ЗЕНЗИНОВ М. А.

ОДИН ДЕНЬ В ЛЕСАХ ХИНГАНА

Утренние туманы подымались в низких местах гор, точно чистейший фимиам Превечному. Солнце еще не всходило над вековым лесом, поросшим на скалистых высях этих гор, обставленных около ущелия Урульги. Легкий сумрак утра еще лежал в их руинах. Священная тишина царствовала в воздухе и вливала в душу какое-то непостижимое благоговение. — Ни один листок на деревьях не колыхался. Растения неприметно раскрывали свои сокровенные чашечки: они не давно впивали росу, и жемчуг ее сохранен был в глубине их листков. Голубой колокольчик и пурпуровая сарана тихо склонялись на ту сторону, откуда должно было ожидать появления первых лучей солнца. Полевая Даурская астра блестела мельчайшею влагою росы, и разливала вокруг себя тонкий [219] аромат. Все как будто чего-то ждало! Маленькие пчелки разместились по желто-палевому маку: они прилежно высасывали невидимые соты. Майский жук сидел на кустике шиповника. Разного цвета бабочки чуть-чуть и то робко перепархивали с цветка на цветок, будто боялись нарушить общую тишину природы. Тишина эта была столь торжественна, как будто в то самое время, когда земля не украшалась еще лучшим и совершенным ее созданием — человеком. Один внезапный крик серны, раздавшийся с западу, только нарушил, и то на одно мгновение, эту священную тишину. Но и тот, лишь разлившись в лесу и ущелиях, постепенно замер, как звук рога воинственного Шотландца времен Валласса. Для непривычного уха он довольно странен, и даже страшен, подобно дикому крику Индейца в лесах Америки. На небе не видно было ни одного облачка. Темно-голубой свод его постепенно принимал колер голубого. Тихое журчание Урульги не нарушало безмолвия. Пеночка нежно начала петь, и тонкие переливы ее голоса выражали любовь. Томно и страстно понижался и возвышался голос ее в своих тонах. Неопределенные полосы теней в ущелиях гор, как по мановению жезла волшебника Моргана, стали постепенно уничтожаться. Свежесть запаху леса, после ночной прохлады, делалась уже не так ощутительна. Наконец первые лучи солнца показались. И все ожило. Неумолкающие жаворонки взвились над долинами, и голоса их составили музыку в пространстве утреннего воздуха. Им отвечали зяблики и овсяночки по кустарникам, и перекликные полевые соловьи Даурии, громко стали передавать друг другу свои напевы. Кузнечики зеленые и с красным подзором под крылышками зачиликали между цветами. Пчелы принялись за труды свои, громко жужжа, и распрямив крылышки, быстро неслись от гнезд своих к цветам. Один Майский жук спокойно совершал это зрелище, слегка пошевеливая крючковатыми ножками. Он, казалось не решался куда избрать путь с своего покойного места, в ожидании полуденного жару. Разноцветные бабочки описывали круги над цветами, стараясь выбрать из них прекраснее и душистее. Они по непостоянству своего характера, дотрогиваясь только до цветка, в тож мгновение оставляли его, как будто [220] нашептывали цветам свою радость, и манили их покружиться с собою в разных местах долин Урульги. Цветы чуть колыхались от прикосновения к ним щеголеватых легких летуней, и эта игра между ними не останавливалась, как точно они понимали друг друга и вели разговоры без слов и звуков. Домашний скот еще лежал во дворах спокойно, двигая свои челюсти, и пыхтел от сытости сочных трав. Заботливые молодые хозяйки спешили с подойниками во дворы для доения молока.

Один путешественник еще был в поле, не далеко от кустарников Урульги. Спокойно наблюдал он все незаметные явления солнечного восхода. Голос насекомых припоминал ему далекую его родину. Припоминал ему первые лета его юности, проведенные им при ласках матери, которая его горячо любила. Напевы птиц Сибири нежели слух его. Грудь его волновалась более обыкновенного. На глазах виднелись две слезинки. Он был весь чувство. Если бы кто взглянул к друг на лицо его, то тотчас бы заметил, как подействовали на него все эти прелести природы, незаметные для человека с грубыми чувствами. Путешественник был не таков. Он внимательно следил все постепенные изменения пред солнечным восходом: и таинственные и явные, понятные и непостижимые. Он исполнен был в сии минуты благоговения к Творцу и к Его премудрости.

Три верховые лошади были пойманы, и стояли оседланы, готовые для продолжения пути, через хребет Хинган. Бодрый, веселый Миссионер громко кричал из окна квартиры путешественнику своим басом, перерывая гортанным громким смехом слова, просил спешить нашего мечтателя в квартиру. Уже время было ехать. Лошади, привязанные у коновязи, скребли и били копытами каменистую почву земли от нетерпения.

Напоследок по надлежащем изготовлении, отправились путешественник, Миссионер и охотник.

