-

МАЛЕЕВ

С ОЗЕРА АЛАКУЛЯ НА РЕКУ ХОРГОС

(Из путевых заметок 1887 г.).

(Статья вторая).

(См. «Военный Сборник», 1889 г., № 1-й.)

7-го мая. С ночлега пошли на запад и через час вышли на торную дорогу от Алатау на юг; повернули на нее. В том месте, где мы вышли на дорогу, она была весьма торная, даже с свежим следом двух телег китайского образца. Их дорожные экипажи и повозки для тяжестей — двухколесные; колеса в поперечнике до 4 фут. и спицы пропущены сквозь обод; ширина хода до 6 фут. По ширине хода и по ступенчатому следу обода легко узнать, где прошла китайская повозка. Оригинальна и упряжь, одиночная с оглоблями, но везут цугом 3-4 быка, и кореннику приходится лишь поддерживать равновесие телеги, а везут уносные.

Дорога вскоре пошла пашнями с целою сетью орошения, и в короткое время мы перешли два магистральных арыка. На этой постройке можно было любоваться мастерством китайцев в земляных работах. Не говоря о правильности распределения воды, о нормальности данных уклонов, так что вода в магистральных арыках проходила с незначительною скоростью и везде одинаковою, отчего не размывала почвы, но для этого ложе арыков проведено и в выемках, и в насыпях, — но оригинально было и направление сети. Р. Боротала имеет общее направление течения на восток. От этого магистральные арыки должны бы иметь тоже свое главное направление. Но если повести арыки в одном направлении, то пришлось бы провести их множество или ограничиться незначительною площадью орошения. Кроме излишних земляных работ, много уходило бы бесполезно отработавшей воды. [387] Для наибольшей утилизации воды арыков, при наибольшей площади орошения и наименьшей затрате работ на оросительную систему, китайцы разрешили эту задачу следующим образом.

Вода из реки поднимается на возможно высшую точку арыком в сторону течения реки; отсюда арык спускается постепенно вниз, но в противоположную сторону, т. е. против течения реки. Затем делает еще оборот и тогда уже стекает в реку или расходится окончательно на поля.

Дорога постепенно становилась все менее заметною и уклонялась более и более на запад. Чрез полтора часа пути дорога совершенно пропала. Одна арба стояла невдалеке от дороги, у аула из четырех юрт; след другой арбы уходил по траве дальше.

Послали казака в аул расспросить о дороге. Остальные двое его товарищей, надеясь, должно быть, по примеру своей родины, на берегах Иртыша, попить айрану (квашеное молоко), тоже отпросились с ним и рысью пустились к аулу. Через полчаса вернулись наши казаки, недовольные и страною, и народом. Страна плохая, а народ — беднота... даже айрану нет. Здешние калмыки действительно одичалый народ: никуда не кочуют, никого не видят. Живут чрезвычайно бедно сравнительно с нашими пограничными киргизами. Ни по-киргизски, ни даже по-китайски не понимают. Так казаки и не узнали ничего о дороге. Только на слова Боротала-су (река Боротала) показывали в сторону гор Канджига.

Поэтому было решено идти без дороги, на среднюю вершину г. Канджига, которую мы принимали за вершину Чебаты, где перевал на Сайрам-нор. Но не прошло и получаса по целине, как казак, шедший со мною позади, заметил постройки вправо от нас. Когда же мы догнали передних, то другой казак, бывавший на Барлыке и несколько присмотревшийся к китайцам, подтвердил догадку первого...

- Это, надо быть, караул: там флаг и синяя палатка, — там и есть амбань. В это время на постройке подняли высоко красный флаг и, спустив несколько, оставили на древке. Ну едем туда, это уже третий пикет мы обходим.

Когда мы подъезжали к постройке, то со двора вышло 7-8 человек бедно одетых рабочих; между ними один высокий, в синей куртке, по внешности торгаут, выглядел между остальными капралом (старшим). Обращаясь к нему, я сказал казаку: [388]

- Скажи ему: два тюря из Бахты едут в Джаркент; как пройти на Бороталу и Сойрам?

- Боротала здесь, — быстро отвечал торгоут по-русски. Заговорили по-русски. Конечно, он очень плохо говорил по-русски, но не хуже, чем и по-киргизски, — а по-китайски наши казаки не умели говорить.

Первое недоразумение о Боротале разъяснилось тотчас же. Бороталою китайцы и здешние калмыки называют всю долину между горами и левым берегом соименной реки, по которой мы странствовали второй уже день. Боротала-река тоже оказалась очень недалеко отсюда.

На расспросы о дороге торгоут отвечал, что он знает дорогу «даже и в Кульджу»: но он здесь при работах и не может отлучиться, вот его «барин» (так отчетливо и говорил: барин) — и дорогу знает, и проводника даст. Его барин — тот именно амбань, о котором еще вчера сообщил нам приезжий калмык. Просили было провести до «барина», но тоже не может. Рассказал, как мог, о дороге к своему барину, и мы тронулись в путь на поиски амбаня. Торгоут очень упрашивал нас зайти «чай» пить, но мы должны были отказаться, жалея вьючных лошадей. Он же объяснил нам, что красный флаг означает отдых, так как теперь обеденное время; подъем флага — начало отдыха, флаг на древке — отдых, спущен — работа.

Постройка, возводимая здесь, действительно казенная, предназначается для караула. Состоит она из ограды 1 1/2 сажени высоты, в плане квадрат, 15-20 саж. в стороне; внутри ограды множество небольших домиков, стоящих отдельно и примкнутых к ограде. Перед воротами отдельная стенка — траверс, закрывающий вход, как это делается, в большинстве случаев, в китайских импанах. Очень может быть, что впоследствии здесь и будет основан настоящий импан с значительным гарнизоном, а не пикет на несколько человек.

Китайский военный пост или пикет представляет ту особенность, что солдаты пикета преимущественно семейные и живут на посту со своими семьями. Они должны сами себя содержать, и для этого им отводится земля вблизи пикета для пашен; кроме того, они содержат рогатый скот. Потому и постройки для пикета походят скорее на постоялый двор, хутор, но менее всего носят военный отпечаток. На дворе имеются конюшни для лошадей, загоны коровам и хлевы для свиней. [389]

Подобно всем постройкам средней Азии, стены пикета возводились частью из сырцового, необожженного кирпича, а частью глинобитные. В первом случае возле работ или невдалеке формуют кирпич из той глины, которая находится на месте, и оставляют сырец для просушки под открытым небом несколько дней или недель до употребления в дело. Во втором случае, для глинобитных работ не требуется и этих подготовлений. Возле самых работ роют яму, наливают в нее воды, месят в тесто с глиною; из теста валяют комья и бросают в стену, где уколачивают легкими трамбовками. Исключительно такие постройки возводятся азиятскими народами, но они весьма распространены, ради дешевизны, и между русскими — в Семипалатинской и Семиреченской областях и в Туркестане. Они отличаются быстротою возведения, недолговечностью и анти-санитарными условиями.

