-

Извлечение Ген. Шт. Подполковника Дмитриева.

Означенный труд, появившийся в печати в настоящем году, заключает в себе исторический очерк Авганистана и взаимных отношений между последним и Россией и Англией со времен Дост Махомеда до наших дней. Но наиболее внимания обращено автором на внутренние и внешние дела в Авганистане за время царствования эмира Абдуррахмана, причем, параллельно с изложением событий, приведена биография эмира и его характеристика как правителя и личности.

История Авганистана достаточно известна, но значительная роль этой страны в судьбах русского и английского влияний в Средней Азии возбуждает несомненный интерес в каждым вновь появляющимся исследованиям о самом государстве и сведениям о ее современном правителе; автор настоящего труда, проведший много лет в британской Индии, по-видимому поставил себе целью дать по возможности беспристрастный с английской точки зрения, конечно, очерк близко касающихся как России, так и Англии вопросов, одним из узлов которых служит Авганистан, что и побуждает поместить в Сборнике материалов по Азии содержание труда почти полностью. [30]

Год рождения Абдуррахмана не известен в точности.

По одним сведениям он родился в тридцатых годах и принимал участие в военных действиях против англичан во время первой Сейкской войны, но это едва ли вероятно; более доверия заслуживают данные из русских источников, согласно которым эмир родился в 1844 году; по крайней мере сам эмир думает также.

Отец Абдуррахмана, Махомед-Афзул-Хан, был сыном эмира Дост Махомеда и женщины из племени бэнгашей, пограничного с Пенджабом.

Посланный в 1837 году вместе с братом Акбаром во главе значительных сил против сейков, занявших Хейберский проход, Афзул разбил их на голову, чем и заслужил первую военную славу. Затем он сопровождал своего отца в бегстве в Бухару после падения крепости Газни перед английскими войсками в 1839; был водворен с отцом в Индию, где прожил под надзором до начала 1843 г., после чего снова вернулся в Авганистан, когда Дост Махомед сделался вторично авганским правителем.

Это обстоятельство подтверждает предположение о рождении Абдуррахмана в 1844 г., т. е. год спустя после возвращения Афзула на родину, так как матерью нынешнего эмира была авганка.

В 1852 г. Афзул отцом был назначен правителем Балхской провинции, которою и управлял до смерти Дост Махомеда, т. е. до 1863 г. Из этого можно заключить, что Абдуррахман провел свою юность в северу от Гинду-Куша; но каких либо подробных сведений об этом периоде его жизни не имеется. Впервые молодой сердарь приобрел известность в междуусобной войне, постигшей Авганистан после смерти Дост Махомеда. С этого времени его жизнь полна всевозможных [31] превратностей и ударов судьбы, что отчасти может служить ключом во многому необъяснимому иным путем в летописях английского владычества в Индии. С одной стороны, каждая страница истории Авганистана запятнана интригами, вероломством и насилием, с другой стороны, документы о прежних сношениях Англии с Авганистаном говорят о неизбежных последствиях шатких намерений и неуместных вмешательств. И если ныне есть вероятность в том, что Авганистан будет впредь пользоваться благами мира, благосостояния и независимости, то это должно быть вменено способностям эмира и политике его союзников и покровителей, умеющих исправлять ошибки, раз таковые сделаны.

В шестнадцатом и семнадцатом столетиях страна, известная ныне под названием Авганистана, была частью под владычеством Персии, частью великих делийских Моголов.

В 1706 г. авганский вождь, Мир-Ваиз, поднял восстание против кандагарского персидского правителя, а в 1722 г. его сын вторгся с авганцами в Персию и сверг шаха с престола.

Шесть лет спустя авганские завоеватели были, в свою очередь, изгнаны туркменами под предводительством Надир-Шаха, утвердившегося в Авганистане и Пенджабе. После его смерти, в 1747 г., наступила анархия, которой удачно воспользовался Ахмед-Шах, предводитель одного из авганских племен; он похитил все сокровища, которые только мог захватить с собой, бриллиант Кохинур в том числе, и, добившись согласия остальных авганских вождей, провозгласил себя правителем страны от Мешхеда до Лагора. Таким образом основалось нынешнее авганское государство.

Ахмед царствовал 26 лет; его преемники, не сумевшие удержать в руках власть, перешедшую к визирям из другого авганского племени, оставались правителями лишь номинально. Так продолжалось до тех пор, пока Дост Махомед, сын визиря Паинда-Хана и Кизилбашки, открыто не восстал и после долгой борьбы не сделался правителем Кабула и Кандагара, т. е. восточного Авганистана.

В 1834 г. он принял титул Эмира-уль-Муминима, т. е. [32] повелителя правоверных, и с этого времени, за исключением короткого периода правления Шаха-Шужи, с помощью английских войск, правители Кабула признаются эмирами до наших дней.

Дост Махомед был способным и сильным властелином. Подданные уважали его за отважность и успехи и любили за простоту в обращении и суровую справедливость; Абдуррахман в высшей степени походит на своего деда и наружностью, и характером. Настоящий очерк имеет целью описать как первоначальную деятельность нынешнего эмира, так и постепенное дальнейшее ее развитие, приведшее его в положению правителя соединенного Авганистана и союзника британской Индии.

Великий эмир, как подданные называли Дост Махомеда, умер в 1863 году, две недели спустя после взятия им Герата штурмом.

Из шестнадцати его сыновей по крайней мере пятеро стремились в трону, а из остальных шесть или семь надеялись на независимое управление провинциями. Прямым же своим наследником Махомед при жизни объявил третьего сына Шир-Али, помимо двух старших, Афзула и Азима, так как мать Шир-Али была знатного рода, а старшие братья были рождены женщиной бенгашкой из простого звания. Нарушение принципа старшинства в престолонаследии повлекло за собою жестокую, долгую братоубийственную войну, ход которой не представлял бы особенного интереса, если бы Абдуррахман, 19-летний юноша, не играл в ней выдающейся роли.

Перед смертью Махомеда, Афзул был правителем Балхской провинции, самой северной в Авганистане, а Азим — Куррамской. Сначала оба брата как бы признали власть младшего [33] Шир-Али; но едва лишь похоронили Махомеда, как Афзул, поддерживаемый бухарским эмиром Узбеком, начал готовиться в нападению на Кабул, а Азим, укрепившись в одной из крепостей Куррама, поднял знамя восстания.

Афзул пользовался между авганцами репутациею храброго вождя, а Азим искусного дипломата, хотя именно его влиянию на Махомеда англичане обязаны счастливому для них невмешательству авганцев в восстания сипаев 1857 года. Предполагают, что оба брата действовали за одно, но если совместный заговор и существовал, то развивался медленно, так как лишь в январе 1864 г. Афзул провозгласил себя эмиром. Азим, между тем, письменно просил помощи у английского поверенного в Пешавере, сообщая о своем единомыслии с Афзулом против Шир-Али. Но Шир-Али сам двинулся на Кабул, сообщив англичанам о своем вступлении на престол, и в декабре 1863 получил от генер.-губернатора Денисона уведомление о признании его преемником Махомеда. К сожалению, это признание было несколько запоздалое вследствие болезни вице-короля, в тому же и сама дружба англичан в Шир-Али была не решительна, результатом чего было самопровозглашение Афзула эмиром.

Тем не менее, Шир-Али разбил войска Азима, собранные в Курраме, и сам Азим бежал в Индию, где был принят дружелюбно англичанами в память оказанной им в 1857 г. услуги. События, происшедшие в Балхской провинции, могут быть переданы лучше всего со слов Абдуррахмана, сообщившего о них генералу Кауфману.

После победы над Азимом, Шир-Али двинулся против Афзула; в июне 1864 г. братья сошлись у Бажгаха, где произошло нерешительное сражение; Шир-Али вернулся в Кабул и повел переговоры о мире, окончившиеся примирением братьев. Абдуррахман, назначенный общим правителем в Тахтакуле, занимался там изготовлением оружия и не принимал участия в этом сражении. Примирившись с братом, Шир-Али поклялся на коране не отнимать у него Балха; но, поверив, и может быть справедливо, слухам об интригах Абдуррахмана, [34] потребовал последнего в себе, не отвечая иначе за последствия. Абдуррахман отказался явиться, что снова повлекло за собой гнев Шир-Али против Афзула. Привезенный вероломным образом в Кабул, Афзул был посажен и закован в вандалы, а Абдуррахман, получив письмо, как ему было сказано от отца бежал по его совету через Аму в Бухару.

Правителем Балха был поставлен племянник Шир-Али, Фатэх-Махомед. Вероломство Шир-Али относительно Афзула и нарушение им клятвы были сильно осуждены даже ближайшими подданными. Враги Шир-Али не сложили оружия. Мать Абдуррахмана, женщина энергичная и умная, переслала в Индию своему зятю Азиму 25.000 рупий с уведомлением, что настало время выказать ему мужество.

Азим завел сношения с недовольными авганцами, но как человек осторожный, не сразу приступил в открытой деятельности. Выйдя из Пенджаба, он некоторое время скрывался в горах Вазиристана и лишь в конце 1865 г. счел возможным еще раз принять участие в мятежных делах Авганистана. С большими опасностями достиг он через Сват и Читрал Бадахшана, где был дружелюбно принят правителем, давшим ему в жены свою сестру и 2 тысячи всадников. В то же время и Абдуррахман не бездействовал. Эмиром бухарским был Музафар-ед-дин, мусульманин фанатик. Абдуррахман, бывши в бегах в Бухаре, женился на его дочери и воспользовался его фанатизмом, чтобы убедить в необходимости навязать Шир-Али за клятвонарушение. Это ему удалось и в июне 1865 г. Абдуррахман со значительными силами перешел авганскую границу. Фец Махомед, начальник пограничного авганского города Акча, пропустил его беспрепятственно через Аму и открыто перешел на его сторону; его примеру последовали другие и Абдуррахман оказался без выстрела властелином Балха и всех провинций в северу от Гинду-Куша.

Шир-Али, между тем, был отвлечен на юг восстанием двух его братьев, выступивших против него из Кандагара в мае 1865 г. Узнавши об этом, Шир-Али двинулся из [35] Кабула, сообщивши о цели своих действий генерал-губернатору Лауренсу, ответившему, что он надеется на такой компромис всех событий, который приведет лишь к благоденствию страны и усилению власти эмира.

Но события совершались независимо от компромиса. Одновременно со вторжением Абдуррахмана с севера, армии Кабульская и Кандагарская сошлись у Кажбаза, где 5 июня 1865 г. произошло сражение, хотя выигранное Шир-Али, но дорого ему стоившее: был убит его сын и наследник Махомед-Али.

Войдя в Кандагар, Шир-Али поселился в нем; смерть сына произвела на него такое впечатление, что его поведение вызвало толки в народе о его сумашествии. Судьба благоприятствовала Абдуррахману; соединившись со своим дядею Азимом, он двинулся на Кабул, усиляемый по пути сердарями, переходившими на его сторону, и в феврале 1866 г. они вошли в Кабул, гарнизон которого частью покорился, частью разбежался.

Известие о падении Кабула вывело Шир-Али из его летаргического состояния; он выступил со всеми силами, бывшими в его распоряжении; 10 мая 1866 г. его армия встретилась у Шейхабада с войсками Абдуррахмана; произошло кровопролитное сражение, окончившееся полным поражением Шир-Али. Потеряв все оружие, слонов и обозы, он поскакал к Кандагару, где с проснувшейся энергией начал готовиться в новой борьбе. Афзул же, бывший узником в Газни, успел бежать в Кабул, где был возведен сыном на трон эмиров; 21 мая он был им признан в Бала-Гиссаре и приветствуем в этом звании агентом индийского правительства.

Политика последнего в это время характеризуется следующим сообщением Министерства Иностранных Дел от 17 апреля 1866 г.:

«Генерал-губернатор заметил в Совете, что трудно предвидеть события в Кабуле. Шир-Али может вернуться в власти. Он доказал, что во многих отношениях обладает достоинствами правителя, но имеет также не мало недостатков. [36] Нет сомнения, что он сам отдалял от себя большинство влиятельных правителей; его же поведение относительно сердара Афзула-Хана, которого он вероломно арестовал после самых торжественных клятв, не может внушить веры в него. До тех пор, пока авганские правители не будут подлежать суду на основании принципов христианства, мы не можем поручиться, что авганцы снова не примкнут к эмиру (т. е. Шир-Али), если только он выкажет решимость и отвагу».

Далее сэр Лауренс высказывает свое мнение о том, какова должна быть деятельность правительства или, лучше сказать, бездеятельность.

«Глубокая политика внушает нам, что мы не должны торопиться считать дела эмира проигранными. Нам следует выжидать дальнейших событий и продолжать ныне признавать эмиром Шир-Али. Если же ему не удастся вернуть Кабул, а сердарь Афзул-Хан утвердит свою власть и обратится к британскому правительству, то последний может быть признан правителем той территории, которую он будет в состоянии удержать.

Наш образ действий должен ясно показать, что мы не хотим ни вмешиваться в борьбу, ни помогать какой бы то ни было партии, что предоставляем авганцам самим разрешать их ссоры и что наше желание быть в добрых отношениях с народом и их правителями de facto».

Такое уверение в принципах нашего бездействия было объявлено не задолго до поражения Шир-Али у Шейхабада. Спустя два месяца после этого события, сэр Лауренс писал Афзулу, обращаясь в нему не как к эмиру, а как к кабульскому кади, следующее:

«Я обязан сообщить Вашему Высочеству, что было бы несоответственно славе и репутации британского правительства нарушить договор с эмиром Шир-Али, не давшим к этому повода, доколе его власть распространяется над значительною частью Авганистана. Этот эмир правит еще Гератом и Кандагаром. Мой друг! Наше правительство сносится с действительными правителями Авганистана. Если Ваше Высочество в состоянии утвердить Вашу власть в Кабуле и искренно [37] желаете быть другом и союзником британского правительства, то я готов считать Вас за такового; но я не могу нарушить существующего обязательства относительно эмира Шир-Али и должен признавать его правителем той части Авганистана, которая ему подчиняется.

Искренность и добрые отношения побуждают меня написать это полностью и откровенно Вашему Высочеству».

Утвердившись в Кабуле, Афзул не двигал дела к большому неудовольствию своего сына. Подпавши вполне под влияние брата Азима, он бросил дела и предался сильнейшему пьянству, тогда как Азим, сделавшись полновластным хозяином, возбудил поголовное недовольство в стране терроричиским образом правления, налогами, конфискациями и взятками.

Пользуясь этим, Шир-Али решил попытаться еще раз вернуть свои потери. Взяв в займы у кандагарских капиталистов один лак рупий и получив еще десять от одного из своих братьев, он собрал несколько тысяч человек и в декабре 1866 г. выступил из Кандагара на Кабул. Первое столкновение с противником было для него удачно, но в решительном сражении под Келатом 16 января 1867 г. он потерпел полное поражение от соединенных сил Абдуррахмана и Азима, при чем первый из них, судя по его автобиографии, считает себя виновником победы. Шир-Али бежал в Герат, победители вошли в Кандагар и таким образом Афзул сделался повелителем, среднего и южного Авганистана.

25 февраля 1867 г. он получил от сэра Лауренса следующее письма, адресованное к нему как к эмиру Кабула и Кандагара:

«Мой друг! Как я писал Вашему Высочеству в предыдущем письме, британское правительство сносится с действительными правителями Авганистана. Поэтому, пока Шир-Али владеет Гератом и поддерживает дружбу с британским правительством, я буду воздавать ему тем же. Но, опираясь на тот же принцип, я готов призвать Ваше Высочество эмиром Кабула и Кандагара и откровенно предлагаю Вашему Высочеству миролюбие и добрые пожелания британского правительства». [38]

Между тем, серьезная опасность угрожала Афзулу с севера; Фец-Махомед, правитель Балха, пропустивший Абдуррахмана через Аму из Бухары, не веривший в обещание оставить Балх в его власти, перешел на сторону Шир-Али. В январе 1867 г. он разбил отряд, высланный против него из Кабула. В апреле он вторично нанес серьезное поражение кабульским войскам. Это известие ободрило Шир-Али; в мае он соединился с Фец-Махомедом у Тахтапула, но не двинулся немедленно на Кабул, а пропустил лучшее летнее время в бесплодном ожидании помощи из Персии и России. Абдуррахман, предвидя опасность, уговаривал умирающего от пьянства отца передать ему правление, но Афзул решительно отказался предпринимать что либо без брата Азима, не желавшего между тем ни выехать из Кандагара, ни помочь Абдуррахману в отражении опасных врагов. Абдуррахман повел войска один и, встретив 13 сентября 1867 г. противника у Пенджареного прохода, разбил его на голову. Фец-Махомед был убит. Абдуррахман с триумфом вернулся в Кабул. Через несколько дней Афзул умер. События, происшедшие в Кабуле в первые дни после его смерти, несомненно полные интриг, остаются до сих пор тайной. Через четыре дня эмиром был провозглашен в Бала-Гиссаре Азим, а Абдуррахман назначен главнокомандующим.

Через месяц сэр Лауренс писал Азиму, называя его эмиром, вали Кабула и Кандагара: «Я узнал с большим удовольствием, что, с согласия сына покойного эмира и одобрения вождей и народа, Вы провозглашены преемником вашего брата. Мой друг, я вполне надеюсь, что это событие поведет к упрочению и счастью государства».

