А. ГАМИЛЬТОН,

АФГАНИСТАН

AFGHANISTAN

Глава VII.

Армия, крепости и пути сообщения.

До царствования Дост-Мухаммеда оборонительную силу Афганистана составлял союз племен, вожди которых оказывали кабульскому эмиру, смотря по обстоятельствам, более или менее добровольные услуги. Такая система, парализовавшая всякое стремление к твердой организации, была лишь постольку удовлетворительна, поскольку эмир мог полагаться на верность ханов. Но при государственном порядке, когда первенствующее положение имело за собою грубую силу, каждый вождь, при первом удобном случае, объявлял себя независимым от Кабула. Вследствие постоянных разногласий между племенами, входившими в конфедерацию, немногие кабульские правители находились в лучших условиях, чем Дост-Мухаммед, воспользовавшийся слабыми сторонами этой военной системы.

Силы, которые находились у него в полном подчинении, были сосредоточены на территории Кабула, хотя он, кроме того, обладал номинальною властью над племенами Кандагарского и Гератского ханств. Разделение этих пригодных сил было следующее:

Во время сражения афганские войска собирались под предводительством племенных вождей, крупных землевладетелей и духовных лиц, имевших достаточно влияния, чтобы руководить отдельным отрядом ополченцев. При первом известии о войне предводители этих разнообразных контингентов устремлялись к какому нибудь центральному лагерю, образуя соединенными силами армию правителя того или другого территориального округа. Такая сборная армия тяготела более к индивидуальной личности своего непосредственного вождя, чем к какой бы то ни было высшей власти. Дополнением этой боевой силы служил обыкновенно другой контингент, который, хотя не составлялся из лучшего материала и уступал главным войскам в численности, но обладал зато сравнительно большим опытом в военном деле. В эту вспомогательную армию входили люди, не привязанные к индивидуальному вождю, или взятые из какой нибудь пограничной разбойничьей шайки. Они принимали участие в военных операциях только в чаянии добычи и даже просто из любви к кровопролитию. Во всяком случае, их оружие было самое примитивное; пехотинцы сплошь да рядом были вооружены только мечами, копьями и щитами, а кавалеристы — кремневыми и курковыми ружьями или старыми пистолетами. Каждый должен был иметь свое собственное оружие, а кавалеристы — своего собственного коня. Милиционеры занимались полевыми работами и были освобождены от всяких налогов, кроме десятинной подати. Эти люди были воинами от рождения и как только они научались владеть пикой, или огнестрельным оружием, тотчас присоединялись к какому нибудь территориальному [167] владетелю. Предводитель не платил никакого жалованья своим ратникам, которые, если не могли жить мародерством, награждались небольшими земельными участками, пастбищами и некоторыми торговыми льготами. Что касается предводителей отрядов, то их вознаграждение со стороны ханов никогда не было точно определено и изменялось, сообразно влиянию первых на местах и числу людей, которых они могли выставить на поле битвы. Это положение вещей, характерное для большинства азиатских полчищ того времени, всегда преобладало в Афганистане. Успех при столкновениях с армиями других народов, когда не принималось никаких мер военной предосторожности и знание военной науки отсутствовало, объясняется лишь большою стремительностью натиска афганцев и их неоспоримою храбростью, но никак не усвоенным ими военным искусством.

Кроме территорий Кандагара и Гарата, было еще ханство Бальх, находившееся в союзе с Кабулом, но независимое от него, под управлением Мухаммед-Афзуль-Хана (Мухаммед-Афзуль-Хан и Шир-Али-Хан — сыновья эмира Дост-Мухаммеда от разных матерей.). Бальхская армия находилась под командованием генерала Шир-Мухаммед-Хана. Это был офицер англо-индийской армии, по имени Кэмпбелл, захваченный в плен Дост-Мухаммедом, когда последний разбил шаха Шуджа в Кандагарской битве. Влияние этого человека, который, приняв магометанскую религию, достиг положения главнокомандующего Бальхской армией, сделалось решающим фактором в эволюции афганской армии и в отречении ее от первобытного [168] состояния. Афганские племена и другие восточные расы всегда отличались любовью к войне и так как военная профессия была для них ремеслом, то предложения лейтенанта Кэмпбелля, которые он делал бальхскому эмиру, быстро осуществлялись. Хотя Мухаммед-Афзуль-Хану нельзя было отказать в уме и дальновидности, но не подлежит сомнению, что начало существующей в Афганистане военной системы положено именно этим английским авантюристом. Более того, влияние Кэмпбелля на сына Мухаммед-Афзуль-Хана, Абдуррахман-Хана, сделало последнего ревностным поборником реформ в военном деле при восшествии его на престол.

При назначении Кэмпбелля на пост высшего командования Бальхской армией, территориальные силы подразделялись на постоянные войска и милицию, которая набирались из племен Узбеков, Дурани и Кабули. В армии насчитывалось 29.500 человек, а именно:

Эта боевая сила, плохо организованная и не обученная, не имела над собою центрального контроля и отражала в себе тот беспорядок, который царил в военной системе Афганистана. Под руководством Кэмпбелля, сборища кочевников получили твердую организацию, послужившую основанием существующего строя. Конные и пешие части образовали кавалерийские и пехотные полки, 18 орудий Бальхской армии были распределены между батареями, и войска получили элементарные понятия о военной дисциплине и тактике. [169]

Кэмпбелл получал всяческое поощрение в своих преобразованиях. Хотя сам Дост-Мухаммед не вводил никаких перемен в кабульских войсках, но он с интересом следил за реорганизацией Бальхской армии. К несчастию, Кэмпбелл скончался раньше, чем мог достигнуть большого успеха; вскоре после него скончался Дост-Мухаммед в 1863 г. и Мухаммед-Афзуль-Хан в 1867 г. Тем не менее, влияние Кэмпбелля оставалось живо, так как пример Кабульской армии побудил Шир-Али принять англо-индийскую модель для реорганизации Кабульской армии. В течении своего 16-летнего царствования между 1863 и 1879 гг. он продолжал вводить улучшения, которые почерпал из англо-индийских книг, переведенных им на персидский язык и наречие Пушту. Были созданы полевые и горные батареи и конные и пешие полки; территориальная армия была разделена на бригады и полки по англо-индийской системе. В настоящей практике эти войска уже не делятся на бригады, и офицеры и солдаты незнакомы с парадами и стрельбищем. Но если их понятия о военном учении и слабы, то военный дух их и храбрость стоят на достаточной высоте. Войска в Афганистане были распределены (В царствование Шир-Али.) в следующих пунктах:

В Кабуле: два пехотных полка, 18 полевых орудий, 2 тяжелых орудия и одна мортира.

В Бальхе: три пехотных полка, два кавалерийских полка и 18 полевых орудий. [170]

В Бамиане: один пехотный полк при 2 горных орудиях.

В Кухистане: один пехотный полк, 2 полевых и 2 горных орудия.

В Ферахе: один пехотный полк и 4 полевых орудия.

В Гиришке: один пехотный полк и 4 полевых орудия.

В Газни: один пехотный полк и 4 полевых орудия.

В Акча: один пехотный полк и два полевых орудия.

В Келати-Гильзаи: один пехотный полк, 3 горных и одно полевое орудие.

В Кандагаре: три пехотных полка и один кавалерийский, 2 тяжелых орудия, 2 горных и 12 полевых орудий.

В Заминдаваре: один пехотный полк и 4 полевых орудия.

Номинальный состав каждого пехотного полка был в 800 человек, но на ежедневном смотру редко бывало более 600 солдат. Кавалерийский полк состоял из 300 человек, а полный комплект всех регулярных сил Афганистана в это время состоял из 16 пехотных и 3 кавалерийских полков, всего 13.700 человек, а артиллерия состояла из 67 полевых, 4 горных и 2 тяжелых орудий и одной мортиры, всего 81 орудие.

Система набора рекрутов для этих полков была крайне неумела. Ни принудительной воинской переписи, ни добровольной воинской повинности не существовало. [171]

Набор заключался в насильственном приводе всех пригодных к военной службе в каждом округе. Новобранцы должны были нести службу под страхом тюремного заключения и разорения своих семей. Номинальное жалованье пехотинцу было 5 рупий в месяц и 10 рупий в год на обмундирование и экипировку. Распределение всего остального было непоследовательно, причем солдатам часто платили хлебом, или семьи их ссужались припасами по местным ценам. Поэтому солдат, не имея возможности покупать себе пропитание, был вынужден силою обстоятельств добывать деньги путем открытого грабежа, а офицеры наказывали солдат только тем, что сами принимали участие в разделе добычи.

Эти войска были вооружены вышедшими из [172] употребления в англо-индийских войсках ружьями, шашками, бандульерами и штыками, или кабульской имитацией этого оружия. Некоторые роты были снабжены двуствольными винтовками, сфабрикованными по образцу винтовок дезертиров того или другого из наших пограничных полков. Обмундирование войск было не менее ужасно и нередко представляло собою забракованный товар, покупавшийся с аукциона в наших пограничных пунктах. Вся одежда приобреталась на этих рынках и потому афганские офицеры всех чинов, даже одного полка, носили самое разнообразное английское платье от морской куртки до охотничьего костюма, включая полное обмундирование английского генерала и круглую касторовую гражданскую шляпу. Английская аммуниция пользовалась большою популярностью и обладание ею давало особое отличие счастливому собственнику.

Афганская кавалерия была плохим подражанием индийской легкой кавалерии, от которой были заимствованы даже гусарские седла и стремена. Жалованье кавалеристов было так же ничтожно, как и содержание пехотинцев, а обучение совершенно не соответствовало прямому назначению кавалерии. Кавалеристов обучали обыкновенно пешему строю, так как все лошади кормились на траве в летние месяцы и верховые упражнения производились только в холодное время года, когда животные, вследствие плохого корма, не годились для проездки. Лошади были низкорослые и обыкновенно приобретались из туркменских степей, но в сущности и люди и кони были одинакового достоинства. В не менее посредственном состоянии находилась и афганская артиллерия, хотя, по численной силе арсенала эмира, и [173] можно было бы получить совершенно ложное представление о действительном ее значении. Многие орудия были совершенно непригодны, к другим не имелось снарядов, а лафеты полевых орудий были самых устарелых образцов.