На пикете рабочие были местные калмыки, каменщики, или точнее, глинобитчики. Старший, присмотрщик за ними, тоже по ремеслу каменщик. Последний, года два назад, работал в г. Верном, Алматы, по-азиятски, где и научился русскому говору. По случайному совпадению, и в Верном он был при казенных работах на постройке казарм.

Когда мы поехали, торгоут провожал нас глазами. Полагая, что мы не тою тропою направились, он побежал за нами и начал кричать, куда ехать. Отъехав две-три версты, смотрим — торгоут на лошаденке трусит за нами; не утерпел, — поехал провожать нас. На нем была синяя, бумажной материи, куртка, такие же шаровары, а голова повязана синим клетчатым платком, по-бабьи — на глаза, и только. Вместо узды на лошади была тонкая мочальная веревочка во рту ее, завязанная одним концом на шее ее, а другой у него в руке.

Догнав нас, он, как бы извиняясь, сказал с усмешкою: «проводник нет, дорог много, тюря долго едет, — покажу дорогу барина». Мы, по обыкновению, ехали шагом. Торгоут нет-нет, да выскочит вперед трусцою, на солнце взглянет, на нас обернется. Заметив его нетерпение, я подъехал к нему легкою рысью. Как только я поравнялся с ним, он пустил своего буцефала порядочно-крупною рысью, — сделал и я то же, чтобы не отстать и не задерживать его. По дороге торгоут объяснил мне, что на работах он и десятник, и рядчик рабочих, и, может быть, даже зодчий; что обед скоро кончается и он должен [390] показывать рабочим, что делать. Встретили мы калмыка, рубившего лес в долу, — он и ему отдал какое-то распоряжение.

На мое замечание, что не следовало бы рубить лес, который у них не может везде рости, а особенно не рубить в такую пору (лес был лиственный), он разразился целым потоком нелестных слов по адресу китайской администрации. Смысл его речи был тот, что китайцы мало заботятся о землях и о народе, подвластных им.

Едучи, он все время говорил со мною как мог, мешая русские слова с киргизскими, воображая, вероятно, что я должен знать по киргизски. В Верном он был несколько раз; там узнал русских и проникся к нам особенным уважением. Очевидно, что и поехал то он лично проводить нас из особой любезности, выказывая этим, как умел, свое уважение к русским.

Чрез полчаса мы достигли с ним до разветвления дорог: прямо дорога шла к р. Боротале, влево сворачивала к видневшимся постройкам и к импану за ними. Так как вьюков давно не было видно, то я предложил ему, в ожидании, когда подойдут остальные, пойти пешком. Торгоут понял меня, слез с лошадки мы пошли. Но, пройдя шагов десять, он просительно заговорил: «Барин, казарма видна; обед кончал, рабочие ждут; я поехал бы?» Понятно, я высказал ему лишь благодарность за указание дороги. Низко поклонившись мне, он вскочил на лошаденку и поскакал обратно.

Вскоре мы подошли к аулу калмыков в 4-5 юрт, расположенному в лощине, у подошвы южных склонов песчаных холмов. В полуверсте далее, по дороге, стояли жилые постройки, в роде южно-русских хуторов, а несколько еще далее — импан.

Вся местность от аула до импана, насколько видел глаз, объарычена и засеяна пшеницею и клевером; меньшая часть занята маком и огородами. И в огородничестве китайцы сумели быть оригинальнее европейцев. Они располагают огороды преимущественно в продолговатых долинах, почти что по дну оврагов. Поперек долины устраивают несколько запруд. Вода наполняет тот или другой водоем, по произволу огородника.

Обработка земли, как здесь китайцами и калмыками, так равно и в Илийской долине, таранчами и дунганами доведена до высшей степени, не в смысле усовершенствования орудий, а в смысле обработки ее. С какою любовью и старанием ухаживают они за землею, и какою! сам-30-40 урожай на Боротале и Или [391] считается «средним»; хорошим урожаем здесь считают сам-60-80. Правда и то, что здешняя почва — благодарная в высшей степени — требует самого тщательного ухода за собою. По своему плодородию, она скоро заростает и бесполезными травами, и, кроме того, земля безусловно требует орошения. Без орошения культура полей невозможна, а без особого ухода, на следующий же год после хлеба, появляется преимущественно полынь и некоторые виды из семейства зонтичных; наичаще из последних встречается собачья петрушка. Впрочем, изредка ростут и на запущенных полях злаки: так, попадалась полевица и реже трясунка.

Импан стоит в 5-6 верстах от р. Бороталы, на дороге от Алатау к мосту чрез р. Бороталу. В нем находится гарнизон, — трудно сказать какой числительности, но не более лянзы; здесь же резиденция окружного начальника, амбаня, который заведует всеми пикетами в долине Бороталы и всеми государственными пашнями в этой местности. Государственная пашня, пожалуй, громкое слово. Его следует понимать иносказательно.

Выше я говорил, что солдаты на пограничных пикетах для себя сами засевают хлеб; но для войск, расположенных в импанах, хлеб засевается распоряжениями и под надзором местных властей. На бороталинской долине засевают, с этою целью, хлеб для всех войск этой местности, а также и для тех, которые расположены в некоторых пунктах на императорской дороге. При этом я должен оговориться, что мне не удалось проверить показания единичных личностей о казенных запашках. Напротив, собирая сведения о налогах с инородцев китайских подданных в разных местностях, у киргиз Баймурзинской долины, у калмык — по Боротале и таранчей — в Илийской долине, я пришел к иному заключению, именно: войска, стоящие в импанах, продовольствуются хлебом, собираемым чиновниками, главным образом, с местных жителей. Сбор хлеба полагается в количестве 1/4-1/3 урожая; в действительности же нередко амбань собирает столько хлеба, сколько это возможно, почему землепашцы не знают даже, сколько полагается собирать с них.

В долине р. Эмиля к государственным налогам относится подвоз леса и дров из отрогов Тарбогатая в импан Дорбулджин.

Что же касается зернового хлеба, то кочевники обыкновенно оставляют его крайне незначительное количество — для необходимого пропитания и на семена. До употребления зерна сохраняют [392] в круглых ямах, вырытых в земле и ничем не обделанных. Ряд таких ям в степи служит несомненным признаком оставленного места зимовников. Интересно их наблюдать за Нарынским укреплением, по правому берегу р. Атбаш, у подошвы отдельной горы Тишь-тюбе. С этой местности откочевали в недавнее уже время киргизы целой волости, и на месте их зимовок видны ряды ям для сохранения хлеба зерном.

Все инородцы-кочевники употребляют пищу преимущественно молочную и получают молоко от всех пород скота, от кобылиц до овец включительно. Как питаются бороталинские калмыки, мне не удалось наблюдать, но пища их во многом весьма сходна с пищею киргиз. Киргизы же более полугода, во время пастьбы, довольствуются айраном; затем, летом, пьют кумыс, а хлеб, в виде пресных, мучных лепешек и проквашенного проса потребляется в редких случаях и не как пища, а в виде приправы к ней, именно: курт (Курт приготовляется из овечьего молока: его варят и заквашивают, когда скиснет, то сбивают; отделив масло, кипятят еще раз до сгущения. Высохшее едят.), иримчик (Иримчик приготовляется подобно курту, но из сборного молока, козьего, овечьего и коровьего (редко). Заквашенное выливают в куюк, сычуг, и когда молоко обратится в сыворотку, выливают в казан (плоский котел) и кипятят. Курт красноватого цвета, иримчик — сероватого. Чтобы есть, нужна привычка.) и баурсаки (Баурсак — пресное тесто из муки на бараньем сале и в нем же изжаренное. Теплое — даже вкусно, сравнительно конечно с вареною бараниною безо всякой приправы и после 5-6 час. верховой езды.).