После сорокового дня смерти отца, Абдуррахман перешел Гиндукуш с намерением разбить приверженцев Шир-Али и утвердиться независимым правителем страны между проходами и Аму. Узнав об этом, Шир-Али ушел в Герат. Но на западе население оставалось ему преданным, что заставило Абдуррахмана заняться осадой двух городов: Акчи и Мейменэ. В Акче он зарыл двух непокорных вождей [39] живыми на устрашение народа, чем быстро приобрел его покорность. Но Мейменэ держался месяц и сдался лишь в мае 1868 и то после присланной узбеком Абдуррахману пушки. Затем Абдуррахман пошел на Тахтапул.

Говоря об этом периоде своей жизни, Абдуррахман пишет в своей биографии, что в то время прибыли в нему два посла из Бухары, прося 12 т. человек в помощь против России. Абдуррахман отвечал, будто бы, что он ищет дружбы Белого Царя и не даст войск. По его словам, сильно желая отправить доверенное лицо в Россию, он послал к туркестанскому генерал-губернатору Сеид-Махомеда для изъявления намерения связать его личные дела с интересами Белого Царя. Надо помнить, что это было занесено в биографию исключительно для сведения генер. Кауфмана. По другим сведениям, он ответил, что был бы рад помочь бухарцам, но не может, нова не овладеет Мейменэ.

Воспользовавшись остановкой Абдуррахмана у Мейменэ, Шир-Али послал своего энергичного сына Якуб-Хана на Кандагар; попытка оказалась удачной; Кандагар был взят и Шир-Али вошел в него вслед за сыном. Обстоятельства начали благоприятствовать Шир-Али. Азим, весьма непопулярный в стране, не предпринимал никаких мер ни против Абдуррахмана, ни против Шир-Али; целые дни он проводил в частных беседах с таинственною личностью, слывшей за константинопольского турка Сеид-Руми, врага Англии и тайного агента России. В июне 1868 г. Шир-Али овладел страною до Газни. К этому времени относится меморандум сэра Роульсона, в котором он пишет, что следовало гораздо раньше поддержать Шир-Али, что было бы вовсе не трудно; что и теперь оказать помощь оружием и офицерами было бы своевременно, так как в скором времени Шир-Али завладеет и Кабулом, но помощь должна быть оказана ценою прочного утверждения англичан в столь важном пункте, как Кабул, с тем, чтобы закрыть доступ в него России.

Предсказания сэра Роульсона оправдались. Шир-Али двинулся на Кабул; Азим выступил к нему на встречу, но был [40] предательски обманут сердарем Измаил-Ханом, перешедшим на сторону Шир-Али. В ночь на 21 августа Измаил-Хан взял штурмом Бала-Гиссар, а на следующий день занял Кабул именем Шир-Али. 11 сентября Шир-Али, торжественно встреченный кабульским населением, был провозглашен авганским эмиром. Сэр Лауренс немедленно поздравил его с успехом, «коему он обязан исключительно своим мужеством, искусством и решимостью». Но что несравненно важнее, он приветствовал эмира шестью лаками рупий и 3.500 ружьями.

Азим бежал в авганский Туркестан; его попытка вместе с Абдуррахманом вернуть потерянное была неудачна; в январе 1869 п. они были на голову разбиты в хазарских горах и принуждены были бежать в Вазиристан, так как остальные пути были им отрезаны.

На границе Пенджаба они обратились к британским властям с просьбою дать им убежище; но пограничный офицер, не правильно понимая виды правительства, объявил им, что раз они войдут в британские пределы, то навсегда потеряют право вернуться в Авганистан. Авганцы немедленно прекратили переговоры. Если бы не эта маленькая ошибка, то вся дальнейшая жизнь Абдуррахмана была вероятно иною. Как и следовало ожидать, они решились искать пристанища в другом месте и, покинув Вазиристан, в марте 1869 г. направились в Белуджистан; откуда в Свистан и затем далее в Мешхед. Азиму не пришлось более видеть родины; Абдуррахман вернулся уже один после нескольких лет изгнания.

Быть может, здесь уместно привести характерную легенду об Абдуррахмане в первые годы его деятельности.

Принужденный однажды бежать от врагов, многочисленных как морской песок, он опередил своих немногих спутников и очутился один в лесу у источника с белой, как молоко, водою. Усталый душою и телом, он сошел с коня, пустив его в источнику, лег и заснул. Во сне в нему явилась Пери, обратившаяся в нему со следующими словами: «Абдуррахман, эмир Кабулистана, велики твои печали, но они исчезнут как тучки перед восходящим солнцем. Сын мой, тебе посланы [41] были испытания и ты доказал свое мужество и героизм. Ты достигнешь короны и твое царство будет страшно народам. Могущественные государства будут соблазнять тебя, убеждать и угрожать, но будь смелее, не слушай соблазнителя. Твоя страна будет яблоком раздора между двумя сильными царствами; они оба будут протягивать тебе руку дружбы.

Абдуррахман, будь осторожен; не верь предателям ни северным, ни южным, ни восточным, ни западным. Если ты поверишь словам чужеземца, твое царство падет, тебя и твоих постигнет вечная неволя. Но если ты будешь мудрым, то будешь походить на драгоценный камень на вершине высокой горы и твое потомство будет многочисленно как звезды на небе».

Абдуррахман не долго оставался в Мешхеде; отклонив приглашение шаха прибыть в Тегеран, он направил свой путь в Хиву, рассчитывая далее попытать счастья в России. Азим же отправился в Тегеран, но умер на пути в Шахруде в октябре 1869 г.

Из Хивы Абдуррахман перешел в Бухару; эмир Мусафири-Эдин, желавший сохранить с авганским эмиром Шир-Али хорошие отношения, принял Абдуррахмана, но учредил над ним надзор. Не считая Бухару вполне верным убежищем, Абдуррахман тотчас же завел сношения с Россией. В декабре генерал Кауфман получил от него два письма; в одном из них он уверял, что все население Авганистана поголовно возбуждено и что с помощью России он быстро низвергнет Шир-Али; тогда «Авганистан со всем своим достоянием будет принадлежать Белому Царю».

«Вы слышали, что наша страна отдала себя под покровительство Англии. Я надеюсь на Вас, так как хорошо знаю, [42] что владения Белого Царя обширнее немецких, французских и британских вместе взятых. Прибыв в Мешхед, я узнал, что Персия признала покровительство России; тогда я направил свой путь через туркменские степи в Хиву, предполагая затем прибыть к Вам».

О сношениях Абдуррахмана с ген. Кауфманом был препровожден великобританскому послу в Петербурге меморандум, в котором было сказано следующее: «Абдуррахман, задержанный бухарским эмиром, переслал несколько писем ген. Кауфману, предлагая воспользоваться его влиянием и связями в Авганистане и прося, в замен, помощи для восстановления своих прав. Ген. Кауфман отвечал, что Россия решила не вмешиваться во внутренние дела Авганистана, вследствие чего всякие дальнейшие сношения по этому вопросу были бы бесполезны».

По словам русского писателя Терентьева, ген. Кауфман обещал Абдуррахману радушный прием, но сообщал, при этом, что Россия не имеет причины считать Шир-Али своим врагом, пока он сам не нарушит мира или спокойствия на бухарской границе, тем более, что он признан эмиром дружественной России страной — Англией.

Тем не менее, Абдуррахман усмотрел, что его положение в России будет лучше, чем в Бухаре, и воспользовавшись первым случаем, бежал из бухарских пределов в сопровождении своего двоюродного брата Шеак-хана и 200 человек.

В феврале 1870 г. он достиг Самарканда, затем прибыл в Ташкент, где был принят ген. Кауфманом.

В его просьбе дать ему 3 т. рублей и семь пушек, составить отряд из беглых авганцев и персов и потребовать от бухарского эмира разрешения содержать пост на Аму в Керках или Ширабаде для сношений с приверженцами в Авганистане ему было отказано. Но ген. Кауфман разрешил ему держать при себе прибывшую с ним свиту и объявил о назначении ему ежегодной субсидии в 18.000 руб. Русское правительство приложило все старания для убеждения английского министерства иностранных дел в том, что Абдуррахману не оказано никакой поддержки в его замыслах против Шир-Али; кроме [43] выше упомянутого меморандума, кн. Горчаков препроводил английскому послу копию с письма ген. Кауфмана в афганскому эмиру, найденного ген. Робертсом 1879 г. при взятии Кабула. Это письмо, помеченное 28-го марта 1870 г., было следующего содержания: «Вам, быть может, уже известно, что ваш племянник Абдуррахман недавно прибыл в Ташкент и был принят мною, как представителем моего Августейшего Повелителя, с почетом и сердечностью.

Не желая, чтобы пребывание сердаря в Ташкенте возбуждало в вас какое либо сомнение, я считаю уместным высказать вам откровенно и искренно мои взгляды на отношения между Россией и Авганистаном. Владения Царя в Туркестане не граничат с вашими; мы разделены бухарским ханством; поэтому никаких недоразумений между нами быть не может; хотя мы и отдаленные соседи, но мы должны и можем жить в согласии. Руководствуясь именно этим соображением, я отвечаю Абдуррахману на его просьбу прибыть в Ташкент, что мой Августейший Повелитель никому не отказывает в гостеприимстве, тем менее лицам, коих постигла невзгода, но что он никак не может рассчитывать на мое вмешательство в его раздоры с вами, ни на мою помощь».

Надо заметить, что в то время отношения между Россией и Англией были самые дружественные. Кн. Горчаков, месяца два спустя, препроводил английскому послу полученное им письмо от ген. Кауфмана, в котором генерал сообщал ему о неоднократном подтверждении им Абдуррахману о несбыточности его надежд на помощь России против Шир-Али. На уверения сердаря в выгодах для самой России от свержения Шир-Али, «я напомнил ему», писал ген. Кауфман, «что мы приняли его не как врага Англии или претендента на Кабул, а как бездомного и бедствующего человека. Я заметил ему, что наши отношения с Англией, покровительницей его дяди, отличаются полным миролюбием и согласием и что мы не только не думаем о войне с Шир-Али, но, напротив, желаем ему всякого благополучия».

Таким образом Абдуррахман сделался пенсионером Белого Царя в Самарканде. Посетивший его в 1873 г. [44] американец Шюйлер описывает его как человека обладающего собственным достоинством, сильным характером и видимою привычкою повелевать. Охотно разговаривая о политике, Абдурахман высказывал убеждение, что авганский народ очень не расположен в англичанам; что выплачиваемая Англией субсидия нисколько не подкупает население, которое не изменит своих неприязненных чувств даже за все сокровища Индии. Он уверен, что авганцы только и думают о том времени, когда он, Абдуррахман, сделается их эмиром. Вместе с тем он не выказывал симпатии и к России. В первый мой приезд в Ташкент, говорит он, я ездил в экипаже генер.-губернатора, во второй — наемном экипаже, а в третий приезд — ходил пешком. О пребывании Абдуррахмана в Самарканде имеется весьма немного сведений. Путешественники разных национальностей, имевшие случай видеть его в Самарканде, дают отзывы о нем, касающиеся более его наружности, образа жизни, но не образа мыслей, взглядов, надежд, политических убеждений. Известно, что он был очень бережлив, расходовал не более 5.000 руб. в год, при возможности старался продавать проезжим иностранцам предметы азиятской роскоши как можно дороже и по-видимому собирал деньги для выполнения своей заветной мечты — возвращения в Авганистан эмиром. По описаниям полковника Поллока, чиновника британского правительства в Индии, он не прекращал тайных сношений с авганцами, но его дело при жизни Шир-Али было, по мнению Поллока, неосуществимо; после же смерти эмира, в особенности же с помощью России, он легко мог достигнуть авганского трона. Были слухи, что Абдуррахман просил разрешения участвовать в Хивинской экспедиции и что ему было отказано. Но насколько это верно — неизвестно. Ген. Скобелев сообщает в своих записках, что весною 1871 г. Абдуррахман просил его передать ген. Абрамову, губернатору Зарявшана, о готовности сильной партии в Авганистане способствовать ему к низвержению Шир-Али, испрашивая необходимые для этого 60000 руб. и обещая быть верным другом России. Ответ был в том смысле, что Россия не имеет намерения ссориться с Англией. [45]

Много лет спустя Абдуррахман говорил сэру Пайну, что во время пребывания в Самарканде он старался казаться человеком не далеким; но едва ли ему это удавалось, так как русские считали его, без сомнения, за человека очень способного и с ненасытным честолюбием. Они ошибались только, думая, что он будет вечно благодарен им за их не очень щедрое гостеприимство.

В ноябре 1872 г. один из тайных посланцев Абдуррахмана в Кабул попался в руки Шир-Али. На допросе с пыткою он сознался, что Абдуррахман имеет сношение с некоторыми авганскими вождями, что им привезено письмо к одному из них. Шир-Али принес об этом жалобу Туркестанскому генер.-губернатору, прося воспретить Абдуррахману дальнейшие сношения, и просил британское правительство оказать влияние в этом деле. Письмо Абдуррахмана было следующего содержания:

«Так как я узнал, что вы питаете во мне привязанность и дружбу, то я пользуюсь случаем прислать вам это письмо. Если вы намерены поддерживать магометанскую религию, то надеюсь присоединитесь с вашими друзьями ко мне для распространения веры Пророка, так как Шир-Али слуга англичан и разорит вас магометан. Если вы будете ревностны и полезны мне, то будете возвышены в обоих мирах; а службою Шир-Али вы ничего не достигнете».

Послание, отправленное по этому поводу генер.-губернатору, было следующее: «хотя сердарь Абдуррахман находится далеко от нашей страны, но он стремится порвать узы дружбы между вами и нами и нарушить мир, коим пользуются народы. Недавно он прислал письмо одному из его приверженцев, которое я препровождаю вам в надежде, что вы, во избежание нарушения дружбы и мира, удержите его в будущем от столь низких поступков».

Русское правительство решило было удалить Абдуррахмана в Европейскую Россию, о чем кн. Горчаков в январе 1874 г. сообщил лорду Лофтусу, но эта угроза не была приведена в исполнение. [46]

Прибыв в Самарканд 26 лет от роду, Абдуррахман провел десять долгих лет в русском Туркестане, оттачивая свой меч, говоря по азиатски, но не зная, когда придется им ударить и зорко следя за событиями, происходившими в центральной Азии, и в особенности за развитием в последние годы разногласия между британским правительством и Шир-Али.

А в этот десятилетний период времени произошло не мало событий. В 1870 г. русские заняли Михайловск; в следующем году была экспедиция против туркмен, положившая начало завоевания Закаспийского края. В 1872 г. русское правительство заключило договор с кашгарским эмиром Якуб-Беком и признало независимость восточного Туркестана. В начале 1878 г. Россия и Англия определили Аму северной границей Авганистана, в мае того же года русские взяли Хиву; в 1875 г. присоединили к себе Кокандское ханство.

В 1877 умер Якуб-Бек и Кашгар снова отошел в Китаю. В следующем году Россия, готовясь к войне с Англией, отправила посольство в Кабул и двинула войска к авганской границе и к Памирам; берлинский трактат остановил эти наступательные действия, но не достаточно рано, чтобы помешать разрыву между Англией и Авганистаном, которым и воспользовался Абдуррахман, о чем будет изложено в следующей главе.

Смерть эмира Шир-Али в феврале 1879 г. представила Абдуррахману удобный случай для попытки вернуться на родину. Но Россия по-прежнему отказала ему в какой либо поддержке.

Сын Шир-Али, Якуб-Хан был провозглашен эмиром, вошел в сношения с Англией и приглашал в свою столицу [47] английскую миссию. Но нападение на британскую резиденцию 3-го сент. 1879 г., имевшее результатом убийство Каваньяра и его товарищей, изменило положение дел.

Якуб-Хан, арестованный англичанами, пробыл до конца сентября в английском лагере, а затем отвезен под стражею в Индию. Телеграмма о низвержении Якуб-Хана и его отбытии в Индию была получена в Ташкенте в начале декабря. Ген. Кауфмана в это время в Ташкенте не было; он был на пути из Петербурга в Туркестан; заместитель сообщил Абдуррахману кабульские известия и объявил ему, что он свободен в своих действиях.

Проведя три дня в размышлении, Абдуррахман решился попытать счастья.

Получив от русских около 25000 р. и две сотни с казны заряжающихся ружей, он выступил из Ташкента в сопровождении ста человек, бывших с ним в изгнании. По другим сведениям у него было около 160.000 руб., сбереженных им от получаемой пенсии. Направивши свой путь через Гиссар и Болаб, он перешел Аму-Дарью близ Рустока, небольшого города Кундушской провинции. В начале февраля 1880 г. до Англии дошел слух, что он занял Гхори и что в нему присоединился кундушский хан султан Мурад.

Султан Мурад, вождь каттыганских узбеков, пользовался в стране значительною долею известности. В войсках 63-68 гг. он был на стороне Абдуррахмана, затем перешел к Шир-Али, а в 1879 г. обращался к сэру Робертсу с предложением подчиниться со своей провинцией непосредственно британскому правительству, на что получил отказ с советом ладить с эмиром.

