СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ВОСЕМНАДЦАТЬ СТЕПНЫХ ЗАКОНОВ

Глава IV

«Восемнадцать степных законов»  —   источник для изучения социально-административного устройства Халхи

В монголоведческой литературе на протяжении многих лет общепризнанным считается мнение о существовании глубокой необратимой раздробленности Халхи в начале XVII в. Эта концепция настолько стара и общеизвестна, что, казалось бы, не требует никакой перепроверки. Однако нередко введение в научный оборот и исследование нового памятника заставляют в той или иной степени изменить существующую точку зрения.

В ходе работы над «Восемнадцатью степными законами» нам пришлось столкнуться с фактами, которые, как представляется, могут помочь ответить на вопрос, что же все-таки представляла собой Халха в начале XVII столетия, а также уточнить, в каком направлении и как эволюционировало халхаское общество.

Решению этих вопросов, имеющих принципиальное значение для специалистов, занимающихся историей Монголии XVII в., служит анализ сословно-классовой структуры халхаского общества и административного устройства Халхи на основе материалов «Восемнадцати степных законов».

§ 1. Сословно-классовая структура

Широко разветвленная, сложная социальная структура халхаского общества благодаря специфическому языку законодательств предстает в довольно стройном, упорядоченном виде.

«Восемнадцать степных законов» четко отразили разделение общества на два класса. Эти классы не были однородны, внутри них шло расслоение, также запечатлевшееся в исследуемом памятнике.

Вся территория Халхи в первой четверти XVII в. делилась на три аймака, во главе которых стояли Дзасакту-хан Субутай, Тушэту-хан Гомбодорджи и Сэцэн-хан Шолой. Именно они, являясь представителями «Золотого рода» («Алтан ураг»), занимали высшее положение в халхаском обществе. Это хорошо видно по тому, [70] что их имена, а также имена их потомков, участвовавших в принятии «Восемнадцати степных законов», стоят первыми в перечне участников законодательных съездов. Так, например, в преамбуле «Религиозного закона», составленного в 20-х гг. XVII в., говорится: «...тайджи Четырех хошунов во главе с Тушэту-ханом приняли религиозный закон». Дзасакту-хан и Тушэту-хан возглавили съезд, принявший крупный закон в 1639 г.

Для понимания внутриполитической обстановки в Халхе важное значение имеет правильное решение вопроса о том, кто из халхаских ханов носил титул «хан ахай», т. е. «старший хан». Дважды, в 1617 и 1620 гг., хан ахай возглавлял принятие законов. Ряд монгольских историков, в том числе Д. Гонгор и X. Пэрлээ, придерживаются мнения, что старшим в Халхе был потомок третьего сына Гэрэсэндзэ Нунуху Уйдзэн-нойона, т. е. Тушэту-хан [Гонгор, 1978, с. 203; ВСЗ, с. 124]. В отечественном монголоведении этот вопрос подробно рассматривается Т.Д.Скрынниковой. Оспаривая точку зрения монгольских авторов, Т. Д. Скрынникова считает, что старшим в Халхе мог быть только Дзасакту-хан. Позиция Т. Д. Скрынниковой основана на бесспорном факте наследования власти старшим сыном. Именно Дзасакту-хан, как потомок старшего сына Гэрэсэндзэ Ашихай Дархан-хунтайджи, являлся номинальным главой Халхи. Другое дело, что он не обладал реальной властью. В связи с этим понятна позиция монгольских историков, справедливо отмечающих значительную политическую активность Тушэту-хана.

Борьба Дзасакту-хана, законного наследника, и Тушэту-хана, олицетворяющего противников центральной власти, нашла свое отражение и в «Восемнадцати степных законах». Действительно, при перечислении участников съездов имена потомков Ашихая ставились первыми. В то же время, Дзасакту-хан лишь дважды участвовал в принятии законов, в 1620 и 1639 гг., тогда как Тушэту-хан проявлял большую активность. Нельзя не обратить внимания на то, что подавляющее большинство законодательных съездов в начале XVII в. состоялось на территории владений Тушэту-хана, даже когда в них участвовал Дзасакту-хан.

Крайне важным представляется вывод Т. Д. Скрынниковой о том, что «борьба... Дзасакту-хана и Тушэту-хана определяла внутриполитическую ситуацию в Халхе» [Скрынникова, 19866, с. 211]. Именно это противоречие, между обладателями номинальной и реальной власти, способствовало сохранению раздробленности Халхи на ряд княжеств, поддерживающих каждое одну из противоборствующих сторон.

Следующую ступень в халхаском обществе занимали хунтай-джи. Их имена перечисляются после хана среди составителей законов. Как уже отмечалось, все они были представителями ханского рода. Титул «хунтайджи» носили многие князья, [71] отличавшиеся или своей знатностью, или значительными размерами своих уделов.

Далее шли тайджи, также выходцы из ханского рода. В законах содержится довольно большое количество статей, касающихся особ ханского происхождения. Закон защищал их, предоставляя определенные привилегии по отношению к другим представителям господствующего класса Халхи. Так, например, за оскорбление простолюдином человека ханского происхождения полагалась смертная казнь. «Если простолюдин оскорбит человека ханского происхождения или его жену, [то его] убить, а скот конфисковать»,  —  говорится в «Законе Шести хошунов» [1-20] (Здесь и далее римская цифра указывает порядковый номер закона, последующие арабские  —  номера статей). В то же время, особы ханского происхождения, как свидетельствуют «Восемнадцать степных законов», несли более тяжелое наказание за междоусобные ссоры, чем другие представители монгольского общества [XVI-4; 11].

Обладатели перечисленных выше титулов входили в сословие нойонов. В материалах памятника имеется немало статей, касающихся правового положения нойонов, причем всегда они (нойоны) выделяются в отдельную группу. Так, например, разное наказание определяется за срыв поставок довольствия нойонам, табунангам, старейшинам, и самое крупное наказание  —   штраф три девятка бодо  —  за причинение ущерба нойонам. Нередко в преамбуле закона указывается, что он был составлен, например, «нойонами Четырех хошунов», хотя мы знаем, что составители законов являлись в основном хунтайджи и тайджи. Все это свидетельствует о том, что действительно, как отмечал Б. Я. Владимир-цов, «титул этот (нойон.  —  А. Н.) начинает обозначать, почти исключительно, настоящих феодальных сеньоров, т. е. тайджи, хон-тайджи, джинонгов и ханов» [Владимирцов, 1934, с. 156]. Нойоны были полными хозяевами своих владений. Они, как свидетельствуют материалы «Восемнадцати степных законов», должны были принимать участие в съездах и военных сборах, определяли места кочевок, следили за выполнением законов в своих владениях, занимались беженцами, решали вопросы о свадьбах своих подданных  —  в общем, вершили все дела.

Далее в иерархии халхаского общества шли старейшины (aqai). Они также принимали участие в составлении законов, а значит, присутствовали на съездах и участвовали в управлении государством. Как видно из «Восемнадцати степных законов», старейшины, так же как и нойоны, содержались за счет налогов, взимаемых с подданных в пользу ямской службы,. Однако за отказ от выплаты, например, продовольственного налога старейшине наказание было в три раза меньше, чем за отказ [72] предоставить продовольствие нойону. Этот факт достаточно красноречиво показывает разрыв между представителями ханского рода и остальными представителями господствующего класса.

Следующую ступень занимали табунанги, княжеские зятья. Табунанги участвовали в принятии закона 1604 г. и одного из законов 1616 г.

После табунангов в законах упоминаются «шигэчины». К сожалению, материалы памятника не дают нам новых сведений, позволяющих уточнить общественную роль лиц, носивших этот титул. Надо заметить, что «шигэчин» не единственный из распространенных в Халхе в средние века титулов, до сих пор не имеющих четкого толкования, хотя вопрос о необходимости раскрытия значения каждого монгольского титула был поднят еще акад. Б. Я. Владимирцовым [Владимирцов, 1934, с. 138].

В то же время, нельзя не обратить внимание на тот факт, что ряд статей исследуемых законодательств уравнивают шигэчинов и табунангов, определяя для них одинаковое наказание за нарушение закона [XVI-1; 5].

Ниже «шигэчинов» стояли другие привилегированные лица. К ним относились военные (телохранители, знаменосцы, горнисты), религиозные деятели (учителя, престольные), представители администрации (начальники и др.). Их титулы зафиксированы в законе 1613 г. [VI-6]. Учитывая, что составители законодательств строго соблюдали этикет, можно предположить, что лица, носившие указанные титулы, располагались на иерархической лестнице халхаского общества именно в таком порядке, в каком они перечислены в законе. Обладавшие этими титулами находились в распоряжении нойонов, при их ставках. Каждый из них был ответствен за определенную сферу жизни владения нойона. Все они входили в разряд привилегированных лиц, причем, как указывается в той же статье закона 1613 г., их жены имели такие же привилегии, как они сами. Закон 1613 г. определяет также наказание за оскорбление привилегированных лиц: «Если [кто] оскорбит привилегированного, [с того] следует взять один девяток и одного верблюда с лишком» [VI-7].

Нижнюю ступеньку в иерархии служащих, как свидетельствуют материалы «Восемнадцати степных законов», занимал чиновный люд (tuesimel). Чиновникам отводилась особая роль как представителям нойонов на местах. Они, «с одной стороны, ведали делами, относящимися к войне, к нападению и защите, к управлению и суду, а с другой  —  заботились о сборе податей» [Владимирцов, 1934, с. 140]. В одном из законов 1616 г. говорится: «Если какой хошун будет вести трудные переговоры, то следует прислать [на них] по одному чиновнику от каждого из Четырех хошунов» [XI-3]. В законах часто упоминаются «чиновники, поддерживающие закон нойона», т. е. судьи. Конкретные сведения о [73] судоустройстве и судопроизводстве у монголов в описываемый период можно получить из следующей главы настоящей работы, здесь же заметим лишь, что на таких людей нередко возлагалось не только судебное разбирательство. Вот что, например, говорится в «Великом законе 1620 г.»: «Подводы для жертвоприношений и для судебных дел следует брать у нойона. Если в это время предназначенные для этого лошади отправятся [по другим делам], то спросить [их] у чиновника, поддерживающего закон нойона. Если он не даст, то взять этих лошадей в качестве алданги» [XVI-89]. Интересная статья, свидетельствующая о том, что чиновники следили за соблюдением общего порядка во владении нойона и достаточно строго наказывались в случае невыполнения своих обязанностей.

Закон оберегал чиновников. Статьи законов определяют простолюдинам наказание: за оскорбление чиновника  —  пяток, за клевету на чиновника для оправдания своей вины  —   один девяток и верблюд.

Акад. Б. Я. Владимирцов справедливо отмечал, что «для того, чтобы иметь возможность осуществлять свои феодальные “права" и пользоваться привилегированным положением, сеньорам надо опираться на силу, которая могла бы служить им мерой воздействия на их крепостных вассалов» [Владимирцов, 1934, с. 162]. Кроме штата чиновников, в распоряжении нойонов имелся целый ряд лиц, которых Владимирцов определял как «слуг разных рангов».

Особое место среди них занимали элчи, букв.: 'гонцы', 'посланники'. Мы не случайно сохранили этот термин в переводе текста законов, не давая ему русского эквивалента. Как свидетельствуют материалы памятника, этот термин оказался удивительно многозначным. Покажем это на конкретных примерах.