Разорительные поборы вынуждают население уменьшать запашки, низводя их до minimum’а, тем более, что с Бороталинской долины нет сбыта хлеба для продажи, как это, например, имеют возможность делать киргизы из Эмильской долины, отвозя лишний хлеб в Дорбулджин и даже в Зайсан. Следовательно, бороталинские калмыки могли бы продавать хлеб тем же амбаням, которые теперь отбирают его бесплатно у них. С другой стороны, такая система раздражает население против властей и вселяет в них озлобление к китайцам.

Те из туземцев, которые бывали в русских пределах, с неподдельным восторгом отзывались об определенном сборе у нас и не могли говорить без горечи о неопределенности сбора, практикующегося китайскими чиновниками.

На этом основании можно быть убежденным, что, в случае [393] замешательства с Китаем, излишне опасаться населения долины р. Бороталы. К тому же, оно редко и разрозненно; в народе совершенно убита та самостоятельность, которая так резко заметна в наших киргизах по границе. В этом отношении скорее следует быть настороже относительно подвластных нам киргиз, чем китайских калмык и таранчей. Но о киргизах-китайских подданных нельзя того же сказать. Причина тому заключается в племенных качествах народа: таранчи совершенно утратили склонность к кочевому быту; калмыки по Боротале — на пути к оседлости; киргизы же долго еще будут вести кочевую жизнь преимущественно, а от этого между ними долго не искоренится страсть к тунеядству и легкому способу пропитания; результатом этого и является склонность к барантованию, к грабежам.

Предместье упомянутого импана занято лавками, в коих продают предметы первой необходимости и съестные: мясо, соль, хлеб и т. п. Торговля сосредоточена в руках китайцев. Чтобы добраться до места жительства амбаня, мы должны были проехать весь ряд торговцев. Затем миновали ворота в импан, где казармы гарнизона, и другие, ведущие в кумирню, наконец въехали во двор. Но этот двор, как при всяком доме важного китайца, был только первым. За ним, вправо, — двор с навесами для лошадей, а прямо ворота вели в чистый двор, второй; за ним — третий двор, где находится жилище амбаня. Дом стоит в саду густо разросшегося тополя, но быть в нем не удалось. Ворота на второй двор были заперты. Кто-то из окружавшей нас толпы повел нас во двор направо и знаками показывал спешиться, а лошадей поставить под навесы. Но мы отказались сделать это и спрашивали, на все лады, амбаня. После долгого ожидания и переспросов, нашелся в толпе китаец, объяснивший нам, что амбаня нет дома.

Правду он говорил или нет, — трудно знать: китайские чиновники — народ причудливый. Странно, между прочим, то, что в этом импане не нашлось человека, изъяснявшегося по-киргизски; а между тем здесь находится центральный пункт пограничных китайских пикетов, и поэтому при здешнем амбане необходимо должен бы быть переводчик киргизского языка, вследствие постоянных сношений с нашими киргизами. Но вместо этого с нами по-киргизски — очень плохо — объяснялся какой-то служитель храма, из кумирни.

Так ничего мы и не добились. Рассчитывали получить и [394] переводчика, и проводника, но не видали даже и амбаня, пресловутого «барина».

Только что мы въехали во двор, как отовсюду сбежался народ. Вылезали китайцы из закоулков и каких-то отверстий и в заборах двора, и под навесами, крылечками и т. — п. пристройками, коими отличаются все китайские жилища. Чрез минуту двор наполнился до тесноты китайцами. Их смуглые лица, бритые, непокрытые головы и смоляно-черные косы; одежда, состоящая из одних рубах, а были и без них, и широчайших нанковых шаровар; босые ноги, грязные руки и такие же длинные ногти; больные, подслеповатые глаза; галдение на гортанном наречии и бесцеремонное осматривание нас со всех сторон и ощупывание нашей обуви, платья и сбруи, — все это производило, на первых порах, неприятное впечатление. На дворе собралось большинство солдат и ни одной женщины; дети были от 6-8 лет. Народ всякого возраста и сложения, хилые и дряхлые старики за 50 лет и несложившиеся юноши 15-18 лет, но все роста более среднего. Взрослые мужнины без исключения все крепкого сложения. При другой организации это было бы завидное войско.

Выйдя со двора, мы свернули в первый переулок налево и им вышли в поле. Для закупки соли и хлеба остался казак, так как казаки замечательные мастера вести куплю-продажу со всеми народами и на всевозможных языках.

Подвигаясь к р. Боротале, в получасе хода, подошли ко второму импану, подобно первому, с башнями по углам, с зубчатыми стенами, высотою до трех саженей, и с траверсами перед воротами. На стенах обоих импанов развевались флаги. Были ли они сигналами времени отдыха, или означали что другое, — узнать не удалось, за неимением переводчика. Все постройки глинобитные; казармы расположены внутри ограды, некоторые из них примкнуты к стенам, другие поставлены отдельно. Крыши односкатные и в них проделаны окна, собственно — это отверстия с деревянными решетками: стекол нет. Со двора виднелось несколько дверей в казармы.

В обоих этих импанах не видно было стойл, — по всей вероятности здесь размещена только пехота. То же можно заключить и по одежде солдат в импанах: на них была синяя одежда и темные курмы, тогда как у кавалеристов курмы с красными нагрудниками и с черными знаками по красному.

По площади, занимаемой вторым импаном, он вдвое [395] меньше первого; очевидно, и значение его второстепенное: при нем не ютилось ни одной лавки.

У ближайшего угла ограды, возле дороги, стоял калмык, солдат — повидимому. Спросили его по-киргизски, — даже не мычит. Поехали дальше.

До этого импана шли сплошные пашни; орошение в высшей степени разветвленное, вода течет по всем направлениям, хотя главного арыка совсем не видно.

В 1-1 1/2 верстах за вторым импапом нам повстречались четверо всадников. Один из них был одет в черном шелковом халате и в башмаках из такой же материи; в легкой черной шапочке, без косы. Сбоку, на поясе, висел нож с рукоятью из слоновой кости и с золотыми буквами на ножнах. Гладко выбритое лицо несколько скрадывало возраст, но видно было, что он не старее 30-ти-35-ти лет; выражение лица весьма интелигентное. Другой был совсем еще юноша, с косою, в курме красного тонкого сукна. Двое остальных в курмах грубой синей материи, с повязанными головами до глаз, синими клетчатыми платками, по женски, — признак нижнего военного звания.