Из других вождей поспешил присоединиться в Абдуррахману мирза Сури-Бек, правитель Колаба, а за ним мирзы Бадахшана; надо думать, что Абдуррахман провозгласил себя избавителем страны от чужеземного влияния и обещал изгнать всех неверных. Дела шли так удачно, что в марте 1880 г. он был господином почти всего авганского Туркестана. Узбек, правитель Мейменэ, был единственным вождем [48] к северу от Гинду-Куша, не признавшим Абдуррахмана. 14-го марта лорд Литтон телеграфировал статс-секретарю о необходимости приискать кого либо из туземных вождей для назначения правителем Кабула и северного Авганистана в виду предстоящей эвакуации английских войск, но, сомневаясь найти подходящего в Кабуле, он предлагал признать Абдуррахмана законным наследником Дост-Махомеда. Для южного Авганистана был предложен и вскоре утвержден сердарь Шир-Али с титулом вали и под претокторатом Англии. Британское правительство решило войти в переговоры с Абдуррахманом, но представлялось сомнительным удовольствуется ли он Кабулом и Балхом без Кандагара и Герата. 1-го апреля 1880 г. Лепель Гриффин писал Абдуррахману: «так как сделалось известным, что вы вошли в Авганистан, то я посылаю вам это письмо с доверенным лицем, через которое вы можете передать, если пожелаете, ваши нужды к британскому правительству, сопряженные с вашим появлением в Авганистане». Доверенный Гриффина был уполномочен, кроме того, сказать Абдуррахману, что Англия приветствует его и не придает значения его долгому пребыванию в России, что она в состоянии помочь ему в большей степени, чем Россия, и что его собственные интересы, требуют его дружелюбных сношений с Англией.

«Я имею счастье получить письмо от чиновника британского правительства, в котором спрашивают меня — чего я хочу в Авганистане. Мои почтенные друзья хорошо знают, что в течение 12 лет моего пребывания в государстве русского Императора я день и ночь лелеял мысль о возвращении на родину. После смерти Шир-Али, когда не было никого, чтобы управлять нашими племенами, я намеревался вернуться в Авганистан, но мне это не удалось; Якуб-Хан, войдя в соглашение с британским правительством, был признан эмиром. Но затем он отшатнулся от вас и, поддаваясь пагубному влиянию, предоставил двум несведущим лицам власть над [49] Авганистаном, правление над которых при моем деле было таково, что ночь была светла как день.

Авганистан потерял дружбу всех народов и началось его разорение. Так как ныне вы хотите знать мои желания и надежды, то вот они: чтобы, доколе существуют ваша Империя и Россия, мои соплеменники, живя в счастье и мире, были верны и преданны обоим государствам. И мы надеемся, что вы, питая симпатию в авганскому народу, утвердите его под почетным покровительством обеих держав. Это будет способствовать доверию обеих и даст мир Авганистану и спокойствие народу Бога. Вот мое желание. Остальное зависит от вас».

Кроме того Абдуррахман поручил передать на словах, что, бывши двенадцать лет гостем русского Царя, он ни за что не хотел бы показаться им неблагодарным и потому желал бы дружбы обеих держав, но в особенности Англии, которая, он надеется, даст ему такую же независимость, какою пользуется Персия. Вместе с тем он выразил желание прибыть в Шарикар с 600 всадниками для переговоров с английскими чиновниками.

Лорд Литтон вполне признавал желание Абдуррахмана не ссориться с Россией; он ясно видел, что будущий эмир дорожит, однако, больше дружбой с Англией; но ему представлялась задача выяснить Абдуррахману, что южная часть Авганистана никогда не войдет в состав его владений. Переговоры об этом были возложены на Гриффина. 30-го апреля он приглашал Абдуррахмана поскорее прибыть в Кабул, так как ставшее у власти министерство Гладстона стремилось к скорейшей эвакуации английских войск из Авганистана. В своем ответе от 16 мая Абдуррахман писал: «мой друг, я всегда надеялся и надеюсь на дружбу британского правительства, но вы хорошо знаете характер авганского народа. Слово одного человека ничего не значит, пока весь народ не признает, что я хочу для него добра. Я верю в Бога, что я и народ, соединившись, можем быть когда нибудь вам полезными, хотя вы в нас и не нуждаетесь; но в этом мире бывают непредвиденные случайности». [50]

Отправив письмо, Абдуррахман объяснил всем окружавшим его положение дел и по общему согласию дал знать в Кабул, что до отбытия туда он ждет ответа на следующие вопросы: каковы будут границы его владений и будет ли в них включен Кандагар? Будут ли британские вооруженные силы находиться в Авганистане? Для отражения каких именно врагов британского правительства потребуется от него содействие? Наконец, какие выгоды получат от Англии он и его соплеменники?

Затем, он сообщал, что по получении ответов на эти вопросы, он передаст их вождям и, если ответ будет признан соответствующим, то он немедленно прибудет в Кабул, а также, что он приказал вождям удерживать своих людей от каких либо враждебных действий против англичан.

Было очевидно, что Абдуррахман оттягивал дело. Одновременно с подобными миролюбивыми его заверениями, были перехвачены его письма к вождям, в которых он приказывал всем быть вооруженными и в готовности в военным действиям; кроме того, ходили слухи о его сношениях с Махомед Дженом, готовившимся к нападению на англичан.

Положение было не надежное. Раздавались обвинения против генерала Робертса за удаление им из Кабула Якуба-хана.

Министерство Иностранных Дел писало генералу Мак-Грегору: «Если бы вы, Робертс и Бекер не выказали такой поспешности в удалении малозначащего Якуба, то мы избежали бы нынешних затруднений».

Вскоре прибыл вновь назначенный либеральным кабинетом вице-король маркиз Рипон. Первым его распоряжением была инструкция, согласно которой надлежало написать увертывающемуся сердарю письмо в более определенном тоне, но, однако, без согласия на признание его правителем соединенного Авганистана. Получив подобную инструкцию, Лепель Гриффин отправил 14 июня следующее послание:

«По приказанию правительства я отвечаю вам на поставленные вами вопросы. Во первых — по вопросу о положении [51] правителя Кабула относительно других держав. Так как британское правительство не допускает вмешательства других держав в дела Авганистана, и так как Россия и Персия ручаются за таковое невмешательство, то очевидно, что правитель Кабула обязан не иметь политических сношений с другими государствами, кроме Англии. Если же какая либо держава сделает попытку вмешательства в авганские дела и подобная попытка поведет к враждебным действиям против правителя Кабула, то британское правительство обязуется поддержать последнего и в случае надобности отразить нападение, подразумевая, без сомнения, неотступное его следование советам Англии в делах его внешних сношений».

Несмотря, однако, на таковую определенность тона, вопрос о том, в каком виде и размере Англия обязуется поддержать правителя Кабула, так и остался, да остается и поныне, не выясненным. Далее в письме следовало:

«Во вторых — по вопросу о границах я должен сказать, что вся провинция Кандагара подчинена особому правителю, за исключением Пишина и Сиби, объявленных владениями Англии. Британское правительство не намерено вести с вами каких либо переговоров ни об этом, ни о северо-западной границе, соглашение о которой было постановлено при бывшем эмире Якуб-Хане. Затем, оставляя в силе сделанные ограничения, британское правительство желает, чтобы вы утвердили вашу власть над Авганистаном (исключая Герат, за который оно хотя и не может вам поручиться, но не будет мешать вам в ваших стараниях подчинить его) в такой же степени, как и бывшие эмиры вашей династии. Британское правительство, не желая вмешиваться во внутренние дела вашей территории, не требует пребывания где либо английского резидента; но для соблюдения обычных отношений между двумя смежными дружественными государствами полагает уместным пребывание в Кабуле мусульманского агента британского правительства, выбранного по соглашению».

Абдуррахман, получив это послание, вовсе не торопился открыть свою игру. Он немедленно ответил, благодаря за [52] высказанные ему пожелания, но ни слова не упомянул о Кандагаре. Британские власти в Кабуле еще раз увидели, что на Абдуррахмана надежды мало, тем более, что получены были сведения о скором возобновлении неприязненных действий по инициативе сердаря. Решили прервать с ним сношения и избрать кого либо другого для Кабула.

«Мы уже достаточно поиграли с этим молодцом», писал Мак-Грегор в своем дневнике. Находившиеся в Кабуле авганцы высказывали мнение, что если сердарь примет эмирство из рук английского генерала и войдет в город до эвакуации английских войск, то этим сильно уронит себя в главах населения. Но ближе всего к истине предположение, что Абдуррахман просто не доверял сэру Гриффину, также как и последний не доверял первому. Соглашаясь, вероятно, с выскаканной однажды Шир-Али фразой, что дружба Англии — слово, написанное на льду, Абдуррахман, по-видимому, опасался ареста и дальнейшей участи Якуб-Хана.

Когда положение обеих сторон стало напряженным до крайности, Абдуррахман решил, наконец, после нескольких еще приглашений выйти из выжидательного положения. 20 июля 1880 г. он прибыл в Шарикар в Кухистане, а британские власти созвали немедленно же в Кабуле дурбар из вождей и почетных лиц и провозгласили сердаря эмиром Кабула. Сэр Гриффин обратился в собранию со следующими словами: «ход событий привел сердаря Абдуррахман — хана к положению вполне отвечающему желаниям и ожиданиям правительства, в виду чего вице-король и правительство королевы-императрицы имеют удовольствие объявить о всенародном признании ими, сердаря Абдуррахмана, внука знаменитого эмира Дост-Махомеда, эмиром кабульским. Правительству весьма приятно, что вожди и население остановили свой выбор на выдающемся члене баракайской семьи, прославившемся воине, мудром и опытном муже. Его чувства к Англии самые дружественные и пока его правление будет доказывать, что он воодушевлен таковыми чувствами, он всегда может ожидать поддержки Англии. Он докажет наилучшим образом свою дружбу в [53] правительству, признав своими друзьями тех из его подданных, которые оказывали нам услуги».

Эти слова были встречены молчанием; никто из присутствовавших не выразил ни одобрения, ни несогласия.

Но дело было сделано и на другой день имя Абдуррахмана было поминаемо в мечетях за молитвою. Сэр Гриффин собрался выехать для приветствовали эмира, когда была получена телеграмма об уничтожений целой английской бригады у Майванда. Это известие требовало возможно скорейшего окончания переговоров с Абдуррахманом и его прибытия в Кабуле, так как необходимо было двинуть английские войска для возмездия за Майванд.

30 и 31 июля и 1 августа произошло свидание между Абдуррахманом и сэром Гриффином в Цимме, в 16 милях и севернее Кабула. Политического агента сопровождали 2 эскадрона кавалерии, а эмира сотня с ног до головы вооруженных, дикого вида, всадников из северного Авганистана.

Сэр Гриффин и его спутники были поражены наружностью Абдуррахмана и умением его держать себя.

В синей книге помещен отзыв сэра Гриффина об Абдуррахмане такого рода:

«Абдуррахману на вид около 40 лет; он среднего роста, крепкого телосложения; у него в высшей степени умное лицо, карие глаза, приятная улыбка и открытые, любезные манеры. Он произвел самое приятное впечатление на меня и офицеров. В разговорах он выказывал и здравый смысл и глубокие политические суждения, а его замечания отличались тонкостью и ловкостью. Он казался проникнутым желанием быть в сердечных отношениях с индийским правительством».

В беседах с Гриффином Абдуррахман охотно говорил о России; признавался, что русские были добры к нему и даже щедры, но тем не менее высказывал желание быть совершенно независимым от них и относился иронически к мнению, будто русские внушили ему мысль войти в Авганистан. [54]

Он не отрицал большой нужды в деньгах и выражал надежду на щедрую помощь Англии, в которой ему и не отказали.

Но кроме денег, эмир упирал на необходимость каких либо письменных обязательств. Это было предвидено и Гриффин вручил ему документ, засвидетельствованный печатью представителя британского правительства в Кабуле и заготовленный на всякий случай согласно инструкции лорда Рипона. Этот документ, содержание которого приведено ниже in extenso, не имел характера договора, но лишь соглашения.

«Обычные приветствия. Вице-король узнал к своему удовольствию, что Ваше Высочество намерены прибыть в Кабул согласно приглашению британского правительства.

Во внимание к одушевляющим Вас дружественным чувствам и в ожидаемой пользе для страны от принятия Вами власти над ней, правительство признает Ваше Высочество эмиром Кабула. Я уполномочен от имени вице-короля объявить Вам, что Англия отказывается от вмешательства во внутреннее управление Вами страною и не требует пребывания английского резидента где либо на Вашей территории, но желало бы иметь в Кабуле своего мусульманского агента, выбранного по взаимному соглашению.

Ваше Высочество требовали, что бы вам были выяснены виды британского правительства на положение кабульского эмира относительно других держав. Вице-король уполномочил сообщить Вам, что так как Англия не допускает вмешательства других держав в авганские дела, а Россия и Персия ручаются за таковое невмешательство, то очевидно, что Ваше Высочество можете иметь политические сношения исключительна с Англией.

Если какая либо держава попытает вмешаться в Ваши дела и подобная попытка поведет к нападению на Ваши владения, то британское правительство готово будет помочь Вам в том виде и размере, как ему покажется необходимым, но разумеется лишь в том случае, если Ваше Высочество будете неотступно следовать в Ваших внешних сношениях советам Англии». [55]

По-видимому, эмир остался доволен означенным документом; он не сделал, по крайней мере, никаких возражений.

Неделю спустя генерал Робертс выступил в знаменитый поход на Кандагар, а 10-го августа остальные английские войска под начальством генерала Стиварта очистили Шерпур и двинулись обратно в Индию.

Эмир прибыл в Шерпур в минуту выступления, чтобы пожелать им счастливого пути, при чем в своей речи высказал много благодарности Англии и обещание, что его меч будет всегда к услугам вице-короля. Перед оставлением английскими войсками Кабула эмир получил 665.000 рупий и обещание еще 500.000 в сентябре. Кроме того, ему было подарено 30 пушек и оставлены в целости кабульские укрепления; раньше предполагалось их разрушить, но эмир просил оставить их, так как иначе умалился бы его авторитет в глазах народа.

Признанный эмиром Кабула, Абдуррахман оттягивал свое вступление в Бала-Гиссар. Надо думать, что ему не хотелось, чтобы церемония совершилась, пока английские войска не будут вовсе потеряны из вида. По советам астрологов он назначил торжество через воскресенье и надел, во избежание всяких зол, изумрудный перстень с надписью: «Эмир Абдуррахман 1297».

Не много может быть сказано с уверенностью о первых действиях Абдуррахмана, как эмира кабульского. Доходившие до Индии слухи узнавались по базарным сплетням в Пешавере или Лагоре.

По словам доктора Беллью, первым распоряжением эмира было оградить свои владения от всяких сношений с Индиею, [56] а затем он занялся упорным преследованием приверженцев бывшего эмира Шир-Али и лиц, содействовавших англичанам при окупации. Некоторые из первой категории были изгнаны из пределов страны, других постигла более печальная участь. Друзья англичан также не имели основания радоваться водворению нового эмира, но надо полагать не по причине неприязненных к ним чувств эмира, а потому что эмир сильно нуждался в деньгах, а англичане щедро платили за услуги. Абдуррахман занялся в первое же время своими семейными делами. Его жены и дети, оставшиеся в Самарканде, были доставлены в Кабул, а 22-го ноября он женился на второй жене, дочери Атайкула-хана, занявшей место главной жены.

Но ни молодая, ни старая жены не могли отвлечь внимания эмира, хотя вовсе не аскета, от стремления, ставшего главной целью его жизни, восстановить государство в пределах, современных Дост-Махомеду.

Положение Абдуррахмана выяснилось так: он был господином Кабула. Его власть в северу от Гинду-Куша была признана его двоюродным братом Исаак-ханом, которого эмир оставил правителем Балха; его сотоварищ по изгнанию, Абдулла-хан, правил его именем Бадахшаном и Ваханом; правитель Мейменэ склонялся в признанию его эмиром; но по другим направлениям оставалось сделать еще многое: Кандагар был занят англичанами, а Эюб-хан владел Гератом, куда он скрылся после поражения, нанесенного ему 1-го сентября ген. Робертсом. Выше упомянуто было о том, что британское правительство, решив отделить Кандагар, назначило Шир-Али кандагарским вали; но это мероприятие оказалось неудачным; Шир-Али был слаб характером и непопулярен, а после поражения британских войск у Майванда сам просил лорда Рипона позволить ему удалиться в Карачи под покровительство Англии. Таким образом Шир-Али, выдвинутый англичанами, быстро покончил свою политическую карьеру, чем вполне был обязан неспособности английских военачальников, Кандагар же остался в ожидании своей дальнейшей судьбы. По вопросу о том, что делать с Кандагаром, мнения [57] оказались совершенно противоположными. Генерал Робертс настаивал на необходимости удержать Кандагар, считая его важнейшим стратегическим пунктом; главнокомандующий сэр Гейнс был того же мнения; все высказывали уверенность, что оставление Кандагара повлечет за собою потерю всякого влияния на Авганистан. Но сэр Уольслей доказывал, что окупация Кандагара нисколько не будет выгодна в военном отношении, а напротив будет лишь сопряжена с большим риском. «Если Россия двинется на Герат», говорил он, «то мы, конечно, должны занять Кандагар, если не желаем отдать Индию или позволять взять ее у нас. Но мы должны по возможности оттягивать такую меру во избежание громадных расходов. Так как мы всегда можем занять Кандагар весьма легко, то я порицал бы самым строгим образом исполнение этого без крайней необходимости, а затем я придерживаюсь мнения, что чем скорее наши войска будут выведены благополучно и почетно, тем более это принесет пользы интересам Индийской империи».

