СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

МИРЗА САЛИМБЕК

ИСТОРИЯ САЛИМА

ТАРИХ-И САЛИМИ

СЛОВО О РАДОСТИ БЛАГОРОДНОЙ БУХАРЫ ПОСЛЕ ОЖЕСТОЧЕНИЯ

В 1335 г. х., [1917 г.] в конце года змеи и начала года лошади произошли [страшные] события для населения благородной Бухары и Маверауннахра и даже вилайатов Туркестана и Ферганы. И все из-за поднятой войны русскими людьми, называемыми большевиками, то есть [152] мужиков, которые являлись рабочими и ремесленниками из разных областей России. Они вели тяжелую, трудную работу, полную страданий, бедную жизнь. В русском государстве живущих хуже них не было. Подобных бедных не было даже ни в одном государстве Европы и Китае.

Был 1332 г. х, [1914 г.], год зайца. Государство великой славы Россия, начиная с эпохи царствования Александра Николаевича, стало завоевывать области Туркестана и Ферганы. Это продолжалось и в эпоху его сына Александра Александровича и сына последнего Николая Александровича. При последнем [упомянутые области] полностью были подчинены [России]. По воле и желанию Аллаха, из областей Маверауннахра [она] захватила вилайаты Ура-типпа, Джиззах и вилайат Самарканда, который был самым лучшим, с приятною водою и воздухом, и считался даже блеском лица земли /137а/ вместе с подчиненной ему [территорией] до вилайата Катта-Курган и сделала их зависимым от государства России.

В то время благородная Бухара и Маверауннахр подчинялись повелителю верующих его величеству благородному могущественному правителю, прибежищу халифата, эмиру всех мусульман, эмиру Саййиду Музаффар-хану, сыну Саййида эмира Насруллы, от силы могучего меча которого лев и барс разбегались по углам. Благодаря шахиншахской доблести зимою 1280 г. х. [1863-64] он с помощью многочисленного войска и громящих [вражеские] войска, губящих души пушек вырвал из рук мятежников и с гневом захватил вилайаты Дехнау, Хисар, Куляб, Бальджуан, Дарваз — вплоть до Шугнана. На местах он оставил [отряды] борцов за веру в ислам, самоотверженных слуг, и с триумфом прибыл в царскую резиденцию. Дважды он захватил вилайаты Ферганы и, из любезности и славы, те края передал государю тех мест Худайар-хану и вернулся [в Бухару]. [153] К этому времени христианские войска стали приезжать в вилайаты Туркестана. Считая долгом правоверных борьбу против иноверии, улемы дали заключение согласно законам шариата. Покровитель религии, государь, /137б/ посоветовавшись с видными военачальниками, изъявил свое желание пойти на соглашение с сильным врагом, что соответствовало стиху Корана «Ведь согласие — лучше» ²⁷⁴ . Он отправил посла и заключил перемирие. Но по божественному предопределению верх одержала борьба за веру, и улемы, собравшись, усилили невиданные агитации и пропаганду. Покровитель веры волей-неволей с многочисленным войском и бесчисленными сторонниками борьбы за веру, по желанию последних, выступил в поход и дошел до берега реки Сайхун, которую обычно называют Сырдарьей. В местности Сассиг-куль ²⁷⁵ он разбил шатры и палатки. Простояв несколько дней и не достигнув цели, он повернул оттуда обратно и прибыл в Самарканд. Командующий войсками христиан, генерал Черняев, набравшись смелости, переправился через реку Сырдарью и появился у города Джиззах. В крепости этого вилайата находились несколько тысяч бухарских нукеров как авангард. Из военачальников государя царства Маверауннахра здесь были Мухаммад Йакуб-бий ²⁷⁶ кошбеги, который был слугой и воспитанником [эмира], Искандар ²⁷⁷, афганский генерал, и несколько других лиц. Правителем того вилайата был тогда прибежите власти Аллайар-бек диванбеги, мангыт. Он предпринял несколько мужественных атак против христианских войск. Но сколько они ни старались, судьба предопределила победу христиан. /138а/ Аллайар-бек бий [диванбеги, генерал Искандар] и несколько военачальников вместе с авангардом войск были убиты в бою. Лишь немногим вместе с Йакуб-бием кошбеги удалось бежать и прибыть к своему государю в [154] Самарканд. Христианский генерал Черняев, не довольствуясь захватом вилайата Джиззах, вместе со своим войском выступил из Джиззаха и, пройдя через Илан-отти ²⁷⁸, встретился с бухарским войском возле [селения] Сайбуйи, Янги-курганского [вилайата] и завязал сильное сражение. Бухарское войско потерпело поражение. В местности Хишт-кофрук между Самаркандом и Сайбуйи произошло второе сражение, и [бухарское войско], не достигнув цели, ушло обратно в Самарканд. Его величество, повелитель верующих эмир Саййид Музаффар, чувствуя, что все старания напрасны, и что это предопределено [богом], назначил правителем Самарканда прибежище власти Шир-Али инака, который был из числа его купленных за золото слуг, а сам вернулся в благородную Бухару. Уповая на всевышнего Аллаха, он стал размышлять о том, как быть с христианами. Христианское войско напало на Самарканд и осадило его. Иранцы Самарканда, сардаром которых был Мухаммад Юсуф-бий дадхо, вступил в союз с таджиками Самарканда, и они открыли ворота Самарканда. Христианство без боя и усилий вошло в город. Все старания Шир-Али инака оказать сопротивление никакой пользы не дали. Он сам был убит. /138б/ Из учащихся медресе Бухары и борцов за веру многие были перебиты. Лишь небольшое количество их бежало и прибыло в Бухару. Генерал христиан Черняев, пробыв в Самарканде несколько дней, привел свое военное снаряжение в порядок и с войском подошел к Катта-Кургану. Захватив последний, он захотел двинуться на Бухару. Его величество эмир Бухары собрал войско и под предводительством Усмана туксабы, Хаджи Туксабы — командира и нескольких других военачальников Бухары, они отправились навстречу русским. В местности Зирабулак, в двух фарсахах от Катта-Кургана, они [155] встретились с христианским войском и мужественно завязали бой. С обеих сторон был много убитых, а раненых нельзя было сосчитать. Русское войско оставило поле боя и повернуло в Катта-Курган, не думая больше наступать против [бухарцев]. Бухарское войско в Зирабулаке задержалось на несколько дней. Доложили его величеству о возможном продвижении в Катта-Курган. Но его величество прибежище халифата, согласно содержанию священного хадиса: «Государственные деятели должны работать с вдохновением» ²⁷⁹, проявил заботу о населении, о вдовах и несчастных жителях высочайшей столицы, и следуя стиху Корана: «Ведь согласие лучше», ибо «Аллах благословляет сторонников перемирия», он исходя из этого, отправил для /139а/ заключения мира нескольких слуг своих и военачальников в Катта-Курган к генералу Кауфману, который вместо генерала Черняева стал командующим армией христиан. [Генерал Черняев] был снят с поста за то, что осмелился двинуться на Бухару. Он был смещен с занимаемой должности еще и по той причине, что, когда Александр Николаевич для наказания [восставших] казахов Туркестана направил войско с генералом Черняевым, последнему было приказано, чтобы он не переходил Сырдарью и не наступал на земли благородной Бухары. И еще причина: при императоре Николае Павловиче ²⁸⁰, отце Александра Николаевича, его величество Саййид-эмир Насрулла, государь Бухары, отправил деда пишущего эти строки, Балтакул-бека чигатай-беги ²⁸¹, послом в Петербург к императору Николаю Павловичу, и тогда было заключено дружественное соглашение. А генерал Черняев после того, как захватил Ташкент, заставил отступить от берега реки Сырдарьи многочисленные войска, прибывшие во главе с его величеством эмиром Саййид Музаффаром. Он же распускал немало клеветы [156] по адресу Бухарского государя и допускал [другие], подобного рода, дерзости.

[Руководствуясь] велениями всевышнего Аллаха, эмир подготовил текст договора и после отхода христиан в Каттакурган послал его к генералу Кауфману. Этот генерал, прочитав /139б/ текст договора, высказался за установление дружественных отношений и поощрял послать посла в Петербург. Его величество Саййид-эмир Музаффар, посовещавшись с генералом Кауфманом, отправил в Петербург к императору России Александру Николаевичу амарат-панаха Абулкасым-бия ²⁸² дадхо, сына Мухаммад Хаким-бия кулл кошбеги вместе с зеницей ока всех мирян Саййид Мир Абдалфаттах ханом турой. Император одобрил первый заключенный договор и выразил уверенность, что он укрепит все условия дружественного соглашения. Саййид Мир Абдалфаттах туру он принял ласково и затем отпустил. Тот благополучно прибыл к отцу.

Начиная с 1. 286 г. х., [1869-70 г.], с императора Александра Николаевича и при его сыне, Александре Александровиче, и сыне последнего Николае Александровиче, продолжались прочные дружественные отношения, и вот уже пятьдесят лет, как между Российским государством и благородной Бухарой от его величества милосердного Саййид-эмира Музаффар-хана и [во время правления] его величества Саййид-эмира Абдулахад-хана, место которых в раю, и в течение времени нынешнего государя, милостивого и справедливого Абдулгазия Саййид-эмира Мухаммада 'Алим Бахадур-хана [дружественные] связи остались крепкими и устойчивыми. Никаких разногласий между двумя государствами не происходило. Он старался все больше укреплять дружбу и /140а/ обеспечить спокойствие людям Аллаха... ²⁸³

Свою столицу [большевики] перенесли в Москву. [157] Тысяча большевиков в 1335 г. х., в месяце тирмах, в году змеи, за десять дней прибыли в Ташкентскую область. В Ташкенте, присоединившихся [к большевикам] солдат-пехотинцев ²⁸⁴ было мало. Местные конные казаки ²⁸⁵, несмотря на свою малочисленность, несколько дней сражались с большевиками и затем волей-неволей сдались. Оставив свою артиллерию, винтовки и другое военное снаряжение [большевикам], они сами ушли в сторону Оренбургской области. [После этого] дела большевиков продвинулись. [В Ташкенте] утвердили губернатором Колесова ²⁸⁶, затем они перешли в Коканд. Явившись в Самарканд, они у местных солдат отобрали пушки, винтовки и другое военное снаряжение и этом успокоились. Состоятельных жителей Ташкента, Коканда и Самарканда с их последователями [большевики] обложили насильно и принудительно [контрибуцией] в сумме нескольких миллионов рублей. При этом они применяли все виды жестокости и насилия. Затем они согласно договоренности, вместе с артиллерией и солдатами через [территорию государства] благородной Бухары направились в сторону Мерва и Красноводска, где приняли предосторожности ²⁸⁷ и подчинили себе [упомянутые области]. Здесь, отобрав [у местных туркмен] оружие, они успокоились.

На станции Каган, расположенной в одном фарсахе от благородной Бухары, в упомянутом году в месяце сафаре, [соответствующем] началу [солнечного] месяца каус ²⁸⁸, /140б/ то есть зимой [большевики] ²⁸⁹, введенныев соблазн джадидами, ждали [удобного] случая, тщетно надеясь на исполнение их лживых обещаний. Его величество Саййид-эмир Мухаммад Алимхан, заметив признаки неприязни среди большевиков, велел прибежищу власти Рахматулла ходже ²⁹⁰ бию, казначею, устроить торжество. Под предлогом торжества были призваны на [158] копкари-таз ²⁹¹ [мужское население] туманов Бухары и Мийанкаля ²⁹², вилайатов Кермине, Зийауддин, Хатырчи и Нур-Ата. Собралось большое количество людей. Им были отведены жилища близких от царского дворца Ситара-и Махаса. [Эмир] ежедневно выдавал им от тридцати до сорока козлов. А сам, поднявшись на крышу дарваза-хане ²⁹³ чарбага, ставил царский шатер и оттуда любовался. Собрались тысячи зрителей. Таким образом прошло пятнадцать дней. Большевики не ушли из Кагана и продолжали находиться там. По окончании торжества, [устроенного] упомянутым казначеем, его отец, вазарат-панах Низамаддин Ходжа-бий кошбеги с высочайшего соизволения также начал празднества. Как и в предшествующие торжества от высочайшего дворца его светлости покойного эмира [Саййид Абдулахад-хана], чье место в раю, до вновь построенного высочайшего дворца того царственного государя на протяжении около пятисот шагов [кошбеги], расстилая под ноги [эмира] пайандаз из камки с тканными на нем благословенными текстами, под ноги государя, опоры справедливости, бросал множество монет из золота. И слуги высокого дворца и присутствующие подбирали столько, сколько каждому выпадало на долю, за что оставались довольным и молились за долгую жизнь и высочайшее царство [эмира]. /147а/ Ежедневно он поочередно приглашал всех слуг-благожелателей далеких и близких и угощал их различными явствами. Каждый день [эмир] выдавал на козлодрание от сорока до ста козлов. Но в эти дни дороговизны и голода цены. были столь [высоки], что за исключением шахского двора у других людей ничего не имелось. Каждого козла покупали за четыреста-пятьсот тенег. Дороговизну и страшный голод того времени я описываю еще и потому, что подобное в летописях никем не упоминается и язык не в силах рассказать это [159] Короче говоря, подобного рода расходы кошбеги делал на протяжении целого месяца празднования. В теченрге празднеств тремстам человекам из слуг высочайшего двора, слуг нукеров [разных] отрядов, людей упомянутого кошбеги и джигитов туманов Мийанкала были пожалованы различные султанские [отличия]. Пишущий эти строки с самого начала этих празднеств находился при высочайшем стремени. Тогда я представил список двадцати двух человек своих людей для производства в благословенные чины высочайшего двора. Моего главного мирзу, иранца Мирзу Мухаммад Шарифа, мирахура [эмир] удостоил чином токсабы; четырех моих джибачиев — чином караул-беги, пятерых мирза-башиев — чином джибачи; остальных [повысил] в чин мирза-баши с вручением им султанского указа и по полному комплекту благословенной верхней почетной одежды, за что все они молились за незыбленность государства. Я тоже удостоился подарка трех наборов верхней одежды из цветастой парчи высшего сорта, куска европейского бархата и куска марли.

