-

МОЗЕР ГЕНРИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНЫ СРЕДНЕЙ АЗИИ

КИРГИЗСКАЯ СТЕПЬ - РУССКИЙ ТУРКЕСТАН - БУХАРА - ХИВА - ЗЕМЛИ ТУРКМЕН И ПЕРСИЯ

A TRAVELS L'ASIE CENTRALE. LA STEPPE KIRGHIZE; LE TURKESTAN RUSSE; BOUKHARA; KHIVA; LE PAYS DES TURCOMANS ET LA PERSE

В СТРАНАХ СРЕДНЕЙ АЗИИ.

Путевые впечатления Генриха Мозера

1882-1883 гг.

V. ¹

Туземное население Ташкента относится к европейцам крайне недружелюбно, чтобы не сказать враждебно; причина этого кроется в том, что их вера и обычаи слишком резко отличаются от религии и привычек пришлого населения

«Я поделился этими впечатлениями», говорит Мозер, с одним товарищем, давно уже жившим в Ташкенте.

«Как вы думаете, сказал я, удастся-ли вам побороть это враждебное к вам отношение туземцев?»

— «В этом я твердо уверен, отвечал он, взгляните на всех этих лентяев, которые ничего не делают, не терпя ни в чем нужды; но когда они научатся пить водку, пролетариат будет создан, бедняк продаст свое имущество, чтобы удовлетворить своей страсти к вину и потом уже волей не волей примется за работу; от этого выиграет промышленность и вместе с тем наше влияние упрочится».

Итак, водка явится, быть может, орудием цивилизации в этом крае!!

Вскоре по приезде Мозера в Ташкент, ему удалось присутствовать на больших маневрах, которые происходили в 6-ти верстах от города и воочию доказали, что полки, находящиеся в [606] Туркестане, составляя армию в 26,600 человек, вполне заслуживают название лучшей армии нашей империи.

По окончании маневров, генерал-губернатор отправился в лагерь, чтобы присутствовать на обеде, устроенном для офицеров. За столом М. Г. Черняев обратился к присутствовавшим с речью на французском языке, в которой он высказал свою симпатию к французам и уважение, питаемое им к французской армии. «Господа, произнес генерал, русская армия встретилась впервые на поле брани с армией французов почти сто лет тому назад, в Италии; с тех пор эти две нации не раз сходились на поле битвы как соперницы, но между тем всем известно, что между этими двумя армиями существует симпатия, которую ничто не могло поколебать; симпатия эта вызвана храбростью, великодушием и истинно рыцарскою доблестью французского войска. Я пью, господа, за французскую армию и за ее представителя, полковника Сермета, которого мы имеем удовольствие видеть среди нас».

Полковник Сермет ответил на этот горячий привет тостом за туркестанскую армию; вслед за тем Черняев, со свойственным ему красноречием, обратился к окружавшим его солдатам, напомнив им славные подвиги, совершенные русской армией в этих отдаленных странах, и выразил надежду, что они поддержат славу русского оружия, если им придется снова идти в поход.

Ознакомившись с Ташкентом и со всем тем, что заслуживало в нем внимания, Мозер стал снова готовиться в путь, намереваясь посетить Бухару вместе с русским посольством, отправлявшимся туда, имея во главе кн. Витгенштейна; отъезд был назначен на 4-е октября 1883 года.

«С истинною грустью простился я с генералом Черняевым, говорит Мозер, которого я успел в это время узнать очень близко; благодаря ему мне удалось исполнить мою заветную мечту, побывать в Ташкенте и объехать Среднюю Азию, поэтому немудрено, что сердце мое проникнуто чувством искренней признательности к этому генералу; во время моего пребывания в Ташкенте я мог лично убедиться в том, с какими великими трудностями был сопряжен пост, принятый им от генерала Кауфмана, но я знал, что Черняев стоит на высоте этой задачи, от которой отказались бы многие.

«Пожимая, на прощанье, руку Михаила Григорьевича, я не ожидал, что мне придется услышать вскоре то горестное известие, которое дошло до меня во время моего пребывания в [607] Закавказском крае. Хотя виды высшей власти его отозвали из Азии, но всякий, бывший свидетелем управления Черняевым завоеванной им области, для которой он составлял столь обширные и полезные проекты, невольно чувствует глубокое сожаление по поводу столь поспешного отозвания его с этого поста».

Благодаря доброте и предупредительности генерала Черняева, Мозер, выехавший из Ташкента вместе с бар. Серметом, опередив несколько русское посольство, ехал безостановочно, с удивительною быстротою; на всех станциях для них были заготовлены лошади, так как впереди их ехала эстафета. Миновав так называемую Голодную степь, которая лишена в зимнее время всякой растительности, по мере приближения к Самарканду они встречали все чаще и чаще огромные рисовые поля, прорезанные многочисленными ручейками; благодаря этой превосходной системе орошения ни одна капля Зеравшана не пропадает даром, но содействует обогащению этой плодородной местности; дорога, идущая в долине, осенена деревьями, жилища возвышаются среди рощиц. В то время деревья эти представляли любопытное зрелище: сохранив еще свежую, зеленую листву, они были покрыты снегом, и это свидетельствовало о том, что зима настала тут вдруг; действительно, в этой местности почти не бывает осени и весны, и трудно себе представить как могут туземцы переносить эти резкие перемены температуры, тем более, что жилища их плохо защищены от ветра, и их одежда также мало предохраняет от стужи.

«Русские принесли нам снег и морозы», говорят они; действительно, со времени покорения русскими — зимы стали здесь суровее.

Прибыв в Самарканд, путешественники отправились прежде всего с визитом к губернатору генералу Иванову. «Это старый степняк, не смотря на то, что ему не более 45 лет; он живет уже в этой местности целых 20 лет; украшенный Георгиевским крестом, он представляет собою тип русского военного человека».

От него Мозер отправился на базар, где он встретил старого знакомого — сарта, у которого покупал разные вещи еще в первую свою поездку в Среднюю Азию. Купец тотчас узнал его Отобрав у него некоторые вещи, Мозер начал было торговаться, но тот остановил его с первого же слова.

