ОЧЕРК ЭКСПЕДИЦИИ

г.-ш. капитана Путята в Памир, Сарыкол, Вахан и Шугнан 1883 г.

Окончательные сборы в путешествие были выполнены в исходном пункте экспедиции, г. Оше. Экспедиция предполагалась продолжительною, в стране, где на больших расстояниях не встречается вовсе человеческого жилья. Применяясь к местным условиям, должно было везти с собой палатки, кошмы, теплую одежду, аптеку, кухонные принадлежности, вещи для подарков, запасы провизии, фуража, подков и т. под. Снаряжение в путь, наем переводчиков, проводников, туземной прислуги, наем и докупка вьючных лошадей было выполнено удовлетворительно, благодаря любезному содействию администрации Ферганской области. Генерал Абрамов выдал нам открытое предписание на русском и персидском языках и письма к правителям Шугнана, Чатрара (Для Читраля сохранено принятое автором название «Чатрар».) и беку Дарвазскому. «Цель поездки этих людей, было сказано в открытом предписании, самая мирная. Они будут собирать камни, растения, насекомых, рисовать, писать, разглядывать в трубки небесные светила и измерять высоту гор».

8 июня экспедиция выступила из Оша. Состав ее в день выступления был следующий: Членов экспедиции — 3, казаков 3-го полка Оренб. в. — 12, туземной прислуги: (переводчики, проводники, джигиты) — 8, лошадей верховых — 26, вьючных собственных — 13, наемных — 25. Всего людей — 22 и лошадей — 64.

Раннее время года заставило нас отказаться от принятого в начале намерения идти на Кудару и Мургаб. Вследствие большой прибыли воды в речках, протекающих в узких теснинах, это направление представило бы большие трудности [2] для движения с вьючным обозом. Оставляя исследования в северной окраине Памиров до более позднего времени, мы избрали для начала работ Китайский Сарыкол, — полосу на юго-восток от озера Большой Каракуль. Выбором этого района, кроме удобства движения, достигалась и другая выгода. Имея в виду подозрительность китайцев и натянутые отношения к ним, вследствие недоразумений по проведению границы следовало, предупредив распространение преувеличенных слухов о нашем движении, быстро объехать участок китайской территории, пока Кашгарские власти не успеют принять мер препятствовать нашим работам. Хотя еще за два месяца до выступления экспедиции русскому генеральному консулу в Кашгаре было поручено уведомить местную администрацию о намерениях русских посетить Сарыкол, но как оказалось впоследствии, в Кашгаре ничего о нас не знали.

10 июня мы были в Гульче и после двухдневной остановки продолжали путь хорошей дорогой через Талдыкский перевал на Алай. Дорога эта служила коммуникационным путем русского отряда под начальством генерала Абрамова в 1876 г. и была тогда разработана для колесного движения. Теперь колесное сообщение поддерживается между Гульчею и Ошем, но на остальной части путь, вследствие случившихся в некоторых местах обвалов, не может служить для той же цели. Наше путешествие совпало со временем перекочевок кара-киргизов на летовки в Алайскую долину. Вереницы разукрашенных верблюдов и лошадей с их владельцами придавали красивой горной местности оживленный вид. Катта-Алай — широкая зеленеющая равнина реки Казил-су, покрывается в июне месяце массою юрт кочевников, которые остаются здесь до половины августа. В прежние годы, возвращаясь на зимовки, они оставляли скот на более продолжительное время, без всякого призора, но теперь это представляется риском. Памирский вор, Саиб Назар и его сыновья, пользуются такою оплошностью и угоняют скот целыми стадами.

Дорога, по которой мы следовали, ведет поперег Алайской долины на Кизыл-артский перевал в Заалайском кряже. На [3] Кизыл-арте имеется пикет из 4 киргизов, выставленный в предупреждение внезапных появлений Саиб Назара. Далее наших кочевий уже не встречается. С оз. Большой Каракуль мы свернули на восток в ущелье Кара-арт. Перевалив через перевал того же имени, самый высокий из всех встреченных нами на пути, мы следовали по верхнему течению ручья Кара-арт, впадающего севернее в р. Маркан-су и, перевалив 22 еще два одноименных перевала Кош-бель, вступили в долину Кияк-баши. Здесь начинается китайский Сарыкол. Первые кочевья киргизов — китайских подданных встречаются на 23 в., считая от верховьев вниз по течению Кияк-баши. Место жительства ближайшего киргизского бека есть урочище Мужи, куда мы прибыли на следующий день.

Здесь представилось серьезное затруднение. От установления отношений при первой встрече с туземными жителями, зависел, можно было думать, успех дальнейшего путешествия; и было весьма желательно не начинать его недоразумениями. Между тем приезд наш в урочище Мужи видимо не был приятен для бека. Вопреки принятым на востоке обычаям гостеприимства, бек не выехал к нам встречу, не показался, когда мы расположились на биваке по соседству с его аулами и даже не прислал осведомиться о здоровье. Часа через два после прибытия в уроч. Мужи, я послал переводчика Миразиса к беку передать наш поклон, прочесть открытое предписание и просить проводников (Бывшие при нас проводники из аланских кочевников, не верно указавшие дороги и ранее, здесь окончательно сознались, что они с местностью по Сарыколу незнакомы вовсе.) до оз. М. Кара-куль.

Переводчик вскоре возвратился вместе с Кассым-беком и в сопровождении большой толпы конных киргизов.

Кассым-бек, больной старик с опухшими глазами, оказался весьма разговорчивым собеседником.

С первых же слов он объявил, что наш приезд ставит его в очень затруднительное положение. Уважая русских и желая оказать нам содействие, он опасается навлечь на себя [4] преследование кашгарских властей, которые не замедлят учинить с ним жестокую расправу за самовольный пропуск.

Поэтому он предложил нам остаться в уроч. Мужи до тех пор, пока не будет получено указаний из Кашгара.

Мы поспешили уверить его, что Кашгарским властям уже известно о миролюбивых целях нашего путешествия. Уведомление было послано из Ташкента два месяца тому назад; и, судя по тому, что ему, беку, не дано приказания загородить нам дорогу, должно думать, что китайцы не будут недовольны нашим приездом в их владения. Да иначе и быть не может, так как между русским и китайским правительствами существует дружба. Во всяком случае, предложение о продолжительной остановке противоречит нашим намерениям и мы завтра же выступим далее. Но дабы избавить его от ожидаемой ответственности, мы дадим письмо для передачи русскому консулу в Кашгаре, который сумеет оправдать его действия в глазах Кашгарской администрации.

Слова эти, беку очень понравились. Известно какую цену имеет всякий «хат» (письмо) за печатью в глазах безграмотных кочевников. Не имея средств задержать нас силою, бек получил письменный документ, который по его понятиям должен гарантировать от всякой ответственности.

Отношения к туземцам в уроч. Мужи были улажены и мы могли быть уверены, что далее не встретим никаких задержек. Китайских пикетов нигде нет в Сегрыколе, и вследствие трудности дорог в раннее время года извещение в Кашгар придет нескоро, так как джигиты проходят расстояния от разных мест Сарыкола до Кашгара весьма медленно.

В уроч. Мужи мы разделились на две партии. Горный Инженер Иванов, выполняя свои геологические задачи, выбрал направление на озеро Ранг-куль, намереваясь оттуда пройти прямой дорогой к озеру Мал. Кара-куль, обратно через перевал Тузакчи в верховьях Карасу выйти по р. Кош-агылу к Мургабу и, следуя его течением, выйти к Маз. Шазян, где ожидать соединения с нами. С ним были отправлены большая [5] часть наших тяжестей и вьючных лошадей, которых он должен был оставить вблизи предположенного места соединения и таким образом мы имели возможность путешествовать на легке без лишних грузов, крайне замедляющих движение.

Классный топограф Бендерский и я продолжали путь по Кияк-баши на озеро Мал. Кара-куль и в Таш-курган. Объяснение с Кассым-беком открыло нам беспрепятственный доступ в Китайские владения. Убежденные его примером, беки других урочищ уже не задерживали нас и, хотя всякий считал своим неизменным долгом послать донесение в Кашгар, но наши походные требования выполнялись ими предупредительно. Молва о прибытии русских быстро облетела весь Сарыкол и предположения киргизов на наш счет были двоякого рода. Одни думали, что мы составляем отдел коммисии по разграничению с Китаем и что наш приезд повлечет за собой присоединение Сарыкола к Туркестану. Другие были уверены, что наш отряд послан для поимки разбойника Саиба Назара. И то и другое было для киргизов весьма желательно, чем и обусловливалось их дружеское расположение.

Быстро пройдя расстояние от уроч. Мужи мимо уроч. Контюмас, Бумон-куль, оз. Малый Кара-куль, через Улуграватский перевал до Тагармской равнины, мы 29 числа должны были вступить в Таш-курган. Крепость Таш-курган можно считать за пункт, географическое положение которого определено англичанами точнее других и следовательно здесь можно примкнуть к английским астрономическим работам. Я считал также необходимым для выяснения тождественности Ак-су и Мургаба пройти вдоль течения этой реки вниз от того места, где она была оставлена англичанами. Для этого надлежало выйти в Ак-таш через Ташкурганскую равнину, ущелье Шинданского ручья и перевал Неза-таш. Вместе с тем, преувеличенные рассказы киргизов о плодородии Ташкурганской равнины подали надежду пополнить наши продовольственные запасы, истощившиеся в значительной мере. Из Тагармы в Ташкурган ведут две дороги, прямая по ущелью Тарнынг-аузы и несколько кружная через перевал Чушман. [6] Проводники рекомендовали идти последнею, так как ущелье Тарнынг-аузы переполнилось водою в предшествующую дождливую ночь и стало недоступно для вьючных лошадей. Мы так и сделали, благодаря чему избежали, как стало известным впоследствии, неудобного объяснения с местными жителями, которые собрались по ту сторону ущелья и намеревались, загородив путь, обратиться с просьбою не вступать в Таш-курган пока небудет получено разрешения от их бека Абласана, живущего в 3-х днях пути отсюда. Спустившись с Чушменского перевала, мы шли в направлении к кишлаку Тизнафу. На западной его стороне можно было заметить большую толпу людей преимущественно пеших (Прождав нас несколько времени у выхода из ущелья, они перешли сюда.). Вскоре от них отделилось несколько конных, направившихся к нам на встречу. То был аксакал Тизнафа со своими помощниками и джигитами. Приблизят на расстояние 10-ти шагов, они почтительно слезли с коней и начался обмен приветствий: «Здоровы ли приехали? Все ли у Вас благополучно? Не попортились ли Ваши вьюки? Такая трудная дорога?...» Затем перешли к главной теме. «А мы рассчитывали Вас просить подождать в Тагарме несколько времени, не знаем какой ответ на счет Вас придет от Абласан бека, да Вы другой дорогой пришли». — «С Вашим Абласан-беком мы дела никакого неимеем, было им ответом, так как путешествуем с разрешения Китайского правительства. К вам заехали потому, что наш путь лежит через Таш-курган и чтобы закупить муки и ячменя для дальнейшего путешествия. Проводите нас к крепости, и объявите жителям, чтобы сносили запасы какие имеют, за все будут заплачены хорошие деньги». Поломавшись несколько, времени, аксакал не мог подыскать веских возражений, тем более, что дело было уже сделано и мы находились в середине Таш-курганской равнины, и повел нас к крепости, лежащей от Тизиафа в расстоянии 8 в.

Когда мы расположились на биваке в виду Таш-кургана к нам приехал аксакал этой крепости Мираба, которому [7] мы предъявили наши требования о муке, ячмене и проводниках на Ак-таш. Относительно первого он ответил, что новых сборов еще нет, а от зимних запасов ничего не осталось. Что же касается нашего намерения идти в Ак-таш, он уверял, что ущелье Шинданского ручья непроходимо, и нам лучше идти назад в Тагармскую равнину, а оттуда можно выйти к Ак-су и на Ак-таш. Впрочем, недав положительного ответа, он отправился посоветываться с Тизнафским аксакалом.

