Путешествие по Средней Азии из Маньчжурии и Пекина в Кашмир через проход Мустаг.

Поручика драгун королевск. гвардии Юнгхусбенда (Proceedings of the royal geographical Society. August 1888 г.), перевел с английского Ген. Шт. подполковник Смагин.

Летом 1885 г., м-р Х. Е. Джэмс, принадлежащий к составу гражданского управления Индии, весьма любезно предложил мне сопровождать его в путешествие, которое он намерен был предпринять по Китаю; решив посетить северо-восточную часть империи — Маньчжурию, страну, которая доселе еще так мало известна, мы покинули Калькуту в марте 1886 и направились сначала в Пекин, а оттуда в Ньючуан, где к нам присоединился служащий в консульстве — м-р Х. Е. Фульфорд, который, благодаря основательному знанию языка, своей находчивости и уменью обращаться с туземцами — выручал нас впоследствии из многих затруднений. М-р Джэмс в минувшем году прочел нам описание своего путешествия и тогда же в своем прекрасном труде, озаглавленном «Длинные Белые Горы», дал подробный отчет о нем; он рассказал, как мы, покинув Мукден, задумали подняться вверх по реке Ялу до ее истоков и затем, перейдя водораздел, спуститься по долине р. Тюмени до Хунчуна, но найдя это невозможным, проникли в долину р. Сунгари и дошли до ее истоков в горах Чанг-пей-шан, коих высшая точка оказалась лишь высотою в 8.000 фут, вместо 12.000 или 15.000 фут, как это думали прежде. Затем спустившись вниз по долине Сунгари, через многочисленные великолепные леса, мы достигли Гирина, самого важного города сев. Маньчжурии. Отсюда мы направились через прекрасно культивированную волнообразную страну, окаймляющую р. Сунгари до Петунье (Бодунэ), и переправившись через реку, прошли по открытой луговой равнине до Цицикара, откуда повернули назад до Сансина и затем, [148] поднявшись по р. Хурке до Нингуты и пересевши северную: часть гор Чанг-пей-шан, которые здесь имеют только 2.000 фут высоты, дошли до Хунчуна и залива Посьета. Отсюда повернули мы опять на Гирин и затем через Куан-ченг-тсу достигли до Мукдена и Нью-чана, куда прибыли 19 декабря, ровно семь месяцев спустя, как мы его оставили.

Во время нашего пути в Мукден нам пришлось увидеть такое чудное зрелище, что трудно даже себе представить. По обыкновению, мы двинулись в путь очень рано по утру — в три или четыре часа — снег покрывал землю и термометр показывал несколько градусов ниже нуля, когда с солнечным восходом мы увидели всю атмосферу, наполненную блестками. Мы находились среди замерзшего тумана и каждое дерево и каждый куст, каждый сук и ветка были покрыты со всех и сторон блестками. Земля и воздух были белы и искрились; нежные, ажурные украшения на деревьях, атмосфера, наполненная блестками, и на заднем фоне снежные холмы — все это вместе представляло чудную картину, напоминавшую волшебную сказку.

Наше путешествие было, таким образом, закончено; мало найдется стран, которые могут так вознаградить путешественника за его труды, как Маньчжурия. Это — прекрасная страна и вполне достойна служить родиной нескольких царствующих династий, которые подчинили себе все окрестные земли, в том числе и династия, которая ныне владычествует в самой многолюдной на всем свете империи.

Плодородие почвы здесь изумительное; равнины прекрасно обработаны и покрыты богатыми деревнями и торговыми городами; по холмам же растут великолепные леса дуба и вяза. Минеральные богатства теперь еще не разработаны, по возможность добывать каменный, уголь, железо, золото и серебро стала уже известна. Климат здоровый и укрепляющий силы, но очень суровый зимою, когда температура меняется между 10° ниже нуля по Фаренгейту — на юге и до 40° ниже нуля — на севере.