«Вы, иностранцы, наши гости, сказал он; я был бы плохой мусульманин, если бы я запросил с вас лишнее». Это было сказано с достоинством, спокойно и с чисто восточною вежливостью, не допускавшею возражения, поэтому покупатели заплатили не торгуясь, а в результате оказалось, что сарт жестоко надул их. [608]

В Самарканде заслуживает внимания обширное медрессе (университет), состоящее из мечети, в которой до завоевания русскими показывали знаменитый коран Ходви-Арара. Рассказывают, что этот святой человек получил этот коран в знак особого почтения от одного калифа, и что коран этот писан рукою третьего калифа Османа и запечатлен его кровью, иные же говорят, будто он писан рукою Али, зятя Магомета; книга эта, величиною в квадратный метр, писана на пергаменте, куфическими знаками, без гласных и точек, и принадлежала к числу священных предметов, пользовавшихся особенным почитанием на востоке: в настоящее время она находится в императорской публичной библиотеке в С.-Петербурге.

Кроме медрессе, в Самарканде заслуживает внимания мечеть Амадза, куда летом стекается множество богомольцев, затем мечеть Икрада-хана, построенная Тимуром, и, наконец, Гур-Эмир; гробница этого завоевателя, представляющая собою великолепное осьмиугольное здание, роскошной архитектуры, в которое ведет мраморная лестница и которое увенчано куполом.

Самая древняя часть города занята ныне кладбищем недалеко; оттуда находится могила святого Даниара или пророка Даниила и в нескольких шагах от нее «производились в 1883 г. раскопки, под наблюдением полковника Крестовского. Каждый удар кирки обнаруживал новые сокровища: изразцы, покрытые самыми великолепными рисунками, монеты, урны и проч. Результаты этих раскопок были, по всей вероятности, довольно значительны, так как в 1885 г. из Петербурга был командирован на место профессор Веселовский, для производства дальнейших работ».

Все здания Самарканда, построенные архитекторами персами, поразительны по своим грандиозным размерам и по чудесной окраске; мечети покрыты орнаментами и надписями, которые поражают своею простотою и изяществом: русский археолог Симаков, автор появившегося недавно исследования «Среднеазиатское искусство», пришел к тому убеждению, что персидские орнаменты, считавшиеся до сих пор оригинальными, суть не что иное, как подражание среднеазиатской монгольской орнаментовке.

В Самарканде г. Мозер встретил своего старинного и хорошего знакомого, ген. Королькова, военного старого закала, трудящегося непрестанно над преуспеянием и цивилизацией этих отдаленных стран. Он изучил вполне основательно почву Туркестанского края и условия обработки в нем земли; из его интересных бесед г. Мозер познакомился с следующими любопытными подробностями об этом вновь приобретенном русскими владении. [609]

«Плодородие почвы в Туркестанском крае зависит исключительно от воды: нигде не встретишь столь поразительных контрастов, как в этой стране, где голая степь сменяется оазисами с самой роскошной растительностью; плодородие этих оазисов зависит от замечательной канализации, которую можно сравнить лишь с тем, что мы встречаем в этом отношении в Китае. Эти каналы, ныне отчасти заброшенные и засыпанные песком, были прорыты в глубокой древности самым примитивным способом, так как люди не имели еще в ту отдаленную эпоху никаких понятий о гидравлике и не имели в своем распоряжении тех усовершенствованных орудий, которые находятся к нашим услугам в настоящее время. К тому же эта канализационная сеть, покрывающая всю страну, не устраивалась по какому либо определенному плану и не находилась в ведении сложной администрации; жители каждой деревни сами прорывали и поддерживали «арыки» или каналы, оплодотворяющие их поля, и устроивали где нужно плотины, представляющие собою просто напросто груду глины, поддерживаемую плетнем. Лица, обязанные наблюдать за прорытием и содержанием этих каналов, называются «арык-аксакалы»; избираются они самими земледельцами разных округов и получают вознаграждение за свои труды натурою, смотря по урожаю; они же распределяют по деревням необходимое количество воды; когда она имеется в изобилии, то труд их не велик, но в случае засухи, напр. весною, до начала таяния снегов, когда каждая капля воды ценится 'земледельцем на вес золота, задача их становится весьма трудною: встречаются местности, где один канал должен оплодотворить пространство земли на протяжении 30 километров и каждая деревня, каждое поле получают воду по очереди, в известные дни и часы; поэтому труд арык-аксакала требует большой опытности и эти лица поистине незаменимы: русское правительство вначале пыталось ввести в это сложное дело некоторое однообразие и подчинить его известным правилам, назначив арык-аксакалам жалование от правительства и превратив их таким образом в чиновников, но эту мысль пришлось вскоре оставить, так как земледельцы умоляли, чтобы им было дозволено попрежнему самим вознаграждать этих людей.

«Пословица справедливо говорит: «посади в желтую почву степи палку, проведи к ней ручеек и на следующий год у тебя будет деревцо». В этих словах кроется все преимущество земледельца Средней Азии сравнительно с нашим: в Европе урожай зависит круглый год от погоды, совсем иное дело в Туркестане; дожди [610] составляют тут редкость, град почти неизвестен, засухи устраняются орошением и, таким образом, вода вместе с солнцем является единственным фактором плодородия почвы.

«Если каналы содержатся хорошо и воды в них достаточно, то урожай бывает ежегодно одинаково изобилен. Рядом с полями, орошенными только что описанным способом, есть клочки земли, расположенные по скатам гор и получающие влагу лишь от дождей; они дают поэтому лишь самый ничтожный урожай.

«Количество воды в наших европейских реках обыкновенно увеличивается по мере удаления их от истоков, а Зеравшан, напротив того, чем дальше, тем становится мелководнее и арыки, наконец, совершенно истощают его. В Каракуле он представляет собою лишь узенький ручеек, который окончательно пересыхает во время сильных жаров.

«Между Самаркандом и Бухарой на желтоватой почве пустыни выделяются там и сям зеленеющие оазисы, эта лесистая, обработанная и населенная часть степи; все богатство «кишлаков» (деревень) в этой местности зависит от количества воды, приходящейся на их долю.

«Русские, владеющие средним течением Зеравшана, одно из разветвлений которого, Шахри-Руд, доставляет воду г. Бухаре, держат таким образом в своих руках жизнь обитателей этого города и в случае войны между эмиром и русскими последним стоит только запереть Зеравшан плотиной — и неприятель будет вынужден сдаться или погибнуть от голода и жажды.