Теперь не время возбуждать вновь бывшие раздоры; решить вопрос, кто ответствен в очищении Кандагара от английских войск, предстоит будущему историку; факт тот, что второе мнение восторжествовало; Кандагар был передан эмиру, а 15 апреля 1881 г. началась эвакуация войск.

Но Кандагар не достался фактически эмиру без выстрела. Эюб-хан, усилившись в Герате, сделал попытку захватить южный Авганистан. В июне 1881 г. он двинулся на юг и, разбив эмирского губернатора, занял 27 июля Кандагар. Положение эмира было не блестяще. Его авторитет еще не был вполне упрочен в Кабуле; даже его приверженцы завязали сношения с победителем Эюбом; гильзаи были готовы к восстанию; население Вардака и Кухистана выказывало недовольство; тем не менее Абдуррахман, понимая, что оставить Эюба в Кандагаре было бы безумием, двинулся лично против него; но предварительно уладил дело с гильзаями, посеяв раздоры между их вождями. Подойдя к Кандагару, эмир более склонный теперь к политике, чем к военному делу, подкупил часть войск Эюба, после чего ему не стоило много труда [58] одержать победу в сражении, данном 22 сентября под Кандагаром. Эюб-хан бежал в Персию и таким образом Кандагар фактически был присоединен в владениям нового эмира. Дела Абдуррахмана приняли почти одновременно удачный оборот и на другом пункте. Перед выступлением на Кандагар, эмир, по совету Исаак-хана, губернатора Балхской провинции, двинул войска под предводительством Абдул-Кундуш-хана на Герат в предположении, что Эюб оставил его беззащитным. Попытка удалась и 4-го августа 1881 г. Герат пал перед войсками эмира. Абдул, во внимание в его заслугам и по просьбе Исаак-хана, был назначен правителем Герата и командующим войсками в западных провинциях. Власть Абдуррахмана простиралась теперь над всем Авганистаном, за исключением незначительной узбекской провинции Мейменэ, начальник которой Дайлавар-хан был на стороне Эюба.

Население этой провинции почитается во всей Средней Азии за самое мужественное и воинственное. Еще в 1868 г. город Мейменэ оказал серьезное сопротивление нынешнему эмиру. Так и теперь, провинция сохраняла долго свою независимость. Дайлавар-хан обращался за помощью и к Англии, и к России, и к мервским туркменам, обещая принять их покровительство, но нигде ему не посчастливилось; он отстаивал свою страну до последней крайности, пока, наконец, через 3 года, 10-го апреля 1884 г., Мейменэ не был взят войсками эмира, подкупившего гарнизон английскими рупиями. Вся вышеозначенная деятельность Абдуррахмана по расширению владений вполне совпадала с намерениями британского правительства, но дальнейшие его действия были несколько иного характера: получая английские деньги, он начал пользоваться ими для предприятий, не замедливших встревожить его друзей и союзников. Он обратил свое внимание на Шугнан и Рошан, две небольшие области, лежащие к югу от Памиров, по обе стороны р. Пянджа. Владел ими Шах-Юсуф-Али, потомок Шах-и-Хамоша, бухарского дервиша, обратившего их население в магометанство и ставшего первым их правителем. [59]

В продолжение целого столетия в этих провинциях постепенно развивалась торговля людьми и в особенности женщинами, отличающимися и поныне заметною красотой; при Юсуфе же рабы сделались единственным предметом торговли; но тем не менее Юсуф, не смотря на суровый нрав, пользовался популярностью среди подданных.

Юсуф-Али считался русскими за данника коканского хана, в виду чего Россия, по присоединении ханства, предъявляла свои требования также на Шугнан. Но Юсуф, подобно другим второстепенным владетелям в Средней Asia, желая сохранить хорошие отношения со всеми сильными соседями, объявлял себя вассалом каждого из них; он искал покровительства у Якуб-Бека, у эмира бухарского, хана кокандского и эмира авганского. Полковник Гордон, посетивший в 1874 г. Шугнан, нашел Юсуфа весьма встревоженным от известий, что Россия и Англия решили определить Аму-Дарью границей авганской территории, Юсуф предлагал подчинить кишлаки левого берега Пянджа авганскому эмиру, а самому, оставаясь правителем населения правого берега, стать в зависимость к Бухаре или России.

Абдуррахман, зная склонность Юсуфа к последней, о радушном приеме, оказанном им в 1882 г. доктору Регелю и другим русским, для которых вход в Шугнан был беспрепятствен, решил свергнуть Юсуфа-Али. В сентябре 1883 г. несчастный Юсуф был привезен в Кабул и арестован. О том, как это произошло, достоверных сведений не имеется. Вместо Юсуфа правителем Шугнана был поставлен Гульзар-Хан, уроженец Кандагара, остановивший осенью 1883 г. движение рекогносцировочного отряда Ионова.

Почти одновременно с событиями в Шугнане Абдуррахман вмешался также в дела Вахана, горной страны, лежащей к югу от Шугнана; изгнав природного ее правителя, эмир поставил своего — Гафар-Хана из киргизской семьи.

Вмешательство Абдуррахмана в дела Шугнана было причиной важных недоразумений. Главный город Шугнана, Бар-Пяндж, вместе и крепость, расположен на левом берегу Аму, [60] здесь называемой Пянджом, т. е. он лежит в пределах авганской территории, определенной англо-русским соглашением 1873 г.; но большая часть кишлаков находится на правом берегу реки, откуда и заставил уйти Гульзар-Хан русский отряд, что было актом нарушения упомянутого соглашения. Россия, имея несомненно основания в протесту, не замедлила его предъявить. Великобританский посол в Петербурге получил в декабре меморандум следующего содержания:

«Шугнан и Рошан, смежные не только с Бухарой, но и с русской областью, Ферганской, пользовались постоянною независимостью; хотя последствия бывших в этой части Средней Азии восстаний и отравились на этих провинциях, но они неизменно находились под управлением туземных вождей.

С другой стороны, они не входят в число провинций, признанных по соглашению 1873 г., владениями авганского эмира; это служит лучшим доказательством, что вторжение хана бадахшанского в Шугнан является насилием и нарушением сказанного соглашения и может повести к недоразумениям между Бухарой и Авганистаном. Императорский кабинет, имея желание предупредить возможные осложнения, убеждено, что и Великобритания не останется со своей стороны равнодушной в положению дел, угрожающему поколебать в основе соглашение 1873 г., способствовавшее десятилетнему периоду мира в этой части Средней Азии. В виду изложенных обстоятельств императорский кабинет надеется, что правительство ее величества королевы употребит все свое влияние, дабы убедить кабульского эмира по возможности скорее удалить из Шугнана и Рошана авганских чиновников и гарнизон и навсегда отказаться от вмешательства в дела этих провинций».

Лорд Грэнвилль отвечал, что по мнению эмира Шугнан и Рошан принадлежат к бадахшанской провинции, формально признанной его владением; что же касается индийского правительства, то оно не решается высказаться по этому вопросу, не изучив его на месте, для чего необходимо было бы назначение соединенной коммиссии. Этот ответ был принят в Петербурге не благоприятно. Г-н Гирс продолжал настаивать в [61] силу соглашения 1873 г. на необходимости очистить от авганских войск левый берег Пянджа, причем сообщал, что до восстановления подобного statu quo ante не могут иметь место переговоры о назначении коммиссии.

С другой стороны лорд Грэнвилль уведомлял, что правительство ее величества не может высказать определенного мнения до изучения вопроса на месте.

Как видно, дела были в натянутом положении; дальнейший их ход будет изложен в другой главе, а здесь будет уместно упомянуть о конечном результате. Британское правительство признало, что Абдуррахман в силу соглашения 1873 г. не имел права присвоивать себе территорию Шугнана на восточном берегу Пянджа. Почему это решение не было принято в начале, остается известным лишь английским дипломатам; проволочкой ничего не было выиграно, а порождено было лишь нежелательное озлобление. Но к чести эмира надо признаться, что в этот период времени население вздохнуло свободно, так как Абдуррахман немедленно по занятии Шугнана прекратил торговлю людьми и вернул многих проданных в рабство в домам.

Вслед за Шугнаном Абдуррахман обратил свое внимание на малонаселенные страны, лежащие в северу от пешаварской границы между Кашмиром и Бадахшаном, т. е. Кафиристан и Ягистан, состоящий из Баджура, Свата, Читрала, Бунера, Дира и Чиласа.

Вмешательство в эти страны сулило эмиру не мало выгод. Кафиристан и Ягистан были населены идолопоклонниками и следовательно война против них доставила бы эмиру среди мусульман славу поборника Ислама.

Но это были второстепенные соображения; эмиром руководили главным образом другие, более важные.

Границы его владений в этом направлении не были еще определены и он полагал, что чем больше ему удастся захватить теперь, тем больше ему удастся и удержать за собою, когда индийское правительство рано или поздно потребует точного разграничения. Можно кстати упомянуть, что этим же [62] принципом руководствовались в 1885 году русские аванпосты при движении в Пенде и Зульфагарскому проходу.

Слухи о том, что Абдуррахман собирается распространить свою власть над территорией в западу и северу от Пешавера, прошли еще в начале 1883 г., что не мало встревожило население Свата, Кунара и Баджура, но, отвлеченный другими делами, эмир приступил в выполнению этого плана лишь несвольво лет спустя.

Сначала он попытался подготовить себе почву в Ягистане путем дипломатии. В Баджуре это ему безусловно не удалось, так как местный правитель Умра-Хан отказался от всяких переговоров; но хан асмарский, шах Тахмаск оказался более сговорчивым. Недовольный приемом в Пешавере, оказанном ему в 1887 г. лордом Дюфферином, как недостаточно почетным, он отправился в Джелалабад, где авганские чиновники сумели настолько польстить его тщеславию, что он получил тяготение более в Кабулу, чем к Индии, и обратился к первому за помощью против врагов, из которых самым опасным был Умра-Хан. Но через год или два шах Тахмаск был убит; Абдуррахман, опасаясь и небезосновательно, что Умра-Хан овладеет Асмаром, двинул в декабре 1891 г. свои войска под начальством генерала Гайдера в Асмару, который и был взят. Становилось очевидным, что эмир не ограничится этим захватом и двинется или к северо-западу на Кафиристан, или к северу на Читраль, или в юго-востоку на Баджур; немедленно же было потребовано от него, чтобы он воздержался от всякого вмешательства в дела последней области. Доступ к Читралу вполне возможен не только с юга из Асмара или Баджура по кунарской долине, но и с севера из Бадахшана через удобный Дорский проход.

Эмир не воспользовался открыто последним направлением; для выяснения его действий необходимо сказать несколько слов о Читрале.

Читралом много лет правил Эмин-уль-Мульк, признававшийся метаром и пользовавшийся славою ловкого дипломата. В 1885 г. индийским правительством была отправлена [63] к нему миссия с сэром Локгартом во главе; миссия достигла полного успеха, Читрал принял покровительство Англии и таким образом была выполнена часть плана обеспечения Индии от враждебного вторжения через Памиры путем ли открытого нападения, или путем интриг. Эмин-уль-Мульку, умершему в августе 1892 г., наследовал его сын Афзул-Хан, сохранивший полную симпатию и чувство дружбы к Англии.

Абдуррахман, усматривая в смерти читральского правителя удобный случай, приступил в действиям. Отдав в распоряжение одного из братьев умершего, Шер-Афзула, жившего последнее время в изгнании в Бадахшане, несколько сот вооруженных людей, он подстрекнул его в нападению на Читрал.

В начале ноября 1892 г. Шер-Афзул перешел через Дорский проход, подошел к Читралу, взял его нечаянным нападением и объявил себя метаром и союзником авганского эмира.

Британское правительство, оставляя в стороне вопрос о степени участия Абдуррахмана в этих событиях, не могло помириться с таким положением дел, угрожавшим полным подчинением Читрала эмиру. Снабдив всем необходимым другого сына умершего Эмина, Низама, оно убедило его попытаться изгнать узурпатора, что и увенчалось успехом в начале 1893 г.

Шер-Афзул скрылся в Кабуле. Описание дальнейших событий в Читрале, а именно убийства в январе текущего года Низама, нашествия на Читрал грозного Умра-Хана и появления вновь на сцене Афзул-Хана выходит из предела настоящего очерка.

Независимо попыток более или менее успешных к распространению своего влияния над странами между Кашмиром и Бадахшаном, Абдуррахман стремился также в утверждению своей власти и над независимыми племенами, граничащими с британской Индией, между Пешавером и Кветтою, т. е. куррамскими турайцами, оракзайцами, вазирами, ширанцами и жителями Зхоба. О раздорах, возникших в Курраме, будет упомянуто ниже; здесь же надлежит сказать в нескольких словах [64] о происках эмира в более южном направлении. Провинции Зхоб — долина, сопровождающая большой караванный тракт через гомульский проход из Пенджаба к Газни — была присоединена оффициально в январе 1890 г. к Индии, правительство которой считало это необходимым не только дли спокойствии прилежащих британских владений, но и для обеспечения своих военных сообщений.

Годом ранее сэр Сендман, агент в Белуджистане, прошел из Лоролея через Зхоб и далее через гомульский проход в Пенджаб к Дера-Измаил-Хану и вынес впечатление о полной готовности населения Зхоба принять покровительство Англии, что и было приведено в исполнение одновременно с занятием гомульского прохода; население было вполне довольно и надо думать, что оно пользуется с тех пор не малыми выгодами если не нравственными то материальными. Но Абдуррахман отнесся к этому с таким открытым недружелюбием на которое британское правительство не могло рассчитывать со стороны субсидируемого союзника.

Долина Зхоба никогда не принадлежала ни ему, ни даже Дост-Махомеду; равным образом он не имел никакого права на гомульский проход, хотя он и ведет к городу Газни, находящемуся в его владениях; не смотря на это, эмир поступил, как враг Англии. В Январе 1892 г. два авганских офицера двинулись в сопровождении более ста всадников по р. Гомулу и поставили посты у Гавуша вблизи прохода. В июле другой авганский отряд под начальством сердаря Гуль-Махомеда занял Густой в провинции Зхоб; сердарь написал агенту в Зхобе майору Макайвору, что Густой населен подданными эмира и что англичане должны прекратить всякое вмешательство в их дела. Макайвор принял немедленно решительные меры к изгнанию авганцев; но ожидаемого сражения не произошло, так как сердарь, признав благоразумие за лучшее проявление храбрости, ушел до появления Макайвора. Посланное одновременно строгое письмо эмиру еще раз убедило его, что англичане не шутят, и эмир отозвал сердаря, бросившегося было из Зхоба в Вазиристан с теми же намерениями. [65]

Тем не менее, дела в этой местности были в самом неудовлетворительном положении, до тех пор пока сэр Дюранд не добился окончательного соглашения с эмиром при свидании в Кабуле.

Изложенные в этой главе стремления Абдуррахмана расширить свои владения можно признать вполне естественными со стороны правителя с таким темпераментом, тем более, что в былые времена авганцы владели Пенджабом и Кашмиром на востоке и большею частью Персии на западе. Сто лет раньше Абдуррахману, быть может, и удалось бы основать империю «от Скифа до Мавра», но теперь две сильнейшие державы сковали его энергию самыми тесными рамками и не может быть места для нового Тимура, когда Англия и Россия почти соприкасаются к Средней Азии и малейшие выходы крепко заперты.

Весьма вероятно, что взаимные отношения между Англией и Авганистаном не вполне ясны даже важнейшим общественным деятелям первой. Ответственна ли Англия за неприкосновенность Авганистана со стороны внешних врагов? Связана ли Англия обещаниями воздерживаться самой от захватов авганской территории? Должны ли обязательства Англии, если таковые имеются окончиться с царствованием Абдуррахмана или простираются и на его династию? Ответы на эти часто даваемые вопросы были всегда противоречивы. Эта глава имеет целью разъяснить положение дел или, по крайней мере, дать факты, на основании которых можно было бы вывести заключение.

30-го марта 1855 г. в Пешавере был заключен договор о постоянном союзе между ост-индской компанией и эмиром Дост-Махомедом. Компания обязывалась уважать владения эмира и не вторгаться в них; эмир с своей стороны, от [66] себя и наследников, дал те же обязательства относительно территории компании и обещал быть, сверх того, другом ее друзей и врагом ее врагов, — обещание, которым компания себя не связывала.

Договор 1855 года оставался без изменения при преемниках Дост-Махомеда до 1878, хотя с 1873 г. Англия принуждена была считать его нарушенным явно враждебным поведением эмира Шир-Али, его приемом русской миссии и отказом в приеме таковой же отправленною лордом Литтоном. Последнее обстоятельство побудило Литтона издать 26 ноября 1878 г. прокламацию, которою уничтожались всякие обязательства Англии по договору 1855 г.

Тем не менее, в 1879 г. был заключен новый договор с Якуб-Ханом и «его преемниками» о вечном мире и дружбе между эмиром и британским правительством; внешние сношения эмира подлежали контролю Англии, в замен чего последняя обязывалась в помощи в случае иноземного вторжения в авганские пределы. Представитель Англии имел пребывание в Кабуле, а эмиру обеспечивалась ежегодная субсидия в шесть лаков рупий.