Все указывало, что наш приезд не мало смутил жителей Таш-курганской равнины, а власти вместо того, чтобы успокоить их, находились сами в нерешительности.

Видя, что Мираба долго не возвращается, я стал громко выражать неудовольствие собравшимся около нашего лагеря нескольким таджикам, указывал, что прием вовсе не соответствует дружественным отношениям между русским и китайским правительствами и пригрозил, что я сегодня же пошлю своего джигита с жалобой в Кашгар, а вернувшись в Россию отправлю подобную же жалобу в Пекин.

Слова мои были доведены до сведения Мирабы. Он вскоре приехал с извинениями, привез в подарок барана и просил быть к ним снисходительными, так как они люди глупые. Раздраженным тоном я объявил, что помирюсь с ним на одном условии. Пусть завтра утром он сопровождает меня в крепость, я хочу видеть его жителей и рассеять их подозрения на наш счет. Мираба согласился. На другое утро в сопровождении туземной свиты я был введен во внутренность кургана и объехал кругом него, что дало возможность ближе ознакомиться с его устройством и отвлечь внимание жителей на то время, пока классный топограф Бендерский определил его положение инструментально. К вечеру того же дня астрономические наблюдения были окончены и мы, розыскав наконец опытных проводников, выступили в дальнейший путь.

Дорога к Ак-ташу ведет по ущелью Шинданского ручья, текущего с неимоверной быстротой в ложе, стесненном отвесными скалами. По берегам его в начале ущелья пролегает [8] узкая тропа, выступающая из под воды лишь позднею осенью. Сообщение этим путем производится только зимою и тогда проходит большая часть караванов из Авганистана в Кашгар и обратно. Нам пришлось выбрать дорогу в обход устья ручья через Стунский перевал, известный немногим охотникам. С большим трудом перевалила мы через него и 2 июля прибыли в Ак-ташскую долину. Затем мы прошли в двух направлениях к уроч. Балгын, 4 июля, следуя течением Ак-су, напали на след горного инженера Иванова и соединились с ним на Ак-байтале, у Гугурт-сая, где он расположился в ожидании нас.

В этот день судьба приготовила нам сюрприз. Горный инженер Иванов в свой передний путь из уроч. Мужи на Ранг-Куль выбрал на восточной оконечности озера место для наших вьюков. Теперь остановившись в 28 в. западнее на Ак-байтале, он тотчас же командировал джигита за ними. При вьюках находились урядник Котельников, казаки Шершов и Лопатин, переводчик Шарип Мараджанов и 4 туземца с наемными лошадьми. Получив приказание передвинуться на Ак-байтал, люди эти быстро завьючили лошадей и были готовы тронуться, когда на горизонте показался большой столб пыли. Находившиеся вблизи киргизы бросились бежать в разные стороны с криком: «китай, китай». Действительно через минуту прискакал китайский отряд, а посланный Ивановым джигит вскачь возвратился в наш лагерь на Ак-байтале и принес известие о задержании вьюков китайцами.

Предполагая, что вскоре вся эта история разъяснится просто, я медлил принять какое нибудь решение. Часа через два в наш лагерь приехал казак Лопатин; его послал китайский амбань передать нам следующее: старший Кашгарский генерал, узнав от посланного из уроч. Мужи киргиза, о прибытии в Китайский Сарыкол русского отряда, командировал двух амбаней разузнать причину приезда. Задерживать вьюки они не станут, но желали бы лично переговорить о том с начальником русской экспедиции. [9]

Лопатин рассказал, что китайцы с ними очень вежливы. Числительность всех прибывших около 50 человек. Сзади следует еще такое же число. Все конные, часть их вооружена магазинными ружьями. Казаки угостили амбаней чаем. Последние опросили фамилии членов экспедиции, спросили о величине нашего отряда. Допытывали, неизвестно ли им о месте пребывания русско-китайской коммисии по разграничению и старались выведать, кто из беков и местных жителей Сарыкола оказывал нам содействие или принимал от нас подарки. Выразили удивление тому, что начальник русской экспедиции не уведомил письмом их старшего Кашгарского генерала и сожалели, что не могли нам быть полезными во время нашего путешествия по Сарыколу.

Несколько времени спустя, прибыл новый посланный киргиз, с подобным же поручением от амбаней. Этот прибавил, между прочим, что китайский отряд усилился до 100 человек и сзади следует подкрепление той же численности.

Будучи уверен, что личное свидание ускорит развязку неприятного для нас положения дел, я немедленно отправился, взяв с собой переводчика киргизского языка и одного из казаков, и прибыл в китайский лагерь вечером.

Наши казаки и вьючные лошади помещались отдельно неподалеку от китайских юрт. Никакого караула к ним приставлено не было и вообще они пользовались полной свободой. Я приказал доложить о своем приезде китайским амбаням и тотчас же последовало приглашение войти. В лагере заметно было некоторое движение. Из соседних юрт вышли 12 человек дунган вооруженных магазинными ружьями, и стали по сторонам от входа в юрту амбаней, которые сидели внутри на ковре, поджав под себя ноги и усиленно затягивались из трубок опиумом. Старший из амбаней поднялся с своего места, его добродушное лицо выразило довольно приветливую улыбку и он пригласил меня сесть. Я обратился с просьбой выяснить мне причину задержки наших вьюков и, назвав себя, передал ему для прочтения открытое предписание, на персидском языке, за подписью и печатью генерала Абрамова. [10]

Последовавший затем разговор велся через двух переводчиков киргизского языка. Постараюсь передать его по возможности подлинными словами.

«Я верю, сказал амбань, выслушав перевод предписания на китайский язык, что русский начальник и его помощники занимаются сбором трав и камней, но почему, когда они пришли в нашу землю, не дали знать в Кашгар. Киргизы могли причинить русским обиды, не давать проводников, не доставлять топлива, ведь они народ глупый, а если бы служилось с русскими какое нибудь несчастие наш старший Кашгарский генерал был бы в ответе перед своим правительством?»

— Я был уверен, ответил я, что в Кашгаре давно знают о намерении трех русских посетить Сарыкол и меня очень удивляло, что нигде на пути нашем не было сделано на этот счет никаких распоряжений. Переписываться с Вашим генералом мы не считаем себя в праве, так как можем с ним сноситься только через посредство русского консула. Я, впрочем, сделал все, что мог и с своей стороны послал из уроч. Мужи письмо, но вероятно русского консула не было в это время в городе.

Амбань обратился с вопросом:

«Какой чин у начальника Путята?»

Я повторил ему и прибавил, что вероятно чины у нас с амбанем равные.

Ответ, переданный через двух переводчиков, не был по-видимому понят Джандарином и при дальнейшем разговоре он величал меня: генерал-капитан или полковник.

— Не знает ли генерал-капитан, почему русский консул не сказал нашему старшему генералу, что Вы приедете в Сарыкол?

«Вероятно это и было сделано, а впрочем незнаю».

Амбань гнул свое:

— Все таки русский начальник виноват, он ездил по нашей земле без разрешения. Чтобы сказали русские, если бы наши войска пришли неожиданно в Фергану? У нас теперь [11] проводится граница с Вами... Нехорошо случилось, что Вы приехали... Ведь Сарыкол наш!...

«С нами войск нет. Всего при экспедиции имеется 12 казаков, как сказано в открытом предписании. Ваши подданные неоднократно приезжают в Туркестан и теперь в Маргелане вероятно живут несколько китайских купцов. У нас запрета нет ни для кого. Я действительно ездил по Вашей земле, но где она кончается в точности не знаю. Границу проводят коммисары и это меня вовсе не касается... Мы ездим с иными целями».

— Генерал-капитан должен был в уроч. Мужи ждать ответа на свое письмо к консулу.

«Я уже объяснил Вам почему поступил иначе. К тому же у меня много дела и я не имею времени подолгу сидеть на одном месте».

Амбань помолчал несколько минут.

— Вот что... Нас послал генерал узнать намерения русского отряда, приехавшего в Сарыкол. Мы верим всему, что нам сказал русский начальник. Но старший генерал может не поверить нам... Не желает ли Путята проехать вместе с нами в Кашгар, где расскажет нашему генералу тоже, что сказал нам. Кстати, он увидит там своего консула и спросит зачем тот скрыл письмо от старшего Кашгарского генерала.

«Я бы был очень рад если бы мог принять Ваше приглашение, так как устал ездить по горам и с удовольствием готов отдохнуть несколько дней в Кашгаре. Но подобно тому, как Вы желаете возможно лучше исполнить поручение Вашего генерала, я должен исполнить приказания своего начальства и ехать туда, куда командирован, т. е. на Памиры, а не в Кашгар».

Юрта постепенно наполнялась вооруженными китайцами. Я мог предположить, что разговор примет неблагоприятный оборот и желал поскорее привести его к концу.

— Так, сказал амбань, у начальника русского отряда много дела, но не пошлет ли он вместо себя кого либо из помощников? [12]

«Мне помощники самому очень нужны, я подумаю, что можно будет сделать. Но так как сегодня я очень устал, то окончательный ответ оставляю до завтра».

Я встал, меня не удерживали; лицо амбаня снова выразило очень вежливую улыбку и он протянул мне руку, но я сделал вид, что не заметил этого жеста.

У выхода другой амбань — Виванде сказал: «мы могли бы задержать у себя русского начальника и отвезти его в Кашгар силою, но этого не сделаем потому, что он генерал-капитан».

«Я верю в дружеские чувства амбаней и постараюсь в свою очередь быть им полезным, но прошу не ставить мне таких требований, какие я не в состоянии выполнить самостоятельно, не испросив разрешения пославшего меня начальника.

— Так Вы подумайте об нас — крикнул еще раз в след амбань.

Нельзя было не заметить, что многое в приеме китайцев было рассчитано на эфект застращивания. Но ни внешний вид амбаней, ни вооруженный караул у дверей юрты, напоминающий скорее кордебалет, не имели ничего внушительного.

Пробыв несколько времени в палатке Котельникова, я отдал ему приказание отнюдь не трогаться с места, если бы китайцы вздумали отвести вьюки куда нибудь в сторону; и затем поехал обратно в наш лагерь на Ак-байтал.

Окончательно стемнело; стал накрапывать дождь, который вскоре перешел в снег. Густой туман спустился на землю и скрыл от глаз окрестные предметы.

Верстах в двух от китайского лагеря мы наткнулись на пикет из двух сонных киргизов. Проснувшись, они спросили, был ли русский тюря у китайцев и зачем последние сюда приехали? Я удовлетворил их любопытству.

После двух часов езды я заметил, что мы взяли совсем в другую сторону. Повернув назад, мы не могли напасть на первоначальный след и в поисках дороги продолжали плутать до утра, когда наконец на встречу попался случайно киргиз. Он знал место, где бивакировал русский отряд, и вывел нас. [13]

В этот день было написано и отправлено китайцам письмо::

«Почтенному амбаню, командированному на Ранг-куль старшим Кашгарским генералом.

