Русские эмигранты в царствование императора Павла.

Читателя «Русской Старины» хорошо ознакомились с замечательною личностию Василия Назаровича Каразина по тем разносторонним письмам, мнениям и проэктам его пера, которые во множестве помешены, в 1870-1873 гг., на страницах нашего издания. В периоде молодости этого государственного и общественного деятеля есть один эпизод, который до сих пор остается мало разъясненным, а между тем, он в высшей степени важен для характеристики пылкой, увлекающейся, высоко-благородной личности Каразина: это его попытка бежать из России в царствование Павла.

Попытка относится к 1798 году.

В 1791 году, Каразин, восемнадцатилетний, весьма хорошо образованный молодой человек, поступает в лейб-гвардии Семеновский полк и, с первого дня вступления на престол Павла I (6-го ноября 1796 г.), делается ближайшим, ежедневным свидетелем тех событий, которые заставили многих патриотов думать, что для России настала пора гибели. Каразин вышел в отставку и задумал удалиться за границу. Не получив паспорта, выдача их производилась не иначе, как с дозволения государя, молодой человек бежит тайно; но на берегах Немана его задерживает пограничная стража. Драгуны отвозят его арестованным в Ковно. При суровости тогдашних порядков, Каразину предстояла совершенная гибель: он хватается за последнее средство и, предупреждая оффициальное донесение, пишет и отправляет с эстафетою, непосредственно к самому императору Павлу, письмо:

14-го августа 1798 г. Ковно.

«Государь! несчастный преступник осмеливается к тебе писать: преступник против твоих повелений, самодержец России! не противу чести, совести, религии и отечественных законов. Удостой внять прежде осуждения. Да озарит меня единый луч твоей прозорливости прежде, нежели сожжет молния твоего гнева! [568]

Я хотел оставить мое отечество, великую страну твоей державы; покусился на сие вопреки твоей, двукратно, то есть, всенародно и частно на мое лицо выраженной воли. Ночью, противу 3-го числа сего месяца, при переправе у Ковно чрез Неман, я удержан объездом екатеринославского гренадерского полка. В короткое время достигнет о том оффициальное донесение.

Конечно, будут собраны обо мне сведения в С.-Петербурге, где я короткое время пробыл, и в Слободско-Украинской губернии, крае моего рождения и поместья. Дерзаю здесь предварительно уверить, что они не послужат в мое обвинение. Я не имел никакой нужды спасаться бегством, — оно будет загадкою для моих следователей.

Прийми мое признание: я желал укрыться от твоего правления, страшась его жестокости. Многие примеры, разнесенные молвою в пространстве царства твоего, молвою, вероятно, удесятеренные, грозили моему воображению день и ночь. Я не знал за собою вины. В уединении сельской жизни не мог я иметь ни случаев, ниже поводов оскорбить тебя; но свободный образ моих мыслей мог быть уже преступлением...

Теперь в воле твоей наказать меня — и оправдать страх мой, или простить — и заставить лишь слезы раскаяния о том, что я столь ложные мысли имел о государе великом и милосердом.»

Примечание В. Н. Каразина. Остаток письма не могу вспомнить. Следствием оного была немедленно посылка за мною курьера и прощение, с весьма милостивым принятием в службу. Я был рекомендован от имени его величества начальнику, которого позволено мне самому выбрать.

От редакции. Этот характеристический документ был уже напечатав в «Чтениях Московск. Общ. Истории» и в одном русском заграничном сборнике; но мы печатаем с собственноручной рукописи В. Н. Каразина, сохранившейся у его почтенного сына Ф. В. Письмо набросано его родителем многие годы спустя после 1798 г., по памяти, и потому не удивительно, если когда-нибудь удастся найти подлинник, отправленный к императору Павлу, то в нем окажутся варьянты.

————

Вслед за письмом пылкого и высокодаровитого Каразина, предпринявшего попытку бегать из отечества лишь из любви в родине, — погибавшей, как казалось ему, от суровости правления Павла, — помещаем письмо другого русского эмигранта, побег которого, сопровождался для него полным успехом. Христофор фон-дер-Ховен, — так зовут этого бегуна из земли русской, — был родом курляндец. Пишет он письмо в родственнику своему, Роману Ивановичу фон-дер-Ховену (род. 1775 г.), бывшему, [569] в 1800 году, т. е. во время получения этого документа, штабс-капитаном Выборгского пехотного полка. Роман Иванович дрался в рядах русского отряда, высадившегося весной 1799 года, вместе с английским войском, на берега Голландии, — дрался против французов, которыми командовал храбрый генерал Брюн. В это самое время, в рядах французов находился брат Романа Ховена — Христофор Ховен, русский беглец, не устыдившийся сражаться против своих соотечественников. Англо-русская экспедиция в Голландии окончилась в ноябре 1799 г. и сопровождалась для союзников, как известно, полнейшею неудачею. Письмо Христофора фон-дер-Ховена заключает в себе некоторые подробности об одном из эпизодов этой войны.

