Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 января 1901.

Эмир Абдуррахман и его преемник.

В западной Европе привыкли издавна считать Среднюю Азию важнейшею ареною скрытой или явной борьбы между двумя мировыми державами — Россиею и Англиею. Стихийное расширение русского владычества заставляло англичан бояться за Индию и служило для них постоянным предметом тревоги. Британские государственные люди смотрели на поступательное движение России в средне-азиатрких областях как на нечто незаконное, и сами русские дипломаты долго разделяли как будто эту точку зрения; оттого с нашей стороны установилась практика односторонних оправданий и обязательств перед Англиею, тогда как последняя действовала свободно, без всяких стеснений, ничем и ни пред кем не отвечая за свои систематические захваты и насилия. Это отсутствие равноправности между обеими державами, косвенно признаваемое нашей дипломатиею при князе Горчакове и его непосредственных преемниках, привело к целому ряду двусмысленных соглашений, которые, повидимому, давали лондонскому кабинету право контроля над русскою средне-азиатскою политикою; от нас требовали отчета в наших действиях и намерениях, тогда как никому не приходило в голову обращаться с подобными запросами к Англии. Отсюда возникала опасность столкновений, одинаково нежелательных для обеих сторон. Опасность достигла своего апогея в половине восьмидесятых годов, когда едва не разгорелась война после знаменитой пограничной битвы с афганцами при Кушке; это был переходный критический момент в наших отношениях с британскою империею. Мало-по-малу англичане примирились с мыслью, что рядом с британскими интересами и стремлениями существуют русские интересы и стремления, с которыми надо по неволе вступать в компромиссы; в то же время укоренилось мнение, что нашими средне-азиатскими делами и предприятиями заправляет, будто бы, не дипломатия, а военное ведомство. Отголосок такого взгляда могут усмотреть иностранцы и в том обстоятельстве, что на заграничные известия об Афганистане откликнулся прежде всего специальный военный орган, — хотя в данном случае это было и естественно, ибо речь шла именно о военных приготовлениях, входящих всецело в круг компетенции «Русского Инвалида». Как бы то ни было, спорные средне-азиатские вопросы потеряли с течением времени свою остроту, и представляется уже мало вероятным, чтобы [402] из-за них нарушен был мир между великими европейскими нациями.

Скончавшийся эмир Абдурахман был как бы живым воплощением англо-русской распри, и с его смертью завершается целая эпоха волнений и конфликтов. Личная судьба этого энергического деятеля весьма интересна. В начале шестидесятых годов сделался афганским эмиром Шир-Али, младший сын Дост-Магомета, в ущерб старшему — Афзулу, отцу Абдурахмана; последний, будучи еще юношею, принял видное участие в возникших по этому поводу междоусобиях и затем вел самостоятельную борьбу против сына Шир-Али, Якуб-хана. Побежденный своим даровитым противником в 1867 году, Абдурахман удалился сначала в Бухару, потом в Самарканд, где поселился окончательно под надзором и покровительством русских властей; ему назначена была от правительства крупная денежная пенсия (по 25 тысяч рублей в год), которую он исправно получал в продолжение одиннадцати лет. Чем вызывалась эта щедрость нашего государственного казначейства относительно афганского претендента — нам неизвестно; ему платили вероятно только как знатному иностранцу, не возлагая на него никаких обязательств, и ничто не помешало ему впоследствии стать верным вассалом Англии. Когда англичане задумали свергнуть преемника Шир-Али, Якуб-хана, они отнеслись сочувственно к попытке Абдурахмана захватить власть, и в 1880 году он был утвержден в звании эмира; несколько лет еще он употребил на подавление многочисленных врагов и соперников, с которыми расправлялся чрезвычайно круто. С 1883 года ему выплачивалась ежегодная субсидия в размере 120 тысяч фунтов стерлингов, и с тех пор он неизменно оставался послушным орудием местной британской политики; во всех позднейших столкновениях и переговорах между Англиею и Россиею в Средней Азии он или играл пассивную роль, предоставляя действовать за себя англичанам, или выступал в качестве благородного свидетеля или усердного исполнителя. В делах внутренних он отличался достоинствами хорошего азиатского деспота — стремлением к справедливости и заботою о твердом внешнем порядке; с наибольшим вниманием следил он за развитием и усовершенствованием военных сил, которые организованы им в виде постоянной регулярной армии из двадцати полков, при деятельной помощи англичан. Абдурахман управлял страною самовластно, не доверял советникам и сановникам, был своим собственным министром во всех отраслях администрации и страдал от чрезмерного количества труда, [403] которое уменьшилось только в последние годы, со времени привлечения к обязанностям заместителя и помощника эмира старшего сына его, Хабибуллы. Назначенный высшим контролером и распорядителем государственных финансов, Хабибулла получил в 1897 году еще другое, более оригинальное назначение: ему было поручено быть «верховным апелляционным судом», т. е. разрешать все судебные дела в последней инстанции. Начало единства и полноты единоличной власти проведено в Афганистане с безусловною последовательностью; суд не отделяется от администрации, закон заменяется личным усмотрением, и авторитет властвующих лиц ничем не ограничен. Это тяжелое господство произвола, невыносимое с культурной европейской точки зрения, соответствует, однако, патриархальным условиям афганского быта; оно умеряется традиционными обычаями и внутренним самоуправлением отдельных племен и общин, имеющих свои родовые советы и своих старейшин. В важных случаях созываются народные или представительные собрания, «дурбары», без которых не обходится ни перемена правителя, ни решение вопросов о войне и мире. Абдурахман старался заранее упрочить положение своего наследника посредством родственных связей, для чего доставил ему семь жен из самых влиятельных, фамилий страны. Умирая, он созвал своих приближенных и предложил им высказаться об избрании преемника; все единодушно указали на Хабибуллу, который уже восьмой год с успехом исполняет высшие правительственные должности в государстве. Эмир передал тогда сыну свой меч, как символ власти, и большой свиток рукописей и документов; он умер 3 октября, или, вернее, о кончине его было объявлено «дурбару» в этот день, после того как мирный переход власти был уже вполне обеспечен. В действительности, как предполагают, Абдурахман скончался двумя днями раньше. Новый эмир Хабибулла (имя это значит: «любимый Богом») еще сравнительно молод; ему всего около тридцати лет, но он обладает уже достаточною опытностью, и англичане имеют полное основание рассчитывать на его благоразумие и послушание. Он вырос почти исключительно в атмосфере британского политического влияния и не может иметь даже тех поползновений к самостоятельности, которые иногда замечались у Абдурахмана. Афганский эмир, состоящий на жалованье английского правительства, незаметно переходит в число зависимых владетелей, подчиненных британской короне, и его обширная страна все теснее примыкает к англо-индийской империи, делаясь постепенно ее обязательною принадлежностью. Фактическое включение Афганистана в круг английского владычества есть только вопрос времени, и [404] мы нисколько не претендуем за это на англичан: чужие успехи не возбуждают в нас ни зависти, ни вражды.