С начала празднеств казначея /147б/ и вазарат-панаха прошло уже сорок восемь дней ²⁹⁴, но празднества все еще продолжались. [В день] пятницы губернатор большевиков Колесов прислал его величеству со станции Каган письмо, которое содержало в себе требования из восьми пунктов. Там подчеркивалось, что «если вы эти требования примите, то мы, как прежде, останемся в дружественных отношениях. В противном случае, мы предпримем наступление на Бухару со своим войском и артиллерией. До завтрашнего дня, субботы, пришлите свой ответ, мы ждем вашего ответа» ²⁹⁵. Его величество, прочитав его письмо, послали за всеми сановниками, улемами, военачальниками высокого государства и велели собраться всем в чарбаге Ситара-и Махаса, [160] который был высочайшим пристанищем [эмира]. Здесь [эмир] просил совета как ответить ка письмо [Ф. Колесова]. Все слуги и богомольцы благословили высочайшее государство и, прочитав требования, убедились в том, что все требования большевиков были требованиями и желаниями вышеупомянутых джадидов. В случае принятия [этих условий], не осталось бы и следа от шариата и правительства, управление Бухарой и вся богоспасаемая страна, все довольствия и веселья достались бы джадидам. В случае непринятия [требований], большевики [поверили] бы ложным заверениям джадидов, согласно которым тридцать тысяч джадидов находятся в Бухаре в полной боевой готовности и поднимутся против эмирской власти, откроют ворота и сдадут им [город]. И Колесов, действуя по наущению джадидов, с войском /148а/ и артиллерией движется на город Бухару. Необходимо было на его письмо для первого раза отправить наставительный ответ. И самим [нужно] было сегодня же составить высочайшее благословенное [послание] и отправить ко всем амлакдарам и казиям, чтобы подданные туманов немедленно явились сюда [в Бухару]. Также распространить по всей богоспасаемой стране высочайший указ, чтобы все слуги [предводители] нукеров и борцы за веру прибыли [в Бухару]. Согласно высочайшему милосердному [указу] слуги и чиновники, махрамы и ясаулы разъехались по всем направлениям, чтобы объявить [высочайший указ]. Затем несколько человек слуг-богомольцев, купцов и я зашли в особоый двор и составили черновик ответного письма [Ф. Колесову]. [Письмо] представили перед лучезарными очами [эмира] и согласно высочайшего позволения поехали в город.

В это время совершилось и другое: вазарат-панах Низамаддин-ходжа, кошбеги, устраивая упомянутого [161] масштаба торжества, истратил много казенных денег. [Кроме того], по его ходатайству, триста человек стали виновниками и теперь разрешение всех важных дел находилось в его руках. Его уволили в отставку с поста вазира. На его место был назначен бывший правитель Каршинского вилайата прибежище власти Усман-бий инак, который был человеком преклонного возраста, семидесяти двух лет от роду. Со времени поездки его величества Бухарского эмира в Петербург для изучения русского языка он был самым близким человеком его величества. /148б/ Тогда он сопутствовал [эмиру] и находился при нем. Его возвысили на высокочтимую должность парваначи и пожаловали ему должность вазира всего Бухарского [эмирата]. В тот же день находившийся на службе на станции Каган Мирза Махди-ходжа ²⁹⁶ телеграфировал его величеству: «Согласно требованию главы большевиков Колесова немедленно пошлите ответ на его письмо». Его величество [эмир] написанное вчерне [ответное письмо], представленное пред лучезарными очами слугами-богомольцами отправил в [арк] с прибежищем власти Барат-бекбием дадхо удайчи, чтобы там посовещавшись, написали ответ [Колесову] и послали [в Каган]. Главный казий, раис, я и вазарат-панах Усман-бек-бий парваначи зашли во дворик кошбеги и присели возле телеграфного аппарата. Позвали к телефону Махди-ходжу бия, переговорили и передали ему в ответ: <Восемь требований [Колесова], согласующихся со священным шариатом, мы принимаем». Затем, окончив письмо, мы отослали его с упомянутым [Барат-беком] удайчи к его величеству. Было около полуночи, когда мы разошлись по домам.

Итак, тот черновой экземпляр письма его величество отправил [в Каган] в качестве ответа Колесову. Колесов и большевики в результате агитации и [162] подстрекательства безбожных лгунов-джадидов сразу же со всеми своими содатами и артиллерией /149а/ двинулись на Бухару. Его величество, услышав эту страшную весть, послал за всеми слугами — предводителями войск, слугами-предводителями нукеров и отрядов гвардии мангытов и групп калмыков-огуз. Абдасаттар-бек-бий дадхо, топчи-баши ²⁹⁷, высочайшую артиллерию вывел наружу. Командующим всеми этими слугами [предводителями] регулярных войск и отрядами нукеров эмир назначил вазарат-панах Низамаддина-ходжу бия кош-беги. Затем последовал высочайший приказ о выступлении против внезапно появившегося врага. Множество учащихся медресе и муллы и бесчисленные подданные, все вооруженные ружьями и чем попало, газии — каракалтаки ²⁹⁸ сразу пошли в поход. Они встретились с врагом, не доходя до кишлака Абришим, откуда до Бухары около трех четвертей фарсаха расстояния. Между сторонами поднялось пламя огня войны. Они друг друга открыли ураганный, словно дождь, огонь из пушек и винтовок. Бой длился около двух часов. В это время вражеская пуля настигла амарат-панаха Шамсиддин-бия, офицера регулярных войск, и он умер мученической смертью. За последние пятьдесят-шестьдесят лет бухарское население не видело войны и поэтому, услышав выстрелы из пушек и винтовок, перепугалось. Хотя от пуль газиев ислама погибло множество вражеских [солдат], /149б/ но по воле и желанию Аллаха и сами газии приняли мученическую смерть. [Отряд] Шамсаддин-бия, видя смерть нескольких воинов и артиллеристов, стал отступать. Так все бухарское войско, потерпев поражение, разбежалось по сторонам. Об этом сообщили в Бухару. Все пришли в смятение.

Пишущий эти строки, вместе с прибежищем [163] саййидского достоинства Тура-ходжа судуром поспешно сели на коней и выехали через ворота Кавала, куда направлялись бежавшие [с поля боя] нукеры. Проехали дальше. Навстречу скакал вазарат-панах Низамаддин-ходжа бий, кошбеги. Мы остановили его, стараясь вернуть обратно, но он в сильном испуге сказал, что враг преследует их. Волей-неволей мы проводили его до станции у ворот [Кавала], сняли с лошади и задержали, насильно уговорив подождать до прихода артиллерии. Прошло около часа. Оставив в руках врага две бухарские пушки, начальник артиллерии с третьей пушкой и орудийной прислугой с оставшимися воинами подошел к воротам Кавала. Словно пьяные, никто не соображал, что делать. По милости Аллаха, враг, собравший трофейные пушки, вдруг прекратил наступление. Он повернул обратно и прибыл на станцию Каган. В случае продолжения их действий, случилось бы безобразие. Вдов и несчастных-бедняков настигла бы участь ограбления. Этот огорчительный случай /150а/ заставил бы всех плакать и стонать. Улемы, военачальники и подданные обратились с горячей мольбой к милостивому творцу предотвратить злосчастье и отразить беду.

Ужасное сообщение дошло до его величества, который велел всем предводителям [нукеров] и предводителям регулярных войск укрепить ворота. Кроме упования и надежды [на бога] другого выхода не было. [Эмир] для себя назначил охрану в составе отряда сарбазов и отряда передовых солдат. Слуги высочайшего правительства просили и уговаривали его величество, чтобы он вошел в Бухару и расположился в высочайшем Арке. Но возле его величества днем и ночью находился главный правитель канцелярии джадидов Хаджи Зикрия ²⁹⁹, которого [эмир] возвел в чин туксабы, оказывая ему [164] внимание и подарил кошелек с золотом. Он был другом и собеседником [его величества] и знал все тайны государя. Все до мелочей он доносил джадидам и осведомлял их. Слуги высочайшего двора, опасаясь этого поганого пса, не имели возможности сообщить о нем [и о своих планах] высочайшему господину. И сегодня, когда самоотверженные слуги просили его величество войти в Бухару, развратный и распутный Хаджи Зикрия, узнав об этом, известил его величество о том, что якобы «те, которые обратились к нам, намерены загнать вас в клетку Бухары и выдать в руки большевиков. /150б/ Мой добрый вам совет таков: когда все заснут, после полуночи садитесь в автомобиль и под видом, что едете в Бухару, прямо поезжайте в Каршинский вилайат. Оттуда, переправившись через реку, поезжайте в Афганистан и приведите от афганского эмира войско на помощь, и мы большевиков не допустим к Бухаре. Этим же бухарским солдатам и нукерам мы не доверяем», Так он стал лукавить. Его величество, поверив словам этого неблагодарного предателя, втайне приготовил путевые запасы: деньги и съестные припасы и стал ожидать удобного момента. Когда время было за полночь, подали [эмиру] машину и приготовились в путь. Но один из благодарных служащих, узнав суть дела, сразу же пошел и заявил об этом удайчиям. Те в смущении проснулись и, явившись [к эмиру], узнали о происшедшем. После долгих уговоров его величество заставили отказаться от своего окончательного решения. В четыре часа до призыва к утренней молитве [эмира] ввели в город [Бухару] и разместили в высочайшем Арке. Хитрости и обману предателя Хаджи Зикрии не удалось осуществиться. Целью этого несчастного, неблагодарного человека был верное служение своим джадидам, увезти и [165] предать его величество в их руки. Всевышний бог сохранил государя, защитника веры, от злобы того негодяя /151а/. Проявилось искреннее милосердие благородных людей к положению дехкан и населению благородной Бухары. Благодаря милосердию Аллаха и помощи благородных людей, принятию и услышанию [богом] молений правоверных, его величество повелитель всех мусульман, прибыв в высочайший Арк, вооружил около пятисот человек из находившихся у стремени чиновников, махрамов ³⁰⁰ и есаулов ³⁰¹ пятизарядными заряжающимися с дула винтовками. Затем он пригласил к себе главного казия, а из слуг — Тура-ходжу садра и меня. Присутствовавшие [у эмира], до всего этого шума и триумфа большевиков, готовились заключить перемирие. Слуги и молельщики, придя к решению, отправили на станцию Каган к колесовцам кошбеги Усман бек парваначи, амарат-панаха Барат-бек дадхо удайчи и, из жалости, упомянутого Хаджи Зикрия токсабу. Они с белым флажком мирных намерений прибыли на станцию [Каган], встретились с главою большевиков и предложили заключить мир. Файзулла ходжа, сын бухарского торговца Убайдулла-ходжи ³⁰², которому было восемнадцать лет, сделался деятелем общества джадидов и даже большевиков и распоряжался их расходами. Он был застрельщиком всех интриг. Со стороны большевиков он был единственным оратором и проявил много грубости и жестокости. Ни страха перед всемогущим [Аллахом], ни стыда перед слугами высочайшего двора [у него не было]. /151б/ Он говорил речи, которые нельзя повторить, потому что они были полны бесстыдства.