Настоящий документ интересен не только по содержанию, но и по внешности; он писан на тонкой, пожелтевшей почтовой бумаге, в четвертую долю, и украшен в начале печатною виньеткою, бывшею в моде в эпоху «великой» французской революции. Документ писан по-русски, бойкою скорописью, с помарками и значительными ошибками против правил правописания; особенно не дается нашему бегуну-курляндцу русское ?. Приводим письмо, как черту нравов своего времени, целиком, не сохраняя, впрочем, грамматических ошибок. Ред.

LIBERTE. EGALITE. FRATERNITE.

Гааг, 28-го жермиаля 6 года (19-го апреля 1800 г.)

«Милый и сердечный друг [Роман Иванович]! Вчера-сь прибыл сюда один русский пленный офицер, который выменен, и в Англию отправляется; он мне обещался, если возможно, тебе доставить сие письмо. Бывши уверен, что ты меня любишь, я думаю, что ты, конечно, желаешь знать, как я живу, и что со мной случалось. Если я в жизни своей умный поступок сделал, так [это], конечно, было то, что я вышел из России. Я в Кенигсберге сел на корабль; первые дни погода [была] изрядная, ветер попутный; на пятый день буря и [570] непогода нас сбили с пути и принудили пристать к острову Лаланд; на одиннадцатый день прибыли в Копенгаген; оттудова поехал, по почте, в Гамбург. Намерение мое было пробраться до Швейцарии; но сие было невозможно — денег у меня не слишком было, и чтоб следовать разумным урокам об экономии, которые ты мне так часто давал, я пошел пешком. Был в Брауншвейге, Оснабруге, Касселе а, наконец, в Ханновере; — тут сидел в трактире с верным своим Аяксом за столом и рассуждал о суетности мира и бренности вещей; вдруг взглянул на газеты и читаю, что англичане приготовляются сделать десант в Батавской республике; я не долго думал, взял пашпорт и пошел в Голландию. Прибывши в Гаагу, первая моя походка была на Champ de Mars; тут я увидел всю национальную гвардию, то есть, всех обывателей, без различия имения или состояния, под ружьем; я записался в вольно-определяющиеся; два дня после того, английской флот прибыл и сделал десант — наши ретировались; в сражении 24-го фруктидора (12-го сентября) полбригаду, в которой я находился, в пух разбили; два баталиона взяли в плен, и, может быть, третий, при котором я находился, имел бы ту же участь, если бы ночь не приблизилась; я был ранен пулею в ногу и контужен в голову. Ночь была темная; деревня, при которой [мы] находились, горела; большая часть наших офицеров убиты; неприятель нас окружал и наши в отчаянии и в беспорядке: одни кричат, чтобы сдаться, другие — чтобы пробиться, — я рассуждал в ту пору, что попасться неприятелю в руки или умереть — почти все равно; к прибавлению несчастия, я не мог на ногу стать. В то время я увидел, около половины сгоревшего дома, стул; я встал на нем и сказал: «Сограждане! нам должно из двух одно выбирать: сдаться пленными и прожить несколько лет в неволе, отдаленными от жен, детей и приятелей наших, или пробиться, с оружием в руках; в которую сторону мы кинемся — везде встретимся только с равным нам числом неприятелей. Ночь теперь темная, они верно спят и не стерегут нас; но сперва надо нам начальника, выбирайте его!» Все закричали вдруг: «поведи нас!» Я сел на стул, два обывателя меня взяли на плечи. Мы пришли в первым форпостам и не нашли никого; 200 шагов далее несколько десятков русских лежали около огня, мы дали залп и закричали «ca ira!» Неприятель оставил дорогу пустою и мы продолжали свой путь до главного корпуса, куда прибыли на рассвете. Генерал-аншеф Брюн меня пожаловал из простых канониров в артиллерийские поручики. Это была третья неделя, что я в службе [571] республики был. По сражении, где Германа в плен взяли и русских без милости побили, генерал-аншеф меня к директориату послал с известием. Я достал от президента братской поцелуй и от Праводавчей власти — титул ботавского гражданина. Начальник артиллерии нашей, Матусевич, поляк родом, великий мой приятель и доброжелатель, которому я чрезвычайно много одолжен, — меня взял адъютантом к себе и я такую имею жизнь теперь, как в раю: большое жалованье и дела никакого, любим всеми, надежда впереди большая, особливо, когда война продолжится. Вот, милый мой приятель, все мои похождения; дай Боже, чтоб ты так доволен своим состоянием был, как я своим, и чтобы мы когда-нибудь в сей жизни еще увиделись. Если будешь иметь случай ко мне писать, то сделай следующим образом: пошли письмо в Кенигсберг, под адресом купца Heindrich Barklay; мой адрес следующий: Au Citoyen А. Howen, aide de camp-adjoint du Citoyen Marthusewitz, Comandant de l’artillerie de la Republique Batave, a la Haye.