В этот договор не вошло обязательство Англии уважать независимость Авганистана, что было в договоре 1855 г., но лишь невмешательство в дела внутреннего управления и в случае необходимости поддержка авганцев военной силою и немедленная эвакуация английских войск из страны, по выполнении ими задачи.

Этот второй договор имел силу весьма не долго; в октябре того же 1879 г. Якуб-Хан был свергнут и лорд Литтон объявил, что целый ряд событий, завершившихся занятием англичанами Кабула, уничтожал естественным образом всякие обязательства.

С тех пор независимость Авганистана не обеспечивалась никакими договорами, но уважалась Англией в силу политических принципов, руководивших британским правительством и поставленных им в известность авганскому народу и его правителям. Неоднократно русское правительство ставило на [67] вид, что Англия связана, если не с эмирами, то с ним обязательствами уважать независимость Авганистана; но этот взгляд был отвергнут лордом Сольсбери в декабре 1878 г. С другой же стороны, нет сомнения, что Россия поручилась Англии в неприкосновенности с ее стороны авганской территории.

Достаточным доказательством этого служит заверение князя Лобанова в беседе с Гренвиллем 22 февраля 1882 г., что его правительство признает силу подписанного в 1873 г. князем Горчаковым соглашения, на основании которого Авганистан не подлежит сфере влияния России. Два или три раза, именно в 1880 и 1883 гг., пришлось напоминать России о таковом ее обязательстве, причем справедливость их ею не отрицалась.

В одной из предыдущих глав помещен очерк первоначальных сношений Абдуррахмана с Англией; далее рассказано, как он был приглашен в Кабул, признан эмиром и об оказанном ему содействии к приобретению Кандагара и Герата. Теперь уместно пополнить данные сведения расчетом выплаченных ему Англией денежных сумм.

Нижеследующая таблица с данными до половины 1881 г. безусловно точна:

Уплочено	Кабуле в августе 1880 г.	665,000	рупий.
» »	Лунди-Котале в сент. 1880 »	500,000	»
» »	Пешавере в октябре 1880 »	700,000	»
» »	» » январе 1881 »	100,000	»
» »	» » феврале 1881 »	500,000	»
» »	Кандагаре в апреле 1881 »	500,000	»
» »	Пешавере в июне 1881 »	500,000	»
» »	Кандагаре в апр., мае и июне 1881 »	150,000	»
Всего		3.615,000	рупий.

В этот период Англия, как видно, дорого заплатила за дружбу эмира.

Но вне денег не произошло никакой перемены в отношениях с ним и единственным документом о каком либо [68] соглашении с Англией продолжало служить письмо сэра Гриффина, переданное эмиру в июле 1880 г., в коем весьма неясно было сказано о помощи, на которую эмир может рассчитывать в случае невызванного им вторжения в его территорию. В письме не упомянуто ни о виде и размере помощи, ни об обязательной помощи против всякого врага, ни о династии эмира. В сущности это было в высшей степени неясное заверение, которое могло бы дать повод заподозрить Англию в неискренности и менее проницательному человеку, чем Абдуррахман. К тому же это письмо было передано не оффициально, а скорее частным образом. Первые шаги к разъяснению сомнительного положения были сделаны со стороны Англии в начале 1883 г., когда до индийского правительства дошли слухи о заключении договора между мервскими туркменами и русским губернатором Аму-Дарьинской области и о поездках г. Лессара и поручика Алиханова; а кроме того появились предположения об открытом движении русских к авганской границе Нет сомнения, что именно это обстоятельство побудило лорда Рипона постараться уверить эмира, что он должен считать другом Англию, а не Россию.

В письме, от февраля месяца, лорд Рипон подтвердил обещания, данные Грифином о помощи против врагов, и уверял, что эмир может пребывать, не смотря на тревожные слухи, в полном спокойствии и безопасности в виду искреннего желания Англии и полной с ее стороны возможности выполнить обязательства в отношении Его Высочества. Подобное оффициальное письмо имело характер уже почти договорного соглашения.

В июне того же года Рипон писал эмиру вторично, изъявляя свое удовольствие по поводу выказанного эмиром доверия к британскому правительству и убеждая его поддерживать дружественные отношения с Англией для блага авганского народа. «Под впечатлением этих соображений», писал он, «я решаюсь предложить Вашему Высочеству субсидию в 1,200.000 рупий в год, с ежемесячной выдачею, для ваших личных потребностей по содержанию войск и по обороне ваших северо-западных границ». [69]

Абдуррахман поспешил ответить благодарственным письмом за выраженные чувства и особенно за субсидию, при чем заверял в самых торжественных выражениях, что он и его народ особенно счастливы дружественным отношением м ним столь славного государства.

В таком положении находились дела к концу управления Индиею лордом Рипоном. Англия была обязана, если не документами, то нравственно защищать целость Авганистана доколе эмир выказывал себя ее другом и союзником и вел внешние дела страны, не отступая от советов Англии. Можно сделать замечание, что ее обязательства были условны и что их выполнение зависело бы от обстоятельств минуты, но нельзя не оправдать подобной сдержанности, которую отчасти нарушил нижеследующий парламентский доклад лорда Гренвилля от 15 марта 1885 года.

«Правительство Ее Величества имело случай не однократно знакомить парламент с традиционной политикой, которой оно следовало относительно Индии и Авганистана. Не отступая от нее, правительство обязалось эмиру признавать за враждебные действия против Англии всякое вторжение в его территорию, выдающимся пунктом которой служит Герат.

Правительство Ее Величества уверено, что императорское русское правительство вполне согласится, что эмир, находясь во главе сравнительно слабого государства, имеет право при обстоятельствах настоящего времени ожидать от правительства королевы самых ясных заверений».

Тот факт, что обязательства, о котором докладывал Гренвилль, в действительности не было, умаляет несколько значение соображений министра иностранных дел; но по ним, во всяком случае, следовало заключить, что Англия, собственной правдивости ради обязана была бы отразить всякое нападение на Авганистан. Этот принцип был принят без колебания преемником Рипона, лордом Дюфферином, и руководил им при свидании с эмиром в Равульпинди. Эмир выражал готовность посетить Индию еще при лорде Рипоне и можно лишь сожалеть, что приглашение не состоялось. Организовать [70] свидание с эмиром было одним из первых забот лорда Дюфферина.

Отношении Англии с эмиром продолжали быть на зыбкой почве; он получал от Англии деньги, оружие, снаряжение, но Англия имела полное основание сомневаться в искренности эмира и даже подозревать его в желании войти в дружественные сношения с Россиею.

Свидание в Равальпинди положило конец сомнениям и доказало всем, что эмир непоколебимый союзник Англии. Встреча эмира с лордом Дюфферином была обставлена самым блестящим и торжественным образом. Эмир прибыл в сопровождении пышной свиты из собственной конницы, одетой в оранжевые кафтаны и русские сапоги и, между прочим, главного палача с топором и веревкою.

За обедом 6 апреля эмир вел беседу о дружбе между Англией и Авганистаном, восхвалял британские войска и выражал надежду на достижение Авганистаном равного с Индией процветания. Характер особенной пышности имел большой дурбар 8 апреля, на котором присутствовали, кроме эмира и вице-короля, герцог коннаутский, сэр Робертс, губернаторы Пенджаба и северо-западных провинций и семеро из пенджабских владетелей, осыпанные бриллиантами и изумрудами. После обычного обмена подарков эмир попросил позволения сказать несколько слов для всеобщего сведения. Получив позволение, он произнес по персидски следующее:

«Я глубоко тронут доброжелательством вице-короля и оказанными мне Ее Величеством королевой императрицею знаками расположения. В ответ на эти чувства я выражаю готовность вместе с моими войсками и народом оказать всякого рода услуги, которые могут быть потребованы от меня или авганцев. Так как британское правительство объявило о своей помощи мне для отражения какого бы то ни было внешнего врага, то справедливость требует, чтобы Авганистан шел самым непоколебимым образом рука об руку с британским правительством». [71]

Десять дней в Равальпинди решительно укрепили согласие между Англией и Авганистаном.

Нет сомнения, что со временем будут известны все подробности отдельных бесед между вице-королем и эмиром, ныне же можно указать лишь на общие результаты.

Сначала эмир был весьма осторожен и сдержан; так, например, на вопрос вице-короля, после длинного изложения взглядов Англии на дела Авганистана, о намерениях и мнениях эмира, последний ответил: «я не думаю, чтобы этот вопрос был уместен».

Но затем лед растаял под магическим влиянием симпатичного и тактичного обращения лорда Дюфферина, в котором эмир впервые увидел английского государственного человека откровенного, решительного, способного быть великодушным другом, но и опасным при противодействии ему.

Во всяком случае, эмир убедился, что может рассчитывать на поддержку Англии без опасения потерять свою независимость, как преемника Дост-Махомеда.

Известие о сражении при Пенде с русскими, рассказ о котором последует далее, достигло Равальпинди в день большого дурбара и было немедленно сообщено Абдуррахману. Впоследствии, в заседании законодательного собрания 4 января 1886 г., лорд Дюфферин, говоря об этом событии, высказал мнение, что если бы не случайность пребывания эмира у него гостем и не личная опытность, спокойное суждение и способности эмира, то инцидент при Пенде мог бы, при натянутых в то время отношениях между Англиею и Россиею, повлечь за собою продолжительную и несчастную войну.

12 апреля свидание было закончено и Абдуррахман выехал из Равальпинди, напутствуемый обещаниями вице-короля в помощи деньгами и оружием в случае войны с Россией.

Эмир отбыл вполне довольный результатами свидания и украшенный, по собственной просьбе, большим командорским крестом индийской звезды.

В последующих главах будет видно, как эмир был склонен забывать временами свои горячие уверения в дружбе [72] к Англии; какие возникали недоразумения, грозившие поколебать отношения, установленные лордом Дюфферином, и как эти недоразумения были устраняемы. Но справедливость требует оговорить, что верность эмира Англии ни разу не была серьезно нарушена. Он бывал недоволен Англией, но ни на минуту не искал симпатии или помощи в Ташкенте.

Взгляды Абдуррахмана на Россию были изложены им весьма подробно на местном дурбаре в июне 1886 г., затем изданы отдельной брошюрой. Критикуя управление эмира Шир-Али, Абдуррахман называет его безумцем, навлекшим несчастия на народ и на самого себя.

Лорд Литтон, говорил Абдуррахман, стремился в союзу с Авганистаном, намереваясь организовать оплот против России, но Шир-Али, разбив этот оплот, сделался врагом своего государства и пленником своих врагов. Он обратился к России за помощью против Англии. Какое безумие! Если бы авганцы изгнали англичан с помощью России, то к кому они обратились бы за помощью против русских? Англичане не боялись авганцев, когда они были сильны, а тем менее, когда ноги и руки их были бы сгнившими. Теперь ясно, что Шир-Али был неспособен к управлению, так как не мог отличить друга от недруга. Бог не потерпел его и он умер в изгнании. Он зажег пламя смут среди своего народа, но был бессилен подточить твердыню ислама.

Перейдя затем к Якуб-Хану, Абдуррахман охарактеризовал его как преемника отца, во всех отношениях, равно и по безумию. Если он не мог, говорил эмир, обеспечить жизнь англичан у себя в стране, то зачем он пустил их в себе? Почему он не спросил мнения народа, когда разрешил им прибыть? Если он знал, что народ отнесется враждебно в пребыванию в стране христиан, то почему он не испросил у англичан резидента магометанина? Зачем он призвал английского резидента (Каваньяри) в Кабуле, допустил его убийство и вызвал этим войну, подобную бывшей сорок лет раньше? Все его поступки были ко вреду народа, который он и покинул беззащитным, и население двинулось [73] на войну, не имея ни хороших офицеров, ни вождей... Если бы он, Абдуррахман, не явился в это время среди своего народа и не указал ему путь в счастью в дружбе с Англией, то пламя войны никогда не было бы погашено.

Но главным предметом обсуждения эмира было соображение, что союз с Россией был бы пагубным для Авганистана.

Все было бы хорошо, говорил он, если бы Россия не имела видов на Индию, для завоевания которой ей необходимо пройти через Авганистан. Она будет уверять, что не имеет намерения ссориться с авганцами, но для собственной безопасности потребует полного их разоружения, так как не рискнет возможностью нападения с тыла. Как в таком случае авганцы поступят? Если послушаются, то обратятся в женщин; если же нет, то им скажут: вы друзья, так докажите дружбу и вышлите молодых людей из каждой семьи воевать вместе с нами против англичан. Быть может, найдутся безумцы, которые с этим согласятся. Но что из этого выйдет? Тысячи авганцев бросят свои дома, пойдут помогать русским и сделаются главной мишенью для английских пушек и ружей. Если они отступят, то русские будут стрелять им в спины. Это будет первым плодом союза с Россией. Но это не все. Если авганцы не будут разоружены, то русские оставят в стране гарнизоны. Можно представить себе, каковы будут последствия от пребывания, чего Боже избави, русских в Кабуле. По вере авганцев и женщины и мужчины, обличенные в прелюбодеянии, лишаются жизни; а там, где будут русские лагери, будет и прелюбодеяние. Русские потребуют от правителя Авганистана объяснений по поводу смерти их солдат... Тогда дружба несомненно перейдет в вражду и война с Россией сделается неизбежной.

Очевидно, что осторожные и мудрые авганцы никогда не сделаются друзьями России, которая, доколе не оставит своих видов на Индию, должна считаться врагом Авганистана.

Абдуррахман представил возможность и другого случая. Россия объявит о своем намерении двинуться в Индию не [74] через Авганистан, но через Персию и Белуджистан. Но и тогда дружба с Россией будет ошибкою. Россия будет иметь целью ввести авганцев в заблуждение, а затем ударить им во фланг и открыть себе проход через Авганистан.

Лучше было бы, закончил свою речь Абдуррахман, сегодня же сразиться с русскими, чем быть разоренными ими завтра.

Затем он выразил надежду, что английский агент, присутствовавший на дурбаре, сообщит содержание речи своему правительству.

Речь Абдуррахмана приведена несколько пространно в виду того, что ее смысл в появившемся несколько лет спустя газетном переводе был не точно передан и что Абдуррахман высказал в ней в целом виде свои мысли об отношениях в Англии, или, по крайней мере, хотел заставить своих подданных думать, что его мысли таковы.

Достигнув трона Дост-Магомета, Абдуррахман стал настойчиво проводить идею безусловного единовластия в стране, для чего прибегал в весьма деспотическим приемам.

Люди, выдававшиеся своим влиянием или положением, подвергались изгнанию или более печальной участи, если проявляли хотя малейшую самостоятельность.

Неспокойные племена принуждались в послушанию и дисциплине силою. Особенно преследованию подвергались лица, заслужившие расположение Англии, во время оккупации; большинство из них бежало в Индию. В Августе 1882 г. индийское правительство просило эмира разрешить некоторым из них вернуться на родину, на что был получен ответ: «Они никогда не будут мне друзьями и я не могу выплачивать им по три [75] лака в год. Если британские власти пришлют их ко мне, то я убью их всех».

Нет возможности привести хотя бы приблизительный список всех лиц, подвергшихся гневу эмира. Одни были отравлены, другие обезглавлены или повешены. В стране, в особенности же в Кабуле, наступил страшный террор.

Настоящий труд, не представляющий полной истории Авганистана, не вмещает в себе и подробного описания целого ряда раздоров, возникавших вследствие стремления Абдуррахмана преобразовать самые несговорчивые племена в покорных, платящих подать подданных.

Но необходимо сказать несколько слов о действиях эмира по внутреннему управлению им страны в смысле достижения абсолютного единовластия, дабы пополнить характеристику его личности.

Авганцы проникнуты естественным отвращением к уплате податей; они считают несчастием необходимость работать более одного месяца из двенадцати, почему и находятся в непрерывной нищете и смотрят на малейший налог, как на тиранию.

В некоторых частях страны государственные доходы были собираемы лишь с помощью войск, а в других они вовсе не уплачивались с незапамятных времен.

Впервые власть эмира поколебалась в 1881 г. в Кухистане и Вардаке; но восстание было прекращено еще в зародыше кабульским губернатором. В 1883 г. восстали шинварийцы, сильное племя близ Джелалабада; для их усмирения был послан генерал Голам Гайдер, украсивший надолго Джелалабадский базар большим количеством снятых голов.

В том же году поднялись жители Куррама, разбили одного из авганских генералов, доставленного в Кабул в цепях в поощрение другим, и были приведены к порядку лишь в апреле 1884 г.