Короче говоря, [наши представители] остолбенели от изумления. Большевики вместе с тем бесстыдником удалились в другую комнату и совещались. Через час [166] они вышли к слугам высочайшего [двора] и открыто заявили: у нас отрядов множество, поэтому мы выделим по два человека от каждого отряда и вместе с вами направим к его величеству. Перемирие вы завершите там и они возвратятся. Слуги высочайшего двора, преданные и верные [эмиру], уповая на бога, приняли их слова за чистосердечные, и по телефону из Кагана сообщили [в Бухару]: «С нами приедут посланцы-реформисты. Вдоль дороги [торгового] ряда назначьте людей, чтобы на [них] не посягнули». Его величество немедля определил несколько человек из военачальников и чиновников по [торговому] ряду для встречи и сопровождения гостей. Для принятия гостей приготовили двор кошбеги. Все слуги высочайшего двора построились тесной шеренгой и стали ожидать. Трое из слуг правительства [Бухары] прибыли с двадцатью двумя большевиками. Главой их был коварный безбожник Уткин ³⁰³. Все они были полностью вооружены пятизарядными винтовками, некоторые из них револьверами. Они сразу /152а/ с великим торжеством поднялись в высочайший Арк и намеревались прямо войти к его величеству. Слуги высочайшего двора переградили им путь, предложили угощение и отвели во двор кошбеги. Упомянутый Уткин один, вооруженный, вошел к его величеству, где пробыл около четверти часа, и вышел. Его тоже провели во двор кошбеги к его товарищам. Было приготовлено угощение для гостей. Неблагодарный Хаджи Зикрия находился при них, готовый к услугам. [Уткин] в сопровождении Хаджи Зикрии зашел в комнату с телефоном, сказав, что сообщит в Каган о своем [благополучном] прибытии. Что он мог передать? Через час со стороны Регистана снизу под высочайшим Арком послышались винтовочные выстрелы. Тут нам сообщили, что со всех [167] сторон бухарской крепости появилось множество русских. Услышав эту страшную весть, все слуги справедливого двора бросились во все стороны. Возникла суматоха. Сразу же заперли ворота двора кошбеги. Снаружи вокруг [дворца] цепью стали наготове полностью вооруженные солдаты гвардии [эмира], которых называют Терскими ³⁰⁴. У ворот города [за русскими] наблюдали солдаты и нукеры с пушками. К воротам Кавала по общеизвестной дороге на Каган на двух-трех автомобилях приближались многочисленные..., полностью вооруженные большевики. /152б/ По железной дороге прибыл состав с множеством вагонов полных большевиков, пушек и с несколькими пулеметами, все они ожидали [сигнальный] выстрел Уткина и его друзей. На совещании большевиков с джадидами в Кагане упомянутый Уткин был посредником и он прибыл вместе со слугами высочайшего правительства. Он решил: с пятьюдесятью большевиками мы захватим Бухару и станем хозяевами Арка. Поэтому он двадцать два человека привел с собой, а двадцать восемь подготовил заранее. Они были из босяков [Бухары]. По двое, по трое, они, пройдя по глухим улицам, стали в ожидании вокруг Регистана на заранее определенных им местах, дожидаясь винтовочного выстрела [Уткина]. Командой [к открытию огня и действию] была первая пущенная в воздух ракета. Увидя ее и услышав винтовочный выстрел, они должны были начать свое злодейское движение. Однако благодаря истинного защитника правоверных и всемогущего милостивого воля [Аллаха] сводилась к тому, что славный шариат его святейшества пророка, [да будет] на нем мир, не будет растоптан гордыми гяурами. Некий Шамахмуд, сын домуллы, лечащего больных молитвами ³⁰⁵ , стоял на Тахта-пуле у ворот высочайшего Арка. Заметив на Регистане одного русского [168] большевика, он винтовку, которую держал в руках, невольно направил на него. Произошел выстрел, пуля /153а/ настигла того большевика и он упал. Ожидавшие за каждым углом большевики открыли стрельбу. Как только раздались винтовочные выстрелы, все [нукеры] бросились в стороны и начали стрелять по показавшимся большевикам и убивать их. Оставшиеся двадцать восемь большевиков, которые со всех сторон вошли в город, собирались бежать. Но их обнаружили на улицах и в торговых рядах и убили. Перестрелка распространилась и за город, Солдаты и нукеры, стоявшие у ворот Кавала, открыли огонь по находившимся за городом русским. Начали стрелять и в большевиков, прибывших на автомобилях. Оставшиеся в живых из них, не оглядываясь, бежали в сторону станции Каган. Большевики, прибывшие с железнодорожным составом с пушкой и пулеметами, увидев это чрезвычайное происшествие, стали защищаться и открыли огонь из пушки и пулеметов. Предав смерти нескольких мусульман, они отошли назад. На южной стороне чарбага Ширбудун имелась высокая возвышенность. [Большевики] расположились там. На упомянутый холм затащили пушку и пулемет, вырыли окоп ³⁰⁶ и начали стрельбу из пушки. Его величество, прибежище халифата, своих слуг [предводителей] солдат и нукеров, учащихся медресе и подданных, прибывших толпами из туменей, /153б/ расставил группами у ворот города и приказал убивать всех попадавшихся русских подданных и разобрать железнодорожные линии на Самарканд, Чарджуй и дорогу на Бухару. [Эмир] перед всеми прочитал фатиху. За воротами Кавала возник военный лагерь. Начали убивать всех большевиков, где бы их ни встретили: в вагонах, [169] на вокзале, на площади у ворот, а также русских и армян, с давних времен ставших постоянными жителями города и вне его. Улицы в торговых рядах наполнились огромными кучами их трупов.

Погромы и аресты продолжались два дня. Затем военный лагерь довели до чарбага Ширбудун. Большевики с южной стороны Ширбудуна, с вершины упомянутого холма, а бахадуры, газии и их сторонники с [чарбага] Ширбудун занялись перестрелкой. Словно весенний дождь лились пули из пушек и винтовок. Слава богу, благодаря милости и доброте Аллаха ни одна вражеская пуля не дала результата и никого не поразил. Стих: «Хранитель его [Аллах] защитил прекрасно».

Враг был стеснен и оказался в трудном положении и ночью, сняв с холма свою пушку, он отошел в сторону [станции] Каган. Я во время сражения стоял во главе всех предводителей. На третий день я заметил, что от неприятеля на холме не осталось и следа. /154а/ Послал разведку ³⁰⁷ и выяснил отход врага. Принеся благодарность [Аллаху], мы подняли на холм четыре пушки, вырыли окопы лицом к неприятелю и стали ждать необходимого приказа [эмира].

ТЕПЕРЬ СЛУШАЙТЕ О ДВАДЦАТИ ДВУХ БОЛЬШЕВИКАХ, ПРИБЫВШИХ ПОСЛАНЦАМИ И ПОПАВШИХ В ПЛЕН, ОБМАНЩИКАХ

Для мусульман они рыли яму, но сами попали в эту яму. Слово [Аллаха] всевышнего: «И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах лучший из хитрецов». Те двадцать два [реформатора] большевика, опоясавшиеся поясом вражды, чтобы захватить Бухару, с множеством извинений поднялись в высочайший Арк. Главу их Уткина, который по злодейству и [гадкости] не имел равного, считали одним из отважных большевиков. Когда [170] он, вооруженный, зашел в [приемную] его величества, главный казий, раис, я и слуги высочайшего двора, чуть не потеряли сознание. Истинный хранитель [Аллах] защитил здоровье государя ислама. Пробыв около четверти часа [на приеме], он вышел. Его с большими почестями провели во двор кошбеги и к его друзьям. Там имелся телефон, по которому он на армянском языке сообщил в Каган: «Прибыв сюда, мы сами оказались в положении побежденных» ³⁰⁸. Еще не успев осуществить свои порочные намерения, они, по милости Аллаха /154б/, оказались похороненными. Со стороны его милостивого величества последовало воззвание, призывающее схватить неверующих большевиков. Ворота двора кошбеги сразу же закрыли. [Большевики] удивленно спросили о причине закрытия ворот. Служащие [эмира] ответили: «Вы являетесь уважаемыми гостями его величества. Внизу [под Арком] без высочайшего соизволения происходит восстание подданных. Как бы они не одержали верх и, ворвавшись [в Арк], не проявили к вам свое неуважение. Исходя из этого, мы заперли ворота, если вы намерены покинуть эту комнату и укрыться в другой. Лучше было бы вам свое оружие сдать нам. После признания победы народа в полночь, надев на вас чалмы и халаты, мы выбросили бы ваше оружие на улицу и дали бы вам проводника, который доставил бы вас вместе с оружием [вашим] в Каган. Они с радостью одобрили эти советы и собирались было сдать свое оружие и винтовки, [если бы не] неблагодарный Хаджи Зикрия, который подмигнув глазом, намекнул им не сдавать оружия. [Чиновникам и нукерам] дали знак, чтобы их подняли в балахану. Большевики не сдали своего оружия и поднялись на балахану. Волей-неволей им там поднесли кушанье. Несколько человек из слуг опоры справедливости /155а/ зашли к [большевикам] и в [171] теплых словах, с извинениями, их с балаханы опустили вниз и сказали, что отсюда ход в высочайшую канцелярию, завели в каменный подвал ³⁰⁹. Несмотря на все теплые слова, трое из [большевиков] выскочили и успели залезть на крышу. Они вели перестрелку до полуночи и убили двух воинов высочайшего [двора], а двух или трех ранили. Воины высочайшего двора тоже, в свою очередь, двух обратили в бегство, а третьего схватили и, отобрав у него оружие, бросили в каменный подвал. На протяжении всей ночи ни у кого не было покоя. Двери упомянутого подвала не удалось закрыть. Все, которые стояли при каждом [большевике], выскочили наружу. Большое количество солдат окружило этот подвал. Все они с оружием в руках стояли наготове. Способ закрыть вход в упомянутый подвал придумали такой: при помощи веревок на вход натянули большие ковры, размером десять на двадцать газов и завладели входом. Таким образом, настелив друг на друга несколько ковров, поверх их набросали земли и крепко закрыли вход. Изнутри [большевики] начали стрелять. [Нукеры] просверлив потолок подвала над ними, спустили туда, смешав с землею, около трехсот бурдюков воды. Притащили и вылили [туда же около десяти пудов «царской водки» ³¹⁰. /155б/ Прошло девять дней. Все полагали, что они под землею и [холодной] водой померли, от кислоты разложились. Через девять дней подняли ковры и вытащили их поганые трупы. Трое из [большевиков] были еще живы. Одного ударили [прикладом] винтовки и убили. Другие оказались [тяжело] раненными. Их пристрелили и отправили в ад. Гадкие трупы их вынесли и выбросили за ворота [города].

В тот же день, когда большевиков завели в каменный подвал, его величеству стало известно предательство и злонамеренность Хаджи Зикрия туксабы, [172] носителя золотого пояса, подлого и неблагодарного. Согласно приказу [его величества] его в высочайшем Арке мечом разрубили на куски. Так он получил по заслугам за свою неблагодарность и подлость и получил возмездие.

Теперь вернемся к упомянутому сражению.

Итак, на третий день [военных действий], в среду, втащили пушки на холм Ширбудун и все стали следить за неприятелем. Рассматривали через бинокль. Никакого следа противника не оказалось. С возгласом «Мы надеемся на тебя, Алий Аллаха!» открыли огонь по дороге на Каган, проходящей близ холма, и заняли дорогу. Все солдаты, нукеры и газии, пешие и конные, направились [по этой дороге] и дошли до местности Абришим, где в первый день [военных действий] был убит амарат-пащх Шамсаддин бий /156а/ и были оставлены пушки, и откуда отступили назад. Мы прибыли на это место, разместились до предвечернего намаза и установили вокруг наблюдение. Со стороны врага никакого действия не предпринималось. После заката солнца, мы забрали свои пушки и вместе с войском прибыли в Бухару. Пушки вкатили в город и установили у ворот. При них находились солдаты. Ночь провели спокойно. В четверг опять взяли с собой пушки и с солдатами и нукермаи взошли на [холм] Ширбудун. Находившиеся здесь авангардные отряды мы сняли, а большую часть подданных, прибывших из туманов, назначили для разрушения железнодорожной линии. Затем направились в Каган.