Миссионер был человек лет 35, самой веселонравный. Лицо было у него смуглое и скулистое, глаза черные. Они горели еще полным огнем молодости. Твердая его [221] походка, горделивой вид и решительные приемы отличали его от людей обыкновенных, как будто он был один из тех героев, которых воспевал Оссиан.

Охотник имел более 40 лет. Лице было у него покрыто вечным загаром. Проведя первые лета своей жизни в лесах на звериных промыслах, он потерял уже с лица белизну юношеских лет, и, казалось, точно был в маске. Физиогномия его выражала одного из тех Римских воинов времен Цезаря, которые были в беспрерывных с ним походах, и, казалось, он возвратился только недавно с полей битв дикой древней Галлии, или знойной Африки. Таковы-то были сопутники путешественника в лесах Хингана, в которые он должен был углубляться.

Охотник этот не раз сражался с медведями и кабанами, и каких зверей не бивал он в лесах Даурии! Он вполне жил воспоминаниями прошедшей жизни и подвиги свои в лесах передавал он слушателям весьма красноречиво. Он бывал и на великой реке Амуре. Видел не один раз развалины города Албазина, за 750 верст от города Нерчинска на Восток, по течению реки Шильки, а потом Амура. Длинностволое ружье висело через плечо у охотника с одного бока, а с другой стороны у него были повешены: костяной рог с порохом и дробь в кожаном кошельке. Ножик заткнут был за поясом. Все три путешественника пустились в путь свой чрез хребты Хингана, исполненные бодрости и веселости. Они ехали сперва молча, любуясь единственным временем в целое лето. Июнь месяц бывает прекрасен в стране Даурской. Путешественник был погружен в свои размышления. Сердце его в эти часы утра было как-то особенно настроено к нежности и к добру. Мысли парили к высотам гребней исполинских гор, заслоняющих горизонт в сем месте; а леса, насажденные рукою Природы из сосен, листвени и березы, привлекали все его внимание. Разнообразие флоры этой сырой почвы заставляло его часто сходить с лошади для внимательного рассматривания какого-нибудь замечательного растения, кои были всегда почти под тенью высоких дерев, как бы под защитою добрых [222] гениев их растительности. Охотник принялся раскуривать табак, из медной маленькой ганзы, такой же, из каких курят кочующие.

«В котором месте ваши утесы кварца, или, по здешнему сказать, топазовые?» — спросил путешественник у Миссионера. «И как далеко отсюда будет до приисков ваших Урульгинских цветных камней, которые открыл крестьянин Кривоносов; и в одном ли месте найдены Сибирские алмазы — тяжеловесы, а по Минералогии топазы, и разноцветные аквамарины, и лучистый шерл и черный, также разноцветные турмалины и вениса, или гранат?»

— Утесы кварца или по нашему топазовые, где найдены тяжеловесы, отсюда на левой руки, вон там за теми хребтами! — отвечал Миссионер. — От дороги, по которой мы едем, не более будет 30 верст; а до аквамариновых приисков верст 20. Шерлы лучистые и черные, также алый шерл, вениса или гранат малинового цвета, тож около аквамаринов. Найден еще темно-фиолетовый прекрасный аметист в другом месте, не так давно. Впрочем и все подобные камни, равно как и горный бесцветный хрусталь находят в горах Урульгинских во многих местах. Да как и не быть в Хингане всяким редкостям. По ту сторону речки бегут от него на полдень, а с этой стороны на север. Как тут не быть серебряным рудам; да кто и искал в нем? И без него гор-то много, а до него когда дойдет ли полно очередь? Нам, с вами не дождаться того, а разве дети, коли и те доживут? Хе! хе! да мне бы дали людей, да волю, так и я бы с Кривоносовым посмекал кое что. Он так принаровился к грунту земли, что почти насквозь видит; не думайте, чтоб он стал копать тут, где не чем ему пожиться. Правда, что опыт лучше науки, и он доказал это славно. Я думаю, многим было не любо. Что, как вы думаете, путешественник? Полноте любоваться-то цветками, лучше поговорим, чтобы дорога была короче. —

Местность по коей проезжало теперь наше общество, была замечательна: все в ней было любопытно, и ничто [223] не могло укрыться от наблюдательного взора путешественника. Все вообще положение земли, по которой ступала нога лошади, носила на себе печать сильных переворотов. Горы тянулись по всем направлениям беспрерывными грядами; однако же главное их господство протяжений шло с северо-запада на юго-восток. Бока и вершины их все поросли огромными деревьями, годными на постройку домов и кораблей. Ключи и начинающиеся речки везде журчали, и скатывались вниз в глубину ущелий, в коих они сего была постоянная влажность, и образование речек, довольно водных, кои все собирались в общее русло Урульги. Разные птицы пели на деревьях. — Красивые дятлы стукали своими долгими носами в дупла сосны и листвени, прицепившись острыми своими когтями за кору дерева. Ронжи дымчатого цвету перелетали кое-где, и весело щелкали, будто дразня проезжающих. Бурундуки с обычною своею резвостию перебегали с колоднику на деревья, распустив свой пышный хвост, с любопытством и робостию посматривали на человека, нарушившего безмолвие лесов, вечный приют их, своим присутствием. Тихий гул леса слабо был слышен, и то на вершинах гор этой трудно проходимой дороги. Пустынное безмолвие Хингана, сего святилища Даурии, очень походило на древние кущи праотцев; и этот особенный характер местоположения, в коем виделось все величие Божие, действовал только на чувства одного путешественника. Двое товарищей его ехали очень равнодушно, и мало восхищались красотою высей Хингана.

