СТАНКЕВИЧ Б. В.

ПО ПАМИРУ

Глава IV.

Базар Дара.

Бассейн Аличура — Яшиль Куля отделяется от расположенного севернее бассейна Мургаба высоким и диким хребтом, который называется Базар Дара. Хребет покрыт вечным снегом. Высота снеговой линии — нижней границы вечного снега — здесь очень значительна: она колеблется между 4800 и 4900 метрами. Весьма вероятно, что хребет имеет отдельные пики до 7000 метров высотою. Огромная площадь, занятая центральными частями хребта, представляет совершенно неведомую область, где никогда не бывала нога даже киргиза. Известны только 3 или 4 трудно проходимых перевала через этот хребет, которыми можно прокарабкаться из долины Мургаба в долину Аличура — Яшиль Куля. Между ними самый низкий, Марджанай, имеет высоту в 4900 метров. Эта седловина Базар Дары, следовательно, выше Монблана на 90 метров!

Перевал Марджанай лежит почти на самой снеговой линии. В большинстве случаев он очищается от снега на короткое время в июле месяце. Теперь, после лютой зимы 1899-1900 годов, мы застали верхнюю часть Марджаная под очень глубоким снегом. Слово «марджан» означает «коралл». Почему этому перевалу через суровую Базар Дару присвоен такой эпитет, мы не могли добиться от наших проводников. С перевала течет река Большой Марджанай, впадающая с севера в Яшиль Куль верстах в семи от устья Аличура. В ущелье этой реки мы и ночевали под 20 июня. Значительно западнее в Яшиль Куль вливается с севера же речка Малый Марджанай. Кроме Большого Марджаная, вливающегося в Яшиль Куль, есть еще и другой Большой Марджанай, гораздо более значительный по длине [457] и многоводности, чем первый, Этот второй Большой Марджанай берет начало верст на 15 восточнее первого, с северного уклона Базар Дары. Он течет на северо-запад и впадает в Мургаб. Ходят слухи про золотые россыпи на этом могучем и бурном горном потоке. Говорят, что бухарцы занимались тут когда-то промывкой золотоносного песка. Но, кажется, добыча золота была слишком ничтожна; с другой стороны ущелье реки очень трудно доступно. Как бы то ни было, но промысел этот заглох, и ущелье Большого Марджаная теперь совершенно пустынно.

20 июня мы снялись с места ночлега около 10 часов утра и потянулись на перевал Марджанай. Подъем идет по ущелью реки Марджаная. Подъем этот, сперва отлогий, становится под конец очень крутым. Наши лошади испытывали жестокие припадки удушья. Мы спешились и вели их в поводу, часто останавливаясь для отдыхов. Седловина перевала, более высокая, чем макушка самого Монблана, была покрыта толстым слоем рыхлого снега. Лошади проваливались в нем по шею. Их пришлось развьючить и переводить через снег по одиночке, с всевозможными предосторожностями. Каждую лошадь сопровождал весь наш контингент киргизов, отрядных джигитов и казаков. Люди шли в несколько рядов по бокам лошади по протоптанным заранее тропинкам и поддерживали лошадь арканами, пропущенными под брюхо. Первыми были переправлены через снег, разумеется, наиболее смирные лошади. Когда все лошади были переведены через снег, в нем образовалась глубокая и широкая тропа достаточно, прочная для того, чтобы по этой тропе могли свободно проследовать яки с навьюченными на них частями двух наших юрт.

Пробившись через залежи снега на седловине Марджаная, мы очутились в очень глубоком ущелье, по дну которого мчится бешеный поток, ввергающийся слева в Большой Марджанай — приток Мургаба. Нам пришлось идти вниз по этому ущелью длинным и порядочно наклоненным карнизом, вьющимся на левобережном склоне ущелья. Ширина карниза, правда, достаточна для того, чтобы по нему могла пройти лошадь, даже навьюченная. Тем не менее вид пропасти, разверзавшейся под нами справа, был очень внушителен... Слева над карнизом высится крутой склон ущелья, представляющий местами отвесные каменные стены. Казак Епанешников доставил себе развлечение проскакать по этому карнизу в карьер, отставши нарочно от хвоста каравана сажен на сотню. За этот подвиг он был хорошо распечен.

Мы спустились наконец к реке Большому Марджанаю. Долина реки местами расширена, и река течет по широкому ложу из гальки; местами долина эта обращается в узкое ущелье. Спускаясь вниз по течению Марджаная, мы шли то правым, то левым берегом реки. В теснинах пробирались по карнизам скал, или же по крутым и опасным [458] осыпям. Верхнее течение реки совершенно пустынно: нигде ни травинки. Мы дошли до первого небольшого оазиса, в котором и расположились на ночлег. Этот лужок, покрытый редкой травой, ваши проводники называли Уй Сунды. Высота оазиса над уровнем моря около 4000 метров. Здесь были расставлены две наши юрты, привезенные на яках с Аличура. Капитан Аносов решил, в виду трудностей перехода 20 июня, сделать здесь дневку.

Я использовал следующий день 21 июня для восхождения на ледник, спускающийся с хребта, лежащего к югу от места стоянки и представляющего один из отрогов Базар Дары. Я взял с собой в эту трудную экскурсию Куромшина. Мы пошли налегке, взявши с собой только веревку, топор, термометр в футляре и несколько сухарей. Влезли на очень крутую осыпь и встретили огромное скопление камней на перегибе горного склона. Это — «конечная морена» ледника. Известно, что лед глетчера медленно ползет вниз по его руслу — в роде того, как стала бы двигаться вниз по наклонному желобу какая-нибудь «полужидкая» масса, например, густая грязь. При этом, правда, чрезвычайно медленном «течении» своем вниз по руслу глетчера, лед, заполняющий русло, увлекает с собой обломки скал и приносит их к оконечности глетчера. Здесь скопляются эти продукты разрушения горных пород веками и тысячелетиями, образуя нагромождение камней, называемое «конечной мореной».

Мы перебрались через каменный хаос морены и достигли нижней оконечности ледника. Здесь пришлось устроить небольшой привал и утолить жажду чудной водой потока, вырывающегося из под льда. Затем мы полезли вверх по руслу глетчера. Пробирались где по карнизам и уступам утесов, между которыми сдавлено русло, а где и по льду, делая топором зарубки. Местами приходилось перебираться через лед с одного берега на другой. Такие переходы бывали очень неприятны. Представьте себе, что вы находитесь на наклонной ледяной плоскости, образующей с горизонтом угол в 20°. Представьте себе, что под вами уже с версту полотна такой «ледяной горы», окаймленного с боков острыми ребрами утесов. Вы держитесь только на зазубрине, которую только что вырубили во льду топором. Чтоб дойти до «берега», к которому вы стремитесь, надо наделать таких зазубрин на протяжении еще десятка сажен. Вы «берете себя в руки», принуждаете себя не смотреть вниз по ледяному руслу; стараетесь сосредоточить все внимание на топоре, которым не торопясь, осторожно, вырубаете зазубрины во льду. Тем не менее вас неотвязчиво преследует мысль: «а что, если я поскользнусь?» От утомления и крайнего напряжения нервов жестоко пересыхает во рту. Вы подбодряете себя кусочками льда, которые кладете в рот. А мысль о крутой «ледяной горе» с версту длиною, с которой вы рискуете скатиться, не дает вам покоя ни на минуту... [459]

Памирские ледники вообще отличаются большой крутизной своих русл. Вследствие большой высоты над морем «снеговой линии» на Памире, здешние глетчеры находятся только на очень высоких ярусах гор, на ярусах по преимуществу крутых и скалистых.

Итак, наше восхождение на ледник в окрестностях Уй Сунды было рядом «головоломных» гимнастических упражнений. Не раз Куромшин, ловкий как кошка, спасал меня от неминуемого крушения. Впрочем бывали случаи, когда и я отплачивал ему тем же.

Около 4 часов пополудни мы достигли верхней котловины ледника, наполненной снегом. Этот «фирновый котел» представляет из себя нечто в роде амфитеатра, окруженного остроконечными крутыми утесами, подобными зубам исполинской челюсти. Утесы настолько круты, что почти совсем лишены снежного покрова; снег не мог бы на них удержаться. Здесь, внутри этого дикого амфитеатра, наш термометр показал 4° ниже нуля.

Нам удалось влезть на один из зубцов амфитеатра, благодаря ряду уступов на его боках, уступов, которые служили нам ступенями. С зубца открылся величественный вид на Базар Дару с ее бесчисленными снежными вершинами. На первом плане виднелся покрытый вечным снегом отрог Базар Дары, параллельный тому, на гребне которого мы теперь находились. Казалось, что от нас до этого соседнего гребня не более, как 2 _1/2 — 3 версты.

Вот от снежного покрова этого гребня отделяется огромный белый пласт. Он начинает ползти вниз сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее. Какие-то черные точки зашевелились на склоне хребта и стали двигаться вниз. Через несколько секунд снежный пласт их настиг и накрыл. «Кииков задавило!» — восклицает зоркий Куромшин. Собрание черных точек было не что иное, как стадо диких горных козлов. Через несколько мгновений лавина уже лежала на дне ущелья, отделяющего соседний хребет от того, на гребне которого находился наш наблюдательный пункт...

Поздно вечером вернулись мы с Куромшиным к нашим юртам. Спуск с ледника был почти столь же труден, как и подъем на него.

22 июня мы отправили юрты назад на Аличур, так как дальше протащить их не было бы никакой возможности. Сами же продолжали путь вниз по ущелью Большого Марджаная. Дорога представляет здесь большие трудности при следовании верхом: между Уй Сунды и местом впадения Марджаная в Мургаб ущелье, по которому течет Марджанай, значительно суживается; местами река течет между высокими отвесными стенами. Приходится пробираться по карнизам скал, или по опасным осыпям. Русло реки на этом участке очень круто. Часто встречаются пороги. Несколько раз на этом переходе мы были вынуждены, по условиям местности, переправляться с одного берега [460] Марджаная на другой. По причине многоводности реки и быстроты течения на этом нижнем ее участке, переправы наши не обошлись без целого ряда приключений...

На нижнем течении Марджаная мы встретили несколько оазисов с кустарниками и даже деревьями. Это были первые деревья, которые я видел после того, как перевалил через Талдык. Мы расставались теперь с восточным Памиром и вступали на западный скат великого азиатского нагорья, скат, переходящий постепенно в цветущие долины Бухары и Афганистана.

Глава V.

Рошан и Шугнан.

Дойдя до устья Большого Марджаная, мы повернули вниз по левому берегу Мургаба, в который ввергается Марджанай, и который представляет из себя здесь уже могучую реку. Против устья Марджаная, на правом берегу Мургаба, расположен таджицкий «кишлак» Сарез. От Сареза начинается и тянется вниз по течению Мургаба-Бартанга область, населенная таджиками. Они же живут по Пянджу, Гунту, Шах Дарье и другим рекам западного Памира. Это симпатичное, но очень бедное, арийское племя ведет жизнь полуоседлую, полукочевую. Холодное время года таджики проводят в «кишлаках» — маленьких поселках, состоящих из жалких глинобитных мазанок и расположенных в небольших и редких оазисах, которые встречаются по ущельям рек. Летом они бродят со своими небольшими стадами по высоким горным хребтам, обрамляющим реки. В оазисах речных ущелий западного Памира растут тутовые и абрикосовые деревья, грецкий орех, яблоня, березка, тополь, облепиха, шиповник и арча. Миниатюрные участки земли таджики засевают пшеницей, ячменем и гималайским житом.

Язык таджиков имеет много корней, тождественных с корнями древних и новых европейских языков. Так, например, на языке памирских таджиков «отец» будет «патер», «мать» — «модер», «работать» — «арбадан». Последнее слово очень напоминает немецкое «arbeiten».

Западный Памир, населенный таджиками, разделялся в прежние времена на три самостоятельных ханства: Рошан, Шугнан и Вахан. Рошан занимал ущелье Бартанга и ущелья его притоков. Шугнан был расположен по бассейнам Гунта и Шах Дарьи. Вахан занимал долину верхнего Пянджа и ограничивался с юга Гиндукушем, а с севера двумя могучими горными хребтами, из которых [461] восточный получил в недавнее время название Хребта Императора Николая II. Рошан, или Рушан, что значит «Светлый», почти во все время своего самостоятельного существования был соединен с Шугнаном. Обе области дики и малодоступны. Население их очень бедно и малочисленно. Вахан занимает сравнительно обширную и доступную долину верхнего Пянджа. Население его было всегда значительно гуще и богаче, чем население Рошана и Шугнана. По преданиям таджиков, первым ханом Рошана и Шугнана был Даро-и-Рум, сподвижник Искандер Хана, т. е. Александра Македонского. Я очень бы просил гг. филологов вникнуть в вопрос, нельзя ли поставить вторую половину имени легендарного хана, «Рум», в связь с известным немецким словом, означающим «славу». Даро-и-Рум овладел также Ваханом и Бадакшаном — областью, отделенной от Рошана, Шугнана и западного Вахана тем коленом Пянджа, которое направлено с юга на север. Династия Даро-и-Рума правила Рошаном и Шугнаном, по преданию, приблизительно до ХУШ столетия. Вахан и Бадакшан отделились от Рошана и Шугнана еще в древности. Полчища Тамерлана миновали недоступную горную область западного Памира. Но памирские ханства признали верховную власть великого завоевателя добровольно.

В 1881 году, при хане Юсуфе Али, Рошан и Шугнан были, после упорной и геройской обороны, покорены афганцами. Бадакшан и Вахан поглощены Афганистаном гораздо ранее.

Свободолюбивое население Рошана и Шугнана стало подвергаться с 1881 г. жестоким насилиям афганских «Хакимов». В 1887 г. в Рошане и Шугнане вспыхнуло восстание. Но, несмотря на все геройство восставших таджиков, несмотря на неприступность их страны, многочисленные афганские полчища все же быстро справились с горстью храбрецов, вооруженных одним лишь холодным оружием. Повредила при этом рошанцам и измена одного из их соотчичей, не стерпевшего пыток, которым подвергали его афганцы, и указавшего врагам путь через неизвестный им раньше перевал — в обход неприступной позиции, занятой восстанцами. Репрессалии афганцев были ужасны. Это восстание окончательно разорило страну, бывшую и раньше не густо населенной и небогатой.