Я много думал о Вас, почтенный Амбань. Вчера, несмотря на усталость, я поехал в свой лагерь, чтобы посоветоваться с своими товарищами и принять окончательное решение по поводу разговоров с Вами, к общему нашему удовольствию и спокойствию. Вы просили вчера послать с Вами кого либо из моих помощников в Кашгар для объяснения с Вашим начальством. Должен ответить Вам, что нас так немного и каждый из помощников моих так необходим, что послать кого нибудь из них в Кашгар я положительно не могу. Это прямо нарушило бы приказания начальства пославшего меня на Памиры. Кроме того, Вы хорошо сами знаете, что я еду в такие страны, где нас могут встретить враждебно злые люди, занимающиеся грабежом путешественников. Пожатому мне необходимо иметь при себе всех своих товарищей. Их хотя немного, но каждый так отлично стреляет и так храбр, что один стоит десятерых. Наконец я не вижу никакой особенной выгоды для Вас, если кто нибудь из моих товарищей отправится с Вами в Кашгар. Сношения о нашей командировке на Памиры с соседними государствами могут вестись только нашими главными начальниками между собою. А наши отношения с Вами, почтенный Амбань, могут касаться только мелочных подробностей путешествия. Так например, если бы мы сделали кому нибудь какие либо обиды и притеснения и на нас были бы принесены Вам какие нибудь жалобы, то разобрать эти жалобы и уничтожить на месте всякие недоразумения — это мое дело вместе с Вами, почтенный Амбань. Думая, что есть какие нибудь подобные недоразумения, я и поехал вчера по Вашему приглашению к месту расположения наших вьюков на Ранг-куле. Но к моему удовольствию я не слышал ни одной жалобы. Чтобы Вы знали, кто мы такие, куда посланы и зачем, я предъявил Вам данное мне моим начальством открытое предписание и Вы могли удостовериться в наших самых мирных ученых занятиях, [14] не касающихся вовсе населения тех мало известных стран, где мы путешествуем. Если Вы покажете это письмо Вашему старшему Кашгарскому генералу и передадите ему наш вчерашний разговор, то для него будет ясно, что Вы исполнили честно его приказания. Вместе с тем я сегодня уже послал уведомление к Ферганскому губернатору, генералу Абрамову, о Вашем приезде и моем с Вами свидании. И уверяю Вас, что ранее, чем Вы приедете в Кашгар, Вашему старшему генералу будет послано извещение, зачем и куда мы командированы. Если же для Вас необходимо представить в Кашгар кого нибудь из путешественников, то чтобы сделать для Вас удовольствие, я могу послать с Вами моего переводчика Шарипа Мараджанова, но с тем условием, чтобы и Вы к нам прислали кого нибудь из Ваших помощников, которого мы пошлем в Ташкент, и тогда ни Вы, ни я не будем в ответе перед своими начальниками.

Я исполнил Вашу просьбу был вчера у Вас. Прошу Вас, почтенный Амбань, исполнить и мою. Приехавши в Мужи в кочевья Кассым-бека (До нас дошел слух, что Кассым-бек со всей семьей был схвачен. и отвезен в Кашгар.), я тот час же послал письмо к русскому консулу в Кашгар, Г-ну Петровскому, в котором подробно писал, где мы будем путешествовать и просил уведомить об этом старшего Кашгарского генерала. В том же письме я писал о Кассым-беке, который принял нас весьма дружественно, но опасался ответственности перед Китайским начальством. Я успокоил его тем, что во 1-х, мы дружественны с китайцами, во 2-х об нашем путешествии известно в Кашгаре и в 3-х, что я уверен в справедливом и милостивом управлении китайскими властями во вновь занятых ими провинциях. Теперь я подтверждаю эти мои слова и прошу Вас, почтенный Амбань, выразить от себя Ваше справедливое заступничество перед старшим Кашгарским генералом за Кассым-бека, который исполнил только долг священного гостеприимства относительно путешественников [15] дружественной соседней державы и даже решительно отказался принять от меня какой нибудь подарок на память.

Я уверен, познакомившись с Вами и с Вашими справедливыми взглядами, что Вы думаете также, как и я, и согласны со всем тем, что я пишу Вам.

Если будете иметь время, приезжайте к нам в гости, будем рады принять Вас у себя. Генерального Штаба Капитан Путята.

Р. S. Я отдал приказание юз-баши Котельникову передвинуться к нам со всеми нашими вьючными лошадьми и запасами. Не нуждаетесь ли Вы, почтенный Амбань, в чем нибудь необходимом среди здешней пустыни! Скажите Котельникову он с удовольствием уделит Вам часть наших дорожных запасов.

Вместе с этим посылаю к Вам полученное мною вчера из России письмо на имя помощника Генерального Коммисара по разграничению с Китаем, Г-ну Вилькинсу, и прошу отправить его по возвращении Вашем в Кашгар, к генералу Мединскому, по его место нахождению».

Не будучи уверен, что этим достигнется желаемый результат, я думал перейти затем к мерам более решительным. Китайцы обладают способностью затягивать время в дипломатических переговорах. Каковы их истинные намерения нам не известно. Вьюки для нас крайне необходимы, запасы, взятые каждым из нас на короткое время, были израсходованы. Должно их освободить, как можно скорее, каким бы то ни было способом, и отнюдь не втягиваться в продолжительную дипломатию, которая может завести очень далеко и усложнить дело до степени политического факта.

Отправив письмо, мы поднялись всем лагерем, чтобы передвинуться ближе к Китайцам и ожидать ответа. Пройдя около 15-ти верст, мы расположились на привал. По расчету времени ответ от китайцев должен был прийти к 11 ч. ночи. Мы прождали до начала первого часа, но бесполезно. Котельников, посланный с письмом, не возвращался. Тогда оставив горного инженера Иванова и классного топографа Бендерского с [16] туземною прислугою на месте бивака, я с 9 чел. казаков поехал для новых переговоров с амбинем, с тем чтобы привести их к желаемому исходу.

Близь самого лагеря мы наткнулись на движущихся в нашу сторону вьючных лошадей. Это и были давно ожидаемые нами вьюки, Котельников не замедлил разъяснить причину промедления. Письмо долго читалось амбанями; некоторые места нуждались в пояснении. Прочитав фразу: «один стоит десятерых», амбань с удивлением спросил: Ваш начальник сказал, что при нем только 12 чел., а здесь написано, что при каждом из русских имеется по 10-ти. Сколько же Вас на самом деле? Котельников разъяснил смысл этой фразы. Предложение обменяться заложниками принято не было; амбани сознали, что достаточным оправданием для них в выполнении долга будет письмо. Конец письма сконфузил Джандарина и он заметил, что угощение должно быть их делом, как хозяев, но они не предвидели этот случай и ничего при себе не имеют.

Мы находились в виду китайского лагеря, а потому я счел за лучшее продолжать путь для свидания с амбанями, чтобы впоследствии мои намерения не были истолкованы в дурную сторону.

С трудом добудились амбаня Джандарина, накурившегося по обыкновению перед сном опиума. Разговор наш имел вполне дружелюбный тон. Между прочим я упрекнул, что он не отдал мне визита. Амбань извинялся и обещал быть завтра же. На прощанье я протянул ему руку, которую амбань с чувством пожал обеими своими.

На другой день мы узнали, что китайские генералы удалились с конвоем по дороге в Кашгар, а на месте бывшей стоянки поставили пикет из четырех человек вооруженных киргизов.

Таким образом случайное столкновение окончилось вполне миролюбиво, но мы потеряли три дня без пользы для дела.

Развязавшись с китайцами, мы передвинулись 9-го июля в Мургабу ниже впадения Ак-байтала в 5-ти в. восточнее Маз. Шазянь. Наша новая стоянка находилась среди болотистой [17] местности на правом берегу реки. Мы простояли здесь два дня, занимаясь приведением в порядок работ, чтобы отправив их в Туркестан, уберечь хоть часть имевшихся результатов. В особом письме к генералу Абрамову я подробно изложил эпизод столкновения с китайцами.

Проходившие из Шугнана и Вахана саудагары доставили нам первые сведения о Шугнанских беспорядках. Юсуф-Али хан был вызван в Фейзабад для объяснений с Бадакшанским эмиром. В Бар-Пяндже был назначен временным правителем Шугнанец Саиб-Бурукша-ишан и для поддержания его власти поставлен незначительный гарнизон из афганских войск.

Семья Юсуфа-Али скрылась в одном из Рушанских кишлаков на Мургабе, намереваясь пробраться в Россию. Правитель Вахана Али-Мурдан был также привлечен в Фейзабад. Общая молва туземцев приписывала причину совершающихся событий пребыванию, прошедшей зимой, в Шугнане доктора Регеля.

Положение дел на западной окраине Памиров не обещало успеха нашим дальнейшим намерениям. Теперь мало надежды встретить дружественный прием в подвластных Бадакшану странах. Наше появление легко может поселить в умах Шугнанцев несбыточные ожидания о заступничестве России, и заставить афганцев принять крутые меры в отношении их новых подданых. Наше путешествие будет неправильно истолковано с политической стороны и конечно мы встретим многие задержки, которые повлекут потерю времени, столь ценного в местах, где пребывание легко переносимо только до октября месяца, т. е. до наступления суровых зимних холодов. Доктор Регель, проведший несколько месяцев в Шугнане, вероятно, собрал полные сведения об этой стране, а потому нет особенной надобности идти туда. Будет выгоднее пройти в других направлениях и не открывать до времени своего присутствия на Памирах. Но прежде всего должно проверить переданные туземцами слухи.

Мы условились снова разделиться на две партии: горный инженер Иванов и классный топограф Бендерский с 5 [18] казаками, перейдя Мургаб, пройдут по Карасу вверх, затем свернут на юг к верховьям Истыка, проследуют этим ручьем до его впадения в Ак-су, затем посетят Большой и Малый Памиры и выйдут на Аличур к концу июля на соединение со мной.

Я с 4 казаками пройду течением Мургаба, если возможно до Сареза, оттуда по Мордзяной к Яшиль-кулю. Если же показания туземцев о невозможности следовать летом по Мургабу окажутся справедливыми, то я выйду к оз. Яшиль-куль через перевал Буз-тере и Аличур. Далее я имел намерение пройти по течению Гунта и через туземную прислугу собрать предварительные сведения о положении дел в Шугнане.

Остальные 3 казаки вместе с лишними вьючными лошадьми пройдут прямым путем на Яшиль-куль, где будут стоят все время, пока мы не соединимся. 15 наемных лошадей, по израсходовании ячменя и сухарей, были отправлены обратно в Ош.

Я прошел вниз по течению Мургаба 40 в. Далее не возможно следовать не только конному, но и пешему. Воротясь назад, мы перевалили с большими затруднениями перевал Буз-тере и 17 прибыли на Яшиль-куль.

По свидетельству проводников, вода в реке Гунте, протекающей в узком скалистом ложе, в это время года столь высока, что движение по ней представит неимоверные трудности, поэтому, ограничившись поездкой на западный конец Яшиль-куля, я счел более удобным пройти к Сардыму (крайний восточный Шугнанский кишлак) через перевал Кой-тезяк.

Не доходя до Сардыма 8 в., я послал в этот кишлак своего переводчика Миразиса, под видом купца, с небольшим количеством халатов, ситцу, ножей, платков и пр. С ним отправился наш добровольный спутник шугнанец Гарип-ша, который будучи послан прошедшей зимой Юсуф-али-ханом в Фергану для покупки халатов, присоединился к экспедиции в Оше. Теперь он возвращался в Бар-пянджу. Миразис (Ему приказано было также пойти до места слияния Гунта с Кой-тезяк.) [19] должен был, пользуясь его знакомством с туземными жителями, собрать нужные сведения, сделать покупку муки и добыть нового проводника. Последнее было настоятельно необходима; киргиз, сопровождавший меня по Мургабу, уверял, что не знаком с местностью в сторону от Аличура и еще на Яшиль-куле, жалуясь на нездоровье, упросил отпустить его в аул.

Миразис вернулся на другой день к вечеру, с неутешительными вестями: слухи, переданные саудагарами, были подтверждены ему в Сардыме братом Сеиба-Бурукиши (временного правителя Шугнана). Юсуф-али, по прежнему, оставался в Фейзабаде, но Шугнанцы и сами были против его возвращения, Афганское господство было для них также ненавистно и они бы желали или быть присоединенными к Бухарскому ханству, или отдаться под покровительство России. Муки и ячменя Миразис купить не мог, так как жатва еще не началась. Проводника также не нашел.