Впрочем, говорить о внешних успехах Англии довольно трудно в настоящее время; с разных сторон обрушиваются на нее чувствительные невзгоды, и почти вся европейская печать настроена к ней враждебно. Сами англичане не щадят своего правительства и неустанно разоблачают его слабости и ошибки. Война в южной Африке не прекращается и не ослабевает; прокламация лорда Китченера, требовавшая добровольного подчинения боэров не позже 15 сентября, оказалась пустою похвальбою; расстреливание пленных, как мятежников, придает военным действиям возмутительный характер, тем более, что до сих пор захваченные в плен англичане отпускались боэрами на волю, без всяких репрессалий. В «лагерях сосредоточения» согнаны десятки тысяч боэров, преимущественно женщин и детей, подвергаясь всевозможным страданиям и лишениям; смертность увеличивается в ужасающей прогрессии: в июле умерло в этих лагерях 1 124 детей, в августе — 1 545, в сентябре — 1 964. Правдивые отчеты мисс Гобгоуз, изучавшей положение дел на месте, взволновали общественную совесть и ничем не могли быть отпровергнуты. Привычка к неограниченной гласности в самых щекотливых вопросах дает по крайней мере возможность облегчать душу хорошим людям, выступающим сторонниками человечности среди англичан, и патриотические газеты, преданные министерству, уделяют у себя место резким отзывам и разоблачениям противников. Голос протеста не заглушается в Англии, так как общие интересы государства всегда ставятся там выше интересов данного правительства или отдельной партии. Правительства меняются, а государство остается; замалчивать погрешности и злоупотребления министров не принято в Англии, ибо это значило бы, по мнению англичан, нарушать свой долг относительно отечества и короны. Епископ герфордский, в письме, напечатанном в «Times», заявляет, что сведения о смертности в лагерях сосредоточения «приводят к суровому осуждению правительства за неспособность и бессилие устроить что-нибудь лучшее». «Неужели, — спрашивает епископ, — нельзя придумать другую систему распределения туземных семейств? Разве невозможно было разместить женщин с детьми между благонадежными жителями Капской колонии и Наталя? Или мы доведены до того, что неспособны уже положить конец этому ужасному нагромождению детских трупов?». Патриоты, равнодушные к человеческим бедствиям, ссылаются, по [405] обыкновению, на неотвратимые требования и условия войны. Страна опустошена, большинство ферм сожжено, скот забран для продовольствия армии, и ни о каком хозяйстве не может быть и речи в обширных районах Трансвааля и Оранжевой республики; что же было бы с женщинами и детьми, еслибы они оставлены были в уцелевших фермах на произвол судьбы? Они погибли бы в одну неделю за отсутствием пищи, как уверяет один из корреспондентов, и во всяком случае положение их было бы несравненно хуже, чем теперь. В течение шести месяцев британское правительство истратило около 480 тысяч фунтов стерлингов (более четырех миллионов рублей) на содержание боэрских женщин и детей, снабжая их врачами, кормилицами и школами. Вдвое меньше израсходовано за два года в пользу более многочисленной массы английских беглецов и их семейств. Обвинители и защитники правительства высказываются с одинаковою свободою, и в результате является стремление смягчить последствия принятых мер, если уже нельзя отречься от них сразу.