В августе 1892 г. именитый рошанец по имени Язгулем просил у полковника Ионова защиты против вопиющих насилий афганцев. Эти последние, уже испытавшие близ Яшиль Куля, что значит встреча с Ионовым, очистили при приближении Ионова весь восточный Рошан до самого кишлака Басита. Эта часть Рошана перешла тогда же, так сказать еще неофициально, без санкции дипломатии, в русское подданство. Язгулем был сделан первым «волостным» восточного Рошана. В августе 1898 г. в Рошан проник со стороны Кара Куля генерального штаба [462] штабс-капитан С. П. Ванновский. Ему было поручено обрекогносцировать, насколько возможно, ущелье Бартанга и найти пути из этого ущелья в Дарваз, восточное бекство вассальной нам Бухары. 30 августа 1893 г. горсть русских, бывшая под начальством Ванновского и состоявшая из 3 офицеров, 1 урядника, 2 линейцев и 10 казаков, подверглась предательскому нападению целой роты афганцев. Целый день длилась перестрелка. Горсть русских доблестно поддержала славу нашего оружия в этот день 30 августа 1893 г., день тезоименитства в Бозе почивающего Императора Александра III. Афганцы отступили с изрядными потерями. Русский отряд потерь не понес. Отступил и Ванновский, которому, ради политических мотивов, было запрещено высшим начальством вступать в неприязненные действия против афганцев. Невольное с его стороны вооруженное столкновение с афганцами имело однакоже важные последствия. Поражение, понесенное этими последними, так им импонировало, что они добровольно очистили Рошан. Фактически Рошан перешел после этого под владычество России. Менее, чем через два года после описываемого события, дипломатические переговоры между Россией, Англией и Афганистаном увенчались соглашением, известным читателю.

Теперь Рошан и Шугнан отошли целиком к России. К нам же отошла и часть Вахана к северу от Пянджа и к западу от реки «Памира». Южная часть Вахана образовала из себя афганский «буфер» между Россией и Великобританией. Вся русская часть Вахана, весь Шугнан и западная часть Рошана — до Орошора — отданы вассальной нам Бухаре.

По вероисповеданию памирские таджики — магометане, принадлежащие однакоже к особой секте «алипорузов», т. е. последователей некоего Руза Али, святого человека и учителя. И суниты и шииты относятся к алипорузам одинаково презрительно и враждебно. Религиозный фанатизм у памирских таджиков совершенно отсутствует. Обрядность упрощена до чрезвычайности. Никаких молелен у них нет. Почитают могилы предков. В Шугнане я застал в 1900 г. одного единственного «ишана», т. е. «святого человека», народного, учителя. В Рошане и Вахане «ишанов» в 1900 г. не было.

Таджики — народ красивый, рослый, сильный, выносливый и отважный. Благородство их характера достойно удивления, если прикинуть к этому понятию европейское мерило.

Во время рекогносцировки Рошана Ванновским, в 1893 г., население этой области состояло, по показаниям «аксакалов», т. е. кишлачных старост, всего только из 1000 человек взрослых обоего пола и 800 детей. До 1881 г., т. е. до покорения Рошана афганцами, население, как утверждают старики, было вдвое больше. С 1893 г. по 1899 г. население Рошана несколько увеличилось. Голодовка зимы 1899-1900 гг. привела это население к численности еще меньшей, чем [463] какова она была в 1893 г. Вообще рошанцы живут крайне бедно и всегда впроголодь. Шугнанцы в этом отношении много счастливее. Что же касается до ваханцев, то они пользуются, говоря разумеется только сравнительно, прямо таки благосостоянием. Для рошанца хлеб — предмет роскоши. Он питается главным образом сушеными ягодами тута и сушеными абрикосами. Некоторым подспорьем в отношении питания является для него молоко козы или овцы. Коров в Рошане нет совсем. В Шугнане еще можно видеть, хотя все же редко, малорослую, плюгавую коровенку. Баранину рошанец ест лишь в исключительно торжественных случаях. Между тем климат ущелья Бартанга, при возвышении над уровнем моря в две версты и более, не отличается особенной мягкостью.

Образ жизни рошанца, как уже замечено выше, полуоседлый, полукочевой.

Кишлаки Рошана расположены в небольших оазисах, встречающихся изредка при впадении в Мургаб-Бартанг боковых речек. Почти всегда эти оазисы орошены искусственно — арыками и водопроводными желобами. Сакля каждой семьи расположена отдельно, среди принадлежащих этой семье крошечных посевов и фруктовых деревьев. Сакля представляет из себя жалкую глинобитную мазанку. К ней примыкают миниатюрные амбарчики для хранения зёрна и сушеных плодов. Так как каждый квадратный аршин земли Бартангского оазиса высоко ценится, а с другой стороны лошадей в Рошане почти нет, то улиц в кишлаках не имеется, а есть только узкие стежки между каменными стенками в какой-нибудь аршин высоты, стенками, отделяющими владения разных семей.

Рошанец одет всегда в рубище. Это или рубаха, или халат из шерсти, местного производства, и широкие шаровары, доходящие только до колен. Обуви эти дети природы почти не знают. Многие не употребляют и шапок. Зимой сверх рубахи или халата надевается какой-нибудь рваный полушубок. Рябитишки ходят совсем нагишом. Женщины носят длинные рубахи. Головы покрывают платками. При мужчинах тщательно закрывают лица. Рошанки и вообще таджички западного Памира отличаются строгой нравственностью. Почти все рошанцы имеют по одной жене. Исключения очень редки.

Дойдя до впадения Большого Марджаная в Мургаб, мы пошли вниз по Мургабу левым его берегом и заночевали в урочище Гооп Шабар, что значит «Хороший Корм», или «Оазис». Здесь мы разочли сопровождавших нас киргизов. От Гооп Шабара были наняты на один переход лошади таджиков — обитателей сравнительно людного кишлака Сареза, отстоящего от места нашего ночлега версты на три. Ближайший переход был проектирован, по совету таджиков, до урочища Шундеруй. Далее нам предстояло идти по ущелью Мургаба-Бартанга пешком, за невозможностью [464] провести лошадей по карнизам, едва доступным для пешеходов. Наш багаж должны были нести на этих переходах сами таджики — сарезские, усойские и других кишлаков, которые попадутся на пути.

В Гооп Шабаре, высота которого над уровнем моря около 3100 метров, мы ночевали под открытым небом. Здесь, как и в Уй Сунды, — я произвел полный цикл магнитных наблюдений. Ночь под 23 июня была свежая, но до мороза дело не доходило.

23 июня мы выступили из Гооп Шабара в 10 часов утра, пользуясь лошадьми сарезцев. Мои казаки — Воронежев и Куромшин — ехали на собственных лошадях. Вскоре мне пришлось сильно раскаиваться в сделанной мною ошибке: мне следовало бы или оставить этих двух казачьих лошадей на посту Памирском, или же по крайней мере отослать их туда с аличурскими киргизами, отпущенными нами назад из Гооп Шабара. Эти лошади причинили нам в дальнейшем много затруднений и беспокойства.

Мы следовали левым берегом Мургаба вниз по течению. Первые пять верст пройдены легко. На протяжении следующих четырех-пяти верст Мургаб сдавлен тесниной, и течение его извилисто и быстро. Этот кусок пути достался нам очень трудно: пришлось следовать верхом и проводить вьючных лошадей по узким и опасным карнизам. Против этого участка реки с левобережного горного хребта свешивается мощный ледник. Здесь попалось нам на берегу Мургаба, среди камней, несколько экземпляров дико растущей дыни.

На двенадцатой версте от Гооп Шабара в Мургаб ввергается слева довольно значительная речка. Таджики называли ее Лянгар. Они говорили, что по ее ущелью можно достигнуть перевала, ведущего в долину реки Гунта. Около устья Лянгара нам пришлось покинуть на время берег Мургаба и совершить изрядный обход в форме полукруга через высокий перевал горного хребта, тянущегося вдоль левого берега Лянгара и обрывающегося в Мургаб отвесными стенами. Мы прошли несколько сот сажен вверх по речке Лянгару, а затем покинули ущелье речки и полезли на перевал. Подъем на этот перевал идет громадными уступами: он представляет ряд высоких круч, разделенных несколькими плато. Кручи едва доступны для лошадей. При влезании на эти кручи мы спешивались и пускали лошадей вперед, а сами шли сзади, держась за хвосты. Лошади шли чинно, гуськом, по страшно крутой зигзагообразной тропинке, пробитой пастухами-таджиками. Местами тропинка, круто поднимаясь, ленилась по карнизу над пропастью. В таких местах самые строгия и капризные лошади, понимая опасность положения, ведут себя обыкновенно безукоризненно.

Наконец, буксируемые нашими конями, мы очутились на самом верхнем плато, очень обширном. Здесь, несмотря на [465] значительную высоту, была кое-какая травка, и паслось небольшое стадо овец и коз, принадлежащих жителям кишлачка Усоя. Усой расположен на Мургабе под возвышенностью, на которой мы находились. При стаде состоял пастух, живший с женой и двумя детьми в крошечной сакельке, сложенной из камней. Это — конурка в форме купола. Площадь основания — какая-нибудь квадратная сажень, высота не более двух аршин. Дверью служит дыра, в которую можно проникнуть лишь ползком.

Для сохранения травы в оазисах ущелий на зиму, таджики обычно заставляют свои стада «летовать» на высотах. Виденная нами сакелька — типичная «летовка» пастуха-таджика.

Над плато, на котором мы нашли «летовку», возвышается, со стороны Мургаба крутой скалистый гребень, через который нам пришлось перевалить. В высшей точке перевала, на гребне, анероид показал 460 миллиметров. Температура была близка к нулю. Дул пронзительный ветер. Отсюда мы начали спускаться к Мургабу. Спуск представляет три ската, разделенных двумя перегибами профиля. Верхний скат — самый высокий и крутой. Спуск с лошадьми далеко не безопасен.

Спустившись к Мургабу, мы очутились как бы на дне глубокого колодца: небольшая площадка на левом берегу. Мургаба окружена с трех сторон очень высокими, почти отвесными, утесами; на противоположном берегу высятся также отвесные утесы. Это характерное место, лежащее несколько ниже, по течению Мургаба, кишлачка Усоя, который мы миновали, совершив обход через перевал, таджики называют Шундеруй. Это значит: «Здесь — камни!». В Шундеруе мы сделали дневку. Мои магнитные наблюдения констатировали в Шундеруе небольшую аномалию в напряженности земной магнитной силы. Температура воздуха была очень благоприятной для ночлега под открытым небом: она колебалась в течение суток между 10° и 27° Цельзия.

От Шундеруя началось наше путешествие пешком. Мы прошли пешком остававшийся нам отрезок Мургаба, а равно и все течение Бартанга, до слияния его с Пянджем. Багаж, разделенный на минимальные ноши, несли нанятые нами таджики. Единственной сравнительно тяжелой ношей был ягтан с частями моего магнитного теодолита. Его несли поочередно, часто сменяясь, самые сильные из горцев. Воспользоваться наемными таджицкими конями нам удалось еще только на одном переходе — от кишлака Баргидима до кишлака Орошора.

Проехать вдоль Бартанга верхом возможно лишь зимою, когда таяние снега на горах прекращается, река обмелевает, и между водой и прибрежными утесами остается более или менее значительный промежуток. Летом же Бартанг вздувается и заполняет ущелье. Зимняя дорога теперь затоплена. В теснинах уровень воды поднимается на пять — на шесть [466] аршин над зимней дорогой. Путешественнику, вынужденному идти вдоль Бартанга летом, остается или делать огромные обходы по высоким, едва доступным, горным хребтам, упирающимся в реку, или же карабкаться по узким карнизам утесов, над бешеной рекой, катящей обломки скал. В том и другом случае лошади неприменимы. Есть и еще способ передвижения по Бартангу. Но он применим лишь на очень немногих и коротких участках этой реки, да и то только под условием движения вниз по течению. На большей части своего протяжения Бартанг течет по крутому руслу с бешеной скоростью и сплошными водоворотами. Местами он перегорожен порогами. Но изредка попадаются на нем и сравнительно спокойные плеса, длиною в три-четыре версты. По таким плесам рошанцы отваживаются плавать на «саначах». Санач, называемый киргизами «турсуком», — не что иное, как надутая воздухом козлиная шкура. Скорость течения Бартанга даже на спокойных плесах достигает восьми верст в час. Понятно, что, при такой скорости течения, человек, опирающийся на «санач», может плыть только вниз по течению. При переправах через Бартанг, пловца на саначе, гребущего изо всех сил, нередко относит вниз на две, а то и на три, версты. Водовороты встречаются и на тех сравнительно спокойных плесах, по которым возможно плавание на саначах. Нам пришлось несколько раз прибегать к этому способу передвижения вниз по Бартангу. В общей сложности, в шесть или семь отдельных приемов, мы проплыли на саначах около 25 верст вниз по сердитой рошанской реке. Мы связывали вместе по 10-12 саначей. Сверху к ним привязывалась решетка из ивовых палок. Таким образом получался небольшой плот. Таких плотов мы устраивали для нашего каравана 5-6. На каждый плот ложилось по три человека, или же к решетке его привязывался арканами соответственный груз багажа. Каждый плот управлялся тремя-четырьмя таджиками. Эти последние, погружаясь в воду по шею и держась руками за решетку плота, гребли изо всех сил ногами и всем корпусом, стараясь предотвратить удары плота о прибрежные утесы или о торчащие из воды по середине русла скалы. Они же причаливали плот к берегу, когда кончалось сравнительно спокойное и безопасное плесо, и предстояло высаживаться для продолжения пути пешком. Своим весом они придавали плоту устойчивость — предохраняли его от кувыркания под действием водоворотов. При всем том плоты наши, бывало, нередко накренялись до угла в 45° с горизонтом и быстро вращались под влиянием «вихревых воронок» — водоворотов с вертикальными осями. У непривычного человека может легко появиться при этом головокружение и дурнота. Таджики просили нас, когда мы ложились на плоты из саначей в первый раз, чтобы мы позволили привязать себя к решеткам арканами. Но мы на это не решились. Тем не [467] менее все обошлось благополучно, как в первый, так и в последующие разы. Вряд ли однако надо прибавлять, что «сухими выходить» из подобных переделок нам не удавалось. Бесправное окатывание лежащим на плоту и уцепившихся за решетку пассажиров волною — сравнительно пустяки. Гораздо неприятнее ощущение постепенного погружения в воду вследствие утечки воздуха из саначей...

«Санач», как называют этот прибор таджики, или «турсук», как называют его киргизы, — цельная козлиная шкура. Рот и три лапки тщательно зашиты. В четвертую лапку вставляется деревянный втулок. Снаружи, по коже, он крепко обматывается нитками. Во втулок вставляется аккуратно пригнанная деревянная затычка. Вынув последнюю, таджик дует во втулок ртом и задувает мех силою своих богатырских легких. Затем он перехватывает пальцами лапку выше втулка и затыкает его затычкой. Большой, хорошо надутый, санач напоминает своим видом солидную свиную тушу. Он обладает значительным водоизмещением и подъемной силой.

