-

ЦЕРЕМОНИАЛЫ ХАНСКИХ ВЫБОРОВ У КИРГИЗОВ

Киргизские орды, Малая и Средняя, приняв в половине прошлого столетия подданство России и подчинившись Русскому престолу, удержали однако в своих родах приемы туземного управления и многие укоренившиеся обряды и обычаи, свойственные полудикому народу. Самым выдающимся обычаем в Киргизском управлении, сохранившимся до 1825 года (В этом году Малая Киргизская орда разделена была по управлению на три части: восточную, среднюю и западную с султанами-правителями, подчиненными непосредственно начальнику Оренбургского края, и тем уничтожены звания ханов. См. Материалы по Истории Оренб. губ. 1877 г., вып. I, от. II, стр. 40.), были выборы ханов и утверждение их в этом достоинстве, происходившие с особенною пышностию, для поддержания которой Русское правительство не жалело денег и подарков.

В делах канцелярии бывшего Оренбургского генерал-губернаторства (1793-1805) имеются две записки, одна о возведении в ханы Средней орды султана Валия, другая — об утверждении в ханском достоинстве султана Джантюри, избранного в правители Киргиз-Кайсаков Малой орды.

Валий, хан Средней орды.

Когда в 1781 году умер Аблай, хан Средней орды, принявший в 1739 году подданство России вместе с своим братом Абулмамет-ханом, народ Киргизский избрал своим правителем сына его султана Валия. На всеподданнейшее прошение отправленной ордынцами в Петербург депутации последовало милостивое благоволение императрицы Екатерины II-й «утвердить султана Валия в ханском достоинстве для лучшего от народа сего к стороне Российской уважения и в подданстве его удержания». Уфимскому и Симбирскому генерал-губернатору (Уфимское генерал-губернаторство или наместничество составляли области Уфимская и Оренбургская. В первую входили уезды: Уфимский, Бирский, Мензелинский, Бугурусланский, Белебеевский, Стерлитамакский и Челябинский. Во вторую: Оренбургский, Верхнеуральский, Бузулукский и Сергиевский. Кроме того к нему были причислены Уральск и Гурьев, отделенные в 1780 году от Астраханской губернии, и вся нынешняя губерния Симбирская и Самарская. Средоточием управления, гражданского и военного, был г. Уфа. В 1796 г. указом императора Павла 2 Декабря наместничество переименовано в Оренбургскую губернию и управление перенесено в г. Оренбург.) генерал-поручику [498] Якоби от Правительствующего Сената 14 Февраля 1782 года дан был указ произвести обряд утверждения в г. Уфе «со всею торжественностию и церемонией».

Получив указ, генерал-губернатор поспешил оповестить о том Киргизов и уведомил султана Валия, приглашая биев, старшин, султанов и прочих Киргизских родоначальников прибыть в Уфу к 1-му Ноября (См. в Оренбург. Центр. Архиве «Сношения Министерские», записку об этом торжестве.).

Ко дню торжества к г. Уфе прикочевало «такое множество» Киргизов какого со дня существования своего не видели еще жители этого города. Киргизы расположились своими кочевьями на правом берегу реки Уфы, усеяв своими кибитками на далекое пространство всю прибрежную степную полосу, от Сибирской дороги до гор Тура Тау. В каких нибудь два-три дня чуть не вся орда собралась здесь.

Когда прибыл сюда Валий, накануне дня, назначенного для церемониала, генерал Якоби чрез своего адъютанта при переводчике «с приличным парадом» уведомил его о предполагавшемся на другой день торжестве. Вместе с тем командующему Сибирской линией генерал-поручику Огареву поручено было возвестить о том горожанам и присутственным местам.

День торжества, в восемь часов утра, ознаменовался тремя пушечными выстрелами, по которым личный адъютант Уфимского наместника, отправился к Валию-султану с уведомлением о начале «церемонии», чтобы он со всеми султанами, старшинами и народом приготовился к прибытию за ним почетного конвоя.

Между тем все свободные от службы драгунские эскадроны и казачьи команды стягивались в крепость Св. Петра, где должен был происходить обряд ханского утверждения. Туда же собрались все военные и гражданские начальники. С распущенными знаменами войска выстроились покоем на небольшом плацу, где была уже устроена ханская ставка, довольно порядочных размеров, в которой могло поместиться около ста человек.