Первый из них, без сомнения старший, направился прямо ко мне и, подъехав, протянул руку со словом «аман», — здравствуй, по-киргизски. Но, кроме этого слова, ни он, ни кто из его свиты не знали по-киргизски. Как мой казак ни изощрялся в звании переводчика — безуспешно. Опросы же мои о дороге понял с первых слов и, не давая казаку повторить мои слова по-киргизски, любезно начал показывать рукою к р. Боротале и далее к Сайрам-нору. Последнее ему было тем легче рассказать, что от самой реки правый берег Бороталы постепенно повышался, и дорога в горы Канджига виднелась нам резко выделяющеюся полосою. Разъяснения свои он говорил по-китайски, и, понятно, его слова пропали для меня. В это время подъехал спутник мой, и так как он имел «переводчика» китайского языка, то он и старался по нем просить проводника. Но все его усилия оказались тщетными, — китайцы ничего не поняли.

Был ли это искомый нами амбань или кто другой, — осталось неразъясненным. Но вообще он держал себя свободно, без малейшей надменности, и своими манерами производил весьма приятное впечатление. Не было на его носу и классических, больших, темных, круглых очков, с которыми обыкновенно у нас рисуют китайцев-чиновников и ученых. [396]

Спустя 3/4 часа подошли к берегу р. Бороталы.

В том месте, где мы остановились на ночлег, Боротала течет в низких берегах, заросших деревьями и кустарниками из семейства ивовых. Правый берег реки круче левого: на левом заметен оставленный рекою берег, выше, настоящего. На уступе от прежнего берега до реки земля заросла густою сочною травою, и во многих местах здесь выбиваются родники. От них, застаиваясь во впадинах, вода образует болотца, по которым уже разростаются камыш и осока. Ложе реки каменистое; галька выносится водою с верховьев реки, так как в срединном течении горы отстоят на значительном расстоянии, и река протекает наносною почвою. Ширина реки доходит до 10-ти сажен. Площадь живого сечения, приблизительно, не менее трех квадратных сажен. Скорость течения доходит до шести фут в секунду (Не смотря на столь быстрое течение, против нас два калмыка перебрались вброд.). Вода мягкая, легко мылится, весьма вкусная; чай получается прозрачного, янтарного настоя.

Мы расположились саженях в 100 от постоянного моста через реку. Мост деревянный, балочный, об одном пролете и едва ли не единственный мост через реку, — по крайней мере мы не слыхали о другом постоянном мосте через Бороталу. Броды есть, особенно в верховьях; но броды подвержены чрезвычайным колебаниям уровня воды в реке, подобно тому, как это бывает во всех горных реках: периодически или внезапно река вздувается на значительную высоту. Поэтому, для переправы через реку тяжестей или обоза, непременно следует иметь в виду этот мост, не рассчитывая на другие пути, хотя бы и с заведомо хорошими бродами. О переправах на паромах мы не слыхали, да, вероятно, ее и нельзя устроить по мелководью.

В 1/3-1/4 версты от моста, вверх по течению, на левом берегу реки стоит аул в 5-6 юрт. Оттуда к нам вскоре пришло множество «политиков» и, усевшись на корточки, они сосредоточенно смотрели на устройство нами бивака. Подробного осмотра заслужили складные железные кровати, — очевидно невидаль. В этом же ауле мы купили баранов, после двухдневного сухоядения и поста. И надо отдать справедливость калмыкам, они продали нам баранов дешевле, чем киргизы, русские подданные. Здесь за матерого, двухгодовалого барана заплатили по 4 руб., [397] тогда как, например, в Чаликтинской долине за полугодового ягненка мы платили 2 р. и 1 р. 50 коп. Но когда я захотел купить простую деревянную чашку для чая, то ее не отдали менее, чем за 30 коп., говоря, что сами столько же заплатили. Такая чашка в Чугучаке стоит около 5 копеек.

От места нашего ночлега, в долине, на ручье до р. Бороталы, т. е. по всему пути, пройденному нами сегодня, тянутся несколько паралельных рядов глинистых холмов. Все они имеют направление вдоль по течению р. Бороталы. Строение почвы на всем пути, можно сказать, тождественно, лёсс и местами суглинок. По дну сухих арыков нанесена галька, но и в действующих арыках выносится мелкий гравель. Все пашни были покрыты густою и ровною пшеницею, вытянувшеюся уже до 1/2 аршина, но она еще не колосилась; клевера на полях не замечалось, а под импаном и он был в колено высоты. Его здесь снимают до четырех раз в лето, но теперь еще не было и одного укоса.

В ауле на р. Боротале находится надзиратель за казенными работами и, может быть, за пашнями, подобно тому капралу, который провожал нас к амбаню. Здешний капрал хорошо говорит по-киргизски и знает дорогу до Суйдуна. Он подробно рассказал нам, как пройти на Сайрам-нор, но советовал идти восточнее перевала Чебаты, потому что чрез него рискованно идти без проводника, — много разветвляющихся троп и все они не наторены, — так как этою дорогою немногие и редко идут на Сайрам-нор. Кроме того, — что самое важное, — на левой, восточной дороге в гор. Канджига, встречается вода, ручей Ута-булак; по дороге же на перевал Чебаты совсем нет воды до самого Сайрам-нора, правильнее — до пикета Сен-той.

Предлагали мы и этому калмыку проводить нас, хотя на Сайрам, но он отказался, под предлогом, что не может отлучиться. Но он, подобно первому торгоуту, уверял, что их амбань даст нам солдат провести до Талки. Ехать в импан назад, только из-за проводника, мы отказались, так как могли опять не застать амбаня или получить ответ, что его нет дома.

Калмыки по долине р. Бороталы не кочуют, занимаются преимущественно хлебопашеством. Рогатого скота и лошадей держат немного, баранов больше, но все же значительно меньше, чем наши киргизы в пограничных местностях, особенно по Чиликтинской долине. Стоявший на р. Боротале аул был значительно состоятельнее того, который мы миновали утром сегодня. Рабочий [398] скот везде один и тот же — быки и коровы, но видели и верблюдов, поутру, в ауле, куда ездили казаки. В том же ауле была еще та особенность, что поля их огорожены пряслами, чего более нигде не встречалось. Кроме того, в некоторых аулах для скота устроены загоны, обнесенные глинобитною стенкою, — это уже очень близко к полной оседлой жизни и очень напоминает бедную деревеньку, только с юртами вместо мазанок.

Здешние калмыки, видя у одной моей лошади зияющую рану на спине, предлагали обменять ее, но взамен привели тоже искалеченную. Тем не менее дали мне весьма полезный совет присыпать рану жжеными квасцами, что очень ускорило заживление раны, так как я со следующего же дня последовал их совету.