Таджик, плывущий на саначе, обхватывает его ногами около одного конца, ложится на него грудью и гребет руками. Этот способ плавания очень труден и требует большого навыка. Непривычного человека, севшего верхом на турсук и ринувшегося в струи Бартанга, обыкновенно перекувыркивает «с места». Кожа санача удивительно эластична и прочна. Турсуки, составлявшие наши плоты, нередко напарывались со всего маху на острые мысы и ребра подводных и береговых утесов. При причаливании к мелким местам нередко случалось, что саначи долго скреблись своими нижними поверхностями о сплошную гальку, которой устлано дно Бартанга. Саначи издавали при этом характерный скрип, но никогда не прорывались.

Когда из санача выпущен воздух, он складывается в очень портативную лепешку. Санач — необходимая принадлежность таджика, пускающегося в более или менее далекий путь.

Цельный плот из 10-12 надутых турсуков, вместе с палочной решеткой, очень легок: обыкновенно такой плот легко могут нести, подпирая его головами, двое таджиков.

Плоты из саначей были для нас очень полезны на тех участках Бартанга, где он течет между отвесными утесами, но течет сравнительно спокойно.

Но, хотя плавание на саначах и доставляет «сильные ощущения», все же эти ощущения, по крайней мере на мой личный вкус, ничто в сравнении с теми, которые испытываются при следовании над пропастями по узким карнизам. Такие места, как теснина Тор Парин, или Хормогез, — обе эти теснины между Шундеруем и Баргидимом, — надолго останутся в памяти путешественника, который прокарабкается по здешним карнизам... Подобные места попадались нам почти на каждом переходе. Почти все эти места [468] ознаменованы, по рассказам сопровождавших нас рошанцев, катастрофами с их собратьями, которые отваживались пускаться по карнизам в одиночку, или которых застигал здесь сильный ветер. Ветер, как выражаются рошанцы, «сдувает» человека с карниза. Кроме того ветер заставляет катиться вниз с крутых склонов камни. Падение с круч камней особенно грозно для путешественника в тех случаях, когда он пробирается по карнизу над пропастью. Мы испытали раз такой «каменный град». Это было 27 июня, на переходе от кишлака Орошора к урочищу Нишузу, когда мы спускались по зигзагообразному карнизу к речке Рохатц. При этом был ранен один из сопровождавших нас отрядных джигитов.

При следовании по опасным местам таджики оказывали нам неоценимые услуги. Смелость и ловкость их заслуживают удивления.

Большим осложнением было для них то, что я взял с собою две казачьи лошади. В тех местах, где мы карабкались по карнизам, таджики или сплавляли этих лошадей по Бартангу, или делали с ними огромные обходы через перевалы обрывающихся над рекой горных хребтов.

Сплавляли лошадей по реке так. Таджик, обыкновенно выдающийся лихач, садился на неоседланную лошадь, сжимая левой рукой одну из лапок санача, привязанного, для большей надежности, к кисти. Правой рукой он придерживал поводья и вместе с тем держался за гриву. Остальные таджики толпой напирали на лошадь и либо загоняли ее в реку, либо сталкивали ее туда с невысокого обрывчика силой. Когда лошадь попадала в воду, наездник соскальзывал с ее спины и, держась правой рукой за гриву, а левой опираясь на турсук, плыл около лошади. В случае надобности он подсовывал турсук под голову коня. Течение быстро влекло вниз и лошадь, и человека. Когда надлежало пристать к берегу, таджик направлял лошадь при помощи поводьев. Лошадь гребла ногами в требуемом направлении и вылезала на берег. Обе казачьи лошади были, вследствие таких маневров, жестоко поцарапаны камнями. К счастью, однако же, серьезных поранений с ними не приключилось.

Еще больших, пожалуй, трудов стоило перетаскивание моих лошадей через высокие перевалы при кружных обходах по горным хребтам. Выражение перетаскивание следует понимать в буквальном смысле: при помянутых обходах нередко приходилось поднимать лошадей на отвесные уступы скал при помощи арканов и переправлять их через рыхлый снег перевалов, в котором, без помощи людей, они неминуемо должны были бы потонуть.

В конце концов партия таджиков, ведшая моих лошадей, значительно отстала от нас. Лошади были приведены в Хорог только через 6 суток после того, как туда прибыли мы.

Переходы, которые мы делали при следовании по Бартангу, [469] были малые: от 16 до 22 верст. По большей части мы выступали в путь около 10 часов утра и шли, или, лучше сказать, карабкались до 5-6 часов вечера, когда останавливались для ночлега.

Тотчас по прибытии на место ночлега я расставлял теодолит и производил наблюдения: засветло — магнитные, а когда темнело — астрономические. Вставал я обыкновенно с восходом солнца и тотчас принимался за работу, каковую продолжал часов до 9 утра. Затем теодолит укладывался, и мы отправлялись дальше. Мое рвение в отношении работы теодолитом, заставлявшее меня забывать об усталости после трудного перехода, было предметом с одной стороны удивления, а с другой стороны — добродушного подтрунивания моих дорогих товарищей по путешествию, с которыми я быстро сошелся на самую дружескую ногу. Так как одним из больных мест культурного человека, путешествующего по пустыням Памира, является тоска по прекрасному полу, то один из стимулов моей работы — отыскивание магнитных аномалий — мои товарищи-офицеры перевернули на такой игривый лад: они трунили, что я отыскиваю на Памире Амалию. Сколько смеха было с этой Амалией во время наших вечерних чаепитий, после трудных переходов, после благополучного минования головокружительных карнизов! Сознание только что преодоленной опасности дает ни с чем не сравнимую жизнерадостность. Прибавьте еще к этому влияние бодрящего живительного горного воздуха. В конце концов мои милейшие спутники стали называть Амалией самый магнитный теодолит. Бывало, мы придем на ночлег и растянемся на земле. Постепенно подтягиваются таджики со всяким багажем, а ягтана с частями теодолита все нет и нет... Кто-нибудь из офицеров подмигивает на меня: «смотрите, господа, он сам не свой: боится за свою Амалию!» «К чорту Амалию!», — буркнет другой, — «эка беда, если слетит в Бартанг: составим акт, что Амалия утонула на глазах благородных свидетелей, и больше никаких!» Но вот появляется из-за поворота ущелья согнувшийся таджик с заветным чемоданом на спине. Сзади ковыляет Воронежев. «Ура! Амалия идет!» вскрикивает в один голос вся компания. Само собой понятно, что на карнизах таджика, несшего теодолит, поддерживали арканами его товарищи, шедшие спереди и сзади. Под конец и мои казаки стали называть теодолит Амалией. «Ваше в-ие». — спросит иной раз Воронежев, лукаво улыбаясь, «будем мы нынче Амалию расставлять?»

25 июня мы выступили из Шундеруя около 10 часов утра. Весь день шли левым берегом Мургаба. Это — тот самый Мургаб, который протекает под парапетами Поста Памирского и который выше этого поста называется Ак Су, т. е. «Белая Вода». Но здесь Мургаб несравненно многоводнее, чем в верхнем своем течении, и несравненно быстрее. Он называется Мургабом лишь до впадения в него [470] Танымаса. Ниже эта могучая и бешеная река носит название Бартанга.

Мы шли пешком, местами по карнизам. Моих двух казачьих лошадей сплавляли, в несколько приемов, вниз по реке при помощи саначей. Невдалеке от Шундеруя Мургаб сдавлен вертикальными каменными стенами. Эта теснина прозывается среди таджиков Тор Парин, что значит «Узкое Место». Здесь мы впервые познакомилсь с отчаянным Рошанским карнизом. Для первого раза каждого из нас, непривычных людей, поддерживали на карнизе двое таджиков: один, лепившийся у стены впереди, другой — сзади. С такой предосторожностью были проведены по Тор Паринскому карнизу офицеры, казаки и отрядные джигиты. Само собой понятно, что поддерживание нас таджиками на таком месте, где каждому трудно держаться самому, имело значение более психического воздействия, значение внушения. Нам невольно передавалось самообладание наших проводников. С течением времени мы попривыкли к карнизам. Во второй половине путешествия по Бартангу пробирались мы по таким местам уже без всякого поддерживания.

На ряду однакоже со внушениями положительного свойства, внушениями, которые получаются от одного вида смело идущих перед вами по карнизу таджиков, приходилось нам иной раз подпадать и под внушения противоположные. Таковыми являлись простодушные замечания рошанцев, что вот здесь свалился с карниза тогда-то такой-то, а там, дальше — такой-то... Под влиянием таких рассказов не могла иногда не разыграться мнительность, не смотря на то дивное действие, которое оказывает на нервы горный воздух. Помню, как однажды — это было уже под конец нашего путешествия по Бартангу — царапались мы по карнизу. Я шел сзади Аносова, который подвигался на самом опасном месте уверенно и бодро. Но вот карниз расширяется, расширяется значительно: ширина его становится чуть ли не в целый аршин. Опасность миновала... Я вижу, что Н. С., сделав по широкому карнизу несколько шагов, останавливается, прижимается спиной к утесу и начинает бледнеть. Идя за ним, что называется, по пятам, я моментально становлюсь между ним и пропастью и упираюсь изо всех сил ногами в карниз, а головою и руками в грудь Н. С. Сзади подходит Куромшин и берет Аносова за руку. За другую руку берет его шедший впереди Саркиор, которого мы окликнули, и который проворно вернулся назад. Аносов медленно опускается на корточки. Через несколько секунд дурнота проходит, и мы весело продолжаем путь.

На переходе 25 июня, пробираясь по высокой и крутой осыпи левобережных гор, мы видели на правом берегу грандиозный водопад с высотою падения по крайней мере в полверсты. Наверху видна могучая струя воды, падающей вниз. Ниже, над Мургабом, вместо водяного столба видите вы только облако из водяных капелек. Этот [471] величественный водопад, перед которым все известные туристам в области швейцарских Альпов Staubbach’и — жалкая мелюзга, рошанцы называют Рау.

Только под вечер пришли мы к месту ночлега, пройдя за весь день 25 июня всего лишь 17 верст. Местом ночлега был кишлачек Баргидим, по другому произношению Барчедив, который расположен на левом берегу Мургаба, и к которому мы спустились с очень высокой и крутой осыпи. Кишлак летом совершенно необитаем. Он расположен на довольно обширном плато, которое представляет из себя здесь берег Мургаба. Через него протекает многоводная и быстрая речка, которая мчится с левобережных снеговых громад в Мургаб. Множество арычков, отведенных от этой речки, орошают кишлак. Благодаря арыкам, каменистое плато, занятое поселком, представляет плодородный оазис: между отдельными, довольно разбросанными, саклями находятся небольшие участочки, засеянные пшеницей и ячменем. Там и сям торчат абрикосовые деревья. Высота Баргидима — 2750 метров.

Одна из «летовок», принадлежащих к этому кишлаку, оказалась не очень далеко. Наши посланные купили там двух баранов для продовольствия нашего отряда.

26 июня сделали 22 версты. В этот день переход был без карнизов, и мы воспользовались несколькими лошадьми, взятыми на один переход из Баргидимских летовок. Пригодились, понятно, и две казачьи лошади, не мало натерпевшиеся накануне, когда их «сплавляли» по Мургабу с оаначами. Ехать, за недостатком коней, приходилось поочередно. Выступив утром 26 июня из Баргидима, мы удалились несколько от Мургаба и поднялись на перевал Нау по сравнительно удобной для следования верхом дороге. Против перевала находится лука Мургаба, обращенная выпуклостию на северо-запад. Наш путь через Нау пролегал по «хорде» этой луки. Почти против самого перевала, в Мургаб впадает справа большая река, называемая Танымасом. От ее устья Мургаб становится заметно многоводнее и получает название Бартанга. Немного ниже устья Танымаса на правом берегу Бартанга расположен большой таджицкий кишлак Таш Курган. К этому кишлаку имеется сравнительно легкий доступ с северо-востока. А именно к нему можно проникнуть от Кара Куля, идя по реке Кокуй Бель, притоку Танымаса. Этим путем проник на Бартанг в 1893 году штабс капитан С. П. Ванновский, выдержавший на нижнем Бартанге трудное столкновение с вдесятеро численнейшим отрядом афганцев. Ванновский Ныл первым исследователем Бартангского ущелья. Сопровождавший его поручик Бржезицкий снял, работая глазомерно, замечательно аккуратную карту Бартанга.

Саркиор рассказал нам, что на Танымасе имеется очень странная местность, известная тем, что там происходит будто бы постоянное, никогда не прекращающееся, скатывание [472] камней с горных склонов, притом в большом количестве. Как ни заинтересовал нас рассказ Саркиора, а нам пришлось, к сожалению, отказать себе в удовольствии посетить загадочную местность: заход туда потребовал бы лишних 2-3 дня, а Аносову грозило и без того порядочное опоздание в Хорог — на заседания русско-бухарской комиссии.

С перевала Нау мы спустились к кишлачку Нусуру, лежащему на левом берегу Бартанга, верст на семь ниже Таш Кургана, который таким образом мы миновали. Здесь- нам предстояло переправиться на правый берег Бартанга. Ширина реки против Нусура очень значительна. На глаз ее можно оценить в 60 или 70 сажен. Берега в этом месте большею частью не высоки и не круты. Впрочем, правый берег представляет местами порядочные обрывы. Бартанг течет тут на некотором расстоянии от гор, недовольно обширному плато. Глубина реки довольно значительна. Течение стремительно, но порогов нет.

Запас турсуков был с нами в данный момент небольшой. Можно было составить из лих лишь один хороший плот. Переправляться приходилось по очереди, по трое, и переправа заняла немало времени. Затем, в кишлаке Орошоре, мы сделали настолько значительный запас саначей, что в течение всего последующего путешествия в нашем распоряжении была целая флотилия турсучьих плотов, достаточная для сплавления по Бартангу всего нашего общества и багажа.