Когда в крепость прибыли генерал-поручик Огарев с должностными чинами и штаб и обер-офицерами, а за ним вскоре Якоби, в лагерь Киргизский был послан запряженный шестериком экипаж, с подполковником Сибирского драгунского полка и переводчиком, под конвоем 20 драгун и 20 казаков при одном обер-офицере.

Командированный подполковник, по прибытии к султану и «по засвидетельствовании обыкновенного комплимента», доложил ему о причине своего приезда. Валий выслушал приветствие стоя и «с чувствительным удовольствием отозвался весьма благодарным, изъяви всю свою преданность к торжественному ее императорского величества скипетру». [499]

Сев затем в карету, султан в сопровождении конвоя и Киргизского народа двинулся в крепость. По обеим сторонам экипажа ехали султаны, позади конвой, а за ними почетные бии и старшины. Шествие замыкала огромная толпа Киргизов, все на конях, в богатых пестрых национальных костюмах. Ровно в 12 час. дня султан въехал в город и как только эта оригинальная кавалькада показалась в предместья Уфы или Форштадте, из крепостных орудий грянуло десять выстрелов; когда же карета султана подъехала к крепостным воротам, войска взяли на караул, раздался треск барабанов, загремели «почетную встречу» трубы и литавры, и командующий парадом под эту отчаянную дробь подлетел с рапортом к султану. Валий проехал по рядам войск, важно, с сознанием собственного достоинства, отвечал им на приветствия любезным поклоном и затем, недалеко от приготовленной палатки, вышел из экипажа, где к нему явился штаб-офицер, наряженный сопровождать его высокостепенство, в качестве ординарца.

Войска взяли на плечо. Султан, окруженный своими приближенными, медленно двинулся к ставке, где, не доходя до нее несколько шагов, он был встречен начальником гарнизона г. Уфы бригадиром Федцовым, а при входе в самую палатку обоими генерал-поручиками, штабными и строевыми офицерами.

После обычного обмена приветствий, генерал Якоби попросил гостей садиться. Султан сел в нарочито устроенное ему кресло. Правее его по старшинству поместились братья его, султаны и старшины. По другую сторону заняли места правящий должность генерал-губернатора, наместник Якоби, рядом — генерал Огарев, бригадир Федцов и прочие штаб и обер-офицеры, не бывшие в строю.

Когда все уселись в должном порядке, «полуциркулем», «начат был разговор о высочайшей ее императорского величества милости относительно утверждения Валия-султана в ханском достоинстве и о прочем, до торжества сего касающемся».

Между тем перед ставкой шли приготовления к церемонии. Место, где султан должен был принести присягу на верное подданство России, было устлано коврами. Кругом него «полуциркулем» расположились султаны, старшины и лучший Киргизский народ. Для присутствования при этой церемонии допущено было ограниченное число. Было только 15 султанов, 120 биев, батырей и старшин и до 500 простых Киргизов, да и то последних пускали по выбору самого султана особо назначенные для того Киргизские есаулы. Прочим Киргизам «в бесчисленном множестве» дали поместиться за цепью войск, окружавших место ханского ковра.

Очевидец рассказывает, что поглядеть на эту церемонию туземцев съехалось столько, что их и половины не поместилось в крепости. Большинство из них стояли вне и оттуда «глазели» на торжество «со своих коней» или взбирались на крыши домов, чтобы лучше видеть обряд редкого посвящения в правители Киргизского народа. Да и всех [500] допустить в крепость нельзя было еще и по той простой причине, что Киргизы по своему невежеству испортили бы устраиваемый порядок и могли бы стеснить «лучших людей». И с теми, которые присутствовали при церемонии, было много возни. Требовались нечеловеческие усилия, чтобы установить их, согласно церемониала, в должном порядке. Каждый лез вперед, старался занять первое место; некоторые даже садились на ханский ковер. Не смотря на строгие меры султанов и старшин и пущенные в дело нагайки, «с превеликим трудом можно было преодолеть их упрямство».

Когда наконец уже все было приготовлено для торжественного посвящения и когда был водворен порядок, все начальствующие лица и Киргизские родоначальники вышли из ставки. Генерал Якоби чрез переводчика обратился к Киргизскому народу с речью, объяснив в коротких словах важность настоящего торжества и драгоценность милосердия всемилостивейшей Государыни к своему Киргизскому народу, выраженное пожалованием Валия-султана ханом Средней Киргиз-кайсацкой орды. Затем был прочитан «во всеуслышание» на Русском и Татарском языках патент на ханское достоинство. По-русски читал ассесор, а по Татарски — соборный ахун (Ахун — духовное лицо у магометан, немногим выше муллы, нечто подобное нашему архимандриту.).