Когда мы прошли через кишлак Абришим и приблизились к Старому Кагану, откуда до станицы было около четверти фарсанга, неприятель, взобравшись со своей пушкой и пулеметом на холм, открыл непрерывный огонь. С нашей стороны артиллеристы государства тоже открыли огонь из пушек. С обеих сторон было [173] произведено сорок-пятьдесят выстрелов из пушек. Прибежище власти, хаджи Абдасаттар-бек бий дадхо топчи-баши с двумя пушками, солдатами и нукерами на северной стороне Кагана занял дорогу в Каган и стал стрелять из пушек по станции. Прибежище власти Хаджи-кулбек бий, предводитель Кубанского ³¹¹ отряда, на южной стороне Кагана по другой дороге предпринял наступление на станцию [Каган] и открыл огонь из пушек. /156б/ Неприятель растерялся и покинул холм Старого Кагана, отступая на станцию [Каган]. Организовав здесь военную позицию, [неприятель] открыл стрельбу из пушек и пулеметов. Но, хотя снаряды сыпались градом, они пролетали над нами и по милости Аллаха ни в кого не попадали. А летящие с трех сторон города наши снаряды производили серьезные беспорядки у большевиков. Они в тревоге открыли огонь из пушек. Перестрелка из пушек и пулеметов продолжалась до предвечернего намаза. Затем опять мы забрали свои пушки и вместе с главным казием и раис-садром начали отходить в город [Бухару]. Возле [чарбага] Ширбудун нас насилу догнал Мирза Ахмад-бек караул-беги бекча у станции Амира-бад ³¹², расположенной на дороге в Карши, и вручил главному казию три письма, сказав: «Большевики с самого начала военных действий задержали всех, кто ехал со стороны вилайата Карши: сановников и махрамов, возвращавшихся по выполнении порученных им дел, направлявшихся [в Бухару] от каждого кургана докладчиков, Бальджуанского казия Муллу Абдалхаким Саулат Кази, сборщиков заката Нижнего и Верхнего [дворов], схватывали всех и имеющихся при них вещи отбирали. В числе них арестовали и меня. От сегоднящего вашего сражения большевики пришли в полный беспорядок. Русские, которые с давних пор проживают в Кагане, собрались, пришли к Колесову /157а/ и посоветовали [174] ему заключить мир. Их совет был принят. Хайдар Ходжа и Введенский ³¹³были уполномочены на ведение мирных переговоров, они и вручили мне эти письма и направили [сюда, сказав]: «Получи ответ и скорей доставь нам, чтобы мы затем пошли к его величеству и заключили мир». Я заметил, что одно из писем было его величеству, другое — главному казию, третье — на имя купцов. Мы все три письма отправили сначала к его величеству, а вслед за ним поднялись в [Арк]. Его величество, оказав милость, пригласил к себе главного казия, садр-и раиса, меня и прибежища власти Абдуррауф-бия ³¹⁴ карван-баши и любезно [сказал]: «Как мы ответим на эти письма?» Карван-баши ответил: «Наше ответное письмо я бы изложил так: «Вот уже более пятидесяти лет, как мы с Российским государством заключили договор о дружбе и до сего времени нами он не был нарушен. Вы поступили так, что волей-неволей мы для самозащиты оказали вам сопротивление. Если вы хотите заключить мир опять на прежних основах, то будем укреплять узы дружественных отношений». Его величество одобрил слова [Абдуррауфа] и счел целесообразным так написать [ответное] письмо. Я встал со своего места и спросил [эмира]: «Такой ответ с извинением для нас обида. В чем мы зависим от большевиков, чтобы у них просить извинения?». Его величество ради здесь присутствующих /157б/ ничего мне не ответил, так как главный казий и раис тоже были единогласными со словами караван-баши. Мы вышли [из приемной эмира] и зашли в удайчи-хана, которая с самого начала военных действий была местом ежедневного пребывания до десяти часов вечера упомянутых трех-четырех человек. Исходя из сказанного, караван-баши, составил ответное письмо. Оно было скреплено печатями главного [175] казия и раиса и отправлено к вазарат-панаху Усман-бек бию парваначи, чтобы и он скрепил его своей печатью. Упомянутый кошбеги явился к нам и сказал: «Я скреплю своей печатью это письмо, но не советую посылать письма, потому что на такие письма нет надобности отвечать». Одобрив его слова, я. придя, ответное письмо задержал. Все мы разошлись по своим домам. На следующий день, мы, как обычно, взяв пушки, вместе с солдатами и нукерами, находившимися у [чарбага] Ширбудун и муллами — сторонниками священной войны, а также многочисленными подданными, положившись на [милость] Аллаха, направились в Каган. Прибежище власти [Абдассаттар-бек бий дадхо] топчи-баши и Хаджикул-бек бий, перекатив пушки с северной стороны на южную сторону станции [Каган], стали стрелять по неприятелю. Мы открыли огонь со стороны Старого Кагана из четырех пушек, окружив врага с трех сторон. Большевики увидели, что дело удалилось от примирения. Целый день они, пробравшись на нашу сторону Кагана, ни на минуту не переставая, вели огонь из имевшихся у них пушек и пулеметов. Пушечные снаряды и [пули] пулеметов и винтовок падали на нас градом и пролетали над нами. Мы тоже, не переставая, вели огонь из /158а/ пушек. У Хаджикул-бек бия снаряды для пушек кончились, и он присоединился к нам. Он находился возле пушек. Вдруг ему в живот попала и вышла сбоку пуля пулемета. Он упал с лошади. Двух-трех артиллеристов также настигнули пули пулемета и [тяжело] ранили. Так мы до часа предвечернего намаза вели бой, а потом увезли пушки обратно в город [Бухару]. Тюркские шейхи говорят: «Йау тилини йау билмас» — «Враг не знает языка своего врага», что соответствовало поступкам большевиков. Вечером они собрали свои пожитки, в полночь погрузились в вагоны и уехали в [176] сторону Куюк-Мазара и Кызыл-типпа. Они покинули станцию Каган. Из девяносто двух упомянутых арестованных они вывели и растреляли шестерых мулл и нескольких других лиц, а остальных оставили [в Кагане] в заключении. На следующий день, в воскресенье, мы побывали [в Арке], а затем, как обычно, забрали пушки и собирались направиться в Каган. Тут от Хайдар-ходжи и Введенского получили известие о бегстве и отступлении большевиков и джадидов.

Хайдар-ходжа был одним из сыновей Исмаил-ходжи, бухарского богача. Он с малых лет ушел служить к русским. И вот уже тридцать-сорок лет как живет в Кагане. Он поступил на службу к консулам, находившимся в Бухарском эмирате. Несколько лет тому назад он ушел от них, стал заниматься купечеством /158б/ и сблизился с высочайшим двором.

Введенский был русским. Он работал заместителем прежнего консула. Хорошо знал язык фарси. Когда русский император был низложен и [государственные] дела перешли в руки большевиков, ушел и консул. Введенский позднее ушел с работы и считал себя одним из служащих высочайшей канцелярии.

Вышеупомянутые лица сообщили нам [о положении у большевиков].

Его величество, эмир всех правоверных, вознес благодарность Аллаху за его заботу. Для охраны имущества жителей станции Каган он выделил шесть предводителей с отрядами и одну сотню кубанских солдат и приказали им пойти [на станцию Каган] и стать там для охраны. Еще до того, как они выехали [из Бухары], стоявшие лагерем в [чарбаге] Ширбудун воины и нукеры поспешили [на станцию Каган] и предали смерти большевиков из русских, армян и персов и наполнили улицы их трупами. Вышеупомянутые предводители: [177] прибежище власти Мулла Азадбий инак Бухари, Paxманкул-бий дадхо, Аманулла-бек бий катаган, Назрулла-бек бий мангыт, Аллайар-бек-бий калмак, Абдалкадыр-бек бий инак Бухари, Шахмардан-кулбек бий инак, сын хисарского кошбеги вместе со своими отрядами прибыли и занялись наведением порядка и мерами обороны Кагана.

В борьбе за веру участвовали и двести афганцев благородной Бухары, которые жили в нищете и работали чернорабочими и наемными рабочими. /159а/ [Его величество] дал им коней, ружья и самые лучшие пятизарядные и заряжающиеся с дула винтовки. Одну сотню их в сопровождении прибежище власти Абдасаттар-бек бия дадхо, топчи-баши, и Джахангир-бек бия инака, которые были из гуламов высочайшей канцелярии, вместе с четырьмя пушками и артиллеристами направили по дороге в Куюк-Мазар за отступавшими большевиками. Поступил высочайший указ, чтобы Хаджи Расул туксаба Каршинский, предводитель сарбазов и борец Мухаммад Мурад туксаба байкенди с двумя пушками [охраняли] дорогу в Каракуль, по которой большевики могли наступать со стороны Чарджуя. Они выступили и уехали выполнять свои обязанности.

Хаджи Расул-кул туксаба был сыном купца и, с малых лет став бачей, слышал ласковое обращение, держал он себя степенно.

Упомянутый Мухаммад Мурад туксаба, [по прозвищу] Мурад лазутчик, был злой человек с широким ртом, и взяточник. Он занимался борьбой и был знаменит этим искусством, всегда участвовал в состязаниях по борьбе и славился. А на улице держал себя так скромно, как не держал себя даже его дед и предки.

Он забрал с собой пушки высочайшего двора, десять [178] сотен сарбазов, одну сотню арабских воинов и прибыл в Каракуль. [Мухаммад Мурад туксаба], властвуя над жителями Каракуля, убивал местных русских на станции Каракуль — владельцев лавок, /159б/ железнодорожных служащих, нищих и непричастных русских вместе с их женами и детьми. Сжег их дома и упомянутую станцию. Затем он, приказывая подданным, стал разрушать железнодорожную линию. Но тут в нескольких вагонах, поездом со стороны Чарджуя, напали большевики вместе с многочисленными туркменами [из племени] текке. Они внезапно взяли [эмирское войско] под обстрел пушек, пулеметов и винтовок и предали смерти множество солдат и подданных, разбили [эмирские] пушки и отошли к селению Якка-тут. О подробностях этого события осведомили его величество. Я получил высочайший приказ его величества: «Поезжайте на станцию Каган и трех предводителей с их отрядами нукеров пошлите в сторону Куюк-мазара и Кызыл-типпа, одного офицера с нукерами оставьте для обороны Кагана. С собой возьмите двух предводителей с их отрядами, туркменских нукеров из вилайата Бурдалик, двух каршинских предводителей, четыре пушки с восемью-десятью афганских газиями и поезжайте в Каракуль, чтобы преградить дорогу неприятелю». Я согласно достойного одобрения высочайшего приказа сразу же выехал на станцию Каган, куда доставил высочайший приказ. Амарат-панахов Шахмардан-кулбий инака, Абдал-кадыр-бий инака и Нарзулла-бек бия вместе с их отрядами я отправил по самаркандской дороге в Куюк-мазар. /160а/ Амарат-панаха Рахманкул-бек бия дадха с его отрядом оставил для защиты станции Каган; амарат-панахов Муллу Азад инака и Аманулла-бек бия привел с собой в город [Бухару]. Затем я взял с собой четрые [179] пушки у [начальника] артиллерии Шахабаддин мирахура, сотника, сорок артиллеристов, тридцать терских солдат, двадцать кубанских солдат, сотника Шахмарданкула караул-беги, Усман-бека ишик-ага-баши, Абдасаттар-бека туксабу — предводителя Каршинского вилайата вместе с его нукерами, двести туркменов из вилайата Бурдалик, восемьдесят афганцев и направился в Каракуль. Когда я был еще в пути, то удостоился чести получить высочайшую грамоту, [где было написано]: «Арестуйте амлакдара Каракуля, свяжите его и отправьте к высочайшему двору».

Был конец года змеи, месяц хут. Мы достигли местности Якка-тут, [которая находится] на полпути в Каракуль, и остановились. Тут мы услышали, что большевики вместе с туркменами [из племени] текке из окрестностей вилайата Чарджуй напали на Каракуль, сожгли всю крепость Каракуль, [перебили] воинов, разграбили сараи и деревни, расположенные по обеим сторонам железнодорожной линии и убили множество подданных, причинив различного рода насилия и притеснения. Восстанавливая разрушенную железнодорожную линию, /160б/ они добрались поездом до Пайкенда, расположенного в одном фарсахе от [села] Якка-тут. Жители Каракуля вместе с женами и детьми, как могли, бежали в глубь песков и в далекие селения, расположенные вдали от [железной дороги].

Несмотря на то, что до нового года оставалось только два-три дня, выпал снег и шел дождь. Поверхность земли замерзла. Стоял суровый холод. Хаджи-Расулкул туксаба и упомянутый Мухаммад Мурад Пахлаван туксаба, оставив свои пушки неприятелю, бежали и прибыли в Якка-тут. Они были здесь и стояли возле меня. Считая нецелесообразным дальнейшее продвижение от Якка-тута, мы оставались там и стали ждать [180] появления врага. Согласно милостивого [веления] его величества начали искать Каракульского амлакдара. Упомянутый Мухаммад Мурад туксаба сказал: «Как мне передали, он со своей женой и детьми ушел вглубь песков Мохон» ³¹⁵. Согласно словам этого злоумышленника я своего человека, Бабабека туксабу, с пятью-шестью моими учениками и нукерами послал на поиски [каракульского амлакдара]. Они проехали в глубь песков целые сутки и прибыли ни с чем. Некий человек подошел и сказал мне: «Упомянутый амлакдар находится в селении Пайкенд. Мурад Пахлаван вас обманул». По его словам я послал человека, он там нашел упомянутого амлакдара и привел. /161а/ Я [амлакдара] в сопровождении проводника послал к высочайшему двору. Прибежище власти Аманулла-бека офицера, прикрепив к нему своих писцов и других людей, по другой дороге послал в Каракуль, чтобы они нашли реестры и другое имущество амлакдара. Упомянутый офицер из-за присутствия большевиков и [туркменов] текке не смог попасть в крепость Каракуль. Но остановившись на северной окраине Каракуля, при обыске во дворе некоего Нияз-Амина обнаружил несколько штук йахданов, китайские ящики, полные товаров и денег, ковров и паласов. Он нанял верблюда и по пустыне отправил [эти вещи] ко мне в Якка-тут, я, выражая преданность, послал их к высочайшему двору. [Аманулла-бек бий] снова произвел обыски, в местности Кара улан во дворе Берди-Амина он нашел десять-двенадцать сундуков, один ящик и два хурджина, все полные товаров, дюжину ватных одеял п одеяльцев и прислал [в мое распоряжение]. Это [имущество] я тоже отправил к высочайшему двору. Сам я ночами не спал, не отдыхал и днем, а заботился о войске, о солдатах. По ночам для чиндаула подобрал [людей] из отрядов солдат и нукеров из [181] туркмен и афганцев и поочередно выставлял чиндаул и присматривал за ними; с каждым обращался вежливо. Я стоял во главе высочайшей артиллерии и вокруг пушек поставил караул из упомянутых нукеров /161б/. Я проявлял и заботу о продуктах, кухне и люцерне [для нужд] войск. Нарбек караулбеги был человеком кошбеги и уполномачивался обеспечивать нас всем необходимым. Ввиду морозной погоды и наготы некоторых нукеров, я доложил высочайшему двору, чтобы прислали четыреста грубых ватных чекменов ³¹⁶. Я их раздал нуждающимся раздетым воинам и нукерам, за что получил благословение в адрес его величества.