Кроме этих, так называемых, войск, эмир располагал, все-таки, настоящими войсками, носившими наименование «джизальчи», которые раньше были единственной пехотой в стране. Это были летучие отряды, вооруженные кремневыми ружьями и пиками, привыкшие к горной войне, и пожалуй самые лучшие наездники, которых только можно было найти в то время в Азии. Опыт научил их пользоваться природным расположением и расстоянием, а инстинкт спасал их от засады. Они разделялись на два класса. Первый класс находился в постоянном распоряжении эмира и получал номинальное жалованье по 5 рупий в месяц, которые уплачивались хлебным зерном. Число этих людей, получавших оружие от государства, было около [174] 3500 человек, которые несли крепостную и караульную службу по всей стране. Они находились под командой «садбашиев» и «дабашиев», т. е. сотников и десятников, получавших соответственно более высокое жалованье. Второй класс, который немедленно следовал за различными вождями, может рассматриваться, как местная милиция. Милиционеры вознаграждались, вместо жалованья, клочком земли, свободным от налогов. Число этих милиционеров во всякое время было от 1000 до 1500 человек.

Существовавшая в это время афганская иррегулярная конница одинаково трудно поддается исчислению, как и «джизальчи». Она не была особенно многочисленна, хотя Кандагар и зависевшие от него земли могли поставить 8000 всадников, Газни — 5000, Кабул, включая Джелаль-Абад, Логар и Кухи-Даман — 15.000, а Бальх с узбекским населением насчитывал 10.000 всадников. Эти люди ничем не отличались от всяких других недисциплинированных азиатских всадников. Сидя на своих маленьких, но коренастых лошадках и навесив на себя целый арсенал оружия, среди которого главное место занимали щит, копье, кремневое оружие, меч, пистолет и нож — они всегда были готовы ринуться в бой. Легко перенося усталость и чрезвычайно изнуряя бегущего неприятеля, они приносили свою долю пользы во время разгара рукопашного боя.

Учреждения регулярной и вспомогательной армии в том виде, как они существовали в то время, не имели интендантского управления. В тех местах, где налоги уплачивались натурою, часть хлеба уделялась каждой [175] крепости; когда войска были в походе, сельские старшины получали приказание поставить для войска потребное количество хлеба. Когда вся способная носить оружие сила собиралась в одну массу, каждый уезд должен был выставлять своей боевой контингент и известное количество хлеба, причем суточный паек каждого солдата определялся в один сир (Сир = 8 фунтам.) муки. Пока хлебных запасов хватало, люди считали себя обязанными подчиняться своим вождям, но как только запасы иссякали, начиналось поголовное распадение армии. Равным образом не было ни твердо установленной транспортной системы, ни подвоза снарядов. Обоз устраивался как попало, когда этого требовали обстоятельства. Во многих отношениях, изменение условий военной жизни, за отсутствием специфических реформ, не устранило злоупотреблений, существовавших при Дост-Мухаммеде и еще увеличившихся при новом порядке вещей. Неизбежная реакция наступила; при первых испытаниях в делах при Пейвер-Котале и Али-Месджиде вся машина разлетелась в дребезги. Позднее, при Чарасиабе и Ахмед-Хеле афганский строй возвратился к старой боевой системе и, под предводительством своих племенных вождей, плохо дисциплинированные, но отчаянно храбрые афганцы сражались доблестно и с успехом.

Несмотря на прекрасные начинания Шир-Али, состояние армии при вступлении Абдуррахмана на престол взвалило ему на плечи тяжелый груз. Связанный по рукам внутренними беспорядками, Абдуррахман [176] получил возможность сосредоточить свое внимание на уродливом здании, построенном его предшественником, только тогда, когда он прочно установил господство своей власти внутри страны. Исправив произведение Шир-Али своими собственными штрихами, Абдуррахман постепенно создал целую систему по своему личному плану. Каждый кавалерийский и пехотный полк он снабдил инженерной, медицинской и интендантской частями, так что каждый полк довлел сам собою и не зависел от бригады. Абдуррахман явился до некоторой степени действительным основателем афганской армии. Сознавая многие недостатки прежней военной системы, он увеличил ее значение, образовав из прежних феодальных рекрутов одну центральную армию, оплачиваемую, обучаемую и управляемую непосредственно им самим. С безжалостною жестокостью он карал своих врагов, уничтожая их силу сопротивления и расширяя свое положение, пока он окончательно не основал твердой военной автократии. Полк за полком увеличивал его военную силу, как только этому представлялся удобный случай. Кроме того, 50.000 вьючных мулов и лошадей образовали отдельный обозный парк и громадные запасы хлеба были заготовлены в Герате, Кандагаре и Кабуле. Было назначено месячное жалованье, а именно: генералам первого класса по 600 кабульских рупий в месяц, бригадному командиру 250 рупий, командиру кавалерийского полка 200 рупий, маиору 120, командиру эскадрона 80, командиру роты и батареи 30 и, наконец, пехотным капралам 10 рупий. Нижние чины получали жалованье наличными деньгами и натурой, кавалерист получал [177] 18 рупий деньгами и 4 рупии хлебом, а пехотинец — 5 рупий деньгами и 3 рупии хлебом. Каждый полк должен был иметь своего духовника (мулла), врача (хаким) и хирурга (джеррах). Подкуп и взяточничество были до некоторой степени подавлены. Были образованы сигнальная (разведочная) часть и отряды саперов и минеров, обученных траншейным работам, постройке мостов и дорог. Далее артиллеристы были ознакомлены с техникой орудий и снарядов; в тоже время кабульские полки стали обучаться ружейной стрельбе, а офицерам преподавались элементарные сведения о тактике и стратегии.

Абдуррахман сделал так много, что оставил своему наследнику только завершение деталей. Через несколько месяцев по его вступлении на престол численность армии в Кабуле, Кандагаре, Герате и к северу от Гиндукуша была 58.740 человек и 182 орудия.

Недостатком артиллерии было очень ограниченное число дрессированных канониров. Самые пушки, частью английского, частью местного производства разных времен и конструкций, были почетные реликвии, оставшиеся после Дост-Мухаммеда и Шир-Али. Ружья регулярной пехоты также были разных родов, начиная от [178] двуствольных ружей Бронсвика и кончая ружьями Генри Мартини. Войска же кочевников были, главным образом, вооружены кремневыми ружьями. Благодаря субсидии, которую он получал от англо-индийского правительства, Абдуррахман велел выбросить весь этот хлам и собрал огромное количество новейшего артиллерийского материала. Кроме необходимого запаса для немедленной мобилизации находившихся под знаменами войск, Абдуррахман путем ввоза и фабрикации на месте приобрел большой резерв винтовок, полевых орудий и орудий большого калибра с соответствующей аммуницией. Эти орудия были, разумеется, крайне разнообразны, в их числе были разнородные Крупповские пушки, полевые орудия Максима, Норденфельда и скорострельные орудия Гочкиса. С этою целью он соорудил в самом Кабуле нужные мастерские, придав этим положению Афганистана первый раз в его истории некоторую прочность. Абдуррахман создал армию, которая нуждалась только в той же заботливости со стороны его наследника, чтобы сделаться настолько совершенной, насколько может быть совершенна чисто национальная организация. Существующие теперь в Кабуле артиллерийские заводы, вырабатывающие в неделю два орудия, сто семьдесят пять винтовок и некоторое количество аммуниции к мелкому оружию, мастерские и арсенал — доказывают непоколебимую решимость его планов. Кроме всех проведенных Абдуррахманом в жизнь мероприятий, его идеей было образование армии, которая, включая регулярные силы и милицию, достигла бы до одного миллиона человек. Численность регулярной армии предполагалась в 300.000 солдат, с запасом [179] аммуниции в 500 зарядов на каждое полевое орудие и 5000 зарядов на каждую винтовку. За несколько месяцев до смерти Абдуррахмана собранных в Кабуле артиллерийских припасов хватило бы для гораздо более многочисленной армии, чем все наличные, полевые и крепостные силы Афганистана. Если бы Абдуррахман прожил еще несколько лет, то не подлежит сомнению, что боевая сила в 1.000.000 человек, более или менее дрессированных, но во всяком случае хорошо вооруженных солдат, была бы обеспечена. Можно усумниться только в том, чтобы Абдуррахман решился, кроме случая суровой необходимости, выдать им оружие, или вывести в поле более четверти столь многочисленной армии.

При его смерти численность афганских войск была значительно ниже одного миллиона. В мирное время в регулярной армии насчитывалось 150.000 человек, распределенных между военными центрами: Гератом, Кандагаром, Кабулом, Мазари-ПИерифом, Джеляль-Аба- дом, Асмаром, верховьями Оксуса и пограничными центрами на русско-афганской, персидско-афганской и индо- афганской границах.

Составные части этой армии следующие:

Многие изъяны в системе, созданной Абдуррахман- Ханом, увековечились с его смертью, отчасти вследствие равнодушия Хабибулла-Хана к военному делу, отчасти же вследствие реакционного влияния приближенных к престолу лиц. Короче говоря, армия и администрация Афганистана были слишком централизованы и могли оставаться в этом положении только до той поры, пока бразды правления были в руках столь бесстрашного и талантливого человека, каким был Абдуррахман. Хабибулла — человек иного склада и после смерти Абдуррахмана абсолютизм его правления потерпел существенное сокращение.