После этого на Коране ахун вслух прочитал присягу, составленную по форме, присланной из Правительствующего Сената, а султан Валий коленопреклоненно повторял за ним «слово в слово» и по окончании ее поцеловал Коран, поднял его над головой и затем приложил к присяжному листу свою именную печать.

К нему тотчас же подошли ассесор и два чиновника, которые надели на него высочайше дарованные соболью шубу и золотую с брилиантами и императорским вензелем саблю. Генерал-губернатор вручил ему бобровую ханскую шапку и патент. Первую он сейчас же надел, а последний, поцеловав, поднял над головой.

Наконец в таком же порядке, по-русски и по-татарски, была прочитана высочайшая грамота Киргизскому народу об этом знаменательном для него событии, и тем церемония утверждения хана кончилась. Пошли, конечно, обычные поздравления, начиная со старших и кончая младшими.

Перед поздравлением ахун и депутат Даушев сказали приличные этому случаю речи: первый на Арабском, второй на Турецком языках, изъясняя и новопожалованному хану, и всем Киргизам великую милость Всероссийской Императрицы, матери Киргиз-кайсацкого народа.

«Высокостепенный Валий-Аблай, хан многочисленного Киргизского народа, говорил Даушев, воздай хвалу Аллаху, Господу всех тварей, земных и высоких духов небесных, за явленную царицей Савской, [501] героиней, победительницей света и великой государыней счастливой и могущественной земли великую милость тебе и твоему родному племени. Да сохранит ее Милосердый Бог на долгие годы для счастья и благоденствия Киргиз-кайсацкого народа. Возрадуйся высокою милостью, но не возносись сильным положением.. Будь милостив и добр к подчиненным тебе. Соблюдай законы и не нарушай клятву присяги своей престолу Российскому. До гроба сохрани любовь к царю и отечеству, да не постигнет тебя кара Господня, да избегнет сердце твое муки ада, да избежит душа твоя когтей дьявола; и пусть Магомет уготовает тебе место среди гурий чернооких, между Тигром и Евратом. А вы (сказал он старшинам и султанам), как дети одной земли, почитайте главу своего, как отца и хранителя. Исполняйте веления его и чтите его высокий сан, да насладитесь тогда благоденствием и счастием».

Все общество потом двинулось к ставке, где этот торжественный акт был записан в журнал такими словами:

«1782 года, Ноября 1-го дня, во исполнение всевысочайшего ее императорского величества повеления, последовавшего в 14 день Февраля с. г., на всеподданнейшее прошение Киргиз-кайсацкой Средней орды султанов, старшин и всего народа, присланное к Е. И. В. чрез депутатов и брата Валия, султана Ишима, избранный ими, на место умершего хана Аблая, в ханы сын его, Валий, ныне в крепости Св. Петра приведен на ханское достоинство к присяге и торжественно в сем звании утвержден». «Каковой акт в копии сообщить для незабвенной памяти к делам здешней и Оренбургской заграничной экспедиции, также к правящему должность Тобольского и Пермского генерал-губернатора, генерал-поручику Кашкину, Иркутскому губернатору, генерал маиору Кличке, а для ведомства и в Уфимское наместническое правление».

Вслед за сим акт был ознаменован сто одним выстрелом из орудий и тремя ружейными залпами всех частей войск «при звуке труб и литавр с барабанным боем».

Между тем в доме наместника был приготовлен стол, за который по приезде из ставки сели все военные и гражданские чины г. Уфы и хан со своими знатными султанами и старшинами. За недостатком места в доме генерал-губернатора для тех Киргизов, которые сопровождали Валия, дан был особенно «трактамент» среди крепости, а для всех прочих за крепостью и в Киргизском лагере, куда «отослано довольно порций и из живности, и из приготовленных съестных и питейных припасов».