После этих известий в посещение Сардыма не было надобности и я отправился на Аличур прежним путем. Перевалив Кай-тезяк, я свернул вправо к соляным озерам, и вышел на Аличур к ущелью Тамды. Судя по времени, партия Иванова должна была быть на оз. Зур-куль, куда я и намеревался теперь пройти, но, не имея проводника, ошибочно принял ущелье Тамды за истинный путь и потерял два дня, тщетно разыскивая перевала. Поднявшись затем выше по Аличуру, я рассчитывал свернуть на юг в Баш-гумбезе, но здесь встретил джигита партии Иванова, посланного на Яшиль-куль за некоторыми предметами. Горный инженер Иванов и класный топограф Бендерский вышли в Учь-кол (За все время их отдельного путешествия они только в Уч-коле нашли 5 киргизских юрт. В остальных местах не встретили ни души и таким образом присутствие русских на Памирах, казалось, не было обнаружено.) и на другой день я соединился с ними у Дарваз-Таша.

Мой астрономический рейс, начатый от Таш-кургана, затягивался. Лунных покрытий, при слабой силе трубы Долонда, не удалось наблюсти ни разу и следовало торопиться примкнуть [20] к какому либо из астрономических пунктов англичан в восточной части Памиров. Свидевшись с остальными членами экспедиции, я к сожалению узнал, что отыскать места английских наблюдений не всегда возможно. За все время следования партии Иванова и Бендерского по Большому и Малому Памирам, они нигде не могли найти тех местных предметов, которые на английских картах нанесены, как астрономические пункты; и, как выяснилось по расспросам, только в Юл-Мазаре на большом Памире есть, действительно, заметный пункт, — несколько могил. Проводник партии Иванова указывал также, что от Юл-Мазара отходит кратчайший путь через Ваханские горы в Сархад. Это указание нас очень обрадовало. Мы имели намерение пройти в Чатрар через Барагильский перевал и теперь представлялось возможным сократить свой путь. Поэтому соединенной партией мы отправились теперь через перевал Хоргоши в Юл-Мазар.

2 августа, на дневке в Юл-Мазаре, при благоприятной погоде, я закончил астрономические наблюдения второго рейса. В этот же день были посланы на рекогносцировку предполагавшейся по Сары-гезу дороги проводник и казаки; они возвратились к вечеру с неутешительными результатами своей рекогносцировки. Предполагаемой дороги не существует и горный хребет, покрытый в этой части ледниками, недоступен даже для пешехода.

Для движения в Сархаду можно было выбрать от Юл-Мазара одно из двух направлений: или через ближайший кишлак в Вахане Лангар-кишты или кружную дорогу по Большому и Малому Памирам. Осторожность и опасение поспешностью испортить все дело заставили остановиться на выборе второго. К тому же мне необходимо было посетить Большой и Малый Памиры.

Так как успех работы в Вахане, а тем более за Гиндукушем казался сомнительным, то на первом же переходе мы снова разделились на две партии. Горный инженер Иванов, в сопровождении 5 человек казаков, возвратился назад, дабы по Масу и через верховья р. Шах-дере выйти к Яшиль-кулю, [21] пройти далее по Мордзяной к Мургабу, переправиться через эту реку под Сарезом, проследовать течением р. Кудары вверх на север, выйти в Алайскую долину и спуститься но долине Сурхаба в Гарм. Таким образом восполнился бы, отчасти, пробел в исследованиях на северной окраине Памиров, куда мы не могли проникнуть до сих пор. Единственный, имевшийся при нас, проводник был оставлен при партии Иванова.

Классный топограф Бендерский и я с остальными людьми экспедиции отправились через Памиры в Сархад. Достигнув оз. Зур-куль, мы сделали попытку отыскать путь, ведущий от восточного конца оз. Виктория на Малый Памир, как показано на английских картах. Результат рекогносцировки был тот же, что и на Сары-гёзе. На следующий день, мы были выведены классным топографом Бендерским на перевал Варам-Кутам (Будет вполне справедливо назвать этот перевал его именем.), к югу от Большего Памира классный топограф Бендерский заключил, по строению гор, о существовании в этом месте перевала. Находясь в Малом Памире, в составе отдельной партии с горным инженером Ивановым, 9-го, 10-го и 11-го, мы испытали неимоверные затруднения при движении по карнизной дороге от Альмаяна до Сархада.

Первых Ваханцев мы встретили в возвышенном урочище Бач-гёз (в одном переходе ближе Сархада). Это были пастухи, сторожившие стада ваханского хана Али-Мурдана. Еще издалека они заметили своим зорким глазом иностранцев и наш неожиданный приезд вызвал среди них некоторое смятение. Но когда мы объяснили, отысканному после долгих вызовов, старшине, наши намерения и назвали свою национальность, то они совершенно успокоились, а данные двум из них подарки, — дешевые ситцевые платки, — окончательно расположили их в нашу пользу.

11-го августа, перейдя четыре обходных перевала, мы поздно вечером спустились в Сархадскую долину и застигнутые наступившею темнотою и непогодой, расположились на ночлеге, где попало, среди кишлаков. [22]

Казий Сарвар (ближайшее административное лицо), к которому был послан вперед переводчик Миразис с извещением о нашем прибытии, приехал на нашу стоянку на другой день в полдень. Много раз выражал он удовольствие, что видит русских, к которым все жители его страны, не исключая Али-Мурдана, преданы, но уклонялся от разговоров о местной политике. Мы узнали только, что Али-Мурдан возвратился шесть дней тому назад из Фейзабада, упрочив свои отношения к Бадахшанскому миру. Казий обещал нам оказать содействие в выполнении наших планов и ручался в том же от имени хана. Он отсоветовал ехать через Барагиль в Чатрар. В этом направлении путь, по его словам, доступен лишь зимою; что же касается Даркотского перевала, через него ведет пешеходная дорога. Оба эти пути очень длинны по времени, между тем существует дорога короче и вполне удобная через Кала и Пяндж, Ишкашим, Зебак и Картезанский перевал. На мое замечание о возможности встретить задержки со стороны Бадахшанского мира, если направиться последним путем, казий возразил, что Али-Мурдан вполне самостоятельно управляет Ваханом, в состав которого включены округа Зебак и Иткашим. Хотя слова эти противоречили имевшимся сведениям, но можно думать, что после поездки Али-Мурдана в Фейзабад управление Бадахшаном и прилежащими округами могло измениться коренным образом. Сведения о дороге, сообщенные казием, подтвердили и другие Ваханцы. Они указывали на трудности путей за Баргилем и Даркотским перевалом, так как пути эти ведут вдоль рек, протекающих в ущельях, сходных с Мургабским, где летом в половодье и пешком пройти нельзя.

Идти в Кала и Пяндж оказалось во всяком случае необходимо.

Наше экспедиционное снаряжение пришло в столь печальный вид, что для продолжения путешествия по горным Чатрарским дорогам необходимо было снарядиться заново. Запасы были истощены, большая часть лошадей вьючных и верховых лишились подков и приобрести все необходимое в желаемом количестве можно было только в ханской резиденции. [23]

Для дальнейшего путешествия надо нанять опытных проводников, прикупить кутасов для перевозки тяжестей. Можно было заручиться письмом от Али-Мурдана, женатого на сестре Чатрарского правителя Аман-уль-Мулька.

Казий немедленно послал хану извещение о нашем приезде, а на другой день мы послали с своей стороны подарки и письмо на русском и персидском языках следующего содержания:

«Ваше Степенство!

Мы двое русских ученых имели намерение проехать в страну сиятуш-кяфиров через Ярхун (Джайлау близь Барогыла.) и для того прибыли в Сархад, границу Ваших владений, но узнав здесь о трудностях выбранного пути, мы изменили свое намерение, и последовав совету казия Сарвара, отправляемся теперь в Кала и Пяндж, чтобы затем ехать удобной дорогой, через Зебак и Картезанский перевал в Чатрар и далее. Через неделю после короткого отдыха в Сархаде, мы будем иметь удовольствие видеть Вас и твердо уверены, что Вы не только не откажите нам в гостеприимстве, но примете меры к облегчению нашего путешествия.

Дружественно расположенные просим Вас принять на память досылаемые подарки.

Генерального Штаба Капитан Путята».

Выдавая себя за ученых, едущих из Петербурга в Чатрар, мы отвлекали всякие подозрения.

14-го августа рано утром казий Сарвар передал нам полученное с обратным джигитом приказание Али-Мурдана просить нас в его резиденцию. Вместе с тем сам казий диван-беги и аксакалы вызывались ханом на какое-то важное совещание. Казий просил нас неособенно торопиться идти в Кала и Пяндж, чтобы дать ему время приехать ранее нас.

Мы выступили в тот же день и, выполняя просьбу казия, после двух небольших переходов остановились, 15 августа в кишлаке Харич на дневку.

Здесь был получен нами ответ хана на наше письмо: [24]

«Основателям дружбы, доброжелателям, русским господам здравия и благоденствия желаю!

В настоящее время слышно, что Вы господа прибыли на границу Бадахшана и имеете намерение проехать к Чатрару, но проехать туда очень трудно, все проходы покрыты снегом и льдом, много воды, а потому никаким путем туда проехать невозможно. Несколько времени отдохните на месте, подправьте своих лошадей и оттуда не имейте намерения никуда отъезжать.

Я Сардар Саиб своему Саибу (повелителю) послал донесение и от Его Высокостепенства дня через два или три получится распоряжение, которым я и буду руководствоваться. А до получения пограничными начальниками разрешения отдохните и будьте непоколебимо тверды. По международному праву с насилием прорваться никуда не позволяется. Вы намерены ехать в Чатрар и сюда, но этого сделать невозможно, а потому Вы потерпите до получения ответа».

Приложены печати Шахмардан-Алия, а вторая печать Мужира.

Письмо привез джигит и советчик хана Худрат-ша, который передал на словах, что наше прибытие в Кала и Пяндж может вызвать неудовольствие афганцев, и потому-то хан очень просит обождать до получения ответа от Бадахшанского правителя. Ответ не замедлит придти и самое позднее будет получен после завтра.

Эти слова и письмо с печатью Мужира, который, как выяснилось теперь, был приставлен в Али-Мухрану в качестве афганского резидента, осветили дело с новой стороны. Хан не настолько самовластен, как можно было вывести из слов казия и необходимо вступить в сношения с Бадахшанским миром. Худрат-ша спросил не желаем ли мы переменить место нашей стоянки. Я сказал, что продвинуться вперед для нас выгоднее во всех отношениях чем стоять на месте. Расположившись в полу переходе, от Кала и Пянджа, мы будем ждать день ответа и сообразно его содержанию, примем то или другое решение. Худрат-ша согласился и мы на другой день выступили далее. [25]

Во время перехода на пути часто встречались вооруженные Ваханцы, стада скота и вьючные животные, нагруженные домашним скарбом. Их сопровождали владельцы всею семьею. Я подъезжал к некоторым групам осведомиться куда они идут. Мне отвечали, что они возвращаются из джейлау на зимние квартиры. Худрат-ша подтвердил то же и хотя переселенцы встречались почти на каждом шагу, и все в большем числе, но не доверять приведенному объяснению не было основания, так как действительно переселения с джейлау происходят именно в это время лета, к концу жатвы.

Пройдя не без затруднений карнизную дорогу на участке за крепостью Кала и Вуст, при чем Худрат-ша обязательно распорядился созвать рабочих из ближайшего кишлака для переноски наших тяжестей на руках, мы уже вечером, часов в 6-ть, расположились на ночлег у кишлака Саста. Худрат-ша попросил позволения съездить в Кала и Пяндж для свидания с ханом; он обещал распорядиться заказом подков и других необходимых для нас предметов и рассчитывал вернуться в наш лагерь не позже следующего утра. Поведение Худрат-ша (относительно нас) можно было объяснить тем, что это доверенное хану лицо прислано с целью выведать наши истинные намерения, в миролюбие которых мало верили.

Ознакомившись с нами, он мог убедиться, что мы путешествуем не с политическими целями и не располагаем военной силой. Повидимому, мы произвели друг на друга выгодное впечатление и теперь Худрат-ша поехал донести хану желательный для нас отзыв, а завтра мы, быть может, будем приглашены вступить в Кала и Пяндж.