Между тем мысли путешественника не мешали передать ответ свой Миссионеру; он отвечал сими словами:

«Все цветные камни, которые открыл Кривоносов и его последователи в разных местах Хингана, конечно заслуживают полного внимания ученых, по своей разнообразности и цветам; а количество их невероятно. Все заставляет предполагать о необыкновенных богатствах сих гор. — Тяжеловес, аквамарин, берилл, алый шерл, и черный, трехцветный шерл, вениса или гранат кажется двух родов, а утесы кварцу? Не понимаю того только, почему такие сокровища таились до сих пор в [224] сердце этих гор. Слова нет, что и серебряные руды в нем находятся, и мудрено не быть тому, что здесь обыкновенно. Должно сожалеть, что знаменитый Гумбольдт по отдаленности места может никогда не посетит край наш, и Хинган, как сирота, останется без внимания со стороны такого знаменитого всемирного ученого. Мне кажется, что Гумбольдт на каждом шагу на Хингане в состоянии написать был бы ученый трактат о времени происхождения гор сих, и сделать верное предположение о их внутреннем минеральном богатстве. При чтении его путешествий по Америке, невольно изумляешься: один ли человек произвел подобное сочинение, или сочинение и путешествие произведено было целым институтом ученых. Да! поистинне Гумбольдт есть не только украшение своего отечества, но, можно сказать и всей Европы.

«Очень жаль, что известную яму с зеленым шпатом забросили. Шпат есть товарищ изумруда, а сего последнего еще здесь не нашли. Как-то видел я три камня, цветом были они между зеленым и голубым, блеск и чистота совершенные, грань шестисторонняя, верхушка во весь камень гладко срезанная; признаюсь, я любовался ими: они найдены были между прочими камнями в Хингане, и, говорят, в самом крепком месте, так что трудно было и достать их не повредя; я полагаю, что это были яхонты; а сии последние есть у нас, как уверял меня один. Минералог, который будто он даже видел. Попадают бесцветные аквамарины, и эти могут быть яхонты, судя по чистоте и блеску. Вот и аметисты густо-фиолетового цвета, о коих я даже позабыл и говорить: они тоже имеют свое значение, и их, кажется, у нас в Хингане довольно, что можно заметить у огромных кусков кварца, наложенных сверху в палец толщины аметистовым слоем. Возмите например, кто искал по речкам Хингана золота? вить никто? а как же его не быть? Чудное дело! Куникан тоже по ту сторону Хингана, Куенга только за Шилькой; Кара там же; вот вам три прииска золотоносных песков) и чем бы далеко ходить с партиями, можно и должно поискать прежде, около этого главного [225] хребта: наверное тут во всех прилегающих к нему глубоких долинах найдется снесенное золото; только, разумеется, искать нужно хорошенько, а не кое-как и без внимания. Мало ли и по Саянским и Китайским горам разорились некоторые, искав золота без старания, без системы, а так, только бы копать землю и тратить время; рабочему давай деньги, а там хотя трава не рости!»

— Неужели нет, например, таких камней и руд в России, какие у нас в Нерчинском округе? — спросил охотник.

«В России? Совершенно нет, — отвечал путешественник, — кроме медной и железной руды; а о камнях у нас там и слуху нет, о таких, как здесь».

Вот здесь хоть на границе всякие камни: агаты, ониксы, каполонхи, опалы, стефаники, яшмы, моновики, халцедоны, сердолики, сардониксы; есть кое-где окаменелые кости допотопных животных, окаменелое дерево, уголь каменный; руды серебро-свинцовые или свинцово-серебряные, оловянные, медна, верно есть и железная в Кондуе — магнит тому доказательство, золотоносные пески начали открывать недавно; в реке Ононе есть раковины жемчужные, и я две жемчужины как-то видел своими глазами. — Поверь мне, Птичья смерть, что сторона по сю сторону Яблонного хребта, по которой мы теперь имеем удовольствие проезжать, не хуже далекой Бразилии, земли самой богатой в мире в минеральном отношении; конечно, нет у нас еще ртути и платины, — может этот последний металл по времени и найдем,— а что касается до золота, то и сомневаться нечего: его здесь изобилие, если б искать, уж верно Хинган должен бы был поплатиться своими сокровищами, не только теми, которые снесены с него водою, например золотым песком, но и тем, что внутри своей каменной груди затаил; руды и камни открыли бы непременно: Кривоносов ведь не все еще нашел. Однакож и этому простому и опытному минералогу надо отдать спасибо. Он, сказать по правде, заслуживает благодарность полную; ему первая честь как Колумбу. Ну, не будь Кривоносова, чтобы тут кто нашел? И Хинган был бы как простой хребет с лесом. [226]