Реки многочисленны и широки; главнейшая из них Сунгари, которая доступна для судов, сидящих 3-4 фута, до [149] Гирина и потому имеет большое значение как в стратегическом, так и коммерческом отношениях; если китайцы дозволят русским плавать по ней, то последние извлекут огромные выгоды из возможности открыть себе этим путем доступ в столь густо населенную и плодородную страну, какова лежащая по обоим берегам реки выше Сансина, особенно, когда большая сибирская железная дорога будет доведена до Амура. Как указал уже м-р Джэмс, бассейн Сунгари отличается замечательным плодородием и каждый год стекаются сюда из северных китайских провинций тысячи колонистов, прокладывающие новые пути и строющие деревни и города, которых благоденствие быстро увеличивается.

К несчастию, разбои господствуют в сев. Маньчжурии в больших размерах; почти каждый житель носит оружие и нигде не видно небольших хижин или отдельных ферм, так как народ для безопасности селится большими деревнями и в городах. Китайцы должны очень беречься, чтобы соседняя держава, побуждаемая, весьма естественно, самыми благородными мотивами, в интересах распространения цивилизации не взяла на себя почин в прекращении разбоев.

Ни одна из прочих рек сев. Маньчжурии не приближается по важности своей к Сунгари. Реки Нона и Хурка судоходны для небольших джонок до Цицикара и Нингуты, особенно во время половодья, но они текут по местности по большей части непроизводительной или вовсе необработанной. Река Тюмень, хотя впадает прямо в море, не имеет однако значения, так как проходит по гористой, слабо населенной стране и даже до Хунчуна доступна лишь для малых джонок. Когда мы впервые увидели эту реку, в двух днях хода выше Хунчуна, то едва могли поверить, чтобы это была р. Тюмень, так она показалась незначительной в сравнении с тем, что мы ожидали. Действительно замечательно, что из трех рек, истоки коих на Чанг-пей-шане находятся друг от друга в расстоянии всего нескольких миль, две, именно Сунгари и Ялу — столь велики, между тем как третья — Тюмень сравнительно незначительна, хотя берет начало на скате ближайшем к [150] морю. Я заметил однако, что в бассейнах Сунгари и Ялу, где мы путешествовали в дождливое время года, дожди приносятся с юга, а не с востока, т. е. более с китайских озер, нежели с Японского моря.

В отношении населения, может быть замечательнее всего в Маньчжурии малочисленность собственно маньчжур, живущих в стране; они, как кажется, последовательно выселились в Собственный Китай и их место занято ныне эмигрантами из провинций Шан-тунг и Чили.

Подобно почти всем народам завоевателям, маньчжуры вследствие пользования большим, сравнительно, довольством и комфортом, кажется, потеряли воинственный дух и в своей стране не пользуются репутацией особенно храбрых, а, напротив того, служат посмешищем для китайских колонистов; так как маньчжурские солдаты показали себя вовсе неспособными в борьбе с бандами разбойников, которые опустошают страну, то против разбойничьих шаек, оказывающих наиболее упорное сопротивление, посылают китайские полки, составленные из жителей Хунана и Хэнана.

Туземцы, хотя временами выказывали по отношению в нам любопытство в большей мере, нежели то было бы желательно, в общем были довольно расположены к нам, особенно в отдаленных округах. Подле русской границы, мы весьма естественно были приняты за русских и в Хунчуне нас очень забавляли китайские солдаты, которые подходили пожать руку, как они переняли это от русских, и приветствовали нас по русски словами: «как поживаете».

В настоящее время в Маньчжурии обнаруживается большая деятельность по отношению в военным приготовлениям и, как вам сообщил уже м-р Джэмс, в Гирине ныне построен арсенал и пороховой завод, а в Савсине на Сунгари и Хунчуне, подле залива Посьета, возведены форты, вооруженные большими крупповскими орудиями; ныне же будет закончена телеграфная линия через Гирин до Благовещенска на Амуре и до Хунчуна; собрано до 15.000 добавочного войска, в страну привезено большое количество современных заряжающихся с [151] казны винтовок. Как кажется, китайцы опасаются за свое положение в Маньчжурии и все эти приготовления, без сомнения, обеспечили бы его вполне, если бы удалось довести солдат до того, чтобы они не смели заменять в своих патронах порох угольною пылью, если бы правительство убедилось в необходимости иметь один образец ружей вместо дюжины и тем устранить неизбежный беспорядок при пополнении боевых запасов и если бы офицеры понимали значение воинской дисциплины и современные требования, коим должны удовлетворять начальники в войне с цивилизованной державой. Также, прежде чем устраивать арсенал в Гирине, правительству надо было бы принять во внимание, что деньги, потраченные на изготовление оружия, которое можно было бы приобрести гораздо лучшего качества и втрое дешевле — могли бы быть с большею пользою употреблены на улучшение путей сообщения, чтобы сделать их удобопроходимыми в летние месяцы.