К этому времени случилось нечто особенное. Во время борьбы против большевиков Кагана в целях разрушения железнодорожных линий были разосланы люди в стороны вилайатов Карши, Хузар, Шахрисабз, Ширабад, по поводу чего правителям этих вилайатов был послан [соответствующий] высочайший указ. Такой же указ был направлен правителю Чарджуйского вилайата прибежищу власти Мухаммад Юнус-бию афганцу, который был воспитанником его светлости покойного [эмира Абдулахад-хана], чье место в раю. После смерти его светлости покойного [эмира], его величество, убежище халифского достоинства, [Саййид Алимхан] воспитывал его и назначил правителем вилайата Чарджуй. За семь лет [Мухаммад Юнус-бия] от чина бия возвысили до почетного чина диванбеги, который является конечным чином для слуг опоры справедливости двора благо-родной Бухары. Вдобавок к этому его отличили степенью вазирства. При обсуждении большинства мероприятий государства считали необходимым и его присутствие, [посылая ему] благословенную записку. Он стал доверенным человеком в высоком государстве. Ему тоже [182] о разрушении упомянутой [железной] дороги была послана высочайшая грамота. /162а/ Вследствии ли милостивого отношения к нему падишаха или по другому соображению, он к разрушению железной дороги отнесся с пренебрежением. Из мест [проявления] другого его коварства к его величеству поступила жалоба. Как говорится, всякому совершенству есть конец. Вечность присуща только безгрешному всемогущему [Аллаху]. От подобных проступков упомянутого правителя государь пришел в гнев и для снятия с поста [Мухаммад Юнус бия] он уполномочил прибежище власти Барат-бек дадхо удайчи. Вазират-панаху Низамаддин-ходжа бию кошбеги [эмир] приказал разрушить мост через Амударью и разобрать железнодорожную линию на Чарджуй. Высокодостоиного Муллу Мир Кирамаддин судура, чарджуйского казия, [эмир] уполномочил организовать борьбу против большевиков, [ожидаемых] со стороны области Мерва. В распоряжение этого казия дали две пушки, артиллеристов, воинов и нукеров упомянутого вилайата. Согласно высочайшему милостивому [приказу] упомянутые [Низамаддин-ходжа бий] кошбеги и прибежище власти [Барат-бек бий дадхо] выехали к месту назначения в Чарджуй, сняли с поста правителя, а снаряжение и прочее вооружение — пушки и нукеров его передали упомянутому казию [Мулле Мир Кирамиддину]. Но еще до того, как они намеревались разрушить мост через реку, разобрать железную дорогу и привести в порядок хозяйство и имущество упомянутого правителя, большевики со станции Дивана-баг ³¹⁷ Чарджуй[ского вилайата] сразу же предприняли наступление, открыв огонь из пушек и винтовок. Из рук ишан-казия, предводителя отряда /162б/ Чарджуя, они захватили пушки. Было убито множество людей. [183]Упомянутый казий бежал в неизвестном направлении. Разбежались и все нукеры. [Стих]: «Торговцу инжиром — лучше торговать инжиром». В связи с назначением казия командующим войсками мне вспомнился рассказ. Когда какой-то уголок постройки мусаллы ³¹⁸ в Герате был разрушен, гератский государь Бадиаззаман ³¹⁹ велел его отремонтировать. Ловкие мастера, очистив [развалившийся угол здания], обнаружили бычий рог. Он с обеих сторон был заткнут. Рог поднесли государю. Что содержится в роге? По этому поводу всякий высказывал свои догадки. Один человек сказал, что в нем жемчуг, оставшийся от расходов на постройку. Другие говорили, что там драгоценная жемчужина. Так каждый высказал свое предположение. Наконец бычий рог вскрыли. Изнутри выпал сверток бумаги. На бумаге сплошь были написаны слова: «вор-вор» ³²⁰. Все удивились. Государь спросил о тайне этих [слов]. Некоторые сказали, что это дело сумасшедшего. Другая группа людей говорила: «Это — дело шута». Третья группа сказала, что «это письмо — упражнение детей». Государь сказал: «Это дело ни рук безумца, ни шута и ни детей, это — дело разумного человека». В конце-концов пригласили из Индии одного мудреца и показали ему [бумагу]. Ученый мыслитель, как только увидел [написанное], рассмеялся и сказал: «Из-за этого вы позвали меня? /163а/ Это письмо, действительно, полно смысла. То есть каждый поступает по мере своей степени, «вор-вор»: государь — подобно государю, воин — подобно воину, улемы — подобно улему, подданные — подобно подданным. Каждый человек-знаток своей специальности». Возьмем командование армией. Представьте себе: [военное искусство] и казийство, разве они совместимы.

Большевики предприняли наступление прямо на крепость Чарджуя и овладели крепостью и [накопленным] [184] в течение многих лет имуществом и богатством упомянутого правителя. Те, которые находились в крепости, были перебиты. Крепость была сожжена дотла. [Здания] базарной площади и дома всех жителей тоже были преданы пожару. Благоустроенную крепость превратили в развалину. Упомянутые кошбеги и правитель еще до этого происшествия пошли к берегу и не добились цели, [пройдя] немного вверх по реке, на лодках переправились [на другую сторону] и прибыли в Бухару. В то время, когда я направлялся в Якка-тут, то по дороге их встретил и справился о здоровье. После того, как упомянутый правитель был смещен, он вместе с несколькими человеками покинул Чарджуй; свою домашнюю утварь он спрятал в одном из амлаков Чарджуя. Сам [Мухаммад Юнус бий диванбеги], положившись на милость государя, напротив города Наразим ³²¹ переправился через реку [Амударью] и прибыл в Бухару. Давно предопределено, что [стих:] «Разум и богатство родственны», поэтому, [если человек] лишается богатства, уходит и разум. Он направился прямо к /163б/ нашим войскам. По правде говоря, [дело было] нечисто. [Правитель Чарджуя] ехал не обычной дорогой, по каким-то соображениям он ехал вдоль железной дороги и проезжал примерно в двух тысячах шагов от Якка-тута. Случайно той ночью было темно, шел дождь. Мне сообщили: вдоль железной дороги едет множество конных в сторону Бухары. Их преследуют также сто туркменов текке. Услышав эту весть, я немедленно двадцати афганцам и двадцати туркменам из Бурдалыка велел зарядить пушки и поднял на ноги нукеров войска. Они стали готовые [к встрече с врагом]. Тут ушедшие вперед туркмены и афганцы задержали и привели чарджуйского правителя Мухаммад Юнус-бия диванбеги вместе [185] с его восемнадцатью спутниками, в жалком состоянии. Мы их спешили. Безжалостные афганцы, крича: «Он джадид, убью!» — собирались стрелять. Я их остановил. Упомянутого [диванбеги] вместе с его людьми, связав, бросили в сенях. До рассвета их сторожили сами афганцы. Так как кошбеги и удайчи сообщили его величеству, что [Мухаммад Юнус-бий] дал слово большевикам, я не старался вмешиваться в дела афганцев.

Короче говоря, мы нашли его полную денег переметную сумку /164а/ и вместе с деньгами его людей сосчита ли в присутствии предводителя и афганцев. Выяснили, что всего имелось: семьдесят два рубля деньгами, одно большое бриллиантовое кольцо и два золотых [украшения], доставшиеся ему от высочайшего двора, восемьнадцать лошадей. Их посадили на арбу с двумя сопровождающими и я, выражая покорность [его величеству], отправил их ко двору, в убежище справедливости. Как только моя докладная была получена, [эмир] упомянутого правителя с его людьми передал моему сыну, чтобы их отвели в нижний двор и держали под арестом.

Ушедшие в Каюк-Мазар и Кызыл-типпа топчи-баши и предводители [сражались] несколько дней с большевиками, отступавшими от Кагана, и [после долгих] перестрелок из пушек и винтовок губернатор большевиков Колесов прислал письмо ³²²: «Я хочу заключить мир. Мы пошлем письмо, которое свезут в Чарджуй и большевики Чарджуя, Мерва и Ашхабада тоже остановят боевые действия». Это письмо отправили его величеству. Согласно высочайшему приказу люди вазарат-панаха верхнего [кошбеги то письмо] доставили мне. Я через своего человека отправил в Чарджуй. Поступили также еще три-четыре письма, которые я одно за другим со своими проводниками отправлял в Чарджуй. Но истинное положение дел было неизвестно. От людей, [186] уносивших записки, никаких вестей не было. /164б/ Несмотря на то, что в начале письма было слово о мире, находящиеся в Каракуле большевики совместно с туркменами текке, ежедневно устраивали набеги, сяшгали и грабили окрестные селения Каракуля и Пайкенда; отбирали и уносили имущество подданных и бедных.

Однажды из Бухары нам сообщили, что прибудет гость. Двое русских в коляске в сопровождении двух-трех человек из людей кошбеги прибыли в Якка-тут. Я встретил их и, пригласив [к себе] в комнату, справился об их здоровье. Один сказал: «Моя фамилия Гальперин ³²³ . Я являюсь начальником станции Каган. Все эти проявления неуважения к высочайшему двору дело рук большевиков и жителей станции Каган. Мы с давних пор в государстве его величества жили в спокойствии. Я очень смущен. Поэтому нас несколько человек ездили в местность Кызыл-типпа, встретившись с Колесовым; рассказали ему о доброте и помощи государства благородной Бухары и уговорил его заключить мирный договор. Мы отправили несколько писем на имя руководителей большевиков Чарджуя, Мерва и Ашхабада. Теперь я сам поеду в Чарджуй и сообщу [про договоренность] о мире, чтобы они с сего дня больше не посягали [на жизнь] подданных высочайшего государства». С подобными речами они просидели около часа и уехали. Я дал им проводника. Они направились в Чарджуй. /165а/ Через два дня упомянутый начальник [Гальперин] привел с собой двух комиссаров, то есть руководителей большевиков Мерва и Ашхабада. Они остановились у меня в селении Якка-тут. Я принял их; заказал для них обед и чай и беседовал с ними около часа. Во время беседы я рассказал им о прежних взаимоотношениях и дружеских связях [между эмиратом и Россией]. Говорил о [187] грубых злостных поступках туркменов текке, о сожжении имущества несчастных подданных. Один из комиссаров ответил: «Грабежи и поджоги туркмен текке вызваны и поступками ваших подданных. Разве вы не знаете, что прибыв в Каракуль, они увидели своими глазами, что [ваши люди] растерзали сто человек русских подданных — женщин и детей. Если провинились мужчины, то чем виноваты женщины и дети?». Таких упреков он сделал множество. Я ответил: «Недальновидность проявляли вы сами. Вот уже пятьдесят пять лет, как мы с русским государством заключили договор о дружбе и в каждом деле мы постоянно оказывали друг другу помощь и поддержку. День ото дня крепость нашей дружбы все увеличивалась. И тогда у обеих государств имелось военное снаряжение: пушки и винтовки. Мы надеялись, что вы тоже будете держаться подобных /165б/ дружественных [отношений]. Вы поверили неизвестным вам джадидам, отцы и дети которых вели нищенскую жизнь и не касались отношений двух государств. Вы обманулись и уничтожили многолетний дружественный союз». Комиссары одобрили эти мои слова и сказали: «В своих взаимоотношениях государства то воюют, то живут мирно. Ныне мы стоим перед проблемой мира. Впредь мы сделаем все, чтобы укрепить дружбу двух государств». Так они, пробыв около двух часов, выехали в Бухару.

Короче говоря, я двенадцать дней находился вместе с войском в местности Якка-тут. Днем и ночью я наблюдал за высочайшей артиллерией. В полночь я имел честь получить от его величества благословенное высочайшее распоряжение: «Приведите войска с артиллерией в Бухару и распределите их по воротам города, чтобы они наблюдали за ними». Случайно той ночью было очень темно: шел дождь и дороги были грязными. Согласно высочайшей милости, я сразу позвал всех [188] предводителей и сотников, при свете факелов и фонарей приготовили к движению четыре пушки и поставили во главе колонны, войско шло за ними. В предполуденное время мы подъехали /166а/ к воротам города [Бухары]. Здесь же я распределил пушки на пять ворот города. Одного предводителя [с его отрядом] поставил у ворот Каракуль, двух каршинских предводителей — у Каршинских ворот. У ворот Шейх-Джалал [поставил] прибежище власти Амкнулла-бек бия [с его отрядом]; у ворот Намазгах — прибежище власти — Муллу Азад-бий инака, а Муллу Шараф-бия [назначил] к воротам Саллах-хана. Охрану ворот Кавала я поручил туркменам из Бурдалика. Вернувшись [домой], я благословил его величество. По ночам я вместе с несколькими своими людьми наблюдал за городскими воротами. До полуночи объезжал крепость внутри города, затем приходил отдохнуть во дворик возле ворот Кавала. Днем я поднимался в Арк и отдыхал там, [ожидая], что вдруг дадут какое-нибудь поручение.

После поражения большевиков на станции Каган, они об этом сообщили в Ташкент и Самарканд и оттуда по железной дороге в многочисленных вагонах прибыли большевики, которых было больше, чем муравьев и саранчи. [Они напали] на город Зийауддин, убили [многих] подданных, ограбили их ³²⁴. Отсюда через реку [Кара-Дарья] переправились они в Хатырчи. Правитель последнего, вазарат-панах Астанакул-бий кошбеги не сумел оказать им сопротивления, бросил свое имение, домашнюю утварь, принадлежности, добро и бежал вместе с женой и детьми. Они явились в Янгикурган. В течение нескольких дней большевики /166б/ в вилайате Хатырчи чинили различного рода жестокости и насилия: жгли, грабили, убивали попадавшихся подданных и совершали другие беззакония. Отсюда [большевики] перебросились в вилайат [189] Кермине, правителем которого был прибежище власти Саййид-бек бий дадхо, дядя с материнской стороны его величества [Саййид-Алим-хана]. Он не решился принять необходимые меры для борьбы с большевиками и выехал им навстречу. Вследствие этого поступка упомянутого правителя большевики не предприняли боевых действий и ни к чему не притронулись. Они того правителя вместе с его пятъюдесятью-шестьюдесятью приближенными взяли в плен и привели в Кермине.

