-

НОВИЦКИЙ В. Ф.

ИЗ ИНДИИ В ФЕРГАНУ

От Лея до р. Шейока.

Выступление из Лея. Ночлег под перевалом. Перевал Кардунг. Ущелье р. Кардунг. Сел. Кардунг.

24-го июня, в 9 ч. у:, мой караван выступил из Лея в составе шести туземцев (Из них двое были взяты временно с яками, нанятыми на перевал.), пяти лошадей и четырех яков. Яки были наняты Карбаном каждый за одну рупию в сутки и подняли почти все наши вьюки; лошадям остались лишь некоторые мелкие вещи. Перед отъездом я рассчитался с Лясу, заплативши ему больше, чем следовало по уговору. Но каково же было мое удивление, когда, получивши от меня следуемые ему деньги, он что то быстро проговорил по индустани, бросил деньги на землю и ушел. Я спросил Корбана — в чем дело? и узнал, что Лясу недоволен моим вознаграждением, потому что он надеялся получить от меня вдвое больше. Сочтя такое поведение Лясу за обычное попрошайничанье [97] туземцев и находя вознаграждение вполне достаточным, я не обратил на этот случай особенного внимания и поехал за своим караваном.

Толпа туземцев провожала нас до окраины Лея, за которой расстилались поля, окружающие город. Мы взяли направление на север, к перевалу Кардунг (Его другое название — Ляоучи.).

Этот перевал, имеющий высоту в 17.570 ф. над ур. м., находится в длинном, узком, но чрезвычайно высоком хребте; протянувшемся вдоль правого берега р. Инда от озера Пангонк на востоке до слияния рек Инда и Шейока на западе и служащем водоразделом между упомянутыми реками. Путь, пролегающий от Лея через Каракорамское нагорье в Кашгарию, пересекает этот хребет по перевалу Кардунг.

Лей расположен у самого подножия южного склона хребта, а потому уже за городом начинается подъем на его южные отроги. Тропа, по которой мы следовали, шла вверх по маленькому ручью, извивавшемуся сначала среди полей, а далее по мелкой каменистой лощине. За культурной полосой, опоясывающей город, лежала та же бесплодная, унылая пустыня, которую мы видели на пути от верховьев Драса до г. Лея; новый хребет представился нам в том же непривлекательном нищенском уборе, который так наскучил мне на пройденном мною пути. Растительность, в виде редкой травы, встречалась лишь по берегам ручья, поддерживающего своей влагой ее печальное существование. На окрестных холмах были видны многочисленные чортены. Тропа сохраняла по лощине ручья постепенный подъем, однако, дававший себя чувствовать вследствие значительной высоты местности. Чем дальше мы шли, тем чаще останавливались наши лошади и тем труднее им было дышать. Яки шли чрезвычайно медленно, но дышали свободно и не обнаруживали усталости; они положительно незаменимы в горах и на высоких азиатских плоскогорьях; поднимая вьюк [98] значительно больше лошадиного, эти животные отличаются при этом изумительно верной поступью. Они свободно идут несколько часов по горным тропам, сплошь усыпанным камнями, ни разу не спотыкнувшись и легко проходят броды в стремительных горных реках, дно которых покрыто скользкими валунами. Яки требуют мало ухода и неприхотливы в пище, довольствуясь той чахлой травой, которая кое-где пробивается у камней по горным скатам и по берегам горных ручьев.

На высоте 15.300 ф. над ур. м. мы встретили возле тропы признаки человеческого жилища: здесь стояла маленькая избушка, сложенная из камней, около которой был разбросан помет яков в значительном количестве; на окрестных скатах мы заметили несколько пасущихся яков и овец. Это — урочище Ганлис (Цгунгляс), где проживают несколько ладакцев, неизвестно зачем и кем поселенные в этом безотрадном уголке пустынных гор. Около избушки ручей, которого мы не покидали, составляется из двух меньших ручьев: один, правый, течет с большого снежного поля, расположенного к западу, среди снеговых гор, а другой, левый — с перевала Кардунг. Мы продолжали движение вверх по последнему. От избушки подъем становится круче. После часового подъема мы остановились на ночлег, на берегу ручейка, на небольшой ровной площадке. Бивачное место оказалось самым безотрадным: кругом были камни да песок, почти без признака травянистой растительности. Отсутствие тени было чрезвычайно чувствительно, потому что мы разбили свой бивак в третьем часу дня, когда горячие лучи южного солнца нестерпимо жгли в этом разреженном и чистом воздухе. Высота нашего ночлега — 15.700 ф. над ур. м.; она сказывалась при ходьбе и при сильных телодвижениях, возбуждая одышку и быстрое утомление. Окрестные горы в общем бесснежны и лишь некоторые вершины покрыты снегом, спускающимся с них длинными полосами. Около нашего бивака [99] постоянно кружились тибетские вороны (Gorvus Thibetauus), надоедавшие нал своим отвратительным карканием. Эти большие смелые птицы подходили весьма близко к нашим палаткам, вынуждаемые голодом к дерзким попыткам утащить что-либо съедобное из котлов, в которых варилась наша пища.

Бродя между камнями, разбросанными вокруг бивака, мне удалось найти здесь несколько десятков черных жуков, пополнивших мою бедную колекцию.

Перед заходом солнца на нашем биваке появился какой то туземец, пришедший из Лея и подал мне конверт с печатью британского политического агента. В конверте я нашел, писанную по английски, жалобу Лясу на имя Тренча, в которой он просил взыскать с меня 4 рупии, будто бы не доплаченные ему мною и надпись на ней английского капитана с просьбой удовлетворить просителя, в случае если жалоба окажется справедливой. Упоминая про это письмо, я должен сказать, что меня удивило в данном случае не столько нахальство и несправедливые домогательства туземца, готового налгать сколько угодно для получения лишней рупии, сколько то, что подобной жалобе мог поверить английский офицер, знавший меня и бывший свидетелем моих денежных расчетов с туземцами. Я написал Тренчу письмо с объяснением всего дела и отправил его с пришедшим из Лея туземцем.

С места нашего ночлега ясно была видна равнина, на которой стоит г. Лей, но сам город скрывался во мгле. Замечательно красиво выделялся на юге, на темной синеве неба, высокий Заскарский хребет, вершины которого были покрыты обильным снегом, питающим многочисленные притоки р. Заскара.

После захода солнца температура сразу упала и в 8 ч. вечера термометр показал только +11,0° по Ц.

Дувший перед заходом солнца сильный юго-западный ветер утих и наступил тихий, прохладный вечер. Уже равнина [100] Лея, окрестные горы и наш бивак погрузились в темноту, а далекие снега величественного Заскарского хребта освещались еще последними лучами солнца.

Ночь была холодная; вода в ручье замерзла у берегов, покрывшись тонкими белыми льдинками, но к утру стало теплее. Мы выступили с ночлега в 7 ч. у. и направились к перевалу. Наши лошади шли без вьюков; я ехал верхом на рыжем, безобразном яке без рогов, которого вел один из туземцев за веревку, прикрепленную к кольцу, продетому сквозь ноздри животного. Тропа едва обозначалась среди камней и круто подымалась в гору. По сторонам попадались большие снежные полосы, местами пересекавшие нашу тропу. В некоторых местах ручей был скован льдом, под которым сочилась лишь тонкая струйка воды, извивавшаяся среди камней. Солнце скрывалось еще за соседними горами и мы с нетерпением ждали его первого теплого луча, который должен был обогреть нас после холодной ночи. Хотя я ехал в меховой куртке и теплых перчатках, но с удовольствием поглядывал на убывавшие тени горных вершин, уже озаренных лучами восходящего солнца.

Травянистая растительность взбирается здесь весьма высоко, имея своих миниатюрных представителей у самой границы вечного снега.

Около 8 1/2 ч. у., пройдя несколько десятков шагов по крутому, скользкому снеговому скату, мы взобрались на перевал. Он покрыт сплошным и глубоким снегом, на поверхности которого местами нагромождены огромные кучи камней.

На перевале я отпустил туземца с верховым яком и мы начали спускаться. Спуск оказался крутой, а в самом начале и не безопасный; здесь пришлось идти по крутому снежному косогору, имея по левую руку от себя глубокое дно ущелья, в которое мы спускались. Мои ноги были обуты в кашмирские чапли, оказавшиеся совершенно негодными к [101] употреблению на снегу: кожаные чулки сильно промокали, а шляпки гвоздей, вбитых в подошву, не проникали в плотный снег и ноги поминутно скользили. Глядя на яков, я удивлялся, как уверенно и смело ступали они своими копытами по скользкому косогору, ни разу не спотыкнувшись и не поскользнувшись на обледенелой поверхности снега.

Пройдя по снегу саженей триста, мы перешли на каменистый скат, по которому вьется едва заметная тропинка; в некоторых местах ее можно узнать лишь по сухому помету вьючных животных. Около нее сочится между камнями ручеек, сбегающий с перевала. По каменистому скату мы спустились на дно ущелья, к небольшому озеру с зеленовато-голубой водой, к которому подходит большое снеговое поле, покрывающее крутой северный склон перевала и обрывающееся у озера.

Туземцы мне говорили, что это маленькое красивое озеро очень глубоко; оно имеет около 100 саженей длины и 60 саженей ширины. На его берегу мы сделали небольшой привал, чтобы дать отдых нашим вьючным животным.

На северном склоне перевала снежный покров опускается на 800 ф. ниже, чем на южном, где он встречается лишь около самой вершины.