Нельзя не сказать вместе с Пушкиным, имя которого так дорого всякому Русскому сердцу; люди верят только славе, и не понимают, что между ними может находится какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавши ни одной строчки; так-то и Кривоносов, — кто ж его знает, — он может был бы другим Демидовым, который строил заводы на Урале при Петре I. — Сколько я живу здесь, и чем более всматриваюсь в положение земли, и в эти непрерывные кряжи гор, тем более вижу, что все это дело подземного сильного огня, и что огонь должен был произвести все эти чудеса, равно и внутри земли в горах всей Даурии, своею могущественною силою. Знаете ли вы, что внутренность земли живет вечно своею нескончаемою жизнию? безостановочно совершается в ней процесс жизни, никогда не умирая и не прекращаясь.— Руды постепенно образуются, а равно и цветные камни. — На Ундинской покати Хингана в горе Семеновой попадаются аквамарины зеленого и голубого цвета, будто кусочки льду изрыхленного лучами солнца, от того что воздух проникая в пустоты земли до камней, разрушал их постепенно; те кои далее находятся в глубине земли куда воздух не мог проникнуть, сохраняют в полноте образование своих форм; такова-то разрушительная сила воздуха. Первые начала или те вещества, из которых составляются руды и цветные камни, эти, повторю, первоначальный частицы здесь находятся в избытке, и химический процесс жизни внутри гор здешних вероятно совершается быстрее и действительнее: изобилие всяких минералов и руд в краю Даурии ясно свидетельствуют это; повторю, что по времени откроют здесь много золота; судя по положению земли его здесь богатейшие пласты. На Сибирь смотрят как на обширную пустыню люди близорукие. Что ж делать? Не одна ваша богатая Даурия, но и вся необъятная Сибирь рано или поздно должна будет открыть свои сокровища; — время всему». И путешественник говорил это как будто пророчески, воодушевляясь любовью к отечеству; глаза его горели огнем этой любви, в которой видно было его пламенное желание пользе своей отчизне, и голос его прекрасно [227] звучал и гармонировал с живою благородною его физиогномиею. «Да! в нашей прекрасной Даурии царство минераллов!» — прибавил путешественник.

Миссионер и охотник в молчании слушали, не смея перерывать путешественника; они внутренно дивились тому, что он говорил им. Они так привыкли ко всем этим редкостям земли Даурской, что им не было несколько диковинным находимые разнородные виды ископаемого царства, полагая, что и везде, на всем земном шаре, везде есть они, как вещи очень обыкновенные.

«A что, путешественник, бывали вы на Адон-Чолоне?» — спросил Миссионер.

— Прошлый раз был я от нее верст за 15, и вид ее, признаюсь, очень мне понравился. — Недаром дали ей название Адон-Чолон, то есть табун или собрание камней, а прямо перевесть с Монгольского: табун окаменелых коней; это выйдет гораздо поэтичнее. — Вид ее точно фантастический в размещении камней: природа неистощима в расположении красот своих; человеку суждено только быть ее подражателем вечным, и то жалким и неверным. Вид Адун-Чолона истинно прекрасен с запада: она гордо высится к небу гребнем своих высот, усеянных группами разновидных камней, и как будто все это жило когда-то и окаменело в один момент. В горе этой, говорят, есть много пещер. Я полагаю, что в глубине ее много еще дорогих камней, какие были прежде. Жаль — очень жаль, что никто из известных ученых не посетит край здешний, как заслуживающий особенное любопытство не только минералога, но и изыскательного взгляду историка. —

«А вы, Миссионер, бывали в Кондуе!»

— Много раз, путешественник, бывал я в Кондуе, и чтоб удовлетворить вас, извольте слушать о нем мой рассказ, как очевидца обо всем том любопытном, а ваши догадки дополнят прочее: вы хорошо знаете историю; первое: видел я в Кондуе древние развалины Чингисова дворца — он находится на плоском месте в виде длинного квадрата до 90 сажен длиною. Наружная стена была [228] кажется деревянная с частыми в ней помещениями домиков на каменном фундаменте; внутри было здание каменное крестообразное: длинные его фасы то показывают, крыши его были муравленой черепицы цвету зеленого и желтого, и, как видно из гранитных пьедесталов, оставшихся по сторонам, здание имело по бокам колонны. Многие плиты гранитные из сего здания были с изображениями драконов, выделанных выпукло. Из древнего кирпича здания в слободе Кондуе построена церковь усердием козачки Еповой, почтенной старушки, вдовы очень богатой скотовотством в степях речки Уруленгую. Два ручья или маленькие речки Кондуи окружают место, на коем находятся развалины дворца Чингис-Хана, и соединясь ниже пятью верстами по течению, впадают в Уруленгуй. Такова-то судьба, постигшая дворец Чингиса. Думал-ли страшный завоеватель Азии, от имени коего трепетали отдаленные царства, что местопребывание его будет разобрано, и часть материалов обращена на Христианскую церковь, рукою тех, которые несли ярмо его власти и насилу-насилу успели стряхнуть эти наложенные на них железные узы рабства! —