Пока таджики составляли плот, мы сделали привал. Занялись чаепитием. Джигит Кузы Бай наскоро изжарил шашлычек. Тут произошел очень характерный инцидент. Аносов вздумал проявить фотографические снимки, сделанные по пути. Для этого были очень пригодны темные глинобитные сакли кишлака Нусура, в котором мы остановились. Кишлак мы застали необитаемым: все его население находилось на горах, в «летовках». Характерно, что все сакли были настеж открыты. Рошанцы — народ безукоризненно честный. К тому, же и взять у рошанца нечего, особенно было это так после голодной зимы 1899-1900 г.г. Аносов мог выполнить известные всем любителям фотографам манипуляции в любой сакле. Заморив голод небольшим катышком шашлыка, Аносов собрал свои фотографические принадлежности и направился к ближайшей сакле. За ним, по его приказанию, следовали отрядной джигит, служивший нам переводчиком, и один из сопровождавших нас рошанцев. Аносов взял их, как помощников при той возне, с которой сопряжено проявление снимков. Джигит нес «кунган» с холодной ключевой водой. Рошанец, молодой парень, стоявший во время нашего завтрака ближе других к нам и получивший от Аносова катышек шашлыка, шел за Аносовым и джигитом, как к смерти приговоренный. Но вот Аносов нагибается всем корпусом и скрывается за крошечной дверью сакли. Молодой рошанец [473] вскрикивает не своим голосом: «ай тюра!» — «тюра» значит «господин» — и пускается бежать к ближнему ущелью, да как бежать: ему позавидовал бы любой заяц. Джигит роняет кунган, кричит по-таджицки: «держите его!» и бросается за беглецом. Несколько таджиков устремляются в погоню за юношей, но его и след простыл. Так и не нашли его: он дезертировал. Изумленный Аносов вернулся к нам. Мы разразились хохотом и поделились с ним нашей догадкой относительно загадочной выходки молодого рошанца. Посмеявшись вволю, Аносов подозвал Саркиора и велел ему объяснить нашей таджицкой свите, для какой цели собирался он уединиться с двумя прислужниками в сакле. Для проявления Аносов взял теперь самого Саркиора. Когда, по окончании работы, Саркиор вернулся из сакли и поговорил еще с таджиками, они совершенно успокоились.

Тем временем плот был готов. Рошанцы заносят его на версту выше Нусура, к удобной для отплытии, сравнительно тихой, бухте, далеко врезавшейся в берег. Аносов, Трубченинов и один из джигитов ложатся животами на плот и вцепляются руками в решетку. Шестеро голых таджиков окружают плот, берутся за решетку и выводят плот в русло. Бешеное течение подхватывает плот. Крутясь, как волчок, от действия больших вертикальных водоворотов, он мчится вниз по реке. Таджики, погружаясь в воду до самых подбородков, работают изо всех сил ногами и корпусом; они стараются сообщить плоту движение поперек стремени. Минут 12-13 продолжается отчаянная борьба этих шести молодцов с свирепым потоком. Наконец, плот пристает к противоположному берегу, снесенный вниз почти на 2 версты. Пассажиры высаживаются. Рошанцы заносят вверх по правому берегу плот, переправляются с ним обратно и снова заносят его в бухту, у которой мы ждем своей очереди. Теперь ложится на саначи Наследов, я и джигит Ахмат — из кавказских горцев. Нас тащат другие шесть таджиков. Первые должны отдохнуть. Наш рейс оказывается не столь счастливым, как первый: вероятно пловцы — управители плотом — попались нам похуже. Нас проносит ниже удобного для причала места правого берега, где высадился начальник отряда. Мы мчимся, крутясь, под скалистым, обрывистым участком правого берега. Ахмат, лежа около меня, читает по-чеченски нечто в роде молитвы... «Алла, Алла», в перемежку с каким-то непонятным бормотанием, раздается у меня в ушах. Таджики ругаются промеж себя и удвояют усилия. Но вот и конец каменной гряде. Мы причаливаем к отмели, сделав три версты по течению вместо двух. Между рошанцами начинается потасовка. Окрик Наследова возвращает их однакоже к порядку. Два лихих рошанца переплывают Бартанг с моими казачьими маштаками, подсовывая им под головы турсуки. Вот, думалось мне, глядя на них, — способ, которым форсировали азиатские реки полчища Тамерлана. [474]

Долго тянулась переправа нашего персонала и багажа. Еще задолго до начала переправы, как только мы спустились к Нусуру, расторопный рошанец переплыл на турсуке Бартанг и бросился бегом к кишлаку Орошору. Этот гонец привел к месту переправы нескольких лошадей из Орошора. Дорога здесь удобна для следования верхом: между Таш Курганом и Орошором Бартанг течет, как уже замечено выше, по широкому плато, напоминающему восточнопамирские плоскогорьица. Баргидимских коней, доставивших нас до Нусура, мы отпустили обратно. Другой гонец был отправлен, также заблаговременно, в Таш Курган. Он должен был вызвать к месту переправы свидетелей по делам об обвинениях, возводившихся на Саркиора.

Не успела переправа нашего каравана окончиться, как Аносов, Трубченинов, Наследов и я заседали на войлоке, окруженные толпою таш-курганцев и орошорцев. Тут были столетние старики и старухи и малые ребята. Мы изображали из себя своего рода патриархальный трибунал. Посредником между нами, судьями, с одной стороны, тяжущимися, а равно и свидетелями, с другой стороны, служил наш джигит-переводчик, шугнанец родом, родной брат Мансура, который томился в описываемое время в афганском плену.

Обвинение Саркиора его тестем в том, что Саркиор не уплатил ему, тестю, всего условленного выкупа за жену, было опровергнуто свидетельскими показаниями. Свидетельские же показания опровергли и притязания одного орошорского старика на какой то квадратный аршин земли, будто бы отнятый у него волостным. Другой подобный же жалобщик сам, без всякой видимой причины, сознался в том, что жаловался он зря, подученный другими. «Интриги против Саркиора», заметил Аносов, «какого нибудь честолюбца, захотевшего перебить у Саркиора должность волостного». И все это было в том же роде. В конце концов какая-то ветхая старуха принесла жалобу, что Саркиор занял у нее коровьего масла и не возвратил. «А сколько масла он у тебя занял?» спросил старуху через переводчика начальник отряда. Старуха сложила правую ладонь пригоршней и указала на нее левой рукой. Саркиор не отрицал факта. «Я возвращу ей это масло», сказал он.

В конце концов толпа разошлась, низко кланяясь. Мы одарили бывших тут ребятишек боурсаками.

Впечатление, произведенное на меня этим патриархальным судьбищем, было самое приятное. Рошанцы представились мне наивными, простодушными, но честными людьми. Несомненно, что ссоры между ними происходят больше от вспыльчивости и горячности их темперамента, чем вследствие каких-либо неблаговидных причин.

Уже вечерело, когда мы тронулись в путь к Орошору, пользуясь, поочередно, бывшими в нашем распоряжении конями. Невдалеке от места переправы через Бартанг нам [475] пришлось перейти в брод через довольно значительную речку, текущую со склонов величественных пиков Ванновского и Обручева. Под вечер речка эта сильно вздулась от таяния снегов в течение теплого дня и сердито бушевала. Не без приключений преодолели мы эту преграду, вдоволь вымокли; а некоторые получили и ушибы о камни. Отсюда наша дорога стала круто подниматься вверх. Мы удалялись от Бартанга и поднимались на высокое плато, на котором раскинут Орошор. Это плато довольно обширно. Оно наклонено к Бартангу и примыкает к более крутым склонам пиков Ванновского и Обручева, поднимающим свои седые главы почти до высоты в 7000 метров. Высота Орошора около 3100 метров над морем и около 470 метров над уровнем Бартанга. Несмотря на каменистость и большое возвышение над морем, плато покрыто на изрядном протяжении посевами орошорцев. Посевы эти, в благоприятные годы, дают хорошие урожаи. Урожаи обеспечиваются усиленной культурой, главным же образом тщательным исскуственным орошением плато: от нескольких ручьев, мчащихся с ледников Ванновского и Обручева, орошорцы отвели густую сеть арыков и, частью каменных, частью деревянных, водопроводных желобов. Кишлак Орошор — один из самых больших кишлаков Рошана. Жители его видимо пользуются большим благосостоянием сравнительно с остальными рошанцами. Кишлак обитаем и летом. Это — родной кишлак рошанского «волостного» Саркиора.

Мы прибыли в Орошор поздно ночью и были приняты в сакле Саркиора. Это — сравнительно, для здешних мест, довольно большое каменное сооружение в форме купола. По средине сооружения — яма для разведения огня. Дым выходит через дыру в куполе, частью же через единственную дверь, ведущую из этого каземата, лишенного окон, на небольшую крытую террасу. Каземат, мрачный и дымный, мы оставили в распоряжении хозяев — Саркиора и двух его жен, которые ожидали своего повелителя с понятным нетерпением в виду двухмесячной с ним разлуки... Саркиор, кажется, единственный рошанец, имеющий двух жен. Эти последние, предупрежденные нашим гонцом из Нусура, успели напечь из ячменной муки боурсаков, которые показались нам величайшим лакомством. Пока мы пили на террасе чай с боурсаками, при тусклом свете пламени, питаемого бараньим салом, Саркиор поговорил довольно крупно со своими женами и вышел к нам из под купола расстроенный. Он вытянулся в струнку перед начальником отряда и затараторил что-то на ломаном киргизском языке. Все мы немного понимаем по-киргизски; Наследов же говорит на этом языке прямо-таки бойко. Тем не менее трудно было что-нибудь понять из речей взволнованного волостного. Позвали переводчика, брата Мансура. Переводчик, выслушав речь Саркиора по-таджицки, со [476] смехом передал нам ее содержание. Оказалось, что жены волостного поставили ему ультиматум — провести с ними две ночи. Между тем Аносов не предполагал устраивать в Орошоре дневки, а Саркиора он имел в виду взять с собой в Хорог, на время заседаний русско-бухарской коммиссии...

Посудили, порядили и придумали исход для успокоения почтенных рошанских дам. Саркиору дано было разрешение провести в Орошоре две ночи, но с условием — догнать нас на Бартанге через три-четыре перехода. Волостной, привыкший бегать но горам не хуже киика, в точности выполнил условие.

Между тем плошка с бараньим салом догорала. Ее мерцание придавало фантастический вид уродливым изображениям лошадей и козлов, намалеванным чем-то в роде охры на глинобитных стенках нашей террасы. Мы заснули крепким сном под раскаты хохота наших казаков, которым переводчик только что рассказал про жен Саркиора... На другой день утром, когда я работал магнитным теодолитом, прислуживавший мне, при работе Воронежев не преминул сообщить мне, что казаки дали Саркиору вчера вечером одно очень меткое прозвище, которое я передал своим товарищам. Прозвище это укоренилось, в качестве «неофициального», и в нашей компании, в компании «господ». Увы, я должен воздержаться от того, чтобы поделиться с читателем этим остроумным измышлением наших казаков. Таджицкое словечко, составляющее выдуманное ими прозвище, имеет предательское сходство с некиим русским, выражающим приблизительно то же самое... Филологи, которым я впоследствии сообщал «конфиденциально» это таджицкое словечко, приходили от него в восторг: для ихних теоретических построений оно оказалось сущей находкой.

Пока я определял «элементы земного магнитизма» в Орошоре, Аносов снял фотографии с жен и ребятишек Саркиора. Трудно было заставить этих матрон снять с лиц покрывала. В конце концов однакоже уговоры Саркиора имели успех. Одна из рошанских аристократок оказалась прямо-таки ведьмой. Другая — недурненькая. Отец этой последней хотел сорвать с своего зятя двойной выкуп, но потерпел, если помнит читатель, фиаско в заседании патриархального трибунала, состоявшемся после нашей переправы под Нусуром.

Мы выступили из Орошора верхами, но воспользовались лошадьми только на протяжении каких-нибудь трех-четырех верст, пока путь наш пролегал по длинному Орошорскому плато. Затем пришлось отослать коней обратно в кишлак и продолжать путь пешком... Теперь мы вступили в самую недоступную часть Рошана: отныне лазанье по карнизам и сплавление по Бартангу на турсуках непрерывно чередовались между собой. [477]

Пройдя Орошорское плато, мы уперлись в дикий, скалистый и очень высокий гребень, перпендикулярный к руслу Бартанга и срывающийся в реку отвесно. После трудного подъема на этот гребень нас ожидал спуск несравненно более неприятный, чем подъем, — спуск по зигзагообразному карнизу, лепящемуся по каменному скату, наклоненному к горизонту под углом в 70°-75°. Положение осложнялось ветром, который заставлял катиться с гребня камни. Камни сыпались мимо нас и пролетали через наши головы в большом количестве. Ударившись в какой-нибудь выступ ската, камень делал иногда огромный прыжок и падал прямо в речку Рохатц, бушевавшую на дне ущелья, на глубине 100-120 метров под нашими ногами. Только благодаря этим прыжкам значительное большинство камней пролетало далеко от нас, когда мы, прижимаясь к утесу, медленно и осторожно спускались по зигзагам карниза... Тем не менее каждый из нас мог насчитать несколько случаев, когда камень со свистом проносился у самой его головы. Не раз Куромшин, лепившийся на карнизе в двух-трех шагах сзади меня, невольно вскрикивал, когда камень пролетал непосредственно надо мной. Джигита Ахмата порядочно ушибло в голову. К счастью, он не потерял равновесия на карнизе, и рана оказалась не опасной. Мы «пустились к правому притоку Бартанга, к речке Рохатц, что значит «Красная Вода». Действительно, этот бешеный поток, обрывающийся местами в виде водопадов, мчит воду рыжего цвета.

Здесь, около ущелья Рохатца, Бартанг пересекается условной границей между Памиром, состоящим под русским военным управлением — в ведении Памирского отряда — и Памиром, находящимся под властью эмира Бухарского. Эта граница, установленная русско-английским соглашением 1895 г., идет с севера на юг почти по меридиану 42°, считая долготу от нашего Пулкова. Пересекши реку Гунт, она сильно загибает к востоку и подходит к Лянгар Гишту, расположенному близ впадения реки Памира в Пяндж.

Таким образом вассальной нам Бухаре принадлежит почти весь Шугнан, почти весь русский Вахан — есть еще Вахан афганский — и большая часть Рошана. Часть Памира, состоящая под управлением Памирского отряда, заключает в себе небольшую долю всего таджицкого населения русского Памира. Все памирские киргизы состоят под русским военным управлением.

Саркиор — «волостной» управитель восточной части Рошана, состоящей в ведении памирского отряда. Он подчинен непосредственно начальнику отряда.

У бухарцев — своя администрация, такая же, как и во внутренних областях этого ханства. Во главе Рошана, Шугнана и Вахана стоит бухарский бек, т. е. губернатор, имеющий резиденцию в Кала-и-Вамаре. Этот городишка, или, точнее, [478] большой кишлак, расположен на правом берегу Пянджа, верстах в четырех ниже места слияния Пянджа с Бартангом. Авторитет этого губернатора равнялся бы нулю, если бы в Кала-и-Вамаре не было крошечного русского военного поста. Гарнизон Вамара состоит всего из пяти казаков с урядником во главе. Кстати сказать, слово «Кала» означает «цитадель».