От озера перед нами открылась узкая долина с незначительным падением к северу, по которой мы продолжали наше движение. В своей верхней части она образует ряд маленьких котловин, в одной из которых мы нашли другое озеро еще меньших размеров, чем первое.

С окрестных скатов, покрытых кое-где снегом, а также и с перевала текут ручьи, несущие свои воды к северу. Вследствие оригинального строения верхней части долины, образующей ряд котловин с разделяющими их невысокими увалами, вода этих ручьев, не имея возможности стекать по земной поверхности, проложила себе, повидимому, путь под землей, потому что верстах в 6-7 от перевала, в том [102] месте где долина приобретает постоянное падение к северу, эти воды сразу обнаруживаются из-под камней, покрывающих дно долины, довольно крупным ручьем, местами даже затруднительным для переправы. Этот ручей — верховье р. Кардунг, текущей к северу в долину р. Шейока. На расстоянии нескольких верст от истоков ручья тропа идет вдоль него, следуя преимущественно его левым берегом; но затем ручей углубляется в узкое ущелье, а тропа вьется высоко над ним по крутому каменистому берегу. В некоторых местах падение ущелья увеличивается и ручей превращается в быстрый поток, ленящийся среди каменных гряд и валунов. Движение по тропе среди камней, обломков скал и щебня весьма затруднительно. Недалеко от сел. Кардунг камни образуют колосальные гряды, принимающие местами характерную форму боковых ледниковых морен. Весьма возможно, что когда то верхняя долина этой реки была покрыта ледником, спускавшимся с перевала. Растительность на окрестных горах так же бедна, как и по южную сторону перевала; горы угрюмы и пустынны; длинные, узкие песчано-каменистые осыпи спускаются с них в долину.

В 3 ч. пополудни мы стали на ночлег в сел. Кардунг. Селение расположено на высокой и обширной терасе левого берега реки, в некотором от нее отдалении. Общий его характер, его поля, искуственное орошение — все такое же, как и по южную сторону хребта. В окрестностях селения я видел чортены и «маны падми», но значительно меньших размеров, чем к западу от Лея. Чортены имеют здесь внутреннее помещение, — в которое ведут два небольших окна, прорезанные с противуположных сторон; в одной из здешних чортен я видел небольшую молитвенную машину на вертикальной оси.

Жители как этой части Ладака, так и более северных местностей до верховий р. Нубры, ничем не отличаются ни в одежде, ни в обычаях, ни в образе жизни, ни в языке от населения местностей, прилегающих к р. Инду. [103]

Путешествуя в Ладаке, приходится останавливаться на бивак непременно в самом селении, потому что только здесь, где имеется искуственное орошение, возможно найти травянистую лужайку или групу деревьев. В сел. Кардунг мы заехали в маленький сад, окруженный невысокой стеной и расположились под тенью небольших деревьев, едва укрывавших нас от лучей горячего солнца.

Здесь я рассчитал и отпустил обратно в Лей туземцев с вьючными яками. С их уходом наш бивак сделался менее шумным и каждый занялся своим делом: я писал дневник, приводил в порядок свой гербарий и собирал жуков, а туземцы чинили конскую сбрую, чистили посуду и устраивали на ночь уставших лошадей...

Вечером я услыхал доносившийся из палатки моих туземцев совершенно несвойственный этой части света веселый звук русской гармоники. Оказалось, что Корбан играл на небольшом индустанском инструменте, похожем на дудку, который издавал звуки весьма близкие к звукам гармоники. В дальнейшем пути этот инструмент, вероятно, испортился, потому что его звуки уже больше не оглашали наших молчаливых биваков.

После весьма теплой и тихой ночи мы выступили на следующий день в восьмом часу утра. Перед нашим выездом из селения ко мне явился туземец из Лея и вручил мне письмо от капитана Ченевикс-Тренча. Последний извинялся за беспокойство, доставленное мне ложной жалобой Лясу и уведомлял меня, что наложит взыскание на лживого и строптивого туземца. Я написал ему короткий ответ и отправил гонца обратно в Лей.

Меня поразила необыкновенная быстрота, с которой туземный пеший гонец доставил мне письмо из Лея: в одни сутки он прошел около 50 верст по горам, одолевши высокий снеговой перевал с его крутыми, каменистыми склонами.

От сел. Кардунг наш маленький караван увеличился: я [104] решил, где возможно, нанимать одну вьючную лошадь для облегчения наших лошадей, силы которых необходимо было беречь для дальнейшего пути и для таких мест, где нельзя было найти вьючных животных.

Оставивши селение, мы пошли по обширной терасе левого берега реки, дошли до того места, где эта тераса обрывается в узкое ущелье небольшого горного ручья, впадающего слева в реку, и вниз по этому ручью спустились в долину р. Кардунг, по которой продолжали наш путь к северу. Отсюда и до своего выхода в долину р. Шейока долина р. Кардунг сохраняет один и тот же характер: она узка, глубока, имеет небольшое падение и поросла вдоль речных берегов густым кустарником; древесной растительности здесь нет, но вблизи слияния реки с р. Шейоком на высоте 11.500 ф. над ур. м. я заметил два абрикосовых дерева (Armeniaca vulgaris), растущих здесь в диком состоянии. Травянистый покров здесь ничтожен, как и повсеместно в Ладаке.

Окрестные скаты совершению бесплодны: кругом камень и песок. Горы слагаются, преимущественно, из гранитов, но их подножия прикрыты колосальными толщами конгломератов.

Тропа то вьется по неширокому карнизу над рекой, то пролегает по песчаным косогорам осыпей. По последним движение чрезвычайно затруднительно для лошади; подвижной материал осыпи расползается под ногами, которые уходят глубоко в песок, сползающий вниз вместе с лошадью. Река здесь неглубока, но течет чрезвычайно быстрым потоком.

По рр. Шейоку и Нубре.

Р. Шейок. Опасная переправа. Сел. Сати. Вверх по р. Нубре. Сел. Панамик. Сел. Чанглюнг. Флора. Птицы. На рубеже горной пустыни.

В 8-10 верстах от сел. Кардунг река выходит в широкую долину р. Шейока, поворачивает к западу, некоторое время течет паралельно последней, но затем они обе сливаются. В этом месте долина р. Шейока имеет ширину от 2 до 2 1/2 верст; она покрыта песком и крупной галькой, [105] среди которой река течет к западу двумя или тремя рукавами. Травянистой растительности здесь нет, а кустарная образует местами небольшие заросли. Переехав в брод р. Кардунг, мы пересекли узкое галечное пространство, разделяющее обе реки, и подъехали к берегу Шейока.

Р. Шейок течет здесь двумя рукавами, шириной около 60 саженей каждый, разделенными друг от друга низкой отмелью, заливаемой в половодье. Первый, южный рукав течет быстро, но спокойно, неглубок и легко проходим в брод; второй же, северный, представляет собой грозный, ревущий поток, очень глубокий, несущий свои воды со страшной быстротой и вздымающий волны до 3 ф. высотой. В обоих рукавах вода имеет цвет молочного кофе. Южный рукав мы прошли благополучно в брод, руководствуясь указаниями какого то туземца, откуда то появившегося и шедшего в воде впереди нас; брод оказался лишь по брюхо лошади. Но когда мы выбрались на галечную отмель реки и перед нами открылось русло второго рукава, то я с ужасом глядел на своего караван-баша, спокойно ехавшего на своем рыжем коне к берегу этого стремительного потока, как будто бы он намеревался переправиться в брод. Окинувши взором течение реки на всем видимом пространстве, я нигде не заметил ни моста, ни парома и недоумевал — неужели же и через этот рукав необходимо переправляться на лошади? Но недоумение мое было непродолжительно: подъехавши к реке, мы увидели за прибрежным бугром большую туземную лодку и человек 6 туземцев, сидевших на берегу. Теперь я понял, откуда взялся наш проводник, указавший нам брод через первый рукав. Оказалось, что жители сел. Сати (или Чети), расположенного на правом берегу реки, в расстоянии одной версты от нее, содержат здесь переправу для проезжающих караванов, взимая за свои услуги чрезвычайно умеренную плату. Переправа производится здесь следующим порядком: лошади расседлываются, развьючиваются и пускаются вплавь, а весь багаж и [106] люди помещаются в лодку. Страшно было смотреть на наших лошадей, когда их погнали в реку; глядя на быстрый поток, животные неохотно шли в воду и если бы не сильное течение, которое сразу подхватило их, когда они вошли в воду по брюхо, то пришлось бы долго возиться с ними. В одно мгновение над водой остались лишь одни лошадиные головы, которые неслись с ужасной быстротой по течению; по их движению было видно, что животные старались стать туловищем под углом к течению реки, чтобы сопротивляться напору воды и выбиться к берегу; высокие волны заливали их головы и были мгновения, когда на поверхности воды их не было видно, и мы считали своих лошадей погибшими; саженях в 200 от места переправы река делает небольшой поворот влево, где вода, в своем стремительном течении не успевая следовать за извилинами русла, набегает на изгиб правого берега; здесь наши лошади были прибиты течением к берегу и благополучно выбрались из воды. Не будь этой извилины русла, вероятно, еще долго пришлось бы им нестись по течению.