«Велик Господь в делах Своих и судьбы Вышнего неисповедимы, путешественник!» — сказал Миссионер умиленным голосом, вперив очи свои к небу.

— Не знаю, в котором-то месте был камень плитообразный на пьедестали, вышиной в 4 аршина, с надписью на Тибетском языке, кажется, это была могила Чингисова. Не пышный же памятник над прахом его был воздвигнут; правда, дела Чингиса и страшное его имя переживет все твердейшие памятники в мире. Отчего вы не съездите в Кондуй, путешественник, он не более отсюда 150 верст, а от Нерчинска 200 верст; и то будет-ли полно? — Второе: в Кондуе видел я гору в которой магнит, лежит огромной жилой, и камни огромной величины магнита тут находятся на поверхности. Капиталы природы попираемы ногою и не хотим взглянуть на них. Третие — в одной горе есть провал, вероятно древний кратер: опущенный камень в это отверстие, падает, летит, все глубже и глубже, и звук его падения неприметно и постепенно замирает. Вот вам, [229] путешественник, три особенности Кондуя, одна другой интереснее, я никак не знал, что вы до сих пор еще не были в Кондуе. —

«Да, к сожалению моему, не был!» — отвечал со вздохом путешественник. «Правда, я знаю много здесь в округе Нерчинском: степи кочующих кому более моего известны? Знаю большую часть границы Китайской; бывал в Нерчинских заводах, спускался в горные подземные корридоры, эти жилища гномов, жителей подземных, и не раз с грустию задумывался, и вслушивался в стук молота, коим отбивают руду. Был в Горбице недалеко от великого Амура; видел вершины реки Ингоды, был на Зульзе близко в соседстве жилищ лесных Орочан, и могу написать любопытную цепь видов, и быту разнородных племен Заяблонья. Посещал Туркинские горячие воды на берегу величавого святого моря Байкала. Два раза жил на теплых минеральных водах Былыринских, недалеко, где упирается к облакам гора Сохонда с вечными льдами, блистающими от лучей солнца.

— А все-таки не быть в историческом Кондуе, Миссионер, мне очень досадно.—

Неприметно поднялись наши путешественники на самую высокую точку Хингана по проложенной дороге. Лошади храпели от полуденного жару и крутизны горы. Путешественники остановились тут, чтоб дать роздых бедным животным. Безотвязный овод тревожил лошадей: они били ногами и не щипали растений, какие были тут. Противоположные кряжи гор с лесами за ущелием Жировой, в глубине коего струилась речка того же имени, заслоняли все виды в пространные степи реки Онона. Одна только чистая лазурь горизонта виднелась вдали сквозь лес во все стороны. Однакож вправо к западу приметны были голые горы без леса по ту сторону Онона, верст за 20 от высокой точки Хингана, на коей расположились три путешественника. — Даже крики серн не нарушали тишины леса. Птицы кое-где перелетали, и лесные рябчики с резким визгом крыл своих вспорхнули в стороне, улетев в глубину леса. Кора кое-где падала с высоких дерев, оторвавшись от них чуть приметным горным зефиром. Музыкальные напевы от качания леса и [230] шелесту листьев дерев слабо доходили до слуха странников. Взор не мог обнять этого великого моря зелени лесу и гор, не смотря на всю высоту пункта, занимаемого путешественниками, он не господствовал совершенно над окрестностию. По сторонам на восток были еще высочайшие точки гор. Пахучий багульник, мелкие душистые кустарники ягод и мхи с лесом разливали везде бальзамический сильный запах. — Странники вдыхали в себя чистоту горного эфирного воздуха полною грудью, особенно путешественник был полон восторга: он знал хорошо, как здоров был воздух гор для его слабой груди. По сторонам были везде огромные серые камни, в иных местах как будто складенные в пирамиды.

Недоставало только путешественникам видеть в лесах Хингана сильфа лесов Сибири, или Азийского барда, которой бы мог воспеть подвиги батырей, героев, великой Сибирской страны.

«Что можно ли найдти теперь в Ононе жемчужные раковины?» — спросил путешественник, обращаясь к охотнику, зная что Птичья смерть бывал везде и даже лавливал рыбу огромную в реках Аргуне и Амуре.