«Долина Зеравшана представляет ряд кишлаков, как бы один нескончаемой сад; лишь только кончаются земли одного кишлака, тотчас начинаются сады и поля другой деревни. С высоты эта долина имеет вид оживленной зеленеющей ленты, извивающейся среди пустыни. В садах, обнесенных стенами, находится обыкновенно посредине бассейн воды, осененный карачем, среднеазиатской ивой, имеющей тут вид огромного дерева, листва которого защищает от солнечных лучей. Ирригационные каналы обсажены миндальными, персиковыми и др. плодовыми деревьями, вдоль которых вьется виноградная лоза. И что это за виноград! Мусульманские поэты воспевали его уже в древние времена в своих стихах.

«Далее идут поля, засеянные дынями и арбузами; клевер и люцерна, играющие столь видную роль в Европе, разводились здесь еще до Р. X., точно также как хлопчатник, который был известен уже в достоисторические времена; но так как он не [611] отличается особенно высоким качеством, то его стараются заменить в настоящее время «sea island’ом», который дает превосходные результаты и обещает в будущем такой хлопок, который в состоянии будет соперничать с лучшими американскими сортами этого растения.

«Попытка насадить деревьями окрестные горы Самарканда, произведенная ген. Корольковым, также дает удовлетворительные результаты; на них прививаются сосны, туи и буковые деревья и это сулит в будущем для страны огромное богатство, так как в настоящее время там совсем не имеется строительного леса. В Самарканде существует, кроме того, питомник фруктовых деревьев, заведенный в последние годы, который дал возможность снабдить туземцев около 10 тысяч деревцов лучших европейских видов».

12-го октября (1883 г.) Мозер выехал из Самарканда; от этого города до Катта-Кургана, небольшого пограничного русского форта, лежащего от него на расстоянии 60 верст, пришлось ехать три станции; на первой из них путешественников ожидал приятный сюрприз: кн. Витгенштейн, выехавший из Самарканда несколько ранее, ожидал их на этой станции, приказав изготовить прекрасный завтрак, с французскими винами. Находясь во главе посольства, отправленного в Бухару, ген.-маиор князь Фердинанд Зейн-Витгенштейн-Берлебург во все время путешествия относился к своим спутникам как хозяин и притом как хозяин весьма гостеприимный и радушный; «будучи германец по происхождению, и притом младший сын в семье, он». должен был поступить на службу в чужую страну и начал свою боевую карьеру в рядах русской армии на Кавказе, в эпоху покорения этой страны, и с доблестью совершил, под начальством кн. А. И. Барятинского, поход против Шамиля. Обладая замечательною физическою силою, князь страстный спортсмен и охотник, что не мешает ему серьезно заниматься изучением нравов и обычаев востока. Это один из немногих офицеров, которые, прибыв в Туркестан уже в значительных чинах, съумели заслужить любовь туземцев, вот почему ему было поручено в третий уже раз вести переговоры с бухарским двором о делах первостепенной важности, тем более, что он пользуется лично особым расположением эмира; таким образом князь Витгенштейн может служить типом военного дипломата, каковой существует только в России».

Кроме посланника, в экспедиции принимали участие его адъютант, капитан Алабин, гвардейский офицер, приехавший в [612] Typкестан искать случая отличиться, доктор Эрн, эстляндский уроженец, человек весьма милый и обходительный, переводчик посольства Аслам Бег и один черкес.

В путешествии по Средней Азии самая необходимая для путешественника вещь после лошади — джигит; это нечто в роде средневекового ландскнехта, который нанимается в услужение хорошо вооруженный и с хорошею лошадью; лучшие и наиболее храбрые джигиты бывают из авганцев и туркмен; обязанности их заключаются в следующем; они смотрят за лошадьми, объезжают их и оказывают своему хозяину всевозможные личные услуги, не получая, впрочем, за все это никакого определенного жалованья; джигита кормят также, как его коня и делают ему подарки, когда он чем нибудь отличится; во время путешествия он служить проводником и вместе с тем заменяет вооруженный конвой.

Г. Гродеков упоминает о следующем факте, доказывающем преданность этих людей; один джигит киргиз был послан в Хиву во время известной экспедиции Маркозова, заблудился в степи и умер. Его сыновья отправились на поиски за ним, но им удалось розыскать лишь труп коня несчастного посланца, которого тот вероятно убил, чтобы напиться его крови ²; однако, бумаги, доверенные ему, не пропали: палка, воткнутая в песок, обозначала место, в котором был зарыт мешок с депешами».

«Весьма любопытно, говорит г. Мозер, что во время путешествия по Средней Азии, в противоположность европейским обычаям, самое важное лицо едет не во главе колонны, а в средине и даже в хвосте колонны; поэтому мы все время наслаждались прелестным и оживленным зрелищем скачущих перед нами лошадей и всадников, что составляло единственное наше развлечение, ибо, вступив на почву Бухары, мы должны были отказаться от быстрой езды, на которую были способны наши прекрасные скакуны; церемониал требовал, чтобы наш поезд двигался с торжественною медленностью; в добавок, лица столь важные, как мы, должны были говорить как можно меньше, никогда не должны смеяться и выказывать нетерпения». [613]

VI.

Первая остановка посольства на бухарской территории была в Ширин-Катуне, небольшом городке, где их встретил сын Заединского бега, долженствовавший сопровождать посольство до самого Заедина. Добравшись до этого города, путешественники отправились прямо к жилищу бега, образующему внутреннюю цитадель города, перед которой был выстроен первый пикет туземных солдат.

«В самой большой комнате, куда нас ввели, пишет Мозер, был накрыт длинный стол; перед ним на почетном конце стояло кресло, обитое бархатом, на которое уселся князь; по правую руку от него стояло два кресла для нас с бароном Серметом, а по левую еще три кресла для прочих членов посольства; все мы уселись с покрытою головою перед этим столом, на котором был подан дастракан, — так называется в Средней Азии угощение, подаваемое в честь приезда какого нибудь лица и служащее знаком гостеприимства, оказываемого посетителю. Перед нами на столе стояло до 50 фаянсовых и металлических блюд с миндалем, виноградом, кишмишем, фисташками, абрикосами и проч.

«Сын бега, исполняющий обязанности хозяина дома, явился с приветствием; князь встретил его сдержанно и передал ему при помощи переводчика, что посольство останется в Заедине до тех пор, пока будет получено от эмира известие о тех распоряжениях, которые сделаны для его приема, о чем он просить сообщить эмиру.