Наша переправа на лодке оказалась более безопасной, чем переправа наших лошадей. Лодка была прочно сколочена, имела в длину сажени три, в ширину сажень, а борты ее подымались фута на 3-4 над водой. Когда багаж был уложен и люди сели в лодку, мы отчалили от берега, предоставивши себя на произвол стремительного течения; лодочники, сидевшие на корме и на носу, быстро гребли толстыми короткими лопатами, стараясь приблизить нашу лодку к противоположному берегу. Несколько минут мы быстро неслись вниз по течению, но близ того места, где выбрались из воды наши лошади, лодочникам удалось бросить длинный канат, закрепленный на лодке, нескольким туземцам, бежавшим за нами по берегу. Схвативши канат, они после продолжительных усилий остановили нашу лодку и притянули ее к себе. Быстро был выгружен багаж, навьючен на лошадей и мы тронулись дальше. [107]

Пройдя с версту по песчано-галечному пространству, мы въехали в сел. Сати (11.700 ф. над у. м.) и около 12 часов дня расположились на бивак в небольшом саду на краю селения. Это был первый бивак в моем путешествии, на котором мы терпели нужду в хорошей воде и должны были пить мутную, серо-желтую воду, проведенную в селение из р. Шейока и употребляемую здесь как для пищи, так и для орошения полей. Здесь я встретил караван какого то купца из Лея, следовавший из Яркенда в Ладак на мулах.

Весь день стояла жаркая и безветряная погода; хотя к вечеру задул сильный северо-западный ветер, но к 8 ч. вечера термометр все же показал +23° по Ц.

Дальнейший наш путь от сел. Сати (Чети) шел вниз по правому берегу р. Шейока до впадения в нее справа р. Нубры и затем вверх по последней реке.

27-го июня мы добрались до сел. Киагур, расположенного в долине р. Нубры, верстах в 25 от сел. Сати.

По пути близ слияния упомянутых двух рек мы проехали сел. Тирит, широко раскинувшееся на правом берегу р. Шейока, а в долине р. Нубры встретили сел. Лякзун и Сумур. Все они поражают своей разбросанностью и тянутся иногда на несколько верст по реке. Общий характер долин рр. Шейока и Нубры почти одинаков: реки держатся на значительном протяжении своего течения какой-либо одной стороны долины, оставляя с другой — широкую песчано-галечную береговую полосу, по которой проходит тропа, пересекающая быстрые горные ручьи, сбегающие с соседних возвышенностей. Местами реки текут несколькими рукавами, разделенными низкими галечными отмелями. Травянистой растительности здесь очень мало; древесная же встречается лишь в селениях, где пирамидальный тополь, абрикосовое дерево и ива образуют большие рощи; кустарники растут вдоль рек, покрывая местами большие площади прибрежных полос их долин. Невыразимо приятно бывает, после нескольких часов езды по [108] песчано-галечной равнине, въехать в густые заросли кустов облепихи, тамарикса и шиповника. Хотя они дают и мало тени и растут на голой земле, почти обнаженной от травянистого покрова, но один вид зеленых ветвей и шелест их листвы, приводимой в движение ветром, приятно действуют на настроение путешественника, утомленного видом бесплодных гор и пустынных долин. В окрестностях сел. Киагур песчано-галечное дно долины заменяется песчаным и здесь местами обширные площади покрыты глубоким песком.

В попутных селениях мы встречали много чортен и «маны падми»; в одной чортене, имевшей внутреннее помещение, я нашел огромное количество маленьких каменных вальков с расширениями на обоих концах, напоминающих своим видом катушки для наматывания ниток. При въезде в сел. Киагур находятся несколько колосальных «маны падми», из коих некоторые, повидимому, построены весьма давно, потому что уже поросли высоким и толстым кустарником. Верхняя площадь этих сооружений покрыта не овальными плоскими камнями, как в южном Ладаке, а огромными плитняками, на которых вырезаны ламами священные надписи. Один из этих священных каменных валов, находящийся в самом селении, вероятно, во избежание разрушения, сцементирован и скреплен по сторонам толстыми деревянными брусьями. В Киагуре находятся две будийские молельни и несколько чортен, имеющих огромные размеры: сажени 3-4 в диаметре и сажени 4 высоты. Некоторые из них увенчаны высокими шестами.

Высота сел. Киагур — около 11.400 ф. над ур. м.

Переночевавши здесь под сенью больших абрикосовых деревьев, мы продолжали на следующий день наш путь левым берегом р. Нубры до сел. Панамик. На пути мы встретили несколько туземных селений — Чамшинг, Васкин и Тиритша на нашем берегу и Чараса, Кури, Мурги и Энса — на противуположном. В сел. Панамик нам предстояла двухдневная остановка. [109]

Дело в том, что, двигаясь к северу, мы приближались к пустынному, безлюдному нагорью Западного Тибета, где невозможно достать ни лошадей, ни фуража, ни продовольственных запасов. Сел. Панамик — последнее крупное селение в долине р. Нубры, в котором можно запастись кое-чем необходимым для путешествия. В виду этого, я решил провести здесь два дня, чтобы нанять до китайской границы двух вьючных лошадей, которые подняли бы двухнедельный запас фуража для каравана и пополнить наши запасы муки, яиц и других сельских продуктов, бывших у нас на исходе.

При въезде в селение наш караван был встречен толпой тибетцев во главе с сельским старшиной (лямбардаром); последний был одет в длинный темный халат и носил красную турецкую феску. Он проявил много распорядительности и внимания при размещении нас в селении и оказал нам большое содействие в нашем снаряжении для дальнейшего пути по Тибетскому нагорью. Мы заняли в Панамике отдельный двор и я расположился на крытой веранде небольшого каменного дома.

Переход этого дня был одним из наименее жарких переходов, пройденных нами с верховий р. Драса, С утра временами накрапывал дождь, облака то закрывали солнце, то открывали его — вообще, погода стояла переменная и прохладная.

Перед вечером мой караван-баш Корбан явился ко мне в сопровождении лямбардара для переговоров о закупке ячменя, найме лошадей с проводниками и т. п. делах. Снявши по индийскому обычаю туфли, они уселись, по моему приглашению, на разостланную на веранде бурку, и Корбан сообщил мне условия, на которых лямбардар брался снабдить нас всем необходимым. Две вьючные лошади с пешим проводником каждая до китайской границы (собственно до китайского укрепления Шахидула) стоили 40 рупий, при чем проводники и лошади должны были быть на собственном [110] продовольствии. Если принять во внимание, что на пути до Шахидулы мы должны были пересечь западную окраину высокого Тибетского нагорья, чрезвычайно трудного для движения каравана, и что этот путь невозможно было сделать менее чем в десять дней, то цена, предложенная мне лямбардаром, окажется совсем незначительной. Запас ячменя для наших пяти лошадей на весь переход до Шахидулы лямбардар согласился доставить мне за 8 рупий. Вечером мы получили ячмень и зашили его в два большие мешка, образовавшие один увесистый вьюк. Лямбардар доставил нам несколько десятков яиц, которые мы поместили в небольшие корзины с мягкой подстилкой из листвы, им же заготовленные для этой цели.

Мой бивак на веранде отличался одним существенным недостатком: ночью он посещался сотнями маленьких муравьев, кусавшихся весьма больно; для ограждения меня от беспокойства, причиняемого этими маленькими насекомыми, Корбан принес мне целый сноп свежей полыни. Я обложил себя этой травой со всех сторон, положил ее под подушку, но долго не мог заснуть от ее сильного одуряющего запаха, который устрашал, однако, моих маленьких неприятелей.

Следующий день, 29-го июня, был такой же облачный и прохладный, как и предыдущий. Я бродил по селению, рассматривал чортены, «маны падми», собирал жуков, пополнял свой гербарий; благодаря любезности лямбардара, мне удалось достать из внутреннего помещения одной чортены несколько глиняных иконок с изображением Буды и несколько глиняных моделей чортен; последние сделаны очень грубо и мало похожи на большие чортены; иконки же сделаны значительно лучше и четырехрукая фигура Буды изображена на них весьма отчетливо. Для приготовлений этих иконок ламы, вероятно, употребляют штамп, которым выбивают изображение Божества на сырой глине, потому что иконки совершенно тождественны между собой, как общими размерами, так и в подробностях. [111]

На нашем биваке шли деятельные приготовления к выступлению. Мои люди стирали белье, пекли хлеб, резали барана, заготовляя запасы мяса в дорогу... Когда привели нанятых нами лошадей, пошла пригонка вьючных седел, приспособление вьюков, перековка лошадей и т. п.

Здешние вьючные седла состоят из двух соединенных между собой узких подушек, набитых травой, которые накладываются на спину лошади по сторонам позвоночника, несколько ниже последнего. На эти подушки кладут толстую грубую попону с нагрудником и подхвостником, покрывающую спину и бока лошади. На попону накладывают уже вьюк, прикрепляя его веревками, как удобнее.

Целый день на нашем дворе и на плоских крышах соседних домов сидели трупами туземцы, глазея на меня, на наших лошадей и на работу моих людей; некоторые из них были заняты сучением шерсти, накручивая на палочку грубую шерстяную нитку. Как грязны, а иногда и отвратительны на вид эти Ладакские жители! Ни у одного из них я не заметил и признаков белья, которое, кажется, здесь совсем не употребляется населением. На черное от грязи тело надевается грубый серый армяк, составляющий единственную одежду ладакца; армяк подпоясан узким длинным куском холста, на котором постоянно висят различные предметы, необходимые в обиходе туземца — небольшой нож, точилка, кремень с огнивом и т. п. Головным убором служит небольшая меховая шапка, мехом внутрь, низко спускающаяся на затылке, а иногда маленькая цветная шапочка, похожая на тюбетейки, носимые в Туркестане. Обувью служат туфли или короткие валенки, одеваемые на босую ногу; некоторые обматывают себе икры, по индийскому обычаю, длинной узкой лентой, заменяющей голенища высоких сапог.