Во всяком случае, чтобы не навлекать подозрений, мы решили простоять здесь на дневке одни сутки; но если ожидаемого из Фейзабада ответа не получим, отправимся в Кала и Пяндж и, помимо хана, вступим в сношения с Мужиром...

В эту же ночь все наши предположения и расчеты были разрушены самым неожиданным образом. Худрат-ша воротился в 3 часа по полуночи. Нас разбудил громкий разговор в джигитской палатке. Предшествующее поведение Ваханской [26] администрации, встречавшиеся вчера весь день переселенцы, некоторые другие факты, на которые не было обращено внимания, стали вполне понятными после следующих слов Худрата-ша: «Ваханцы оставляют страну, хан бежал из Кала и Пянджа сегодня в ночь; полчаса тому назад он проехал мимо нашего лагеря, но не решился нас беспокоить. Али-Мурдан очень желает свидеться с начальником экспедиции, чтобы просить совета относительно своего намерения искать убежища в России. Хан будет ночевать в Кала и Вусте и просил посетить его завтра утром»... Худрат-ша много извинялся, что был скрытен ранее, так как для него самого окончательно принятое ханом намерение стало известно лишь вчера вечером в Кала и Пяндже. При встрече с переселенцами он, на непонятном никому из нас Ваханском наречии, предупреждал их неоткрывать тайны, так как это могло оказаться преждевременно.

Худрат-ша, условившись приехать за мной завтра утром, отправился в Кала и Вуст к хану.

С рассветом мимо нашего лагеря снова потянулись вереницы людей и скота. Это были эмигранты, направлявшиеся на восток. Они шли спокойно без суеты, погоняя скот и вьючных животных, женщины несли; детей на руках, верхом ехали не многие из более зажиточных. Большая часть шла пешком. Лошади, кутасы и ишаки были нагружены имуществом, а поверх всего посажены дети. Казалось, что переселенцы исполняют самое обычное дело. Хотя на глазах у некоторых и виднелись слезы, но криков, жалоб или выражений неудовольствия не было слышно. От нас более не скрывали цели движения. На вопрос, что побудило их принять столь энергичное решение, ответ давался всеми один и тот же: «русские пришли, афганцы хотели зарезать нашего хана; хан бежал, мы пойдем за ним, его не оставим». Однако по словам тех же были и более веские причины оставить страну: «Житья нет от своеволия афганцев. Наших людей берут в рабство. Заставляют строить дороги (Рабочие требовались для проложения колесной дороги из Фейзабада в Бар-Пяндж.) в Бадахшане. Требуют много [27] рабочих, а наше хозяйство приходит в расстройство. Насилуют жен. Прийдет в дом афганец в отсутствии мужа, да еще калоши оставит у входа. Муж воротится, его бьют. Как смел войти, когда видел у дверей афганские калоши. Пока был хан, он заступался. Хан бежал и нами завладеют как, рабами».

Проехал казий с братом Али-Мурдана, Диваном-беги и другим. Казий рассказал, что по получении известия о приходе русских в Вахан, Мужир грубо выражал неудовольствие на хана, почему тот не распорядился остановить нас еще на Памирах. Казию также досталось, как смел он выпустить нас из Сархада. Казий оправдывался, что у русских превосходное вооружение; ружья делают 50 выстрелов одновременно и т. п.

Наше положение стало сразу невыгодным. Предположение снарядиться в Кала и Пяндж для продолжения путешествия не осуществилось. Резиденция хана опустела. Идти далее значит без пользы для дела подвергнуться неприятному испытанию встречать повсюду задержки, отказ в проводниках, выслушивать ложные показания и просьбы афганцев сидеть долгое время в каком нибудь кишлаке под предлогом ожидания ответов из Кабула. Если наш приход, хотя и случайно, совпал со временем бегства хана, на нас взглянут теперь как на соучастников и конечно будут стараться мешать работам всеми возможными мерами.

В 8 часов утра я поехал в Кала и Вуст для свидания с ханом. На искуственном балконе, по дороге в крепость, столпилось множество беглецов, ожидая очереди. Здесь было несколько ханских джигитов, которые, как я с удивлением узнал, были поставлены для сломки балкона, когда пройдут последние из ваханцев. По их словам, впереди в направлении к Кала и Пянджу, дороги были также испорчены на трудных местах. Медлить принятием какого либо решения не оставалось времени. Последние из эмигрантов находились возле балкона, а по сломке его мы рисковали очутиться в западне. Я послал тот час же переводчика Усмата Уллу с запиской к Бендерскому, чтобы последний немедленно с казаками и [28] вьюками поспешал сюда. С другим переводчиком Миразисом и урядником Котельниковым, я продолжал путь и вскоре мы прибыли в кишлак Вуст и были встречены ханом.

Лицо Али-Мурдана носило отпечаток пережитых волнений. После любезных фраз он стал почти со слезами на глазах рассказывать о постигшем его несчастий: «Афганцы меня ограбили, все у меня отняли, взяли бы и жену, если бы я не ре«шился на побег».

Со слов хана, а также на основании некоторых других фактов, последовательный ход катастрофы был таков.

Не наше появление, а известие о судьбе Исполата-хана, которого будто бы, закованного в цепи, отправили в Кабул и вывод 60 уважаемых людей в рабство из Шугнанского ханства были причинами, побудившими Али-Мурдана к бегству, к которому все было приготовлено еще ранее. Имущество хана: стада кутасов и баранов паслись в Бач-гезе на противоположном крае Ваханской территории и были угнаны в Ак-таш несколько дней тому назад. Узнав через приставленного им к Фейзабадскому миру шпиона (Судя по времени, в Фейзабаде тогда еще не было получено известия о нашем приходе в Вахан.), что его ожидает участь, подобная Юсуфу-али, хан созвал в Кала и Пяндж старшин страны, казия и диван-беги, которым объявил свое намерение бежать. Аксакалы и ханские джигиты быстро разнесли известие по отдаленным кишлакам. Народ не пожелал оставаться в стране без обожаемого им правителя, и все без исключения выразили желание следовать за ханом. Выселение, начавшись из окрестностей Кала и Пянджа, происходило на виду у Мужира, который не имел средств остановить беглецов. По некоторым слухам его зарезали. Жители отправляются теперь на сборный пункт в Ак-таш, где хан примет меры разместить их по разным местностям Сарыкола. Семья Али-Мурдана отправляется в Кунжут, он сам на первое время поселится в Таш-кургане у Аблассан-бека и обратится затем с письменной просьбой к русскому правительству о разрешении ему поселиться в России. [29]

Ожидаемый нами ответ из Фейзабада должен придти, по словам хана, через четыре дня, но можно было сомневаться, что извещение о нашем приезде было когда либо сделано, да и ответ афганцев теперь уже не интересен и не может быть дружественным. При виде бедственного положения жителей, мне пришла мысль постараться вернуть все к старому и содействовать примирению Али-Мурдана с Бадахшанским миром. Если бы это удалось, мы имели бы возможность продолжать избранный путь в Чатрар. Я заметил, что плохо понимаю происходящее и никогда не поверил бы, что приход русских может навлечь на хана и его народ неудовольствие афганцев. Если он согласится приостановить выселение, я войду в сношение с Абулай-джаном, выясню последнему цели, приведшие нас сюда и вполне уверен, что афганское правительство взглянет на дело не предубежденно.

Но Али-Мурдан и слышать не хотел о возврате к старому. По его мнению, единственное спасение в бегстве, иначе он подвергнется участи Юсуфа-али...

От поездки в Чатрар должно было отказаться. На севере Памиров оставалась еще большое необследованное пространство, куда я и предположил теперь направиться. Я поспешил затем на балкон, чтобы препятствовать его поломке и около часу провел в ожидании вьюков; тем временем мимо проехали несколько всадников, один из них вез маленького сына хана; — это были последние из жителей Кала и Пянджа. Наконец подъехали наши люди. Я объяснил Бендерскому свое предположение пройдти на Мургаб к Маз. Шазян и через перевал Пшарт выйти в Сарез; на Мургабе или в Сарезе мы узнаем о месте нахождения горного инженера Иванова и путях, им пройденных, сообразно чему поведем работы. Опытный в поездках по средне-азиатским местностям топограф согласился со мной, что с имевшимися средствами это выполнимый план, тогда как дальнейшее движение к Ишкашиму поведет лишь к бесполезной трате времени и вызовет политические недоразумения. Необходимо лишь приобрести немного муки на первое время, а затем в попутных аулах на [30] Учколе и Мургабе можно рассчитывать найти какие либо продовольственные средства.

Когда наши люди перешли балкон и вьюки были перенесены, ханские джигиты приступили к сломке дороги. Мы направились в крепость Кала и Вуст, где, по словам хана, имелся большой запас муки, которым мы могли воспользоваться. Но на самом деле вместо муки там был небольшой запас несмолотого ячменя, и трудно решить умышленно или нет были мы обмануты ханом. Поэтому, не останавливаясь в крепости, мы продолжали путь и только к вечеру нагнали несколько семейств, которые за большую цену уступили немного из своих запасов.

На другой день мы дошли до Сархада, а на четвертый день вышли из Вахана на Малый Памир.

Возвращаясь прежним путем через перевал Бендерского, мы, 25 августа, вышли к киргизским аулам на Уч-коле и расположились на дневку. Здесь мы могли пополнить местными средствами свои продовольственные запасы, а на Мургабе, куда собрались теперь на зимовку Сарыкольские киргизы, рассчитывали запастись и подковами. Материалом должна была послужить железная складная кровать Бендерского, и оковка патронного ящика. Вперед в Сарез мы отправили двух джигитов с лучшими из имевшихся у нас вьючными лошадьми для заказа муки. Продолжая путь к Мургабу, мы уклонились на Аличур к Рабату Абдула-хан, чтобы начать от этого пункта новый астрономический рейс.

29 августа, придя на Мургаб, мы были очень удивлены, застав посланных джигитов еще на месте. Им приказал остаться горный инженер Иванов, который выступил с Мургаба двумя днями ранее нашего прихода. После разделения на Большом Памире, горный инженер Иванов вышел по Маасу к Кой-тезяк (западн.), проследовал через перевал того же имени к оз. Яшиль-куль и затем спустился вниз по Гунту в Сардым. Из Сардыма он послал джигита Атабая в Бар-Пянджу к Афганскому наместнику с подарками и письмом, в котором просил доставить ему муки и разрешить [31] пройти через Шугнан в Дарваз. В ответ ему прислали немного муки и рису, а относительно пропуска в Дарваз вежливо ответили, что спросят разрешения у старшей власти в Бадахшане. Пробыв в Сардыме около недели, горный инженер Иванов прошел через перевал Кой-тезяк и долиною Аличура к Мургабу и намеревался выйти к Сарезу через перевал Пшарт, т. е. по принятому нами направлению. Встретив наших посланных, он остановил их для передачи нам письмо, обещая сделать покупку муки сам, приказал им остаться на Мургабе и, не ожидая нас, продолжал свой путь. Мы столкнулись, таким образом, на одной дороге и, чтобы охватить большее пространство съемкой, выбрали другое направление: по Ак-байталу вверх, через перевал Музкол, долиною реки того же имени на Кокуй-бель и оттуда в Кок-джар. В течении суток, проведенных на Мургабе, казаки успели изготовить несколько пар подков на киргизской кузнице и мы могли, 31 августа, выступить далее.

Близь мазар-Кокуй-бель нас встретил Юз-баши Карым-кул, знакомый киргиз из уроч. Мужи. После приезда китайцев на Ранг-куль, он перекочевал в это место и был, по просьбе Алайских киргизов, посредником в деле сватовства несколько кара-киргиз и внучек Саиба Назара, что обещало мировую сделку между обеими сторонами и прекращение вражды. Карым-кул передал нам письменную просьбу Шугнанцев, прибывших в Кок-джар. Перевод ее помещен в главе о Шугнанской смуте. На другой день, перевалив Кизыл-бемс, мы прибыли в Кок-джар в аул Саиба-Назара и расположились в ожидании прихода горного инженера Иванова, выслав к нему на встречу проводника.