Остается пожалеть, что покойный эмир, сумевший превратить разнородную коллекцию воинственных племен в спокойную и независимую страну, не мог передать своему сыну какой нибудь частички своих необычайных талантов. В результате правительственный порядок в Кабуле далеко не так тверд и существенен, как он был раньше, ибо люди, услугами которых пользовался Абдуррахман, исчезли с горизонта; они или умерли, или не сумели угодить Хабибулла-Хану. Недостатки, свойственные афганскому характеру и особенно ярко выраженные в лице настоящего эмира, так низвели успех, которым сопровождалось правление [181] Абдуррахмана, что теперь от прежнего здания остался только один сруб.

Лишенная вдохновляющего гения Абдуррахмана, по истечении 5 лет после его смерти, эта армия, как можно было с полным основанием предположить, пала и качественно и количественно, и его огромная реорганизационная работа теперь нуждается в новом повторении. До некоторой степени афганцы и теперь еще сохранили свои старые отличительные черты: патриотизм и ненависть к чужим расам; но вследствие влияния времени и сношений, с одной стороны, с русскими и о другой — с Индией, они менее склонны собираться под знамена эмира, чем это было раньше. Не надо забывать, что нынешний Афганистан представляет собою спокойную страну и обладает населением гораздо более миролюбивым, чем предыдущее поколение. Более того, благодаря создавшемуся благоденствию некоторых классов населения, воинственные инстинкты племен ослабели и пыл мученичества испарился. Возбуждение у них военной ревности требует теперь постоянного улучшения условий военной службы. Жалованье их было увеличено, пища улучшена и, наконец, по отношению к офицерам была проявлена большая заботливость. Хабибулла приказал, чтобы движение по службе производилось по старшинству лет, хотя наследственная система назначения на посты лиц царской крови не будет отменена. В виде подачки нижним чинам, подтверждено распределение новобранцев отдельных племен по особым ротам под полковой командой вождя их племени. В этом отношении любопытно отметить, что отныне каждая отдельная часть, кроме [182] религиозных наставников при каждой роте, будет иметь еще гарнизонного муллу, который по пятницам будет читать молитвы перед собранными войсками и обращаться к ним со словами поучения в праздничные дни.

Позднее Хабибулла показал, что он, наконец, понял, какую ответственность налагает на него его положение, и можно надеяться, что под влиянием последних политических событий (Автор, вероятно, подразумевает здесь решенную в 1906 г. и осуществленную в 1907 г. поездку афганского эмира в Индию.), он сбросит с себя безумную нерадивость, рабом которой он был до сих пор. Указания на такой поворот в деятельности эмира еще не вполне ясно выражены и обнаружатся они не так скоро. Главным образом, они касаются военных дел, но некоторые меры касаются исключительно администрации. Среди первых мер нужно упомянуть приказание, отданное настоящим эмиром кабульским кожевенным заводам заготовить 300.000 комплектов экипировки для пехотинцев; особый агент был отправлен в Индию для закупки экипировки для конных частей. Эти меры не дают еще основания предположить в Хабибулла-Хане интерес к военному делу и умаляются тем, что он не слушает хороших советов. Афганская армия в том виде, как она существует теперь, обладает в высокой степени тремя качествами: выносливостью, храбростью и подвижностью, но несмотря на ее современную внешность, в ней не хватает дисциплины и общей связи, и боевая машина легко может быть развинчена. В виду этих обстоятельств, можно [183] сказать, что было бы лучше, прежде чем экипировать армию первоклассным материалом, удостовериться, достаточно ли подготовлены войска к умелому пользованию этим материалом. Теперь обращение с современным оружием незнакомо массе афганских войск, и нельзя отрицать, что отсутствие этого качества делает ее более грозной самой себе, нежели врагу. Афганская экипировка крайне разнообразна; неравномерностью образцов отличаются как винтовки, так и полевые орудия и амуниция, тогда как на воспитание офицеров и муштровку солдат не обращается внимания.

Эти несовершенства объясняются невозможностью для афганского эмира положиться на преданность своих войск. Кроме того, эти дефекты свойственны всякой восточной армии, которая несет службу только в своей стране, и всегда составляли отличительную черту афганской армии. Условия гарнизонной службы в Кабуле, пожалуй, имеют некоторое превосходство над условиями, в которые поставлены остальные войска, но можно с достоверностью утверждать, что военные качества афганцев всецело исходят из врожденного фанатизма, а не из практической организации армии. Тем не менее, в применении к горной войне, афганская армия могла бы оказать неоценимую помощь, хотя способность ее к продолжительному сопротивлению подлежит сомнению. Недостатки ее могли бы быть устранены путем реорганизации, а положительные качества могли бы быть в нее вложены прилежной муштровкой под руководством английских офицеров или командировкой избранных афганских офицеров для обучения строю вместе с нашими войсками. [184]

Несмотря на упрямство Хабибулла-Хана в этом отношении, он все же дал знать индийскому правительству свое намерение прибегнуть к помощи индийского правительства, в случае если бы его армия потерпела поражение. Это обстоятельство, которое может иметь место при возникновении войны между Афганистаном с иностранной державой (Россией.), кладет на плечи индийского правительства неблагодарное бремя, которое отнюдь не становится легче от предположения эмира учредить в Кабуле штаб афганской армии и от решения великобританского правительства не настаивать на том, что составляет без сомнения излишнюю предосторожность. Если дела пойдут и дальше так, как они обстоят в данную минуту, то до преобразования афганской армии нелепое высокомерие, которым отличаются афганцы, получит жестокий удар. Однако, эмира нельзя убедить передать свой военные дела в руки индийского правительства. Даже теперь, когда японцы разбили русских, афганцы доказывают, что, одержав победу над британским оружием, они теперь стоят выше японцев. Поэтому они отказывают нам в каком бы то ни было преимуществе в своей стране; и вот результат, к которому, правда, наша дипломатия не стремилась, но который создался, благодаря политике дружественных миссий и полумер. Теперь, когда мы разрешили афганскому эмиру беспрепятственный ввоз оружия и аммуниции, невыгодность такого положения скорее увеличивается, чем уменьшается. Так как этот ввоз существует столь близко к нашей индийской границе и в таком виде, [185] что он не может контролироваться индийским правительством, то имперскому правительству необходимо раз на всегда определить свою деятельность по отношению к Афганистану.

Абдуррахман не ограничил своей реорганизационной работы только военной системой Афганистана. Он посвятил много внимания стратегическим дорогам в своем государстве, добившись того, что система путей сообщения стала столь же внушительной, как хорошо экипированная и действительно организованная армия. Кабул был соединен с Бадахшаном на востоке, Туркестаном на севере и с Кандагаром и Гератом на юге и западе. До этих работ существовали старые дороги между означенными пунктами, но благодаря деятельности и инициативе покойного эмира, они были улучшены и одновременно были открыты новые пути сообщения. Не останавливаясь перед трудностями, которые смущали инженеров, руководствуясь только неослабевающей энергией, с которой он преследовал, развивал и осуществлял на деле свою политику, Абдуррахман провел дороги через Гиндукуш, облегчив этим не только расширение внутренней торговли, но умиротворение и администрацию своих провинций. В дополнение к этой сети стратегических дорог, он улучшил торговые пути, ведущие внутрь страны из Трансоксании (Туркестана), Индии и Персии. На юге Хайберская, Курранская и Гомульская дороги приобрели известность. На севере дороги пролегли из русского Туркестана через хорошо известные центры по афганской границе. После покорения Кафиристана он имел предосторожность провести стратегическую дорогу через эту страну от севера к югу, открыв, [186] таким образом, сообщение с долиной Кунара и Джеляль-Абадом, где всегда стояло значительное количество войск. Далее он нашел необходимым провести дорогу через западный Гиндукуш, чтобы создать лучшее сообщение с Катаганом, Бадахшаном и долиною Оксуса. Эта работа была окончена в марте 1904 года. Северным конечным пунктом этой дороги является Фейзабад, главный город провинции Бадахшана, где встречаются караванные пути из Бухары с северо-запада и из Памир и Кашгара с северо-востока. Афганское правительство построило сараи на всех станциях, и караваны пользуются этой дорогой предпочтительно перед дорогой через Читрал.

С другой стороны, представляется довольно странным, что в постройке крепостей Абдуррахман проявил большую небрежность. Если он улучшил пути сообщения и преобразовал армию, то он построил мало крепостей, всецело положившись на те, которые были построены раньше. Теперь исключая укрепления Кабула, Дихдади, Мазари-Шерифа и Балдак-Спина, из коих последние два он выстроил для командования над путями в Бальх и Кандагар — в Афганистане нет крепостей, удовлетворяющих современным требованиям (Хабибулла-Хан в последние годы успел выстроить несколько новых крепостей.). Те крепости, которые существуют, недостаточно солидны, чтобы выдержать бомбардировку. Большинство их приспособлено только для стоянки гарнизона и заслуживают внимания лишь в археологическом отношении. [187]

Глава VIII.

Кабул: дворцы и придворная жизнь.

Дорога от Кандагара на Кабул, в ее настоящем виде, представляет собою одно из существенных усовершенствований, которыми покойный эмир Абдуррахман обогатил Афганистан. Под эгидой этого энергичного правителя старые караванные пути между Кандагаром и Кабулом и Кабулом и Гератом были заменены первоклассными стратегическими линиями, причем старшины тех селений, через которые проходили дороги, отвечали за их безопасность. Дорога в Кабул идет в северо-восточном направлении от Кандагара на расстоянии 350 миль (около 400 верст). Два больших пункта по этой дороге: Келяти-Гильзаи на правом берегу реки Тарнак и в расстоянии 85 миль к северо-востоку от Кандагара и Газни в 225 милях к северо-востоку от Кандагара и 78 милях к юго-западу от Кабула.