К вечеру все наши приготовления в дорогу были окончены. Лямбардар, сделавши все, что от него зависело, пришел ко мне перед вечером, чтобы откланяться, потому что по [112] какому то делу ему необходимо было отправиться в тот же день в одно из соседних селений. Он получил от меня небольшой подарок и «сэртификэйт», удостоверяющий оказанное им мне содействие.

30-го июня в 7 ч. у. мы покинули сел. Панамик, чтобы сделать последний переход по Ладаку и подойти к окраине высокого Каракорамского нагорья. Характер реки, долины и окружающих гор на этом переходе — совершенно такой же, как и в нижнем течении. На пути мы встретили селения Покачу, Таксей и Сасонга, а против них на правом берегу реки — сел. Кубет, Эий и Аруну. Пройдя верст 18, мы подошли к маленькому сел. Чанглюнг, состоящему из нескольких жалких избушек, окруженных деревьями. Хотя мы прибыли сюда очень рано, около полудня, но так как далее, по словам Панамикских туземцев, нам предстоял тяжелый подъем на перевал, а мест, пригодных для остановки на ночлег нашего каравана, поблизости за Чанглюнгом не было, то мы решили заночевать около этого селения и выступить на следующее утро.

К вечеру рядом с нашим биваком появился другой бивак, на котором расположились какие то туристы, повидимому, англичане. Они прибыли со стороны перевала Сасыр, куда нам предстояло идти на следующий день, но доходили ли они до перевала или нет и зачем ездили в ту сторону — я не знаю, потому что не знакомился с ними. За час до их прибытия, в селение приехал какой то чрезвычайно смуглый господин в европейской одежде, оказавшийся англизированным туземцем, исполнявшим обязанности караван-баша. По его приказанию несколько тибетцев, сопровождавших вьюки, разбили две палатки таких больших размеров, что, глядя на них, я ожидал прибытия многочисленной экспедиции, взамен которой увидел лишь двух человек — мужчину, ехавшего верхом на яке и даму, шедшую пешком. Войдя в палатку, они уже не выходили из нее, а рано утром, до нашего выступления, ушли вниз по р. Нубре. [113]

К ночи небо покрылось тучами и вскоре по полотнищам моей маленькой палатки забарабанил крупный, теплый дождь, прекратившийся лишь к рассвету. В северной части Ладака, как кажется, атмосферные осадки выпадают в большем количестве, чем в прочих его частях, что, вероятно, объясняется близостью к источникам влаги — к колосальным ледникам и снегам, покрывающим главный хребет Куэн-Люня.

Однако, несмотря на это, флора здесь более бедна, чем к западу от Лея. Из древесных пород я видел только одну иву (Salix sp.) (Не считая двух случайных экземпляров Armeniaca vulgaris в долине р. Шейока и культурных деревьев в селениях.), а из кустарников — джиду (Elaeagnus hortensis), облепиху (Hippophae rhamnoides), мирикарию (Myricaria elegans), тамарикс (Tamarix sp. gallica?), сугак (Lycium Ruthenicum), ломонос (Clematis orientalis), шиповник (Rosa sp. eglanteria?) и смородину (Ribes orientale). Эти кустарники, вместе с ивняком, образуют все те заросли по долинам и ущельям северного Ладака, о которых я неоднократно упоминал выше. Травянистая растительность тоже бедна, как количеством видов, так и размерами своего покрова. Я нашел здесь: кислицу (Oxyria digyna), Bibersteinia odora, молодин (Sedum Rhodiola), горох (Cicer Songaricum), бобы (Oxytropis myriophylla), донник (Melilotus officinalis), котовик (Nepeta longebracteata), чистец (Stachys sp.), Perowskia abretanioides, астру альпийскую (Aster alpinus), чертополох (Cnicus argyracanthus), полынь (Artemisia stricta), лапчатку (Potentilla sericea и P. multifida), белоголовник (Eurotia ceratoides) и Physoclaina prealta. Из этих трав Aster alpinus, Oxytropis myriophylla, Potentilla sericea и Eurotia ceratoides встречались на весьма высоких местах, между 14.000 и 17.000 ф. над у. м.; Artemisia stricta попадалась на всевозможных высотах до 16.000 ф. Stachys sp. и Perowskia abretanioides — весьма распространенные здесь растения. [114]

Орнитологическая фауна рассматриваемой части Ладака мало отличается от таковой же долин рр. Драса и Инда. Здесь встречаются почти те же виды, что и там, но со следующими исключениями: пустельга (Falco tinnunculus), ласточка земляная (Cotyle rupestris), дрозд синий (Petrocossyphus cyaneus) и чекан черногорлый (Saxicola atrogularis) не встречались мне совершенно, но зато появились ворон тибетский (Corvus Thibetanus) и индейка горная или улар (Megaloperdix himalayensis).

1-го июля мы должны были покинуть долину р. Нубры и взобраться на западный край обширного нагорья, составляющего пустынную и безлюдную окраину Тибета. Здесь, вблизи сел. Чанглюнг, кончаются населенные места; несколько выше по р. Нубре еще встречаются отдельные поселки туземцев, но уже далее к северу и к востоку находятся совершенно необитаемые местности. В географическом отношении здесь кончается Ладак с его величественными пустынными хребтами и разделяющими их узкими глубокими долинами, здесь находится естественная граница этой страны контрастов, совмещающей в себе бесплодные, каменистые хребты с возделанными, местами цветущими, долинами, недостаток атмосферных осадков с обилием вод, наполняющих русла многочисленных рек и ручьев, и большую высоту речных долин, возвышающихся до 12.000 ф. над ур. м., с умеренным климатом. Далее, к северу и к востоку, расстилается высочайшее в мире нагорье, резко отличающееся своим характером от пройденного нами Ладака и образующее особенную географическую область. В политическом отношении часть этого нагорья принадлежит Ладаку, т. е. составляет владения Кашмирского магараджи; граница между владениями Кашмира и Китайскими землями никогда еще не была точно установлена, проходя примерно по гребню хребта Куэн-Люня, составляющего позвоночный столб этого нагорья. Все пространство от р. Нубры до верхнего течения р. Хотан-дарьи совершенно необитаемо, а потому принадлежность его к тем или другим владениям не [115] имеет ныне никакого политического значения для обеих сторон; это нагорье составляет как бы нейтральную полосу, разделяющую Индию от западного Китая.

Я буду называть эту обширную горную страну Каракорамским нагорьем, по имени высочайшего перевала, ведущего через главный кряж могучего Куэн-Люня. [116]

Каракорамское нагорье.

В снегу и среди ледников.

На перевал Ляскет. Перевал Ляскет. Ущелье р. Талям. Урочище Маргистанг. Под перевалом Сасыр. Наш образ жизни. На перевал. Перевал Сасыр-ля. Урочище Сирсиль.

На перевал 1-го июля, в 6 ч. у., выступивши с бивака у сел. Чанглюнг, мы направились к востоку, поперек речной долины, к горам левого берега р. Нубры. Непосредственно за селением тропа поднимается в гору, — это начало подъема на нагорье Каракорама. Я ехал верхом на крупном вороном яке с длинными рогами, нанятом в сел. Чанглюнг до следующего ночлега. Вьючные лошади шли под вьюками. За нашим караваном бежал одинокий баран, купленный моими туземцами в Чанглюнге для собственного продовольствия; подгоняемый Азисом, он жалобно блеял, как бы предчувствуя свою близкую кончину.

Тропа поднимается на перевал короткими зигзагами, довольно крута и камениста. Скаты гор скалисты, безлесны и лишь местами покрыты короткой травой, растущей пучками возле камней. Я заметил здесь несколько кустов шиповника (Rosa sp.), который взбирается здесь до высоты 13.000 ф. над ур. м. Среди скал мы встречали весьма много горных индеек или уларов (Megaloperdix himalayensis), быстро бегавших между камнями и при нашем приближении шумно взлетавших со свистом. Эту птицу я встречал в дальнейшем нашем пути почти ежедневно вплоть до равнин Восточного Туркестана и, преимущественно, на весьма больших высотах, свыше 13.000 ф. над ур. м.

Поднявшись на высоту 14.500 ф., мы добрались до [117] небольшого горного уступа, где на ровной травянистой площадке отдохнули от тяжелого подъема и дали возможность нашим животным пощипать свежую, сочную траву, столь редкую в этой горной пустыне. С этого места уже был виден перевал Ляскет, к которому мы приближались. Он имеет высоту 15.200 ф. над ур. м. и находится в небольшом узком хребте, отделяющем долину р. Нубры от ущелья ручья Талям; последний течет с с.-в. в р. Нубру и, прорвавшись чрез узкую и извилистую трещину в горах ее левого берега, изливается в нее южнее сел. Чанглюнг, у сел. Сасонга.

Около перевала травянистая растительность несколько лучше, чем в нижней части подъема, но состоит исключительно из мелких растений. На перевале, несмотря на его большую абсолютную высоту, снега не оказалось, но на окрестных горах, превышающих его на 2-3.000 ф., были видны большие снежные полосы. В некоторых местах мы нашли здесь сложенные из камней невысокие пирамиды, а возле тропы стояло странное сооружение, имевшее форму невысокого прямоугольника из плоских овальных камней, расположенных правильными слоями. На поверхности этого памятника был водружен шест с прикрепленным к нему куском белой материи. Подобные постройки относятся, вероятно, к разряду тех «обо», о которых я говорил при описании перевала Зоджи-ля.

С перевала Ляскет крутой спуск ведет в ущелье р. Талям. Тропа идет по крутому, каменисто-песчаному косогору, высоко над ручьем, извивающимся в узком и глубоком ущелье. Спустившись к ручью, она следует сначала его правым берегом, а в 7 верстах от перевала переходит на левый берег.