8-го мая. Перешли по мосту через р. Бороталу и направились единственною дорогою, от моста к гор. Канджига. Дорога от реки идет заметно в гору, частью в естественной выемке, образовавшейся постепенно в течение многих десятков лет от протекающей воды по полотну дороги. Размыванию почвы способствует отчасти и постоянная езда, и свойство грунта: твердого, щебенистого, но разрушистых на воздухе глинистых пород. В полуверсте от моста встретилось разветвление дороги: от торной дороги, идущей прямо, отделяется слева едва наезженный след. А так как накануне калмык говорил нам, что дорога на Ута-булак поворачивает чрез три версты от реки, то мы и усомнились в столь большой разнице расстояния, тем более, что, по словам калмыка, дорога на Ута-булак более торная, чем на Чебаты, и потому еще, что инородцы вообще уменьшают число верст, — имея смутное понятие о протяжении и о русской версте в особенности. Поэтому пошли дальше до следующих разветвлений дорог. Но дальше на протяжении не более 3-4 вер., встретилось еще три дороги влево и все значительно менее торны, чем та, которой мы шли. Наконец повстречался калмык, понимающий по-киргизски, и он объяснил нам, что мы идем дорогою на Чебатский перевал и пикет Сен-тай; дорога же на Ута-булак осталась позади нас. Свернули круто влево и по щебню, кочкам и оврагам, чрез кустарники карагайника и колючки, — спустя час, вышли на дорогу, идущую в этом месте на восточную оконечность гор Канджига. Ею и добрались, к половине второго часа дня, до небольшого арыка, едва струящегося в камышах и кустарнике. Это и был ручей Ута-булак.

Последняя половина пути от Бороталы идет между высокими [399] конусообразными холмами; дорога заметная, но жесткая, по щебенистой почве. У ручья дорога выходит на широкую поляну, около трех верст длины и до полверсты ширины, окруженную со всех сторон горами; здесь дорога почти пропадает и продолжается едва заметною тропою.

На берегу ручья, саженях во 100 от дороги, влево, стояли две юрты, весьма невзрачные на вид, и при них еще одна такая же грязная юрта, но с признаками украшений над входом и по кошмам, — над нею развевался флаг из желтой материи: это был бурхан, молельня.

По горам, невдалеке и на поляне паслось много скота: рогатого, лошадей и баранов. Количество скота не соответствовало более чем скромному виду аула. Но жили ли здесь собственники пасущихся стад, или они были лишь пастухи чужого скота, — узнать не удалось. В этом ауле, между прочим, калмыки уверяли нас, что с них китайцы никакого сбора не берут. Это противоречило показанию в других местностях, но причину нельзя было разъяснить за неимением переводчика; калмыки же плохо понимали по-киргизски.

Протекающий здесь ручеек до того незначителен, что сперва мы приняли было его за арык и хотели идти дальше. Но подошедшие калмыки объяснили, что следующая вода у пикета Сытай, куда такое же расстояние, как до импана за Бараталой, т. е. более пяти часов хода; оставалось ночевать здесь.

Дорога на Ута-булак с Бороталы в полуверсте от моста сворачивает влево и идет сперва почти паралельно реке, затем уклоняется постепенно вправо, на юго-запад. До предгорий, где дорога входит в всхолмленную местность, почва состоит из твердой глины, частью щебенистой. Пахатных земель совсем нет; орошения тоже нигде не встречалось и признака. Последнему, впрочем, крайне не благоприятствуют и естественные условия: местность от р. Бороталы, поднимаясь постепенно, сливается с предгорьями Канджига. Провести здесь арыки почти невозможно и вследствие уклона, нормального к тальвегу реки, и по свойству почвы щебенистой, в которой не удержится вода в насыпи, да и в выемке очень много уходило бы в почву, вследствие ее водопроницаемости.

Вообще следует заметить, что хлебопашество возможно только на левом берегу Бороталы. В верховьях и в среднем течении реки правый берег близко подходит к горам, а при [400] устье оба берега песчанисты и болотисты: почему хлебопашество сосредоточено в ее срединном течении и исключительно на левом берегу. В настоящее время площадь, засеваемая хлебом, весьма ограничена, но она может быть доведена до значительных размеров, без ущерба скотоводству.

Сегодня перешли множество сухих ручьев, занесенных галькою. Растительность по всему пути крайне скудная: тощие кустарники, низкорослая полынь и разные сорные травы, и те в ограниченных размерах; кормовых трав не ростет даже по низинам и долинам. По Ута-булаку ростет чий; теперь он был еще зеленый и поэтому служил хорошим кормом скоту.

С ночлега на Ута-булаке уже виднелись горы Карадаван, а за ними высились снежные вершины Борохоро. На карте карадаванская гряда гор означена названием Кизымчик, но местное население не знает этого названия, а под этим наименованием известна река, протекающая вдоль подошвы южного склона гряды Карадаван. Теперь обнаружилось, что наш путь из Алатау на реку Бороталу лежал тою дорогою, которою советывали нам идти верховые, встреченные по выходе из гор. Его мы достигли бы, чрез импан, до Бороталы в тот же день. Дорога весьма торная, твердая, доступная для самых тяжелых повозок и во всякое время года. Но для движения артилерии из баеейна о. Алакуля на Императорскую дорогу батарейным орудиям следует избрать путь Каптагайскою равниной на о. Эби-нор. Отсюда, в обход отрогов Алатау, выйти на дорогу к импану и на тот мост, которым мы перешли Бороталу. Но еслибы и встретилась надобность построить новый мост, то через Бороталу возможно установить для сего козлы, а лесу на берегу достаточно. Таким кружным путем тяжелые орудия пройдут не далее того времени, которое потребуется для прохода через перевалы Карадаб или пограничный знак № 35.

Оба эти пути крайне затруднительны для полевых орудий и тяжелых повозок, а беспрепятственно проходимы лишь пехотою и кавалерией и, в экстренных случаях, с трудом можно провести и горную артилерию. Продовольствие большой массы коней на этом пути затруднительно; неизбежно иметь при себе фураж на два-три перехода. Фуражировка в стороны послужит лишь незначительным подспорьем. Продовольствие людей вполне обеспечено большими запасами скота по долине. Но муки и зернового хлеба нельзя найти в достаточном количестве. [401]

От Алакуля в долину Бороталы на карте показана дорога ущельем р. Ргайты, на перевал Пулак; но о нем не знают киргизы, кочующие в этой местности и на Берк-тогуле; дорога на Карадаб хорошо известна многим из киргиз Алакульской волости.

Теперь вершины Карадаван и Канджига были бесснежны; но выпадает ли снег зимою в долине Бороталы, — мне не удалось собрать сведений. По крайней мере на Ута-булаке калмыки не понимали вопроса о снеге, — даже когда им указывали на снежные вершины гор Борохоро. Лето здесь, очевидно, знойное, даже в эту пору года в полдень солнце изрядно пекло, а на Ута-булак в 4-м часу вечера уже ощущался банный запах от гниения органических веществ и обилия влаги.

Вода Ута-булака гнилая и протухлая, от множества гниющих порослей и кореньев при медленном течении ручья; вода хотя прозрачная, но чай из нее дает мутный отстой. Живое сечение ручья крайне незначительно и он совершенно зарос камышом. По обоим берегам, полосою до полверсты ширины, ростет чий и другие кормовые травы. Впрочем, по Ута-булаку и вблизи него корма хорошие, по логам, в горах и между холмами.

Сегодня первый раз на долине видели зайца и молодую сайгу. Сравнительно с долиною Алакуля, зверей здесь водится ничтожное количество. Птиц же уже 4-й день совсем не видали.