Элчи-гонцы. В их обязанности входило оповещение населения о готовящихся съездах, собраниях, о приближении неприятеля. Через халхаские хошуны проезжали также гонцы по «трем делам»: объявление войны, болезнь высокопоставленного лица, ссора двух нойонов. Такие гонцы пользовались наиболее широкими правами, имели ряд преимуществ перед другими гонцами. «Государственного элчи не задерживать. Если кто задержит, [с того] взять лук. Другим элчи, кроме следующих по “трем делам", обеда не давать. Если [кто] накормит, [с того] взять лук»,   —  говорится в законе 1603 г. [III-12]. Это важное обстоятельство, подчеркивающее, что элчи, следующие по «трем делам», рассматривались составителями уложений как государственные. Успешное выполнение их функций считалось делом государственной важности, и любой препятствующий этому строго наказывался. «Если [кто] не даст подводы для элчи, следующего по “трем делам", взять [с того] одну лошадь»,  —   говорится в «Законе Шести [74] хошунов» второй половины XVI в. [I-50]. Элчи, следующие по «трем делам», должны были строго соблюдать свой маршрут, что также фиксировалось законодательством.

Элчи —  судебный исполнитель. «Восемнадцать степных законов» содержат несколько статей, дающих основание рассматривать подобную функцию элчи. «Закон Шести хошунов» гласит: «Если случится какой-нибудь проступок или долг, то [виновного] с элчи доставить нойону...» [I-52]. Закон 1603 г.: «Если какой-нибудь оток, не согласовав, отделится, его вернуть, [послав] двух хошунных элчи...» [III-1]. Еще один пример: «Если два виновных человека вместе подадут жалобу и если [кто-то из них] не приедет после трех [вызовов], то с отсутствующего, послав элчи, взять лошадь» [XVI-77]. И наконец, статья, раскрывающая значительную роль элчи в халхаском судопроизводстве: «Виновного человека отправлять с элчи. Если отправить без элчи, то дело не разбирать» [XVI-88].

Элчи - полицейский. Вообще, законодательством отводилась важная роль элчи при поимке преступников. «Закон Шести хошунов» гласит: «За беглецом, отправившимся в другой хошун, послать элчи всех хошунов...» [I-56]. Статья закона, составленного в конце XVI в., определяет награду элчи, поймавшему виновного, —   «каждого скота по одной паре лучших» [П-6]. В то же время  —  «если кто вернет украденную [подводу] без [помощи] элчи, пусть возьмет овцу» [XVI-40].

Многозначность термина «элчи» подчеркивает разнообразие функций, выполняемых людьми, находившимися на службе у нойонов. Именно этим объясняется в определенной степени привилегированное положение элчи  —   выходцев из простонародья. Так, за оскорбление элчи полагался штраф  —  один девяток и лошадь. Особенно показательна в этом отношении статья «Великого закона 1620 г.»: «Если простолюдин ударит острием элчи, [с него] взять три девятка. Если ударит чем другим, взять один девяток» [XVI-43]. Одновременно закон предусматривал наказание за самовольное пользование подводой элчи: «Если кто, назвавшись элчи, обманным путем возьмет подводу и довольствие, [с того] взять три девятка» [XVI-33].

Такой представляется по материалам памятника структура высших эшелонов светской власти халхаского общества.

«Восемнадцать степных законов» четко зафиксировали появление в Халхе в начале XVII в. новой политической силы. Это высшие религиозные деятели.

Известно, что первый ламаистский монастырь был открыт в Халхе Абатай-ханом в 1586 г. В дальнейшем позиции ламаизма стали быстро упрочиваться. Свидетельством этому служат статьи законов, направленные на защиту религиозных деятелей и культовых строений. [75]

Уже в законе 1603 г. появляется статья, предусматривающая ответственность за оскорбление изображения Будды: «Если [кто] посягнет на Бурхана, с тем следует поступить по обычаю лам» [III-10]. В законе 1604 г. говорится о приглашенных в Халху ламах, банди: «Приглашенный лама должен иметь с элчи три подводы» и «Приглашенный банди должен иметь две подводы. В сутки [он] получает довольствие один раз» [IV-5; 6].

Кроме того, необходимо отметить, что, начиная с 1613 г., практически все законы были приняты на съездах, собиравшихся перед тем или иным культовым строением, обычно  —   кумирней. С 1614 г. все законы, входящие в исследуемый памятник, предваряются обычной для таких случаев религиозной формулой «uum suvasti siddam» и завершаются буддийским благопожеланием «manggalam».

В 1617 г. принимается специальный «Монашеский закон», в котором указывается на ответственность за разрушение культовых строений: «Если человек ханского происхождения оскорбит действием храм, [виновного] привлечь [к ответственности] по закону Семи хошунов. Если простолюдин оскорбит, [его] следует казнить, а движимое и недвижимое имущество конфисковать» [XIV-1]. Суровость наказания показывает, с какой ревностью халхаские князья защищали позиции распространяющегося ламаизма. Кроме того, появление специальной статьи, оберегающей ламаистские постройки, может свидетельствовать о том, что к 20-м гг. XVII столетия в Северной Монголии уже появилось достаточное количество кумирен и храмов, нуждавшихся в законодательной защите.

С распространением ламаизма росло влияние в монгольском обществе религиозных деятелей. В том же «Монашеском законе» имеется статья, определяющая привилегии монашествующим и освобождающая их от уртонной повинности. Причем, если посланец все-таки брал у монахов подводу, он подвергался штрафу [XIV-3]. Подтверждением усиливающегося влияния и упрочивающегося положения крупных лам в Халхе может служить также статья «Религиозного закона», принятого в 20-х гг. XVII в., в которой предусматривается наказание за оскорбление высших ламаистских служителей: цорджи, канонарха и гесгуя [XV-1]. Почетное положение приглашенных лам выявляется из уже упоминавшихся статей закона 1603 г. Особо отмечалась неприкосновенность религиозных деятелей. В «Законе Шести хошунов» говорится: «Если простолюдин ударит острием банди, [с него] взять одного верблюда. Если ударит чем другим, взять одного коня» [1-37].

Законодательством предусматривались наказания за невыполнение монашеской повинности, непредоставление монастырской подводы. При определении наказания за проступки монашествующим делалась скидка. [76]

Перечисленные факты позволяют, на наш взгляд, достаточно точно определить время, когда ламаизм в Халхе стал действительно господствующей религией. По всей вероятности, это произошло в 20-х гг. XVII столетия. Именно в это время широкое внедрение ламаизма во все сферы жизни вызвало необходимость законодательно оформить его положение. Законодательное же оформление прав и привилегий высших ламаистских деятелей дает нам основание рассматривать их как представителей господствующего класса.

Итак, господствующий класс Халхи состоял из нойонства, различных категорий привилегированных лиц, чиновничества и высшего духовенства.

Более скудное представление дают материалы «Восемнадцати степных законов» о различных слоях монгольского простонародья на рубеже XVI  —  XVII вв.

В законах упоминаются различные категории простолюдинов: простой человек (isele koemuen), черный человек (qaracu koemuen, qara teriguetue). Эти монгольские термины переводятся на русский язык как 'простолюдин'.

Принадлежавшие к монгольскому простонародью могли иметь в своем распоряжении людей, прямо от них зависимых. В законе 1604 г. есть статья, предусматривающая наказание за убийство зависимого отрока у простолюдина [IV-4]. В памятнике имеется также упоминание о рабах. Однако в условиях кочевого быта разница в положении «зависимого отрока» и раба была весьма условна. Как отмечал Б. Я. Владимирцов, «человек, принадлежащий лицу из аратов, оказывается в положении полураба  —  полуслуги» [Владимирцов, 1934, с. 165]. Фактически, рабы, как и другие лица, находившиеся в распоряжении простолюдинов, являлись домашними слугами.

Характерно, что в подавляющем большинстве статей памятника араты рассматривались законодателями как субъекты преступлений.

В тексте исследуемых законов отсутствует прямое указание на степень развития различных форм социального протеста населения Халхи, об этом можно судить лишь по косвенным данным.

Наиболее часто упоминаемой и, видимо, широко распространенной формой протеста являлся срыв уплаты податей. Известно, что на плечи аратов тяжелым бременем ложились различного рода поборы, поставки для уртонной службы, обеспечение всем необходимым своего господина. В «Восемнадцати степных законах» говорится, как уже указывалось, о громадном количестве различных гонцов и посланников, проезжающих через халхаские хошуны.

Практически в каждом из исследуемых законов имеются статьи, предусматривающие наказание именно за противление [77] уртонной службе. В «Законе Шести хошунов» (вторая половина XVI в.) говорится: «Человек, прервавший [поставку] продовольствия и подвод... лишается 50 голов скота всех видов» [1-44]. Строгость наказания в таких случаях определялась степенью знатности пострадавшего и важностью той или иной подати для государства. В «Великом законе 1620 г.» сказано: «Если простолюдин прекратит поставку подвод и довольствия по трем делам, то его движимое и недвижимое имущество конфисковать, а самого его отпустить. Если не даст подводу для других дел, взять [с него] одну лошадь» [XVI-3].

Как отмечал Б. Я. Владимирцов, «самой обычной и доступной формой сопротивления сеньору был уход, откочевка» [Владимирцов, 1934, с. 173]. Такая примитивная форма борьбы вообще присуща феодализму; в монгольском обществе она сохранялась, видимо, вплоть до XIX в., так как в уложении «Халха Джирум» также имеется довольно большое число статей, определяющих наказание беглецам. Беглецом считался арат, откочевавший без ведома своего господина: «Если простолюдин, не спросясь у нойона, уйдет, [взять с него] алданги: панцирь, четыре лошади, одного верблюда»,  —  говорится в «Законе Шести хошунов».

В рассматриваемом памятнике отмечаются беглецы, направляющиеся в Семь хошунов, в Четыре хошуна, беглецы, отправляющиеся к врагу: «У беглецов, отправляющихся к неприятелю, брать все [имущество]»,  —   говорится в статье 57 «Великого закона 1620 г.».

Бежали не только одиночки, были и многосемейные побеги, о чем свидетельствует статья закона 1611 г. «Если беглецов будет больше десяти дворов  —  взять один двор... Если будет менее десяти дворов  —  взять одного человека» [V-7].

Ряд интересных статей свидетельствует о том, что беглецов старались возвращать хозяевам. «Выдать, схватив, беглеца, находящегося в Шести хошунах. Взять половину его скота»,  —   статья 55 «Закона Шести хошунов». Нередко для этой цели объединялись усилия представителей нескольких хошунов. «За беглецом, отправившимся в другой хошун, послать элчи из каждого хошуна. Если [какой-нибудь] хошун не пошлет, взять двух лошадей»,  —  статья 56 «Закона Шести хошунов». «Если в пределы Четырех хошунов забредет беглец, все [хошуны], договорившись, должны выдать его [хозяину]»,  —  статья 5 одного из законов 1616 г.

Были случаи, когда беглеца не удавалось вернуть его прежнему хозяину, но он не обретал и нового. Тогда беглец становился бродягой и привлекался к ответственности за бродяжничество. «Если бродяга бродит пять месяцев, его следует наказать. Если бродит менее пяти месяцев - невиновен» [II-14].

Беглеца запрещалось подвергать мучениям. Ослушавшийся подвергался крупному штрафу в три девятка [III-5]. [78]

Хотя нанесение оскорблений не всегда является свидетельством проявления социального протеста, нельзя не упомянуть о них, так как статьи, определяющие наказание за оскорбления, нередки в исследуемом памятнике. Особенно обращает на себя внимание суровость наказания в случае, если пострадавшим оказывался представитель господствующего класса. «Если простолюдин оскорбит человека ханского происхождения и его жену, то его убить, а скот конфисковать» [1-20].