Гильзаи доставили Абдуррахману целый ряд тревог с первых же дней его царствования. [76]

В 1886 г. некий Шир-Джен, называя себя умершим эмиром Шир-Али, поднял восстание в провинции Газни; схватить его и доставить в Кабул стоило не мало труда. Одновременно с этим обнаружились тайные сношения вождя гильзаев, Азметула-хана с Эюб-ханом, бывшим тогда в Кандагаре; Азметула был неожиданно схвачен и повешен. В 1886 г. поднял серьезное восстание мулла Абдул-Керим, пользовавшийся большим уважением соплеменников; причиною восстания было лишение его Абдуррахманом значительных денежных сумм, пожалованных Кериму и его семье самим эмиром и бывшим эмиром Шир-Али, и обложение налогом его земель, до тех пор свободных от оплаты. Сначала Керим и другие недовольные попытались обратиться за помощью к Англии и подали петицию на имя королевы, прося ее вмешательства в бедственное положение авганского народа. Дошла ли петиция до Ее Величества — неизвестно, но гильзаи были предоставлены самим себе. Началась упорная, продолжительная борьба, потребовавшая от эмира полного напряжения сил. Первым актом открытого восстания было нападение осенью 1886 г. на полк эмира, шедший не вооруженным из Кандагара в Кабул. Победителям досталось 140 верблюдов, 80 палаток и 30.000 рупий.

Быстро собирались около Керима недовольные; но в виду наступавшей зимы неприязненные действия были прекращены, а возобновились в марте 1887 г.; к этому времени Керим стал во главе 12.000 человек и в составленной им прокламации призывал всех правоверных к священной войне против эмира, обвиняя его в неверии и дружбе с иностранцами. Волнение распространилось с страшной быстротой и охватило всю местность между Кандагаром и Гератом.

Эмир не медлил в принятии решительных мер. Начальствование над войсками было поручено двум лучшим и преданным эмиру генералам Сикундару-хану на юге и его сыну Голам-Гайдеру на севере, и в их распоряжение отданы были все гарнизоны городов. Оба генерала приступили к военным действиям против мятежников; пока силы их были [77] разделены, успех был на стороне Керима, одержавшего несколько побед над войсками эмира; положение последнего становилось ненадежным; вызван был гарнизон Герата, Мейменэ и даже из-за Гиндукуша. Эмир объявил, что как только позволит ему его болезнь, он сам станет во главе войск, и издал воззвание, в котором объявлял, что восстание поднято оттого, что вожди присвоили себе доходы племен.

Усилившись вышесказанными гарнизонами, Голам-Гайдер дал делам другой оборот; два раза он разбил мятежников и проложил себе путь к соединению с отрядом своего отца, после чего успех уже не оставлял войск эмира; 27 июля соединенные силы под начальством Гайдера нанесли решительное поражение одному из отрядов мятежников и двинулись немедленно на встречу другому, которого постигла та же участь.

Силы мятежников были рассеяны и хотя еще в августе месяце было несколько стычек, но мятеж можно было считать подавленным.

Немного милосердия к побежденным было оказано эмиром. Брат Керима, Фезл-хан был подвергнут допросу с пыткой, затем ему выщипали бороду и лили на голову кипяченое масло, пока не замучили до смерти. Самому Кериму удалось бежать в Куррам.

Один из офицеров эмирских войск, Тимир-шах, предавшийся в Герате мятежникам, был побит камнями до смерти.

В 1888 г. произошло восстание Исаака хана, правителя авганского Туркестана, серьезно угрожавшее некоторое время власти Абдуррахмана; но теперь существует предположение, что это восстание вызвано было эмиром нарочно с целью подчинить себе единолично северные провинции, так как Исаак-хан, хотя и зависел номинально от Кабула, но считал себя независимым владетелем. Он признавал себя обязанным лишь оказывать помощь эмиру в случае особой важности. Но эмир придерживался совсем другого мнения и вовсе не намеревался делиться с кем бы то ни было властью. [78]

Отвлеченный раньше другими делами, он обратил внимание на Исаака-хана, по разрешении недоразумений с гератскою границею.

Летом 1888 г. он пригласил Исаака-хана в Кабул для представления отчета об управлении вверенными ему провинциями. Исаак, отклонив приглашение, послал вместо себя чиновника, который и был немедленно обезглавлен.

Оценив по этому факту свое положение, Исаак поднял знамя восстания, для успеха которого у него было немало данных. Его войска были по своим качествам равны войскам эмира; большая часть их была вооружена ружьями, заряжающимися с казны, и, кроме того, спустя несколько дней к нему присоединился султан Мурад-Бег-Кундушев с контингентом каттыганских узбеков. Слабой же его стороной был недостаток в деньгах и плохие боевые качества каттыганского племени.

Получив известие о восстании, эмир энергично приступил к действиям. Генерал Голам-Гайдер двинулся в авганский Туркестан с юга, через Бамиан, а правитель Бадахшана, Абдулла-хан, верный приверженец эмира, с востока. В конце сентября оба отряда, встретив на пути слабое сопротивление, соединились у Хейбана в 160 милях севернее Бамиана. Силы противника были сосредоточены у Ташкургана. 29 сентября, в трех милях в югу от последнего, произошло решительное столкновение.

У Голам-Гайдера было тринадцать полков пехоты, четыре — кавалерии и двадцать два орудия; численность войск Исаака была несколько больше. В начале боя успех был на стороне Исаака; крыло армии эмира под начальством Абдула-Хана было опрокинуто и обращено в бегство. Казалось, что дело эмира проиграно, но Гайдер лично повел атаку, которая увенчалась полным успехом; войска Исаака бежали, а ему самому удалось скрыться за Аму-Дарью в Керки. Восстание было подавлено.

Первые известия, пришедшие в Кабул, сообщали о полном поражении войска эмира; эмир им поверил и был настолько [79] взволнован, что немедленно обратился к индийскому правительству с просьбой двинуть возможно больше войск против мятежников; он был готов просить даже о занятии английскими войсками Кандагара, но был отговорен британским агентом в Кабуле.

Из этого видно, до какой степени тревожило эмира восстание Исаака.

Узнав о благоприятном исходе, эмир немедленно отправился в Афганский Туркестан, частью для реорганизации управления, частью для наказания виновных. Он прибыл в Мазар-и-Шериф в Ноябре 1888 г. и вернулся обратно в Кабул лишь в Июне 1890 г., посвятив делам Туркестана около двух лет.

Дело утверждения своей власти и наказания провинившихся он повел с обычною энергией и жестокостью. Мурад-султан Кундушский был изгнан за Аму; громадное число виновных было предано казни на месте или в Кабуле в назидание населению. Поведение эмира возбудило внимание британского правительства. Эмиру было послано письмо, на которое был получен ответ; но оба документа до сих пор остаются втайне.

Известен лишь их характер: эмиру советовали умерить жестокость, которая может побудить Россию вмешаться в дела Авганистана; эмир же отвечал, что генерал-губернатор Индии не верно понимает положение дел, что восстания вполне прекращаются лишь такими мерами, которые уничтожают всякое желание к повторению.

В Июле 1890 г. в палате общин был запрос о жестокости в Мазаре-и-Шерифе; и надо думать, что, если бы была сообщена правда, то она возбудила бы полное негодование английского общества за допущение резни правителю, находящемуся под протекторатом Англии и ею субсидируемому.

Одновременно с делом восстановления своего авторитета в Авганском Туркестане эмиру пришлось принимать меры для укрощения Бадахшана. Первые слухи о бадахшанских событиях проникли в Индию через исследователя казачьего капитана Громбчевского, посетившего в 1889 г. Вахан, а затем [80] Канджут; эти слухи сообщали, что авганские войска потерпели поражение и прогнаны из Бадахшана; но в Июле того же года стало известно, что эмир двинул подкрепление из Кабула, а в Августе месяце, что восстание окончательно прекращено.

Во время пребывания эмира в Мазаре-и-Шерифе превзошло немаловажное событие — рождение сына, Шахзада-Магомед-Омар-Хана, от главной жены эмира из царского рода. Последнее обстоятельство имело следствием, что новорожденный стал во главе населения предметом большого внимания, чем старшие сыновья, рожденные от менее знатных матерей.

К тому же периоду времени относится случай, рассказанный впоследствии сэру Пайну эмиром со свойственным ему юмором.

Один из русских генералов, кажется Христиани, прислал сказать эмиру, что он предполагает произвести маневры отряду, силою около 500 человек, вблизи авганской границы и просит эмира не придавать какого-либо враждебного значения обыкновенным миролюбивым занятиям; на что эмир отвечал, что он далек от такого объяснения, тем более, что он сам собирался произвести соответственный пограничный маневр отряду из трех родов оружия силою в пять тысяч человек.

Нет сомнения, что продолжительное пребывание Абдуррахмана с сильною и хорошо вооруженной армией вблизи Аму-Дарьи казалось подозрительным Бухаре и Ташкенту. Прошли даже слухи, что Абдуррахман предлагал бухарскому эмиру союз для священной войны против России и усилил свою армию до 30.000 человек. Но все это было неверно; эмир за время пребывания в авганском Туркестане преследовал исключительно одну цель — пресечение возможности дальнейших внутренних беспорядков.

Вернувшись в Июле 1890 г. в Кабул, эмир мог считать себя безопасным от внутренних врагов и приступить к попыткам расширить пределы своего государства, о чем было изложено в предыдущей главе.

Тогда же он решил привести в полное подчинение племя хазаров, бывшее некогда в некоторой зависимости от кабульских эмиров. [81]

Хазары, происхождение, которых выяснено до сих пор лишь настолько, что можно с уверенностью сказать, что они не авганского племени, населяют трудно доступную местность в западу от Кабула, Газни и Келата-и-Гильзая до окрестностей Герата.

Они очень воинственны и находились в постоянной междуусобной войне.

Эмир поручил исполнение своего плана Абдул-Кудуш-Хану, губернатору Герата. Дело было не легкое и в продолжение трех-четырех лет доходили известия о частых стычках с переменным успехом. Эмир употреблял всевозможные средства для достижения цели — и устрашительные и примирительные; иногда казнил пленников, а иногда отпускал с дарами, поручая передать соплеменникам, что он не желает ссоры с ними, а лишь признания его власти.

В Сентябре 1892 г. один из генералов эмира одержал серьезную победу над хазарами Урушгана и занял их территорию; хазары присмирели и как будто покорились, но летом 1893 г. они снова подняли оружие. Абдуррахман, ожидая прибытия миссии Дюранда, обратился к политике примирения; по-видимому он достиг результатов, так как на дурбаре в Кабуле 4 августа присутствовало много хазарских вождей, получивших почетные одежды.

Ко времени прибытия в Кабул сэра Дюранда в Авганистане царствовало необычное спокойствие.

Точное проведение северной границы Авганистана взамен сомнительной и воображаемой линии составляет одно из важнейших событий в царствование Абдуррахмана.

Вопрос о границах Авганистана имеет весьма важное значение для Англии. [82]

Министерства обоих направлений признавали нарушение их актом, враждебным Англии; поэтому необходимо изложить в достаточной подробности обстоятельства, при которых этот вопрос был улажен.

В 1873 г., при эмире Шир-Али, Англия и Россия пришли к соглашению, что границею Авганистана должна служить Аму-Дарья от Памиров на северо-востоке до поста Хая-Салеха на северо-западе, а пустынная местность, лежащая западнее последнего пункта и северо-западнее Андкуя, признается владениями туркменских племен.

Прискорбная неясность последней статьи соглашения относительно границы между авганцами и туркменами привела двенадцать лет спустя к недоразумениям, едва не повлекшим за собою войну.

В Феврале 1884 г. британское министерство иностранных дел, узнав о принятии Царем подданства Мервских туркмен, предложило России указать, каким путем она предполагает предотвратить недоразумения, могущие возникнуть вследствие приближения русских к Герату. Г-н Гирс отвечал, что он уже сам намеревался предложить назначение соединенной коммисии для определения границы между Аму-Дарьей и Герирудом.

Сначала дело пошло быстро вперед. В Июле состоялось назначение членами коммисии сэра Лемсдена, генерала Зеленого и предложено было эмиру прислать от себя доверенное лицо. На письмо сэра Лемсдена эмир отвечал следующее:

«Я надеюсь, что вы будете твердо и мужественно вести переговоры о спорной границе с русскими представителями, и заверяю вас, что у русских нет ни одной написанной мною строчки, которая могла бы служить предлогом для вторжения в авганскую землю и ее захвата. Я так твердо уверен в своей правоте, что намерен до истощения сил защищаться от попытки русских отнять у меня хотя бы клочок авганской границы».

Но в скором времени обстоятельства приняли другой оборот. Пока медлительные дипломаты Лондона и Петербурга [83] переговаривались о «зоне», подлежавшей исследованию, русские пограничные офицеры и авганцы не стали дожидаться третейского суда. Авганцы заняли Пенде у слияния Кушки с Мургабом, а русские продвинулись с своей стороны вперед до Юлатана на Мургабе и до Пуль-и-Хатуна на Герируде.

В начале Ноября Лемсден прибыл в Пенде, где нашел дела в весьма натянутом положении. Сношения, бывшие между русскими и авганцами, характеризуются следующим обменом выражений: полковник Алиханов назвал пендинского коменданта генерала Гос-уд-дина лгуном, на что получил ответ, что Россия большое государство, но поступает по воровски.

Эмир писал Лемсдену, что он считает необходимым двинуть войска из Кабула, так как русские офицеры говорят о мире, а между тем усиливают свой отряд. Лемсден отвечал, что такая мера может уничтожить все сделанные попытки к миролюбивому разрешению спора и неминуемо вызовет войну, за исход которой для эмира он будет считать себя неответственным. Эта переписка не помещена, однако, в синих книгах.

В начале 1885 г. положение сторон обострилось еще более. 22 Февраля русские аванпосты заняли Зюльфагар, Ак-Робат и Кизил-Тепе. 3-го Марта лорд Гренвиль уведомлял Лемсдена, что правительство Ее Величества, не считая возможным советовать авганцам атаковать русские войска на занимаемых ими теперь позициях, признает, что дальнейшее движение русских должно быть остановлено авганцами силою.

При возникновении спорного вопроса, английское министерство иностранных дел держалось мнения, что Пенде входит в состав авганских владений, что и было высказано Лемсденом генералу Зеленому в Тифлисе. В меморандуме, представленным 13-го марта лордом Гренвиллем русскому послу, было сказано:

«Правительство Ее Величества признает необходимым подставить в известность, что Бедхеис, включая Пенде, составляет принадлежность Авганистана, с тех пор, как последний [84] стал государством. Оно считает себя вправе сказать, что не может согласиться на изъятие из авганской территории какой-либо части без исследования вопроса на месте».

В начале марта в русскому посту в Кизил-Тепе подошли значительные подкрепления; авганский пост в Ак-тепе был также усилен, но был весьма плохо вооружен, а Ак-тапинская позиция подвержена обстрелу артиллерии с высот левого берега р. Кушки, удаленных от реки на 1.200 ярдов. Всего у авганцев было в Пендинской долине 140 стрелков, 400 всадников регулярной и 500 иррегулярной конницы, два пехотных полка, 400 человек с кремневыми ружьями, четыре 9 фунтовых орудия и 4 горных.

30-го марта главные силы авганского отряда перешли на левый берег Кушки и заняли позицию еще неудовлетворительнее Ак-тепинской.

Генерал Комаров послал авганцам ультиматум с требованием отступить на правый берег. Авганский генерал Шемс-уд-дин отказался исполнить предъявленное требование.

30-го марта русские атаковали авганцев. По словам капитана Иета, авганцы оборонялись упорно, но, плохо вооруженные, не могли бороться с казаками. Они потеряли пятьсот человек убитыми; потеря русских ограничилась одним туркменским офицером, десятью казаками туркменами и двадцатью шестью русскими. Труд капитана Иета: «Авганская разграничительная коммиссия» заключает в себе следующие строки по поводу столкновения 30-го марта:

«Бедные авганцы с их энфильдами и гладкостволками, с пистонами и порохом в затравочных стержнях, промоченных лившим всю ночь дождем, были бессильны против русских залпов. Все было окончено менее чем в час времени».

Пендинский инцидент не представляет собою приятных тем для исследования по многим причинам, и, главным образом, по той, что его легко было предотвратить.

16-го марта лорд Гренвилль телеграфировал сэру Лемсдену: «Г. Гирс дал уверение сэру Торнтону в том, что русские войска будут двинуты вперед с занимаемых ими позиций [85] лишь в случае наступательного движения авганцев или особых событий, например возмущения в Пенде. Г. Гирс сообщил, что им переданы самые точные указания стараться всеми средствами избегать распри, а не возбуждать таковой и что инструкция подобного содержания препровождена полковнику Алиханову».

На другой день после сражения, 30-го марта, Лемсден донес, что авганцы не двигались вперед со дня получения этой телеграммы. К несчастью, это было неверно. Когда русские войска подошли в Кизил-тепе, авганцы заняли авангардом Пуль-и-Кистай на левом берегу Кушки, выставили по этому берегу посты и затем постепенно усиливали свой авангард до 30 марта, когда перевели на левый берег и главные силы.

Последнее движение, которое легко могло быть остановлено английскими офицерами, было принято русскими, как и следовало ожидать, за вызов.

Если английские офицеры не сумели остановить авганцев, то им следовало вовсе удалиться, а не быть зрителями поражения авганцев или находиться, во всяком случае, почти в сфере выстрелов, не оказывая им помощи.

Что авганцам дан был совет отступить с левого берега, и именно полковником Риджуейем, удостоверено документально, но авганцы не послушались этого совета.

В объяснение образа действий Иета следует, однако, сказать, что он получил от Лемсдена приказание оставаться возможно долее в Пенде.

Уместно также упомянуть об ответе сэра Лемсдена мало осведомленным писателям, обвинявшим Иета в слишком поспешном отступлении. «Что сказали бы эти критики», задает Лемсден вопрос в Times’е от 19 Октября 1887 г., «если бы полковник Иет, вопреки инструкций правительства, принял участие в пендинском сражении и был причиною войны с Россией».