Обеденный стол у генерал-губернатора продолжался четыре часа, и все время играла «инструментальная и духовая музыка». Во время обеда были предложены тосты за ее императорское величество с пушечной пальбой в 101 выстрел, за их императорских высочеств наследника Павла Петровича и цесаревну Марию Феодоровну — 51 выстрел, за верноподданных ее величества, весь генералитет и «высокославное» войско [502] в 21 залп, в честь новоутвержденного хана со всем вверенным ему Киргизским народом — 15 выстрелов и за командующего Сибирской линией со всеми начальниками — 15 залпов.

По окончании стола подавали кофе, пунш, пиво и мед. Киргизы охотно пробовали все и не понемножку, а сколько «душа принимала», ни отчего не отказываясь (Очевидец нарочно подчеркивает это обстоятельство, показывая тем, что Киргизы, хотя по закону Магомета не должны пить вино, но они между тем «пили его изрядно».). Сам хан однако пил мало и скоро в том же экипаже и в сопровождении того же конвоя уехал в свой лагерь. Этим кончилось первое угощение.

На другой день пиршество открыли сами Киргизы в своей кочевке, куда были приглашены все начальствующие Уфимского наместничества. Три дня продолжалось торжество, со скачками, джигитовкой, с верблюжьими бегами, с музыкой, с пушечной и ружейной пальбой и с разными Киргизскими игрищами.

Хан Джантюря.

Это был шестой (Первый Абулхаил с 1732 г., за ним сын его Нурали, умерший в 1791 г., третий хан брат последнего Эрали, правивший ордой с 1792 по 1794 г. После его смерти вступал брат Ишим, а за ним Айчувак с 1799 года.) по счету хан Малой Киргизской орды со времени ее подданства России, унаследовавший власть от отца своего, старого хана Айчувака, который, чувствуя себя, по преклонности лет, слабым, чтобы продолжать управление Киргиз-кайсацким народом, в начале 1805 года, чрез Оренбургского военного губернатора князя Григория Семеновича Волконского просил могущественного Белого Царя уволить его, от этой обязанности. Желание престарелого хана было уважено.

Указом Государственной Коллегии Иностранных Дел на имя князя Волконского Киргизскому народу предложено было избрать сына его, а Айчуваку на увольнение от должности послана высочайшая грамота в следующих выражениях:

«Божию милостию мы Александр Первый, император и самодержец, Всероссийский, и пр. и пр. и пр. Нашего императорского величества подданному, Киргиз-кайсацкому Меньшей орды хану Айчуваку наша императорская милость. Снисходя на всеподданнейшее прошение ваше, о коем донесено нам от Оренбургского поенного губернатора, генерал от кавалерии князя Волконского, всемилостивейше увольняем мы вас от должности, ханского звания. Во изъявление нашего монаршего к вам благоволения, пожаловали мы вам по тысяче рублей в год пенсии по смерть, пребывая, нашею императорскою милостию к вам благосклонны. Александр».

Грамота эта дана была в Санктпетербурге 31-го Июля 1805 года, и одновременно с ней, при особом указе, князю Волконскому в особо-запечатанном ящике присланы были еще две грамоты: одна на утверждение Джантюри «в новом его достоинстве», другая, так называемая [503] «обвестительная» — «к прочим той орды султанам, биям, старшинам, тарханам и всему народу» с переводом на Татарском языке. Кроме того в том же ящике находились «инвеститурные» знаки для нового хана: «1) шуба соболья, камчатная, с золотыми петлицами, покрытая серебряною парчою с золотыми цветами, 2) шапка такой же парчи с околышем лисьим, чернобурым и золотою кистью, 3) сабля булатная, с золотою надписью, Русскою и Татарскою, насеченною на клинке, черен золотой, осыпан красными яхонтами, изумрудами, финисами и аметисами; ножны, оклеены зеленым бархатом с золотыми обоймами и наконечником, в футляре, оклеенном снаружи зеленым сафьяном, а внутри белым атласом, 4) перевязь для сабли поясная из золотого позумента с такими же крючками, петлею, бляхою и двумя кистями, и форма присяги на Русском и Татарском языках.

Начальнику края указом этим, по получении вещей, между прочим, предлагалось: грамоту хану Айчуваку немедленно отправить, «а в доставлении прочих двух (в коих число не выставлено по неизвестности, когда утверждение нового хана воспоследовать может), и в приведении того хана к присяге поступить по прежним примерам, приказав заблаговременно, как в подлинных и в переводах поставить, так и на сабле насечь то число, какое по воспоследовании выбора за благо признаете».