Анализируя статьи входящих в памятник законов, которые касаются оскорблений, можно довольно четко определить социальную значимость различных слоев населения Халхи. Так, штраф за оскорбление чиновника составлял один пяток, за оскорбление табунанга  —  один девяток, за оскорбление привилегированных лиц  —  один девяток и верблюд, за оскорбление элчи при исполнении служебных обязанностей  —  один девяток. Смертной казнью с конфискацией имущества каралось оскорбление человека ханского происхождения или его жены.

Кроме оскорбления словом, нередки были, судя по упоминанию в законах, случаи оскорбления действием. Наказание за этот проступок было, как правило, более серьезным, причем неизменной была его зависимость от общественного положения пострадавшего. Продемонстрируем это на примерах, взятых из законов второй половины XVI в.  —  1603, 1613 и 1620 гг. «Если простолюдин ударит банди острием, взять с него верблюда. Если ударит чем другим, взять [с него] лошадь»; «Если кто ударит учителя острием, [взять с того] три девятка с лишком» [1-39]; «Если кто оскорбит действием чиновного человека, с того взять три девятка» [XVI-18]; «Если какой чиновник уколет своего нойона, того чиновника казнить».

После перечисления основных форм социального протеста, упомянутых в памятнике, интересно будет определить, какая же из них считалась законодателями наиболее социально опасной. Представляется, что это можно сделать, сравнив меры наказаний за различные проявления протеста.

Нетрудно заметить, что самое суровое наказание  —  смертная казнь  —   полагалось за оскорбление простолюдином человека ханского происхождения. Это и понятно, поскольку оно рассматривалось как прямое покушение на достоинство, а то и саму жизнь высокой персоны.

Следующим по суровости наказанием был отказ простолюдина от выполнения повинности по «трем делам», который, как уже говорилось, карался конфискацией всего «движимого и недвижимого» имущества. Это положение особенно важно, если рассматривать его как прямое подтверждение стремления халхаских князей обеспечить выполнение общегосударственного дела. [79]

Ни в одном из восемнадцати законов, собранных в памятнике, нет статьи, предусматривающей наказание или как-то раскрывающей случаи протеста со стороны рабов. Хотя сами рабы, как говорилось выше, упоминаются в законах. На наш взгляд, это можно объяснить тем, что либо рабы включались в понятие «простолюдин» (это, впрочем, маловероятно), либо случаи проявления протеста со стороны рабов, по причине малочисленности этой группы населения, не привлекли к себе внимание законодателей. Но более вероятно, что взаимоотношения рабов, находившихся практически на положении домашних слуг, и их хозяев не входили в рамки законодательств и регулировались нормами обычного права.

«Восемнадцать степных законов», принятые на съездах крупнейших халхаских нойонов, естественно, отразили в себе идеологию правящего класса, направленную на закрепление его власти, удержание господствующих высот в жизни общества. За помощь, оказанную представителям высших слоев, полагалось вознаграждение, за нанесенный им ущерб  —   большой штраф.

Так по материалам «Восемнадцати степных законов» выглядела сословно-классовая структура халхаского общества на рубеже XVI — XVII вв.

§ 2. Административное устройство Халхи

Во второй половине XVI — первой трети XVII в. Халха именовалась «Семь халхаских хошунов», «Государство трех халхаских ханов», «Великий северный халхаский улус». В путевых заметках Ивана Петлина, посетившего Монголию в 1618 г.,  —   «Улус халхаских ханов». Видимо, настоящее название Халхи в это время было «Улус халхаских ханов» или «Три халхаских аймака».

Границы аймаков были твердо установлены. Восточную часть занимал Сэцэнхановский аймак, западную  —   Дзасактухановский. Между ними находился самый большой Тушэтухановский аймак. Кроме того, вся территория Халхи традиционно делилась на два крыла  —  левое (восточное) и правое (западное).

Интересные сведения о количестве населения халхаских аймаков приводит Д. Гонгор в «Краткой истории Халхи». Основываясь на данных различных источников, он пишет: «Во второй половине XVII века население Сэцэнхановского аймака составляло 100 тысяч семей. В 1648 году было выставлено тридцатитысячное войско. Если предположить, что в среднем семья состояла из трех человек, значит, население Сэцэнхановского аймака составляло 300 тысяч человек, и каждый десяток людей выставлял воина. Тушэтухановский аймак неоднократно выставлял сорокатысячное войско, а Дзасактухановский аймак  —   десятитысячное. Таким [80] образом, получается, что Тушэтухановский аймак насчитывал 130 тысяч семей, т. е. около 400 тысяч человек. Дзасактухановский аймак  —  30 тысяч семей, т. е. около 100 тысяч человек. Таким образом, общее население Халхи в середине XVII века составляло 260 тысяч семей, или около 800 тысяч человек» [Гонгор, 1970 с. 176].

Вся Халха была разделена на семь хошунов, определившихся после смерти Гэрэсэндзэ в 1549 г. Правителями этих хошунов были семь его сыновей. Ашихай владел уделами Ушин и Джалаир, Нойантай  —  Бэсут и Энджичэн, Нухунуху   —  Хэрут и Горлос, Амин  —  Хорогу, Хуриэ и Цогохор, Дарай  —  Хухэйт и Хатхин, Далдан  —  Тангут и Сартаул, Саму  —   Урянхай,  —  говорится в «Шара Туджи» [ШТШ, с. 163].

Четыре из семи хошунов  —  Ашихай Дархан-хунтайджи, Но-янтай Хатун-Батара, Далдан Хундулэна, Саму  —  находились на западном крыле, восточное крыло состояло из трех хошунов   —  Нунуху Уйдзэн-нойона, Амин Дурала и Дарни. Граница между западным и восточным крылом проходила по горам Хангая.

Теперь обратимся к тексту исследуемого памятника. Семь хошунов неоднократно упоминаются в законах. Так, в законе второй половины XVI в. говорится: «Взять одного из беглецов, отправляющихся в Семь хошунов. Взять половину беглецов, отправляющихся к врагу» [I-17)]. Закон 1604 г., как указано в его преамбуле, составлен в дополнение к закону Семи хошунов. Статья 2 закона 1611 г. гласит: «...Если кто совсем не приедет (на военные сборы. - А. Н), с тем следует поступить по закону Семи хошунов» [V-2]. Закон 1617 г. определяет ответственность человека ханского происхождения за оскорбление действием храма также по «Закону Семи хошунов». И наконец, «Великий закон 1620 г.» называет правящих чиновников Семи хошунов [XVI-21].

Кроме семи хошунов, в исследуемом памятнике имеются упоминания о шести хошунах. Во второй половине XVI в. был принят «Закон Шести хошунов». Он содержит ряд статей, касающихся этого объединения. «Если [кто] отдаст табуны, выведя их за пределы Шести хошунов, [с того взять] один девяток» [I-25]. Статья 55 этого же закона гласит: «Выдать, схватив беглеца, находящегося в Шести хошунах. Взять половину его скота» [I-55]. Ламу, который приедет в Шесть хошунов, следовало доставить к нойону.

Какие шесть хошунов имели в виду составители закона? Дело в том, что один из семи сыновей Гэрэсэндзэ Дарни-тайджи потомства не имел. Его владения, находившиеся на восточном крыле Халхи, перешли к сыну Амин-Дурала Муру Буйме. Таким образом, в конце XVI в. в Халхе фактически насчитывалось шесть хошунов, но в ряде случаев вся ее территория традиционно считалась состоящей из семи хошунов. Тем более что уже к середине [81] XVII в. в ней вновь было действительно семь хошунов, о чем будет сказано ниже.

Таким образом, мы пришли к весьма существенному выводу. Говоря о семи или шести хошунах, составители законов, без сомнения, имели в виду всю Халху и, следовательно, действие законов семи и шести хошунов распространялось на всю территорию Северной Монголии. Таковых в нашем памятнике четыре: «Закон Шести хошунов второй половины XVI века», небольшой закон 1604 г., «Великий закон 1620 г.» и «Великий закон 1639 г.».

В «Восемнадцати степных законах» неоднократно встречается также понятие «четыре хошуна». В 1613 г. небольшой закон был принят, как указано в его преамбуле, нойонами Четырех хошунов. Ими же был принят один из законов 1614 г. В законе 1616 г., принятом на съезде «великих и малых нойонов Четырех хошунов», говорится: «Если в пределы Четырех хошунов забредет беглец, все [хошуны], договорившись, должны выдать его [хозяину]» [XI-5].

Что же это за «четыре хошуна»? Как уже говорилось, восточное крыло Халхи состояло из трех хошунов. В первой четверти XVII в., благодаря активности Хундулэн Цухэр-нойона, чьи владения входили в состав Тушэтухановского аймака, на восточном крыле выделился еще один хошун. Самостоятельность хошуна Хундулэн Цухэра подтверждается сведениями из источников, в которых говорится, что в 1648 г. его глава Даньцзин-лама Номун-хан прислал посольство к маньчжурскому императору [Ерма-ченко, 1974, с. 84 — 85]. В 1725 г. владения Хундулэн Цухэра выделились в отдельный Сайннойонхановский аймак.

На наш взгляд, Т. Д. Скрынникова совершенно справедливо называет четыре халхаских хошуна, составляющие восточное крыло: Тушэтухановский, Сэцэнхановский, Мэргэн-тайджи и Хундулэн Цухэр-нойона. Представляется также существенным опровержение ею версии X. Пэрлээ, считавшего четвертым хошуном хошун Тувд Хатан-батара. В действительности, этот хошун не мог быть четвертым, т. к. входил в западное крыло Халхи [Скрынникова. 19866, с. 209].

Таким образом, «четыре хошуна», неоднократно упоминаемые в исследуемом памятнике, связаны с восточным крылом Халхи и с именем Тушэту-хана как его главы.

Попутно необходимо отметить, что процесс дробления халхаских хошунов, начавшийся в середине XVII в., в дальнейшем принял буквально катастрофические размеры. В 1686 г. насчитывалось четырнадцать хошунов, а в 1691  —  уже 34 [Гонгор, 1970, с. 184]. Такое дробление владений привело к общей раздробленности Халхи и в конечном итоге способствовало завоеванию ее маньчжурами.

Помимо деления на аймаки и хошуны существовало традиционное разделение на отоки и нутаки. [82]

«Восемнадцать степных законов» содержат ряд статей, касающихся отоков. В законе 1616 г., например, говорится: «Если случится государственное дело, то хан, тайху и нойон должны собраться в центре Великого отока...» [XI-2]. Как отмечал Б. Я. Владимирцов, «монгольские отоки обычно носили какое-либо название по имени клана или группы, вошедшей в его состав и почему-либо оказавшейся в доминирующем или показном положении» [Владимирцов, 1934, с. 135]. Так, существовали отоки нойонов, табунангов. Отоки, видимо, не были неизменными, поэтому в 1603 г. был принят закон, первая статья которого гласит: «Если [какой-нибудь] оток, не согласовав, отделится, его вернуть [с помощью] двух хошунных элчи...» [IV-1]. В 1613 г. нойоны Четырех хошунов приняли специальный закон об отоках. За разорение своего отока нойон подвергался штрафу в тридцать лошадей. За незаконное проникновение в оток табунанга определялся штраф в 15 лошадей.