Из Ньючуана м-р Джэмс отправился через Порт-Артур в Чифу, а оттуда домой через Америку, между тем как м-р Фульфорд и я вернулись через Шанхай в Тиянзин. Сначала я намеревался зимовать здесь и в Пекине и отправиться в Индию морем, но, получив продолжение отпуска, решил вернуться в Индию через Монголию и Китайский Туркестан.

М-р Шау, первый англичанин, проникнувший в последнюю страну, оканчивая свое описание, говорит: «Мы, таким образом, довели наше несовершенное обозрение по южной окраине пустыни Гоби до стран, о коих мы имеем наиболее точные сведения. Таким образом, два источника света направлены один на другой с разных концов, с надеждою, что мрак неизвестности о промежуточных странах будет рассеян с той или другой стороны». Поэтому я поставил себе целью соединить эти оба источника света, совершив путешествие от восточных берегов Азии до Гималая у западной оконечности Китайской империи. Чтобы достичь Китайского Туркестана, я избрал от Пекина путь наиболее прямой, менее всего посещаемый и дотоле неизвестный европейцам. Я направился через пустыню Гоби [152] по линии, лежащей между направлениями, коим следовали м-р Ней-Элиас в 1872 г., когда он пошел из Пекина в северо-западную Монголию и Сибирь, и Марко Поло — этот царь путешественников шесть столетий назад. Описание его путешествия из Европы в Пекин прекрасно издано полковником Юлем.

Итак, воспользовавшись около трех месяцев гостеприимством и радушием, коими отличаются сэр Джон и лэди Уолшам и британское посольство, я отправился в путь 4 апреля. У меня не было спутников кроме одного китайского слуги, который служил мне одновременно переводчиком, поваром и грумом. Хорошо и преданно служил он мне и чем труднее были обстоятельства, тем он становился веселее. Он не выдержал только этого на больших высотах над уровнем моря, где жаловался, что воздух отравлен, или говорил, тут должно быть вовсе нет воздуха.

Приготовляясь в такому долгому путешествию через почти вовсе неизвестную страну, надо было многое обдумать и, самое главное, позаботиться о денежных средствах. Так как было невозможно сделать перевод некоторой суммы на какой либо город в Туркестане, то приходилось тащить с собой все деньги, необходимые на целое путешествие. Может быть необщеизвестно, что в Китае не чеканят серебряных монет, а два, три соверена медною монетою по тяжести равняются предельному грузу, который может тащить мул. Поэтому необходимо брать серебро в слитках и затем, по мере надобности, отвешивать требуемое количество; я отправился в путь с 60 lbs. серебра в слитках. Одежду надо было брать как на случай жары, так и сильных холодов. Медикаментов я взял большой запас, потому что они всегда нужны, чтобы давать их туземцам. Я хорошо сделал поступив таким образом, ибо слава о м-ре Дальглейше, как о медике, распространилась по Туркестану и туркмены думали, что я, как англичанин, должен иметь средства против всех болезней.

Мои приготовления, однако, не отняли у меня много времени, так как мои друзья в посольстве снабдили меня не только [153] необходимым, но даже и тем, что было совершенною роскошью, тан что главною трудностью для меня было привести мой багаж в должные размеры.

4 апреля я покинул Пекин и в первый день прошел за внутренний пояс Большой стены. Здесь, на глазах у императора — она представляет величественную постройку и сложена из огромных гранитных глыб. Высота ее равна 40-50 футам, а толщина настолько велика, что по ней могут свободно ехать две повозки в ряд; она идет, извиваясь, через горы и долины и доверчивый европеец турист воображает, что стена в таком виде тянется на сотни и тысячи миль; но там, где вскоре мне пришлось проходить через нее, не далее как в 100 милях от Пекина, она была ничто иное, как жалкий глиняный вал, не превышающий 20 ф. толщины и, кроме того еще с пролетами, кои доходят до четверти и даже до пол мили. Имеющиеся в стене ворота служат выражением типичных черт характера востока. Они очень массивны и оберегаются двумя пушками и отрядом солдат, а между тем не далее, как в нескольких ярдах правее, имеется в стене пролом достаточно широкий, чтобы пройти через него развернутой бригаде.