Относительно духовной стороны быта калмыка весьма немного можно было узнать, за неимением переводчика. По религии, калмыки Бороталинской долины — идолопоклонники. Идолы у них одинаковы, в роде тех, которые выделываются в китайской кумирне Чугучака. В обрубок дерева вставляют четыре палки: две внизу, для изображения ног, две верхние — руки. В концы последних втыкают по пяти прутьев, — это пальцы. Дерево обматывают крученою соломою и обмазывают глиною. Глина смешивается с вяжущими растворами и имеет сероватый цвет. Пластическое искусство не развито, и потому все идолы имеют отталкивающий вид. Идолы называются бураханами. В бораталинских аулах они небольшие. Их ставят на возвышение, в роде старомодного комода, с покатою переднею поверхностью. Перед идолом курится снадобье, чрезвычайно удушливого запаха, и горят сальные свечи. Последние изготовляются женщинами, — как и большинство работы в домашнем обиходе. Свечи маканые, а не литые, вида неправильного; сало берется (баранье) [402] неочищенное, и поэтому свечи неряшливы на вид и по цвету. Фитиль для свечей чаще из материи, редко ссучен из какой-нибудь пряжи.

Над юртою с бурханом, на Ута-булаке, вывешивался флаг четыреугольный, размерами 12*8 квадр. вершк., желтый, с черною каймою. После захода солнца флаг снимали, с восходом — вновь выставляли. Справедливость требует сказать, что я не мог узнать о настоящей причине вывешивания флагов: постоянно они выставляются над бурханами или временно, в ознаменование каких-либо праздничных дней. На последнюю мысль наводит то обстоятельство, что и за Талкинским ущельем на стенах импанов были выставлены флаги, между которыми преобладали желтый и черный цвета. Исключение составляли Сен-той и Чоган-тас, — где флаги были лишь красного и белого цветов.

Музыкальность между калмыками еще менее развита, чем другие искусства. Песен совсем не слыхал у них; музыку же случайно довелось послушать. Во время пашей стоянки на Ута-булаке, в ауле был дан музыкальный вечер: это однообразные удары по натянутой коже — и только. Кожа толстая, плохо выделанная, натянута на глубокой чашке, и звук издает довольно глухой.

Насколько воинственны бороталинские калмыки, — трудно определенно выразиться, не зная их хорошо, на что требуется продолжительное время. Но на Ута-булаке на наш бивак приходил калмык из стада с ружьем. Оно оказалось в роде «крепостных», тяжелое, с длинным стволом, но нарезное, калибра в 6 линий, капсюльное, с рогаткою под передним концом ствола, для установа при выстреле. На стволе клеймо: Sp. LR. & SR. SUHL. 59. Калмык приобрел его от старого китайского солдата. Следовательно, английские оружейные мастера уже давно занимаются производством огнестрельного оружия для китайской армии. Здешние калмыки еще более одичалые, чем на Боротале; из шести мужчин аула нашелся лишь один, который «видел» прежде русских семь лет тому назад, — остальные смотрели на нас, как на что-то очень для них диковинное.

9-го мая. Утром прошли через горы Канджига, выйдя, наконец на Императорскую дорогу. Для этого потребовалось три часа хода с ручья Ута-булак, от ночлега, именно: два часа хода в горах и час по долине, от гор до Императорской дороги. С [403] Ута-булака дорога идет сперва между холмами восточных островов Канджига, прямо на юг; далее, в том же направлении, проходит узким ущельем, в каменистых горах кристалической породы, совершенно обнаженных от всякой растительности. Из гор дорога выходит на долину, к подошве Карадаван, в их восточной оконечности, на три четверти длины их от Сейрам-нор. В долине дорога отклоняется на юго-запад и достигает Императорской дороги в 14-16 верст от пикета Сы-той, к востоку от него.

Весь путь, от ручья Ута-булак до Императорской дороги, — широкий и идет частью по песчано-гравелистому, частью по глинистому, частью по глинисто-щебенистому грунту. С половины пути, до выхода из гор, начинается постепенный спуск в долину, с уклоном 1/40-1/60. Других дорог или троп — нет; вся дорога в горах весьма заметна по колесному следу. Лишь чиями, на поляне, дорога едва заметна, но и там виден след китайских телег. Весь путь доступен всяким экипажам, без всякой разработки.

Императорская дорога до Сайрам-нор имеет ширину полотна 4-1 1/2 сажени. Благодаря естественным условиям, супесчаному и частью каменисто-щебенистому грунту, дорогу можно считать прекрасною для самого деятельного движения. С места выхода на нее дороги с Ута-булака, до ближайшего пикета Сы-тай нет даже крутых уклонов. Несколько сухих ручьев пересекают дорогу в направлении от Карадавана, и два-три спуска несколько круты. Теперь их можно было перейти беспрепятственно, но при таянии снега в горах эти овражки должны затруднять движение обозов, хотя достаточно срыть откосы берегов, чтобы совершенно обеспечить безостановочный проезд чрез них самых тяжелых повозок и во всякое время года.

В одном русле сухого ручья уже происходит начало образования оврага. Пока овраг еще не глубок, 0,50-0,75 сажен, то это указывает на размываемость грунта, и при избытке воды, и значительной скорости течения здесь может произойти разрыв полотна дороги: тогда явится необходимость в устройстве моста.

До Сайрам-нора дорога не ремонтируется и даже, очевидно, остается без всякого присмотра. Движение же экипажей на этом участке весьма деятельное, кроме срочных повозок, в роде мальпостов; между Манасом и Шиха до Суй-дуна идут в значительном количестве и торговые арбы-повозки. На пикете Сы-тай [404] мы застали шесть арб с пасажирами и товарами, и во время нашего пути по Императорской дороге встречалось каждодневно четыре-шесть таких арб.

Пикет на Сы-тае служит главным образом постоялым двором. Солдат даже не было и заметно. Здесь продают мясо, хлеб и овощи. Можно получить готовое кушанье, неизбежные пельмени и кофе. Для продажи имелась даже свежескошенная трава: она связана была в снопы и сложена в кучу на открытом месте, — должно быть не приходится ей долго лежать. Пикет состоит из двух дворов, впрочем сообщающихся между собою: один двор для временных остановок экипажей, а другой — для ночлега. На последнем дворе устроены навесы с двух сторон; здесь торгуют сарты; в отдельной, глинобитной мазанке устроено что-то в роде харчевни, — тут же продают сырое мясо, баранье конечно, и хлеб. При первой, проезжей половине торгуют китайцы: и здесь есть харчевня и при ней несколько маленьких, темных отделений для отдыха проезжающих. Хлеб можно купить и в этом отделении, но мяса здесь не продается. Хлеб приготовляется двух сортов: в виде пресных лепешек, безвкусных, скоро твердеющих и в виде веревок; это печенье сухое, твердое, изжарено на кунжутном масле и изобилует запахом сырого лука. Лепешка весом до 1/8 фунта, а веревки еще легче — до 1/10 фунта. Цена им одинаковая: на Сы-тае — по 4 коп. за штуку. За живого барана запросили 6 руб., но баран небольшой.

Окрестности пикета каменистые, безо всякой растительности. Местность испещрена глубокими долами и оврагами. Как в них, так и на полях множество валунов и галыш, вынесенных водою из Карадаванских гор. В руслах теперь сухих ручьев лежат валуны до 3/4 куб. фут, — до того бывают сильны потоки воды, чему, впрочем, благоприятствует значительное падение местности от гор.