Вопрос о владении нутаком был неотделим от вопроса о владении пастбищем, водой. Нутак  —  кочевье айла строго оберегался законодательством. Человек, не имеющий какого-либо источника воды и более или менее приличного пастбища, не мог выжить в условиях сурового степного климата. Поэтому случалось много конфликтов из-за угодий, а статья «Великого закона 1620 года» определяла строгое наказание за посягательство на чью-либо территорию. «Если [кто-нибудь] расположится кочевьем, зная, что место занято, [с того взять] три девятка. Если расположатся, не зная, взять одну лошадь» [XVI-47].

В то же время закон обязывал предоставлять свой источник воды нуждающимся. На этот счет имеется статья в «Законе Шести хошунов»: «Если [кто], кончая поить [свой скот], не даст своей воды, взять [с того] одну лошадь. Если [кто] не даст воды для лошади с уздечкой, взять [с того] одну овцу» [1-81].

Ранее достаточно подробно говорилось о съездах и собраниях халхаских князей. Остается только подчеркнуть, что эти съезды и собрания не ограничивались законодательными вопросами. На них рассматривались и другие проблемы жизни Халхи. Это обстоятельство позволяет считать съезды и собрания существенной составной частью административной системы управления Северной Монголией. [83]

Глава V

1. Монгольское право на рубеже XVI — XVII вв.

Выше довольно подробно освещались известные нам памятники монгольского права и история их изучения. Материалы Ясы Чингисхана, «Великого уложения 1640 г.» и «Халха Джирум» вполне подтверждают типичные черты средневекового права, сформулированные известным правоведом М. Д. Шаргородским, а именно: «жестокость и варварство; несоответствие между наказанием и преступлением; особо тяжкий характер наказаний за преступления против религии, государства и в особенности короля; неравенство наказаний для лиц разных сословий; неопределенность наказаний в законе и, таким образом, произвол суда при определении наказания» [Шаргородский, 1957, с. 49].

Естественно, монгольское право не стояло в своем развитии на месте. Оно развивалось вместе с обществом. Этим обусловлены значительные отличия правовых документов, составленных в разное время.

Имея в своем распоряжении законодательства, принятые между XIII и XVIII вв., можно сделать попытку проследить, как с течением времени менялось правотворчество монголов.

Рассмотрим основные правовые нормы халхасцев, действовавшие на рубеже XVI — XVII вв. и зафиксированные в «Восемнадцати степных законах».

§ 1. Наказания

Меры наказания в исследуемом памятнике значительно мягче, чем в известном нам предыдущем законодательстве  —  Ясе Чингисхана. Это касается в первую очередь смертной казни, часто назначаемой Ясой даже за незначительные преступления. В «Восемнадцати степных законах» она применяется лишь как кара за наиболее тяжкие деяния, что связано с изменениями в образе жизни монголов в XVII в. по сравнению с XIII в. Кроме того, [84] «Восемнадцать степных законов» уже ощутили влияние распространяющегося в Халхе ламаизма, отвергающего смертную казнь, как и любое другое насилие над живым существом.

В силу этих причин доминирующим наказанием в исследуемом памятнике является имущественный штраф, имеющий множество форм в зависимости от характера преступления и социального положения виновного и пострадавшего.

Лишение свободы как наказание вообще редко применялось у кочевых народов. Даже соседний оседлый Китай не знал наказания тюремным заключением и лишением свободы. Как отмечает Е. И. Кычанов, «в тюрьмах велось только следствие, там же осужденный дожидался наказания» [Кычанов, 1986, с. 106 — 107]. Так и в Халхе, при всем обилии различных видов наказания арест и заключение в тюрьму не применялись. Как свидетельствует материал «Восемнадцати степных законов», в Халхе практиковалось лишь задержание до девяти суток для выяснения обстоятельств дела.

Наказания, представленные в памятнике, можно распределить по степени их силы следующим образом.

1. Смертная казнь, сопровождаемая конфискацией имущества. Она назначается простолюдину, оскорбившему человека ханского происхождения [I-20; XVI-8]; тому, кто поссорит двух нойонов, оклеветав их [I-57; V-4]; тому, кто бросит хана во время сражения [XVI-7]; кто увидит или услышит значительные силы неприятеля и не сообщит [1-7; XVI-52]; простолюдину, оскорбившему действием храм [XIV-1].

Смертная казнь без конфискации имущества полагалась в двух случаях  —   чиновнику, ударившему острием своего нойона, и главарю и зачинщику при групповой краже [III-9; VIII-7].

Способ осуществления смертной казни не указывается.

2. Конфискация имущества как особое наказание следовала: корыстному чиновнику [III-8]; простолюдину, прекратившему исполнение повинности по трем делам [XVI-3]; беглецам, отправляющимся к врагам [XVI-57].

3. Лишение должности, звания, сопровождаемое штрафом, налагалось: на мелкого чиновника, скрывшего вора [I-77]; на шулэнга, скрывшего вора [III-4]; на судью за неправильный разбор дела в пьяном виде [XVI-91].

4. Штраф скотом —  основной вид наказания. Особенно часто называются в законах для уплаты штрафа лошади и верблюды как наиболее ценные, реже упоминаются овцы и коровы. Размер штрафа в основном исчислялся девятками и пятками. Эти формы штрафа сохранились и в последующих законодательствах Монголии. Один девяток традиционно состоял из четырех голов крупного скота и пяти мелкого. Пяток состоял из коня, быка и трех баранов [VХ, с. 3]. [85]

Штраф скотом назывался в законах двумя терминами  —  «алданги» и «андза». Несомненно, между ними существовало определенное различие, однако у исследователей монгольского права до сих пор нет единого мнения относительно критериев, по которым назначалось то или иное наказание. Ц. Жамцарано и А. Турунов считали, что «термин “андза" является старинным техническим выражением в древнем законодательстве монголов, употребляется для передачи понятия, близкого к неустойке, но применительно к нормам брачного права. Характерно, что никакого порочащего оттенка уплата “андза" не имела» [Жамцарано, 1920, с. 3]. Монгольский исследователь Ш. Нацагдорж считает, что андза применялась главным образом за менее тяжкие преступления [УХ, с. 8]. Точнее определил сущность андзы исследователь бурятского права С. Токарев: «“Андза"  —  историческая параллель древнерусской виры и головщины, древнегерманского вергельда» [Токарев, 1939, с. 41].

Проанализировав материалы «Восемнадцати степных законов», мы пришли к выводу, что штраф андза налагался в большинстве случаев за уголовное преступление. Так, например, андзой наказывались кража человека [I-78], убийство человека по неосторожности [XVI-29], причинение увечья человеку [IV-1; 2], воровство [III-4; XII-1] и т.д. Нарушение брачного права также наказывалось андзой. Причем ее размер ни в одной статье не указан. Так, за кражу человека берется «андза, как за убийство»; если невесту отдадут не тому, с кем она сговорена, берется «300 андзу» [VI-5]. Можно привести еще много примеров, когда при определении наказания андза выражается количественно. Это свидетельствует о том, что, видимо, существовал какой-то общепринятый, стандартный размер андзы.

Термин «алданги» употреблялся в основном при определении штрафа за должностные преступления, при этом размер алданги всегда указывался: три девятка, пять верблюдов, одна лошадь и т. д. Например, алданги штрафовался судья, неправильно разобравший дело [XVI-91]; чиновник, пользующийся своим служебным положением [Ш-8] и т. д.

Кроме штрафа скотом применялся штраф ценными вещами, обычно, как свидетельствует К. Ф. Голстунский, это было что-нибудь из оружия [МОЗ, с. 103]. Штраф ценными вещами, как правило, сопровождался и штрафом скотом. Не предоставившему подводу по просьбе нойона и для военных целей должен был отдать десять ценных вещей [I-49]; человек ханского происхождения, если он отдаст свою жену другому,  —  пять ценных вещей [XVI-16]; убежавший с замужней женщиной  —   две ценные вещи [I-10; XVI-54].

Отличительной чертой законодательств является штраф предметами вооружения  —   доспехами, панцирем, луком. [86]

Необходимо отметить еще одну характерную особенность всех исследуемых законов. Ни в одном из них нет указания, в чью пользу взимались штрафы. Скорее всего  —  в пользу пострадавшего, не исключено также, что в пользу хошунной казны.

5. Композиция. В «Восемнадцати степных законах» есть упоминание об этом институте. Убитый человек должен был быть возмещен верблюдом [XVI-22]; умерший от укусов собаки тоже возмещался верблюдом [XVT-27]; убивший пленного врага возмещал его верблюдом [1-35]. Верблюд —   наиболее дорогое животное у монголов, поэтому в качестве возмещения брали именно его. Поскольку из истории права известно, что талион, зародившийся при родовом строе и выражавшийся формулой «око за око, зуб за зуб», был вытеснен композицией, то есть уплатой пени потерпевшему, можно предположить, что кровная месть и талион были пройденным этапом в правотворчестве халхасцев в начале XVII столетия. Более поздние юридические памятники также не содержат упоминания о талионе.

6. Присяга, испытание. В «Восемнадцати степных законах» говорится об интересной форме решения споров. Испытуемый должен был пройти через воротца из трех палок, к которым были привешены старая обувь, одежда и т. п. Если при этом он коснется какого-нибудь из предметов, его считали виновным, в противном же случае вина с него снималась. Существование такого испытания К. Ф. Голстунский возводит к шаманским обрядам [МОЗ, с. III]. Аналогичные формы решения споров  —   ордалии  —  применялись и в средневековых западноевропейских судах.

7. Как дополнительное наказание часто применялось возмещение убытка. Оно налагалось на поджигателя за то, что сгорело [I-58; XVI-72]; на того, кто не препятствовал угону скота,   —  за угнанный скот [XIII-3]; на того, кто задержал людей, попавших в Четыре хошуна,  —   за имущество, которого они лишились [XI-4].

Таким образом, основными видами наказания являлись смертная казнь, изъятие имущества, лишение должности.

§ 2. Процессуальное право

Процессуальное право - это нормы права, регулирующие отношения, возникающие в процессе расследования преступлений и разрешения уголовных и гражданских дел.

Одной из основных фигур в процессуальном праве Халхи начала XVII в. являлись элчи. На них возлагалась обязанность задержания виновного, доставки его к нойону [П-6; XVI-88].

Для проведения следствия и дознания применялось задержание на девять суток. Причем пять суток из них подследственный кормился за свой счет, на четверо суток давал продовольствие [87] нойон. В случае отказа предоставить еду нойон подвергался довольно крупному штрафу из одного верблюда и восьми лошадей [I-52; XVI-66].

Весьма интересен был порядок дознания. «Если дважды виновный не сознается, взять три овцы. Если после этого не сознается, следует спросить у хана. Хан, послав элчи, берет одну лошадь. Если этому будут чиниться препятствия, взять лошадь с привязью. Если после этого не сознается, то, послав по одному элчи из каждого из Четырех хошунов, взять четыре лошади. Если и после этого не сознается, то, послав восемь элчи, взять восемь лошадей. Если и после этого не сознается, то [следует поступать] таким же образом. Увеличивая [число] элчи, брать [скот]» [VII-1; XVII-1].

В ходе расследования мог применяться обыск, которому подвергались представители всех слоев халхаского населения. Если нойон, табунанг или кто-либо, из обладавших властью, противился обыскиванию, он штрафовался андзой. Не явившийся на обыск штрафовался лошадью. Человек, проводивший обыск, награждался девятком [1-74; III-3].