С другой стороны, не будь в Вамарской цитадели русского гарнизона, злоупотребления бухарского губернатора и притеснение им таджиков были бы гораздо ощутительнее...

Это, конечно, лишь неофициальный, но, несомненно, существеннейший «raison d’etre» для пребывания в Вамаре русского гарнизона.

Официальный повод, не противоречащий отнюдь русско-английскому соглашению, — тот, что Вамар расположен по афганской границе, а политическое существование Бухары гарантируется Россией, и Бухара не имеет своего самостоятельного войска.

Кроме маленького Вамарского поста, в пределах бухарского Памира есть еще три наших военных поста, гораздо более значительных: это посты Хорогский, Ишкашимский и Лянгар Гиштский. Все три расположены над правым берегом Пянджа, на границе с Афганистаном.

Офицеры этих постов, оказывая все подобающие внешние знаки почета Вамарскому беку, имеют, понятно, в сущности на него большое влияние. Они смягчают произвол, к которому столь склонны бухарские вельможи. Они предотвращают многие насилия бухарцев над безответными таджиками.

Под начальством бека состоит несколько более мелких бухарских чиновников. Затем идет администрация местная, выборная из туземцев. Выборы происходят под наблюдением бухарских властей. Но, конечно, на результаты этих выборов имеют большое влияние офицеры памирского отряда. Выборные власти суть «арбобы», т. е. кишлачные старосты, и «казии», т. е. судьи.

Памирские киргизы и восточные рошанцы, состоящие под управлением памирского отряда, чувствуют себя прекрасно. Управление это — в высокой степени гуманное. С самого начала памирских походов Ионова туземцам было объявлено, что они освобождены от податей. Взамен податей им вменено в обязанность доставлять отряду и русским путешественникам наемных лошадей за значительное вознаграждение и продавать им по хорошей цене баранов. Для расчетов за наемных лошадей и за продаваемых баранов установлены таксы, различные для разных частей Памира, в зависимости от местных условий, но во всяком случае весьма выгодные для туземцев. Как офицеры отряда, так и русские путешественники, всегда строго соблюдали правила, регулирующие их отношения к туземцам. По свойству русской натуры, и офицеры отряда, и русские путешественники, выказывали себя даже щедрыми по отношению к туземцам: [479] такса — таксой, а подарки и добавочные денежные подачки — своим чередом. Нельзя того же сказать про некоторых иностранных путешественников, злоупотребивших доверием и любезностью русских властей... Впрочем таких случаев было немного. А главное в том, что военное управление восточным Памиром тут решительно ни при чем...

В тяжелую годину голодовки чины отряда делились с несчастными туземцами последним сухарем...

Мои наблюдения приводят меня к отрадному заключению, что Памирские туземцы искренне любят русских, особенно военных. Да оно и понятно: под русским управлением им живется спокойно; а давно ли то время, когда афганцы разбойничали на Памире? Старики помнят и более отдаленные времена — времена насилий, исходивших от ханов Кокана. Что касается до китайцев, то, хотя они были и совестливее коканцев и афганцев, а все-таки и от них приходилось солоно памирским туземцам. Русская военная сила, о которой вообще все азиаты высокого мнения, избавила памирское население от вопиющих насилий со стороны соседей. Русские офицеры и теперь защищают западных таджиков от произвола бухарских чиновников.

Непосредственно начальнику памирского отряда подчинены двое «волостных» — один на всех памирских киргизов, другой — на таджиков восточного Рошана, начиная от кишлака Орошора включительно. Алайские киргизы имеют своего особого волостного, подчиненного уже не военным властям, а Ошскому уездному начальнику. Каждый из волостных имеет по нескольку помощников, называемых «аминами». К числу этих второстепенных сановников принадлежит известный читателю Халмет Аширкуль Оглы, амин Рангкульского участка. Далее следуют еще более мелкие сановники — «арбобы». т. е. кишлачные старосты, у таджиков и «аксакалы», аильные старосты, у киргизов. Это — представители администрации. Представителями юстиции являются «казии», т. е. народные судьи. В основе юрисдикции таджицких казиев лежит шариат. Аксакалы, арбобы и казии избираются самими туземцами, под наблюдением русских властей. Волостные и амины назначаются высшим начальством.

Высшая, как административная, так и судебная, инстанция восточного Памира представляется лицом начальника отряда.

27 июня мы вступили в ту часть Рошана, которая принадлежит Бухаре. Однако же до самого кишлака Имца, который лежит уже невдалеке от Кала-и-Вамара, ничто не напоминало нам о бухарцах. Ущелье Бартанга слишком дико, сурово и бедно, чтобы бухарцы отваживались часто туда заглядывать: они ведь порядком изнежены. Туземцы западного Рошана вряд ли даже все и знают, что их повелитель — эмир Бухары, а губернатор — Вамарский бек. Наоборот, Саркиор здесь весьма известен и пользуется большим нравственным авторитетом. Импонирует рошанцам и русская [480] военная форма. При всем том таджики западного Рошана производят впечатление людей, не привыкших к чинопочитанию. Мы называли их «республиканцами». Но какой это честный, прямодушный и приветливый, при всей его бедности, народ! Прибавьте еще к этим качествам храбрость, красоту, физическую силу и выносливость. Все эти данные не раз наводили меня на мысль, что со временем из таджиков Памира можно будет сформировать дивные дружины «горной пехоты», которая далеко оставит за собой всех французских, итальянских и швейцарских «chasseurs alpins».

Спустившись к речке Рохатц, мы сделали привал для чаепития. Кузы Бай ухитрился изжарить шашлычек из крошечных катышков баранины, запасенной в Орошоре. После зигзагообразного карниза, всеми овладело необыкновенно жизнерадостное настроение... Крошечный кусочек шашлыка, проглоченный каждым из нас, да несколько глотков горячего чая еще более подняли нашу бодрость. Нам казалось, что никакие препятствия для нас более не существуют...

Перейдя через бурный Рохатц по стволу срубленного дерева, мы начали снова карабкаться по каменным карнизам и предательским осыпям. Заночевали в пустынном месте, которое Рошанцы называли Нишуз, после перехода в 16 верст. Урочище Нишуз — на правом берегу Бартанга, которым мы и следовали все время от Орошора. Насупротив, над левым берегом Бартанга, высится очень характерный острый пик, не отмеченный на карте Ванновского и Бржезицкого. Правый берег представляет здесь страшно крутую осыпь, на которой имеется узкая и вытянутая параллельно Бартангу почти горизонтальная площадка. Площадка, высящаяся на 50-60 метров над рекой, представляет из себя перегиб прибрежного профиля. Среди площадки вырывается из-под земли сильный родник с чудной водой. Он окружен густыми кустами шиповника. По всем этим приметам не трудно отыскать будущему путешественнику место нашего ночлега с 27-го на 28-ое июня. А место это, благодаря превосходной воде родника, очень удобно для остановки.

Магнитные измерения, произведенные мною в Нишузе 27 июня вечером и 28 июня утром, указали на существование в этом месте магнитной аномалии.

28 июня пройдены 22 версты по правому берегу Бартанга. Перелезали через крутые и высокие гребни, следовали по карнизам и осыпям, сплавлялись немного по Бартангу на турсуках. Ложась на турсуки, мы снимали обыкновенно, из предосторожности, сапоги. В этот день я был за такую осторожность наказан: соскочив босяком с турсучьего плота на берег, я наступил на какую-то низкорослую колючку, предательски замаскированную камнями, и получил длинную занозу в ступню. Куромшин оказался ловким хирургом. Он вынул занозу без остатка, так что ни малейшего нагноения не последовало. Перевязочных средств [481] у нас был с собой хороший запас. Переночевав в кишлаке Чадуте, расположенном в оазисе правого берега, мы переправились утром 29 июня на саначах через Бартанг и пошли вниз по ущелью левым берегом. В полдень устроили привал в кишлаке Басите, население которого представляется зажиточным. Басит расположен в довольно обширном оазисе при впадении в Бартанг значительного притока. Оазис прекрасно орошен искусственно, при помощи арыков и желобов, отведенных от речки. Жители кишлака, по слухам, занимаются промывкой золотоносного песка, залегающего в речке. На наши расспросы они отвечали, что это действительно так; но добычу показали что то очень малой. По их словам выходит, что весь кишлак отмывает за год только горсть золотых крупинок. Способ промывки самый примитивный: песок накладывают на баранью шкуру, которая затем погружается в реку. Вынув через некоторое время из воды руно, ищут приставшие к шерсти золотые крупинки. Баситский оазис богат как деревьями, так и посевами.

Пройдя несколько верст от Басита вниз по Бартангу левым его берегом, мы пришли к переузине Бартанга, через которую баситские таджики ухитрились перекинуть мост, поддерживаемый, как говорят, уже тридцать лет, благодаря тщательному за ним надзору и неопустительному ремонтированию, при первой надобности. Это курьезное сооружение устроено так. На невысоком утесе левого берега положено в ряд несколько толстых и длинных древесных стволов, направленных перпендикулярно к реке. Эти кряжи высовываются с утеса к реке только немного: значительно большая часть их длины покоится на горизонтальной верхней площадке утеса. Концы бревен, покоящиеся на скале, забалластированы большой грудой очень тяжелых камней. На этот нижний слой бревен положен второй слой. Бревна второго слоя высовываются над рекой своими свободными концами уже несколько дальше, чем у первого слоя. Концы со стороны материка опять таки нагружены камнями. Над вторым слоем лежит третий и т. д.; число слоев значительно. Бревна самого верхнего слоя вдаются свободными концами уже довольно далеко в пространство над бешеным и страшно глубоким здесь Бартангом, сжатым в переузине ущелья. Камни, балластирующие материковые концы бревен, образуют в общем колоссальную груду, производящую впечатление сооружения сказочных циклопов. На противоположном берегу вы видите подобное же циклопическое сооружение из громадных камней с торчащими из каменной груды бревнами. Свободные концы верхних бревен того и другого устоя оставляют между собой над срединой фарватера пролет около 20 аршин. Через этот пролет перекинуты от устоя к устою параллельно друг другу два сравнительно тонких бревна, отстоящих одно от другого примерно на аршин. На бревнах имеются частые зарубки, к [482] которым лыками привязаны палки, перекинутые поперек — с одного бревна на другое. Этот средний пролет моста страшно качается при прохождении человека. О переходе по такому мосту лошадей не может быть и речи. Да и пешеходам-то рекомендуется следовать через среднюю часть по одному, лучше всего на корточках, а то и ползком. Вступая на эту среднюю часть моста, вы идете сначала, сильно качаясь, под гору; затем поднимаетесь вверх по изрядному уклону: прогиб висячей части моста очень велик. Мало того. Невозможно подобрать два длинных бревна совершенно одинаковой упругости. Результатом этого является заметный поперечный наклон полотна средней части. Иначе говоря, это полотно скручено: палки, перекинутые поперек двух висящих бревен, имеют значительный наклон к горизонту, притом наклон неодинаковый в разных местах.

Таких мостов насчитывается на Бартанге три — по числу переузин, допускающих осуществление подобных сооружений. Вообще же Бартанг слишком широк для того, чтобы через него можно было перекидывать висячие мосты.

Наши проводники посоветовали нам перейти по Баситскому мосту на правый берег реки, что мы и исполнили. Остальную часть перехода сделали правым берегом. Хотя тут путь и лучше, чем по левой стороне, тем не менее без карнизов дело не обошлось. Тут между прочим пришлось нам познакомиться еще с одним сооружением туземных «инженеров», сооружением, которое мы прозвали «балконом». Представьте себе отвесную каменную стену, обрывающуюся в Бартанг. Кое где в ней — трещины. В эти расселины рошанцы засунули колья, торчащие перпендикулярно к стене. С одного кола на другой перекинуто тонкое бревнышко, а то и слега. Слега привязана к кольям лыками. За первой слегой следует вторая и т. д., пока не кончится вертикальный обрыв прибрежного профиля. Колья торчат далеко не на одной высоте. Вследствие этого слеги по большей части сильно наклонены к горизонту. По этим слегам, опираясь плечом об утес, ползете вы иной раз на изрядной высоте над неистово ревущим под вами Бартангом... Между Баситом и Разуджем мы встретили на пути изрядное количество таких «балконов». Вообще это сооружение порядком таки распространено в Рошане и Дарвазе.

Проползя по такому «балкону», мы пришли вечером 29 июня в пустынное урочище Дарсагрэ, где, по совету таджиков, и остановились на ночлег — на небольшой площадке правого берега Бартанга, окруженной с трех сторон крутыми осыпями. Против — красивый водопад, которым ввергается в Бартанг речка Шаморисафет. На этой речке находится могила чтимого в Рошане святого — Шаморисафи. День 30 июня прошел в лазанье по карнизам и «балконам» правого берега Бартанга. Заночевали в оазисе кишлака Разуджа. 1 июля, пройдя несколько верст по кручам того же [483] правого берега, мы легли на турсучьи плоты и спустились по Бартангу до кишлака Си Пянджа. Это был первый наш сравнительно длинный перегон на саначах. Быстро мчались наши плоты по Бартангу, вертясь, качаясь и подпрыгивая под действием водоворотов. Ход плотов был очень неравномерен, и для нашей флотилии не могло быть и речи о каком-нибудь равнении: под влиянием капризов бешеного потока дистанции между плотами постоянно и быстро менялись; плот, бывший позади, иногда разом обгонял все остальные. Флотилию турсучьих плотов сопровождал конвой из одиночных пловцов — таджиков, сидевших верхами на турсуках. Эти одиночные пловцы на турсуках легко обгоняли плоты; могли они, по своему произволу, и замедлять свое движение и таким образом равняться с плотами.