Князь Волконский, не откладывая дела в дальний ящик, тотчас предписал линейным казачьим начальникам и комендантам крепостей, ближайших к кочевьям Киргизов, оповестить об этой высочайшей милости Киргизский народ, и дал знать о том султану Джантюре, назначив днем выбора 28-е Августа 1805 г., так как Киргизы в это время еще не успели откочевать от Оренбургского менового двора, куда прибывают всеми аулами для обмена своих сырых произведений на Русские товары, начиная с конца Мая (Мена производится с 1 Июня, когда открывается меновой двор, в продолжается до Октября, а иногда и дальше, до выпадения первых снегов.).

Ко дню начала торжеств, к меновому двору съехались не только все знатные и незнатные Киргизы Малой орды, но и почетные старшины других орд: Большой и Средней, приглашенные и начальником края, и султаном Джантюрей. Для кочевок им отведена была громадная местность левее менового двора, между дорогой, идущей в Илецкую Защиту, и Сулаком.

Длинной бесконечной цепью арб и нескончаемыми рядами белых кибиток вытянулись в глубину, от реки Урала до Сулака и раскинулись в ширину, от Меновнинских крепостных стен до Бердянской линии, кочевья эти с их верблюдами, табунами лихих коней, гуртами рогатого скота и баранов, пасущихся по широкой, необозримой степи около временных жилищ своих хозяев, вытаптывая жалкие остатки [504] пожелтевшей степной растительности, мелкими точками пропадая в беспредельной дали от глаз зрителя, сливаясь с синевой далекого южного горизонта. Сюда же, ближе к Уралу, разбросались несколько десятков кибиток и джиламеек (Джиламейка тоже кибитка, но немного поменьше ее.) знатнейших Киргизов с их громадным штатом работников и работниц, а посредине их, точно замок перед лачугами, отделенная немного от прочих, возвышалась ставка султана, будущего владыки Киргизского народа, отличающаяся от других роскошью своей отделки, пестротою цветных кибиточных войлоков и богатством Бухарских ковров, переливавшихся на солнце яркими красками.

Съехавшиеся на торжество Киргизы расположились здесь по домашнему, т. е. прибыли сюда с женами, с детьми и со всем домашним скарбом, благо время летнее, Меновнинская ярмарка в самом разгаре. Они убивали разом двух бобров: могли поглазеть на выборы хана и свои делишки справить на меновом дворе. Расчет начальника края произвести выборы в эту пору, чтобы привлечь на зрелище больше туземцев, превзошел всякие ожидания: Киргизов столько съехалось к меновому двору, что никогда еще обширная матушка — Зауральная степь не носила и своей груди такое количество туземных жилищ. Кибитки там и тут с каждым днем выростали, как грибы в дождевую пору в густом бору. Полным полна, запружена была ширина степной равнины к назначенному для торжества времени.

Туземцы с нетерпением ждали того благодатного дня, когда их вождь, сын царственного родоначальника, станет перед Аллахом и будет признан от Всевышнего, от Великого Ак-падишаха достойным правителем своего народа. Томительно тянулись дни перед торжеством, дни переговоров Киргизских родоначальников с начальником края, дни приготовлений к торжественному обряду, заранее составленному по строго эффектному церемониалу. Но прежде чем возводить хана в его достоинство, в силу укоренившихся Киргизских обычаев, должны были произойти выборы его, не смотря даже на то, что хан был уже назначен.

За два дня до выборов, главнейшие родоначальники, бии, старшины и другие знатные Киргизы, чрез офицера, явившегося в кочевку с переводчиком, были приглашены Оренбургским военным губернатором к обеденному столу.

Перед губернаторским домом их встретили штаб-офицеры с переводчиками, которые ввели почетных гостей в зал, где «для вящшей почести», под командой обер-офицера, у каждой двери, идущей во внутренние покои, стояли парные часовые из отборных солдат мушкатерного полка, которые при их входе взяли на караул «по-ефрейторски, как внутренним почетным постам надлежит». Гости приглашены были садиться, и «тут штаб-офицеры занимались с ними разговорами». [505]

Через несколько минут, в сопровождении военных и гражданских начальствующих лиц Оренбурга, вышел начальник края и, после обычного обмена приветствий, объявил им причину настоящего собрания, а затем просил откушать его хлеба-соли.