Келяти-Гильзаи состоит из двух деревень, окруженных стенами, а также из крепости, расположенной к северо-востоку от этих деревень, и нескольких лагерей кочевников, раскинувшихся в окружающей Келяти-Гильзаи равнине. Крепость стоит на изолированном плато, которое местами очень обрывисто. Она имеет [188] двое ворот, расположенных с северной и южной сторон. Казармы гарнизона находятся с восточной и западной сторон крепости, а на одной из соседних возвышенностей поставлена батарея из 4 орудий. Гарнизон крепости невелик и защитные сооружения сделаны небрежно. В периметре крепости имеется хорошая родниковая вода, но позиция крепости небезопасна, в виду наличности соседних возвышений, господствующих над крепостными стенами, а также природных прикрытий, под которыми легко можно приблизиться к крепости. Маленький базар содержит всего 50 лавок. Кроме последних, в Келяти-Гильзаи имеется еще несколько казенных хлебных амбаров, а также резиденция губернатора.

Газни, столица страны Гильзаев и главный центр между Кандагаром и Кабулом, занимает очень важный пункт, господствующий над дорогой через Гомульский проход к ущелью Дера-Измаил-Хан. По своей стратегической позиции Газни должен рассматриваться, как базис операционной линии против неприятеля, наступающего с севера или запада. Если бы город Газни находился в руках индийской армии, то она обладала бы самой главной артерией сообщения в Афганистане. Газни расположен на левом берегу реки Газни, на плоскости между рекой и концом горного хребта, идущего от востока к западу от кряжа Гилькух на высоте 7730 футов над уровнем моря. Площадь, на которой стоит Газни, тянется от юга к востоку, но на западе река препятствует ее расширению, оставляя лишь ограниченное пространство между левым берегом и холмом, на котором стоит цитадель. [189] Город окружен высокой стеной, построенной на насыпи, частью естественной, частью искусственной. Стена построена из смешанного материала: камня, кирпича и глины. Она снабжена через неправильные промежутки башнями и имеет в окружности, включая цитадель, 1750 ярдов.

Цитадель расположена в северном углу на крутом отдельном холме, которым кончается горный кряж. Она лежит на 150 футов выше равнины и господствует над городом. Ее укрепления составляет высокая каменная стена, изрезанная амбразурами и снабженная парапетом, но никакого вала, кроме самого холма, не имеется. Стоящие по, углам 4 башни малы и невнушительны. Цитадель не обладает другой силой, кроме своей господствующей позиции и соседних высоких гор. Площадь на вершине холма ограничена и строения не приспособлены против обстрела гранатами. Над городом и цитаделью господствуют северные горы, но город до некоторой степени защищен положением цитадели. Запас воды недостаточен, ибо внутри стен имеется только один колодезь. Вид с цитадели широк, но непривлекателен, так как равнина покрыта однообразными селами со 197 мечетями, окруженными фруктовыми деревьями, виноградниками и небольшими пшеничными полями. Исключая берега реки, равнина пустынна, и лишена растительности, хотя через каждые 8-10 миль дорога пересечена оросительными каналами. Далекие горы идут низкими рядами голых скал, окруженных пустыней, покрытой камнями и колючками, где странствующие гильзаи пасут стада коз, овец и верблюдов, вместе с дикими [190] лосями, волками, лисицами и зайцами. Черные юрты этих кочевников, приютившиеся в горных впадинах, защищенных от резкого западного ветра, представляют на этой арене единственный признак человеческой жизни.

Самый город грязен. Улицы, по обеим сторонам которых построены дома в несколько этажей, узки, темны и неровны. У подножия цитадели, с ее восточной и западной стороны, имеются открытые площади от 100 до 150 ярдов, с южной же стороны дома примыкают к самой скале. От ворот Ханэ до Кандагарских, или базарных ворот идет улица, претендующая на некоторую ширину и прямоту. Другие улицы идут от ворот Ханэ в северо-восточном направлении к площади, примыкающей к цитадели с западной стороны, куда от Кабульских ворот также ведут несколько узких и извилистых переулков. Дома, построенные из глины, только в редких случаях имеют выпуклые крыши.

Число населения Газни изменяется, смотря по времени года и количеству товарообмена с Индией. Оно редко превышает 8000 и бывает не ниже 3000 человек. Жители состоят, главным образом, из родов Насир, Сулейман-Хель и других колен гильзаев, которые имеют отношение к караванной торговле via Гомуль, а также из некоторой части Дурани и таджиков. Кроме того, в Газни живут 250 семей земледельцев племени Газара и около 200 индусов, содержателей лавок, банкиров и промышленников. Население Газни крайне смешанно, невежественно, суеверно и бедно, за исключением индусского элемента. Индусы обязаны носить плотно обтянутые шаровары, [191] вместо широких, которые носят мусульмане, черные шапки, вместо чалмы, и должны платить подушную подать. Кроме этих ограничений, индусы пользуются покровительством местных властей и держат в своих руках торговлю между Индией и Афганистаном. Газни промышляет более всего хлебом, фруктами и мареной, которые ростут здесь в изобилии. Одежда из овечьей и верблюжьей шерсти привозится на газнийский рынок из соседней страны Газара. После английской окупации и открытия Гомульского прохода местная торговля сильно поднялась. Газнийский район богат хлебом. Урожаи пшеницы и ячменя обильны; даже столица берет немного хлеба с этого рынка. Помимо полей, отведенных под хлебные посевы, в Газни имеются прекрасные пастбища и фруктовые сады. Яблоки в Газни лучше кандагарских, но кандагарские дыни, специальный продукт Кандагара, выше сортом. В Кабуле существует спрос на газнийские хлеб и абрикосы, но марена, ростущая в окрестностях Газни, почти исключительно вывозится в Индию, тогда как табак, хлеб и касторовое масло служат для местного потребления.

Климат Газни в течении нескольких месяцев в году очень холоден, снег лежит на земле от ноября до середины марта. Первые морозы наступают в ноябре, когда лед не тает до полудня; начиная с ноября месяца до весны не бывает оттепели. В декабре выпадает снег, покрывающий землю слоем в 3 фута толщиною, который не тает до марта месяца. Весна животворна и, как только зазеленеют поля, равнина покрывается цветами. Дождь падает не регулярно и [192] только несколько дней, но климат отравляется туманами, приносимыми западными ветрами. Летом жара не так сильна, как в Кабуле и Кандагаре. Суровая зима неизменно порождает большой процент смертности населения, главным образом, вследствие недостатка в топливе. От морозов страдают также овцы, козы и верблюды, а так как в окрестностях Газни живет много кочевников, то несчастие не ограничивается одним только городом. Смертность в Газнийском районе несомненно выше, чем где бы то ни было в Афганистане.

Кабул занимает западную часть широкой равнины, в углу, образуемом соединением двух гор Асмай и Шири-Дерваза, с которыми Тахти-Шах соединена узким хребтом в 7 милях от слияния рек Логара и Кабула. Высота этих трех гор следующая: Асмай — 6790 футов, Шири-Дерваза — 7166 футов и Тахти-Шах — 7530 футов. Город занимает в окружности около 3 миль, но в настоящее время не имеет стен. Раньше он был окружен стенами из жженого на солнце кирпича и глины. Следы этих стен еще видны во многих местах, а на горах Асмай и Шири-Дерваза стены сохранились и теперь и доходят до реки Кабула, которая их разделяет. Если остатки этих стен указывают на первоначальный размер города, то невероятно, чтобы старый Кабул мог заключать в себе даже и 20.000 жителей. Стены старого города перерезывались воротами, из коих теперь сохранились только Лагорские. Эти ворота были: Сердар, Пет, Дихи-Афганан, Дихи-Мазанг, Гузаргах, Джабр и ныне оставшиеся ворота Лагор. Из них первыми [193] были уничтожены ворота Джабр и последними ворота Сердар. Прежние местоположения ворот, которые уже не существуют, хорошо известны и служат таможенными станциями для чиновников фискального ведомства. Некоторые имена этих семи ворот относятся к 1504 году, когда Бабер сделал Кабул своей столицей, Этот период так далек от нас, что происходившие в то время события могут быть восстановлены только путем воспроизведения названий. Теперь Лагорские ворота заброшены, и тяжелые деревянные растворы, покрытые железом, близки к падению. Кирпичные столбы этих ворот также покосились и амбразуры в арке заткнуты мусором. Несмотря на свой обветшалый вид, Лагорские ворота остаются крепким звеном, связующим настоящее время с давно прошедшими веками.

Город Кабул простирается на 1 1/2 мили от востока к западу и на одну милю от севера к югу. Так как рядом с Кабулом поднимаются горы, то столица может расширяться только в северном направлении к Ширпурскому лагерю. Нынешний правитель Афганистана намеревается построить новый город, который по величине и внушительности укреплений был бы достоин возрастающего могущества страны. Покойный эмир Абдуррахман составил план другой столицы в плодородной долине Чихардих к западу от гор Шири-Дерваза и Асмай, между последними и горами Полман, но смерть прервала его труды. Тем не менее, он завещал свою политику своему сыну Хабибулле, который до сих пор не подвинул дела. Шир-Али, недовольный неблагоприятным [194] расположением Кабула, начал постройку новой столицы в Ширпуре, но обстоятельства помешали ему довести постройку до конца. Построенные им три стены оказали впоследствии большую услугу англичанам. В своем настоящем состоянии Кабул очень интересен при сопоставлении контрастов старых и новых условий. Это все еще грязный город, отличительную черту которого составляют запущенные извилистые переулки и обветшалые дома. В Кабуле все же есть несколько более или менее солидных зданий, которые производят особенно благоприятное впечатление после узких невымощенных улиц с их необыкновенно неопрятными домами. Но кучи грязи и вековая нерадивость не могут лишить общий характер города некоторой красоты выделяющихся своей отделкой строений, которые вскоре после постройки принимают неряшливый вид. В таком состоянии находится большая часть, так называемых, кабульских дворцов и других построек, которые, будучи сооружены со свойственным афганскому двору тщеславием, главным образом, для промышленных целей, были затем совершенно запущены, или получали другое назначение.