Пикет расположен у восточной подошвы седловины между горами Карадаван и Канджига, которая служит как бы связующим звеном между отдельными трупами гор Карадаван и Канджига и составляет барьер озеру Сайрам-нору на восток. С линии перегиба седловины двойной спуск: крутой, на запад, — к Сайрам-нору и более пологий, на восток, — к пикету и далее до Эби-нора.

Императорская дорога тянется у самой подошвы Карадаван. Долина между ею и предгориями Канджига поросла карагайником [405] и заполнена валунами из окружающих гор. Здесь нет корма лошадям, ни по долине, ни в отрогах Канджига. Как хороши корма во впадинах северных склонов Карадаван, нельзя было рассмотреть мимоходом; но, судя по той траве, которую привозят из гор на пикет, травы должны быть хорошие.

На пикете Сы-тай воды совсем нет, ее берут у подошвы гор, в трех-четырех верстах; туда же гоняют поить и скот. Вследствие сего, на ночлег прошли к воде, возле гор, и остановились версты в 1 1/2 от пикета. Дорога к ручью чрезвычайно камениста, усеяна не только валунами, но и обломочными породами. выветрившимися на месте.

Горные породы Карадавана преобладают метаморфические, но между вынесенными валунами попадались глинистые сланцы и гнейсы.

Абсолютная высота Карадаванских гор не определена; относительная, над местным горизонтом, сравнительно, незначительная; но теперь многие их вершины были покрыты снегом и ночью было очень холодно, так что пришлось одеться в меховое платье.

10-го мая. С восходом солнца, на горизонте к востоко-северо-востоку заблистала поверхность Эби-нор. От ночлега до озера, даже по прямому направлению, было более 80-ти верст, но казалось, что не далее 20-ти.

На дорогу к Сайрам-нору пошли целиком, минуя пикет, оставляя его вправо и позади. Этот путь, около четырех верст, был очень утомителен лошадям, вследствие чрезвычайно каменистой местности и нескольких глубоких балок, дно которых усеяно валунами. На дорогу вышли верстах в четырех за пикетом. Сюда же подходит конная тропа из гор Канджига. К сожалению, не у кого было расспросить об этой тропе, была ли она лишь горною, или же шла с Бороталы. Дорога идет с постоянным подъемом от пикета, как и ранее шла до него. С 10-й версты начинаются увалы и холмы, высота которых доходит до 30-35 сажен. Избегая крутых подъемов, между холмами дорога извивается, и поэтому, хотя подъем продолжается, но горизонт суживается: пропадает из глаз Эби-нор, не видно еще и Сайрам-нора.

Коренная порода — красноватые сланцы, легко разрушистые; отдельно стоящие конусообразные и овальные холмы состоят из [406] конгломератов, сцементованных глинистым раствором. Поперек дороги попадаются неглубокие овражки, занесенные граветом.

Чрез 5 1/2 часов пути показывается Сайрам-нор.

Дорога с перевала Чебаты выходит на Императорскую в 1-1 1/2 версты от пикета Сен-тай и от гор идет берегом озера в 1/4-1/3 версты от него. Таким образом, на Императорскую дорогу с Бороталы идут два пути: на Ута-булак и Чебаты. Но весьма возможно, что и тропа, подходящая из гор у Сы-тая, идет оттуда же. В таком случае, с Бороталы можно пройти тремя путями. Все они разной длины и, по всей вероятности, различны и по трудности. Самою дальнею, но за то и самою легкою служит дорога на Ута-булак; пройденный нами путь был наилучший. По нему возможно пускаться и без проводника; для ориентирования, достаточно карты, изданной военно-топографическим отделом Омского военного округа, 1885 года, в 40-верстном масштабе.

За седловиною, к стороне Сайрам-нора, по долине мало трав, но за то они хорошие. Воды нет нигде по дороге. Из озера берут для скота только, а людям она из него не годится: пучит живот. Для еды и питья воду берут из колодца, к югу, за пикетом Сен-тай, невдалеке от гор. Но и колодезная вода безвкусная, жесткая, — чай не настаивается.

По своему цвету, вода в озере Сайрам-норе отличается небесно-голубоватым отливом, сравнительно с водою Эби-нора и Алакуля, в которых она имеет аква-мариновый цвет, приближаясь к цвету воды Черного моря. Но и по составу своему вода этих озер приближается к морской же, горько-соленой воде, — тогда как в Сайрам-норе она сладковатая на вкус. Другая особенность воды в Сайрам-норе — это ее чрезвычайная прозрачность и низкая температура. После заката солнца нельзя было долго держать руки в воде, а прозрачность такая, что на глубине 2-3 сажен видны камни.

В том месте, где один из отрогов Карадавана подходит к озеру Сайрам и Императорская дорога идет возле уреза воды, — там дорога запирается пикетом Сен-тай. Но это название китайское, по счету: У, — Сы, — Сен, — Ир, — И — тай, 1-2-3-4-5 пикет, караул. Калмыки не знают этих названий. Пикет Сен-тай у них известен под названием Бома, — так что на Боротале, при расспросах о Сен-тае, следует употреблять слово Бома, а не Сен-тай.

Хотя у Сен-тая воды одинаково нигде нет, но, ради [407] подножного корма лошадям, мы расположились, не доходя пикета, около 1/4 версты, в стороне дороги, у подошвы гор, при устье ущелья, при подножии высокого мыса. Но травы и здесь были тощие, едва пробивались между камней: наши лошади голодали вторую ночь.

Развьючив лошадей, наши казаки, по обыкновению, сняли оружие и в одних рубахах, в шапках на затылке, отправились за водою для чая и за провизией. Но едва они появились на поселке, перед воротами импана, как на них набросился какой-то белобрысый, пухлый толстяк, теребя за рубахи и требуя «билета» пропускного. Для наших казаков это было последним делом. Они, не торопясь, сходили за водой, накупили мяса, хлеба и дров, и тогда только повели посланного от китайского «недреманного ока» к «тюря», к нам.

Это было первое требование пропуска от нас, хотя мы прошли уже несколько пикетов и останавливались в двух сторожевых пунктах: на Боротале и Сы-тае. Без билета, грозил толстяк, нас «не пустят дальше», — а назад?.. На переданный нами его посланному пропускной вид он очень скоро прислал обратно. Сомнительно, чтобы успел записать в книгу о «благополучном» нашем прибытии, — как это следует делать, по уверению темных личностей, встретившихся нам под Карадабом. Даже наши как будто удивились, что от нас китайские власти потребовали и шутили, что потребовавший, «надо полагать, — немец», так как он был блондин — чрезвычайная редкость между местным населением. Сопоставляя полную деликатности встречу с нами человека на Боротале с грубым требованием здесь пропуска, действительно можно удивляться последнему обстоятельству. Китайцы вообще, а их чиновники особенно, люди весьма лукавые и мнительные; но в характере китайца (я говорю о местностях, пограничных с нашими, срединного Китая не знаю) есть одна хорошая черта, это — деликатность, почти аристократизм в обращении с иностранцами. Тем более странно было встретить такой недружелюбный прием.