Растительность восточного склона перевала точно так же бедна, как и западного; вдоль ручья Талям нет совершенно кустарной растительности.

Почти у самого перевала, при спуске с него, огибая лежавший у тропы большой обломок скалы, мы наткнулись на [118] свежий труп лошади, окруженный пернатыми хищниками. Здесь было несколько крупных тибетских воронов и два больших грифа. Увидевши нас, вороны испуганно сорвались и полетели в соседние скалы; грифы спокойно осмотрелись кругом, вытянувши свои длинные, голые шеи, и, поднявшись бесшумно с падали, спокойно улетели к ручью, медленно и плавно махая своими большими крыльями. Усевшись на выступе скалы, они следили за движением нашего каравана, и я видел, как, пропустивши нас саженей на 100 от лошадиного трупа, они так же спокойно вернулись к нему. Это была первая, встреченная нами, падаль в той длинной веренице трупов павших животных, которая сопровождает путь во Каракорамскому нагорью до верхнего течения р. Хотан-дарьи. Отсюда уже мы встречали почти через каждую версту то высохшие трупы лошадей и ослов, возле которых кружились хищные птицы, то их белые скелеты, очищенные от мяса и кожи хищниками, ветрами и дождем, то конские черепа, то отдельные кости...

Если принять во внимание ничтожность караванного движения по Каракорамскому нагорью, то обилие падали лучше всего свидетельствует о трудностях этого пути и о суровых климатических условиях нагорья.

Р. Талям течет быстрым, мутным потоком, имеющим ширину от 10 до 15 саженей, и принимает в себя с обеих сторон несколько горных ручьев, низвергающихся с боковых ущелий. Неприветливо выглядит ущелье Таляма. Бесплодные, высокие горы сжимают его, закрывая далекие снеговые хребты, — которые, выделяясь из общей массы серых, угрюмых гор, развлекают взор путешественника и разнообразят картину; большие, длинные осыпи тянутся по обеим сторонам ручья, угрожая запрудить его быстрое течение; кругом тихо, ни звука; лишь изредка раздастся какой то грохот, точно раскат отдаленного грома, разнесется по унылому ущелью, забежит во все его уголки, где то за соседними [119] горами раскатится горным эхом и замолкнет: то оторвался кусок скалы, упавший на дно ущелья, или обрушилась крутая осыпь, наполнившая ущелье пылью, которая после этого еще долго носится в воздухе.

После трехчасового движения от перевала Ляскет, около двух часов пополудни, мы остановились на ночлег, на левом берегу ручья, на небольшой поляне. Это — урочище Маргистанг (Названия урочищ, ручьев и ледников сообщались мне ладакцами, нанятыми мною в Панамике.), имеющее высоту 14.200 ф. над ур. м. Ни возле него, ни в его окрестностях нет никакого человеческого жилья. Однако, подходя к месту ночлега, мы встретили здесь небольшое стадо коз и овец, пасшихся возле ручья. Из расспросов оказалось, что как ни ничтожна травянистая растительность, встречающаяся в этих горах, но и она служит подножным кормом тибетским стадам, пригоняемым сюда из ближайших селений долины р. Нубры.

Уже сегодня климатические условия Каракорамского нагорья обнаружились во всей их непривлекательности. Во время нашего подъема на перевал Ляскет шел холодный дождь и температура не поднималась выше +7,5° по Ц. Около полудня несколько распогодилось, но вблизи ночлега опять пошел дождь, который к вечеру сменился снежной крупой, падавшей, с перерывами, в течение всей ночи.

В ближайших окрестностях нашего бивака не оказалось никакого топлива и мы разводили костер из запаса дров, взятого нами из сел. Чанглюнг.

Мои туземцы, к моему удивлению, несмотря на изменившиеся климатические условия, были одеты так же легко, как и прежде: Рахим шел сегодня всю дорогу в кашмирских чаплях, одетых на босую ногу, а все они имели на себе обыкновенные армяки, открытые на груди и плохо укрывавшие их от. холода. Впоследствии я узнал, что они не везли с собой никакой [120] теплой одежды, употребивши на другие потребности те деньги, которые я им выдал в Лее на заведение теплых вещей. С такой легкой одеждой и с таким суровым образом жизни, какой вели они в дороге, может мириться один лишь тибетец, привыкший к холодам, ветрам и разреженному воздуху этих высоких нагорий.

С этого ночлега настали плохие дни для наших лошадей, лишенных хорошего корма. Ячмень выдавался им прежними порциями, но сена взять было не откуда и им приходилось довольствоваться той травой, которую они могли розыскать между камнями на скатах гор, когда, после выкормки ячменем, их пускали пастись вокруг бивака до следующего утра. Урочище Маргистанг представляло в этом отношении еще сносные условия, но в дальнейшем пути наших лошадей ждали гораздо большие лишения.

2-го июля, утром, мы продолжали наше движение вверх по ручью Талям. На окрестных скатах заметен был свежий снег, выпавший в течение ночи, но на дне ущелья не осталось никаких следов снежной крупы, падавшей со вчерашнего вечера: сухой воздух нагорья поглотил ее без остатка. Погода была пасмурная, как и вчера; большие тяжелые тучи ползли по небу, временами задевая горные вершины и окутывая их густым, серым туманом; они то разбегались в стороны, открывая синее небо, то скоплялись и заволакивали его сплошной пеленой. Недалеко от нашего ночлега ручей вытекает из ледника Маргистанг. Ледник имеет весьма большие размеры: в длину около 12 верст, при ширине до одной версты и принадлежит к числу долинных ледников; он течет с севера на юг и имеет незначительное падение. В своей верхней части он составляется из четырех ледников, почему несет на себе ясно выраженные срединные морены, которые ближе к устью сливаются с боковыми моренами, расползаются и покрывают собой почти всю поверхность ледника, давая материал для образования мощной конечной морены. [121] Левый (западный) край ледника при его устье не примыкает вплотную к крутому скату ущелья и отделен от последнего высоким валом ледникового щебня. Толщина ледника на его нижнем конце — от 15 до 20 саженей. Нижний край его находится на высоте 14.300 ф. над ур. м. При выходе ручья Талям из ледника, в него впадает другой небольшой ручей, текущий с северо-запада с перевала Сасыр, вверх по которому мы продолжали наше движение. Теперь мы шли по узкому, весьма каменистому ущелью, совершенно лишенному растительности. В небольшом расстоянии от ледника Маргистанг, на западном склоне ущелья, я заметил висячий ледник, залегавший между двумя высокими валами ледникового щебня.

Примерно с высоты 15.000 ф. над ур. м. ручей бежит среди снеговых берегов, а местами и под сплошным снежным покровом; хотя мы встречали уже много свежего снега, но видно было, что и зимний стаял не весь. Из птиц я заметил здесь стайку уларов на соседних скатах гор, да нескольких крупных воронов, круживших возле нашего каравана.

Верстах в 7 от ночлега в верховье небольшого бокового ущелья, впадающего с востока в ущелье Сасырского ручья, залегает огромный ледник Гумулюн, окруженный несколькими снеговыми вершинами; нижний край ледника находится на высоте около 15.600 над ур. м.. С западной стороны, почти напротив него, в трех ущельях, разделенных скалистыми снеговыми горами, залегают обширные ледники. Несколько далее по ущелью мне пришлось увидеть ледник, который своей необыкновенной формой и удивительным положением на горе может поразить не только обыкновенного путешественника, но и специалиста-геолога. Он имеет форму длинного, чрезвычайно правильного прямоугольника, несколько сот саженей в длину, саженей 200 в ширину и от 30 до 40 саженей в вышину. Он состоит почти из чистого льда, присыпанного на поверхности снегом; ни на нем, ни вблизи него нет ни [122] морен, ни ледникового щебня. Он висит на крутом скате горы над тропой, не доходя до нее своим нижним краем саженей на 100. Верхний край ледника лежит между двумя снежными вершинами, в небольшой котловине, имеющей вид снегового цирка.

В полуверсте за этим ледником ущелье расширилось и превратилось в круглую, почти ровную котловину, саженей 200 в поперечнике, еще совершенно мокрую от недавно стаявшего снега. Сасырский ручей вытекает здесь из снегового поля, залегающего в северо-восточном углу котловины; около его истока находится небольшое голубоватое озеро со снежными берегами. От этого места начинается уже подъем на перевал Сасыр. Около полудня мы стали на бивак около озера, в урочище Пангтанса, на высоте 16.250 ф. над ур. м.

По дороге временами нас мочил холодный дождь, а на биваке повалил снег, сменявшийся иногда снежной крупой. Было холодно, мрачно и скучно. Небо было затянуто тучами, снежная крупа барабанила по полотнищам палатки, а сильный ветер выл на всевозможные лады, врываясь в мою палатку. К вечеру земля покрылась сплошным снежным покровом и наши измученные лошади, пущенные на свободу после небольшой дачи ячменя, нетерпеливо разбрасывали копытами свежий снег, розыскивая под ним редкую траву, кое-где ютившуюся между камнями. Вечером снег пошел сильнее и закрутила метель. Перевал Сасыр встречал нас весьма недружелюбно.