Несмотря на фантастичность рисунка, которою отличается кабульская архитектура, старый Бала-Гисар заслуживает внимания. Он стоит на выступе у подножия Шири-Дерваза и служил резиденцией Шир-Али, а также местопребыванием злополучного Кавагнэри. Бала-Гисар теперь в развалинах, но «черный колодезь», яма, снискавшая себе позорную славу и служившая тюрьмой для политических и других преступников — еще сохранилась; укрепления Бала-Гисара [195] исчезли; остались только ворота, одна стена и ров с водою. Сама крепость превращена теперь в интендантский магазин и внутри ее построены неприглядные бараки для войск. С теперешним увеличением кабульского гарнизона предполагается совершенно уничтожить Бала-Гисар и построить более подходящие казармы.

Новые дворцы в Кабуле гораздо выше и красивее старых; они поневоле обращают на себя внимание. Главной резиденцией эмира будет, вероятно, дворец Диль-Куша. Постройка его в настоящее время еще не закончена. Много времени было потрачено на эту работу архитектором эмира мистером Финлесоном, который был потом отстранен, благодаря придворным интригам. Это здание будет обширной полу-европейской постройкой в 2 этажа, с прелестным видом на дворцовые сады из окон бель-этажа. Стоимость дворца, которая, вероятно, дойдет до нескольких сот тысяч рупий, должна быть возмещена из государственных средств, которые теперь очень ограничены. Эмир обыкновенно выбирает себе резиденцию, смотря по времени года, меняя дворцы, как ему заблагорассудится, но под внешним капризом кроется страх перед убийством. Любимый дворец эмира — Орг, в котором было отведено помещение миссии Дэна, лежит между городом и Ширпурским лагерем, где раньше Эльфинстон имел главную квартиру. Теперь здесь помещается госпиталь для больных и раненых воинов и убежище для лунатиков, изувеченных арестантов, слепых и нищих, которым богоспасаемое и отечески заботливое правительство отказывает во всякой [196] помощи и лекарствах, оставляя их умирать медленной смертью. Дворец Орг играет теперь роль старого Бала-Гисара. Он является в одно и тоже время центральною резиденциею двора и сильною крепостью, хотя над нею и командует крепость, расположенная на вершине Асмая. Вся постройка состоит из дворцового квартала, занимающего самую дальнюю часть и внутренней и внешней крепости. Высокая стена, пересеченная с восточной стороны квадратной подворотней (в которой нет ворот), замыкает всю застроенную площадь. Сейчас же за стенами с внутренней стороны помещаются казармы, а в центре находится большой сад. Во внешней крепости всегда стоит один полк, а на обязанности другого полка лежит защита самого дворца и его служб. Эмир не остается ни одного часа дня и ночи без сильной охраны. Казачьи посты стоят у входа во дворец, а патрули и караулы охраняют самый дворец. Внутренняя крепость отделена от внешней широким и глубоким рвом и зубчатыми стенами. Через ров перекинут подъемный мост, который спускается с восходом солнца и поднимается с закатом.

По внешности эта работа совершенно восточная. Разукрашенные ворота находятся в полукруглом углублении с внушительными бастионами по обеим сторонам. Растворы сделаны из массивного дерева и обшиты железом, с обеих сторон арки имеется помещение для часового. Чтобы войти в ворота, нужно побывать в караульной комнате и дальше вести переговоры с разными караулами. На маленькой башне над воротами стоит орудие Максима, из которого [197] производятся салюты при восходе и заходе солнца. Днем и ночью, в течении целого года, когда эмир живет во дворце, смена караула сопровождается громом туземной музыки, дисгармоничными звуками барабана и рогов, которые приветствуют Его Высочество (Автор называет эмира Его Высочеством, хотя миссия Дэна оффициально титуловала Хабибулла-Хана Его Величеством. Последний титул фигурировал и в договоре, заключенном Дэном с эмиром и подтвердившем прежние договоры, заключенные англо-индийским правительством с Абдуррахманом. Как известно, во время посещения Хабибулла-Ханом Индии, он отказался принять письмо, адресованное Его Высочеству.). Внутренняя часть крепости, в свою очередь разделена другой стеной с амбразурами, которая постоянно охраняется патрулями. До некоторой степени она также защищает дворец, ибо в промежуточном пространстве находится целый ряд небольших садов и дворцовых служб. Садовые аллеи ограждены железными решетками, к садам примыкают с южной и восточной сторон симметрически расположенные дома в один и два этажа. Потайные ворота огорожены массивной деревянной изгородью значительной высоты, длины и толщины, так чтобы она могла служить препятствием в случае, если этот вход будет открыт. Здания, находящиеся за последней внутренней стеной, состоят из павильона эмира, квартир принцев и загороженного особняка, в котором помещается гарем. Кроме того, здесь же находится казначейство эмира, кладовые, квартиры придворных чинов и бараки для телохранителей. Вся эта небольшая колония представляет необычайно красивый ландшафт. В саду цветет множество растений; возле павильона эмира находятся гряды [198] цветов: душистого горошка и ярких роз, благоуханием которых пропитан воздух. Контраст с грязным и неряшливым городом еще более подчеркивает привлекательность этого дворца — оазиса с его свежими цветами, зеленою травой, тенистыми деревьями и чисто содержимыми аллеями. Помимо цветов, дворец носит некоторый оттенок роскоши, аллеи между грядками выложены мрамором и каменные изваяния отдыхающих львов лежат по обе стороны крыльца, ведущего во дворец. Это здание построено Абдуррахманом, который взял моделью одну церковь, виденную им в Ташкенте. Это вычурная двухэтажная постройка квадратной формы, но с круглыми очертаниями, с башнями и куполами по углам; великолепная осьми угольная зала доходит до кровли; с четырех внешних сторон дворца имеются ниши, над которыми помещаются четыре других комнаты. Угловые башни имеют верхнюю и нижнюю комнаты. Крытая аллея огибает павильон эмира с трех сторон, защищая окна альковов (ниш) от блеска полуденного солнца. Окна верхних комнат выходят в сад, а окна альковов выходят на веранду. Внешняя сторона этой крытой аллеи пересечена девятью арками и по крыше ее может гулять тот, кто занимает комнаты в башнях. Каждый альков имеет 12 футов в квадрате, тогда как ширина залы 18 футов. Эти ниши эмир занимает для себя лично, одна служит преддверием залы, другая опочивальней эмира, третья кабинетом, а четвертая передней для пажей. В этих нишах нет наружных дверей. В них стоит разная мебель, как-то: пюпитр из черного дерева, немецкое пианино, мраморный стол и [199] резная кабинетная мебель. Две картины украшают стены; одна изображает палату общин, а другая — палату лордов; индийскому правительству следовало бы обратить на это внимание и заменить эти картины портретами королевы Виктории, Эдуарда VII и королевы Александры.

Для аудиенций полу-оффициального характера, а также для общественных дурбаров Абдуррахман посещал залу Дурбар, находящуюся за рвом в садах дворца Орг. Это большое красивое здание, построенное на европейский образец с верандами и колоннами, железной крышей и 12 большими окнами с каждой стороны. Два ряда симметрически расположенных белых колонн поддерживают красивый резной потолок с зеркальною отделкою. Здание занимает 60 ярдов в длину и 20 ярдов в ширину. Отделка здания восточная, но в обойной работе сказывается влияние запада с примесью восточной фантазии. Восточный вход ведет через двойную массивную дверь и портик в залу Дурбар, в которой эмир обыкновенно устраивает празднества для своего двора и гостей. В таких случаях пол устилается английскими коврами и по обеим сторонам залы расставляются длинные столы с Камышевыми креслами, сервировка бывает европейская, а скатерти — индийской работы. Зал освещается двумя электрическими люстрами. Динамо-машина доставляется каждый раз экстренно из мастерских. Восточный и западный фасады выходят в сады. В западной части здания находятся приемные покои эмира. Они состоят в нижнем этаже из широкой залы, которая выходят в дворцовый сад, и трех меньших [200] комнат. Каменная лестница ведет на второй этаж, освещенный большим числом двойных окон, выходящих на террасу.

Кроме летнего дворца в предместьи Кабула — Индикки, который покойный эмир обратил в место изгнания своих сыновей, когда хотел их наказать, имеется еще дворец Шах-Ара. В этом дворце Хабибулла-Хан принимал миссию Дэна и вообще он служит для всех государственных церемоний. Он расположен посреди большого сада, где во время месяца Рамазана воздвигается палатка, в которой эмир выполняет свой религиозный долг. Гости, приглашенные на аудиенцию эмира, собираются в такой же другой палатке, откуда их провожают в тронный зал. Полы во дворце устланы персидскими коврами. Ряд стульев стоит вдоль одной стены, а напротив стоят два буфета резной работы. Посреди зала стоит лакированный стол, а у входа круглый мраморный стол меньших размеров. Дурбары в этом дворце интересны, так как представляют редкие случаи, когда эмир принимает европейцев и беседует с ними.

На такую частную аудиенцию были приглашены маиор Клевеленд, врач эмира, мистрис Клевеленд, архитектор Финлесон, управляющий военным заводом Сорнтон, сестры Браун, женщины-врачи при гареме эмира, и состоящий при артиллерийском департаменте мистер Донован. Аудиенция была назначена в полдень. Через небольшой промежуток времени, когда приглашенные стали по порядку представления, Хабибулла прислал спросить, следует ли ему обменяться рукопожатием с дамами. Получив утвердительный [201] ответ, он вышел в зал в сопровождении своего личного секретаря Мухаммед-Сулейман-Хана, придворного переводчика Азимуллы и нескольких пажей. [202] Для этой аудиенции все одели утренние костюмы. Мистер Финлесон был в сюртуке, мистер Донован в костюме из голубой саржи и маиор Клевеленд в голубой военной форме при сабле, но без пояса. Дамы были в парадных платьях. Эмир вышел в черном сюртуке, с жилетом в один ряд пуговиц, белой (крахмальной) рубашке и серыми брюками поверх патентованных сапог. На шее эмира был белый загнутый воротник с твердым галстухом формы мотылька; его секретарь имел привилегию поправлять галстух от времени до времени. На голове эмира красовалась черная барашковая шапка; левая рука была в перчатке коричневого цвета из козьей кожи, перчатка с правой руки была снята. Платье эмира было хорошо сшито и одевали его, видимо, очень старательно. Меньше ростом, чем его отец, с которым у [203] Хабибулла-Хана есть значительное сходство в лице, он все же имеет не менее представительный вид, хотя манеры его гораздо мягче, чем манеры покойного Абдуррахмана. Хабибулла страдает легким заиканием, что явилось следствием покушения на его жизнь, когда еще в детском возрасте кто-то пытался его отравить. Судя по внешности, он обладает легкомысленным характером. Глубокие черты лица его прикрыты небольшими усами и бородой. Телосложение Хабибулла-Хана широкое, но скорее неуклюжее, с заметной наклонностью к полноте. На его лице, как и в его деятельности, не отражается жестокой талантливости его предместника на троне.