«Князь говорил весьма холодно, ибо, зная правила бухарского церемониала, он ожидал, что его встретит не сын бега, а какой нибудь высший сановник.

«По окончании обеда, поданного нам вслед за сладким угощением, в залу вошел Карауль-Беги, важный бухарский сановник, со свитою, и почтительно поклонившись князю, тогда как мы стояли с покрытою головою, обратился к нему с речью, в которой он высказал, что эмир удостоил его чести выехать на встречу русскому посланнику и приветствовать его со вступлением на бухарскую почву и что кроме того эмир поручил ему сопровождать посольство до столицы и заботиться вообще о том, чтобы оно ни чем не нуждалось.

«На это приветствие князь отвечал, что он умеет ценить [614] оказанный ему хороший прием, и что ему весьма приятно слышать, что его приезд радует его высочество.

«Церемониал требует, чтобы после этих первых приветствий посланец эмира осведомился у посланника о здоровьи императора; князь же в свою очередь должен был осведомиться о здоровье эмира; затем последовал вопрос о здоровье генерал-губернатора, с одной стороны, и Тиура-джан (бухарского наследника) с другой стороны и т. д. Наконец, посланный осведомляется о здоровьи самого князя и ему представляют всех членов посольства.

«По окончании всех этих церемоний является целая масса служителей, неся предназначенные для нас подарки; затем Карауль-Беги предлагает нам взглянуть на лошадей, которые дарит нам бег. В пакете, предназначенном для меня, говорит Мозер, я нашел несколько халатов, парчевый, кашемировый, атласный, два бухарских халата и, наконец, два других из «адрасса», туземной полушелковой, полубумажной ткани. Нашим слугам, начиная от джигитов и кончая казаками, также были розданы халаты; вообще заединскому бегу пришлось раздать по этому случаю по крайней мере 150 халатов и 7 лошадей; то-же самое мы получали при каждой остановке вплоть до Бухары, а затем и в столице, при каждом оффициальном посещении.

«На следующий день, перед отъездом, князь вручил подарки, предназначенные бегу с нашей стороны; серебряные вещи русского изделия, револьверы и парчевой халат.

«По мере приближения к столице бухарского ханства местность становится все более и более плодородной, деревни попадаются чаще, везде растет виноградник и хлопчатник.

«Наша кавалькада увеличивается с каждым шагом и в ней насчитывают, наконец, до 200 всадников; одни лошади, полученные нами в подарок, составляют целую вереницу.

«Наконец, нам выезжают на встречу еще два сановника бухарского двора, облеченные в богатые парчевые халаты; им было поручено приветствовать посольство от имени эмира и сопровождать его до резиденции.

«Подъехав к столице, мы должны были ожидать разрешения эмира въехать в город. Один из джигитов отправился возвестить о вашем приезде; наконец, разрешение было получено и мы двинулись по предместьям Бухары, которые весьма обширны и населены более, нежели самый город.

«На следующий день по приезде нашем в столицу Бухары, в [615] дом, отведенный для посольства, явился Рахмет-Уллах, иранец, бывший некогда чрезвычайным послом эмира при генерале Черняеве, и приветствовал нас с приездом. Ему вручили одиннадцать писем, адресованных эмиру и вложенных в портфель, из золотой парчи; содержание этих писем было, кажется, не по душе бухарскому сановнику, так как в них, между прочим, требовалось согласие эмира на проведение телеграфной линии от границы ханства до г. Бухары. Князь Витгенштейн, посетивший Бухару за год перед тем, также в качестве чрезвычайного посла, тогда уже предъявлял подобное требование Мозаффарь-Еддину, но тот отвечал на него уклончиво, ссылаясь на то, что он ничего не может решить без согласия мулл и улемов, всесильных в Бухаре, и что подобное нововведение может послужить поводом серьезных волнений в государстве.

«Вы можете повелеть это своею властью, сказал он князю, так как наша жизнь в ваших руках; лишите нас вод Заравшана — и оазис будет в вашей власти; жизнь моя коротка, я уже стар; да будет воля Аллаха и Белаго царя!!» ³ На этом остановились в то время переговоры и теперь князю Витгенштейну было поручено возобновить их.

«Рахмет-Уллаху было известно о цели посольства еще во время его пребывания в Ташкенте; желая вести переговоры непосредственно с самим министерством, он добивался поста постоянного посланника в С.-Петербург, поэтому все его действия клонились к тому, чтобы переговоры князя не увенчались успехом; тогда, по его рассчету, ведение этого дела было бы поручено ему, что, в свою очередь, повлекло бы назначение его на тот пост, коего он добивался. С этою целью, этот восточный Маккиавели убедил эмира отправить посольство к генералу Черняеву, бывшему в то время в Самарканде, чтобы начать переговоры непосредственно с самим генерал-губернатором, но русское правительство, желая по возможности умалить значение азиатских монархов, решило в принципе вести с ними переговоры лишь через второстепенных своих администраторов, поэтому все домогательства бухарского посольства окончились неудачею и когда оно вернулось ни с чем, тогда только эмир решился начать переговоры с князем Витгенштейном, продержав нас предварительно 17 дней в бездействии и неизвестности. С этой минуты Рахмет-Уллах не принимал более участия в переговорах и дело пошло превосходно. [616]

«18-го октября, во время нашего завтрака, к нам явились «миракур», чиновник, на обязанности которого лежало представить посольство эмиру, и «инак», высший после визиря придворный чиновник, и объявили, что мы будем в тот же день приняты эмиром в торжественной аудиенции. Согласно принятому обычаю, всем лицам, принадлежавшим к посольству, было предложено накануне взять ванну в одном из больших «гамманов» (общественные бани) Бухары, так как, прежде чем явиться монарху, всякий должен подвергнуться предварительно омовению.

«Сановники, присланные Мозаффар-Эддином, осмотрели подарки, привезенные нами для эмира; самым драгоценным из них была великолепная сабля, осыпанная драгоценным камнями, подарок наследнику бухарского престола, затем две вазы, отделанные в серебре, и эмалированный чайник — подарки генерала Черняева эмиру.