Саиб-Назар, гроза Алайских и Сарыкольских кочевников, ни мало не смутился нашим приходом. Впечатление свидания с ним совершенно рассеяло представление о закоренелом злодее, основанное на рассказах киргиз. Его внешность скорее внушает уважение, и не характеризует отъявленного вора. Это больной старик 70 лет, высокого роста, атлетического сложения, с добродушной физиономией, но хитрыми маленькими [32] глазками. В разговоре выражается фигурно, что ставило наших переводчиков в большое затруднение. Правая рука на перевязи с раздробленною костью. Правая лопатка и несколько ребер с правой стороны сломаны, что причиняет ему сильную боль. Он вышел к нам на встречу, окруженный толпой своих родственников, расторопных бойких молодцов, с воровскими физиономиями, и отрекомендовался верным слугою Ак-паши, готовым выполнить все наши приказания.

Несколько лет тому назад, в одном из набегов на Алай, он упал с лошади и сильно расшибся. С тех пор стал человеком богобоязненным и проводит целые дни в молитве, не расставаясь с четками. Грабежом занимаются его братья, сыновья и другие родственники. На мое поздравление с ожидаемым браком, он ответил: «да, Алайцы в третий раз засылают сватов, но я еще не могу сказать чем дело кончится; или они меня на смех поднимут, или я их засрамлю». Но судя по некоторым данным, кажется на этот раз сватовство окончится миролюбиво, к взаимному удовольствию.

Пребывание в этом ауле, где к нам относились с искренним дружеским чувством, останется памятным. Нам отдали последние запасы муки. Здесь мы могли воспользоваться полным отдыхом, не стесняясь заботами о пополнении продовольственных средств. Аксакал Рушанской крепости Таш-курган, прибывший в Кок-джар для передачи прошения Шугнанцев, вызвался быстро съездить в свой кишлак и привезти муки для запаса в дальнейшее путешествие.

Простояв три дня в Кок-джаре и свидевшись с горным инженером Ивановым, мы с классным топографом Бендерским прошли затем вниз по Шор-булаку до Кизыл-тугая. Здесь пробыли одни сутки; тем временем классный топограф Бендерский произвел рекогносцировку далее вниз на 30 в. до Полиза. Из Кизыл-тугая мы намеревались пройти к Алтын-Мазару через малоизвестный, очень трудный, перевал Янги-даван параллельный перевалу Тахта-корум, которым следовал Иванов. Трудный каменистый подъем с 10,700 ф. от подошвы [33] до 15,300 ф. на вершине местами преграждается громадными валунами. Только нагайкой и понуканиями можно было заставить измученных лошадей брать препятствия. Вьюки не дошли в этот день до вершины. Лошадь, на которой везлись хронометры, отстала столь далеко, что лишь на другой день вернувшись назад я ее встретил около полудня. Хронометры, оставаясь без заводки более суток, остановились и астрономический рейс, начатый от Абдулла-хана, был испорчен.

Вступив в долину Балянд-кик, мы разделились под перевалом Каинды в двух направлениях, классный топограф Бендерский поехал через ледник Федченко, я продолжал следовать через перевал Каинды и 17 мы соединились в Алтын-Мазаре. Эти дни пришлось подвергнуться многим испытаниям. Классный топограф Бендерский, в поездке через ледник Федченко, наткнулся на трудности, более серьезные тех, которые были встречены на Янги-Даване и, не успев в тот же день доехать до Алтын-Мазара, вынужден был ночевать на леднике без палатки и не имея топлива. Короткое расстояние в 42 в. от подъема на перевал Каинды до Алтын-Мазара наша партия шла целых три дня. Следовавшие при мне вьючные лошади, истощенные длинными переходами по местности, где не было подножного корма, лишившись на Янги-Даване подков и изранив ноги на каменистом спуске с Каинды, отказывались идти ненагруженными.

Достигнув цветущего кишлака Алтын-Мазара, мы выбрались наконец с той высоты, на которой дальнейшее пребывание становилось невыносимым. Три месяца мы не спускались ниже 10 т. ф. В последний месяц холода значительно увеличились и в иные дни по утрам термометр показывал 14° С. Тем временем горный инженер Иванов с места последнего разделения в Кок-джаре прошол через Тахта-корум, Каинды и Алтын-Мазар к Дараут-кургану.

До окончания командировки оставалось в нашем распоряжении два месяца и я решил посвятить это время на поездку по восточной Бухаре, о чем донес еще ранее начальнику военно-топографического отдела. [34]

Классному топографу Бендерскому я предложил пробыть два дня в Алтын-Мазаре и затем идти не торопясь к Дараут-кургану и далее к Гарму, а сам, захватив астрономические инструменты, поехал в Маргелан для начала новых наблюдений и чтобы сделать новые запасы. Меняя лошадей в попутных аулах, я прибыл в Маргелан на третий день и пробыл там четыре дня.

Возвращаясь назад, я рассчитывал присоединиться к экспедиции в Гарме, но, к крайнему изумлению, застал всех еще на месте в Дараут-кургане.

Продолжительная остановка была вызвана опасною болезнью дорогого товарища в путешествии, классного топографа Бендерского, расстроившего здоровье за последние утомительные переходы, в чему присоединилось потрясение нравственное. После моего отъезда из Алтын-Мазара ему понадобились планы. Железной трубы, служившей для них футляром, не оказалось, она была забыта на одном из последних ночлегов джигитом Курмадом, который обыкновенно вез ее за плечами. Были тотчас же посланы на поиски казаки. Два дня проведенные в ожидании их возвращения, были тяжелым испытанием для преданного своему делу топографа. Наконец, труба была найдена, Бендерский направился к Дараут-кургану и едва имел силы добраться до места стоянки г-на Иванова. С признаками сильного воспаления в легких он слег в постель в бессознательном состоянии...

Благодаря внимательной заботливости Г-на Иванова, кризис был предупрежден и ко времени моего приезда симптомы опасной болезни сказывались только в упадке сил.

30 сентября горный инженер Иванов (Я более уже не встречался с ним за время путешествия. Он посетил Каратегин, Дарваз и возвратился через Исфайрамский перевал в Маргелин.) отправился по Сурхабу вниз, намереваясь пройти в Вахий через так называемый хребет Петра В., а 2 октября Бендерский чувствовал себя в силах продолжать путешествие и мы отправились в Гарм. [35]

Поездка по восточной Бухаре была предпринята с целью связать отдельные картографические работы, производившиеся в этой части ханства в целое. Эта часть экспедиции, в сравнении с трудностями, испытанными на Памире, может быть названа приятною прогулкою. Почему-то сложилось мнение, что народонаселение восточной Бухары нерасположено к русским. Это несправедливо. Во время почти двухмесячного пребывания нашего в этой части ханства и жители и администрация относились к нам с редкою предупредительностию. Пограничные беки Каратегинский и Дарвазский были уведомлены о нашем приезде Ферганским военным губернатором. Каратегинский бек Худай-Назар-бий диван-беги, старший из Бухарских беков, находясь во время нашего приезда в Гарм в Гисаре, для сбора зякета, поручил временному наместнику своему Назиру-ишагасы распорядиться нашим приемом. В своем письме он приветствовал нас так: «Добро пожаловать гости! Страны Его Высокостепенства (Бухарского эмира.) и Белого Царя считайте за единое». Так как до окончания срока командировки оставалось мало времени, то мы не могли задаваться многим; на первое время были избраны два направления, одно, которым поехал я, из Гарма через перевал Камчирак до кр. Чильдару кратчайшим путем через горы до кр. Сарыпуль на р. Яхсу, вниз по Яхсу до Куляба и далее к реке Аму в кишлак Аул-Сарай. Классному топографу Бендерскому я предложил остаться в Гарме для приведения в порядок картографических работ, произведенных на Памире, а по окончании их, если будет чувствовать себя в силах, он должен выйти к Аму по второму направлению кратчайшею дорогой из Гарма в верховья Кчи-Сурхаба через Бальджуар по течению Кчи-Сурхаба вниз до слияния этой реки с Аму.

Дальнейшие работы предполагалось выполнить в четыреугольнике Куляб, Кабадиан, Гиссар и Фейзабад, но направления можно было избрать по собрании распросных сведений на месте. [36]

Тщетно прождав в Гарме три дня хорошей погоды я мог убедиться, что наступавшая осень едва ли позволит продолжать астрономические наблюдения, а потому решил прекратить их вовсе, дабы не тратить времени на продолжительные остановки, и взяв с собой трех казаков и только две вьючных лошади, имел возможность путешествовать без задержек.

Перевал Камчирак был покрыт снегом на 1/3, от вершины, а кратчайший путь от Чильдара в Сарыпуль стал непроходим. Поэтому из Чильдары я проследовал через Табидару и перевал Болезак в верховья Яхсу и направляясь все выше по долине этой реки прибыл в Куляб.

Находясь вблизи афганской границы, я сделал попытку проникнуть в северо-восточный угол Бадахшанской территории образуемый коленом Пянджа. В этих видах было отправлено Фейзабадскому миру письмо. Мотивируя свое желание намерением проехать до Нуксанского перевала я просил уведомить меня в Аул-Сарай возможно скорее: имеет ли право он (Абдула джанем) распорядиться самостоятельно моим пропуском или мне придется долго ожидать конца его сношений с афганским эмиром (Чтобы невызвать никаких подозрений я приказал посланному передать также на словах, что мой конвой состоит всего из трех казаков и переводчика, но если Абдул-Джан признает необходимым я могу еще уменьшить его на одного казака.).

Так как было мало надежды на благоприятный ответ, то я продолжал путь через кр. Саяб и пер. Сантуда в Аул Сарай, куда прибыл на третий день после выступления из Куляба в полдень. Здесь уже знали о моем намерении посетить Бадахшан; известие пришло с афганской стороны. По получении письма в Рустаке, где находился в это время Абдуладжан, он тотчас же отдал приказание захватить на левый берег Аму плоты в пунктах ближайших переправ. Из укр. Хазрет имама, лежащего против Аула-Сарая, и из окрестных кишлаков были согнаны жители для защиты переправы против ожидаемого насилия. На другой день к вечеру прибыл с ответом посланный. Его проводили через переправу Сары-Чашма [37] несколько человек афганцев, захватив вслед затем плот на свою сторону.

Ответ был следующий:

«Высокопоставленному другу!

«Присланное вами письмо мною получено, по прочтении его, я понял об ваших обстоятельствах. Я пограничный начальник человек незначительный, а потому без приказания и повеления моего Повелителя никого пропустить через границу не имею власти. Вам самим известно, что существует такой закон правительства, на основании которого без приказания и позволения никто через границу и не пропускается».

Приказания и повеления должно бы ожидать более месяца. Я узнал в Ауле-Сарае, что история подобная моей случилась в прошедшем году с доктором Регелем, который долго прождав, получил уклончивый ответ от Афганского эмира, что последний, опасаясь как бы высокому гостю не было сделано неприятностей его подданными, не решается дать пропуск. Пикеты во все время пребывания доктора Регеля у берегов Аму оставались на пунктах переправ, а каики были неизменно захвачены на афганскую сторону.

Из Аул-Сарая я вышел по прямому направлению в Курган-тюбе, послав Бендерскому извещение в Бальджуар, что буду дожидаться его в этом городе и недоумевал, что в течении нескольких дней не получал от него ответа. Из Курган-тюбе я прошел прямо на север через горы Хазрет и Ходжа и Босю и вышел в равнину верхнего Кафирнагана у кишлака Илибай. В г. Кафирнагане я получил первые известия о классном топографе Бендерском; он усиленно принявшись за порученную ему работу в Гарме снова заболел, а потом отправился по более удобной для следования долине Кафирнагана в Самарканд и теперь находится в Каратаге. 20-го я прибыл в Гиссар и, сделав здесь дневку, посетил на следующий день Каратаг, следуя приглашению Бухарских властей не миновать летнего места жительства тюри-Джана.