Прямота и самоуверенность были, пожалуй, самыми выдающимися чертами характера Абдуррахмана. В тоже время он был одним из самых гениальных энергичных и деятельных людей на свете. Хорошо осведомленный о всех предметах, имеющих общий интерес, красноречивый, решительный и логичный в своих суждениях — он обладал вместе с сим большим запасом природного юмора и находчивостью в репликах. Всегда преследуя свои личные интересы, он обладал немалою способностью к интригам. Первым залогом твердого положения Абдуррахмана в Афганистане было предложение туркестанского генерал-губернатора генерала Кауфмана предоставить ему 200 казенно-зарядных ружей, 20.000 комплектов аммуниции, снаряжение для 100 кавалеристов и 100 пехотинцев и 5000 бухарских «тиля» (35.000 рупий). Добившись тайного признания себя эмиром со стороны англо-индийского правительства, Абдуррахман отказался от [204] соглашения с нами и с Россией, выступив таким образом в глазах духовенства и своих подданных борцом за веру и освободителем страны от чужестранного влияния. Тем не менее, упрочив свое положение, он ограничил влияние мулл.

В русские планы не входило водворение Абдуррахмана в Кабуле (Автор, видимо, плохо осведомлен о планах, бывших в то время у нашего центрального правительства и в Ташкенте.). Русские рассчитывали, так как мы намеревались оставить Афганистан на произвол судьбы, что Абдуррахман выдворит генерала Гулям-Хайдара из афганского Туркестана и сам станет правителем этой области. Позднее, если бы обстоятельства позволили и английские происки в Кабуле не имели бы успеха, они надеялись усилить свое влияние в афганском Туркестане и в конце концов занять весь северный Афганистан. Когда же мы признали Абдуррахмана эмиром, он доказал на деле, что его личные интересы, а также интересы его династии и всей страны связаны с нами (Автор допускает здесь опять противоречие: выше сказано, что эмир «отказался от соглашения с Англией и Россией», что вполне соответствует истине.). Решившись добиться всего возможного от английского правительства, он сохранил свое добродушие, когда оказалось, что все его требования не могут быть удовлетворены. Он отзывался России дружелюбно и признавал себя ей обязанным за семилетнее гостеприимство, которое ему было оказано. Он безусловно отрицал всякое соглашение и зависимость от России. Освещая те обстоятельства, при которых он покинул Ташкент и говоря об [205] инструкциях и содействии, которые он получил, он высказывал, что предпочитает царствовать независимым государем при помощи Англии. Результаты его двадцатилетнего царствования поражают колоссальностью совершенной им работы и прогрессом, достигнутым в столь короткий промежуток времени. Среди постоянного беспокойства и противодействия, окруженный явными врагами и тайными предателями, имея перед собою разбойничьи племена, которые нужно было покорить, при необходимости создать целиком административную машину, в то время, как ему были преданы лишь немногие слуги и чиновники, которые не только не могли ему помочь, но даже понять его планов развития и цивилизации страны, — он все же достиг беспримерно блестящего успеха, предоставив своему наследнику или укрепить возведенное им с такими трудом и любовью здание или расшатать его до основания.

Сказав несколько слов относительно интересующих гостей достопримечательностей Кабула, Хабибулла завязал общую беседу на персидском языке, который является языком придворным. Хабибулла читает и говорит по английски, арабски, индустани и персидски, но считает употребление английского языка ниже своего достоинства. В начале аудиенции эмир казался озабоченным; он только что отдал распоряжения относительно приема и содержания ожидавшейся в скором времени миссии Дэна и теперь заговорил о ней. Он начал с комплиментов по адресу вице-короля лорда Керзона и лорда Кичнера, упомянув о благожелательном отношении этих лиц к его стране. Постепенно [206] он перевел разговор ближе к своей теме и сравнил положение Афганистана со щитом, выставленным против врагов Индии.

«Если этот щит будет тонок, как пергамент, — сказал Хабибулла, — то ребенок может его разорвать, но если щит будет толст и крепок, то он отразит все нападения; и моя задача сделать этот щит крепким — столь крепким, чтобы его нельзя было сломить». После некоторого раздумья эмир добавил, что он будет обсуждать далее способы укрепления щита, когда миссия Дэна прибудет из Индии.

Когда интервью дошло до этого пункта, в комнату вошел маленький принц Инаятулла-Хан, который потом посетил Индию. Сказав отцу обычный «селям», он стал вместе с пажами, пока не получил разрешения сесть. Хабибулла теперь перевел разговор на свой инцидент с ружьем, заметив, что в быстром своем излечении под искусным уходом маиора Бирд — врача, которого вице-король экстренно командировал в Кабул, вследствие безотлагательной просьбы эмира — он усматривает прямое проявление милости Аллаха. Чтобы показать своим гостям поврежденный член, эмир сам придвинул стол и положил на него руку. Когда он снял перчатку, то следы операции были ясно видны. Ко времени прибытия в Кабул маиора Бирд рука сильно опухла. В ранах образовалось много гноя, который нужно было удалить; конечный сустав указательного пальца и часть второго сустава среднего пальца на левой руке были отрезаны. Во время этой аудиенции маиор Бирд уже возвратился в Индию; раны зажили, и рука была совершенно здорова, хотя суставы [207] пальцев еще не сгибались. Инцидент, который заставил Хабибулла-Хана относиться с большой терпимостью к учреждению в Кабуле постоянного отдела индийской медицинской части, произошел вследствие разрыва 12 зарядного бескуркового двуствольного ружья английской работы. Эмир 28 марта 1904 года охотился на бекасов возле селения Худадад и уже убил их 20 штук, как вдруг при выстреле последовал взрыв правого ствола, в котором образовалось отверстие в пол-дюйма. К счастью, кисть руки была значительно ниже ствола и пострадали только пальцы.

После осмотра гостями руки Хабибулла-Хана, аудиенция, продолжавшаяся два часа, закончилась замечанием эмира об убийстве мистера Флейшера, германско- подданного, говорившего по английски, который был послан заводом Круппа заведывать артиллерийским арсеналом и мастерскими в Кабуле. Флейшер исполнял свои обязанности некоторое время. Когда же он возвращался в Индию, чтобы повидать свою семью, он был убит в Лунди-Хана на афгано-индийской границе рисальдаром (Начальник афганского конвоя.). Хабибулла защищал убийцу на том основании, что когда перед магометанином поносят его веру, он обязан убить себя или поносителя. Флейшер не поносил мусульманской религии; это злое дело исходило из зависти и интриг Мухаммед-Сервер-Хана (Ныне правитель Гератской провинции.), чиновника, состоявшего при заводах эмира, а рисальдар был только орудием обыкновения Хабибулла-Хана слушать наговоры на [208] иностранных работников, не давая им возможности оправдаться. Сам мистер Мартин должен был оставить службу эмиру, так как имел неосторожность наказать Мухаммед-Сервер-Хана за дерзкое поведение. После его отъезда Мухаммед-Сервер-Хан составил заговор против Флейшера, воспользовавшись для осуществления своего плана поездкой последнего в Индию и враждебностью эмира к европейцам. Мухаммед-Сервер-Хан научил рисальдара провоцировать Флейшера так, чтобы наговоры этой достойной пары восстановили Хабибулла-Хана против убитого.

Самый инцидент начался вечером 6 ноября 1904 г., когда, возле деревни Басаул, встречная партия европейцев, ехавших в Кабул из Пешавера, присоединилась на ночевку к каравану Флейшера. После обеда Флейшер заметил, что у европейцев, ехавших из Индии, не было фаррашей, обязанности коих состоят в раскидывании и снятии палаток на остановках. Так как Флейшер рассчитывал ехать утром в Лунди-Коталь и не нуждался более в своих фаррашах, то он послал сказать рисальдару, что эти люди могут возвращаться в Кабул с партией европейцев из Индии. Рисальдар ответил, что он не будет отвечать за палатки, которые эмир велел выдать для путешествия Флейшера, если оба фарраша будут у него отняты. Тогда Флейшер послал своего слугу позвать рисальдара к себе, каковому приказанию последний отказался подчиниться. Позднее ночью, когда Флейшер возвращался на свою ночевку, этот человек опять отказался повиноваться. На следующее утро, 7 ноября, Флейшер распростившись с европейцами, поехал своей дорогой [209] в Индию и был застрелен рисальдаром, не доезжая одной мили от Лунди-Хана. Об убийстве было дано знать в Дакка. Офицер этого поста выехал навестить рисальдара и сейчас же спросил, были ли свидетели преступления. Узнав, что свидетелями были два погоньщика мулов, он посоветовал также их застрелить, обещав подтвердить какой угодно вымысел, который придумает рисальдар. Убийца не придавал никакого значения своему делу и отклонил предложение офицера и даже поехал к нему в гости.

