-мирзу, сына Тахмасиб-мирзы, и живет в Хамадане.

В одном из №№ «Journal de St.-Petersbourg» за 1829 год, [414] Хосров-мирза описывается так: «он был среднего роста, строен, имел очаровательные глава и необыкновенно приятную улыбку; держал себя с достоинством, обладал живостью в разговоре, и был замечательно приветлив в обхождении».

Этим исчерпывается весь или почти весь запас сведений о Хосров-мирзе, без сомнения, достойном лучшей участи, чем та, которая выпала на его долю. Но если ему суждено было вынести на себе весь ужас необузданного деспотизма, то в сердцах соотечественников он навсегда оставил неизгладимые следы глубокого к себе расположения и сострадания. Это-то общее к нему сочувствие, как нельзя красноречивее, выразилось при неожиданном известии, что не стало и каймакама, главного виновника его несчастия. Мирза-Абуль-Касим был убит в Тегеране, 14-го июня 1835 года, по повелению того же Мамед-шаха; имение его взято в казну, а семейство арестовано и отправлено в Ферахан, за исключением жены, родной сестры Аббас-мирзы, которой сохранили имущество и подобающие ее званию почести ⁵.

Персия радостно приветствовала и торжествовала смерть каймакама, и кровавыми буквами внесла имя его в историческую свою летопись....

Тифлис.

Ад. П. Берже.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину», изд. 1879 г., том XXV, стр. 333–353.

2. На проезд, содержание и отправление персидского посольства до Петербурга — израсходовано: 11,350 р. 27 к. с., 15,131 р. асс. и 1,049 черв.

На обратное следование из Тифлиса до персидской границы: 8,730 р. 44 к. с., 7,937 р. асс. и 4,602 черв.

А всего: 20,080 р. 71 к. с., 23,068 р. асс. и 5,651 черв. Ад. Б.

3. Начальник. постельничих. Ад. Б.

4. Их было 5 братьев: Джехангир-мирза родился 1226 (1811) года, Хосров-мирза, Ахмед-мирза, Мустафа-Кули-мирза и Мухаммед-Керим-мирза. Прежде других умер Джехангир-мирза. Он собрался было ехать в Мекку, во, заболев на дороге, был привезен в Тавриз, где и скончался. Ад. Б.

5. У каймакама было два сына: Мирза-Мамед и Мирза-Али. Ад. Б.

Текст воспроизведен по изданию: Хосров-мирза. 1813-1875 // Русская старина, № 7. 1879