— Если не промыло против устья Улетуя залива, то можно их собрать там целую коллекцию; но ручаться за достоверность найти во всякое время жемчуг в раковинах можно не всегда. Другое дело в реке Амуре: там Манегири и Солоны ловят раковины, и находимый в оных жемчуг шлют ко двору Богдыхана. Оно правда что Амур вить тот же Онон. Подумаешь, какое долгое протяжение с вершины Онона до устья Амура, если верить Г. Геденштрому; до 5000 верст катит он воды свои, впадая против Японии в Онотское море, а тут далеко ли и до Восточного Океана. Если б в 1689 году, 27-го Августа, не заключать трактату с узкоглазыми трусами Китайцами, без того, чтоб Амур до устья был наш. И наверное они уплелись бы с жалкой и смешной своею артиллериею восвояси, сколько бы ни пошумели на берегу Шилки. Вить народ этот трус и слаб как женщины, только дай им звону; убежали бы без оглядки. Притом не было у них в то время большак-пушки, которою они так теперь хвастают, говоря: что ежели случись на ее [231] выстреле горы, реки, озера, то все кончай буди, всю почисти. Вот каких имел соперников наш Головин; прими он тон мужа твердого и грозного, то и этого бы достало для их преклонения. Теперь уж поздно ворочать то, что можно было воротить тогда одними грозными словами.

«Да! много тут было пролито крови — воскликнул путешественник — для пользы всей Сибири, конечно, тогда не могли вполне оценить потери великой реки Амура, так как ценят ее теперь. Много тут пало защитников за обладание Албазина. Неужели славные имена его защитников Толбузина, Бейтона и других История не передает потомству? повторил с грустию путешественник. История по крайней мере сохранить в памяти своей прекрасное завоевание Амура одной предприимчивою горстью козаков. Обыкновенно, Птичья смерть, только потомство оценивает достойно дела людей после их смерти. Такова уже человеческая натура! При жизни часто гонят тех людей, праху которых впоследствии покланяются с благоговением и благословляют их память. Потомство бываешь всегда справедливее современников».

Миссионер и охотник не прерывали слов путешественника; когда он окончил, сели они на коней и начали тихо спущаться в ущелие Жировой.

Спускаясь под гору, путешественник продолжал говорить начатую речь: «Потомство одно только и справедливо. А современники часто смотрят сквозь тусклые стекла своего самолюбия на дела людей, которые резко чем-нибудь отличаются от них на пути жизни; вот например наши Демидовы, разве не знамениты они своими благодеяниями? Подвиги их на поприще пользе для всего человечества блестят на горизонте Руской гражданственности, и лучи дел их не померкнуть никогда. Благодетельные други людей! Сколько отерто слез бедным вашими подвигами! Знаменит род Демидовых в земли Руской! История впишет знаменитые ваши подвиги в свои скрыжали, имена ваши дороги каждому соотечественнику, они не умрут никогда в Истории народа. Вашим огромным капиталом много можно еще сделать, и много можно еще отереть слез нещастие. Вы [232] благоразумно употребляете ваши огромные богатства. Может слабый голос мой дойдет из глубины Сибири до вас, и вы не посетуете, что неизвестный вам Даурец смел возвысить его о ваших делах на пользу общую. Чтожь? Я не устрашусь сказать правду о прекраснейших делах моих знаменитых соотечественников. Редко случается что достоинство людей оценивается при жизни, оно должно еще пройти цепь испытания глупости и гордости людской, оно должно сразиться еще с этою фалангою невежества, препятствующей ему на каждом шагу к той великой цели, к которой оно всегда стремится, и покрытое язвами людского недоброжелательства, доходит до своей могилы, до приюта, в котором только и обретает покой. Мало, ли таких страдальцев? Мало ли таких явлений в мире? Сам Колумб был жертва людской злобы, вся жизнь его была почти борение с невежеством людей, завистливых и глупых.

Пойдемте, Миссионер отсюда пешком в ущелье Жировой. Нас трое, и неужели беглые из заводов потревожат нас? У охотника есть доброе ружье для защиты».

Путешественники снова сошли с лошадей и пошли пешком, что по крутизне спуску и гораздо было удобнее. Седла никак не могли держатся на лошадях и беспрестанно скатывались к ним на гриву.

«Я полагаю,— продолжал путешественник,— что где-нибудь здесь в утесах есть слюда».

— В речке Жировой часто попадают камни, показывающие ее присутствие.— Узкое ущелие Жировой крутом обставлено высокими горами с лесом. На дне ущелия раскидывается сажень в полтораста площадка, по середине коей бежит речка, берега которой по обе стороны поросли черемохой, яблонью, ольхой и ивой, перемешавшись с кустарниками смородины, тавалги, жимолости и шараножки, уединенный приют певчих птиц. Около в прилегающих утесах филины вили гнезда свои, и во время ночи нарушали безмолвие сего места своим зловещим голосом, а днем птица бобонжа удод, развертывая на голове свой красивый гребешок, меланхолически наговаривала своим голосом: бо, бо, ду, ду. Мир и покой жили в глубине этой небольшой долины, Даже Орды [233] Азии не оставило своего тут следу, во время своих переходов в прежние времена, они как бы боялись проникнуть во внутренние тайники Хингана.