Известие об убийстве Флейшера быстро дошло до губернатора Джеляль-Абада, который приказал арестовать рисальдара и тотчас же донес о происшедшем эмиру. Чтобы спасти свое «лицо», Хабибулла отдал приказание расстрелять рисальдара на месте преступления и посадить в тюрьму весь эскорт, которым командовал рисальдар, и его семью. Такое распоряжение эмира явилось для рисальдара совершенным сюрпризом; перед казнью он заявил, что, если бы он знал, что эмир так жестоко накажет его за убийство «фиренги» (европейца), то он бы застрелил также обоих свидетелей.

В оценке заслуг мистера Флейшера эмир дошел до такого фарса, что известил индийское правительство о своем намерении назначить пенсию его вдове. Много месяцев прошло с тех пор, но никакого вознаграждения не последовало, ибо из Афганистана так же трудно выжать деньги, как золото из камня. Тем не менее, мистрис Флейшер неоднократно прибегала, но безуспешно, к заботливости индийского правительства и к благородству эмира.

Несмотря на свою приветливость, Хабибулла-Хан [210] не очень прочно сидит на престоле, так как интриги матери-королевы и зависть его братьев расшатывают его положение. Он не пользуется популярностью в народе и не имеет достаточной силы характера, чтобы стать хозяином положения. Афганистану нужна железная воля человека, который был бы в равной мере работником и правителем людей. Хабибулла слабоволен. В стране, где авторитет духовенства — закон, его подслуживание духовной власти и подчинение влиянию своего брата обратили на себя всеобщее внимание. Насрулла-Хан и вдовствующая государыня Биби-Халима, жена покойного эмира и мать сердара Мухаммед-Омар-Хана суть буревестники в море афганской семейной политики. Хабибулла-Хан отчасти сознает свое положение; несомненно, что, далеко не из уважения к достоинству Биби-Халима, и Омар-Хана, их строго охраняет сильный отряд царской гвардии — так строго, что они в действительности государственные пленники.

Гораздо труднее для эмира атаковать позицию, занятую Насрулла-Ханом, который был назначен главнокомандующим афганской армией в первые дни по восшествии Хабибулла-Хана на афганский престол. Поэтому эмир почти ничего не предпринимал, чтобы согнуть сильную волю своего брата. Насрулла-Хан, сделавшись «хафизом» т. е. чтецом корана, занял также должность шаагаси или обер-гофмаршала. Как раз перед прибытием миссии Дэна в Кабул, он получил титул «итвадуд доуле», т. е. столп государства. Как главнокомандующий и обер-гофмаршал, он положил все свое влияние на чашу весов против [211] миссии Дэна и добился ее полного поражения. Он является, конечно, ненадежной опорой для политики и правления своего брата, так как он сам стремится занять трон, и не подлежит никакому сомнению, что, если представится тому случай, то он его не пропустит. В настоящее время план его еще не созрел и сторонники не подготовлены, но события в Афганистане сменяются так быстро, что никто не может точно определить превратности фортуны. Серьезные семейные ссоры заставили Хабибулла-Хана проявить свой авторитет, в качестве третейского судьи, как это принято в Афганистане. Первый шаг был им сделан в 1904 г., когда Омар-Хан был лишен своей охраны, и телохранители его были отчислены обратно в свои полки. Вторым шагом было устранение его от должности главноначальствующего гражданскою частью всего государства. В эту должность он вступил после Насрулла-Хана в 1902 г. Эти прецеденты подняли в населении столицы большое волнение, которое увеличилось, как скоро стало известно, что Биби-Халима отказалась принять пенсию, назначенную ей для домашнего обихода. Дела осложнились еще инцидентом, который возбудил ярость эмира против козней королевы. Омар-Хан приказал шталмейстеру прислать ему любимую строевую лошадь покойного эмира. Это требование не было одобрено свыше, и несчастный чиновник, от которого потребовали объяснений, был так избит приспешниками Омар-Хана, что умер от побоев. Когда об этом было донесено эмиру, Биби-Халима и ее сын были выдворены из дворца, где они жили после смерти Абдуррахмана и поселены в другом месте, где они [212] фактически содержатся, как государственные пленники. Говорят, что его высочество пригласил двух главных мулл Кабула быть судьями обострившихся отношении в его семье; но хотя и был установлен временный компромисс, настоящего примирения не было достигнуто. Нужно тщательно проштудировать генеалогическую таблицу царствующей в Афганистане династии, чтобы составить себе точное представление о настоящем положении дел в этой стране (см. стр. 213).

Даже в Афганистане женщины имеют влияние на государственные дела и придворная политика никогда не бывает свободна от пагубного влияния и вмешательства ревнивой женщины. Влияние гарема в придворных сферах Кабула так же сильно, как влияние духовенства, что идет совершенно в разрез со старым порядком (при Абдуррахмане), когда женщины и муллы были отодвинуты на задний план. Со вступлением Хабибулла-Хана на престол произошли перемены в армии, администрации и гареме. Три жены эмира получили развод: одна из племени Моманд, другая из страны Гильменда, которая пробыла в Кабуле только несколько дней, и третья — дочь правителя Герата Саадуд-дин-Хана, так как муллы внушили Хабибулла-Хану уважение к корану, который воспрещает иметь более четырех жен. Число наложниц неограничено и состав гарема эмира постоянно пополняется рабынями выдающейся красоты, прислужницами его жен. Конец их бывает очень печален. Несчастная рабыня, которая обратит на себя внимание эмира, обыкновенно «устраняется». Четыре жены, пережившие авторитет духовенства — следующие: 1) мать Амануллы, 2) Улия [214] Джангах (дочь Юсуф-Хана Баракзаи, любимая жена эмира, недавно родившая дочь), 3) дочь Ибрагим-Хана и 4) мать Инаятуллы. Дочь Юсуф-Хана, Улия Джангах известна в интимном кружке гарема, как «индостанская королева». Это образованная, воспитанная и очаровательная женщина. Она воспитывалась в индийской школе, читает и пишет, а также поет и играет на рояле. Она не поклонница правителя Афганистана, его народа и страны и имела как-то неосторожность высказать свое к ним отвращение, за что и лишилась звания первой жены.

Женщина, занимающая теперь положение первой царицы — мать Аманулла-Хана, которая недавно родила дочь. Она являет собою интересный контраст с дочерью Юсуф-Хана. Это женщина с разнузданными страстями, своевольная, властолюбивая, капризная и сварливая. Она собственноручно убила трех своих рабынь, забеременевших от эмира. Она лично наказывает своих легкомысленных служанок и обезображивает тех, физические качества которых могут понравиться ее господину. Однако, ее влияние на эмира невелико. Она поет и танцует, но у нее недостает вкрадчивой хитрости Биби-Халимы и изящного достоинства индостанской королевы. Четыре жены эмира содержатся соответственно занимаемому ими положению. Первая жена, мать Амануллы, получает содержание 100.000 рупий в год; вторая жена Улия Джангах, индостанская королева — 80.000 рупий; третья жена, дочь Ибрагима — 20.000 рупий и четвертая — мать Инаятуллы — 14.000 рупий в год. Первая королева занимает сарай гарема во дворце Щах-Ара, где находятся также две главные одалиски [215] из Бадахшана и Токи, матери Хаятулла-Хана (Родился в 1890 г.) и Кабир Джана (Родился в 1903 г.). Обитательницы гарема занимаются вязанием, вышиванием и другим женским рукоделием. Главная жена имеет швейную машину и шьет платье своим детям. Индостанская королева, в жилах которой течет царская кровь, ведет широкий образ жизни. Эта честолюбивая женщина носит английские платья, которые были в моде 30 лет тому назад. Каждая законная жена эмира, в отличие от наложниц, имеет отдельный дом, где она живет со своими детьми.

Вдовствующая государыня Биби-Халима, мать сердара Мухаммед-Омар-Хана, женщина выдающихся способностей, занимала одно время положение, подобное тому, в котором находилась вдовствующая китайская императрица и корейская императрица Леди-Ом. Ее интриги в пользу своего сына потерпели неудачу и теперь она усмирена. Ее сын, в противоположность энергичному характеру своей матери, мало интересовался своим положением. Биби-Халима — женщина большой красоты, необыкновенного ума и хорошо осведомленная, от роду ей сорок три года. Симпатии ее столь явно склоняются в сторону англичан, что на ее дворец смотрят так же подозрительно, как на британское агентство. Наследственный закон в магометанских странах, исключая случаев, когда признание основано на том положении, что сила есть право, предоставляет наследование престола сыну первой женщины, на которой женится государь. Наследник может быть моложе сыновей от другой [216] женщины, но если брак с первой был заключен раньше, то право восшествия его на престол редко обходится. Тем не менее Абдуррахман обошел этот обычай, так как афганский эмир имеет право сам назначать себе преемника.

Хабибулла происходит от ваханской наложницы, по имени Гульриз, с которою Абдуррахман находился в сожительстве. Биби-Халима, также жена Абдуррахмана, имеет перед первой преимущество вследствие своего прямого происхождения от эмира Дост-Мухаммед-Хана. Она несомненно царской крови и если бы она была свободна, то скоро заставила бы своего сына сердара Мухаммед-Омар-Хана овладеть престолом. Его шансы на успех во время восстания были бы одинаково значительны, как и шансы его брата по отцу Насрулла-Хана, также сына Гульриз и полного брата Хабибулла-Хана. Разница в возрасте этих трех сыновей Абдуррахмана имеет большое значение при оценке настоящего положения — Хабибулла родился в 1872 г., а Насрулла родился в 1874 г., на несколько лет раньше Мухам- мед-Омара, который родился в Мазари-Шерифе 15 сентября 1889 г. По странной иронии, которая может иметь свое значение при наследовании престола, Инаятулла, сын Хабибулла-Хана и законный его наследник родился в 1888 году, тогда как его дядя, сын Биби- Халимы и Абдуррахмана, моложе его только на шесть месяцев.