Для определения виновности использовались, как уже говорилось, ордалии. Статья закона конца XVI в. гласит: «Если человек, первым проходящий [присягу], не поместится (в воротца.  —  А. Н.), [взять с него] три девятка...» [II-10]. Такому унизительному испытанию подвергались не только простолюдины. Через воротца вынуждены были проходить и ответственные за нойонский скот шулэнги в случае потери скота. «...Если поместится, то вины не будет, если не поместится  —  заставить все выплатить» [ХIII-З].

При разборе дела и для вынесения обвинения большое значение имели свидетельские показания, причем свидетели ставились в особое положение. За показания свидетель награждался одним девятком [I-76]. Кроме того, свидетель получал кормовые: из ста голов скота  —  пять [VIII-6]. За лжесвидетельство налагался штраф  —   девяток с привязью [II-3]. Убийство свидетеля наказывалось крупным штрафом из пяти верблюдов и пятидесяти лошадей [VIII-4].

Спорные дела решались чиновниками, «держащими закон», то есть судьями. Суд производился в определенном месте, в присутствии сторон. Спорящие стороны, затеявшие тяжбу, подавали в суд жалобу. Через определенное время истец и ответчик должны были явиться в суд по вызову. В случае неявки одной из сторон после трех вызовов налагался штраф, независимо от того, окажется она (сторона) правой или виновной по делу [I-66; XVI-77]. В суде полагалось говорить «правду и только правду». Уличенный в клевете во время суда должен был отдать одного верблюда и пяток [XVI-20].

За разбор дела судья получал одну голову скота. Если тяжба была решена неправильно, судья штрафовался пятком во главе с верблюдом [I-61]. Характерно, что нетрезвость судьи, [88] неправильно разобравшегося в деле, считалась отягчающим обстоятельством. Такого судью, помимо штрафования, увольняли с должности [XVI-91].

Обращает на себя внимание, что, несмотря на заметные еще остатки прежней, более примитивной организации следствия и суда (применялись ордалии  —  свидетели получали вознаграждение за показания; были возможны случаи самосуда, что следует из статьи, гласящей, что вора необходимо доставить к нойону, но если, не доставив, его убьют, то вина с него снимается [VIII-7]), судопроизводство в Халхе перешло в руки государства, суд стал государственным институтом.

§ 3. Гражданское право

Гражданское право - система правовых норм, регулирующих имущественные отношения в данном обществе [Новицкий, 1972, с. 6].

В исследуемом памятнике гражданское право представлено тремя аспектами.

Вещное право. Под вещным правом понимается совокупность норм, регулирующих субъективное право собственности.

«Восемнадцать степных законов» зафиксировали продолжающееся выделение индивидуальной собственности. Еще встречаются указания на семейную общность имущества и коллективную ответственность родичей, как, например, в статье 1 закона 1616 г., определяющей наказание за то, что не был выплачен штраф за воровство в течение трех поколений. Статья 2 этого же закона, к сожалению, не сохранившаяся целиком, предусматривает возможность, когда жена вора уплачивает соответствующий выкуп хозяину украденного [XII-1,2].

Однако эти факты не препятствовали дальнейшему развитию частной собственности. Территория, как уже отмечалось, находилась в пользовании определенного отока, и самовольно менять кочевье воспрещалось. Но частная собственность на движимое имущество, несомненно, существовала. Практически во всех законах есть представление о владельце, хозяине имущества: хозяин определенной вещи пользуется ею; ущерб, причиненный имуществу, возмещается виновником его хозяину. Так, если кто захватит заблудившуюся лошадь, то хозяин может взять ее, прибавив к ней корову [II-9J. За угнанный скот его хозяин получает соразмерное возмещение [II-5]. Приведенные и подобные им нормы совместимы с общесемейной собственностью, с общностью имущества семьи, когда владельцем является вся семья в целом, а хозяин лишь представляет ее интересы. Об этом наглядно свидетельствуют статьи «Закона Шести хошунов второй половины XVI в.» и «Великого закона 1620 г.», гласящие: «Перед родным дедом по матери [89] внук в воровстве не виновен» [I-23; XVI-63]. Кстати, статья аналогичного содержания зафиксирована и в «Великом уложении 1640 г.», это подтверждает, что представление об общесемейной собственности в Халхе сохранилось [ИЦ, с. 29].

Вместе с тем, постоянно встречающееся в «Восемнадцати степных законах» указание на право хозяина вещи и на личную ответственность причинившего ущерб, а также факты присуждения индивидуальных наград за тот или иной поступок (например за то, что человек прогнал волка, спас хана в сражении или же поймал вора), которые никак нельзя считать общесемейной собственностью, позволяют сделать вывод, что в рассматриваемое время значительное развитие уже получила частная собственность на движимое имущество, существовавшая параллельно с общесемейной собственностью.

Обязательственное право. Обязательственное право состоит в праве лица требовать от одного или нескольких, но точно определенных лиц совершения известного действия [Новицкий, 1972, с. 91]. В «Восемнадцати степных законах» содержатся лишь немногочисленные постановления по этому вопросу. Ни порядок заключения сделок или составления договоров, ни правила купли-продажи в законах не упоминаются. Видимо, система ссуд и различных займов не получила широкого распространения в Халхе.

Общий порядок выполнения обязательств определяется «Великим законом 1620 г.»: «Если [кто-нибудь] не даст обещанного, [взять с того] один девяток» [XVI-76].

Примечательно, что не вернувший долг подвергался такому же аресту на девять суток, как и подследственный. Видимо, это было последним средством заставить должника вернуть долг. Затем он попадал под действие статьи, приведенной выше.

Определенный интерес представляет статья закона, принятого в 1616 г.: «Любой долг или штраф Четырех хошунов взимать, послав ханских элчи» [XI-7]. На основании этой статьи можно сделать два предположения. Либо хошуны были обязаны делать определенные поставки в ханскую казну, и под «долгом Четырех хошунов» составители закона имели в виду выполнение этого обязательства, либо долговыми обязательствами могли быть связаны не только отдельные лица, но и хошуны. Этот факт, в свою очередь, наводит на мысль о возможном существовании ссуд в государственном масштабе для тех или иных надобностей какого-либо из районов Халхи.

Семейное право. В законодательствах содержится довольно большое число статей, касающихся брачных и семейных отношений. Брачные отношения строго регламентировались законодательством. В «Великом законе 1620 г.» сказано: «Отдавать [замуж] девушек, достигших 20 лет...» [XVI-71]. Достаточно поздний для брака возраст. Например, в соседнем Китае при династии Мин [90] брачный возраст устанавливался для юноши  —  16 лет, для девушки —  14 лет [Кычанов, 1986, с. 172]. Возможно, составителями закона имелся в виду не минимальный, а максимальный брачный возраст, то есть девушка должна была выйти замуж до 20 лет.

О желании выдать замуж дочь необходимо было сообщить своему нойону. Тот определял размер выкупа за невесту и сообщал о нем нойону жениха. Размер выкупа (калыма) и приданого зависел от состояния брачащихся, но точного указания на него в законах нет. В случае если девушку отдавали не за сватавшегося или до свадьбы, на виновного налагался штраф андзу в пользу сватавшегося, а заплаченный калым возвращался [V-9; VI-5].

Ряд статей вводит некоторые ограничения на брачные отношения. Запрещалось брать в жены родственниц. Нарушение запрета каралось очень большим штрафом [IX-2]. Кроме того, если нойон давал табунангу еще одну жену, то прежнюю с приданым следовало вернуть ее отцу. Новой же жене приданого не давалось. Если все-таки новую жену брали с приданым, то нарушивший запрет лишался ста лошадей и десяти верблюдов. Таким образом, закон строго стоял на страже моногамного брака. В то же время законом в принципе предусматривалась возможность человеку ханского происхождения взять в жены сговоренную девицу у простолюдина. Для этого достаточно было заплатить ему верблюда и панцирь [XVI-15].

Отдать другому свою жену, с которой была свадьба, человек ханского происхождения мог, только уплатив 50 андзу и пять ценных вещей. Если же свадьбы еще не было, то взятый в качестве калыма скот возвращался [XVI-16].

Свадьба должна была проходить обязательно со свидетелем. Без него она считалась недействительной [XVI-69].

После свадьбы жены привилегированных лиц  —  верховных учителей, сэнджинов, престольных, телохранителей, знаменосцев и др.   —  получали в соответствии со статьей закона 1613 г. такие же привилегии, как и их мужья [VI-6].

Некоторые статьи законов оберегают моральные устои семейных отношений. С того, кто переспит с женой простолюдина, бралось пол-андзы [IV-4]. За супружескую неверность полагался штраф в три девятка [IV-3]. Однако если кто убежит с замужней женщиной, а муж потом возьмет ее обратно, проступок прощался, в противном же случае супруг имел право взять две ценные вещи у похитителя [I-10; XVI-54].

Вообще похищение женщины, так же как и вольное с ней обращение (срезание волос или косички), наказывалось штрафом в три девятка [XVI-46; XVI-62]. Надо отметить, что вырывание волос у женщины по «Великому уложению 1640 г.» наказывалось штрафом в один девяток [ИЦ, с. 24]. [91]

Законом оберегалось материнство. В статье «Великого закона 1620 г.» говорится: «Если кто ударит женщину, и она выкинет ребенка, то [с виновного] взять столько девятков, сколько месяцев было ребенку» [XVI-31].

§ 4. Уголовное право

Уголовному праву посвящено подавляющее большинство статей всех восемнадцати законов. Преступления и проступки, караемые законодательством в уголовном порядке, можно разделить на следующие главные виды: государственные преступления; преступления против религии и ее представителей; должностные преступления; преступления против общества; преступления против личности; имущественные преступления.

В самом памятнике не дается никакой квалификации преступлений. Но для удобства исследования целесообразно провести условную их квалификацию и рассмотреть каждую из групп преступлений.

Государственные преступления. К этой категории можно отнести: оскорбление человека ханского происхождения  —  карается смертной казнью с конфискацией имущества; несообщение о появлении значительного неприятельского войска  —  карается смертной казнью с конфискацией имущества [I-7; XVI-52]; оставление князя во время сражения  —   карается смертной казнью с конфискацией имущества [XVI-7]; неявка на войну в полном составе   —  наказывается штрафом в десять верблюдов и сто лошадей [I-48]; разорение нойоном своего отока  —  наказывается штрафом в тридцать лошадей [VI-1]; задержка государственного гонца —  наказывается штрафом в одну лошадь [I-50]. Как видно, государственные преступления, как это и должно быть, наказывались наиболее строго.

Преступления против религии и ее представителей. Как уже отмечалось, среди восемнадцати законов содержатся два, непосредственно касающиеся духовенства: это «Монашеский закон» 1617 г. и «Религиозный закон» 20-х гг. XVII в. Именно в них содержится подавляющее число статей, предусматривающих наказание за преступления против ламаизма. Выше говорилось о распространении желтой веры в Халхе и о завоевании высшими ламаистскими деятелями прочного положения среди верхушки господствующего класса. Отметим здесь особую суровость наказаний за преступления по отношению к представителям религии и к культовым строениям. Так, лицо ханского происхождения, оскорбившее действием храм, привлекалось к ответственности по «Закону Семи хошунов», а простолюдин за это же преступление карался [92] смертной казнью [XIV-1]. За оскорбление высших ламаистских деятелей полагалось заплатить крупный штраф.

Должностные преступления. Интересно отметить, что нанесение кому-либо побоев нойонами или другими представителями власти в интересах выполнения распоряжений или приказов не считалось преступлением и не наказывалось. Но нанесение побоев «по высокомерию» каралось штрафом. Так, например, в статье «Великого закона 1620 года» говорится: «Если чиновный человек ударит простолюдина ради [исполнения] законов, то вины нет. Если ударит, будучи пьяным, взять [с него] один девяток» [XVI-19].