«Ровно в час дня мы вышли из дома посольства, предшествуемые инаком, на котором был дорогой бархатный халат, вышитый солнцами, величиною с десертную тарелку; нас окружала толпа придворных джигитов; весь поезд состоял ив 150 всадников, что представляло чрезвычайно красивое зрелище; поезд двигался в следующем порядке: впереди ехало 2 ессаул-бахи, вооруженные палками, чтобы разгонять толпу, за ними наши джигиты, арба с подарками, ннак, миракур, окруженные придворными, наконец, князь в казацкой шапке и полной парадной форме, весь увешанный орденами.

«Все прочие также были в парадной форме и этот раз мне пришлось пожалеть, говорит г. Мозер, что у меня не было мундира. Г. Струве, один из первых русских посланников при бухарском дворе, рассказывал мне, что когда он представлялся эмиру во фраке, то тот посмотрел на него пристально и приказал подать ему халат, чтобы накрыться.

«Эмир назначил посольству аудиенцию в одном из своих летних дворцов; едва вступив во двор этого жилища, инак сошел с лошади и предложил князю сделать то же; заставить посланника сойти с коня как можно далее от тех комнат, где он будет принят монархом, считается особенно желательным, так как эмир, вынужденный подчиняться всем требованиям России, не упускает случая поддержать обаяние своей власти в глазах своего народа, который не в состоянии еще понять, что может существовать власть, сильнее власти его монарха.

«Однако, русские не всегда поддавались этим маленьким комедиям, что свидетельствует ответ одного из русских дипломатов [617] на замечание первого министра бухарского эмира. Удивленный молодостью этого дипломата, Куш-Беги спросил его:

— «Понимает ли Белый Царь все значение моего властителя, что он прислал к нему столь молодого посланника?

— «Если бы император знал эмира, отвечал ему посланник, то он послал бы к нему козла, и то. было бы для него слишком большою честью!

«Во втором дворе, куда мы вступили, стояли телохранители эмира и тут же собрались все высшие сановники бухарского двора, одетые сообразно своим чинам; более мелкие чиновники носят халаты из канауса, шелка всех цветов, атласа, бархата или кашемира, а высшие сановники — парчевые халаты; у всех на голове были белые чалмы; все эти сановники присоединились к нашей свите. Миновав сад, окружающий дворец, мы вступили на террасу, ведущую в покои эмира. Тут нас встретили опередившие нас инак, Рахмет-Уллах и миракур; они шли задом, отвешивая на каждом шагу низкие поклоны. Поровнявшись с ними, мы остановились; инак сделал несколько шагов вперед, бросил взгляд в полуотворенную дверь и, отступив назад, с видом благоговейного ужаса, сделал знак князю, что можно идти далее.

«Эти признаки боязни, эта дрожь в голосе, с какою говорят приближенные эмира в его присутствии, невольно действуют на нервы самого хладнокровного человека, когда вспоминаешь при этом, что недавно еще один взгляд этого монарха мог стоить жизни европейцу.

«Вслед за князем и мы вступили в обширную залу, устланную ковром, в глубине которой восседал на троне эмир Бухары Сейд-Мозаффар-Эддин-хан. На некотором расстоянии от него у стены было поставлено обитое красным бархатом кресло для князя, два стула для капитана Алабина и для доктора, а посреди комнаты, напротив трона, стояли два кресла для полковника Сермета и для меня.

«Сейд-Мозаффар-Эддин-хан, считающий себя по женской линии потомком Чингис-хана, родился в 1823 г. и, будучи назначен 17-ти лет от роду бегом Кархи, жил в совершенном бездействии до 1832 г., когда по смерти отца он вступил на бухарский престол. Как мусульманин и фанатик, он окружил себя с первых же дней своего царствования наиболее влиятельными улемами ⁴ [618] и управлял своими владениями весьма благоразумно, во всем следуя строго предписаниям корана.

«Набеги туркмен и смелые нападения афганцев, опустошавших левый берег Аму-Дарьи, вывели его из этого религиозного экстаза. В это самое время М. Г. Черняев совершал покорение Туркестана; эмир отправил ему письмо следующего содержания: «Я здоров, требую, чтобы ты отступил, иначе я объявлю священную войну». Генерал Черняев отвечал на это оригинальное послание также весьма лаконически: «Я тоже здоров и с помощью Божиею буду скоро в твоей столице». Последствия этой переписки известны.

«Мозаффар-Еддин, шестидесятилетний старик, значительно постарел с тех пор, как я видел его последний раз; он был некогда замечательно красив и глаза его сохранили до сих пор юношеский блеск; но вообще на лице его отразилось утомление; лицо его кажется весьма симпатичным, когда он улыбается; когда же он молчит, то его взгляд имеет какое-то неопределенное выражение.

«Нас чрезвычайно заинтересовал его костюм; во время прежних аудиенций он надевал халаты, более или менее разукрашенные драгоценными камнями; этот же раз он надел на себя мундир, и, по правде сказать, мундир в высшей степени фантастичный. Представьте себе верхнюю одежду из бархата кирпичного цвета, спускавшуюся ниже колен, из-под которой торчал халат на меху; на груди и на полах этой одежды, в виде треугольников и других фигур, были нашиты широкие генеральские галуны; наконец, на нем красовались густые золотые эполеты, попавшие сюда, вероятно, от какого-нибудь русского генерала; на груди, справа и слева, виднелись звезды св. Станислава и св. Анны, украшенные алмазами, а между ними висела бухарская звезда — орден, учрежденный недавно по случаю коронации русского императора и украшенный брильянтом величиною в голубиное яйцо; над этим орденом были прицеплены еще две звезды того же самого ордена, из коих одна была украшена тремя, а другая четырьмя бриллиантами; наконец, гораздо ниже, на животе красовался целый ряд золотых звезд, все того-же бухарского ордена, представлявших собою настоящую коллекцию драгоценных камней; надевая с пол-дюжины звезд одного и того-же ордена, эмир, очевидно, не имеет ясного представления о значении этих знаков отличия.

«Войдя в тронную залу, князь подошел к эмиру и, пожав ему руку, представил всех нас по очереди; эмир протянул [619] каждому из нас свою тонкую, худощавую руку и благосклонно улыбнулся нам. Когда все уселись, кроме переводчика Аслам-бега, стоявшего возле трона, то эмир, говоря весьма слабым голосом, велел передать князю, что он рад присутствию его в Бухаре, а равно присутствию иностранцев, приехавших столь издалека.