Лежа на плотах, мы подвергались постоянному окатыванию волною, особенно на водоворотах. Независимо от того, на длинном перегоне, турсуки заметно «худеют» от утечки воздуха. Утечка происходит постоянно: лежа на плоту из турсуков, вы все время явственно слышите зловещий свист, который производит воздух, вырывающийся из швов; ваши ноги, живот и грудь погружаются постепенно в холодную воду... Но вот один из рошанцев, висящих кругом плота и управляющих им, командует: «пуфат!» Это, очевидно звукоподражательное, словцо значит «надувать». Тогда, если берег позволяет, таджики причаливают плот, вытаскивают на берег и надувают саначи с полным комфортом. Но нередко случается, что истощающийся запасом воздуха плот бешено мчится между отвесными каменными берегами. В таком случае процедура надувания совершается на ходу. Держась правой рукой за решетку плота, таджик •сжимает левой рукой шейку ближайшего к нему турсука под втулком и выдергивает зубами затычку. Передавши затычку из зубов в пальцы левой руки, таджик берет втулок в рот, отпускает левую руку и надувает турсук. Лежа на плоту, вы чувствуете, как поднимает вас вверх богатырская работа таджицких легких... Надувши санач «до отказа», таджик снова сжимает шейку его левой рукой и переносит зубами затычку из пальцев правой руки во втулок. Затем он принимается за соседний санач. Его товарищи делают то же самое с остальными турсуками. В результате плот восстановлен. Конечно, таджики, управляющие плотом, не могут предаться операции надувания все зараз и делают это поочередно: иначе плот остался бы без управления и мог бы налететь на какой-нибудь береговой утес или на торчащую со дна скалу.

Быстро промчались мы по бешеному потоку до правобережного кишлака Си Пянджа. Несколько выше кишлака, на правом же берегу Бартанга, возвышается огромный утес с горизонтальной площадкой наверху. Поровнявшись с утесом, мы увидали на его вершине большую толпу рошанцев, с всевозможными примитивными музыкальными инструментами [484] в руках. Этот таджицкий оркестр грянул нам своеобразную дикую «встречу». Оказалось, что один из таджиков, плывших в одиночку на турсуках, отправился вперед гонцом и предупредил население кишлака о прибытии к ним «больших господ».

Си-Пяндж — большой и сравнительно богатый кишлак, приютившийся в плодородном оазисе. Другое его название Су-Пондж. Вообще звуки таджицкой речи трудно уловимы для не-филолога. Этим объясняются многочисленные варианты в географических наименованиях, с которыми встречаешься, сравнивая разные издания карт западного Памира: одно и то же название один путешественник записывает так, а другой иначе.

Причаливши к Си-Пянджу под отчаянные звуки бубнов, гонгов и свирелей, мы устроили привал. Сварили чай. Купили несколько баранов. Наши джигиты приготовили общими силами обильный шашлык. К пиршеству мы пригласили туземных музыкантов, игравших нам «встречу», и все прочее население кишлака. Женщины однакоже на зов не явились. Мужчины образовали около нас круг, пожевали шашлыку, попили чаю и устроили под звуки гонгов пляску. Население Си-Пянджа произвело на нас отрадное впечатление. Видно было, что, благодаря имевшимся запасам, оно благополучно провело зиму, бывшую голодной для большинства рошанцев. Плоды тутовых деревьев — эти похожие видом на малину, но отвратительно приторные, ягоды — уже созрели в Си-Пянджском оазисе ко дню нашего туда прибытия. Вообще же тутовые ягоды созревают в Рошане позже, Си Пянджский оазис, благодаря условиям своего расположения, — один из наиболее счастливых уголков сурового Рошана.

1-го июля была страшно ветрянная погода. Огромные тутовые деревья, растущие в оазисе, сильно кивали макушками и осыпали землю дождем спелых ягод. Пока старики Си Пянджа важно сидели с нами и наслаждались чаем с лимонной кислотой, а молодежь плясала под раскаты дикой музыки, все женское население кишлака от столетних старуху до пятилетних девочек занималось сбором тута. Женщины бережно сгребали ягоды, покрывавшие землю, в корзины и таскали их на плоские крыши сакель для сушки на ветру, под палящими лучами солнца. Таджики сушат тутовые ягоды на зиму. Сушеный тут и сушеные абрикосы служат немаловажным подспорьем для продовольствия этих горцев в течение сурового времени года.

По приказу кишлачного «арбоба», т. е. старосты, одна из таджичек, с тщательно закрытым лицом, принесла нам большую деревянную чашку отборных тутовых ягод. Отведавши этого дессерта, мы отбыли из Си-Пянджа, опять таки под оглушительные звуки рошанской музыки. Вторую половину перехода 1 июля сделали пешком, по левому берегу Бартанга. Заночевали в маленьком кишлачке Хиджизе, в [485] котором не застали ни души: население частью ушло с остатками скота на летовки, частью разбрелось нищенствовать и искать заработка на стороне. Здесь моего Воронежева трепанула лихорадка, которая было совсем его оставила. Вероятно этот пароксизм обусловливался тем, что Воронежев сильно промок во время утреннего перегона на турсуках и поленился переодеться в Си-Пяндже. Прием касторки и, через несколько часов, хороший заряд хинина поставили его на ноги за одну ночь. После, лихорадка к нему более не возвращалась, даже во время трудного кочевания моего в бассейне Зор Куля.

В полуверсте выше Хиджиза через переузину Бартанга перекинут висячий мост вроде описанного выше Баситского.

2 июля наш отряд начал движение с лазанья по карнизам и «балконам», с которыми я уже познакомил читателя. Затем мы легли на турсучьи плоты и, с небольшими перерывами, в несколько приемов, доплыли до кишлака Имца, отстоящего от Хиджиза на 20 слишком верст. По дороге мы причаливали плоты ко всем кишлакам, встречавшимся на том и другом берегу, и осматривали их. Капитану Аносову, которому предстояло председательствовать в русско-бухарской комиссии по вопросу об устройстве таджиков западного Памира, было важно составить себе насколько возможно ясное понятие о степени благосостояния этих горцев. Наши наблюдения в этом направлении приводили нас к очень грустным заключениям. Благополучные кишлаки в роде Орошора, Басита и Си-Пянджа оказывались исключениями. Вообще же Рошан представлял из себя после голодной зимы 1899-1890 гг. картину прямо таки удручающую. Так все кишлаки между Си-Пянджем и Имцом — а их здесь порядочно — оказались заброшенными. В одном только из них мы нашли живые существа, но вид их заставлял сжиматься сердце. На крыше одной из сакель грелась на солнышке совершенно голая таджичка, представлявшая из себя буквально остов. Рядом с ней сидел такой же истощенный ребенок. Женщина была настолько слаба и апатична, что и «бровью не повела», увидевши перед собою толпу мужчин, да еще чужестранцев. Между тем таджички строго соблюдают обычай закрывать при мужчинах даже лица.

Насилу добился наш переводчик от этой несчастной толку. Она отвечала с трудом, голосом едва внятным и пресекающимся. Выяснилось для нас из продолжительных расспросов следующее. Все смежные кишлаки Бартангского ущелья были поражены жестоким голодом. Много народу умерло зимой. Из оставшихся в живых к весне, наиболее сильные ушли в благополучные кишлаки и на восточный Памир к киргизам. Несколько человек откочевало с жалкими остатками стад на летовки, на высокие «альпийские» пастбища.. Они питались кореньями и козьим молоком. Женщина, которую мы расспрашивали, и ее ребенок не были в [486] состоянии, от крайнего истощения, сдвинуться с места. Ежедневно ей и ребенку приносили немного козьего молока с ближайшей летовки. Этим они и жили. Теперь скоро должен был созреть тут, и спасение от голода было близко...

Замечательно, что в этих глубоких боковых ущельях долины Бартанга, при выходе которых в долину ютятся кишлаки, время созревания плодов бывает весьма различно, в зависимости от разнообразных местных условий, как то: большая или меньшая затененность ущелья утесами, направление ущелья относительно стран света, интенсивность орошения, качество почвы и т. д. В Си-Пяндже, который выше над уровнем моря, чем неблагополучные кишлаки около Имца, плоды поспевают значительно раньше.

Мы дали несчастной Таджичке несколько лепешек из ячменной муки — все, что у нас оставалось в запасе из мучного — и поспешили лечь на турсуки, чтобы в захватывающей дух борьбе с бешеным течением Бартанга отделаться скорее от тяжелого впечатления, произведенного на нас неблагополучным кишлаком...

На ночлег под 3 июля остановились в большом кишлаке Имце. Кишлак оказался обитаемым и относительно благополучным. Тут и абрикосы уже созрели; посевы ячменя в оазисе обещали в скором времени хороший урожай; скота уцелело от зимы сравнительно порядочно.

Купивши в кишлаке несколько баранов, мы устроили вечером угощение для мужского населения. До поздней ночи продолжался своеобразный бал — «томаща», по туркестанскому выражению. Молодежь плясала под звуки туземного оркестра, гораздо более приличного, чем си-пянджский. Танцы рошанцев состоят из медленных, размеренных и плавных движений; они лишены всякой лихости и производит на русского человека не совсем благоприятное впечатление. Здесь нас угостили и вокальным концертом. Хор таджиков исполнил несколько песен. Пели и солисты. Песни поражали своей заунывностью. Переводчик объяснил нам, что и содержание песен построено на самые грустные темы: несчастная любовь; голодовки; насилия афганцев и бухарцев.

Утром 3 июля мы осмотрели историческую местность близ Имца — позицию, которую в 1893 году отстаивала горсть русских в 15 человек, под командой генерального Штаба штабс-капитана Сергея Петровича Ванновского, против целой роты афганцев. Этой горсти храбрецов была поручена рекогносцировка Бартангского ущелья, в котором до тех пор не было еще ноги ни одного европейца. Маленький отряд пробрался на Бартанг от Кара Куля по реке Кокуй Бель и прошел от Таш Кургана до самого Имца, не встретив ни одного афганца и преодолевая только природные преграды — снежные перевалы, карнизы и бешеное течение Бартанга. Поручик Бржезицкий, бывший в составе отряда, сделал первую приблизительную съемку Бартанга. В Имце, 30 августа — в день тезоименитства Государя Императора Александра III, на [487] отрядец предательски напала афганская рота, пришедшая заранее из Кала-и-Вамара и ожидавшая здесь русских. Афганцы хозяйничали в то время в Шугнане, Вахане и западном Рошане, хотя более прав на эти области имела вассальная вам Бухара. Отрядец Ванновского — 3 офицера, 1 урядник, 2 линейца, 10 казаков, — вооруженный бывшей еще тогда в новинку трехлинейной магазинкой, целый день отстреливался от афганцев, которые к вечеру отступили — в Кала-и-Вамар, потеряв 8 человек убитыми. Ванновский, получивший перед отправлением в рекогносцировку предписание начальства избегать столкновений с афганцами, также счел себя вынужденным отступить через Дарваз в Бухару. Его отряд не понес потерь. Фактически афганское хозяйничанье в Рошане было прекращено этим столкновением: афганцы не смели после того показываться на Бартанге. Вскоре затем вопрос был окончательно решен дипломатией.

Жители Имца, показывавшие нам 3 июля 1900 г. позицию Ванновского и могилы убитых афганцев, с благодарностью вспоминали о подвиге 15 русских, которые прогнали 200 афганцев и положили конец их насилиям, под которыми долгое время стонал несчастный Рошан.

В Имце окончилась самая трудная часть путешествия, которое предпринял я совместно с капитаном Аносовым. Путешествие по дикому Бартангу потребовало гораздо более времени, чем как мы рассчитывали. Запасов сухарей, муки, консервов и сахару нам не хватило, и несколько дней перед приходом в Имц мы питались одной бараниной. В Имце мы вступали уже в сравнительно культурную страну: отсюда недалеко до слияния Бартанга с Пянджем; ущелье Бартанга здесь расширяется и обращается в плодородную долину, высота которой всего только около 2 верст над уровнем моря; на параллели 38° такая высота над морем обусловливает мягкий и здоровый климат. Близ слияния Бартанга с Пянджем лежит цитадель Кала-и-Вамар, окруженная зажиточным поселком и плодородным оазисом с многочисленными фруктовыми садами. Эта цитадель, захваченная одно время афганцами, представляют теперь резиденцию бухарского бека, т. е. губернатора. Вамарский бек управляет западным Рошаном, Шугнаном и Ваханом, но под некоторым контролем начальника Памирского отряда. В его распоряжении нет никакой вооруженной силы. В случае надобности таковой он должен обращаться к Памирскому отряду. Для надзора как за афганцами, территория которых начинается в нескольких верстах от Кала-и-Вамара, так и — в известных пределах, предусмотренных инструкциями, — за самими бухарцами, в Вамаре находится казачий пикет, выделяемый из состава Памирского отряда. Читатель, вероятно, удивится, если я сообщу, что эта частица Памирского отряда состоит только из 5 человек под командой урядника (унтер офицер в казачьих войсках). Да и весь то отряд, [488] являющийся каким то «жупелом» для англичан, считает в себе лишь 200 душ! Так было по крайней мере с 1893 г, по 1900 г. — год моего путешествия по Памиру — включительно.

Я не знаю, каким изменениям подвергся численный состав отряда в последующие годы. В 1900 г. эти 200 душ русского воинства были разделены — конечно, неравномерно — между 7 постами: 1) Пост Памирский; 2) Хорог; 3) Лянгар Гишт (под Гиндукушем); 4) Мульводж; 5) Ранг Кульский пикет; 6) Истыкский коневой пикет, — персонал коего живет в юртах; 7) Кала-и-Вамарский пикет.

В Имце нас встретили двое бухарских чиновников, прибывших из Кала-и-Вамара. Один из них, как нам удалось выяснить после долгих расспросов через переводчика, изображал из себя нечто в роде чиновника особых поручений Вамарского бека (губернатора). Другой состоял в данное время мажордомом бека, а раньше, как, говорят, был его «бачей». Это — красивый, с женоподобной фигурой, юноша, теперь, в новом звании мажордома, уже несколько разжиревший. По словам этих жирных субъектов, сам бек давно уже ждал начальника Памирского отряда капитана Аносова в Хороге, где должна была собраться русско-бухарская комиссия по вопросу об окончательном устройстве таджиков западного Памира.

Резюмирую для читателя в нескольких словах впечатления, которые получаются при путешествии по ущелью Бартанга — этой типичной реки западного склона Крыши Мира. Могучая река прорвала себе ложе между высокими, покрытыми по большей части вечным снегом, горными хребтами. Профили как главного ущелья, так и боковых ущелий, чрезвычайно резки и круты; круты настолько, что иногда вы. видите снежные шапки гор с самого дна ущелья, например плывя на турсуке: эти белые шапки шестиверстных великанов не заслоняются нижними ярусами своих склонов, состоящих по большой части из вертикально обрывающихся к реке скал. Скалы только редко заменяются осыпями, которые соответствуют сравнительно отлогим, склонам. Единственное место на Бартанге, где горные профили и строение поверхности напоминают восточный Памир, это — Орошорское плато и его окрестности в сторону Нусура. По дну узкой щели между гранитными стенами бешенно мчится многоводная река, имеющая ширину от 20 до 100 сажен и очень глубокая летом, в сезон таяния снегов. Плёса, где возможно плавание на турсуках вниз по течению и поперек реки — со сносом на 500, 1000 и более сажен при переправе — очень редки; но и на них скорость течения достигает 8 верст в час, и плавание на лодках вряд ли осуществимо, будь это хоть каюки. На остальных участках немыслимо плавать и на турсуках из-за порогов и огромных водоворотов. Речки боковых ущелий несутся по руслам еще более крутым и нередко образуют водопады. Изредка, преимущественно у мест впадения боковых [489] речек, главное ущелье расширяется и дает место крошечным оазисам. Здесь приютились кишлаки с полуоседлым населением. Пути сообщения по берегам — естественные карнизы, или, в западной, более населенной части ущелья, — искусственные сооружения, прозванные нами рошанскими «балконами».