Можно, пожалуй, ожидать впоследствии борьбы за престол между дядей и его племянником. Оба они еще юноши, но, хотя время и не сгладит их спор, от Хабибулла-Хана зависит оградить права своего сына [217] от поползновений его соперника. В одном случае — и это следует отметить — Хабибулла-Хан сделал шаг к упрочению положения своего старшего сына, отправив его недавно в Индию и назначив его правителем Кабула. В тоже время Мухаммед-Омар-Хан разделил ограниченную свободу своей матери, а Хаятулла-Хан, родившийся в 1890 году от бадахшанской рабыни, брат Инаятулла-Хана по отцу, был назначен правителем Бадахшана. Все эти факты представляют собою водовороты, указывающие лишь направление главного потока в Кабуле, где положение так запутано и обманчиво, как сыпучий песок. Политика нового эмира отличается мягкостью; уничтожение некоторых налогов, частое помилование беглых афридиев и предложение знатным эмигрантам возвратиться на родину (См. приложение.) указывают на большую перемену в порядке управления страной. Эта перемена не является для нас добровольной уступкой и только доказывает, что племенные вожди знатных родов утратили свое влияние, что они не могут иметь более сторонников в населении и что центральная власть постепенно централизовалась около эмира в кружке чиновников, руководимых муллами. Приглашение эмигрантов возвратиться на родину объясняется не благородными побуждениями, а скорее тщеславием и желанием показаться великодушным к беспомощным и слабым. На самом деле эта милость имеет политическую цель покрыть ореолом имя нового афганского эмира в Индии и произвести впечатление на британское правительство. Она служит также некоторым [218] указанием на то, что, в случае будущих осложнений с Афганистаном, помощь недовольных эмиром сердаров не может иметь серьезного значения, так как через несколько лет, а то и раньше, единственными влиятельными элементами в Афганистане будут бюрократия и муллы. В тоже время власть эмира уменьшилась и перешла к чиновникам. Меры, принятые Абдуррахманом, расчистили путь для этой перемены. Он или убивал и терроризовал всех тех, которые оказывали ему индивидуальную оппозицию. Он хвастался, что его богоспасаемое правительство управляет только на благо своего народа и на славу религии и что у него нет от народа никаких секретов и нет других интересов, кроме служения народной пользе. Ни один класс населения Афганистана не чувствует благоговения к престолу, которое существует в Турции и Персии. Эмир лишь первое лицо того племени, которое захватило власть, и в Афганистане постепенно образовалось бюрократическое правительство, находящееся под влиянием мулл, политика которых далеко не всегда совпадает с интересами страны, но чаще руководствуется тем или иным толкованием «шариата», изобретаемым влиятельными муллами.

Пока Афганистан можно считать независимым государством, с некоторыми ограничениями. Ни одна держава не имеет права вмешиваться в его внутреннее управление, хотя, очевидно, что при известных обстоятельствах это положение может быть изменено. В тоже время на афганском правительстве не лежит национального долга или военной контрибуции. Эмир не связан капитуляциями с иностранными правительствами. В его столице нет послов иностранных держав, [219] хотя это причиняет ему скорее неприятность, чем удовольствие, так как он был бы не прочь похвастаться своею независимостью перед европейскими дворами.

Отношения между Великобританией и Афганистаном в том виде, как они обстоят в данное время, определены трактатами. Британское правительство признает независимость Афганистана. Оно берет на себя ответственность за безопасность и неприкосновенность Афганистана против невызванных нападений, пока эмир следует советам британского правительства в делах, требующих сношений с иностранными державами. Великобритания выплачивает эмиру 1.800.000 рупий в виде ежегодной субсидии, на основании договора, заключенного в 1893 году сэром Мортимер-Дюрандом с Абдуррахманом и подтвержденного сэром Луи-Дэном с Хабибулла-Ханом в 1904-1905 гг. Кроме того, Англия разрешает Афганистану неограниченный ввоз военных материалов и содержание политического агента при дворе вице-короля Индии.

Взамен этого соглашения с великобританским правительством, эмир обязан словом и договорами быть другом и союзником Великобритании. Он дает ручательство не входить в сношение ни с одной иностранной державой, не посоветовавшись с индийским правительством, и соглашается принять в Кабуле британского агента (Миссия Дэна тщетно добивалась согласия Хабибулла-Хана на замену мусульманского агента в Кабуле англичанином и на назначение английских консулов в главные города Афганистана. После заключения англо-русского соглашения эти настояния англичан усилились.), который должен быть магометанином и иметь только туземную канцелярию. [220]

Британский агент в Кабуле занимает очень неблагодарное положение. Европейцы по необходимости избегают его, чтобы не дать повода к политическим подозрениям. Эмира он может видеть только на общественных дурбарах и в экстренных случаях. Во всех своих действиях он является пленником, ибо, хотя его и принимают на дурбарах, он не смеет никого посещать и редко отваживается выходить на улицу. Если увидят европейца, разговаривающего с британским агентом, или с одним из его канцелярских чиновников, то такой смельчак поплатился бы выселением за границу. Ни одному афганцу не разрешено входить в британское агентство и ни один англичанин не посещал его с тех пор, как сэр Сальтер-Пайн покинул Кабул. Даже нахождение вблизи здания агентства навлекает подозрение, которое испытали на себе некоторые афганцы. Так как во многих случаях наказание не ограничивалось только тюремным заключением, то в Афганистане обратилось в неписанный закон избегать английского агента и его entourage во что бы то ни стало.

Английские политические агенты в Кабуле назначаются индийским «foreign office», которое представляет эмиру на выбор несколько имен чиновников-магометан. Выбирается один из этих кандидатов, срок службы которого определяется в 3 или 5 лет. По возвращении в Индию он обыкновенно награждается титулом наваба. Штат агентства состоит из 2 секретарей, врача и около 2 или 3 дюжин прислуги и телохранителей, которые должны быть все индийского происхождения. Британский агент присутствует на общественных [221] аудиенциях эмира, но если у него есть какие-либо письма, или сообщения от британского правительства, для передачи эмиру, то он должен испрашивать разрешения, чтобы их представить лично.

Если между членами британского агентства возникают гражданские или уголовные дела, то агент направляет обе стороны в индийские судебные установления. Если британский агент, или один из причисленных к агентству имеет спор с афганско-подданным, то такие дела обыкновенно решаются кабульскими судами по местным законам. Серьезные осложнения политического характера передаются индийскому и афганскому правительствам для улажения им путем непосредственных сношений.

Британский агент складывает свою почту и частные письма своих служащих в один пакет, который он лично передает афганскому генерал-почтмейстеру и получает от последнего росписку за его печатью. Этот пакет доставляется афганской почтой до Пешавера, где курьер эмира получает росписку в передаче почты политическому агенту в Пешавере.

Таким же образом пересылается почта, передаваемая британским политическим агентом в Пешавере курьеру эмира и вручаемая британскому агенту в Кабуле генерал-почтмейстером, который также получает удостоверение об исправном доставлении почты. Функции политического агента эмира при вице-короле Индии, также магометанина и афганско-подданного, приблизительно те же, что и функции британского агента в Кабуле, исключая срока службы, который неограничен и всецело зависит от желания эмира. Кроме [222] политического агента, эмир имеет несколько торговых агентов, как в Индии, так и в Англии, из коих самыми выдающимися были сэр Аккин-Мартин, мистер Гусрай и мистер Пэк. Все эти трое предприимчивых и прекрасных слуг эмира потеряли большие денежные суммы, вследствие крупного недостатка афганского эмира, который забывает свои обязательства, пользуясь тем, что между его кредиторами и Кабулом есть граница. Представления остаются без ответа и, повидимому, нет такой власти, которая заставила бы афганского эмира выкупать свои обязательства, хотя и имеется простой выход из такого положения, если бы только индийское правительство согласилось коснуться субсидии. [223]

Приложение к главе VIII.

Перевод манифеста Хабибулла-Хана.

Манифест адресован: «Всем нашим знатным и незнатным благородным подданным племени Газара (Хезара)». После напоминания о прежнем восстании газаринцев против государственной власти, эдикт переходит к нижеследующим милостям эмира.

Во-первых. Что касается ваших земель, которые до сих пор отдавались для заселения афганцам, то мы объявляем, что с этого времени культурные участки, которые вам принадлежат, не будет передаваться другим поселенцам.

Во-вторых. Мы разрешаем и приказываем возвратиться на родину тем людям, которые были изгнаны из нашего богоспасаемого государства и бежали в чужие страны; пусть они придут с доверием. Пусть все эти эмигранты, занимают ли они высокое положение (мир), или являются их потомками, придут к нам, чтобы мы могли их лицезреть и чтобы местожительство их было устроено так, как они этого хотят. Пусть все классы землевладельцев и владетелей живут у себя дома. Если земли их еще не отданы другим, то мы заверяем их, что впредь они никому не будут даны. Пусть они владеют своими участками в мире и довольствии. Так как многие лица до настоящего указа передали свои участки чужим людям и не выкупили их обратно, то, взамен этих участков, им будут даны другие, годные под посевы, земли, орошаемые новым каналом, чтобы они могли, благодаря Бога, устроиться спокойно и удобно.

Мы также заявляем тем, кто выселился из нашего [224] богоспасаемого государства, что если они не возвратятся на родину до последнего месяца этого года (марта 1905 г.), мы не оставим пустовать их земли, а отдадим их другим землевладельцам.

Этот указ относится ко всем коленам племени Газара. Но если уроженцы трех селений Шейх-Али, Кух (т. е. Тале и Барфак) и Чихар-Сада из рода Султан, эмигрировавшие из нашего богоспасаемого государства, пожелают возвратиться на родину, то мы пожалуем им участки земли в другом месте. В названных трех селениях им не будет дано участков.

Мы молим Создателя, да увеличит Он день от дня мир и благоденствие нашего народа и страны.

Дан в субботу 12 Рамазан-уль-Мубарека 1322 г. гиджры (17 декабря 1904 года).

(пер. С. П. Голубинова)
Текст воспроизведен по изданию: Гамильтон А. Афганистан. СПб. 1908

© текст - Голубинов С. П. 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001