«На это приветствие кн. Витгенштейн отвечал, что он почитает для себя за особое счастие, что император в третий раз назначает его послом в Бухару, присовокупив, что он привез саблю, которую Б. И. В. посылает наследнику, и что хотя сабля представляет собою орудие войны, но в данном случае, по словам государя, она должна служить эмблемою и залогом дружественных чувств.

«Эмир, который по правилам этикета, говорит во время торжественных аудиенций весьма мало, утвердительно кивнул в ответ на это головою; затем в зале водворилось глубокое молчание. Мы сидим минут с пять не шевелясь и не смея взглянуть друг на друга из боязни разразиться смехом. Эмир видимо томится, сидит сложа руки на животе и болтает ногами, которые висят на воздухе, так как его трон довольно высок.

«Наконец, князь велит спросить у его высочества имеет ли он что-либо сообщить ему?

«Тогда эмир все тем-же едва слышным, утомленным голосом спрашивает, кто будет служить переводчиками для иностранных гостей; князь отвечает, что переводчиками будут он сам и Аслам-Бег.

«После нового молчания князь заявляет о своем намерении удалиться, на что эмир отвечает кивком в знак согласия и мы проходим мимо трона и еще раз удостоиваемся рукопожатия эмира, при чем его безучастное лицо вновь озаряется улыбкою.

«В одном из павильонов дворца для нас было приготовлено угощение; тут нам вручили подарки эмира: два коня и кипу халатов для князя, а для каждого из нас по одному коню и по 10 халатов, из коих один кашемировый, замечательной тонкости и цвета.

«Салем или аудиенция у эмира послужила сигналом для целого ряда оффициальных визитов к разным высшим придворным сановникам; эти приемы, делаемые по повелению эмира, должны были также служить для нас знаком его особой милости. Первый наш визит был к Куш-Беги, важному сановнику, занимавшему первое место при дворе эмира. Он жил в Урде или цитадели, представляющей собою как бы отдельный город в стенах [620] столицы и служащей в то-же время резиденцией эмира; тут хранятся, между прочим, в особых магазинах все подарки, полученные эмиром от монархов и от разных посетителей; говорят, что целые комнаты наполнены тут серебряными вещами, оружием и драгоценными предметами; но никто не видал этих сокровищ, собираемых эмиром, который вверил их хранению Куш-Беги, вот почему этот сановник никогда не отлучается из цитадели.

«Когда мы вступили во двор крепости, Куш-Беги вышел нам на встречу, протянув князю в знак приветствия обе руки; это маленький старичек лет шестидесяти, с седой бородою, с взором быстрым и проницательным; он весьма приветлив и льстив, но в сущности человек в высшей степени хитрый.

«Согласно обычаю, для нас был приготовлен дастракан и вслед за ним обед, состоявший из нескончаемого числа туземных кушаний, до которых, впрочем, мы едва дотрогивались, как того требовали правила этикета. Так как Куш-Веги сидел за столом рядом со мною, то я мог вдоволь рассмотреть его. По его манерам никак нельзя было бы сказать, что это бывший невольник и повар эмира; его одежда отлеталась замечательным богатством: громадная чалма была усыпана изумрудами и рубинами, на белом атласном халате, по золотой и серебряной парче, были вышиты всевозможные узоры настоящим жемчугом. Его маленькие, быстрые глаза так и бегали от одного к другому, в них отражались всевозможные чувства; когда же ему вручили наши подарки, то они заискрились от удовольствия. Чрезвычайно нуждаясь в нем для моего путешествия по Аму-Дарье, я привез ему вызолоченную чашу, весом в пять фунтов, весьма изящной работы, наполненную разными мелочами: духами, косметиками и пр. Наше посещение окончилось торжественной передачей нам подарков, состоявших, также как и подарки эмира, из халатов и коней со сбруей, с тою разницею, что лошади, подаренные нам Куш-Беги, были страшнейшие клячи, а халаты были буквально все поедены молью.

«Из бесчисленного множества оффициальных приемов и дастраканов, устроенных в честь нашего приезда, заслуживает упоминания смотр, произведенный, по повелению эмира, в нашем присутствии начальником артиллерии. По правде сказать, мне очень хотелось увидеть вновь бухарских солдат, которые не раз забавляли меня своими учениями во время моей первой поездки в Бухару. Меня чрезвычайно удивил и насмешил тогда один маневр, производившийся солдатами весьма стройно: по данному сигналу они пускались бежать, затем, заслышав вторичный сигнал, бросались [621] спиною на землю и начинали болтать ногами по воздуху. Впоследствии один русский офицер, участвовавший во взятие Самарканда, объяснил мне эту странную военную эволюцию: когда русская пехота перешла в брод Зеравшан, с намерением напасть на бухарцев, расположившихся на противуположном берегу, то у солдат сапоги, разумеется, наполнились водою, тогда они легли на спину и подняли ноги кверху, чтобы дать воде стечь и чтобы им было таким образом легче идти далее. Бухарцы, видевшие все это, приняли это за особый маневр и, будучи побиты русскими, сочли его образцовым и ввели у себя.

«Парад, о котором было упомянуто выше, прошел превосходно; бухарское войско казалось прекрасно дисциплинированным, солдаты были одеты безукоризненно; оказывается, что солдаты уже о детства начинают изучать сигнальные знаки, коих насчитывают до 150; пятнадцати лет они поступают в армию волонтерами и служат до 20-летнего возраста. По окончании парада начальнику артиллерии были переданы от нас подарки: все те-же неизбежные халаты и лошади».

Во все пребывание г. Мозера в столице Бухары ему удалось всего только один раз осматривать город; все остальное время, которое не было занято оффициальными визитами, он проводил в своих покоях, точно также как и все прочие члены посольства; на все их попытки выйти на улицу им отвечали вежливым отказом. Когда, наконец, был назначен день для осмотра города, то они посетили прежде всего Ир-Назар-медресее, построенное на деньги, пожалованные императрицей Екатериной II; «всех медрессе (университетов), коими славится Бухара, насчитывают в этой столице до 100 и множество студентов получают в них высшее образование; богатые являются в них только для слушания лекций, а бедным отводятся помещения в самом здании медрессе. Надобно заметить, что образование чрезвычайно распространено в этой стране; неграмотные составляют тут редкость; в одной Бухаре насчитывают до 1000 элементарных школ, содержимых не казною, а самим обществом; в каждой улице имеется своя школа, в которую учитель избирается родителями учащихся детей и содержится на их счет.