Тюря-Джан собирался выехать в зимнюю резиденцию Гиссар, но узнав о путешествии русских по управляемому им [38] бекству отложил переезд, чтобы не разъехаться с нами в пути. Бендерский посетив Каратаг, уведомил меня в Гиссар о любезном приеме тюри. Имея еще достаточное количество ценных подарков, я счел возможным сделать визит старшему сыну Бухарского эмира, чтобы поблагодарить его за радушие, оказанное нам в восточной Бухаре и просить передать благодарность эмиру.

Кишлак Каратаг живописно расположен терассами на склонах ущелья Оби-ляяхкан-дарьи при выходе в Кафирнаганскую равнину. Дорога по ущелью вверх ведет через перевал Мури 12,000 высотою. Дворец бека и так называемая Урда расположена в северо-восточном углу кишлака. Мы вступили во двор на котором были построены в одну шеренгу по обеим сторонам Шпалерами почетный караул. Здесь было не более 40 сарбазов, но для обмана зрения люди стояли на руку дистанции. Ружья держали на караул, а стоявшие на шаг впереди офицеры, имея сабли под высь, прикладывали к барашковой шапке левую руку. Пройдя еще внутренний двор, вымощенный каменными плитами меня пригласили в приемную очень высокую квадратную комнату без печей с большими стеклянными окнами, устланную коврами. Мебели не было кроме двух табуретов: одного высокого деревянного обитого красным сукном и европейского складного. Мы провели несколько минут вдвоем с тюрей. Кроме стоявшего в почтительной позе у дверей сервера и моего переводчика никого в комнате не было Ни одна черта красивого лица тюри-джана не изменилась в течении всего времени аудиенции и он видимо старался сохранять восточную важность. Я благодарил за любезность, с которой встречали нас в восточной Бухаре, рассказал в общих чертах ход нашего путешествия просил принять мои подарки, указал на замеченное мною благосостояние жителей Гиссарского края и сравнительную густоту населения его бекства и видя, что он все молчит, спросил не известно ли ему число жителей бекства? Тюря-Джан слегка покраснел и ответил, что у них не занимаются исчислением населения и он не знает цифры жителей своего бекства... Попросив передать от меня [39] благодарность Бухарскому эмиру, я простился и тою же дорогою через оба двора и мимо караула был выведен и в этот раз.

На другой день я нагнал своего товарища Бендерского в Даш-Ниводе близь Сары-Джуя. Мы нрошли затем через Сары-Джуй и Денау кратчайшей дорогой в Байсун, (прямой путь на Шахризябс был уж занесен снегом). Из Дербента мы на переменных лошадях проехали в один день по горной дороге 108 в. до Шахризябса, а вьюкам и казакам предоставили совершить тот же переход в течении трех дней. 20-го ноября мы прибыли в Самарканд, закончив поездку, продолжавшуюся 5 1/2, месяцев.

_____________________________________________________

Результаты нашего путешествия выразились в следующем:

1) Составлена карта всей части посещенной местности в 5 в. маштабе. Топографические работы собственно на Памире примыкают на севере и западе к прежним съемкам русских и англичан. В Бухарском ханстве пройдено несколько новых неисследованных путей.

2) Произведено 17 астрономических наблюдений с целью определения широт и долгот пунктов. Наблюдения производились в основных пунктах английских и русских и в промежуточных на пути следования экспедиции.

3) Участки местности кругом пунктов в размере 1 кв. версты сняты в 250 саж. масштабе.

4) Собран гербарий Памирской флоры.

5) Членом геологом горным инженером Ивановым собрана богатая минералогическая коллекция и сделано большое число эскизов карандашом.

6) Произведен ряд наблюдений термометрических и барометром и анернидом для определения высот точек.

7) Представляемый мною письменный отчет содержит: 1) Очерк путешествия, 2) Общий географический очерк Памира и Сарыкола 3) Частное описание местности в виде маршрутов 4) Главу о Вахане и 5) Главу о Шугнанской смуте и военный очерк. [40]

В общем можно думать, что цель экспедиции поставленная Военно-Топографическим Отделом «изучение географии Памиров» выполнена удовлетворительно.

К сожалению, мне неудалось проникнуть далее на юг, за Гиндукуш и посетить интересную область Чатрара; но оценивая препятствия, с которыми приходится бороться в этих местностях, нельзя не признать, что поездка в Чатрар должна составить предмет самостоятельной командировки. Время выбранное для нашей, экспедиции не благоприятствовало успешному ведению ее. Политические неурядицы на западной окраине Памира поставили нас в крайне неопределенное отношение к туземным правителям; мы не могли встречать среди туземцев полного содействия и должны были стараться не вызвать своим пребыванием на Памире политических недоразумений.

Памир и Сарыкол.

Географы и путешественники дают несколько объяснений слову Памир. По древней индейской космографии Меру, мифическая гора, находящаяся будто бы в центре земли дала название «Ира-течи» окрестной местности лежащей ниже ее (Минаев. Сведения о странах по верховьям Аму-Дарьи.). По другим предположениям слово Памир составное, происходит от mir озеро. Paquier считает наиболее близким к истинне объяснение Форсайта, что это есть нарицательное имя прилагаемое на тюркском языке к степям между Сыром и Аму. По словам Гордона Памирами называют все вообще летние пастбища, посещаемые киргизами. В прежнее время некоторые урочища этого нагорья, где существовала оседлая жизнь, назывались по имени расположенных в них кишлаков; нынешнее название Памир они приобрели лишь после выселения жителей. Это объяснение подтвердили мне некоторые из таджиков Таш-кургана и Вахана, считающие слово Памир аналогичным со словом Джейлау, приурочиваемым ими к возвышенным местностям, куда на лето выгоняется на пастьбу скот. Киргизское население, а также многие из таджиков на все мои расспросы [41] упорно отрицали существование других Памиров, за исключением Большего и Малого. Другие долины имеют более или менее характеристичные названия, известные всем, но слово Памир к ним не прилагается. Таковы: Ранг-куль, Ак-таш, Аличур и проч. На мое замечание, что Аличур назван Памиром по показаниям проводников экспедиции Северцева, которые хорошо знали все окрестные местности, мой проводник из аула Буз-тере ответил с уверенностью, что вероятно названные проводники были из алайцев, тогда когда он еще мальчиком кочевал на Аличуре, раньше его отец, дед и прадед приходили сюда же на лето, но никогда никто из их рода не называли Аличур Памиром. Другой проводник в разъяснение моих сомнений привел рассказ о двух братьях Аличуре и Памире, кочевавших в отдаленные времена в этих местах и сообщивших будто бы им свои имена. Многие из киргизов считают слово Памир видоизмененною произношением первую часть образного названия всего нагорья «Бамидунья» крыша мира.

Как бы то нибыло, все показания киргиз указывают, что в тесном смысле Памирами называются только две долины: 1) в верховьях Ак-су и Вахан-Дарьи «Малый Памир» и по обе стороны от Зур-куля «Большой Памир». Эти показания и приняты во внимание при составлении новой карты. Но для обозначения всей возвышенной страны в верховьях Окса название Памир может быть оставлено по прежнему. Границею Памира на севере должно считать Заалайский кряж, на востоке Сарыкольские горы, разделяющие верховья истоков Окса и Парима, на юге Гиндукуш и Тагдумбаш и на западе горы Ванджские и меридианальное колено Пянджа от Ишкашима до Кала и Мамар (Западная граница впрочем совершенно условная.). В показанных пределах площадь Памира имеет 47,472 кв. в.

Памир считают плоскогорием, но это определение не вполне уясняет характера поверхности горного массива, перерезанного горными хребтами высотою до 19000 ф. Равнины и горные цепи [42] распределены на Памире без какой либо определенной системы. Пространство, занимаемое долинами, сравнительно невелико. В общей цифре поверхности долины занимают 1/40 часть, остальное занято горами. Хребты не всегда резко выражены и дают много ответвлений. Наиболее характеристичные из горных цепей суть хребты Ваханский, Шугнанский и Рушанский. Все они тянутся с запада на восток по параллелям. Ваханский хребет простирается от слияния Вахан-Дарьи и р. Большой Памир до Ак-таша. Шугнанский разграничивает долины Большего Памира и Аличура, а Рушанский расположен между средним течением Мургаба и Аличуром. Они более резко выражены в средних частях и переходят в холмообразные разветвления на востоке, заполняя долину верхнего Ак-су. В западной части Памира хребты Рушанский и Шугнанский заполняют пространство между Вартангом, Пянджем и протоками последнего Гунтом и Шах-дере. Параллельно Мургабу и Кударе тянутся Ванджские горы, круто спускающиеся к названным рекам и сливающиеся на севере с Заалайским кряжем. К востоку от Ванджских гор между Заалайским хребтом и Мургабом горы загромождают пространство без всякой правильности и сливаются на востоке с Сарыкольскою цепью. Эта последняя начинаясь от Тагдумбаша на юге (у Ак-таша) тянется прямо на север, обходит с восточной стороны Ранг-кульскую котловину уклоняется на запад в направлении к оз. Б. Каракуль и окружая его с востока, сливается на севере с восточным продолжением Заалайского кряжа. Отроги Сарыкольской цепи заполняют на востоке так называемый китайский Сарыкол. На западе они полого спускаются в долину Ак-су и в бассейн Ранг-куля и ограничивают с восточной и южной сторон котловину оз. Б. Кара-куль.

Поверхность рассматриваемого нагорья прорезана большим числом ручьев и рек, питающих две большие реки средней Азии Тарим и Окс. Разделом бассейнов этих последних служит Сарыкольская горная цепь. Ручейки, сбегающие с Памирских гор, пополняют 5 истоков Пянджа (Окса). 1) Самый южный исток Вахан-Дарья берет свое начало на Малом [43] Памире близь оз. Чешмектын-куль и протекает почти в прямом западном направлении 130 в. 2) Другой исток реки большой Памир вытекает из оз. Зор-куль и течет 85 в. на юго-запад на соединение с Вахан-Дарьею у кишлака Зунг. Соединенная река под названием Вахан-Дарьи (Пянджа) течет прямо на запад 100 в. до Ишкашинска, откуда круто поворачивает на север и течет в меридианальном направлении 140 в. до Кала и Мамара. 3) В 80 в. ниже Ишкашима она принимает с правой стороны р. Гунт; а 60 в. еще ниже 4) река Мургаб Гунт берет начало из оз. Яшиль-куль на Аличуре и пополняется значительными притоками с левой стороны, Кой-тезяк и Шах-дере. Длина Гунта 135 в. Мургаб многоводный приток Пянджа вытекает из оз. Чашмактын-куль на Большом Памире и протекает под именем Ак-су сначала на с. з. направлении 70 в. У Ак-ташской долины, описав дугу, течение его уклоняется на северо-запад и сохраняет это направление 100 в., затем поворачивает на восток под именем Мургаба и течет 220 в. до слияния с Пянджем под Кала и Мамаром. Нижняя часть его носит название Бар-танга. Наиболее многоводные притоки этой реки суть: с левой стороны, Карасу (Истык) на 105 в. от истоков; с правой Ан-байтал на 175 в. и Кудара на 335 в., последняя образуется слиянием значительных речек Какуй-бель и Шор-булак. 5-й приток Пянджа, Ванж берет начало в горах того же имени и впадает под Кала и Вандж в 35 в. ниже Мургаба.