Правитель Нуратинского вилайата, прибежище власти Аулийа-кул-бек бий диванбеги, узнав о приходе большевиков, взял с собой тамошних нукеров и немедля прибыл в город Кермине. Он собрал здешних жителей и подготовил [к бою] находившиеся здесь две пушки. [Аулийа-кул-бек бий диванбеги], выйдя из упомянутого города в сторону, навел пушки и пулеметы на станцию [Кермине] и открыл огонь. Между обеими сторонами произошло крупное сражение. По воле Аллаха большевики одержали победу. Упомянутый диванбеги, бросив пушки, [отступил]. Погибло множество людей из числа мусульман. С несколькими из [своих] приближенных тот покинул поле боя, переправившись через реку, ушел в сторону Янгикургана. Оттуда вместе с вазарат-панахом кошбеги, правителем Хатырчинского вилайата, прибыл в благородную Бухару.

Итак, большевики, оказывая честь столице его светлости покойного эмира /167а/, чье место в раю, не трон ули было вилайата Кермине. Но из-за неблагоразумного поступка упомянутого [Аулийакул-бей бия], диванбеги, Кермине было брошено под ноги бедствия времени, и множество людей погибло. Полностью были сожжены и разрушены цитадель Кермине и Арк — местожительство правителя. Был разграблен чарбаг Чармгари ³²⁵, где [190]жил в течение двадцати шести лет его светлость [эмир] Абдулахад-хан], чье место в раю. За этот срок царствования его светлости покойного эмира [здесь были собраны] все богатства царской казны: наличные деньги, [драгоценные] вещи, всякое добро и ткани, материи. Из резвых коней забрали сто-двести султанских аргамаков. Богатство казны перевозили на станцию несколько дней. Точно так же разграбили имущество подданных внутри и вне цитадели, произведя различного рода беззакония.

Саййид Мир Мансур-хан тура, дядя его величества, несколько лет пробыл в Московской области и после свержения императора России Николая Александровича возвратился вместе с семьей к своему племяннику. Его величество, проявил милсердие, выделив для него великолепный чарбаг в вилайате Кермине и определил ему жалованье. Безбожные большевики убили этого принца вместе с матерью, женой и детьми. /167б/ Предав пожару большую часть имений, они переправились через реку, в сторону высочайших чарбагов Алчин и Сарым-Султан. И здесь, отобрав кое-что, они утвердились на станции Кермине. Отсюда они нападали на Зийауддинский вилайат и местами доезжали до Кызыл-типпа и Куюк-мазара в направлении благородной Бухары. Сожгли селения, расположенные по обеим сторонам железной дороги, ограбили население и совершали другие беззакония. Подданные, вдовы и бедняки, все пришли в расстройство. С одной стороны, они подверглись насилию и притеснениям врагов и лишились своих пожитков и имущества, с другой стороны, они страдали от дороговизны и неурожая. У них ничего не осталось кроме милости и великодушия нынешнего государя. Для защиты жителей благородной Бухары от местности [191] Куюк-Мазар до Бостан и Хан-Рабат ³²⁶ выставили пушки [змирской] артиллерии и многочисленное войско [во главе] с несколькими прославленными предводителями. Они превратились в вал Шапура: взяли под обстрел пушки железнодорожного состава неприятеля и повредили и уничтожили несколько вагонов врага. Войска, прибывшие из окраинных вилайатов, были поставлены в авангарде на подступах к благородной Бухаре. В Ширбудуне находились два [предводителя] регулярных войск со своими отрядами. Туда же послали еще несколько предводителей с многочисленными нукерами и пушками. Ширбудун /168а/ был крупным военным лагерем. Начиная от окрестностей благородной Бухары, местность от селения Якка-тут до селений Бостан и Хан-рабата находилась под защитой бухарских войск. На юге от Бухары во власти большевиков находились Каракуль, Чарджуй, на севере от Бухары — вилайаты Кермине, Зийауддин и Хатырчи. По этой причине его величество, лозунгом которого было справедливое царствование с упованием на всевышнего бога, ни на минуту не отрываясь от заботы и любви к своим подданным, вручил дело улучшения положения святому всемилостивому творцу и пригласил всех улемов и шейхов в высочайший Арк, в большую пятничную мечеть. Для избавления от зла врагов они велели читать нараспев преславный Коран и благословлять его святейшество пророка, да приветствует его [Аллах]. Отправили к [гробницам] почтеннейших людей благородной Бухары, пожертвования и обеты, и просили у них помощи. По просьбе слуг и богомольцев, эмир ради [защиты] религии [обратился за помощью] к падишаху Афганистана. Он отправил прибежище власти Мирза Бахрам-бия к наместнику [афганского эмира] в Балке, а Мирзу Фарман-кулбия мунши ³²⁷ — в Кабул, к эмиру Хабибулла-хану ³²⁸. [192] Несмотря на это, [его величество] надеялся только на бога, [создателя] восемнадцати тысячи миров и не надеялся на помощь чужих. Поэтому он готовился заключить перемирие с местными врагами. Комиссары, которые /168б/ прибыли из Чарджуя для заключения мирного договора вместе с начальником станции Каган Гальпериным, уехали на станцию Кермине. Они там у губернатора большевиков Колесова выяснили причину всех этих страданий и погромов русских, мужчин и женщин, и разрушения железнодорожной линии. Проводив Колесова, они вернулись на станцию Каган. Тогда его величество, услышав об этом, послал главного казия муллу Бурханаддина, Абдурауф-бия Карванбаши и меня на станцию Каган. Мы, слуги-богомольцы, поехали туда и в доме упомянутого Хайдар ходжи, в присутствии упомянутых двух комиссаров и других русских [граждан], подняли вопрос о мире. Один из упомянутых комиссаров около часа рассказывал о происшедших событиях. Стороны обменялись мнениями. Затем [комиссар] сказал: «Поезжайте в Кермине, там вы подпишите мирное соглашение с нашим главою Домогат [ским]. Мы поедем в Чарджуй и Мерв. О чем бы вы ни договорились при заключении мирного договора, с тем и мы согласны». После этого они нас отпустили. Выехав оттуда, мы прибыли к его величеству и доложили ему обо всем, что мы видели и слышали. Он решил отправить в Кермине посланца. [Его величество] выделил полномоченным послом от высочайшего двора меня, упомянутого Карванбаши /169а/ и Муллу Мир-баба мирахура. Оказав нам внимание, он предоставил нам дело заключения мирного договора.

18 числа, месяца хамаль, 1336 г. х., года лошади, мы попрощались со своими детьми и семьями и сказали им свое завещание, потому что посланцев, прибывших от [193] большевиков, мы убили в высочайшем Арке. Жители Бухары ожидали, что подобная участь постигнет и нас. Некоторые доброжелатели даже изъявили нам свое сочувствие.

Короче говоря, мы с Карванбаши и переводчиком Мир-Баба мирахуром выехали на станцию Каган. Оттуда, забрали с собой прибежище власти Махди Ходжа-бия, Хайдар ходжу и упомянутого Введенского и, сев в коляску, по известной дороге приехали в селение Куюк-Мазар. Здесь мы позавтракали, попасли лошадей и, посовещавшись между собой, [пришли к заключению]: сначала мы поедем на станцию Кызыл-типпа. Если застанем поезд, то оставим там свои арбы и поездом поедем в Кермине. Наши лошади будут находиться в Кызыл-типпа и отдыхать. Договорившись об этом, мы выехали из Куюк-Мазара и прибыли в селение Ваганзи ³²⁹ . От тамошнего амлакдара взяли проводника и, дав ему в руки белые флажки — знак перемирия, пустились в путь. От Ваганзи направились в Кызыл-типпа. /169б/ [По пути] мы заметили, что окрестные селения были сожжены дотла, а их жители — ограблены и бежали в разные стороны. Ни в одном селении мы не обнаружили ни человека, ни животного. Некоторые большие дворы все еще горели. Увидев все это, мы глубоко пожалели и невольно заплакали от подобной участи несчастных людей. Перед закатом солнца мы приехали в Кызыл-типпа и увидели, что [там] стояло несколько рядов поездов, состоявших из, приблизительно, пятисот вагонов. Мы в изумлении стали подходить поближе. Из вагона выскочили многочисленные большевики, словно муравьи и саранча. Они окружили нас. Все они были в золототканных парчовых тюбетейках, в теплых шапках из мерлушки и парчи, раздобытые при ограблении Кермине и Хатырчи. Командующий отрядами Колузаев, ³³⁰ поджигавший и разграбивший Кермине и Хатырчи, [194] увидел наши белые флажки и, выдя из вагона, подошел к нам. Встретивши, он повел нас в вагон, в прямоугольную комнату. Принял нас добродушно и попросил сесть, справился о здоровье. Мы объяснили ему, что едем в Кермине для мирных переговоров. Он сказал: «Все это войско и полные вещами вагоны принадлежат мне. Вопрос мира решает наш глава Домогат [ский]. Он завтра из Кермине приедет сюда. До его приезда /170а/ вы будете моими гостями». Так, три дня он нас держал в Кызыл-типпа. Вечером, в час отхода ко сну, нас шестерых расположили в вагонах по одному. Утром, когда мы встали, нас привели в гостиную, где мы пили чай и завтракали. У нас при себе был хлеб, чай, сахар, вареное мясо. С собой мы взяли и кухонную принадлежность. С нами были и пять-шесть человек моих людей. Они вместе с пятью-шестью кучерами колясок дворца каждый вечер варили плов и приносили нам, затём уходили обратно в сарай. Состоявшие при нас большевики ночыо не оставались с нами, а караулили у дверей наших комнат. Я тогда взял с собой своего писца. Написал докладную его величеству о том, что мы прибыли в Кызыл-типпа и, ожидая приезда губернатора большевиков, собирались отправить [докладную] высочайшему двору. Сначала [нам] не разрешили. Мельников ³³¹, русский, грязный, потерявший человеческое достоинство, в то время, когда я правил Шахрисабзом, служил там истребителем саранчи. Сейчас он в должности начальника штаба, занимает высокий пост заместителя командующего отрядами. Он узнал меня. Через его посредство мы доложили высочайшей канцелярии о своем приезде [в Кызыл-типпа] для того, чтобы сам упомянутый господин начальник штаба поехал вместе с моим человеком [в Бухару] и, повидавшись с его [195] величеством, /170б/ приехал обратно. Окончив докладную, я упомянутого Мельникова вместе со своим человеком отправил [в Бухару]. Его величество из ласки к гуламам упомянутому Мельникову пожаловал два комплекта одежды, золотой орден, одного коня и одну тысячу тенег.

Упомянутый [Мельников] вернулся довольным. Он восхвалял его величесто за его ласку и внимание и выражал свою благодарность, остальные большевики ему позавидовали.

Упомянутый командующий Колузаев был ташкентским евреем, вот уже девять лет, как он находится на службе. Был у них комиссар по имени Степанов ³³², командующий отрядом. Он был плотником и в крайней нужде бродил по [улицам] Самарканда и Ташкента.

Шмидт ³³³ отличался от их общества. Два-три года тому назад он торговал кошельками в [куполе] Гаукушан в Бухаре. Потом он поехал в Москву. За то, что он учился в русской школе, его прозвали Данишмандом. Недавно он приехал из Москвы и ныне находится среди этих большевиков как близкий к нам человек. Поэтому большевики его считают своим ученым и считают необходимым оказывать ему почести.

Остальные большевики выглядели приниженней и несчастней их. На их грязных лицах не заметны были человеческие черты; они находились в полном изнеможении, в бедственном состоянии и напоминали скорей животных /171а/.

Наши мимолетные друзья Колузаев, Домогат[ский], Мельников и Степанов каждый день навещали нас, стали нашими собеседниками, вместе кушали и вели оживленные разговоры. Но относительно перемирия они никаких речей не заводили. Считая Домогат[ского] лучше других и толковей, я решил поближе познакомиться с [196] ним, приглашая к себе и расспрашивая его о истории. Каждый старался доказать свою правоту. Он выражал свою симпатию ко мне и не избегал беседовать [со мной]. Каждый вечер после ужина [приходил] Колузаев и [тоже] свел знакомство с нами. Оаэкая нас рядом с собой на почетное место, он ставил перед нами фарфоровые чашки и тарелки полные кишмиша, награбленные в Хатырчи, подавал шурпу, в которой было много мяса.

Пригласив к обеду Введенского, Мирбаба мирахура, Хайдар-ходжу, мы привели и Тагай-бек бия дадхо, правителя Кермине, попавшего к ним в плен. Поев досыта, каждый из нас опять уходил в свой отдельный вагон. Все вагоны были полны имущества. /171б/ Они переполнили вагоны поезда, разграбив Кермине.