Начальное образование начинается с 5-ти-летнего возраста и продолжается до 7-8 лет; когда ученики усвоят азбуку и научатся немного писать, то они начинают учить отрывки из корана, а когда научатся читать и переписывать Фарзеин и Чар-Китеб, две книги, заключающие в себе все знания, необходимые для человека, то образование их считается оконченным и они могут поступать в медрессе. Школы для девочек также весьма многочисленны. [622]

Покончив осмотр учебных заведений, путешественники посетили базары, которые далеко не так оживлены, как базары Ташкента, купцы показывают свои товары как бы нехотя; главным предметом вывозной торговли в Бухаре является хлопчатая бумага, которая, надобно заметить, во многом уступает американскому хлопку; затем идут шелковые ткани, сарнак или шелковые очески и бараний мех, известный в Бухаре под названием «каракулей».

27-го октября (1883 г.) русское посольство было принято в торжественной удиенции Тиура-джаном, бухарским наследным принцем; это красивый, молодой человек 24-х лет (1883 г.), с черной шелковистой бородою, умными глазами и изящными манерами. Он встретил князя с изысканною вежливостью и с сердечным чувством; однако, было заметно, что он чем-то озабочен. Будучи послан эмиром на коронацию ныне царствующего Императора, он встретил в России весьма радушный прием и, как человек умный, весьма скоро понял, чем отличаются западные державы от его отечества, представляющего собою как бы островок среди песчаной пустыни, и который правительство эмира так долго старалось устранить от соприкосновения с европейской цивилизацией. В России его обласкали и всюду приветствовали как наследника престола бухары; быть может, именно это обстоятельство и вызвало неудовольствие к нему со стороны отца; как бы то ни было, он находится с тех пор в немилости; чувствуя себя окруженным соглядатаями эмира, он был с европейцами не более как вежлив.

«На следующий день посольство было с оффициальным визитом у инака или министра торговых дел (minlstre du commerce), сына Куш-Беги, человека, имеющего в настоящее время наибольшее влияние на дела; с ним беседа шла весьма оживленно; он интересовался равными подробностями о Швейцарии и с своей стороны настаивал на том, что его монарху доставило особенное удовольствие пребывание в его столице иностранца, приехавшего столь издалека ⁵.

«1-го ноября (1883 г.) нас посетил наперсник эмира, продолжает свой рассказ г. Мозер; это простой «хаджи», по имени Ходья-Урак; он явился с известием, что мы будем вновь приняты эмиром и что по этому случаю иностранцы, желающие продолжать свой путь, могут откланяться его высочеству.

«Действительно, на следующий день, ровно в 12 часов дня, за нами, в здание посольства, явился почетный караул, предводимый инаком; аудиенция должна была происходить в Шер-Бодине, [623] любимой резиденции эмира, в 3 1/2 верстах от столицы. Посреди огромной залы, одна сторона которой занята окнами, идущими от потолка до пола, стоял трон, на котором восседал эмир; в некотором расстоянии от него, влево от трона, было приготовлено два кресла, для кн. Витгенштейна и его адъютанта; доктор и второй переводчик поместились на стульях; вправо стояли два кресла, для полковника Сермета и для меня. Во всей огромной комнате не было никакой другой мебели, но пол был устлан европейскими коврами. Странная вещь, между тем как у нас стараются безуспешно подражать ковровым тканям востока, здесь, в тронной зале азиатского монарха, встречаются произведения нашей промышленности.

«Мы удостоились поочередно пожать руку эмиру, который этот раз был одет в красный бархатный халат, вышитый драгоценными каменьями; он отнесся к нам с тою же особенною любезностью, как и в первую аудиенцию; осведомился — довольны ли мы пребыванием в его владениях. Лишь только мы уселись, кн. Витгенштейн заявил, что иностранные гости явились к его в—ву с просьбою дозволить им уехать обратно. После нескольких слов, сказанных бар. Серметом, я обратился также к эмиру с речью, в которой высказал ему, что я первый из швейцарцев переступил пределы Бухары и, возвратясь домой, расскажу им о гостеприимном приеме, который был оказан мне во владениях эмира. Затем я обратил внимание его в—ва на то обстоятельство, что между моей родиной и владениями его светлости есть некоторое сходство; ученых в Швейцарии, как и в Бухаре, весьма много и швейцарские медрессе долгое время славились в Европе, подобно тому, как медрессе Бухары славятся во всей Азии.

«Эмир отвечал мне на это уверением, что он весьма рад приезду в его владения иностранных гостей и тому, что я доволен приемом, оказанным мне в Бухаре. «Окажи своему государю», прибавил он, «что я радуюсь тому, что он прислал тебя ко мне; передай ему от меня поклон и скажи ему, что все те, кого он пошлет сюда, также будут желанными гостями.

«Что касается нас, прощальная аудиенция была окончена; мы откланялись эмиру и удалились из залы, оставив там русское посольство. Пройдя несколько обширных зал, мы уселись за предложенное нам, по обычаю, угощение, во время которого я вступил в беседу с «хаджи», наперсником эмира, говорившим немного по русски; оказалось, что он исходил с палкою в руках буквально всю Азию, побывал в Мекке, пять лет прожил в Стамбуле и лично знает многих коронованных особ.

«Во время этой беседы к нам присоединился кн. Витгенштейн [624] и его свита; по лицу князя тотчас было заметно, что он доволен результатом своих переговоров; действительно, эта аудиенция была решительная и эмир согласился, наконец, на главные требования, предложенные ему князем: он изъявил свое согласие на устройство телеграфной линии от границы русского Туркестана до Бухары. Надобно хорошо знать эту страну, чтобы понять какую нравственную победу одержал Черняев над упрямством и фанатизмом бухарцев, добившись этой уступки, которой он придавал особенное значение. Его имя навсегда останется связанным с этою брешью, пробитой им в китайской стене, отделяющей владения эмира от цивилизованного мира.

«Первая мысль и энергичное преследование этой цели принадлежат М. Г. Черняеву, точно также как честь выполнения этого плана принадлежит бесспорно кн. Витгенштейну, выказавшему в этом случае замечательные дипломатические способности.

«Все мы были обрадованы одержанною победою и не могли налюбоваться подарками, полученными нами, которые превосходили великолепием все предшествовавшие.