Утром 3 июля, осмотрев место славного, боя Ванновского с афганцами, мы легли на турсуки и домчались до места слияния Бартанга с Пянджем. Чтобы лучше рассмотреть окрестности этой интересной местности, мы высадились на мысу между левым берегом Бартанга и правым берегом Пянджа и влезли на вершину порядочного холма, который доставляет туристу прекрасный обсервационной пункт. Перед нами открылся чудный вид на долины обеих главных Памирских рек выше слияния и на их общее русло ниже слияния. Это общее русло получило название Пянджа, что кажется мне по причинам, которые я сейчас объясню, не совсем справедливым. Ниже на несколько сот верст этот Пяндж, увеличенный еще другими могучими притоками, получает название Аму Дарьи.

С вершины холма, на котором мы расположились утром 3 июля, явственно виднелся Кала-и-Вамар, расположенный на правом берегу Пянджа, ниже слияния его с Бартангом. Городок утопает в зелени садов. Мажордом бека приглашал нас от имени своего повелителя посетить Кала-и-Вамар и дворец бека. Предложение это по нескольким веским причинам было нами отклонено.

Начиная от Кала-и-Вамара и ниже долина Пянджа представляет из себя почти сплошной оазис. Особенно плодороден левый берег, принадлежащий теперь Афганистану. Раньше часть Дарваза, лежащая на левом берегу Пянджа ниже Вамара, принадлежала эмиру Бухарскому. Зато афганцы хозяйничали во всем Вахане и Шугнане и в западном Рошане. Русско-английским соглашением 1895 года установлено, что границей между Афганистаном и Бухарой должен быть Пяндж. Эмир афганский, под давлением Англии, обязался впредь не иметь никаких претензий на Рошан, Шугнан и западную часть Вахана — до реки Памира. С другой стороны бухарский эмир отказался от полоски Дарваза, лежавшей на левом берегу Пянджа. Эта полоска вошла ныне в состав большой афганской провинции, именуемой Бадакшаном.

Принято считать Бартанг притоком Пянджа. Причина, конечно, та, что туземцы исстари называют Пянджем общее русло обеих рек ниже их слияния. На первых картах Памира, составленных отчасти по расспросным сведениям, Бартанг изображен притоком Пянджа, т. е. представлен фланкирующим Пяндж под прямым углом и в виде полоски более узкой, чем Пяндж. Тот же способ изображения перешел и в последующие издания карт, до самых последних, «исправленных и дополненных», [490] включительно. Такое изображение рискует прочно укорениться. Но оно не соответствует действительности. Из той картины, которая расстилалась перед нами 3 июля 1900 г., когда мы стояли на холме между Бартангом и Пянджем, вытекала для нас заключение, что главная река — Бартанг, а ее приток — Пяндж: выше места слияния Бартанг представлялся нам вдвое, втрое многоводнее Пянджа; последний казался боковой речкой, фланкирующей могучий Бартанг, хотя и не под прямым, а под острым углом. Не знаю: может быть в другое время года картина здесь бывает иная? Бесспорно, что мы попали на место соединения двух главных Памирских артерий в сезон наибольшего половодья на Бартанге; наибольшее половодье Пянджа бывает несколько раньше. В пользу Бартанга можно привести при решении его географического «спора» с Пянджем еще следующий важный мотив. Река, нижнее течение коей называется Бартангом, имеет средним течением Памирский Мургаб (Не должно смешивать с Мургабом Закаспийского края.), а верхним течением Ак Су (Ак Су значить белая вода.). Сумма длин этих трех рек выходит больше, чем длина Пянджа вверх от слияния с Бартангом плюс длина его верхнего течения — Вахан Дарьи. Существует предположение, что древнее название Аму Дарьи — Оксус есть испорченное киргизское слово Ак Су. Если это так, то в древности имели верное представление о настоящем истоке великой среднеазиатской реки.

От места слияния Бартанга с Пянджем нам предстояло идти вверх по правому — нашему или, точнее, бухарскому — берегу Пянджа. Левый берег принадлежит Афганистану, а именно области, именуемой Бадакшаном. До Хорога — цели путешествия капитана Аносова — оставалось около 80 верст. Но путь этот — сравнительно торный: здесь свободно можно пользоваться лошадьми. Встречаются и здесь карнизы, но широкие, например, в сажень ширины, т. е. совершенно безопасные для верховой езды. Старанием бекских чиновников, встретивших нас в Имце, на месте нашей высадки с турсучьей флотилии было приготовлено достаточное количество коней, нанятых у таджиков Кала-и-Вамара. Они же доставили нам из Вамара баранов, муки и рису. На прощанье с молодцами-рошанцами, сопровождавшими нас по Мургабу-Бартангу, был устроен торжественный банкет. Меню состояло лишь из бараньего плова с рисом да чая с лимонной кислотой; но, при походной обстановке, да еще на Крыше Мира, итого достаточно. Рассчитавшись с рошанцами, мы сели на чудных бадакшанских жеребцов и поскакали голопом вверх по правому берегу Пянджа. За нами потянулся шагом наш багаж, навьюченный на добрых маштаков. Эти вьючные кони делали на шагу 6-7 верст в час. Конвоировать караван с вьюками были отряжены казаки Воронежев и Епанешников, не спускавшие глаз с магнитного теодолита. [491]

Долина Пянджа довольно широка и представляет более оазисов, чем ущелье Бартанга. Но нам резко и обидно било в глаза то обстоятельство, что на левом, афганском, берегу Пянджа оазисов больше, чем на нашем, да и качеством афганские оазисы гораздо лучше наших... На атом переходе мы видели на противоположном берегу Пянджа несколько афганских кавалерийских разъездов, наблюдавших, повидимому, за большим русским караваном. Красиво гарцовали «афанганские казаки», как выразился мой Куромшин, на своих дивных золотисто-гнедых бадакшанских скакунах.

Заночевали близ кишлака Сочарва. Розговенье после бартангского режима впроголодь не прошло нам даром. Усердно предостерегаю читателя от козьего молока с тутовыми ягодами, особенно на разговенье после поста... Острый тимпанит — раздутие брюшной полости газами — не давал нам спать, и мы прокорчились всю ночь под звуки дикого концерта, который задавали наши верховые жеребцы: несмотря на путы и на ногайки вамарцев, приставленных сторожить табун, жеребцы то и дело с остервенением прыгали друг на друга, грызлись и неистово визжали. Чуть живой сел я утром на своего жеребца и, сопровождаемый Куромшиным, ускакал голопом вперед остального общества. Под действием благодетельной тряски, мой тимпанит разрешился сильной рвотой. Теперь я чувствовал себя спасенным: припадки удушья прекратились. Продолжая скакать, я быстро долетел до кишлака Паршенева. Мы были уже в пределах древнего Шугнанского ханства. Теперь Шугнан — пограничная провинция Бухары. Рошан занимает бассейн Бартанга; Шугнан — бассейн Гунта. Гунт, если помнит читатель, есть приток Пянджа. Он вытекает из озера Яшиль Куля, в которое впадает Аличур. Озеро Яшиль Куль, судя по разным данным, образовалось вследствие запруды горной катастрофой — землетрясением с обвалами — одной и той же реки, Аличура-Гунта. Шугнан менее обделен природой, чем Рошан. Он населен таджиками алипорузского толка, как и Рошан. Но в говоре шугнанцев много особенностей по сравнению с наречием рошанцев. Замкнутая жизнь в малодоступных горных ущельях — вот причина этого явления.

В Паршевеве обитает «ишан» шугнанских таджиков. «Ишан» значит «святой человек». Ишаны бывают не только у сунитов каковы бухарцы — но и у шиитов и алипорузов. Ишан пользуется всегда огромным влиянием на правоверных. Это — крупный фактор, с которым очень и очень надо считаться представителям русской государственной власти в Средней Азии. Вспомним хотя бы «газават» (Газават значит «священная война» — война против гяуров.), поднятый весной 1898 года одним из ферганских ишанов и приведший к прискорбному Андижанскому происшествию. Конное [492] скопище в 4000 человек сартов и андижанских киргизов, предводимое самим ишаном, предательски напало в ночь под 10 мая на лагерь роты одного из туркестанских линейных баталионов. К счастию, рота быстро выстроилась и отразила нападение; но, с первого налета, фанатики успели изрубить или растоптать конями около 20 солдат. Пришлось прибегнуть после того, для вразумления фанатического населения Ферганы, к серьезным репрессалиям. Сам ишан и несколько человек его помощников по организации газавата были повешены. На население Ферганы наложена большая денежная контрибуция. Андижанский ишан пользовался в Фергане огромным влиянием. Упрочению этого влияния много содействовала хорошо организованная система обманных чудес-фокусов, иногда очень примитивных и наивных, которые показывались паломникам, стекавшимся во дворец ишана. Через индийских мусульманских дервишей, пробиравшихся через Памир, андижанский чудотворец получал отпечатанные арабскими буквами в Британской Индии, идущие якобы из Мекки, прокламации. Прокламации эти, приглашавшие правоверных к газавату, ишан распространял в Фергане. Имея в виду, эту историю, легко понять, какой смысл имеет то, что Россия содержит на заоблачных высях Памира небольшой отряд, испытывающий лишения зимовок, похожих на полярные. Не для нападения на Индию сидят Орлы Памирского отряда на холодных скалах. И состав отряда для этого мал; ведь vis-a-vis этой горсти, за Гиндукушем, в одном только Читрале стоит бригада сипаев. Да и вообще нападение на Индию через Памир было бы предприятием безумным: через перевалы Гиндукуша можно рискнуть двинуть только охотничьи команды составом по нескольку десятков штыков. В случаи надобности, не через Памир, а через Герат от Кушки ударим мы на Индию. Итак, «raison d’etre» Памирского отряда в том, что, содержа его, мы во-первых отодвигаем нашу границу на слишком 500 верст от густо населенной фанатической Ферганы; во вторых Памирский отряд несет сторожевую службу в смысле перехватывания политической контрабанды, идущей в Фергану от наших дружественных загиндукушских соседей... Ишан Шугнанцев, имеющий резиденцию в Паршеневе, считает себя прямым потомком Магомета. Он состоит в очень дружественных отношениях с офицерами Памирского отряда, и потому представляет фактор настолько же полезный с нашей русской точки зрения, насколько андижанский ишан, повешенный в мае 1898 г., был фактором зловредным. Есть полное основание думать, что дружба шугнанского ишана с русскими искренна и прочна. Дело в том, что эта дружба основана на совершенно естественной причине. Недавно шугнанцы стонали под насилиями афганцев, которые, будучи сунитами, считают алипорузов таджиков такими же гяурами, собаками, как и неверных. Русские освободили [493] алипорузов западного Памира от афганского ига. Правда, мы для чего-то — в виде угоды Англии повидимому — отдали западный скат Памира Бухаре, государству якобы полусамостоятельному (Бывшие Памирские ханства — Вахан, Шугнан и часть Рошана — отданы Бухаре согласно постановлению русско-английской разграничительной комиссии 1894-1895 г.г.); а бухарцы ведь также суниты и были бы очень не прочь пожать сок из таджиков. Но хотя для Англии и является некоторым утешением, что бывшие Памирские ханства — Рошан, Шугнан и Вахан — достались все же не самой России, а только Бухаре, за то и для таджиков есть некоторое утешение в следующих обстоятельствах: 1) Бухара не самостоятельная держава, а лишь вассал России; 2) Вамарский бек, правящий бывшими Памирскими ханствами, находится под, контролем начальника Памирского отряда. Начальник отряда, или каждый офицер, которому он это поручит, всегда скажет бухарскому беку «руки прочь», когда последний покусится на свободу веры алипорузов или на их имущество. Итак русская власть обеспечивает шугнанцам и их соседям беспрепятственное отправление религиозных обрядов и относительную безопасность от возможных покушений бухарцев на личность и имущество. Вот почему Паршеневский ишан нам друг.

Перед Паршеневым я вымылся в горной речке, чтобы устранить неблагообразные последствия постигшей меня гастрической передряги, и переоделся в вынутую из переметной седельной сумки чистую рубаху. Бледный и ослабевший, но безукоризненно корректный со стороны внешнего вида, нанес я визит ишану. Этот почтенный старец принял меня очень радушно. На столе веранды его сакли быстро появился самовар, да, настоящий тульский самовар! Не успели еще подъехать мои товарищи, как я уже влил в себя несколько чашек кипятку, который довершил мое выздоровление. Здесь моих товарищей, а особенно нашего джигита переводчика, ожидал радостный сюрприз. Ишан вывел за руку и представил мне средних лет брюнета, одетого в клетчатый английский пиджак. Этот молодец, прекрасно говоривший по-русски, отрекомендовался Мансуром. Незадолго перед тем кабульские власти, под действием дипломатического давления из Петербурга, освободили Мансура из заключения и вернули ему бывшие при нем деньги. Мансур купил себе в Кабуле франтовскую пиджачную пару английского изделия и добрался на оставшиеся у него деньги до Хорога, предъявляя по дороге афганским чиновникам данный ему в Кабуле пропуск. В Хороге он узнал, что туда ждут из Кала-и-Вамара начальника отряда. Мансур отправился нам на встречу и по дороге задержался у ишана: ишан, как оказалось, был ему родной дядя. Только что рассказал мне Мансур про свои похождения, как во двор ишана въехал Аносов со спутниками. Офицеры отряда [494] встретились с Мансуром, как с родным. Радость нашего джигита переводчика при столь неожиданной встрече с братом, которого он уже оплакивал, не подлежит описанию. Мансур — человек заслуженный перед Памирским отрядом. Шугнанец родом, он был принят Ионовым на службу отряду в качестве переводчика. Участвовал в рекогносцировке Бартанга С. П. Ванновским и в сражении с афганцами у Имца в 1893 году. Теперь, встретившись с нами в Паршеневе, он выглядывал, несмотря на фешионабельный костюм, очень плохо: изнурительная лихорадка, перенесенная в Кабульском клоповнике, видимо серьезно подточила его здоровье.