В первые же дни по выступлении из Лея в нашем караване установился известный образ жизни, почти не изменявшийся на всем пути до русской границы. Мы выступали с бивака между 6 и 8 часами утра и шли без привала верст 25-30, становясь на ночлег между 12 и 3 часами пополудни. Лишь иногда, в самых пустынных местах, где трудно было выбрать место удобное для бивака, мы шли более 30 верст и становились на ночлег позднее. Я и Корбан ехали верхом, [123] а Умар-шах, Азис и Рахим, а равно и временно нанимаемые туземцы, шли пешком, подгоняя вьючных животных. На пути до верхней Нубры, как и в Кашмире и западном Ладаке, я часто слезал с лошади и шел пешком, потому что ноги сильно уставали от продолжительного сидения в седле при медленном движении каравана, да, кроме того, собирание растений и жуков вынуждало меня спешиваться; но с подъемом на Каракорамское нагорье пришлось отказаться от этих прогулок, потому что значительная высота местности над ур. моря быстро утомляла меня при ходьбе. Здесь, на этом нагорье, мы шли обыкновенно на высоте от 15.000 до 18.000 ф. над ур. м., т. е. на уровне высочайших гор Швейцарских Альп и Кавказа. Однако, несмотря на это, мои пешие туземцы шли легко, не обнаруживая признаков особой усталости и не жалуясь на одышку.

При выборе нами бивака непременным условием являлись: до верхней Нубры наличность топлива и травы, а с подъемом на нагорье, где кустарник исчез и топливо пришлось везти с собой, наличность подножного корма; о воде не приходилось заботиться, потому что страна изобилует ею, а мы двигались всегда вдоль горных ручьев, обозначавших своим течением дорогу для каравана. По прибытии на бивак, вьюки снимались с лошадей и немедленно же разбивалась моя палатка; но так как она была очень низка и узка и в ней можно было лишь лежать или сидеть на полу, то я пользовался ею только для сна и для работы в ненастную погоду, когда дождь, снег, а особенно ветер мешали заниматься на открытом воздухе; в остальных же случаях, уложивши свои вещи в палатку, я расстилал возле нее кавказскую бурку и проводил здесь время, разбирая свои колекции, составляя дневник и читая. Пока разбивали мою палатку, наш повар Азис складывал из камней незатейливый очаг, зажигал топливо и прилаживал над ним котелки, в которых приготовлялась для нас пища. Я питался яичницей, рисовой кашей и чаем с [124] тонкими пшеничными лепешками, которые пекли каждый день мои люди; для приготовления последних один из туземцев месил тесто в кастрюле, затем накладывал его тонким слоем на горячий камень, вынутый из очага и ставил вплотную к огню; хотя тесто месилось руками, не знавшими мыла, и хотя часто перед печением хлеба Умар-шах или Рахим возились около потных лошадей, но горный воздух и утомление делали свое дело, и серые лепешки с примесью земли и угля съедались с удивительным апетитом; к тому же там, где не было ничего другого, брезгать не приходилось. Кроме этой пищи, я мало по малу истреблял английские консервы, закупленные в Сринагаре и состоявшие из масла, сгущенного молока, варенья и чайных печений.

Туземцы ели баринину, которую везли с собой, те же пшеничные лепешки и пили бурый ладакский чай, постоянно варившийся в небольшом котле, висевшем над огнем. Последний, как и в западной части Ладака, приготовлялся ими из плиточного чая, молока, сала, муки и соли.

Мои люди оказались весьма хорошими слугами; постоянно они были заняты какой-нибудь работой, касавшейся нашего каравана. То чинили вьючные седла, то ходили за лошадьми, то отправлялись собирать топливо... Они были весьма заботливы к лошадям и если ни одна из них не заболела в нашем, обильном всякими лишениями, путешествии, то этим я обязан исключительно их тщательному уходу за ними. Тибетцы дают лошадям выстаиваться после работы очень долго; наши лошади стояли под вьючными седлами часов по 6-8 после прибытия на бивак и получали свою дачу ячменя обыкновенно не ранее наступления темноты. После этого они пускались на волю и бродили около бивака до утра, розыскивая себе пищу. По вечерам мы собирались у пылающего очага или у костра, если топливо было в изобилии, и я болтал с моими туземцами, насколько позволял мне мой скудный запас слов языка индустани. [125]

Всю ночь со 2-го на 3-ее июля с небольшими лишь перерывами шел снег и дул сильный юго-западный ветер. К рассвету снег покрывал землю слоем в 1/2 фута толщиной и придавал окружавшей нас местности совершенно зимний характер. В 6 ч. у. ртуть в термометре стояла на нуле, но ночью, несомненно, был мороз, потому что наружная поверхность палатки и некоторые предметы, лежавшие ночью на снегу, совершенно обледенели. Панамикским тибетцам не хватило места в палатке моих туземцев и они ночевали под открытым небом; для того, чтобы укрыться от холодного ветра, они сложили из камней круглую стенку, высотой около 2 футов, с небольшим выходным отверстием, обращенным в сторону противуположную ветру и улеглись спать под защитой этого своеобразного сооружения; в нашем дальнейшем пути по тибетскому нагорью мы не раз встречали эти круглые стенки, служащие местом отдыха и ночлега тибетцам, следующим с караванами.

Сегодня, 3-го июля, выступая в дорогу, я оделся совершенно по зимнему; на мне были: высокие теплые кавказские сапоги, меховая куртка, теплые перчатки и большая баранья шапка. Мои азиаты одели темные очки с боковыми сетками для предохранения глаз от вредного влияния сильного блеска снегов.

Корбан сообщил мне, что на рассвете мимо нашего бивака прошла на перевал небольшая партия туземцев.

Мы выступили в начале восьмого часа утра и пошли вверх по ручью, скованному толстым льдом, выдерживавшим тяжесть нашего каравана. Скоро мы бросили ручей и стали подниматься по крутому каменистому скату, обильно покрытому снегом. Справа от нашей тропы, над истоками Сасырского ручья, питающегося снегами окрестных скатов, я заметил колосальную глыбу зеленоватого льда, имевшую ширину до 200, при толщине в 25-30 саженей и изукрашенную на своих [126] отвесных боках многочисленными ледяными сосульками. Длину этого оригинального ледника, доходившую до версты, возможно было охватить глазом лишь после подъема на возвышенность, на которую мы взбирались; за нею следовала котловина, на дне которой находилось небольшое голубовато-зеленое озеро, скованное у берегов ледяной каймой. Ледник оказался перекинутым в эту котловину и достигал ее противуположного ската, заполняя собой большую ее часть. Поднимаясь на перевал, мы прошли три подобных котловины с маленькими озерами и толщами льдов, окружающих их и доставляющих им неисчерпаемый источник влаги. От этих озер нет никаких ручьев на поверхности, а потому, несомненно, они должны иметь подземные стоки, по которым уносится вода, постоянно доставляемая в огромном количестве скоплениями льдов и снегов, покрывающих соседние скаты. Пройдя эти котловины, мы стали подниматься на самый перевал по крутым каменистым скатам, покрытым снегом и льдом. Местами возле тропы валялись конские скелеты, черепа и отдельные кости...

Перевал Сасыр-ля (17.800 ф. над ур. м.) имеет вид обширной седловины среди небольших скалистых возвышенностей, ограничивающих ее с северной и южной сторон. Северная имеет длинный и пологий скат, южная — крутой и короткий. Весь перевал покрыт круглый год сплошным снежным покровом, достигающим местами весьма большой толщины и образующим несколько обширных снеговых полей, разделенных небольшими скалистыми обнажениями. Снег оказался весьма рыхлым, почему движение по перевалу было очень затруднительно. Хотя впереди нашего каравана шел один из Панамикских тибетцев, пробовавший палкой прочность снега и выбиравший дорогу, тем не менее наши вьючные лошади проваливались в снег по брюхо и с трудом выкарабкивались из него. Сначала я ехал верхом, но когда моя лошадь несколько раз погрузилась в снег, я слез с нее и пошел [127] пешком возле каравана. В одном месте две лошади так глубоко застряли в снегу, что не было никакой возможности поднять их с вьюками; пришлось обеих развьючить и поднять на веревках, а вьюки нести на людях через весь перевал. Жалко было смотреть на бедных животных, бившихся в рыхлом снеге, покрывавшем почти все их туловище, и тщетно старавшихся найти вокруг себя точку опоры.

Пройдя большое снежное поле, покрывавшее вершину перевала, мы пересекли несколько каменистых площадей, покрытых тонким слоем снега, и стали круто спускаться в узкое ущелье, на дне которого шумел мутный, желтый поток. В ущелье снег лежал лишь местами и было заметно, что по эту сторону перевала его меньше, чем по другую, где он залегал обширными снеговыми полями и давал те колосальные скопления льда, которые заполняли собой упомянутые выше котловины. Высота снеговой линии по обе стороны перевала находится между 16.500 и 17.000 ф. над ур. м., при чем на западной стороне она несколько ниже, чем на восточной.

В этот день мы шли по снегу в течение 5-ти часов, при чем 3 часа — по сплошным снеговым полям с весьма глубоким снеговым покровом. Здесь я еще раз убедился в полной пригодности для ходьбы по глубокому снегу моих кавказских бурочных сапог с твердыми подошвами, которые употреблялись мною не раз в моих альпийских экскурсиях в снеговых горах Центрального Кавказа. Головки этих сапог делаются из бурки волосом внутрь и обшиваются мягкой козловой кожей, а длинные голенища — из бурки волосом внаружу без всякой обшивки; эта обувь чрезвычайно тепла, плохо пропускает сырость и весьма легка, что так важно для ходьбы по горам.