Авганцы были неоднократно уведомлены, что в случае столкновения с Россией они будут предоставлены сами себе и не могут ожидать от нас помощи. Но вследствие своей [86] заносчивости они не последовали советам, а попытались сами решить вопрос, что имело для них хорошо известные несчастные последствия».

Всего лучше говорить по возможности менее об этом инциденте, но нельзя не сказать о том, как отнесся в нему Абдуррахман, бывший в это время гостем лорда Дюфферина в Равальпинди.

Общее настроение в стане вице-короля было то же, что и в Лондоне; предвидели неминуемую войну. Но сам эмир не был в воинственном настроении. После первого свидания с Дюфферином, он сделался, казалось, равнодушным в вопросу о сохранении Пенде, высказывая при этом сомнение в безусловной верности ему сарынских туркмен. При получении известий о Кушкинском бое эмир, по словам вице-короля, выказал меньше волнения, чем можно было ожидать. Он объявил, что не допустит вторжения в авганскую территорию, но не будет настаивать на удержании Пенде, лишь бы сохранить Марушах с Зульфагаром и Гульраном, и признает всякую пограничную линию, проведенную севернее этих пунктов по усмотрению Англии.

В силу такого миролюбивого настроения Абдуррахмана происшедшее недоразумение легко миновало острый период. Британское правительство согласилось на обмен Пенде на Зульфагар и инцидент был на время исчерпан. 5-го мая было подписано временное соглашение для определения сферы действий разграничительной коммиссии, а 10-го Сентября был утвержден протокол. Оставалось поставить пограничные знаки, к чему и было приступлено сэром Риджуйем, заменившим Лемсдена, вместе с русским представителем, полковником Кульбергом.

Что касается в этом деле Абдуррахмана, то, по получении им уведомления о согласии России очистить Зульфагар и принять границу севернее Марушака и Гульрана, он писал лорду Дюфферину:

«Я не могу поступать не согласно с дружественными и добрыми советами правительства Ее Величества. Я полагаю, что всякое его решение может быть только выгодным и Англии и [87] Авганистану. Я с полною готовностью приму пограничную линию, одобренную славным Британским Правительством».

При этом эмир просил доставить ему какой-либо документ, засвидетельствованный обеими державами, для предъявления его населению.

Абдуррахман отнесся спокойно в пендинскому инциденту, будучи гостем вице-короля. Но нет сомнения, что в действительности он был крайне раздражен, что ясно выразилось в речи, сказанной им на дурбаре, по возвращении в Кабул. Он обвинял в постигшем Авганистан несчастий сэра Лемсдена; сожалел, что последовал его советам и не двинул войск из Кабула. По его словам русские не решились бы в таком случае атаковать первые, а если бы и решились, то исход сражения был бы иной. Он говорил, что Лемсден оказался не на высоте возложенного на него дела и обвинял его даже в тайном желании возбудить враждебные действия между авганцами и русскими в предупреждение возможной в будущем между ними дружбы.

Последнее обвинение, разумеется, вполне неуместно. Вообще вся речь была слишком задорна, чтобы ее передавать полностью.

Между тем, проведение границы на местности шло не без затруднений. Значительной помехой служил представитель эмира Казий Сед-уд-дин-хан, ученый теолог, но незнакомый с употреблением компаса. О всех разногласиях приходилось делать заявления в Петербург, отчего дело затягивалось.

Но даже разграничительная коммиссия имеет свой конец. 22 июля 1887 г. был подписан в Петербурге окончательный протокол сэром Риджуейем и г. Зиновьевым, а 1-го августа лорд Дюфферин поздравил эмира с окончанием продолжительного и трудного дела. Эмир отвечал письмом, полным выражений благодарности, восхвалений способностям английских чиновников и новыми заверениями в непоколебимой дружбе к Англии.

Со времени утверждения протокола разграничительной коммиссии, его положения уважаются обеими сторонами, и если возникали недоразумения, то были быстро устраняемы. [88]

В 1891 г. русский пост утвердился в Шейх-юниде на Кушке, в 80 милях от Герата и всего в 10-севернее вновь проведенной границы. Думали, что это признак наступательного движения, но ничего далее не последовало. В июне 1892 г. один русский офицер, одаренный более рвением, чем благоразумием, перешел с казачьим отрядом границу у Кала-и-Ноу, в сорока милях к северо-востоку от Герата, думая воспользоваться удобным случаем для распространения русского влияния, так как несколько хазаров в Кала-и-Ноу отвергали власть эмира.

Но его предприятие было остановлено высшим начальством, а ему сделан был строгий выговор.

В 1893 г. произошел спор между авганцами и русскими в окрестностях Шаман-и-бида, так называемого: «Луга ив». Русская пограничная полоса обработывается в этой местности сарыками и русскими переселенцами, а авганцы отвели воду из верховьев Кушки для орошения собственных полей, чем лишили воды русскую сторону. Для разрешения спорного вопроса были командированы полковник Иет и русский офицер, которые достигли миролюбивого соглашения сторон.

В настоящее время полное спокойствие царствует на авганской границе между Аму-Дарьей и Герирудом и можно надеяться, что это счастливое положение будет длится и впредь.

Коммиссия Раджуйея точно определила северо-западную границу Авганистана на протяжении 400 миль, но северо-восточная граница у Памиров оставалась сомнительной, что от времени до времени порождало недоразумения.

В 1883 г., как было изложено выше, Абдуррахман занял Шугнан и Рошан. Русское правительство усмотрело в этом нарушение соглашения 1873 г. Лорд Гренвилль, хотя и не согласился с подобной точкою зрения, но выразил желание передать вопрос на рассмотрение соединенной коммиссии.

Английская пресса высказывалась за право эмира на эти две провинции и требовало поддержки эмира правительством.

В мае 1884 г. сэр Гриффин поднял этот вопрос на митинге Кор. Геогр. Общ. [89]

Он доказывал, что русское правительство, признав по соглашению 1873 г. Вахан и Бадахшан владениями Авганистана, признало тем самым Шугнан и Рошан, как составные части Бадахшана, территориею эмира, в виду чего этот вопрос никак не может зависеть от определения того или другого рукава Аму-Дарьи границею Авганистана. Спорные провинции, представляющие пустынную малозаселенную местность, могут показаться многим англичанам недостойными серьезного политического внимания, но они, говорил Гриффин, командуют над удобнейшими проходами в Индию; поэтому он надеется, что правительство поддержит своего «друга» эмира в его праве на принадлежащую ему территорию.

В печати появились, кроме того, другие доводы в пользу эмира.

Доказывали, что главным рукавом Аму-Дарьи следует считать не исходящий из озера Виктории (Сары-Куль), а Аксу-Мургаб, а так как последний огибает Шугнан и Рошан с севера, то и по смыслу соглашения лорда Гренвиля спорная территория должна быть признана принадлежностью Авганистана.

Но британское правительство не последовало этим доводам. Оно решило истолковать соглашение 1873 г. буквально, а именно, что рукав, берущий начало в озере Виктория, составляет северную границу авганских владений, а вопрос о том, какой рукав Аму-Дарьи считать главным, признать к делу не относящимся. Впрочем и наука впоследствии оправдала принятое решение.

Исследования Элиаса в 1885 г. привели в заключению, что главный рукав Аму-Дарьи бесспорно южный.

Не смотря на принятое решение, в силу которого Абдуррахман должен был очистить от войск правый берег Пянджа, исполнение этого постановления откладывалось с года на год. Абдуррахман не торопился выводить войска, и русские, в нетерпении покончить со спорным вопросом, решились подвинуть дело принудительным образом; они приступили к действиям, вызвавшим глубокое негодование Англии и Индии.

Летом 1892 г. полковник Ионов перешел границу Шугнана и 24 июня встретился у Сома-таша с авганским [90] отрядом под начальством полковника Шемс-уд-дина. Нижеследующий русский оффициальный отчет о происшедшем столкновении был напечатан в Туркестанской газете.

«23-го июля нового стиля киргизы алихурских Памиров пришли в полковнику Ионову с жалобой на притеснение их авганцами, содержавшими пост в Сома-таше. Полковник Ионов, приняв во внимание, что этот пункт входит безусловно в русскую территорию, двинулся с несколькими казаками для исследования дела. Прибыв в 6 ч. утра 24-го июля в Сома-таш, он нашел авганцев спящими у подножия горы. Полковник через переводчика пригласил авганского офицера прибыть для переговоров. Офицер, капитан Голам-Гайдер медлил и, по словам переводчика, одевался. Наконец, он показался вооруженный саблею и револьвером. Полковник Ионов попросил его приблизиться, гарантируя ему безопасность. Офицер подошел на несколько шагов в сопровождении четырнадцати авганцев и грубо спросил Ионова, что ему здесь надо. Полковник спокойно ответил, что, по соглашению 1873 г., эта территория принадлежит России.

Авганский офицер возразил на это, что ему нет дела до Англии и что алихурские Памиры — владение эмира. Тогда полковник Ионов приказал авганцам положить оружие и удалиться. Завязался горячий спор, в котором приняли участие авганские солдаты, а офицер употреблял выражения, которые переводчик не осмеливался передавать. Наконец, полк. Ионов приказал своим 18 казакам обезоружить авганцев. Последние открыли огонь и серьезно ранили казака; тогда завязалось дело, в котором авганский капитан и пять солдат были убиты».

Но по донесению английского поста в Гильгите подробности дела не таковы.

Начальник Соматашского отряда, Шемс-уд-дин-хан, застигнутый врасплох в палатке русскими, вышел для переговоров. На его заявление, что он занимает этот пост именем своего господина, эмира, и никому другому повиноваться не будет, полковник Ионов приказал ему удалиться и сильно ударил его по щеке. Авганец выстрелил в русского [91] офицера из револьвера, но пуля скользнула по портупее и ранила одного из казаков; тогда противники вступили в бой, в котором пали Шемс-уд-дин и шесть авганцев.

Случаи, подобные описанному, не могли, конечно, способствовать скорому окончанию бывших в то время переговоров между Англией и Россией о Памирах.

Правда, что по соглашению 1873 г. авганцам не было никакого дела до Сома-таша, но из этого не следовало, чтобы Россия считала эту часть Шугнана своим владением.

На представления лорда Розберри русское правительство обязалось не снаряжать, до разрешения пограничного вопроса, дальнейших экспедиций на Памиры.

Лишь в марте 1895 г. закончился долгий спор о Памирах; соглашение состоялось на том, что часть Дарваза к югу Амударьи должна быть уступлена Бухарою Авганистану, взамен чего авганцы должны очистить часть Шугнана и Рошана, лежащую на правом берегу р. Пянджа, рукава Аму-дарьи.

Следовательно, рукав, вытекающий из озера Виктории (Сары-Куль), вторично признан границею Авганистана.

В востоку же от озера граница должна пройти почти в прямом восточном направлении до китайского Туркестана.

Условия англо-русского соглашения изложены в письме графа Кимберлея к г-ну Стаалю от 11-го марта 1895 г.

«Переговоры о сфере влияния Великобритании и России над территориею к востоку от оз. Виктории (Сары-Куль) привели к следующему соглашению:

1. Сферы влияния Англии и России в востоку от оз. Виктория разделяются линией, проведенной от восточной оконечности озера по гребню горного хребта, идущего несколько южнее широты озера, до проходов Бендерского и Ортабельского. Отсюда линия пройдет по тому же хребту, пока он тянется южнее широты того же озера. По достижении же означенной широты, линия отойдет от гребня хребта к Кизил-Робату на р. Аксу, если этот пункт будет признан севернее широты озера, и пойдет далее в восточном направлении до китайской границы. [92]

Если же окажется, что широта Кизил-Робата больше широты озера, то демаркационная линия будет доведена до соответствующего пункта на Аксу, лежащего в югу от озера, и затем пройдет далее, как сказано выше.

2. Демаркационная линия будет проведена на местности соединенной коммиссиею исключительно технического характера в сопровождении конвоя, не превышающего строгую необходимость для ее безопасности. Коммиссия будет состоять из английских и русских делегатов и соответствующих техников. Правительство Ее Величества войдет в сношения с эмиром о его представительстве в коммиссии.

3. Коммиссии поручается исследование местности у китайской границы, дабы оба правительства могли войти в подобающее соглашение с Китаем о его границе, смежной с проводимою линиею.

4. Британское и русское правительства обязываются воздерживаться от всякого политического влияния или контроля первое к северу, второе к югу от демаркационной линии.

5. Британское правительство ручается, что территория в сфере английского влияния между Гиндукушем и линиею, идущей от восточной оконечности озера Виктория до китайской границы, будет составлять владение авганского эмира, что она не будет присоединена к Англии и что она будет свободна от военных постов и укреплений.

Исполнение этого соглашения связано с условием очищения правого берега р. Пянджи от авганских войск, а части Дарваза к югу от Аму-Дарьи от бухарских; оба правительства обязуются оказать соответствующее влияние на обоих эмиров для исполнения означенного условия».

Российский посол уведомил графа Кимберлея в ответном письме от того же числа, что он принимает от имени своего правительства все пункты соглашения. Этим окончились продолжительные и временами трудные переговоры. В мае 1895 г. коммиссия выехала в месту действия и границы Авганистана от Герируда до китайского Туркестана будут, следовательно, установлены международным соглашением. [93]

Нежелание эмира увести свои войска с правого берега Пянджа было, по-видимому, окончательно побеждено Дюрандом во время его пребывания в Кабуле; в следующем после визита 1894 г. эвакуация была исполнена и нет сомнения, что в близком будущем часть Шугнана за Пянджем сделается достоянием России. Можно сказать с уверенностью, что Абдуррахман, предоставленный самому себе в сношениях с Россиею, поплатился бы несравненно большими территориальными потерями, но все же Англия едва ли может рассчитывать на его благодарность, хотя он и вознагражден в тому же частью Дарваза.

Королевское правительство в Индии имеет своим представителем при дворе авганского эмира магометанского офицера, полковника Акрим-Хана; предоставление столь ответственной должности азиятцу ясно характеризует политические отношения между Англиею и Авганистаном.

Но в будущем, несомненно, явится необходимость иметь британского резидента в Кабуле, который мог бы давать советы эмиру, буде он пожелает, в делах внутреннего управления и иметь наблюдение за его внешней политикой; последнее составляет основной принцип англо-авганского союза.

В настоящее время решено оставаться при существующем положении, что представляет менее риска и не может возбуждать подозрений в соседях эмира. Будет ли английский агент в Кабуле в царствование нынешнего эмира, или при его преемнике, нельзя предвидеть; но доверие к Абдуррахману возрастет в высокой степени, если он постарается облегчить осуществление этой меры.

Пребывание в стране эмира считалось англичанами еще не так давно весьма не безопасным. Несчастный случай 1879 г. [94] оставил надолго память о себе. Но надо отдать справедливость эмиру, что он употребил все меры к тому, чтобы он был забыт и вселить в посещающих Авганистан англичан чувство безопасности. В этом направлении он достиг многого; так, например, английские чиновники разграничительной коммиссии прошли Авганистан вдоль и поперег или с небольшим конвоем, или как Элиас и Иет, полагаясь лишь на слово эмира.

Таким образом, бывшее одно время взаимное чувство недоверия и подозрительности улеглось и надо думать, что рано или поздно исчезнут другие преграды, препятствующие прямым искренним сношениям, желательным между двумя дружественными нациями.

Одним из признаков сближения служило выраженное еще в 1888 г. эмиром желание, чтобы английский посланник посетил Кабул. Если бы не непредвиденные обстоятельства, то посещение Кабула осуществилось бы тогда же. Начальником миссии назначен был сэр Дюранд и был определен уже день выступления из Пешавера. Полученное от эмира письмо остановило миссию. Эмир, решившись отправиться в авганский Туркестан для расследования на месте обстоятельств, сопровождавших возмущение Исаак-Хана, просил отложить приезд в Кабул. Отказ был как нельзя более кстати, так как присутствие англичан при произведенной эмиром жестокой расправе был бы весьма нежелательным. Мысль об отправлении миссии в Авганистан возникла вновь в 1892 г.

По мнению лорда Лансдоуна эта мера была необходима в виду появившейся натянутости в отношениях с эмиром. Вмешательство Абдуррахмана в дела пограничных с Индией племен, движение его войск в Асмару и возможность дальнейшего наступления в Баджур сильно смущали индийское правительство. Начали ходить слухи, что эмир готовится к открытому разрыву.

Абдуррахман был уведомлен, что миссия с главнокомандующим лордом Робертсом во главе предполагает прибыть в Джелалабад в июне месяце. [95]

Эмир прислал вторичный отказ, объясняя его возмущением хазарских племен.

Нет сомнения в том, что эмир имел полную возможность принять миссию, не смотря на внутренние беспорядки и что его отказ был вызван другими соображениями. Лорд Робертс по своему положению главнокомандующего, должен был прибыть в сопровождении сильного конвоя; распространились слухи, что он придет во главе, по крайней мере, бригады. Это обстоятельство и смущало эмира, предвидевшего, что его подданные отнесутся весьма недружелюбно и подозрительно к подобной военной демонстрации. Эмиру было известно, что весною следующего 1893 г. истекает срок службы в Индии лорда Робертса и он рассчитывал что, оттягивая визит последнего, он вовсе избавится от него. Расчет эмира оказался верным; лорд Робертс оставил Индию, не побывавши в Авганистане. Дела, между тем, находились в самом неудовлетворительном положении.