Напиши мне, во-первых, все то, что до тебя касается, а во-вторых, что делает Жорж с любезной своей женой; что делают все наши старые товарищи, Третьяков, Тарарыкин и проч. Жив ли Тарарыкин? Я надеюсь, что он здоров возвратился из Италии? Где ты теперь находишься? Я крепко сомневаюсь, что-б к тебе дошло сие письмо (Эта строка почти совсем стерлась в подлиннике. Ред.). Скажи Жоржу, что я к нему для того не пишу, что не знаю, где он теперь находится, потому что он уж верно более не в Бресте; но так как я полагаю, что ты еще в службе, то тебя легче отыскать. Я надеюсь, что он здоров и счастлив, по крайней мере, никто не может того так сердечно желать, как я. Скажи им обоим, что я их сердечно обнимаю и пошли им, если возможно, копию от сего письма

Ну, милый мой друг, пора прощаться, будь здоров и счастлив; люби и вспоминай иногда меня и кланяйся всем, которые о мне спросят, и будь уверен, что никто так тебя любить не может, как Христофор.

Примечание. Письмо Христофора Ховена писано, как свидетельствует его племянник И. Р. фон-дер-Ховен, весьма обязательно сообщивший нам этот документ, — к отцу последнего, Роману Ивановичу (имя и отчество лица, к которому адресовано письмо, в подлиннике тщательно вымарано). Получение этого документа не обошлось штабс-капитану фон-дер-Ховену даром: про письмо сведало начальство и, как рассказывает [] И. Р., отец его был отставлен от службы. В 1801 году, после смерти Павла I, Роман Иванович принят вновь на службу, капитаном, в Псковский пехотный полк. После многолетней боевой службы, он сделан комендантом в Вильне (с 1812 по 1818 г.), а с 1818 по 1827 г. — военным губернатором в Тифлисе. Самая тесная дружба соединяла Романа Ивановича с А. П. Ермоловым: удаление последнего с Кавказа заставило фон-дер-Ховена выйдти в отставку; он оказался принять предложение гр. Паскевича — пристроиться в сенат. Несколько лет провел фон-дер-Ховен в деревенском уединении с Ермоловым и до самой кончины взаимная любовь и доверие соединяли обоих. Памятником этих чувств осталась интересная их переписка, находящаяся, в подлиннике, в распоряжении «Русской Старины»: на ее страницах она и будет напечатана.

Весть о кончине Ермолова так потрясла Романа Ивановича, что несколько недель спустя, именно 4-го мая 1861 г., оп скончался, провожаемый глубоким уважением всех знавших его лиц.

Обращаясь к письму Христофора фон-дер-Ховена, мы находим, что месяц и число на нем обозначены по французскому республиканскому календарю. Быть может, не все читатели имеют полное о нем понятие, поэтому считаем не лишним привести здесь, по сему предмету, заметку.

Декретом французской республики, от 24-го ноября 1793 г., повелено было считать новый календарь с 22-го сентября (9 ч., 18 м., 30 с. до полудня) 1792 года:

Наполеон, сенатским декретом 9-го сентября 1805 года, уничтожил республиканский календарь.

————

Месяцы: от 22-го сент. до 22-го дек.: Vendemiaire, Brumaire, Frimaire.

от 22-го дек. до 22-го марта: Nivose, Ventose, Pluviose.

от 22-го мар. до 22-го июня: Germinal, Floreal, Prairial.

от 22-го июня. до 22-го сент: Messidor, Thermidor, Fructidor.

————

Месяц разделялся на три недели (decade), каждая о 10-ти дней: Primidi, Duodi, Tridi, Quartidi, Quintidi, Sextidi, Septidi, Octidi, Nonidi и Decadi. 12 месяцев, по 30-ти дней каждый, составляли в году 360 дней. [573] Дополнительные (jours complementaires) 5 дней в обыкновенные годы и 6 дней — в високосные, размещались, как национальные праздники. Дням даны были имена, вместо святых, из хозяйственных предметов. Так, например, 7 Veademiaere посвящался моркови (carottes). Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Русские эмигранты в царствование императора Павла // Русская старина, № 4. 1873

© текст - фон-дер-Ховен И. Р. 1873
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
© OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1873