Короче говоря, на третий день они подошли к нам и сообщили: Домогатский выехал из Кермине, он прибудет сюда в десять часов, до ужина. Вследствии того, что на пути паровоз свалился, большевики испытали трудности. В девять часов, после молитвы на сон, упомянутый Домогатский прибыл с несколькими поездными составами, в которых было более двухсот вагонов, несколько паровозов, многочисленные пушки и пулеметы и множество неверующих в бога большевиков, которых было больше, чем муравьев и саранчи. Они с торжеством приехали и расположились в Кызыл-типпа. Для их встречи мы вышли из своих вагонов и стали ожидать. После того, как поезд остановился, упомянутый командующий войсками Колузаев нам сообщил: «Домогатский нездоров и сейчас он принять вас не может». Мы опять зашли в свои вагоны, через час пришел Колузаев и сказал мне: «Вам следовало бы вместе с Карванбаши навестить Домогатского; я вместе [Абдарауфом] Карванбаши вышел из вагона, чтобы повидать того [197] нечистого. Пройдя пять вагонов, мы зашли в вагон Домогатского. Домогатский, словно покойный, был закутан в постели. Возле двери [его вагона] стоял один служитель. /172а/ Сколько мы не старались дать знать о своем приходе, он не отвечал. Даже не пошевелился. Мы подумали, что он помер. Поблагодарив Аллаха, мы снова вернулись к себе. Упомянутый выше Шмидт, узнав о таком поведении [Домогатского], приветливо обратился ко мне: «Парваначи, если захочет Аллах, ваше посещение ему поможет. Вы предвестники добра. Проблемы мира разрешатся успешно. Я очень опасался приезда Домогатского. Среди большевиков не найти такого злонравного, грубого, воинственного, коварного злодея и колкого негодяя. Встретившись с тобой, я понял тебя, узнал в тебе добродушного, благодарного слугу его величества. Во время твоей беседы с тем коварным Домогат[ским] я расстроился. Слава всевышнему Аллаху, на твое счастье он заболел. Если будет угодно всевышнему Аллаху, мы теперь мирные переговоры завершим успешно». С этими словами он вышел. После вечерней [молитвы] опять яврхлись Колузаев с Шмидтом и упомянутым Степановым. Он сказал: «Мы сегодня вечером вместе с комиссаром войск проведем совещание по вопросу о мирном соглашении. Завтра к девяти часам [утра] мы вас поведем к [Домогатскому] и мирный договор будет заключен. Вы спокойно отдохните в своих обычных помещениях». Я сказал: «Я буду ночевать в помещении, где лежит шеф». Он мне сказал: /172б/ «На упомянутое совещание мы возьмем и Введенского. После окончания совещания он сообщит вам о его результатах». С этими словами он вышел. Поужинав, каждый из нас ушел в свою спальню. Я зашел в упомянутое выше маленькое помещение. Препоручив справедливое разрешение вопросов истинному государю и уповая на беспорочного [198] Аллаха, я прочитал вечерний намаз и занялся молитвой за его светлость великодушного посланники [Аллаха], да благословит его Аллах и да приветствует. [Затем] я обратился за помощью к почтеннейшим [святым] людям благородной Бухары и предался молитвам. В полночь Колузаев, Шмидт и Введенский подошли к двери моего вагона и позвали громким голосом: «Парваначи!» Я сразу же открыл дверь. Они сказали: «Успокойтесь. Совещание окончили благополучно. Если будет угодно Аллаху, вопрос будет разрешен благополучно. Мы хотели сообщить вам об этом, а теперь мы пойдем». Так они ушли. Ранним утром опять послышались голоса. Зовя «парваначи», они подошли к двери купе. Я открыл дверь. Они радостно сообщили: «На совещании мы успешно завершили переговоры о перемирии. Завтра к девяти часам мы все окончим и вас отпустим. Теперь мы спокойно, будем спать». Они ушли. Я принеся благодарность Аллаху, совершил омовение, прочел утреннюю молитву и стал отдыхать. Тут прибыли товарищи. Мы стали пить чай и повели беседу /173а/ о происшедшем. К девяти часам пришли упомянутые [большевики] и сказали: «Мирные переговоры будет возглавлять Домогат-[ский], а мы четверо будем уполномоченными. Они повели меня вместе с прибежищем власти [Абдаррауф] бий Карван-баши, Махди ходжа бийем, Мулла Мир-баба мирахуром, Хайдар-ходжей и Введенским. Пройдя мимо нескольких поездов и множества вагонов, нас привели в один вагон. Мы зашли в него. Вагон был большой, посередине его были положены доски [для сидения]. На одной стороне досок сидели около тридцати комиссаров-большевиков. Мы шестеро, упомянутые представители от большевиков и один комиссар пониже, который записывал речи сторон, уселись на другой [199] половине того помещения. Упомянутый Домогат[ский], стоя посредине, начал произносить речи. Он повел речь с самого начала — с заключения договора Российского государства с государством Бухары: «Для этого государи утвердили соглашение между двумя государствами. Прошло пятьдесят лет с того дня, как постепенно укреплялась дружба и оказание друг другу взаимной помощи. Меж обеих сторон не замечались признаки разногласий. Власть перешла к большевикам. Но все же Бухарское государство осталось верным своему договору. Колесов, послушавшись джадидов и не зная положения дел, нарушил многолетнюю дружбу. /173б/ Джадиды явились причиною всех этих беспорядков и кровопролитий, что известно всем. Теперь они стоят за прежние дружественные отношения. Вы, уполномоченные большевиков, если согласны с этим, то поднимите руки». Все тридцать присутствовавших неблагодарных большевиков, вспоминая происшедшие события, заговорили: «Что произошло во время военного столкновения, то прошло. За какие грехи все эти мужчины, женщины и дети ходят в нужде и нищете?» Некоторые, повыся голос, говорили: «У какого народа или какой религией дозволено убивать посланников?» Другая группу говорила: «Зачем вы разрушили железнодорожную линию, сожгли ее шпалы вместе со зданиями станций и помещений дежурного?» Наша сторона отвечала: тоже сожгли селения Керменинского вилайата, до окрестностей Бухары и Каракуля и в сто раз больше причинили нам ущерба». Тогда они хором отвечали: «Поджогам научили нас вы. Если мы жгли, то жгли ваши вилайаты. А вы не раздумывая, постарались еще больше разрушить свои вилайаты и сожгли их. Сначала в Чарджуе сожгли сады джадидов, /174а/ чем и нас научали [поджигать]. Во-вторых, вы разграбили их имущество и [200] достояние и научили нас грабить. Такие «дружеские упреки» адресуйте к себе».

Подобных споров было много. Весь разговор между сторонами, сидя, записывал комиссар-секретарь. Он поднял голову и сказал: «Братья, перестаньте жаловаться друг на друга. Что было во время военных столкновений, то прошло. Присутствующие приехали исправить допущенные проступки. Думайте о мирном договоре». После этого он продолжал свою работу. Домогат[ский] опять взял слово. Он обратился к нам: «На вчерашнем заседании мы составили [текст] соглашения из нескольких условий. Я их вам зачту». Во-первых, разрушенные железнодорожные линии и постройки вы должны восстановить и сдать нам. Во-вторых, заплатите за пролитую кровь мужчин и детей. В-третьих, выдайте двести вагонов пшеницы. В-четвертых, [число] своих солдат не повышайте против прежнего количества. Пятое, у населения всех вилайатов отберите оружие. Шестое, для покрытия причиненных убытков не облагайте население денежным налогам. Седьмое, найдите и передайте нам жен и детей убитых русских. Восьмое, на станции Каган, как и прежде, будет находиться консул. Согласно прежней договоренности вы обеспечите его содержание. /174б/

Если вы согласны с этими условиями, то стороны подпишут [мирный] договор и наша дружба будет восстановлена. Я ответил: «Мы трое приехали от имени высочайшего двора. Прибежище власти Мирза Махди-ходжабий и Введенский являются нашими помощниками. Мы вместе должны обсудить ваши предложения по договору». Мы тут же посоветовались. Затем я ответил: «Первое условие мы принимаем. Разрушенные железнодорожные линии и постройки будут отремонтированы. Второе условие, относительно смерти русских [201] мужчин и женщин. Если вам платить за пролитую кровь, то жителей бухарского государства убито значительно больше, нужно будет и вам платить за их кровь. Третье условие: вы требуете двести вагонов пшеницы. Вот уже тридцать лет, как в нашей стране господствует дороговизна. В прошлом году, в частности, была засуха. По этой причине урожая зерновых в вилайатах никакого не получили. Засохли даже деревья и не дали плодов. Дороговизна сменилась голодом. Беспомощные подданные пришли в волнение. Благодаря чуткому вниманию и ласке к своим подданным и крестьянам его величества вот уже тридцать лет выдается крестьянам бухарского государства ежедневно хлеб. Особенно, с началом волнений джадидов, /175а/ слугами [эмира] был предпринят принудительный сбор зерновых на территории Бухарского государства силою нукеров, прибывших из каждого вилайата: и это не помогло. В то время Введенский за двенадцать миллионов рублей купил и доставил нам пшеницу из Оренбургской и Самаркандской областей и стран Закавказья. Ее было недостаточно. День ото дня дороговизна и голод все более увеличивается. Четвертое условие по поводу солдат. У нас имеется двенадцать тысяч регулярных войск. [Число] нукеров в остальных вилайатах больше увеличивать не будем. Пятое условие — изъятие у населения оружия. Большая часть населения наших вилайатов обитает в пустыне или живет в предгорьях и степях. Они, страшась врагов и разбойников, для безопасности своего достояния держат при себе пистонные ружья. Уезжающие и приезжающие купцы тоже для самозащиты имеют ружья. Если же мы захотим отобрать у них [ружья], то явится необходимость приставить к каждому из них охрану.

Шестое условие — относительно возмещения [202] расходов путем обложения подданных. Во-первых, власть над подданными любого государства принадлежит государю. Во-вторых, подданные Бухарского государства не так уж богаты, чтобы от них требовать. Седьмое условие /175б/ — относительно выдачи русских женщин и детей. Это постараемся удовлетворить. Если таковые имеются, то обязательно вернем вам. Восьмое условие — о назначении консула согласно прежней договоренности. Конечно, раз это необходимо для укрепления дружбы, мы не прочь от оказания содействия этому».

Все эти мои ответы слушали большевики и Домогатский. Их глава Домогатский всю дорогу просил моих людей оказывать им помощи. Благодаря милости Аллаха, Домогатский на первых порах встречи проявлял симпатию к нам до такой степени, что какую бы просьбу мы не заявляли, он стоял на нашей позиции и добивался принятия их представителями большевиков.

Короче говоря, Домогатский удовлетворил все наши требования и сказал: «Раз вы требуете плату за пролитую кровь своих подданных, то второе условие, которым была плата за кровь, мы отставим. Не будем требовать друг от друга платы за кровь. Но, что касается двухсот вагонов зерна, то вы доставьте нам хотя бы сто вагонов пшеницы». Я ответил: «Говорить долго не будем, мы доставим вам пять вагонов пшеницы». Но они не соглашались. В конечном счете договорились дать двадцать вагонов, заключить мир и, составив договор из семи упомянутых требований, собралась чтобы его подписать. В четыре часа по полудни для каждой из двух сторон подготовили и вручили текст условий договора. Мы, устроив дружескую встречу с упомянутыми тридцатью комиссарами, вернулись на свои места /176а/ и стали ждать.

В указанный час Домогатский, Колузаев, Степанов [203] и Мельников принесли нам тексты договоров ³³⁴. Мы все трое, скрепив их своими печатями и подписав, вернули им договоры. Они тоже подписались на своем экземпляре договора и вручили нам. Для того, чтобы выразить свои чувства дружбы его величеству, Домогатский, командующий войсками Колузаев и Мельников изъявили свое желание поехать вместе с нами в Бухару. Мы вышли из вагона и увидели возле вагона сборище большевиков. Колузаев сказал: «Мы их собрали, чтобы и им сообщить о заключении перемирия». Он нас повел в круг собравшихся большевиков и, обращаясь к большевикам, [рассказал] о давнишней дружбе благородной Бухары, об интригах джадидов, о бесцельных военных столкновениях, о поступавших жалобах, о Колесове, о [целях] нашего приезда и о том, как, благодаря меня, удачно был заключен мирный договор, об условиях подписанного соглашения, о [своем намерении] отныне стараться укреплять дружбу. В таком роде он говорил около четверти часа и [закончил свою речь] возгласом «Ура!», то есть выразил свою радость. Тогда все большевики громко повторяли «Ура!», «Ура!».