Казалось, что эмир просто ищет ссоры с англичанам. Британский агент в Белуджистане сообщал, что многие бежавшие из вновь сформированного пограничного 40 патанского полка были приняты в Кандагаре с высоким почетом, при чем были восхваляемы эмиром как примерные магометане, не пожелавшие служить неверным. 40-й полк был сформирован из жителей Бунера, Свата и Баджура, провинций, над которыми эмир стремился распространить свою власть; естественно, поэтому, что применение рекрутской повинности в них не согласовалось с видами эмира; но это было причиною его поступков, но никак не могло служить их оправданием.

Затем произошел другой случай, возбудивший сильное неудовольствие индийского правительства. Несколько подданных эмира, живших по р. Гельменду, бежали в персидский Сеистан, побужденные к тому насилиями при сборе податей. Губернатор Кандагара, найдя неудобным преследовать их, прибег к другой мере. Бежавшие были из группы родственной племени, живущему в Чажехе и его окрестностях в Белуджистане. Авганцы снарядили экспедицию в Чажех с целью захватить [96] как можно более жителей этого племени, рассчитывая этим заставить соплеменников побудить бежавших вернуться. Экспедиция удалась; привели много пленников и посадили их в тюрьму в Фаррахе. Имело ли предприятие ожидаемый успех неизвестно, но эмир получил от индийского правительства строгое увещание за самоуправство в территории, находящейся под покровительством Англии.

В оправдание Абдуррахмана необходимо сказать, что он был в свою очередь очень недоволен индийским правительством. Англичане прорыли туннель через Ходжак-Амранские горы, построили станцию в Нью-Чамане на авганской стороне хребта и выражали намерение довести железную дорогу до Кандагара. «Эти англичане», говорил эмир, «выставляют себя моими друзьями; а построили тоннель, который для меня точно нож в теле». Он утверждал, что Нью-Шеман находится на его территории, но англичане с этим не соглашались.

В июле 1890 г. часовой у станции подвергся нападению и был ранен. На требование англичан выдать виновных, эмир отвечал, что это нападение есть естественное последствие народной мести за вторжение на авганскую территорию.

Первый поезд прошел сквозь ходжакскую тоннель в сентябре 1891 г. Англичане надеялись, что рельсовый путь к авганской границе заметно оживит торговые сношения Индии с южным Авганистаном; но эмир отдал приказ, чтобы его подданные не пользовались ни тоннелем, ни новой станциею. Товары продолжались идти на верблюдах через проход.

Сильно обостренные отношения между Индиею и Авганистаном тянулись до осени 1893 г., когда неожиданно стало известным, что эмир выразил желание принять у себя в Кабуле английскую миссию. Это известие было большим успокоением для англичан. Для выполнения этого весьма щекотливого и важного поручения избран был вновь сэр Дюранд.

Отдавая себя в качестве гостя под покровительство эмира, он решил отправиться в Кабул без конвоя и таким образом сразу устранена была подозрительность авганцев. Дюранду не пришлось раскаяваться в принятом решении, так как за все [97] все время его пути и пребывания в Авганистане с ним были не только вежливы, но и радушно внимательны. Что же касается пребывания в Кабуле, он, Дюранд, по возвращении отзывался о нем восторженно.

Сэр Дюранд отбыл из Пешавера 19 сентября 1893 г. Свиту Дюранда составляли 5 чиновников, 12 солдат и около 300 человек прислуги.

На границе он был встречен генералом Голам-Гайдером, сопровождавшим его до Кабула.

Недалеко от столицы миссия была встречена Пайном, передавшим приветствие от лица эмира. 2-го октября Дюранд вступил в Кабул, встреченный воинскими почестями. Резиденция эмира находилась в то время в загородном дворце, в одной миле от города.

На другой день Дюранд сделал первый оффициальный визит эмиру, сказавшему приветственную речь, в которой выразил свое полное удовольствие по поводу прибытия столь высокопоставленного и пользующегося полным доверием правительства лица, знающего к тому же персидский язык, что будет способствовать искренности бесед. Прибытие миссии, говорил он, докажет всему миру действительность англо-авганского союза. Он упомянул о своем желании посетить Англию, говорил о железных дорогах и о разных других вопросах.

В последующие дни происходили частные беседы Дюранда с эмиром, обмены подарков, предпринимались экскурсии в окрестности Кабула, причем члены миссии не могли нахвалиться гостеприимством авганцев.

13 ноября Дюранд и все члены миссии были приглашены во дворец эмира на большой дурбар, описанный следующим образом в аллагабадском Pioneer’е.

«Сер Дюранд и чиновники миссии были встречены сердарами Хабибулою и Насрулою (сыновьями эмира) и отведены на приготовленные для них места; против них поместились высшие сановники эмира, между которыми были генерал Джек-Махомед, начальник артиллерии, генерал Мир-Махомед, бывший недавно правителем хазаров и главный мулла. [98]

Другой конец залы занимали ряды офицеров. Кресло эмира было покрыто превосходной львиною шкурою. При входе эмира все встали. Он подал руку Дюранду и лицам его свиты и сел на свое место.

Оговорившись, что до сооружения этого прекрасного зала не было помещения для дурбаров, он приступил к речи.

Со времени воцарения, говорил он, неизменным его стремлением было счастье и благосостояние страны; каждое государство нуждается в могущественных друзьях и он старательно работал над дружбою с Англией, интересы которой тождественны с интересами Авганистана. Он желал видеть у себя английскую миссию, чтобы скрепить еще более эту дружбу, и весьма рад, что во главе миссии поставлен человек, пользующийся доверием индийского правительства, известный своею прямотою и правдивостию, говорящий на персидском языке и старинный его друг. Он желает оповестить авганскому народу, что следствием прибытия миссии явилось скрепление дружеских отношений с Англиею непоколебимыми узами и чтобы слухи о подобной дружбе разошлись по всему Авган встану и достигли государств всего мира.

По окончании речи авганские сановники выразили свое ей одобрение и поднесли эмиру адрес, подписанный сердарями Кабула. В адресе, прочитанном эмиром, высказывалась благодарность за попечение о благе авганского народа и полное доверие в деятельности эмира в интересах страны.

Сердари радовались дружбе с Англией и обещали творить молитвы о здравии и счастии эмира.

Затем встал сэр Дюранд и сказал по персидски, что ему не остается ничего прибавить в столь правдивым и ясным словам эмира о результатах миссии. Он передал эмиру, что им только что получена депеша от вице-короля с выражением удовольствия по поводу счастливого окончания переговоров и утверждения взаимной дружбы на прочных основах. В заключение Дюранд принес эмиру благодарность за его гостеприимство и за почести, оказанные миссии с первого ее шага на авганской земле. Дурбар этим окончился. [99]

Два дна спустя посланник выехал из Кабула, успешно окончив возложенную на него миссию.

Переговоры и беседы между эмиром и Дюрандом велись вполне конфиденциально; подробности их остались в тайне, но известен общий их результат. Абдуррахман дал безусловное обещание воздерживаться от вмешательств в дела Читрала, Баджура, Свата и страны Африди; он согласился на проведение пограничной линии между авганскими владениями и странами, над которыми индийское правительство намерено распространить свое влияние, именно Куррамской долиной, Вазиристаном, Гомулом и Зхобом. Дюранд со своей стороны согласился от имени правительства на удержание эмиром Асмара и дал обязательство не препятствовать эмиру в утверждении влияния над Кафиристаном. Кроме того он объявил Абдуррахману, что выплачиваемая ему субсидия будет увеличена с двенадцати до шестнадцати лаков рупий (160.000 рупий) в год.

Есть основание предполагать, что беседы велись также о Памирах и что Дюранд сильно повлиял на эмира в деле уступки последним территории на правом берегу Пянджа.

Вице-король лорд Ленсдоун, оставляя в январе 1894 г. свой пост, говорил в приводимой здесь прощальной речи довольно пространно о миссии Дюранда.

«Особые обстоятельства не позволяют нам применять политику воздержания от вмешательства в пограничные районы за нашей западной границей. Мы торжественно обязались перед эмиром помогать ему в некоторых случаях покушения на его территорию; эти обязательства, что хорошо известно правительству, могут заставить нас в известном случае встретить врага за нашей границею. Тогда нам придется воспользоваться подступами из Индии к Авганистану, в виду чего мы последовательно соорудили рельсовый путь через Боланский проход, укрепили Кветту как передовой пункт и значительна усовершенствовали сообщение через Зхобскую долину между Кветтою и устьем Гомульского прохода. Кроме того возникла в силу упомянутых обстоятельств мысль о так называемых «сферах влияния», то есть районах, которыми мы вовсе не [100] намерены управлять сами, но в которые не допустим никакого иноземного вторжения. Я полагаю, что индийское правительство может сказать по всей справедливости, что за последние два, три года достигнуты некоторые результаты в деле установления границ подобных сфер, но наибольший успех выпал на долю той части нашей границы, где мы входим в соприкосновение с владениями нашего союзника, авганского эмира; я хочу сказать о соглашении, достигнутом сэром Дюрандом. Затруднения, преодоленные этим соглашением, не могут быть оценены теперь; степень их напряженности будет выяснена лишь со временем, когда настоящие события подвергнутся исторической критике, и мы обязаны этим успехом исключительно такту, терпению и искренности, проявленным сэром Дюрандом в столь щекотливом и трудном деле. Этим соглашением мы обеспечены от возможности недоразумений с Авганистаном или с пограничными племенами и от «маленьких гнусных войн» несравненно более, чем экспедициями против воинственных соседей, с которыми мы воевали часто, а достигали результатов весьма незначительных».

Беспорядки в Вазиристане и недавние события в Читрале, повлекшие за собою необычно грандиозную экспедицию, являются не очень приятными коментариями к речи лорда Ленсдоуна.

Но справедливость требует сказать, что без соглашения сэра Дюранда, эти обстоятельства представили бы задачу несравненно труднейшую для разрешения; так вазиристанцы, сомневавшиеся в праве Англии определить границу их владений, быстро успокоились не видя помощи из Кабула, а беспорядки в Читрале, благодаря включению его в сферу английского влияния, поступили без споров в ведение одной Англии.

Есть полное основание надеяться, что результатом читральских операций явится утверждение влияния Англии над территориею от Барогылского прохода до Пешавера и от Асмара до Кашмира.

При преемнике лорда Ленсдоуна, лорде Элджине, приступлено в проведению на местности англо-авганской границы по [101] соглашению между сэром Дюрандом и эмиром. Значительная часть работы от Сефид-Куха на севере до Чамана на юге, уже исполнена; но дальнейшая работа в мае 1895 г. приостановлена вследствие явившихся особых затруднений.

Абдуррахман, бывши в молодости прежде всего воином, с воцарением обратился в строгого бюрократа.

Усердно принявшись за дело реорганизации управления страною, он сосредоточил все его органы в одном здании и принял на себя непосредственное руководство над делами; до его воцарения все многочисленные чиновники работали у себя на дому и дела затягивались на неопределенное время по их желанию.

Новым эмиром заведен строгий порядок в распределении занятий по дням недели. Понедельник посвящен делам Герата, Кандагара и отдаленных провинций, вторник — военным смотрам, среда и суббота — верховному суду, к которому могут прибегать все подданные; четверг — корреспонденции с Индиею, воскресенье — частным делам эмира, а пятница — день отдыха.

Нарушение законов и порядка преследуется с суровой строгостью. Во главе столицы поставлен Наиб-Котуаль, вселяющий в жителей благодетельный страх, но и пользующийся их ненавистью.

Бранные слова на улицах воспрещены; порицание лиц из высшего сословия влечет за собою наказание виновного двадцатью ударами кнута и штрафом в пятьдесят рупий; за брань, направленную против простого смертного, наказание ограничивается десятью ударами и десятью рупиями.

Торговля посредством неверных весов, подделка продуктов, азартная игра, продажа талисманов, прелюбодеяние влекут за собою также весьма строгие наказания. [102]

Интересны меры, принимаемые против виновных в нарушении религиозных обрядов.

Свободомыслящий авганец, не преклонивший головы в часы молитвы, на первый раз вежливо увещевается полицейским чиновником, во второй раз его называют «глупцом»; затем применяется палка, а при дальнейшем упорстве докладывается о виновном эмиру, который «доканчивает дело».

Верховный суд творится эмиром публично; его решения суровые, но справедливые по мнению подданных, не лишены иногда остроумия. Однажды явился к нему авганец, с известием, что русские вторглись в Авганистан; эмир спокойно объявил ему, что верит этому, но посадит его в тюрьму с лишением пищи до тех пор, пока сам не увидит русских.

В первые же дни своего царствования Абдуррахман обратил особенное внимание на военные реформы.

В прежние времена авганцы были вооруженным народом; каждый способный держать в руках оружие был воином; в случаях войны, они собирались под начальством своих племенных вождей; жалования не получали и жили грабежом.

Решение иметь регулярную армию было принято еще эмиром Шир-Али, после его свидания с лордом Мейо.

Были сформированы полевые и горные батареи и пехотные и конные полки; английские уставы для трех родов оружия были переведены на персидский и пуштинский наречия. Но реформы Шир-Али были остановлены в самом начале поражениями его войск у Пейвера Ботала и Али-Мусжида.

Абдуррахман в деле организации армии продолжал систему, принятую его дядею эмиром Шир-Али. Им введены подразделения войск на дивизии, бригады, полки и роты и назначено содержание всем чинам от генерала до рядового.

В состав каждого полка включены мулла, врач и ветеринар.

Офицерское звание жалуется по правам рождения, производство же нижних чинов в офицеры не практикуется.

По сведениям 1882 г. регулярная армия эмира состояла из 30.890 пехотинцев, 9750 всадников и 1600 артиллеристов [103] при 182 орудиях; кроме того, насчитывалось 7500 чел. иррегулярной конницы и 9000 чел. такой же пехоты.

Орудия частью английского, частью местного изделия; нарезные ружья различных систем и заводов от Брунсвиков до Генри-Мартини.

В 1886 г. английские офицеры разграничительной коммисии присутствовали в Кабуле на смотру войск, в составе 2000 пехоты, 800 всадников и 32 орудий. По отзыву майора Иета нижние чины имеют вид вполне пригодный для войны при условии хороших начальников, но ротные командиры далеко не соответствуют своему назначению и в общем отсутствие хороших офицеров составляет весьма слабое место авганской армии. Это мнение военного человека заслуживает, конечно, более доверия, чем обычные похвалы, расточаемые не военными писателями авганской армии новой организации.

Абдуррахман, не выказывая ни малейшего желания видеть в Кабуле английского резидента, всегда охотно принимал услуги европейцев, соглашавшихся признавать его своим повелителем.

В 1887 г. прибыл в Кабул Г. О’Мира, по профессии зубной врач, и был принят эмиром весьма радушно.

Все зубные операции производились по желанию эмира на дурбарах для вразумления подданных.

По словам Г. О’Мира Абдуррахман с утра до вечера занимался делами и в высшей степени доступен всем и каждому.

Вопреки предсказаниям о риске посещения Кабула О’Мира вернулся благополучно, и вполне довольный своим путешествием.

Но особенное доверие и симпатию эмира заслужил сэр Пайн. Намереваясь позаимствовать кое-что от западной цивилизации, Абдуррахман нашел в Пайне вполне подходящего сотрудника.

В скором времени заработали мастерские, лесопильные заводы, паровые молоты, товарные станки и машины для изготовления всевозможных предметов от заряжающихся с казны орудий до мыла и свечей. [104]

Особенное внимание было обращено на оружейные и патронные мастерские, но по некоторым сведениям приготовление оружия еще далеко от совершенства.

Абдуррахман непрестанно следит за религиозными чувствами своих подданных и время от времени предостерегает их от уклонения от Корана. «Если человек», проповедует эмир, не следует безусловно учению Корана, то Бог его оставляет и он заслуживает пламя ада, от которого да сохранит нас Бог».

Из наиболее интересных документов теологического характера, составленных Абдуррахманом, можно назвать брошюру, напечатанную в 1887 г., в которой проповедуется необходимость постоянной готовности всех правоверных в священной войне под страхом ужасных мучений в будущей жизни.

В некоторых местах между неверными упоминается Россия и, если не называется прямо, то без сомнения подразумевается и Англия.

Допуская разногласие в общественном мнении о личности и характере Абдуррахмана, нельзя сомневаться в том, что он признан всеми необычайно искусным правителем.

Сэр Риджуей, имеющий много данных для верной оценки его деятельности, поставил его в ряды немногих великих людей нашего времени.

Ему сопутствует успех; правда, во внутренних делах он достиг его политикой с первых же дней царствования суровой, жестовой и хищнической, но и подданные его обладают подобными же свойствами.

Он правит, по выражению Риджуейя, железным скипетром.

Во внешних делах он тоже достиг серьезных результатов, приобрев доверие друзей и уничтожив врагов.

Абдуррахман царствует пятнадцать лет и продление его царствования желательно для блага его подданных.

Текст воспроизведен по изданию: Эмир Абдуррахман // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Выпуск LXIV. СПб. 1896