Основная часть должностных преступлений, преследуемых законом, совершалась различными посланниками. Нередко они пользовались подводами, им не принадлежащими, что наказывалось штрафом в пяток [I-40]. Если элчи, будучи пьяным, ударит простолюдина, с него взималась лошадь [XVI-44]. Видимо, нередки были случаи, когда посланник, обязанный двигаться по определенному маршруту, нарушал его. Законодатели вынуждены были включить в «Великий закон 1620 г.» следующую статью: «Посланники, кроме следующих по трем делам, должны строго соблюдать маршрут» [XVI-39]. Штрафу подвергались лица, обманно назвавшиеся элчи [XVI-73].

Вообще в законах упоминается довольно много должностных преступлений. Перечислять все здесь не имеет смысла. Уже из приведенных примеров достаточно хорошо виден их характер и размер наказаний.

Преступления против общества. Преступления против уклада общественной жизни и морали, караемые «Восемнадцатью степными законами», немногочисленны. Законом наказывался отказ путнику в ночлеге  —  штраф в одну овцу [XVI-87]. Наказание предусматривалось также в случае, если кто-нибудь не даст своей воды напиться, при отказе напоить оседланную лошадь [1-81,62]. Загрязнивший воду подвергался довольно крупному штрафу  —  он лишался лошади и коровы [1-83].

Преступления против личности. Убийство. Прежде всего, необходимо отметить, что «Восемнадцать степных законов» не дают дифференцированных наказаний за убийство людей разных сословий. Имеется лишь определение наказания за убийство человека без указания на его сословную принадлежность: «Если кто убьет человека, взять [с того] триста тридцать андзу» [XVI-22]. Это характерная особенность исследуемого памятника, не свойственная средневековому праву. Так, например, в традиционном китайском праве, как отмечает Е. И. Кычанов, «при рассмотрении дел об убийстве важнейшее место отводилось выяснению вопроса о том, кто были убийца и жертва, их отношения друг с другом в системе кровнородственных связей и системе социально-сословного [93] деления общества. Никакой единой (абстрактно понимаемой) цены человеческой жизни не существовало» [Кычанов, 1986, с. 125].

Вообще вопрос о наказании за убийство в «Восемнадцати степных законах» по сравнению с более поздними законодательствами разработан довольно слабо. Кроме уже упомянутой статьи, имеется указание на ответственность за убийство зависимого отрока у простолюдина  —  штраф в пол-андзы [IV-4] и за убийство по ошибке —   штраф в 150 андзу [XVI-29]. К убийству приравнивалась кража человека и лишение человека глаз [IV-1; XVI-23].

Причинение увечья. За выбитый глаз налагался штраф в пол-андзы. За сломанную руку полагалось такое же наказание [IV-2]. Более развернутое изложение эта статья получила в «Великом законе 1620 г.»: «Если кто сломает кому-нибудь руку и если [пострадавший] останется дееспособным, взять [с виновного] три девятка. Если станет недееспособным, взять [с виновного] андзу как за глаза» [XVI-25]. За каждый выбитый зуб брался девяток [XVI-24]. За сломанные указательный и безымянный пальцы  —  штраф три девятка, за другие пальцы  —  один девяток [XVI-26].

Оскорбление словом и действием. Статьи, предусматривающие наказание за оскорбление, самые многочисленные в «Восемнадцати степных законах», что объясняется, видимо, широким распространением указанных проступков практически среди всего населения Халхи. Рассмотрим самые характерные из них.

Именно в этих статьях наиболее отчетливо проявляется характер уголовного права эпохи средневековья как права формального и тактического неравенства. Как справедливо отмечал исследователь права Л.С.Мамут, «феодальное право охотно пренебрегает индивидуальными чертами члена общества, но зато скрупулезно учитывает его положение на сословно-иерархической лестнице» [Мамут, 1975, с. 111].

Подавляющее большинство статей определяет наказания представителям низших слоев населения за оскорбление представителей высших слоев. За оскорбление табунанга налагался штраф в один девяток [1-30]. За оскорбление элчи   —  один девяток и лошадь [1-15]. Как и следовало, за оскорбление более знатного лица полагалось более суровое наказание. Причем за оскорбление учителя предусматривался штраф в три девятка, что явилось, видимо, следствием влияния ламаизма с его почитанием «учителя».

Обращает на себя внимание хорошо разработанная в монгольском праве зависимость меры наказания от того, чем был нанесен удар. Удар человека острием (колющим предметом) наказывался тремя девятками. Удар камнем или палкой  —   одним девятком. Удар кулаком или кнутом  —   пятком [1-13]. Статья «Великого закона 1620 года» гласит: «Если кто оскорбит действием чиновного человека, взять с того три девятка. Если кто будет его [94] поносить, взять с того один девяток, кроме того, одного верблюда» [XVI-18].

Как отмечалось, наказанию за оскорбление подвергались представители всех слоев населения Халхи. Так, «если хан оскорбит своего младшего, то взять с него девяток: восемь лошадей и одного верблюда. Если младший нойон оскорбит своего старшего, взять с него три девятка во главе с тремя [верблюдами]» [XVI-12].

Клевета. Наиболее суровое наказание   —  смертная казнь с конфискацией имущества  —  грозило человеку, поссорившему двух нойонов, оклеветав их [1-57; V-4; XVI-71a]. Тому, кто оклевещет тушимэла, для того, чтобы оправдать себя, полагалось заплатить штраф в один девяток и верблюда [1-60]. Если простолюдины оклеветали друг друга перед нойоном, с них следовало взять три девятка и одного верблюда [Ш-7].

Таким образом, видно, что клевета считалась тяжким преступлением и виновный довольно строго наказывался.

Имущественные преступления. Наиболее часто упоминаемым в памятнике и, должно быть, широко распространенным имущественным преступлением была кража. Смертной казни подвергались участники групповой кражи, в первую очередь главарь и зачинщик преступления.

Основным объектом кражи являлся скот   —  главное богатство кочевника-скотовода. За похищение жеребца или верблюда взимался штраф в десять девятков. За кражу кормящей верблюдицы   —  двенадцать девятков [XVI-34]. Тому, кто только прокрадется в стадо, надлежало выплатить штраф в шесть девятков [VIII-8]. Наказанию подвергался и тот, кто не препятствовал, видя, как угоняют скот, причем этот человек также был обязан заплатить за угнанный скот [XIII-3]. То есть он рассматривался как сообщник преступника.

Несколько статей называют размер штрафа за кражу определенных вещей: капкана, силков для ловли птиц, уздечки, седла и т. д. В соответствующей статье «Великого закона 1620 г.», например, перечислено 82 предмета от золотых и серебряных изделий до кнута и молотка, видимо, имевших наибольшее распространение в быту монголов. Величина штрафа за кражу того или иного предмета зависела от его распространенности и ценности в жизни человека. Самый большой штраф   —  десять девятков  —  полагался за кражу доспехов. Наименьший штраф  —  одна лошадь  —  брался за кражу иглы, волосяной веревки, ковша и т.п. [XVI-48].

Характерно, что наказание за воровство могло зависеть не от занимаемой должности виновного, а от его пола. «Если шигэчин, полководцы, знаменосцы, трубачи, тайши, дарханы, хорчин, птичники, шабинары или телохранители совершат кражу, то наказание для всех одно: женщина штрафуется десятью девятками, мужчина   —  восемью» [XVI-59]. [95]

Ответственность за сокрытие вора несли представители всех без исключения слоев населения Халхи. Если таковым оказывался нойон, его полагалось задержать, если мелкий чиновник —   его лишали должности [I-77]. За содействие в поимке вора назначалось вознаграждение: человек, схвативший вора, мог взять овцу.

Чрезвычайно важным, на наш взгляд, следует считать появление в законах статьи следующего содержания: «Девушку, бездетную женщину и раба [отныне] наказывать за воровство» [XVI-64]. Видимо, раньше эти категории лиц не были наказуемы. Составление приведенной статьи свидетельствует об определенной эволюции правотворчества монголов вслед за развитием представлений об индивидуальной собственности.

Мошенничество. За обманное присвоение звания элчи, пользование подводами и довольствием полагался штраф  —  три девятка [XVI-33].

Поджог. В условиях степной жизни монголов пожар был страшным бедствием, поэтому статьи, касающиеся поджога, определяют виновному суровое наказание. Виновник пожара должен был заплатить за сгоревшее и штраф в пяток. Причем штраф брал тот, кто видел человека, поджигающего что-либо [I-56; XVI-72].

Из приведенных примеров ясно, что уголовное право халхасцев в начале XVII в. носило чисто конкретный, казуальный характер. В нем практически нет обобщений, что придает законам некоторую примитивность. Однако, как увидим дальше, многие их статьи послужили основой для более поздних законодательств.

§ 5. Административное право

В данном параграфе мы коснемся норм права, регулировавших организацию и деятельность органов государственного управления. Особенность отношений, регулируемых административным правом, состоит в том, что одним из их участников является государственный орган или должностное лицо, обладающее властными полномочиями [Теория, 1987, с. 403 — 404].

В исследуемом памятнике статьи, которые можно отнести к административному праву, касаются в основном организации сбора налогов, функционирования уртонной почтово-ямской службы и вопросов определения мест кочевок.

Эффективное действие уртонной службы на обширной территории Халхи имело огромное значение. Поэтому для большинства аратов обеспечение ее всем необходимым было одной из основных повинностей. Предоставление подвод и довольствия проезжающим через уртоны зачастую превращалось для аратов в непосильное бремя. Законодатели вынуждены были предусмотреть наказания за многочисленные случаи срыва поставок, в то же [96] время строго определив права путешествующих на пользование подводами и продовольствием. Так, нойону полагалось две подводы и двойное довольствие. Если же он брал больше указанного, то должен был отдать в качестве штрафа лошадь [III-11]. А за отказ предоставить нойону довольствие взимался штраф в три девятка [I-21; XVI-62]. Также две подводы и двойное довольствие предоставлялось тойну [XV-5]. Приглашенный лама получал с сопровождающим его элчи три подводы. Приглашенный банди  —  две подводы и одно довольствие в сутки. Причем обедом кормить банди не следовало [IV-5, 6]. Табунангу полагалось двойное довольствие и одна подвода [III-14; XV-9]. Непредоставление необходимого каралось штрафом в один девяток [I-29], а по «Великому закону 1620 г.»   —  в один пяток [XVI-84]. Элчи, кроме следующих по трем делам, полуденной еды не получали; в противном случае в качестве штрафа брался лук [III-12; XV-7]. Наказание за срыв поставок подвод для элчи зависело от того, с каким поручением и по какому делу тот двигался. Если простолюдин прекращал поставку подвод и довольствия по трем делам, то ему грозила конфискация имущества, в других случаях забиралась только лошадь [XVI-3]. Вообще для элчи, следующих по трем делам, законом предусматривался ряд привилегий. Их запрещалось задерживать, им предоставляли подводы «чиновные дарханы Семи хошунов, начиная с хонджин и гуши» [XVI-2].

Монашествующие, в принципе, были освобождены от уртонной повинности. Они должны были предоставлять кормовые на сутки и две подводы лишь проезжающим нойонам. Если же элчи брал подводу у монашествующих, он штрафовался алданги [XIV-3].