За обедом разговор о выборе в ханы «достойнейшего и благонадежнейшего мужа в верности к Его Величеству и усердии к общенародному спокойствию» продолжался. Князь Волконский, во время кофе и чая, предложил родоначальникам «учинить единогласное избрание хана» в степи, за р. Уралом, по другую сторону менового двора, «в том месте, где они сами найдут удобным».

Часов в семь вечера гости, провожаемые офицером и переводчиком, уехали обратно.

Через сутки после этого, в восемь часов утра, три пушечные выстрела с бастиона от Уральских ворот Оренбургской крепости возвестили и жителям города, и Киргизскому народу день избрания хана. И по сигналу этому, штаб-офицер, изображавший нечто в роде герольда, с переводчиком и двумя офицерами, в сопровождении четырех взводов Тептярского полка с двумя трубачами, по приказанию начальника края, двинулся в Киргизский лагерь.

Команда шла в строгоуставном порядке. Герольд в полной парадной форме гарцовал впереди. Левее его, на пол-лошади назад, ехал переводчик. За ними офицеры, оба в ряд, а потом повзводно с шашками на голо, в походно-боевой форме выступали церемониальным маршем Тептяри, имея трубачей на правом фланге, которые играли «поход».

По приезде к ставке Киргизских родоначальников, конвой выстроился развернутым фронтом, штаб-офицер и переводчик сошли с коней и, войдя в кибитку к дожидавшимся уже их старшинам, «с должною пристойностию» объявили приказание командующего войсками приготовиться к выборам хана в этот день.

Дождавшись, когда султаны и родоначальники оповестили о том и прочих Киргизов и собрали их в указанное место, штаб-офицер в том же порядке возвратился к военному губернатору с докладом.

Князь Волконский, получив донесение, со свитой из всех начальствующих города Оренбурга и всех штаб и обер-офицеров, с почетным конвоем из той же сотни Тептярского полка, сотни Оренбургского казачьего полка и ста отборных наездников Башкирского войска с их чиновниками, поехал на торжество выбора.

По пути туда, Тептярская и казачья сотни следовали за начальством во взводной колонне, а Башкиры, равняясь с колонною, с левого фланга составили лаву (Разомкнутый казачий строй в одну линию, без задней шеренги.).

В собрании Киргизов, по приказанию военного губернатора, переводчиком была прочитана на Татарском языке высочайшая грамота к [506] Киргизскому народу; затем князь Волконский обратился к ним с речью по поводу избрания хана, выяснив, что всемилостивейший Монарх предлагает им в ханы достойнейшего мужа. Объявив собрание открытым, начальник края, чтобы не мешать Киргизам, со всей свитой и конвоем, отъехал от них «на значительное расстояние».

Пока же шли выборы, для нового хана и его свиты был разбит «особливый лагерь», где хану были поставлены роскошная палатка, устланная вся коврами, и красивая обширная кибитка со всеми приспособлениями для ханского величия.

По окончании выбора, когда депутаты от Киргиз (два султана и двое старшин) доложили об этом начальнику края, событие это было ознаменовано 21 выстрелом из орудий полуденного фаса (т. е. с южной стороны) менового двора, а между тем к Джантюре был послан князем адъютант поздравить и пригласить его переехать в приготовленную для него ханскую ставку, в которой он должен находиться все время своего пребывания близ Оренбурга. Сам командующий войсками, не повидавшись на этот раз с ханом, со всей свитой и конвоем, возвратился в крепость и оттуда только послал к нему особого штаб-офицера с приглашением пожаловать к обеденному столу.

За ханом и приближенными ему султанами были отправлены две кареты, запряженные цугом. В почетный конвой назначили двух штаб-офицеров регулярных войск и одного обер-офицера с двумя взводами. Тептярей при двух трубачах, которые по прибытии к ханской ставке выстраиваются фронтом против кареты.

Едва хан показался из палатки, команда взяла «пики в руку», офицер салютовал, а трубачи заиграли «встречу», продолжая играть до тех пор, пока Джантюря не сел в коляску, в которую сели также один; из штаб-офицеров, поместившись против хана.

Поезд двинулся к городу. Ханская карета ехала впереди. По обеим сторонам ее скакали офицеры. За ними следовала другая карета с султанами, и далее на конях свита ханская в богатых национальных костюмах. Тептяри, разделясь пошереночно, ехали по бокам, на три лошади дистанции один от другого, держа пики на перевес, «к атаке».