Продолжая спускаться по каменистому ущелью, мы встретили травянистую растительность уже на высоте около 16.000 ф. над ур. м., но как здесь, так и в более низких местах ущелья, она была очень бедна. [128]

Спускаясь, мы заметили ниже себя небольшое стадо антилоп из 15-20 голов; завидя нас, звери бросились со всех ног к скату соседней возвышенности и скоро исчезли за скалами. Ручей, по которому мы шли, течет лишь на протяжении 4-5 верст и затем впадает в р. Шейок, с которой нам пришлось опять встретиться по эту сторону перевала. Возле впадения ручья, на высоком берегу р. Шейока, около тропы, на высоте 15.400 ф. над ур. м., стоит невысокая, сложенная из камней, стена, огораживающая небольшое пространство, нечто в роде маленького караван-сарая, а около нее стоит низкая каменная изба. В этой избе живут постоянно восемь туземцев из Ладака, которые по распоряжению Кашмирского правительства обязаны находиться здесь для содействия караванам при подъеме на перевал и для указывания им бродов на р. Шейоке, которую приходится пересекать несколько раз в дальнейшем пути к северу. Это место называется Сирсиль (Дехни-Мурги). Прийдя сюда, мы застали здесь уже расположившийся на ночлег небольшой туземный караван, тот самый, который в этот день утром прошел мимо нашего бивака на перевал.

Мы разбили наш бивак возле туземной избушки несколько в стороне от загороженного пространства, потому что оно было завалено пометом и обильно усеяно черепами и костями вьючных животных.

Погода стояла нехорошая; с перевала дул сильный, холодный ветер; небо было покрыто большими темными облаками, беспрестанно закрывавшими солнце; пока оно светило — было тепло и даже временами жарко, но как только набегала туча — становилось холодно и снежная крупа белой пеленой покрывала землю. В такую погоду трудно установить костюм: то лезешь в меховую куртку, то одеваешь летний пиджак. В 8 ч. вечера термометр показал +5,2° по Ц. [129]

Опять в долине р. Шейока.

Р. Шейок. Местные проводники. Ледники. Ручей Чипчак. Урочище Давлет-бег-ульды. Ночлег под Каракорамским перевалом. Каракорамский перевал. Верховье Раскем-дарьи.

С нашего бивака открывался вид на долину р. Шейока, текущей здесь в меридианальном направлении и обставленной по обе стороны темными, бесплодными горами; абсолютная высота этих гор чрезвычайно большая, но относительная — невелика, потому что долина реки приподнята над уровнем моря на весьма значительную высоту, доходящую в этих местах до 15.000 ф. Долина имеет ширину более версты, песчано-галечное дно, прорезаемое в двух-трех направлениях мутными рукавами Шейока и совершенно бесплодна.

На следующий день мы выступили в начале седьмого часа утра, спустились на дно долины и пошли вверх по правому берегу реки. Утро было весьма холодное, дул сильный ветер, а солнце, закрываемое густыми облаками, ползавшими по небу, лишь изредка выглядывало, чтобы согреть нас своими горячими лучами. Одновременно с нами выступили и туземцы, которых мы встретили на последнем ночлеге; они сопровождали нас до Китайской границы.

Р. Шейок течет своими рукавами то у одного, то у другого берега долины, подходя местами вплотную к горам; извилистость течения вынуждает часто переходить с одного берега реки на другой и искать бродов. Для указания последних с нами отправились из Сирсиля двое тибетцев, которые должны были сопровождать нас до последнего брода, а затем вернуться домой.

Уже в расстоянии нескольких десятков саженей от ночлега нам пришлось перебраться через главное русло реки на длинную отмель, по которой мы шли с версту, а затем опять перешли на правый берег. Броды, как и все дальнейшие, оказались, в общем, неглубокими, — по брюхо лошади; впрочем, в некоторых местах вода достигала седла и подмачивала вьюки. Дно реки повсеместно твердое, каменистое. Течение — сильное, хотя и много слабее, чем в пределах Ладака, где [130] эта река принимает значительно большие размеры. Впереди нашего каравана шли проводники-тибетцы с длинными палками, которыми они пробовали дно; раньше, чем лезть в реку, они бросали в воду в различных местах камни, по падению которых судили о глубине. Несмотря на то, что дул весьма холодный ветер и что в некоторых рукавах реки с слабым течением вода была промерзшей у берегов, эти туземцы снимали штаны и обувь, высоко поднимали свои рваные тулупы и обнаженные до поясницы шли в воду, холодную, как лед (Мои пешие туземцы, при переправах в брод, садились на крупы вьючных лошадей.). Если следующий брод был недалеко, то они не трудились даже одеваться и шли полуголые на холодном ветру, от которого у меня коченели руки в теплых шерстяных перчатках. Судя по их веселому настроению, подобное купание не доставляло им особенного неудовольствия и они оживленно болтали с моими тибетцами, ступая босыми ногами по холодной и скользкой гальке. В этот день нам пришлось восемь раз перебираться с одного берега на другой, при чем 6 раз — по их указанию. Если принять в среднем, что река в этих местах протекала не менее как двумя рукавами, то выходит, что туземцы из Сирсиля 12 раз шли в ледяной воде, достигавшей им выше пояса. За 12 подобных ванн они потребовали себе одну рупию (60-65 коп.), что составляет лишь 30 копеек вознаграждения каждому.

Следуя долиной Шейока, мы иногда удалялись от реки, пробираясь по конгломератовым холмам у подножия горных скатов, но чаще шли по дну долины близко к реке. Растительность, как в долине, так и на горах, совершенно ничтожная. Снеговые горы встречаются редко, но те, мимо которых нам пришлось сегодня пройти, представляют изумительно-обильные скопления снега и льда, сползающих в виде мощных ледников в долину Шейока. В нескольких верстах от урочища Сирсиль на правом берегу реки высоко [131] вздымается величественная снеговая група Ак-таш (Это первое тюркское название, которое мне пришлось услышать на пути из Индии. Ак-таш на тюркском языке означает «белый камень».), высшая точка которой, вероятно, не ниже 24.000 ф. над ур. м.; от нее сползает в долину длинный, но узкий ледник, который питает водой бурный ручей, впадающий в Шейок. Верстах в 16-ти за ним находится колосальный ледник Чум-Хумдан, истоки которого находятся в горах, расположенных далеко к западу. Все эти ледники спускаются до самого дна долины, имея свои нижние края на высоте от 15.300 до 15.700 ф. над ур. м. Нижний край Чум-Хумдана имеет ширину около версты и обрывается отвесными ледяными стенами, высотой от 30 до 40 саженей. Ледник вблизи своего устья представляет нагромождение огромных ледяных глыб, из которых некоторые имеют чрезвычайно оригинальные, причудливые формы. Из-под него течет ручей, сливающийся с рекой и покрытый местами ледяным покровом; ледяная кора начинает встречаться уже и на Шейоке, который отсюда сильно мельчает.

За ледником Чум-Хумдан я отпустил наших проводников и они ушли обратно в Сирсиль.

От этого места горы заметно понижаются, снега убывают, горные скаты становятся положе, мягче, толщи конгломератов, прикрывающие подножия гор, больше. Местность начинает принимать все более однообразный характер и превращается в безбрежные равнины, весьма характерные для Каракорамского нагорья. Присутствие в них значительных отложений озерного алювия наводит на мысль, что они были когда-то заняты обширными водными басейнами.

Пройдя еще некоторое расстояние к северу, мы остановились на ночлег в полуверсте от реки, на конгломератовом уступе ее правого берега, возле небольшого ручья. Высота нашего бивака — 15.800 ф. над ур. м.

Местность, по которой мы сегодня двигались, имеет [132] совершенно пустынный характер. Из птиц я видел лишь наших старых знакомых — тибетских воронов, нарушавших своим неприятным карканием безмолвие гор; в одном месте я заметил следы большого стада антилоп. Но за то скелеты и трупы вьючных животных встречаются здесь в изобилии и чем дальше двигаешься к северу, тем их больше и больше. Некоторые из них, нетронутые хищниками, под влиянием сухого воздуха и холодов избегли разложения и засохли, хорошо сохранивши свои формы.

Наш бивак оказался не лучше предыдущего. Мы стояли на открытом месте, где холодный северо-западный ветер положительно не давал покоя, мешая всякой работе.

Ночью было очень холодно и я вынужден был воспользоваться всеми теплыми вещами, которые имелись у меня с собой, чтобы укрыться от сильных порывов холодного ветра, врывавшегося в палатку.

На следующее утро мы спустились опять к Шейоку, переправились в брод на его левый берег и продолжали наш путь в северном направлении; пройдя с версту от ночлега, мы оставили реку и повернули направо, вверх по небольшому ручью Чипчак, текущему с востока. В том месте, где мы покинули Шейок, он вытекает из длинного узкого разлива, покрытого льдом (Тзо). Разлив имеет вид небольшого озера и питается водой ручьев, стекающих в изобилии с многочисленных ледников, окружающих его.

Ручей Чипчак везде проходим в брод, имеет ширину не более 3-5 саженей, течет по каменистому, галечному руслу и несет, в противуположность мутному Шейоку, чистую, прозрачную воду.

Местность, по которой мы шли в этот день, мало напоминала нам, что мы находимся в одной из высочайших в мире горных стран. От места ночлега горы, окаймляющие долину Шейока, расступились, давши место обширному, почти ровному плато, имеющему подъем к северу; сами они стали [133] относительно ниже, формы их мягче и круглее; мы находились среди равнины, окаймленной на горизонте невысокими холмами, которые представляли собой гребни высочайших горных хребтов. Эта равнина имеет высоту от 16.000 до 17.000 ф. над ур. м., совершенно пустынна, покрыта мелкой галькой, лишена всякой растительности и усеяна скелетами, костями и высохшими трупами лошадей и ослов (На всем пути по Каракорамскому нагорью я заметил лишь один верблюжий скелет, что указывает на то, что эти животные редко употребляются здесь для караванного движения.). Холодный ветер свободно гуляет по широкому простору этой неприветливой пустыни, вынуждая путника плотнее и крепче запахиваться в тулуп.