Дорога шла вдоль по этому небольшому лугу и круто повернув влево через речку, поднималась в густой лес на противоположную гору. Первозданный горы, как будто непроницаемый стены, кругом загораживали этот цветник природы разнообразных растений, разбросанный на площадке. Рука Великого Зодчего являла здесь полное свое могущество, поставив по сторонам высочайшие горы Хингана, одну другой выше, и убрав их лесом сосен и листвени, испарения коих рождают грозы, носящие перуны и проливающие с обилием влагу на жаждущие степи Онона.

Путники наши, спустившись на площадку Жировой, располагались тут утолить свой голод. Припасы дорожные были в сумках на лошади охотника, которые и были сняты по желанию общему. Они не были роскошны, и состояли из жареной говядины и дичины, и покуда занимались скромною трапезой усталые путники, любопытство путешественника не останавливалось сим занятием: он с улыбкою обратился к охотнику прося его рассказать что-нибудь о реке Аргуне.

«Прошу тебя Птичья смерть, рассказать нам с Миссионером, все то, что ты знаешь о тамошних местах: мне давно хочется послушать твоих рассказов».

— Мало ли что случалось на пути жизни моей, — отвечал охотник. — Правда я знаю кое-что не только об Аргуне, но даже и об великой реке Амуре. Вы знаете конечно, что на Аргуне есть дубовый лес, который хоть не такой крупный как, например, по берегам Волги, но все же он есть, многие ли про это знают? На правой стороне Аргуни есть утес, нависший над рекою, с красными буквами, в виде кругов и продолговатых квадратов. Этот утес находится между селениями Урюпиной и Марьиным селом. Буквы его никто прочесть не может: вероятно они Тибетские. На левой руке Аргуни есть так называемая колокольня из природного камня, я не знаю хорошо ее высоту, я не мерял его, а говорят она 40 сажень, колокольня эта сгромождена из скал, снизу широка, а к верху узка и востра, на [234] самом берегу Аргуни, повыше селения Урюпина 30 верст, недалеко от речки Урюмкану. Природа иногда удивительна в своих играх. Бывало мы занимались на Аргуне и по Амуру промыслом белуги и севрюги со старинным моим другом стариком Бурулдаем; он, правда, был Тунгус, но все-таки хоть и не крещеной, а человек был добрый, мастер был бить крюком большую рыбу. Однажды ударил он в 30-пудовую белугу, вот как она понесла его возить по Амуру в берестяной омороче, так поверите ли, что вода хлестала от деревца остроги чрез оморочу, и смотреть с берегу, так казалось Бурулдай сидит под водою, а вода выше его головы бьет через от быстрого бегу рыбы; я до смерти перепугался. Но Бурулдай был проворен, нашел рыбу по древку, от которого мырыла вода. И мы вынули из нее более 5 пудов икры. Длина была две сажени, и я когда сел на нее, так не мог достать ногами до земли. Таймени попадают там до 3 пудов весу, сазаны в 30 фун., а сиги в 15 фун. Правда что матушка Аргунь и Амур рыбные, чего-то в них нет? И выдры иногда попадают. Посудите чем и рыбу-то ловят? Крючья да остроги вот вам и вся снасть Другое бы дело сети да невода, которым там и заведения нет. В степях Аргуни видал диких лошадей Чыгытэев, точно двухгодовалые жеребята, и хвост такой же короткой. Раз чуть я не убил одного из них из моей серебрянки винтовки, да испугался собаки: он было пришел к моим коням. Чудо какое было у меня ружье! моя серебрянка винтовка, только бы выцелить было можно, ни соболь, ни кабан, ни изюбрь, и сохатой и не убегали от его пули, ни аргали, дикие бараны, у которых рога одни 30 фунтов весу, они выходят из степей Монголии. А дзерены! дзерены! вот бывало забава-то. Соберутся пять сот в одно стадо и рыщут зимою по степи. Ежели ты остановился на лошади, то и они стали и смотрят любуясь тобою и следя движения. Бросишься к ним, и они так скачут как зайцы, и поминай как звали. Один скачок по три сажени, такие проворные что Боже упаси. Все забегают и пересекают путь впереди, от того и стрелять их ловко: лежишь себе за бутаном да стреляешь, а товарищ тешится с ними на легком [235] коне в запуски по степи; хоть и они правда хитры, да где им перехитрить человека: как раз и набегут прямо на тебя. Вот кабан да изюбр и сохатой куды как скоро бросаются на выстрел: только выстрелил так и отскакивай с того места, где стоял, а то разом пошлют к отцам. Зато уж с розбегу и чорт знает куда умчатся, беда, проворно бегают, только лес трещит, и очень крепки к пули: надобно зорко смотреть чтобы попасть по месту, а то уйдут и не сыщешь. Охота эта опасная, все равно что и за медведем. Небо с овчинку покажется, как он батюшка рюхнет в берлоге, волосы дыбом станут, не робей как полезет вон, а то как раз все вон вышибет из рук, и винтовку и ножик, у него расправа коротка, много не думает, а действует решительно: не успеешь мигнуть глазом, как он все окончит. Нужды нет что такой увалень, а куды как проворно начнет кутить. Бывал я у него на взбудах, душа было ушла в пятки; хорошо что товарищи выручили, а то он бы прочел мне последнюю кафизму. Не дай Бог, с тех пор я закаялся промышлять медведей — чуть было не отпустил, собака, без покаяния меня на тот свет. То ли дело за соболем да за белкою промысел: и весело и не опасно, разве устанешь только.