Нынешнее английское министерство далеко не стоит на высоте своих сложных задач; номинальный глава его ослабел с годами и перестал руководить британскою политикою, уступив на деле первенствующую роль министру колоний, бесцеремонному и настойчивому Чемберлену. Лорд Сольсбери, некогда остроумный и смелый деятель, с трудом подчинявшийся авторитету Биконсфильда, пассивно идет теперь вслед за Чемберленом, повторяя его узкие политические правила и идеи, проникнутые бездушным фарисейством. Культурное обаяние Англии подвергается сомнению; ее репутация, как дальновидной и рассчетливой державы, свободной от слепых увлечений, — видимо теряет почву; ее слава и могущество умаляются, благодаря нравственному ничтожеству кабинета. Разнородное по своему внутреннему составу, лишенное положительной программы, непопулярное в народе и парламенте, министерство держится лишь отсутствием сплоченной и сильной оппозиции; оно заметно поддается также закулисным придворным влияниям, которым обыкновенно нет места в чисто-парламентском самостоятельном правительстве. Этими закулисными влияниями объяснялись, между прочим, некоторые новейшие назначения, — например выбор генерала Буллера на пост командующего одним из трех главных корпусов, образующих в совокупности британскую регулярную армию. Буллер настолько прославился своими постыдными неудачами в южно-африканской войне, что вновь выдвигать его на видную должность корпусного командира было более чем странно; говорят, что военный министр Бродрик и главнокомандующий лорд Робертс сделали эту уступку [406] королю Эдуарду, который почему-то одобряет Буллера; за него стоят и военно-аристократические кружки. Печать — не оппозиционная, а консервативная — тотчас же подняла шум и откровенно напомнила о печальных опытах Буллера при Колензо и Спионскопе, получивших в свое время весьма резкую оценку в оффициальных депешах лорда Робертса. «Times» первый начал кампанию, указав на важный общественный интерес, не допускающий назначения, которое явно не соответствует способностям и качествам данного лица. Правительство очутилось в затруднительном положении, так как оно ничем не могло оправдать сделанный шаг; но сам Буллер помог своему начальству поправить дело: он произнес на публичном военном банкете длинную речь, в которой отвечал своим противникам и специально газете «Times» в тоне совершенно невероятного самохвальства, с упоминаниями о каких-то секретных телеграфных приказах, оставленных им без исполнения, и т. п. Буллер прямо заявил озадаченным слушателям, что в Англии нет более подходящего и способного кандидата на пост корпусного командира, чем он, Буллер, и что он предлагает редакции «Times» назвать другое такое лицо, если оно существует; он утверждал, далее, что никто не сравнится с ним по храбрости и мужеству, и что наибольшую неустрашимость он доказывал именно своими отступлениями, когда у него в кармане были депеши, предписывавшие жертвовать тысячами людей для удержания занятой позиции. Нападки газет на его личность он объясняет существованием заговора, о котором ему сообщил еще в ноябре прошлого года некий таинственный международный шпион, советовавший ему тогда же выйти в отставку, для избежания неприятных разоблачений; заговор подтвердился тем, что различные газеты напали на него в один и тот же день (вслед за обнародованием приказа об его новом назначении). Речь Буллера, напечатанная целиком в газетах, свидетельствует о некотором умственном расстройстве, и правительству пришлось немедленно уволить его от службы, под предлогом нарушения военной дисциплины. Только благодаря вмешательству независимой и ничем не стесненной печати предупреждены были практические последствия ошибки, в которую впало министерство, назначив на видную ответственную должность человека ненормального. Свобода общественного мнения в Англии является вернейшею гарантиею против слабостей и недочетов правительственного механизма, который нигде в мире не обладает свойствами непогрешимости и всеведения; поэтому можно думать, что, вопреки своим неудачным министрам, английская нация [407] выйдет из современного политического кризиса без серьезного ущерба для своего будущего.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 11. 1901

© текст - ??. 1901
© сетевая версия - Strori. 2021
© OCR - Strori. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1901