Все караулы, мимо которых проезжал хан, отдавали ему честь, как владетельной особе, только без приклонения знамени. У дома военного губернатора его встретили особо-назначенные чиновники, а в приемном заде сам начальник края с « знаменитыми» начальствующими лицами, который приветствовал его поздравлением «с любовию и доверенностью к нему народа».

— Я очень рад за Киргизский народ, сказал князь, что он на столько оказался благоразумным, выбрав ваше высокостепенство своим правителем. Моему государю приятно будет видеть преданного и полезного слугу престола. [507]

Следом за этим гости двинулись к столу, который был уже накрыт и блистал пестротой питий и обилием явств.

За обедом начальником края были произнесены тосты за Его Императорское Величество, сопровождающиеся 51 пушечным выстрелом, за царствующую государыню — 21 выстрел, за вдовствующую императрицу Марию Феодоровну — 21 выстрел, за генералитет и верноподданных России и Всероссийского оружия воинов — 7 выстрелов и за новоизбранного хана со всем Киргизским народом - 5 выстрелов.

После обеда, во время кофе, князь Волконский просил хана приготовиться к обряду утверждения согласно высочайшей воле. И хан вскоре уехал в сопровождении того же конвоя в лагерь.

С этого дня у ставки его выставлялся почетный караул из 50-ти человек Тептярей.

* * *

Необъятной шириной глядела необозримая Зауральная степь далеко в беспредельное пространство, убегая своими пологими холмиками, чуть заметными увалами и одиноко змеющейся большой Илецкой дорогой, когда на могучей груди ее, которую в состоянии только был окинуть человеческий глаз, на третий день после выбора хана, чуть лишь забрежжил свет, и еще Восток не успел хорошенько окраситься пурпуром, всколыхнулись, завозились разбросанные там и сям Киргизские аулы. Длинными вереницами, и на конях, и на верблюдах, и в арбах потянулись туземные роды к южному фасу менового двора. И скоро там на ничем не огороженном бесконечном пространстве образовалось волновавшееся море разноцветных голов седых, черных и русых в различных головных уборах и в высоких черных бараньих шапках, и в длинных конусообразных малахаях (Малахай — узкая меховая шапка с наушниками и затыльником; сверху покрывается сукном краевым или какого-либо другого цвета.), и в остроконечных кошемных шляпах (Шляпа (а не шляпа) - высокий, узкий войлочный колпак с изогнутыми наружу полями.). Невообразимый шум и гам толпы, крики прибывавших все более и более наездников, ржание коней и рев верблюдов стоном стояли в воздухе: точно Киргизы собрались не на праздничное торжество, а на меновую куплю и продажу. Все с нетерпением смотрели в сторону города, откуда через Илецкую рогатку (В Оренбургской крепости было четверо ворот, обращенных на все четыре страны света, и Илецкая рогатка у Урального моста к стороне степи. Ворота носили каждые свое название: 1) Самарские или Чернореченские к стороне города Самары; 2) Сакмарские, идущие к р. Сакмаре, на так называемый Исетский тракт; 3) Орские на крепость Орскую; 4) Водяные, стоящие на Водяной улице и 5) Яицкие, переименованные потом в Илецкую рогатку.) должны были придти сюда войска для отдачи почести новому хану.

Чу! С крепостных батарей Оренбурга один за одним три выстрела гулко рассыпались над уснувшим Уралом. Немного погодя, из [508] Водяных ворот выехала блестящая кавалькада почетных Тептярей в красных мундирах с штаб-офицером во главе и двумя регулярный обер-офицерами, которая направилась прямо к ханской ставке. За нею скоро показались стройные колонны Оренбургских войск, долженствовавших принять участие в торжественной церемонии. Впереди с распущенным знаменем шел батальон Уфимского мушкатерного полка, за ним со штандартами и значками пылили дорогу четыре сотни Тептярска конного полка, две сотни Оренбургского казачьего полка и сотни конных Башкирских панцырников, а в хвосте двигалась рота полевой артилерии с своими неуклюжими орудиями. Остался без участия в параде только батальон Оренбургского гарнизонного полка, назначенный для содержания караулов по городу в этот день.

За меновым двором войска выстроились развернутым фронтом в каре, обозначив таким образом место, где должен был происходить церемониал утверждения султана Джантюри в ханском достоинстве, где уже были разосланы ковры и поставлены полуциркулем почетные вы борные старшины и главные Киргизские родоначальники.