— Да! чудная страна,— прервал путешественник,— где мы находимся. Хорошо, если бы богатствами земли и ее произведениями пользовались как надлежало.

— Внутри земли, например хоть в горах этих, я думаю чего нет? Посмотрите, Миссионер, вот хоть на полдень, видите какие громады земли, и каких-то не погребено тут сокровищ? Правда, зато они лежат в добром месте: никто их не похитить — это вернее всякой крепкой кладовой. Как не быть в этих исполинах серебряной руде? или в глубоких прилегающих площадях к хребту? наверное тут везде снесено золото потопом. Мне кажется, что я бы побился с тобою, Птичья смерть, об заклад, и нашел бы то и другое. А камней-то цветных, каких тут нет? Вот недавно кажется прошлую осень нашли здесь пласты каменного угля около [236] Абагайтуевского караулу на границе, да и возле города Нерчинска тоже он есть. Один горный офицер его видел как-то и говорил мне. Он же сказывал мне, что случилось видеть ему здесь яхонт, найденный между Ононом и Ингодой. Также слышал я надежду на открытие в горах Хингана и самих алмазов от человека ученого в Горном Корпусе. Породы железняков, которые содержат алмазы, заставляют надеяться на подобное открытие в горах Хингана. Прежде при Петре Великом дозволяли искать руды и людям частным на Урале; конечно если бы тож дозволили и здесь хоть на некоторое время, примерно хотя на 5 или на 10 лет вроде репетиции или пробы, что из того будет, тогда бы и показал этот временной опыт всю пользу подобной меры, и вдруг бы раскрыл сокровища Даурии, кои до сих пор мало подозревают. Нашлись бы новые Демидовы и Строгоновы времен Петровых: каких людей нет в нашем великом отечестве? Ведь пролежат же руды и золотоносные пески многие годы без пользы в земле, и тишина Хингана долго еще не нарушится рукою труда и пылкой предприимчивости.

«Правда ваша, путешественник,— сказал Миссионер,— и я бы тогда первый пустился в поиски руд, и золота и наверное нашел бы кое-что. Оно правда что сокровища лежат в земле сохранны, да что же тут толку. Все равно что запертые в сундуке деньги.

— И в самом деле, — начал опять охотник, — бедный народ нашел бы средство добывать деньги, нанимаясь работать у вольных искателей руд и золотоносных песков. А то сами посудите, деньги здесь туги, купечество привозит товары из России, и вытягивает последние деньги вон их год от году здесь умаляется, точно как соки бодрости из крепкого тела, и будто все дряхлеет, как в старике, а кажись наша Даурия такая красавица: чего-то у ней нет, кроме денег, и скотоводства та, и хлеба, и зверей-та всяких, серебра, и золота и камней драгоценных, а без денег все худо. В 1815 году лошади были 100 рублей, а теперь 30 руб.; такая же корова была 70 руб., а теперь 20 руб., мерлушка 12 руб., а теперь 2 руб. 50 коп. Жалость, куда, подумаешь, девалось все. Мужичок — не на что и посмотреть: вытащит тебе бывало полтораста [237] рублей из-за голенища сапожного, а теперь поди-ко, вынет тебе пятирублевую да и с той не знает как расстаться. Зато теперь, тем хорошо, что Бог дает хлеба. Пятьдесят копеек в зерне пуд, этим только народ и поднялся, и все спасибо Константину Захарьевичу Рику: он-таки батюшка заботится о хлебопашестве заводских крестьян и теперь столько развел пашен, что и старикам не в память: хлеба теперича не выкупишь в заводском ведомстве, а все от его старания.

«Да! да! — прибавили путешественник и Миссионер,— Константин Захарович Рик человек неоценимый по этой части, надобно ему отдать справедливость: мало таких людей — он был главной пружиной в возвышении хлебопашества в заводском ведомстве.

Даурец.

Нерчинск. 1841 г.
15 Мая.

Текст воспроизведен по изданию: Один день в лесах Хингана // Москвитянин, № 3. 1842

© текст - Зензинов М. А. 1842
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Андреев-Попович И. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Москвитянин. 1842