Материалы законов свидетельствуют, что правовые нормы, регулировавшие деятельность уртонной службы в Халхе, были в первую очередь направлены, как и в соседнем Китае, на обеспечение ее эффективности и экономичности [Кычанов, 1986, с. 237 — 238].

Жизненно важной сферой деятельности монгольской администрации являлось определение мест кочевок и решение возникавших спорных вопросов. Выше уже говорилось, что самовольно менять место кочевки запрещалось. Если нойоны, имеющие отоки на левом и правом крыле Халхи, переменят место кочевья, с них бралось пятьдесят лошадей и пять верблюдов; с откочевавших табунангов бралось три девятка [XVI-5].

Примечательно, что участие в возвращении самовольно отделившегося отока должны были принимать два хошунных элчи, то есть состоящих на государственной службе. Каждому элчи надлежало предоставить двух лошадей. За нарушение закона полагался штраф  —  пять верблюдов и пятьдесят лошадей [III-1]. Судя по размеру штрафа, он взимался либо со всего хошуна, либо с его главы, видимо, в пользу государственной казны. [97]

Располагаясь кочевьем на новом месте, необходимо было быть осмотрительным, чтобы не занять чужую территорию. В противном случае нарушителю грозил штраф в три девятка, который, впрочем, смягчался до одной лошади в случае, если чужая территория была занята по незнанию, непреднамеренно [I-11; XVI-47]. Законом оберегалось право собственности на источник воды. «Если [кто] поссорится, оспаривая [источник] воды, занятый другим, [взять] одну лошадь» [I-80].

§ 6. Военное право

Известно, что монгольское войско в XVII в. в основном сохранило традиционную систему формирования, сложившуюся еще в начале XIII в. Оно также состояло из десятков, сотен, тысяч и десятков тысяч.

Видимо, для поддержания высокой боеспособности войск в Халхе регулярно проводились военные сборы. Опоздавший на них больше чем на трое суток подвергался штрафу в виде доспехов и оседланной лошади. Наказывался и вовсе не явившийся [V-2].

Составители «Закона Шести хошунов» настаивали на том, чтобы в случае необходимости в военных действиях принимали участие представители всех хошунов. В случае неявки в полном составе глава хошуна наказывался крупным штрафом в десять верблюдов [I-48].

Приведенные примеры, казалось бы, свидетельствуют о фактическом существовании обшехалхаского войска под единым командованием. Однако нельзя забывать, что речь идет о периоде раздробленности, и наличие такого войска было нереально.

Исторические факты свидетельствуют о том, что в военных действиях в начале XVII в. принимали участие только отдельные нойоны. Так было в халхо-ойратском конфликте 1617 — 1628 гг., так было в борьбе с маньчжурскими завоевателями. Кроме мобилизованных аратов в военных действиях участвовали личные дружины князей, нечто вроде кадровых военных. Но такие дружины, или охранная стража, как называет их Б. Я. Владимирцов, существовали только у наиболее сильных князей [Владимирцов, 1934, с. 163].

Ряд статей законов определяет правила поведения во время сражения. Строго наказывалось дезертирство: «Если человек ханского происхождения во время сражения сбежит, взять [с него] тысячу лошадей, сто верблюдов и сто панцирей. Если сбежит борджигин  —   наказание такое же. Если сбежит табунанг или шигэчин  —  наказание такое же. Если сбежит простолюдин с панцирем, взять у него панцирь и четыре лошади. Если без панциря  —  взять две лошади» [XVI-6]. [98]

Запрещалось убивать пленного врага. Нарушивший запрет лишался одного верблюда [I-35].

Спасший во время сражения человека ханского происхождения объявлялся дарханом. А бросившему хана грозила смертная казнь с конфискацией имущества [XVI-7].

Как и в традиционном китайском праве, статьи «Восемнадцати степных законов», которые можно отнести к сфере военного права, в основном касаются административной стороны организации военного дела. Однако, в отличие от китайских кодексов, исследуемый памятник не содержит материалов о военной организации, о принципах мобилизации халхаского населения.

Рассмотрев основные нормы монгольского права, зафиксированные в «Восемнадцати степных законах», можно сделать попытку определить место исследуемого памятника в истории правотворчества монголов.

2. Преемственность в монгольском средневековом праве

Сравнивая содержание «Восемнадцати степных законов» с последующими монгольскими законодательствами, а именно с «Великим уложением 1640 г.» и сборником «Халха Джирум», можно заметить в них такие общие черты, как закрепление господствующего положения нойонов Халхи, усиление эксплуатации, укрепление позиций ламаизма. Естественно, что законодатели по-разному решали эти вопросы. Тем не менее, при сравнении материалов законодательств довольно четко просматривается их преемственность.

Наибольшим сходством в содержании статей, в отражении системы наказаний и в целом в проведении основной мысли законов отличаются исследуемый сборник и «Великое уложение 1640 г.».

Рассмотрим это на конкретных примерах, сравнивая тексты обоих законодательств.

Кроме уже отмеченных общих черт обращает на себя внимание текстуальное совпадение многих статей памятников. Так, буквально совпадают статья 7 «Великого закона 1620 г.» и статья 15 «Великого уложения 1640 г.» [XVI-7; ИЦ, с. 15].

Одинаково формулируются статья 31 «Великого закона 1620 г.» и статья 121 «Их цааз»: «Если кто ударит женщину и она выкинет ребенка, то [с виновного] взять столько девятков, сколько месяцев было ребенку» [XVI-31; ИЦ, с. 24].

Примером буквального совпадения служат статья 66 «Закона Шести хошунов» и статья 9 Указа Галдан-хана, входящего в состав «Великого уложения 1640 г.». Они определяют возможность [99] наказания в случае чьей-либо неявки в суд после трехкратного уведомления. Неявившийся подвергался штрафу независимо от того, прав он или виноват по делу, рассматриваемому судом [I-66; ИЦ, с. 30].

Среди составителей «Великого уложения» было немало лиц, участвовавших в принятии какого-либо из «Восемнадцати степных законов». Участниками монголо-ойратского съезда 1640 г. были Дзасакту-хан Субудай, Тушэту-хан Гомбодорджи, Эрдэни-хунтайджи, Далай-хунтайджи, Дайчин-хунтайджи и другие. Поэтому естественно, что авторам «Их цааз» были известны ранние законодательства. Об этом же говорят случаи отсылки к ним в некоторых статьях «Великого уложения 1640 г.». Так, при определении наказания за отказ в производстве у себя обыска следовало «поступить по положению» [ИЦ, с. 26]. Надо думать, что имелось в виду постановление «Закона Шести хошунов» второй половины XVI в., называющее в данном случае штраф  —  андза [1-74].

В статье 98 «Их цааз» говорится: «Кто по злому умыслу пустит пожар, с тем поступить по Великому уложению» [ИЦ, с. 22]. Из известных нам законодательств два имеют название «Великое». Это «Великий закон 1639 года» и «Великий закон 1620 г.». Именно в последнем находим статью, определяющую наказание поджигателю [XVI-72].

За убийство человека по «Их цааз» следовало взять «согласно Великому уложению тысячу овец» [ИЦ, с. 14]. Однако «Великий закон 1620 г.» определял за убийство другой штраф. Не исключено, что составители «Их цааз» ссылались в данном случае на «Великий закон 1639 года», текст которого не сохранился.

Эти факты свидетельствуют о том, что некоторые из более ранних законов действовали в Халхе вплоть до 40-х гг. XVII в. Необходимо учесть, что «Их цааз», составленное позже, естественно, внесло ряд поправок в действующее законодательство. Это проявилось, в частности, в том, что некоторые статьи ранних сводов были расширены или уточнены.

Так, получила дальнейшее развитие статья закона «Шести хошунов», определяющая наказание за нанесение удара учителю: «Если кто ударит учителя острием, [взять с того] три девятка». В «Их цааз» соответствующая статья звучит следующим образом: «Если кто побьет [сильно] своего учителя или отца и мать, то взять [с него] три девятка; за средние побои взять два девятка; за незначительные  —  один девяток» [I-39; ИЦ, с. 18].

Составители «Великого уложения 1640 г.» сочли необходимым дополнить статью «Великого закона 1620 г.»: «Перед родным дедом по матери внук в воровстве не виновен», которая оставалась неизменной со времени составления «Закона Шести хошунов» во второй половине XVI в. В ее новой редакции говорится: «Долги внука родителям матери не взыскиваются. Если внук украдет [100] что-либо у родителей своей матери, то он не подвергается штрафу, но обязан уплатить [стоимость украденного]» [XVI-63; ИЦ, с. 29].

В ряде случаев «Великим уложением 1640 г.» изменялся прежде существовавший размер штрафа за определенные преступления. Например, за вырывание волос у женщины по «Великому закону 1620 г.» полагался штраф в три девятка, а по Уложению 1640 г.  —  один девяток [XVI-46; ИЦ, с. 24]. Также одним девятком в «Их цааз», в отличие от закона 1620 г., штрафовался тот, кто, выдавая себя за посланца, обманным путем получал подводу и довольствие [XVI-33; ИЦ, с. 17].

Приведенные примеры свидетельствуют о тенденции монгольского права к смягчению меры наказания. Связано это в первую очередь с изменением материального положения халхаского населения. О сокращении количества скота, бывшего в распоряжении аратов, говорил Б. Я. Владимирцов [Владимирцов, 1934, с. 169]. Это мнение поддерживает и С. Д. Дылыков, справедливо считая, что «в связи с резким ухудшением экономического положения Монголии ко времени созыва съезда (1640 г.  —  А. Н.) и обнищанием народных масс князьям... было ясно, что за нарушение крепостными аратами тех или иных статей уложения из их имущества почти нечего было брать» [ИЦ, с. 37].

Приведенные выше, а также некоторые другие факты, отмеченные в комментариях к переводу текста законов, на наш взгляд, достаточно веско подтверждают идею о том, что законодательства конца XVI — первой трети XVII в. явились непосредственными источниками для составления более поздних, в частности, «Великого уложения 1640 г.». [101]

Заключение

Научное источниковедение рассматривает источник как историческое явление, возникшее в определенных условиях, вне их не мыслимое и отражающее эти условия. Этим определяется одна из основных задач источниковедения  —  «раскрытие первостепенного значения связи между содержанием источника и условиями его возникновения» [Медушевская, 1977, с. 51].

С этой точки зрения монгольские письменные памятники конца XVI — начала XVII в. представляют собой уникальное явление, в первую очередь обусловленное исключительностью периода монгольской истории, создавшего их.

Среди этих памятников особое место принадлежит юридическим документам, являющимся свидетельствами исторической реальности своего времени. Как отмечал Л. С. Мамут, «содержание и объем права, обладателем которого становится человек (или коллектив), обусловлены особенностями той исторической общности, в рамках которой живет и действует человек (коллектив)» [Мамут, 1967, с. 7].

Таким образом, юридические памятники, хотя и не содержат сведений о конкретных исторических событиях, лишены налета авторской субъективности, присущей летописям и другим материалам.

Сборник «Восемнадцать степных законов», содержащий законодательства, принятые халхаскими князьями в период с конца XVI в. до 1639 г., занимает видное место среди прочих юридических памятников. Время его составления ознаменовалось рядом крупных событий во внешней и внутриполитической жизни Халхи.