Простившись с гостеприимным ишаном, мы продолжали наш путь вверх по правому берегу Пянджа. Невдалеке от Паршенева на левом берегу реки расположена афганская крепость Кала-и-Бар Пяндж. Это — цитадель, увенчивающая макушку порядочного холмика. Когда мы проезжали мимо, около цитадели происходило, под звуки барабана, ученье афганских солдат. Их было примерно около полуроты. Ученье — на европейский манер; маршировка представлялась стройной.

Что касается до дисциплины и духа афганских войск, занимающих пограничные с нами посты на Памире, то, по отзывам офицеров нашего Памирского отряда, они — не завидны. Солдаты изнежены. На всех Бадакшанских пограничных постах афганским солдатам разрешено иметь при себе жен. Для этих последних построены близ постов особые помещения казарменного типа. Понятно, что люди, привыкшие к подобному комфорту, не могут быть хорошими воинами. Обучение ограничивается почти исключительно фронтом. Стрельбой почти не занимаются. Вооружение афганских частей, расположенных в Бадакшане и Вахане, состоит в холодном оружии и старинных английских штуцерах. Боевые патроны тщательно хранятся под замками в магазинах: афганское правительство относится недоверчиво к своим контингентам, расположенным в отдаленном от Кабула и гористом Бадакшане. Гористый и разноплеменный Афганистан много страдал от междуусобных войн и восстаний. Потому-то эмиры предпочитают иметь хорошо организованную силу поближе к столице. Сконцентрированное внутри страны ядро афганской армии представляет из себя действительно серьезную силу.

Присутствие бабьего элемента на Бадакшанских постах еще не главная причина плохой дисциплины расположенных здесь частей. Гораздо хуже влияет на дух войска оказываемое ему недоверие. Недоверие это выражается во-первых, как уже замечено, в нелепых предосторожностях относительно выдачи на руки солдатам боевых патронов. Во вторых оно проявляется в солидно организованной системе шпионства и доносов. Бывали примеры, что начальника поста, по доносу его писаря или какого-нибудь нижнего чина, [495] хватали, увозили в Кабул и обезглавливали без мало-мальски осмысленно обставленного следствия. При таких данных нам пока еще не приходится смущаться тем, что численность афганских гарнизонов на Пяндже превышает в десятки раз численность тех горсточек Туркестанских стрелков и казаков, которые занимают посты правого берега.

При впадении Гунта в Пяндж нас встретил Вамарский бек Ишанкул в сопровождении другого бухарского вельможи, присланного самим эмиром на заседания русско-бухарской комиссии. Этот последний представляет из себя нечто в роде бухарского «статс-секретаря». За знатными бухарцами, сидевшими на чудных уратюбинских жеребцах, следовала многочисленная свита. Ишанкул и «статс-секретарь» выехали к нам на встречу из Хорога, до которого оставалось нам около 3 верст. Обменялись с знатными бухарцами церемонными приветствиями и поехали шагом вверх по правому берегу Гунта: бухарским вельможам этикет воспрещает иные аллюры, кроме шага. Проехав чинно и молчаливо около получаса, мы достигли Хорога, расположенного на правом берегу Гунта. Хорог состоит из трех частей. Восточную — крайнюю вверх по Гунту — часть этого поселка составляет военный пост, расположенный совершенно изолированно, окруженный рвом и каменной стеной. Несколько ниже по Гунту, т. е. западнее, раскинулся базарчик для приезжих таджиков, состоящий из нескольких навесов и устроенный заботами Николая Степановича Аносова всего только за полгода до моего путешествия. Непосредственно около базарчика имеется глинобитный рабат, сооруженный Кала-и-Вамарским беком и служащий пристанищем ему и его свите, когда он приезжает в Хорог на свидания по делам службы с начальником Памирского отряда. Здесь, в этом самом рабате, дожидался нас теперь Ишанкул уже в течение двух недель.

Крайнюю западную часть поселка составляет небольшой таджицкий кишлачек.

Координаты Хорогского, поста определены подполковником П. К. Залесским в 1898 году. Широта места 37° 29' 27''; долгота от Пулкова 41° 12' 34''; высота над уровнем моря 2200 метров, т. е. более двух верст.

Благодаря сравнительно небольшому возвышению над морем и хорошему орошению — природному и искусственному, с помощью арыков, — окрестности Хорога представляют из себя плодородный оазис. Впрочем попытки двух следовавших один за другим начальников отряда — Кивекеса и Аносова — развести в Хороге русский огород не увенчались успехом: огурцы не пошли, капуста также; очевидно, почва слишком суха для этих овощей. Хорошо акклиматизировалась здесь только редька. На Посту Мургабском все попытки развести огород окончились полной неудачей: там даже и редька не пошла. Мало того: пробовали сажать близ Поста Памирского алайскую арчу; но и эти саженцы не приживались. [496]

Прямой путь с Поста Памирского в Хорог, идущий по Аличуру и Гупту, имеет длину в 810 верст. Благодаря разработке этого пути в ущелье Гунта, где раньше можно было пробираться лишь пешком, разработке, выполненной солдатиками отряда, путь этот теперь не представляет никаких трудностей. Мы могли бы совершить его легко в 5-6 дней. Вместо того наше путешествие с Мургабского Поста в Хорог продолжалось 18 дней, в течение которых мы сделали лишь 485 верст. В том числе 130 верст пройдено пешком и около 25 верст сделано вплавь на саначах. Аносов сильно запоздал против срока, назначенного для открытия русско-бухарской комиссии. Зато он явился в комиссию с ясным сознанием того, как подобает отнестись к притязаниям бухарцев. Виденные нами на Яшиль Куле и на Бартанге полуживые остовы таджиков стояли у вас перед глазами...

После вытеснения афганцев с правого берега Пянджа лихими налетами Ионова и Ванновского, окончательный «modus vivendi» на Памире установлен в феврале 1895 г. известным русско-английским соглашением, которое было дополненно частными соглашениями — России с Бухарой, а Англия с Афганистаном. Тогда были признаны верховные права бухарского эмира на Шугнан, западный Вахан и западный Рошан. Было однакоже оговорено, что эмир бухарский должен дать таджикам названных областей несколько лет льготы, именно не взимать с них до известного срока податей. Эта мера мотивировалась необходимостью дать таджикам оправиться после афганского разорения. 1900 год был как раз последним льготным годом. Комиссия, собравшаяся в Хороге в начале июля 1900 г., должна была решить целый ряд вопросов, относившихся к обложению таджиков с 1901 года податями в пользу Бухары. Вопросы эти относились к размерам податного обложения в разных областях и к способам взимания податей. Комиссия состояла из начальника отряда генерального штаба капитана Н. С. Аносова, поручиков Н. Н. Трубченинова и М. А. Наследова, Вамарского губернатора Ишанкула и командированного от самого эмира «статс-секретаря».

Не теряя времени, комиссия принялась за работу с самого дня нашего прибытия в Хорог, т. е. с 4 июля. По распоряжению Ишанкула, в Хороге были уже давно собраны волостные, амины, а равно и некоторые из арбобов и казиев Вахана, Шугнана и бухарского Рошана. 7 июля вечером этим народным представителям были объявлены через переводчика Мансура окончательные постановления комиссии. С преклоненными головами, но с совершенно безучастными лицами, выслушали седовласые амины и казии весть о наложении на них податей, весть, которую они теперь были обязаны разнести по кишлакам и яйлакам (Яйлак значит «летовка».) родины... [497]

Апатичное выражение лиц именитых таджиков производило впечатление, что они ничего не поняли из прочитанного им Мансуром. Мансур заверял однакоже нас, что таджицкие старцы не только прекрасно поняли все теперь им объявленное, но и давно уже, сидя в Хороге в ожидании сбора комиссии, обсуждали вопрос, как избавиться от ожидавшей их тяготы. У них было готово и решение вопроса, решение очень простое и удобоисполнимое для людей, привыкших к полукочевой жизни и не имеющих ничего «за душой». Это решение сводилось к тому, что большинство таджиков, по крайней мере рошанских и шугнанских, разбегутся: одни пойдут в русский Рошан и к Памирским киргизам, благо на русском Памире нет податей, другие проберутся даже в Фергану; наконец некоторые бегут за Пяндж, в афганский Бадакшан. Последнее может показаться странным — в виду столь еще свежих в памяти таджиков насилий над ними афганцев. Но следует принять во внимание, что многие таджики правого берега Пянджа имели раньше земельную собственность и на левом, гораздо более плодородном, берегу этой реки. С 1895 года, когда Пяндж был объявлен границей между Бухарой и Афганистаном, таджики правого берега потеряли часть своих угодий, притом нередко лучшую часть. Еще с этим можно было мириться, пока, они были свободны от податей. Теперь же оставаться бухарскими подданными для многих таджиков правого берега Пянджа обозначало обречь себя на постоянные голодовки. А голод — такой фактор, который может заставить позабыть даже про афганские насилия. Притом же правобережные таджики не могли не понимать того, что самые насилия над ним афганцев носили особенно острый характер именно вследствие старинных притязаний Бухары на правый берег Пянджа и даже на Бадакшан. Они прекрасно знали, что в афганском Бадакшане таджики не подвергаются таким насилиям. Наконец многие правобережные таджики имеют за Пянджем близких родственников. Сношения между собой тех и других сделались не только затруднительными, но даже и опасными с 1899 года, когда, вследствие английских интриг, отношения Афганистана к России стали почти враждебными. Конечно, все эти мотивы для перехода некоторых наших таджиков в афганское подданство далеко не имели бы настоящей своей силы, если бы Вахан, Шугнан и западный Рошан находились под управлением Памирского отряда. Бухарский «статс-секретарь» и бек отправляли в душе Аносова «ко всем чертям». Это не мешало им однакоже устроить в честь нас, русских, «блестящий раут» на другой же день после нашего прибытия в Хорог. Нам был сервирован в рабате Ишанкула бараний плов, чай и дастархан в виде незрелых абрикосов, фисташек и самых невозможных русского изделия паточных конфект, привезенных несколько лет тому назад с Нижегородской ярмарки. Надо было [498] видеть комическое недоумение, изображавшееся на лицах «статс-секретаря» и бека, когда мы разворачивали хорошо всем известные цветные и золоченые бумажки с бахромой и, бросая конфекты, со смехом читали вложенные в оболочки билетики с «гаданиями» и стишками в роде «с тоскою гляжу я на черную шаль...» Конечно, это было с нашей стороны не совсем «comme il faut». Но, что делать, бывают случаи, когда и солидными людьми овладевает неудержимая потребность помальчишествовать. С одной стороны конфекты с гаданиями и стишками напомнили нам нашу далекую родину и повергли нас в жизнерадостное настроение. С другой стороны невозможно было без смеха смотреть на жирные, лоснящиеся и обливающиеся потом рожи бухарских вельмож, которые молча, с видом священнодействующих, жевали абрикосы и фисташки...

«Баста», скомандовал Аносов, «невежливо, господа». Ни бек, ни его старший коллега, не понимали, конечно, ни слова по-русски. Мы бросили конфекты и, приняв серьезный вид, углубились в созерцание плясавших перед нами «бачей»...

На следующий день бухарцы были приглашены на Пост. Здесь их накачивали шоколадом и чаем с ромом.

Я вынужден был прожить в Хороге дольше, чем первоначально предполагал, а именно до 10 июля: мне пришлось дожидаться двух казачьих лошадей, которые отстали от нас на Бартинге. Этих лошадей таджики привели на Пост лишь 10 июля вечером. Лошади приплелись в жадном виде: истощенные, ободранные, с наминками подошв Нечего было и думать брать их в дальнейший, намеченный мною, путь. Я оставил их в Хороге, поручив казаку Епанешникову усиленно их прикармливать и лечить от рань и наминок. По истечении недели Епанешников должен был подковать их на войлок и отправить с киргизами прямым путем на Пост Памирский. Сам же я выступил на наемных лошадях рано утром 11 июля в дальнейший путь вверх по Пянджу в обществе поручика Н. Н. Трубченинова. Нас сопровождали мои казаки Воронежев и Куромшин, четверо линейцев, один отрядный джигит и несколько таджиков — погонщиков вьючных лошадей. Двумя днями раньше нас уехали на Пост Памирский Аносов и Наследов. Аносову предстояло там сдать отряд новому начальнику — подполковнику М. С. Бодрицкому. Наследов также отслужил срок «памирского сиденья» и должен был вести в Ош эшелон людей, окончивших свой положенный год на Памире. По словам нескольких киргизов, прискакавших с Мургаба, новый сменный эшелон, с подполковником Бодрицким во главе, уже прибыл на Пост Памирский. Одновременно с Аносовым отбыли из Хорога и бухарцы. Они направились в Вамар.

За неделю пребывания в Хороге я определил «магнитные элементы» этой местности и произвел несколько экскурсий по окрестностям. Хорог окружен не обширным, но [499] сравнительно богатым растительностью оазисом. И фауна здесь довольно разнообразна, особенно пресмыкающиеся. Я видел много ящериц различных видов; несколько пород змей. Насекомые также недурно представлены в Хорогском оазисе. Между вредными первое место занимает фаланга. На восточном Памире, благодаря его большому возвышению над морем и холодному климату, совсем нет ни змей, ни фаланг, ни скорпионов. Это — не малое преимущество восточного Памира.

Долина Гунта близ Хорога не широка; она сдавлена между двумя высокими и крутыми горными хребтами. Весной, при таянии снегов, с этих круч происходят обвалы. При образовании такого обвала весной 1900 г. на глазах Аносова был засыпан один заезжий киргиз.

Однообразие моего сиденья в Хороге было нарушено только одним инцидентом, именно появлением у нас афганского дезертира, унтер-офицера, которому угрожала за Пянджем из-за доноса, по его словам ложного, — казнь. Этот красивый, рослый детина был радушно принят и обласкан чинами гарнизона. Солдатики, от нечего делать, много с ним няньчились и усердно учили его говорить по-русски. В несколько дней афганец сделал большие успехи в русском языке. Вероятно, он потом прижился в Хороге: из него мог выйти выдающийся «отрядной джигит».

Параллельно с заседаниями русско-бухарской комиссии происходили 5, 6 и 7 июля разбирательства дел по жалобам таджиков на насилия со стороны свиты бека. По настоянию офицеров отряда, Ишанкул наложил большие или меньшие взыскания на тех из своих джигитов, виновность которых была доказана.

(Окончание следует).

Текст воспроизведен по изданию: По Памиру. Путевые записки Б. В. Станкевича // Русский вестник, № 10. 1904

© текст - Станкевич Б. В. 1904
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1904