«Между тем явился инак с приглашением от имени эмира переночевать в Шер-Бодине. Провести ночь под одной крышею с эмиром считается величайшею честью, которой может удостоиться человек: до сих пор ни одному посольству не было оказано этой чести.

«К моему величайшему удовольствию, эмир изъявил свое согласие на то, чтобы я снял фотографические виды его дворца и дозволил даже фотографировать придворных чиновников; снимки удались как нельзя лучше; весьма комично было видеть страх мусульман перед моим маленьким инструментом.

«На следующий день меня ожидал приятный сюрприз: перед нашим отъездом из дворца Хаджи-Урак вручил мне, от имени эмира, на память моего пребывания в его столице, орденские знаки бухарской звезды второй степени; она представляла собою массивную золотую бляху, весом около фунта и величиною с блюдечко; этот крайне оригинальный орден носится натруди и, кажется, из иностранцев я получил его первый».

6-го ноября г. Мозер простился с Бухарой; перед самым отъездом эмир оказал ему еще одно внимание, прислав к нему инака и своего приближенного Хаджи-Урака с пожеланием ему счастливого пути и назначив состоять при нем нового техмендара (оффициального гоффурьера) мирзу Мохамед-Али, коему было приказано сопровождать г. Мозера до Чарджуи. На этом пути все беги были предуведомлены о проезде путешественника, ехавшего как гость [625] эмира; поэтому они выезжали ему на встречу с целой свитой и предлагали угощение. Таким образом он достиг благополучно Чарджуи, резиденции наследного принца, Тиура-Джана; все население города высыпало на встречу приезжему; у городской стены, среди роскошного сада, было приготовлено для него помещение. На следующий день он был принят Тиура-Джаном, который беседовал с ним с пол-часа, был чрезвычайно любезен и много расспрашивал его о Швейцарии и обещал оказать ему свое содействие в дальнейшем его путешествии.

На следующий день г. Мозер получил от принца великолепные подарки: десять роскошных чапанов и превосходного туркменского коня со сбруей: уздечка из чистого золота была усыпана бирюзою, а бархатный чепрак украшен золотыми блестками; кроме того, он прислал ему двух превосходнейших туркменских борзых собак и охотничьего сокола, повелев сказать ему, что этим он обеспечивает ему продовольствие на все время путешествия, так как, имея превосходных лошадей, борзых собак и сокола, всегда будет обеспечен пищею в этой местности, изобилующей всякого рода дичью. Это были, поистине, царские подарки, так как пара подобных борзых собак стоит целое состояние, а хороший сокол равняется ценностью доброму коню.

Левый берег Аму-Дарьи за Чарджуи представляет собою оазис, по которому среди обработанных полой рассеяны жилища, но за Динау начинается область песков, простирающаяся до самой границы Хивинского ханства. У Иль-Джика, лежащего на правом берегу Аму-Дарьи, г. Мозер расстался с конвоем, данным ему Тиура-Джаном, и поплыл на барке по реке, приставая время от время к берегу, чтобы поохотиться; таким образом он добрался до Учь-Учака, последнего бухарского форта, лежащего на правом берегу Аму-Дарьи. Начиная с этого пункта, по правую сторону реки, тянется вновь присоединенная к Туркестанскому краю Аму-Дарьинская область, а по левую сторону начинаются владения хивинского хана. Вплоть до Ак-Камыша, правый берег реки заселен аулами туркменского племени Ата, ныне покорного и смирного, которое управляется волостными старшинами, избираемыми самими туркменами.

«Наконец, после многодневного плавания по реке, я достиг, рассказывает г. Мозер, Петро-Александровска, вновь построенного русского форта, в котором первый раз по прошествии нескольких месяцев я имел удовольствие растянуться на настоящей кровати, застланной чистым бельем, и мог, наконец, снять с себя [626] верхнюю одежду, в которой я спал, не раздеваясь с отъезда из Чарджуи.

«На следующий день неня ожидал радушный прием у генерала Гротенгельма, губернатора этой провинции; хотя я знал этого генерала с давних пор, но все же М. Г. Черняев снабдил меня рекомендательными к нему письмами. В его милом семействе я провел лучшие минуты пребывания моего в этой крепости; меня уговаривали даже поселиться тут навсегда. «Через несколько недель вы сделаетесь тут домовладельцем», убеждали меня; «за 50 рублей здесь можно построить дом и даже весьма уютный».

«Но это предложение не соблазнило меня, я спешил отправиться в Хиву; генерал Гротенгельм поручил консулу хивинского хана, Абас-Ниас-Мехрему, сопровождать меня до столицы ханства. Я хотел сделать ему визит, но генерал отговорил меня от этого: «Я пришлю его к вам, сказал он, с этими людьми нечего церемониться».

«Хотя форт Петро-Александровский существует уже около 10 лет, но в нем нет никаких прочно возведенных зданий: частные дома представляют собою жалкие глиняные лачуги, так и чувствуется, что эта крепостца не более, как временный этап».

Отдохнув в Петро-Александровске и восстановив свои силы, наш путешественник отправился далее; местность, по которой ему пришлось ехать по пути в Хиву, прекрасно обработана; плодородие почвы и тут, как в Бухарском ханстве, зависит от воды, с тою разницею, что здесь она изобилует, так что весною прорывает плотины, и задача земледельца заключается именно в том, чтобы предупредить эти наводнения; эти работы выполнялись некогда невольниками персами, но вот уже десять лет как (1873-1883 гг.) туземцы вынуждены производить эти работы сами и это служит источником нескончаемых жалоб с их стороны на русское правительство; в настоящее время эта местность совершенно спокойная, но до появления в Средней Азии русских туркмены производили свои хищнические набеги до ворот самой Хивы.

Генрих Мозер.

Извлеч. и перевод Веры Вас. Тимощук.

(Окончание следует).

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1888 г., т. LVII, январь, стр. 137-167.

2. Предположение это — основано не более как на легенде в роде той, что в убитом верблюде находят воду и утоляют ею жажду. — Ч.

3. Прилагается портрет бухарского эмира.

4. Законоведы.

5. Прилагается здесь портрет Куш-Беги.

Текст воспроизведен по изданию: В странах Средней Азии. Путевые впечатления Генриха Мозера. 1882-1883 гг. // Русская старина, № 3. 1888