Отчасти может быть можно объяснить этот поступок обстоятельствами последних дней перед нашим приходом. Дело в том, что дня за два до нашего прихода, недалеко от Сен-тая, барантачи-дунгане ограбили китайских купцов и на следующий же день с пикета бросилась кавалерийская погоня за барантачами. Их вскоре догнали, но они вступили в бой с погонею, и стычка кончилась потерею двух лошадей китайскою кавалерией. Поэтому, [408] в день нашего прихода весь кавалерийский отряд в Сен-тае, в 60-80 человек, со своим джан-дарином во главе, отправились вторично в погоню, разделившись на два отряда: джан-дарин с одною частью кавалерии пошел западным берегом Сайрам-нора, а остальные — по восточному берегу; предполагали перехватить барантачей у перевала в долину Уртак-сары; но в этот день кавалерия уже не настигла барантачей, а лошадей своих, по уверению китайцев, вернули.

Уже совсем стемнело, когда восточная колонна возвращалась из похода; шла она вблизи нашего бивака. Когда кавалерия подходила к пикету, то, не доходя нашей стоянки, трубач затрубил в рог и всадники старались войти в строй. Я поспешил на дорогу, чтобы полюбоваться на китайскую кавалерию, но не прошло двух, трех минут, как кавалеристы переменили строй, пошли «справа в разброд», — вся илюзия пропала. Но в стройном порядке китайская кавалерия производит на глаз приятное впечатление своим костюмом. В общем обмундирование ее сходно с пехотинцами. Из летней синей материи рубаха и шаровары; голова повязывается, до глаз, синим же платком. Поверх рубахи надевается курма, безрукавка поясной длины; она делается из синего сукна и у кавалеристов на груди нашит кусок красной материи с черными знаками, — буквами китайского алфавита. Вооружение кавалерии самое разнохарактерное: ружья — кремневые и капсюльные и пики — на бамбуковых древках, с пучком конских волос на конце; древки и волоса окрашены красною краскою. В кавалерию солдаты вербуются преимущественно из калмык, и они, повидимому, хорошие наездники. Когда разъезд возвращался в Сен-тай, то был случай, показывающий и обратное, именно: одного солдата сбила лошадь и ускакала с седлом; лошадь едва поймали поздно ночью, в общем табуне, куда она добровольно прибежала.

Судя по лицам кавалерийских солдат, можно заключить, что и этот род войска, подобно пехоте, подвержен курению опиума. Их изможденные, бескровные лица и бессмысленное выражение глаз производят удручающее впечатление.

Вся кавалерия доброконная. Лошади кованы на все ноги. Набираются из степных, калмыцких табунов. За лошадьми самый заботливый уход. По возвращении на ночлег китайский кавалерист не бросит лошадь на произвол судьбы, не подтянет ей морду для «выстойки», а водит ее час или два и больше, смотря [409] по пройденному пути. Китайцы считают вредным выстойку лошади, объясняя, что тогда у лошади «кровь застаивается». Возвратясь с погони за барантачами, кавалеристы проваживали коней по Сен-таю до поздней ночи.

Сегодня к нам на ночлег приходило несколько китайцев и сарт из Сен-тая и киргизы, идущие из Копала в Кульджу. В Копальском уезде у последних живут близкие родственники, русские подданные, а сами они — китайские подданные и кочуют по р. Или, в окрестностях Кульджи. После разграничения земель между нами и Китаем, с отдачею им тех местностей, которыми мы владели около десяти лет, не редкость встретить отца семьи в одном подданстве, а детей — в другом подданстве. В Чиликтинской долине, в Зайсанском приставстве, такие «смешанные» подданные произошли вследствие смежности долин Чиликты и Эмиля. До раздела киргизы свободно кочевали и имели зимовники в обеих из этих долин. Но при разграничении одна из пограничных волостей разделилась: часть осталась на р. Эмиле и отошла Китаю, другие — на Чиликте, остались у нас. С киргизами же Копальского уезда подобное произошло оттого, что некоторые из них перекочевали из Кульджинского района, по отдаче его Китаю, а другая часть осталась на Или и не была принята в русское подданство за недостатком земель для кочевников, как на это жаловался упомянутый киргиз. Все они, на реке Или, просили принять их в русское подданство, но получили отказ. Теперь, побывав в русских пределах, поглядев на жизнь своих родственников у нас, он тем более сожалел о непринятии их в наше подданство.

Киргиз этот кочевал со всею семьею, на двух верблюдах и пяти лошадях, в двух юртах. В Сен-тай они пришли около недели назад. Шли из Копала чрез Сар-канский перевал в Алатау, на Бороталу и долиною Уртак-Сары и перевалом Обаты на Сайрам-нор. Сначала киргиз остановился у Сен-тая, предполагая дать непродолжительный отдых верблюдам и лошадям: но затем остался на неопределенное время из страха перед барантачами, которые в последнюю неделю столько шума наделали в Сен-тае и его окрестностях. Потому, когда в Сен-тае разнеслась весть о приходе двух русских «тюря» с тремя «урус-казак», то многие не хотели этому верить и приходили посмотреть на нас собственными глазами. Особенно все дивились, [410] как это не напали на нас барантачи, не побоявшиеся вступить в схватку с их кавалериею в 15-20 человек.

Я говорил выше, что лучшею охраною русского в этой стране служит его национальность. Но нам лично, может быть, или помогла простая случайность, — чему трудно верится, так как барантачи «степные волки» и добычу не пропустят, — или же политическая ненависть к китайцам барантачей-дунган и их неподдельное уважение к русским. Например, при встрече с нами по дороге, китайцы как-то особенно косили глаза на нас и молча проезжали стороною, но калмык или сарт непременно при этом проговорит: «аман, тюря», — здравствуй, господин. Пришедшие киргизы также дурно отзывались о китайцах и хвалили русские порядки, — как это мы и ранее неоднократно слышали на Боротале. Подобно торгоуту, провожавшему нас в знак уважения к русским, и киргиз, узнав, что наши лошади нуждаются в перековке, предложил свои услуги. Подковал заново лошадь одного казака и перековал мою лошадь и у другого казака, а покончив, уходя, поклонился мне, проговоря: «ком, тюря», — прощай. И когда я дал ему двугривенный, то был несказанно рад и очень, очень благодарил.

Случайно или нет, но на ночь всех коней с пикета прогнали пасти вблизи нас. В ночное пришли два солдата. Как только смерклось, они начали окрики и точно ободряющие себя песни, — не песни, а какое-то дикое завывание. Наконец, около полуночи, эти «охранители» пришли к нашему казаку, стоявшему при лошадях недалеко от бивака. Так с казаком и пробыли всю ночь, оставляя табун, голов 60, на произвол судьбы.

Ночь была довольно холодная, подобно предыдущей; впрочем, и днем у Сайрам-нора часто дул холодный ветер и не было так жарко, как на Боротале.

Инженер-капитан Малеев

Текст воспроизведен по изданию: С озера Алакуля на реку Хоргос // Военный сборник, № 2. 1889