Начальник станции Каган Гальперин тоже приехал вслед за нами в Кызыл-типпа и в деле заключения мира оказал нам содействие. Я сказал ему: «Командующий войсками Колузаев за мой приезд и заключение мирного договора выразил свою благодарность и признательность. Прошу выразить ему /176б/, в свою очередь, от меня мои чувства дружбы и благодарности». Тем временем, по моей просьбе, выдали нам прибежище власти Тагай-бек бия дадхо, который давно у них находился в плену. [Теперь] мы его возьмем с собой. Его чувство благодарности передай от моего имени». Упомянутый Гальперин остался доволен моими словами и, сразу же вскочив со своего места, забрался на [крышу] вагона и [204] стал говорить речь. Он в течение двадцати минут произносил красноречивую и желанную речь. Он хвалил Шмидта. Упомянутые [солдаты большевиков], довольные его словами, громко кричали: Ура! Ура! Затем начал свою речь Шмидт. Он тоже сказал много добрых слов в мой адрес и громко славил и воздавал мне хвалу. После этих предисловий Колузаев велел играть многочисленным музыкантам, стоявшим в стороне. Большевики сняли свои шапки и наклонили головы. Музыка играла около четверти часа с полной силой, от чего множество большевиков плакало. После окончания музыки Колузаев обратился ко мне: «Я молюсь за души павших в бухарской войне, чтобы впредь не поминать и не скорбить о тех убитых. Вы тоже в собраниях и сходках больше не поминайте погибших в боях. Колузаев, Домогатский, Мельников, Гальперин поехали вместе с нами. /177а/ Мы, шестеро, взяв с собой прибежище власти Саййид-бек бия дадхо и Тагай бек [бия], сели в коляску и выехали из Кызыл-типпа. В очень веселом настроении мы к вечеру прибыли [в Ваганзи] и ночь провели в конторе амлакдара Ваганзи. Оттуда мы выехали на следующее утро. Его величество, проявляя любезность, выслал для гостей в Куюк-мазар особую коляску и двадцать пять солдат из числа стремянных. Гости были рады такой любезности его величества и сели в коляску. Мы приехали в благородную Бухару и поднялись в высочайший Арк. Гости встретились с его величеством и поклонились. Во дворе кошбеги для гостей устроил банкет. Каждому из них было пожаловано по специальному комплекту верхнего платья, золотые ордена и часы. Удовлетворенные гости выразили слова благодарности. Они пожелали ехать на станцию Каган, куда мы их и проводили. [205]

Однако, несмотря на то, что был заключен мирный договор, внешний вид большевиков внушал сомнения. Из предосторожности мы следили за солдатами и нукерами упомянутой станции. Военный лагерь Ширбудуна продолжал существовать. На каждые ворота города Бухары были назначены предводители с их нукерами, воинами и пушками. Улицы Бухары по ночам освещались, жители кварталов поочередно выходили и несли дежурство.

После заключения мирного договора, с разрешения большевиков, для /177б/ поддержания порядка в курганах отправили в Чарджуйский вилайат прибежище власти Хусайн-Али-бия, Мирзу Абдаррауфа туксабу — в Хатырчинский вилайат, Ахмад-бека туксабу шигаула — в вилайат Кермине, Мирзу Акабир-бека туксабу — в Каракуль. Они разъехались по местам и в качестве временных махрамов занялись поддержанием порядка в вилайатах. Тогда же вазарат-панаха Астанакул-бия кошбеги, бежавшего от большевиков, опять назначили правителем вилайатов Хатырчи и Зийааддин. Прибежища власти Яукашти-бек бия, мирахур-баши, выдвинули правителем вилайата Кермине, их отличили, вручив всем в подарок по комплекту благословенной верхней одежды и коня с полным конским убором, и отправили. Мирза Акабир-бека туксабу назначили амлакдаром Каракуля.

При везирстве Мирзы Насруллы кошбеги развернулась [деятельность] джадидов. Тогда к нему, чтобы договориться о мерах их уничтожения, за советом пришли четыре мударриса: Мулла Кутбаддин ³³⁵ шейх, Мулла Шафкатулла ходжа, Мулла Музаффар ходжа и Мулла Ибадулла, уполномоченные от улемов, военачальников, крестьян, торговцев и ремесленников. Перед военным столкновением с большевиками его величество, проявляя милосердие, пожаловал Муллу Кутбаддина [206] званием садра, а остальных троих — званием урака ³³⁶ и муфтия благородной Бухары.

ТЕПЕРЬ ПОРА, ПОСЛУШАЙТЕ О ДЖАДИДАХ

В 1320 г. х., [1903] в году барса, я был возвышен на [пост] правителя вилайата /178а/ Байсун. Тогда мне сообщили, что в благородной Бухаре открыты джадидские школы. Мулла Гиясиддин, ахунд, и мулла Абдарразик, муфтий, позаботились об их запрещении и упомянутые школы были закрыты. Вазарат-панах Астанакул, кошбеги, и остальные муфтии вели бесконечные разговоры об их безвредности. Упомянутые ахунд [Мулла Гиясиддин] и муфтий Мулла Абдарразик Коканди стояли на своем и, стараясь добиться их запрещения, говорили: «Столько лет все учились в обычных старых школах и постигали грамоту. Джадидская школа, получая все более широкое распространение, станет поводом выдумки множества интриг и заговоров». Кроме этих двух упомянутых, все [говорили]: «[Джадидская школа] безвредна. Если в старых школах дети занимались по десять-двенадцать лет, то в джадидской школе дети обучаются грамоте быстро; она имеет свое преимущество и в преподавании». Такими словами они пытались снять с поста [Муллу Гиясиддина], ахунда и упомянутого муфтия. Я спрашивал: «Что из себя представляет джадидская школа и почему все ее одобряют, и только двое пытаются запретить ее?» [Собеседник] ответил: Мулла Джура ³³⁷ из Варданзи несколько лет тому назад поехал в Стамбул [учиться] и, когда приехал, открыл джадидскую школу. Он везде расклеил объявления, [где написал]: «За шесть месяцев обучаю детей грамоте». Несколько человек /178б/ отдали своих сыновей в его школу. За короткое время [дети] научились писать и читать. [207]Содержатели старых школ Бухары из зависти хотели лишить его хлеба насущного и не давать четверговых, праздничных и некоторые сладости, о чем сообщили ишану, ахунду и муфтию. Поэтому упомянутую школу запретили. Словом, люди из мулл и подданных тогда рассуждали о вредности этой [школы], во что несчастные мусульмане поверили. Но они тогда не понимали Муллу Гиясиддина, ахунда, и Муллу Абдурразика, муфтия, и распространили о них клевету. И в конце концов они, сговорившись, выгнали из города Бухары упомянутого ахунда, насмехаясь над ним, и отправили его в Каршинский вилайат, назначив казием. А муллу Абдурразика, муфтия, хотели выслать в Кокандский вилайат. Но они оба изъявили желание поехать в два священных города [Мекку и Медину] и, собравшись, отправились в Дом Аллаха. Там же и умерли.

Спустя три-четыре года знамя учащихся по новому методу увидело полную свободу. Никому не приходило в голову его вредные последствия, ибо дети очень быстро научились грамоте. Старые школы игнорировали. Муллы, военные, купцы, лавочники стали отдавать своих сыновей в новые школы. В начале и в дальнейшем никто не замечал их вреда, даже не рассуждали об этом, потому что их учебники в количестве десяти-двенадцати, кроме правил мусульманской религии, никакого другого содержания не имели. Но потом /179а/ выявились их дурные стороны. Все они отходили от религии и становились чуждыми шариату и его светлости пророку, да благословит его Аллах и да пошлет ему мир. Поэтому они и подверглись гневу Аллаха. До последних дней жизни его величества эмира Саййида Абдулахад-хана, чье место в раю, джадидские школы были завуалированы, были скрытыми и тайными. [208]

Когда везирство Бухары перешло в руки Мирзы Насруллы, последний постепенно и незаметно приложил свои усилия к развитию джадидской школы. После того, как он захватил в свои сильные руки власть над государем, улемами, военачальниками, воинами, купцами и подданными, он нескольких джадидов-богоотступников склонил на свою сторону и даже завел дружественные связи с консулом и его помощниками. Под предлогом, что из России они привезут пшеницу и спички, он из высочайшей казны выдал [консулу и его помощникам] сто-двести миллионов рублей и старался усилить джадидов, и никто не замечал дела этого негодника. Внешне каждый повиновался этому злодею. Дав возможность набраться сил некоторым улемам, военным и купцам, он склонял их на свою сторону и возвеличивал их милостями высочайшего двора. Если же кто-нибудь не повиновался ему и не принимал его записок, то он становился причиной его разжалования. Он не искал поводов. Так, например, когда я был правителем вилайата Шахрисабз, то множество его указаний в записях по различным случаям я отвергал. Без всякого мотива он Мирзу-Сахба-бия, /179б/ джадида, назначил махрамом и отправил [ко мне] и добился снятия меня с поста правителя Шахрисабза, чем очень встревожил меня. Джадид Мирза Сахба-бий захватил мои деньги в сумме пятьдесят тысяч тенег, мои книги, несколько штук ковров и множество паласов, ружей, заряжающихся с дула, и «йахданов». После того, как я вернулся в Бухару, он под видом аклик ³³⁸ забрал в пользу высочайшего двора мои сто пятьдесят тысяч тенег. В течение одного года он меня разжаловал и свалил с ног. Несколько раз я обращался с заявлением. Но до тех пор, пока тот злодей не соглашался, его величество меня не прощал. Короче говоря, деятельность и сила [209] джадидов все более усиливалась. Дело дошло до того, что сам неблагодарный Насрулла был снят с поста везира и изгнан из Бухары. Все интриги и заговоры устраивали джадиды. Возбужденность населения Бухарского государства явилась причиною беспокойства государя, мулл и военных. Большевики и злосчастные коварные джадиды получили по заслугам за свои злонамерения и были изгнаны из Бухары. Большинство их было убито, некоторые арестованы, другие подвергнуты погромам. Их жены и дети бродят по улицам [Бухары], влачат жалкое существование, скитаются в поисках куска хлеба и ни у одной двери не встречают приветливого взгляда.

Короче говоря, после окончания войны с большевиками и заключения мира, объявили войну джадидам, внутренним врагам. Джадидов хватали на улицах, в торговых рядах и в их собственных домах, приводили в высочайший Арк и без всякого допроса убивали их. /180а/ Устраивали погромы джадидов целые двадцать три дня; их дворы, земли, имущество и богатства забирали в пользу государства. Были случаи, когда человек не мог заступиться за другого и доказать, что тот не джадид. Если случайно кто-нибудь скажет: «Я знаю этого человека, он не джадид», то хотя говорил это он на основании поведения, поступков, и мусульманских обычаев, того человека тоже убивали вместе с тем. Если кто-нибудь из улемов, военачальников военных, купцов и владельцев лавок питал вражду к кому-либо другому, то они сами или кто-то другой выдавал того человека [за джадида]. Тотчас же посылали людей [за обвиненным], приводили, несправедливо убивали и завладевали его двором и имуществом. Так продолжались погромы и захват имущества. Оживился базар гибели, закипел котел смертного часа. Было пролито чрезмерно много крови, забывались даже кровопролития Чингиз-хана. Но его [210] величество не знал обо всем этом. Все это было делом рук Имамкули-бек бия дадхо, удайчи калмыка [по происхождению], и Хаджи Латифа туксабы, диванбеги, высокого военачальника. Кроме него и упомянутого удайчи, никто [не имел права] являться его величеству. Чтобы попасть в высочайший дворец главный казий, упомянутый раис, Тура-ходжа садр, Аулийакул-бек бий, диванбеги и я с часа утреннего намаза ожидали до часа обеденного намаза. Никого из нас /180б/ никак не впускали к его величеству. Всякое дело решалось самим Имам-кули-бек бием дадхо, калмыком, после совета с Хаджи Латифом.

Они втайне от нас приводили несчастных людей во дворик начальника артиллерии возле ворот высочайшего Арка и убивали. Не думали они о последствиях, совершаемых ими злодейств. Они тогда как-будто всю вселенную прибрали к своим рукам. Когда они что-нибудь делали, ни у кого не было смелости спросить их: как и почему? [Имамкули-бек бий дадхо и Хаджи Латиф диванбеги] насильно отобрали богатство и имущество у джадидов и неджадидов на сумму в несколько миллионов: Они стали владельцами таких прекрасных дворов, что на некоторые из них нашлись покупатели за четыреста-пятьсот тысяч рублей. Они писали главному казию записку и получали купчую на свое [имя] или на имя родственников — зятя, племянника, оформив ее за десять-пятнадцать рублей, но даже и эта сумма денег оставалась в их кармане. Не было человека, интересующегося этим. Так [они завладели] лучшими дворами, земельными участками и чарбагами, счета и величины территории которых не знал даже сам главный казий, потому что в большинстве случаев письменный документ с его печатью он получал от самого владельца. С джадидов, проживающих в Бухаре: торговцев, купцов и [211] владетелей лавок — через посредство Абдарауфа Карванбаши взяли с каждого от ста до пятидесяти тысяч рублей. Карванбаши тоже не остался непричастным к этим доставшимся с кровью деньгам. Даже сын Карванбаши, джадид Гани-джан, его родные /181а/ и люди получали по двести и триста тысяч. Если были у джадидов дворы, дома, полные богатства, то их назначили к продаже и делали наличные деньги. Перед тем, как пустить в продажу имущество, оно предоставлялось упомянутому удайчи [Хаджи Латиф-беку], а все деньги от проданных товаров собирал Карванбаши и отдавал [Хаджи Лaтифу]. Его величество ни о каких из упомянутых махинаций не был осведомлен. Опасаясь удайчи, никто не мог сказать даже слово кому-нибудь другому.

Кроме того, [Хаджи Латиф удайчи] правителям, амлакдарам отправлял записки: «Вас мол называют джадидом, о чем известили его величество. Я буду посредником между вами». Так он от каждого из них получал от пятнадцати до пятидесяти тысяч рублей. Казалось, будто он стал вторым Насрулла кошбеги. Но упомянутые дела кошбеги совершались, если не ошибаюсь, в более чем сто тысячекратном размере. Кроме того, никакая жалоба от слуг [эмира], правителей и казиев не доходила до его величества, государя. Присылаемую из любого вилайата докладную, хаджибы счастливого двора, прежде чем представить ее его величеству, первым делом просили разрешения упомянутого [удайчи]. Если донесение оказывались пятничными или праздничными и т. п., то он передавал их [эмиру], а остальные читал сам и ответ писал от имени его величества: «Такова высочайшая воля и поступай так». По этой причине все доброжелатели и слуги очень огорчались и тревожились, /181б/ они никак не могли найти способа сообщить об этом его величеству. [212]