Внутриполитическую ситуацию в Халхе в конце XVI — начале XVII в. определяла борьба законного обладателя власти Дзасакту-хана за сохранение своих прав с противником центральной власти Тушэту-ханом. Как отмечает Т. Д. Скрынникова, «развитие и усложнение этого конфликта (впоследствии вышедшего за рамки Халхи.  —  А. Н.) привели к потере Халхой самостоятельности в 1691 г.» [Скрынникова, 19866, с. 27]. [102]

Исключительное значение для дальнейшей судьбы Халхи, да и всей Монголии, имело введение единой религии  —  ламаизма. Необходимо подчеркнуть, что ламаизм в Северной Монголии был явлением, «экспортированным и искусно внедренным в народ действиями монахов-миссионеров и преследующих свои интересы крупных халхаских феодалов» [Пурбуев, 1984, с. 47].

Материалы сборника законов свидетельствуют о том, что первое двадцатилетие XVII в. было отмечено бурным распространением желтой веры в Халхе. Именно с этого времени ламаизм стал действительно господствующей религией.

Завоевав прочные позиции и получив поддержку со стороны законодателей в начале XVII столетия, ламаизм далее смог развернуть борьбу с шаманизмом, что нашло отражение в более позднем кодексе  —  «Великом уложении 1640 г.» [ИЦ, с. 26 — 29].

К важнейшим внешнеполитическим событиям, на фоне которых составлялись «Восемнадцать степных законов», следует отнести маньчжурскую агрессию против Южной Монголии. При этом необходимо отметить, что «Великое уложение 1640 г.» принималось уже в условиях присоединения княжеств Южной Монголии к маньчжурской империи и реально существовавшей военной угрозы для Северной Монголии. Это обстоятельство, на наш взгляд, нельзя упускать из виду при анализе основной идеи «Восемнадцати степных законов». Оно сыграло огромную, если не определяющую, роль в проведении политики халхаского нойонства.

Здесь требуется отметить, что одностороннее изучение взаимодействия права и политики сводится к раскрытию только зависимости права от государства. При этом «упускается из вида значение права для налаженной государственной деятельности, его влияние на функционирование политической власти» [Явич, 1985, с. 15].

В связи с этим необходимо учесть, что «Восемнадцать степных законов» не только явились правовыми документами, но и носили характер крупного политического акта. Анализ материалов памятника именно с этой точки зрения позволяет сформулировать основную идею законодательств, пополнить и уточнить имеющиеся знания о положении дел в Северной Монголии в начале XVII в.

Как уже говорилось, во второй половине XVI  —  первой трети XVII в. вся Халха имела свое строго определенное название, объединявшее все ее районы, несмотря на раздробленность и постоянную междоусобную борьбу.

Этот факт, бесспорно, свидетельствует о том, что крупнейшие халхаские князья сознавали свое государственное единство, косвенным подтверждением чему является раскрытая в работе система административно-территориального деления и управления Халхой. Она, как видим, была единой для владений всех халхаских князей. [103]

О том, что халхаские князья сознавали свое государственное единство, свидетельствуют также статьи законов, в которых упоминается о предоставлении ссуд одному из хошунов или же поставках хошунов в государственную казну. Показательны также и статьи, предусматривающие возможность, в случае необходимости, объединения усилий всех хошунов для той или иной цели. Это могла быть совместная поимка беглеца, совместные военные действия и т. д.

Как свидетельствуют материалы памятника, в конце XVI  —  первой трети XVII в. наиболее влиятельные нойоны Халхи восемнадцать раз собирались на съезды для совместного решения тех или иных вопросов, в том числе и принятия законов.

Съезды собирались довольно регулярно. По всей видимости, они решали не только вопросы законодательства, но и другие неотложные дела. «На съездах этих решались вопросы войны и мира, всякие общие дела; устраивались собрания князей и просто ради празднеств и забав»,  —   отмечал Б. Я. Владимирцов [Владимирцов, 1934, с. 177]. День и место проведения съезда объявлялись заранее специальными гонцами в кочевьях его участников.

Представляется неточным мнение X. Пэрлээ о том, что «хотя день и место проведения съезда определялись заранее, повестка дня предварительно не была известна» [ВСЗ, с. 8]. Вряд ли столь серьезные законы, нередко затрагивающие интересы всей Халхи, могли быть приняты без предварительного обсуждения и подготовки. Поэтому участники съездов, по крайней мере тех, о которых говорится в исследуемом памятнике, знали, что они собираются не только «ради празднеств и забав», но и для совместной работы. Возможно, что наиболее влиятельные и деятельные князья привозили на съезд свой проект будущего законодательства. Принятие же того или иного уложения проходило в форме обсуждения каждой статьи всеми участниками съезда. Но решающее слово было всегда за одним из них. Не случайно при перечислении участвовавших в принятии закона обязательно указывается, кто стоял во главе этой процедуры: «...во главе с Хундулэн Цухэр-нойоном» или «... во главе с Тушэту-ханом».

Съезды длились, видимо, не один день и являлись заметным событием в политической жизни Халхи, собирая значительное количество людей. Посещение съездов рассматривалось как выполнение нойонами своих обязанностей и считалось строго обязательным.

Решения съезда или собрания объявлялись их участниками в своих кочевьях. Иногда для этого устанавливалась точная дата, т. е. заранее определялась дата вступления того или другого закона в силу. Выполнение решений съезда считалось обязательным для всех категорий населения. Наказание за нарушение закона несли представители всех слоев общества. [104]

Проведение съездов в конце XVI  —   первой трети XVII в. служит вполне достоверным свидетельством тому, что, несмотря на раздробленность Халхи, в ней не прекращалась общая государственная деятельность крупнейших нойонов.

Сейчас трудно сказать, кому именно принадлежала инициатива созыва съездов, кто рассылал гонцов, объявляющих дату и место сбора. Учитывая, что мы имеем дело со съездами, завершившимися принятием законодательств, можно предположить, что инициаторами проведения таких встреч были лица, возглавлявшие их составление.

Большинство описываемых съездов проходили с участием князей восточного крыла Халхи и на территории владений Тушэту-хана. В то же время, как справедливо заметила Т. Д. Скрынникова, съездам с участием представителей западного крыла удалось принять законы, которые носят более общий, можно сказать, «всехалхаский» характер, в то время как законы, выработанные в основном деятелями восточного крыла, посвящались частным вопросам [Скрынникова, 19866, с. 208].

Для решения спешных дел проводились собрания. На них обсуждались вопросы, касающиеся того или иного района Халхи.

Как свидетельствуют материалы «Восемнадцати степных законов», халхаские нойоны должны были также принимать участие в военных сборах. Видимо, это были своеобразные смотры военных сил того или иного района. За опоздание или отсутствие на сборах полагалось наказание.

За междоусобные ссоры лица ханского происхождения несли, как отмечается в законах, более тяжкое наказание, чем другие представители халхаского общества.

Как видно, законодатели призывали крупных нойонов к совместной общегосударственной деятельности, будучи в то же. время вынужденными пресекать их междоусобные конфликты.

В издаваемом памятнике большое внимание уделяется мерам по обеспечению эффективного функционирования уртонной (ямской) службы, получившей, как известно, широкое распространение в Халхе. Эта система достаточно хорошо освещена в работах многих авторов. В них справедливо подчеркивается, что уртонная служба предназначалась не только для перевозки грузов, но была и почтовой службой, и службой оповещения и связи, особенно экстренной [История МНР, 1983, с. 139, 174]. При этом нельзя забывать, что уртонная служба практически связывала различные районы Северной Монголии в единое целое.

Таким образом, вопреки общепризнанному мнению о существовании глубокой необратимой раздробленности Халхи в начале XVII в., «Восемнадцать степных законов» представляют ее не как расползающееся аморфное образование, состоящее из аймаков и ханств, а как единое государство. [105]

Однако, учитывая бесспорные свидетельства наличия значительного числа самостоятельных владений в Северной Монголии, случаи междоусобных ссор и даже военных конфликтов между нойонами, приходится говорить не о создании единого халхаского государства, а лишь о попытке преодоления раздробленности.

Материалы законов говорят о появлении и активизации в Халхе деятелей, думающих о необходимости ликвидации разобщенности, которая длилась более двухсот лет, и об укреплении единства. Более полно такие устремления отразились через несколько лет в «Великом уложении 1640 г.», главная цель которого, как отмечал И. Я. Златкин, заключалась в том, «чтобы на базе объединенных Халхи и Джунгарии создать своеобразную конфедерацию ханств и княжеств, связанных общими классовыми интересами их феодальных правителей» [Златкин, 1983, с. 176]. Такой вывод был сделан на основе материалов «Великого уложения», явившегося итогом законодательной деятельности монголо-ойратского съезда 1640 г.

Таким же образом, анализируя материалы законов, принятых на съездах князей в конце XVI   —  первой трети XVII в., можно прийти к заключению, что их основной идеей была подготовка халхаских князей к возможному объединению.

В связи с этим представляется уместным провести определенную параллель между процессами, протекавшими в указанное время в Джунгарии и Халхе. Стержнем данных процессов была политика преодоления раздробленности, диктовавшаяся как внешними, так и внутренними причинами. В Джунгарии она привела к созданию в 1635 г. Джунгарского ханства, а в Халхе эта политика провалилась вследствие более сильной оппозиции центральной власти, маньчжурского вторжения и последующего захвата Халха-Монголии.

Таков главный исторический вывод из материалов «Восемнадцати степных законов».

Исследование памятника позволило также сделать некоторые заключения относительно правотворчества монголов. Сравнивая «Восемнадцать степных законов» с последующими юридическими документами, мы пришли к выводу о существовании преемственности в монгольском праве. На конкретных примерах было показано, что «Великое уложение 1640 г.» явилось развитием действовавших ранее письменных законодательных актов конца XVI  —  первой трети XVII в.

Таким образом, есть все основания считать решенным давний вопрос о существовании письменных источников «Великого уложения 1640 г.».

Имеющаяся возможность проследить монгольское право в развитии на основе известных памятников  —  Ясы Чингисхана, «Восемнадцати степных законов», «Великого уложения 1640 г.» и [106] сборника «Халха Джирум»  —   позволяет в определенной мере говорить о его самостоятельности. В то время как для всей семьи дальневосточного права, по заключению Е. И. Кычанова, старое китайское право, в частности танское, явилось материнским [Кычанов, 1986, с. 247], монгольское право стало продуктом специфических социально-экономических условий средневековой Монголии, приобретя тем самым особую ценность для изучения монгольского общества.

Не менее важным итогом исследования «Восемнадцати степных законов» следует считать решение вопроса о различии двух форм штрафа  —   алданги и андза. Как отмечалось, у специалистов по истории монгольского права до сих пор нет единого мнения о критериях, по которым назначалось то или другое наказание.

Проанализировав материалы нашего памятника, мы пришли к выводу, что алданги  —   форма штрафа в основном за должностные преступления, андза же в большинстве случаев налагалась за уголовные преступления. Для наглядности приведем таблицу.

Таблица 2.

Размер алданги, в отличие от андзы, всегда указывался законодателями. Случаи количественного выражения андзы свидетельствуют о том, что существовал, видимо, какой-то общепризнанный, стандартный ее размер. К сожалению, материал, которым мы располагаем, не дает возможности конкретизировать размер андзы.

Настоящая работа, являющаяся первой попыткой комплексного анализа сравнительно недавно обнаруженного памятника халха-монгольского средневекового права «Восемнадцать степных законов», ни в коей мере не претендует на исчерпывающую [107] полноту. Ясно, что обширный материал памятника требует дальнейшего детального изучения с тем, чтобы он занял свое место среди других, уже хорошо известных источников по истории и социально-экономическому устройству Монголии в период позднего средневековья.