Около часа дня к месту торжества, сопровождаемый ординарцами-офицерами и взводом Тептярей со своей свитой, прибыл Джантюря, которого войска встретили с музыкой и барабанным боем, и тотчас же с извещением об этом в крепость к князю Волконскому был послан офицер.

Когда начальник края со всеми войсковыми чинами и в сопровождении двух казачьих и одной Тептярской сотен прибыл сюда, и войска отдали ему должную честь, ровно в 2 часа пополудни начался обряд ханского утверждения. Прочитан был во всеуслышание на Русском и Татарском языках патент ханский. Затем нарочно для того вызванный из Уфы муфтий прочитал на Коране присягу, которую Джантюря повторял за ним, стоя перед Кораном на коленях.

«Я, нижеименованный, обещаюся и клянуся Всемогущим Богом, что хощу и должен его императорскому величеству, моему всемилостивейшему великому государю императору Александру Павловичу, самодержцу Всероссийскому и его императорского величества законному Всероссийского престола наследнику, который впредь назначен будет, верным, добрым и послушным подданным быть, и служить его величеству усердно, как то верному подданному надлежит и никакой противности ни явно, ни тайно не чинить, и по данному мне ханскому достоинству во всем поступать и исполнение чинить по его императорского величества указам, не жалея живота своего; подчиненный же мне Киргиз-Кайсацкий народ содержать в правосудии и спокойствии и от всяких препятствий противу интересов его императорского величества и собственной Киргиз-Кайсацкого народа пользы отвращать, а ежели собою чего учинить не могу, о том заблаговременно Российским пограничным командирам знать давать, в заключение ж сей моей клятвы целую Коран и прилагаю мою печать». [509]

Хан встал, приложился к Корану, поцеловал присяжный лист, поднял его над своей головой и затем приложил к нему свою имянную печать и подписался по-татарски.

Орудия менового двора только и ждали этого. Как только ракетный станок пустил в необъятную вышину огненный сигнал, 36 пушечных выстрелов огласили воздух, сливая свой гул с треском залпов всех частей войск. Барабаны забили поход, загремели трубы и литавры, и в этот торжественный момент на хана были возложены офицерами эмблемы его достоинства: шуба, сабля и шапка. Сам начальник края вручил ему патент, который Джантюря поцеловал и поднял над головой.

Церемония кончилась. Князь Волконский, пригласив хана со свитой к себе на обед, под звуки марша направился к крепости. Следом за ним выступили войска, а хан в том же порядке уехал в ставку.

По приходе в город полки снова выстроились для встречи хана у губернаторского дома. И когда Джантюря стал въезжать в крепость, стены городских построек вновь дрогнули от десяти орудийных выстрелов, войска взяли на караул, музыканты и барабаны грянули «поход», и командующий парадом, подъехав к ханской карете, салютовал и рапортовал хану.

Хан ласково раскланялся с войском, проехав по фронту. Карета остановилась у подъезда генерал-губернаторского дома, где Джантюрю встретили штаб-офицеры.

В первой комнате хана дожидались комендант Оренбургской крепости с чинами пограничной комисии, а в зале князь Волконский с находящимися при нем генералами и офицерами.

Гости сели за стол. Начались обычные разговоры. Обед длился около трех часов и окончился довольно поздно. После него был сожжен фейерверк в губернаторском саду, и хан, сопровождаемый свитой и почетным конвоем, отправился в лагерь.

Следующие три дня Киргизы посвятили пирам и веселью. У губернатора с ханом и султанами продолжались «переговоры о благоустройстве ордынском». Князь между прочим предложил хану и старшинам избрать из среды своей достойных депутатов, чтобы отправить их прямо из Оренбурга к высочайшему двору «со всеподданнейшею благодарностию за высокомонаршие благодеяния, оказанные Киргиз-Кайсацкому народу».

Накануне отъезда хана в орду, у губернатора был прощальный бал, куда кроме хана были приглашены все султаны, бии и знатные Киргизы, все чины местных управлений и цвет Оренбургского дамского общества. Киргизские родоначальники отпущены были во свояси с богатыми подарками.

И все это стоило Русскому правительству десять тысяч кредитных рублей.

П. Юдин.

Текст воспроизведен по изданию: Церемониалы ханских выборов у киргизов // Русский архив, № 4. 1892