Почти целый день шел снег, но снежного покрова нигде не было видно: сухой воздух с ветром способствовал его быстрому испарению.

Наш путь к Каракорамскому перевалу лежал сначала по ручью Чипчак, но верстах в 15-ти за слиянием его с Шейоком, возле урочища Давлет-бег-ульды, мы оставили его, уклонившись к северу, вверх по его правому притоку, текущему от перевала. Я буду называть этот приток — Каракорамским ручьем.

Верстах в 6-ти от Давлет-бег-ульды, около урочища Гумбас (или Пулё) мы повернули вверх по ручью к северо-западу и вошли в узкую лощину, непосредственно ведущую к перевалу.

Лощина окаймлена небольшими пологими возвышенностями, состоящими из конгломератов и глинистого сланца. Местами глинистые обнажения имеют здесь кроваво-красный цвет, резко выделяющийся на сером фоне окрестных гор.

По пути мои туземцы наткнулись на следы брошенного бивака и нашли здесь несколько разбитых чашек, деревянных черпаков, котелков, ножей, мешочков и т. п. предметов, [134] доставивших им некоторое развлечение в скучном движении с караваном. За урочищем Гумбас я заметил, в расстоянии менее версты от нашего каравана, четырех зверей, похожих на антилоп. Они паслись на скате горы, но, завидевши наш караван, стали сначала отходить шагом, а затем ускакали в небольшую каменистую лощину, откуда некоторое время наблюдали за нами. Положительно удивляешься — чем живут эти животные в этих бесплодных горах, почти совершенно лишенных растительности?

Верстах в 5 от урочища Гумбас, в 4 часа пополудни, мы остановились на ночлег на берегу Каракорамского ручья, на высоте 17.000 ф. над ур. м., в урочище Чажеджильга; это — небольшое ровное глинистое пространство, укрытое от ветра, но без топлива и подножного корма.

Все наши ночлеги до китайского укрепления Шахидула выбирались нами в местах, которыми обыкновению пользуются здесь для остановки на ночлег торговые караваны; каждое из них имеет свое особое название (Некоторые из этих названии сообщал мне Корбан, ходивший раньше этим путем, а остальные — панамикские тибетцы, знакомые с этими местами.). Возле одних есть ключи, возле других — сносная трава, а некоторые представляют собой места, хорошо укрытые от непогоды. Но все они имеют один общий недостаток — совершенное отсутствие топлива; во всей окрестной пустыне нет ни одного дерева, ни одного куста. Для добывания топлива мы принимали особые меры: с выступлением каравана с ночлега двое туземцев с мешками и топором следовали в стороне от него и выкапывали из земли толстые, деревянистые корни белоголовника (Eurotia ceratoides) (Это растение называют в Ладаке «аюк», а в Раскеме — «буртса».), травянистого растения, встречающегося здесь в небольшом количестве повсеместно. Оно растет в виде небольшого кустика с бледно-зеленой листвой, достигает в высоту до 1/2 фута и имеет толстый деревянистый корень длиной 2-3 фута. [135] Корни Eurotia дают хорошее, медленно горящее топливо, но оставляют очень мало угля; дым горящих корней имеет слегка ароматический запах. Если бы не это растение, столь драгоценное в этой пустыне, нам пришлось бы испытывать весьма большие лишения, страдая от холода и отсутствия горячей пищи. Мы встречали белоголовник на высотах от 15.000 до 18.000 ф. над ур. м. Наши лошади не ели его, но яки охотно едят это растение.

На ночлеге 5-го июля высота места сильно сказывалась на организме. Возившись в палатке с укладкой вещей, с умыванием и переодеванием, я настолько утомлялся, что принужден был несколько раз ложиться и отдыхать: усиленное сердцебиение и одышка мешали продолжительным движениям.

Вечером пошел снег и к 8 часам температура упала до +3° Ц. Было холодно, скучно и уныло. Я скоро покончил свою бивачную работу, потому что в этой пустыне не было ни жуков, ни растений, залез в свою маленькую палатку, завернулся в теплые одежды и заснул. На следующий день, 6-го июля, мы продолжали движение к перевалу.

Перед выступлением с бивака я узнал от Корбана, что один молодой туземец из того каравана, который сопровождал нас от Дехни-Мурги, проходя перевал Сасыр-ля без темных очков, повредил себе глаза и в настоящее время с трудом может смотреть. Действительно, я вспомнил, что вчера заметил одного молодого туземца с красными, слезившимися глазами, которые он постоянно прикрывал рукой от солнца. У меня были две пары темных очков, а потому я решил отдать другую больному туземцу. Он поносил их четыре дня и под Шахидулой с благодарностью вернул мне их обратно: глаза его совсем поправились, хотя он и прошел с нами за это время два снеговых перевала.

Выступивши с ночлега, мы продолжали наше движение вверх по Каракорамскому ручью, постоянно переходя с одного берега на другой; мы шли то по косогору над ручьем, то по [136] дну его узкой лощины, которая имеет сильный подъем к перевалу, местами камениста, но, в общем, вполне удобна для движения с караваном. Утро стояло холодное, в ручье возле берегов вода промерзла, покрывшись крепким льдом, но северный ветер был мало чувствителен, потому что мы были прикрыты горами, примыкавшими к перевалу. Нагорном скате по другую сторону лощины я заметил несколько антилоп, с любопытством следивших за движением нашего каравана.

Мы с Корбаном ехали впереди и сильно опередили наши вьюки; верстах в 7 от ночлега мы бросили течение ручья, истоки которого были уже недалеко среди групы снеговых гор, замыкавших лощину, и стали круто взбираться на возвышенность ее левого берега. Подъем был непродолжительный, но весьма трудный, вследствие огромного превышения над уровнем моря; наши лошади с трудом подвигались вперед, поминутно останавливаясь, чтобы отдышаться. Поднявшись на несколько десятков саженей над ручьем, мы повернули в сухую, короткую лощину, которая и привела нас на самую высшую точку моего пути — на Каракорамский перевал (18.550 ф. над ур. м.). На перевале мы нашли очень мало снега: он лежал кое-где пластами не толще нескольких дюймов и только в углублениях и лощинках по сторонам залегал небольшими сугробами. Такое незначительное количество снега на столь высоком перевале может быть объяснено топографическими условиями местности, не способствующими скоплению снегов, а также небольшим количеством атмосферных осадков и сильными ветрами, постоянно сдувающими снег с перевала.

Высоко вздымающийся над ур. м. Каракорамский перевал лишь на несколько сот футов превышает русла горных ручьев, бегущих с его скатов, и потому принадлежит к числу весьма доступных и легко проходимых перевалов.

На его высшей точке стоит небольшая четырехугольная, глиняная будийская молельня, в одной из стен которой сделана неглубокая ниша с маленьким сквозным отверстием. Несмотря [137] на наши старания рассмотреть сквозь это отверстие ее внутреннее помещение, мы ничего не могли увидать в темноте.

На перевале нам пришлось дожидаться минут 20 нашего каравана и в течение этого времени мы так смерзли от сильного холодного ветра, дувшего с севера, что вынуждены были укрыться от него за стенами молельни, прижавшись к ней с подветренной стороны. К тому же, несмотря на наше возвышенное положение, любоваться было решительно нечем.

С перевала совершенно не видно окружающих его хребтов, потому что вследствие его малой относительной высоты ближайшие возвышенности стесняют кругозор и закрывают дальние горы.

Спуск с перевала весьма короткий, но крутой и ведет в лощину небольшого ручья, вытекающего из-под перевала. Спустившись не более, как на 1.000 ф., мы пошли вниз по его течению; падение лощины здесь чрезвычайно малое и ручей течет весьма медленно в слабо обозначенном русле. Этот ручей — верховье одной из величайших рек Центральной Азии, орошающей обширные пространства Китайского Туркестана, реки Яркенд-дарьи, называемой в своем верхнем течении, до выхода из Раскемского хребта, Раскем-дарьей, а в своем нижнем течении близ впадения в оз. Лоб-нор — р. Таримом.

На северной стороне перевала, в том месте, где кончается крутой спуск, сменяющийся слабым падением лощины ручья, стоит каменная, полуразрушенная пирамида, высотой до 5 футов; это — памятник англичанину Дальглейшу. Возле него лежала в то время сброшенная на землю небольшая мраморная плита, на которой вырезана черными буквами следующая надпись на английском языке: «Here fell Dalgleish murdered by an Afghan» (Здесь пал Дальглейш, убитый афганцем); под английской надписью находится перевод ее на языке индустани.

Англичанин Дальглейш, в 80-х годах XIX столетия, долго скитался в Кашгарии, живя то в Кашгаре, то в [138] Яркенде, частью в качестве купца, а частью в качестве негласного политического агента, наблюдавшего за распространением русского влияния в Китайском Туркестане. Однажды, следуя с торговым караваном из Кашгарии в Индию, он повздорил с одним из сопровождавших его афганцев, с которым у него были прежние счеты; афганец убил Дальглейша, но, как рассказывают, тут же покончил и с собой.

Памятник стоит одиноко среди горной пустыни, наводя путешественника на грустные размышления.

Текст воспроизведен по изданию: Из Индии в Фергану. (Записки императорского русского географического общества по отделению этнографии. Том XXXVIII, № 1). СПб. 1903