Название Сарыкол есть видоизмененное персидское слово «Сары-кох», — возвышенные ущелья и указывает на характер страны, расположенной на значительной высоте над уровнем моря. Кочевое население приурочивает это название ко многим местностям, а китайцы, завоевав Джитышар, называют всю западную горную часть казичарии Сарыколом. Общность термина оправдывает неопределенность туземных показаний о границах. Но насколько можно было выяснить из расспросов, не будет большой ошибки принять пределами этой местности на западе Сарыкольские горы на востоке и севере массивный Мустагатинский хребет и на юг Тагдумбаш. Подобно Памиру [44] Сарыкол заполнен отрогами гор; по течениям речек образуются долины, составляющие места кочевок киргиз китайских подданных. Воды Сарыкола принадлежат бассейну Тарима и питают две реки Кашгарии: Таш-балык, разливающуюся по выходе из гор под кишлаками Хянка и Тазгун Ярканд-дарью, соединяющуюся в 65 в. ниже укр. Марал-баши с р. Кизыл-су. Невысокая цепь Улуграватских холмов на север Тагармской равнины, разделяет верхние истоки названных рек. В северной части Сарыкола протекает в юго-западном направлении река Кияк-баши, получающая начало у Кош-бельского перевала. По принятии в себя несколько ручейков, она получает название Мужи, протекает далее через уроч. Контомас и ниже р. Бумонь-су, вытекающую из оз. М. Каракуль, круто поворачивает на восток, прорываясь через ущелье Гез. В нижней части она называется Таш-балык и Яман-яр. В южной половине Сарыкола река Кара-су протекает по восточной окраине Тагармской равнины и вливается под Таш-Курганом в Яркенд-дарью. Сарыкол и Памир суть части одного и того же нагорья и неразличаются между собой ни по характеру природы, ни по условиям климатическим. Многие из писателей считают восточною границею Памира — Мустагатинский хребет, но это несогласуется вовсе с туземными наименованиями урочищ. Подробности топографические о посещенных местностях отнесены в маршрутное описание, а потому в этом отделе я ограничиваюсь кратким географическим очерком.

Средняя высота Памира и Сарыкола около 14,000 ф. над уровнем моря. Долины занимают более низкое положение; самая возвышенная из них есть долина Б. Памира (14,000 ф.). Наиболее низкая есть Таш-курганская (10,400 ф.). Горные цепи, возвышаясь на 19,000 ф. над уровнем моря, нигде не превышают поверхности долин более чем на 5000 ф. Отдельные пики очень высоки. Гора Мустаг-ата, на восточной оконечности оз. М. Каракуль имеет 25,000 ф. Пик Жилинский в гряде Куги-балант на юге от Лангара достигает 23,000 ф. Вершины гор на высоте 17-18 т. ф. покрыты вечным снегом [45] и ледниками. Ледники питают большую часть ручейков, переполняя их водою в жаркое время года. Воды во всех горных ручьях чистые, приятные на вкус и годные для питья. Осенью происходит странное явление. Некоторые мелкие речки, питающиеся исключительно водою от таяния снегов, пересыхают или на всем течении, или в низовьях. Отсутствие воды в это время года составляет одно из неудобств движения по Памирам. Нижние части скатов гор долины и берега рек покрыты невысокой, но густой травой, называемой кияк, доставляющей прекрасный корм для скота. Вот причины почему, не смотря на суровость жизненных условий, здесь и поныне существует кочевая жизнь. Трава появляется в июне месяце и выгорает к концу сентября, тем не менее и в зимнее время она еще годна в пищу. Экспедиция Гордона встречала на своем пути, в местах остановок, в феврале месяце подножный корм, обнаруживавшийся в снежных проталинах; лошади ели его охотно, предпочитая рубленой соломе. Взятый нами запас ячменя расходовался очень бережно, лошади предпочитали местный корм и большую часть времени питались исключительно травой. Должно заметить однако, что при усиленном движении, ячмень всетаки необходим. Из двух травянистых растений, полезную роль играет трава терскен, растущая невысокими кустиками на высоте не более 13,600 ф., она доставляет прекрасное топливо. Древесная растительность попадается по мере спуска в более низкие места. Сначала встречаются таловые кустики, спускаясь ниже начинается арча и береза. На пути нашего следования, верхний предел древесной растительности был много замечен в следующих местах. В Тагарме на высоте 10,800 ф. На Вахан-дарье, у ручья Куянды на 13,100 ф. По реке Большой Памир, выше Иол-Мазара на 12,600 ф. По Кой-тезяку в 9 в. западнее перевала на 12,200 ф. По Мургабу ниже впадения Ак байтала на 12,000 ф. У подошвы перев. Янги-даван 10,700 ф. и по реке Каанды в 13 в. западнее перевала того же имени на высоте 12,300 ф. На западном конце Аличура близь оз. Ашиль-Куль на 12,600 ф. Разница в уровнях указывает, что кроме [46] известного предела поднятия, на произрастение имеет влияние также и степень укрытия от ветра. Культурная полоса в местностях посещенных мною начинается в Тагарме на высоте 10,600 ф. В Вахане на высоте 10,900 ф. В Алтын-мазаре на ф. На Мургабе у впадения ручья Улысу-булак т. назыв. пробное поле недало еще пока результатов. На р. Кударе на высоте около 9000 ф.

Континентальное и возвышенное положение нагорья обусловливает суровость климата. Все расспросы английских и русских путешественников указывают на непостоянство в распределении времен года и единственный вывод может быть сделан тот, что здесь существует только два времени года: суровая зима и теплые летние дни. Лето продолжается около 4 месяцев июнь, июль, август и часть сентября. Остальное время господствует стужа и выпадает глубокий снег. Зимние холода бывают свыше 30° С. Члены Форсайтовской миссии испытывали в апреле месяце холода — 5° увеличивавшийся ветром. Мы пробыли лучшее время года, вступив на Памиры в начале лета и закончив работы в сентябре. Наибольшая степень холода была испытана нами в сентябре 4, 9, 15 и 16, когда термометр к утру понижался до 10°. Жаркие дни стояли в августе. Разница температуры дня и ночи очень велика. и температура быстро понижается с закатом солнца за ближайшие горы. Разница между показаниями термометра в тени и на солнце также велика.

Ветры дуют почти постоянно вдоль течения рек и ручьев. Направление бывает одно из двух с верху или с низу ущель и долины. Иногда в течении суток направление меняется. Во время движения нашего отряда вниз по Муз-колу. 4 сентября холодный ветер со стороны котловины оз. Каракуль дул с такою силою, что мы вынуждены были остановиться. Песок и мелкие камышки высоко поднимались и засорили глаза; лошади отказывались идти, дыхание захватывало. Летом вместо дождя выпадает снежная крупа. Конечно температура изменяется в зависимости от вертикального положения местности и степени ее укрытия от ветра; при движении [47] приходится в течение дня испытывать различные атмосферические влияния.

В пояснение сказанного о температуре я считаю не лишним привести в приложении выдержки из таблицы метеорологических наблюдений во время экспедиции. Наблюдения производились над термометром, повешенным на воздухе в тени. На Памире и Сарыколе как и по всюду на больших высотах атмосфера крайне разрежена. Свойство это, называемое у киргиз тутек, различно действует на людей, но в большинстве случаев не приносит опасных последствий для здоровья. Фанз-Бухш 34 лет испытывал во время пребывания на Памире 89 биений пульса в минуту, а его товарищ 27 лет не мог дышать и его пульс бился в минуту 99 раз. Из путников Гордона больше других страдал клюшник; при подъемах выше 12 т. ф., с ним делалось головокружение. При езде верхом резкость воздуха не чувствуется, но при движении пешком испытывается стеснение в груди и серцебиение. В особенности трудно подниматься в верх. Головокружение, дурнота, шум в ушах, истечение крови носом случается не со всяким. Быстрый переход от сгущенного воздуха к разреженному без сомнения должен бы вызвать крайне вредные последствия; но в данном случае, при медленном переходе из нижних слоев воздуха в верхние, организм постепенно и незаметно приспособляется. Из чинов нашей экспедиции Ура-тюбинский сарт Маразис и казак Лопатин после прохождения высокого перевала испытывали сильное утомление и приступы лихорадки. Последнее можно отчасти объяснить тем, что на перевалах всегда дует холодный ветер. Вообще же казаки не страдали от недостатка воздуха; жалея лошадей они поднимались пешком на трудные перевалы и зачастую переносили на руках вьюки на больших высотах. Употребление пищи и винной порции также не производило на них никакого действия. Можно было заметить обратное, что признаки утомления и головокружение наступали скорее когда приходилось долгое время оставаться без еды. Влиянию разреженной атмосферы подвержены и животные. При крутых подъемах необходимо часто давать [48] лошадям остановки и должно принять постоянным правилом не: кормить ячменем перед восхождением на перевал. По мере спуска вниз, постепенно испытывается облегчение от какой-то тяжести и прибыль силы.

Малая плотность воздуха служит причиною понижения точки кипения воды, что в связи с недостатком топлива в этих местностях составляет важное хозяйственное неудобство. Когда вышла мука мы пробовали варить ячмень, но опыты с варкой неудались. Взятый нами из Вахана горох не разваривался на Аличуре до надлежащей степени мягкости зерен даже и при непрерывном кипячении в продолжении суток.

Несмотря на приведенные крайне неблагоприятные условия для жизни на Памире и Сарыколе обилие пастбищ привлекает сюда кочевников. Если верить рассказам, 20 лет тому назад Аличур Большой и Малый Памиры представляли летом оживленную картину. В долины эти выгонялись на пастбища стада из Вахана, Шугнана и Джитышара. Теперь многое изменилось, взаимные распри разогнали кочевников на окраины нагорья и названные местности приняли вид голой, пустыни на которой лишь местами сохранились следы минувшей жизни. О ней свидетельствуют могилы; сохранившиеся в народной памяти легенды; полуразрушенные работы, а кое где и остатки кишлаков. Теперь собственно на Памире народонаселение летом встречается в следующих местах. В верховьях Уч-кола мы встретили два аула, по 5 юрт в каждом. У перевала Буз-тере, около 20 юрт; и по течению Кудары и в Кок-джаре около 50 юрт Саиба Назара. Большая часть кочевников удалилась в безопасный Сарыкол при Якуб-беке, под защиту его строгих порядков. Шугнанцы и Ваханцы, ведущие полуоседлую жизнь, не выходят за восточные пределы своей территории. Наши кара-киргизы, опасаясь покушений Саиб-Назара, посещают только изредка окрестности Алтын-мазара, но большинство не переходит за Алтайский хребет; и таким образом Саиб-Назар остается единственным хозяином Памира. Саиб Назар кара-киргиз выходец с Алая, где имел место жительство при Коканских ханах, приходил на [49] летовки на Апак (урочище ближе к Мургабу). С занятием Ферганской области русскими, Саиб-Назар перекочевал на постоянное жительство в уроч. Кок-Джар, сошелся на дружественную ногу с бывшим Шугнанским ханом Юсуф-али, который сохранил за ним титул датки (генерала) пожалованный еще Коканскими ханами и поручил ему сбор зякета с караванов, проходивших в ограниченном числе 5-10 лошадей из Маргелана через Алай, перев. Каинды, Тохта-Корум и по Кударе в Шугнан. Вместе с тем Юсуф-али подстрекал его совершать набеги на киргиз, кочующих в Сарыколе и на Алае, для угона скота, обязав делиться награбленной добычей. В оправдание Саибу-Назару можно заметить, что аламаны — явление повсеместное и теперь на окраинах Памирского нагорья, не вошедшего в состав какого либо из смежных государств, а набеги Саиба-Назара на Алайских киргиз — были вызваны чувством мести за обиду, нанесенную в деле сватовства. Сами алайцы сознают себя перед ним виноватыми. Нынешним летом они первые вторично послали сватов к Саиб-Назару, упрашивая его вместе с тем переселиться на Алай. С назначением ныне афганского наместника в Шугнане связи Саиб-Назарова рода с этим ханством прекращаются и члены его, как бывшие коканские подданные, должны быть причислены к одной из Алайских волостей. Оказав нынешним летом услуги нашей экспедиции, Саиб-Назар заслуживает полного прощения в проступках своего несколько темного прошлого (На первое время их должно освободить от податей. Взамен того, они находясь на границе с Шугнаном могут доставлять сведении о происходящем в Бадахшане. Один из сыновей Саиба-Назара, Матис вполне пригоден для роли разведчика.). Аулы Саиба-Назара таким образом есть последнее кочевье русских подданных на юге Ферганской области.

© текст - ??. 1884
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сборник материалов по Азии. 1884