Четыре дня спустя по выходе из Пекина, я достиг Калгана, на монгольской границе. Этот город имеет некоторое значение, так как отсюда отправляются караваны в Кяхту на русскую границу. Большое количество чая проходит этим путем в Сибирь, а оттуда в Россию, и даже было предположение проложить через Гоби до Урги верблюдо железную дорогу. М-р Спрэг, принадлежащий в составу американской миссии и живущий здесь, оказал мне большую помощь в необходимых приготовлениях и по сбору разных сведений. Мы обошли всех важнейших местных купцов и расспрашивали их относительно дороги в Хами. Но оказалось, что ни один из них даже и не слышал о подобном пункте; они слыхали, что есть такая страна — Туркестан, но полагают, что до нее много месяцев пути.

В Калгане же я встретил бывшего капитана одной [154] китайской канонирской лодки, который участвовал во время Франко-китайской войны в деле при Фучау. Его судно успело уйти от французского флота без особых повреждений, между тем как остальная часть китайской эскадры была почти совершенно разбита. Вследствие этого китайское правительство сочло, что он изменил своему долгу и отправило его в ссылку в Калган. Если бы он взорвал свой корабль и погиб в обломках, то ему были бы отданы высшие посмертные почести.

Покинув Калган, я повернул на запад и двинулся вверх по долине Янго. Страна имеет вид совершенно разоренный, так как деревни на половину в развалинах; многочисленные сторожевые башни, ныне совершенно обрушившиеся, разбросаны повсюду; жители выглядят изнуренными и плохо одеты; заметны попытки обрабатывать землю, которая покрыта слоями пыли, вследствие частых песчаных заносов, бывающих почти ежедневно в это время года. Почва здесь от малейшего давления рассыпается в пыль, вследствие чего дороги идут часто на глубине 30 и 40 фут; проезжающая повозка, раздавливая почву, обращает ее в пыль, которую ветер сдувает и дорога готова; чем больше езды, тем более сдувается пыли и дорога постепенно углубляется; китайцы здесь, как и везде, никогда не думают об улучшении дорог.

12 апреля я прошел через Большую стену, о которой уже говорено выше и, вступил в страну, названную Марко Поло — страной Гога и Магога. В следующие два дня я прошел через холмистую местность, обитаемую китайцами, хотя собственно она принадлежит Монголии; 14-го я, наконец, вышел в настоящие степи, характеризующие собою Собственную Монголию. Далеко вперед расстилалась волнообразная луговая равнина, по которой были разбросаны там и сям табуны, стада и монгольские юрты. Здешние обитатели составляют резкий контраст с китайцами, живущими в местностях, которые я только что покинул. Они сильны и коренасты, с круглыми красноватыми лицами, очень простодушны и веселого характера; их образ жизни всецело пастушеский и номадный, без всяких попыток к земледелию. Прежний воинственный дух, благодаря которому [155] они стали столь могущественны во времена Чингиз-хана, исчез совершенно. Китайское правительство с намерением поощряла мужчин принимать ламайскую веру, которую исповедуют ныне, как говорят, до 60% всего мужского населения; эта религия запрещает своим последователям вступление в брак и ведение войны. Следствием этого является уменьшение боевой силы монголов и вообще народонаселения. Недавний голод тоже много содействовал этому и страна совсем бы обезлюдила г еслибы не наплыв китайских эмигрантов, которые начали брать верх над монголами даже в природном занятия этих последних — скотоводстве, так как я встречал китайцев, владеющих в Монголии стадами баранов, которых они откармливают для пекинского рынка.

17 апреля я достиг Куэй-хуа-ченг или Куку-хото, очень важного пункта по торговле с Монголией; его значение однако уменьшилось с тех пор, как чай начали возить из Ханькоу на пароходах до Тиянзина, а оттуда через Калган в Кяхту, вместо прежней дороги через Куэй-хуа-ченг и Ургу.

Теперь мне нужно было сделать необходимые приготовления к путешествию через пустыню до Хами, при чем для меня было большою удачею, что мне оказал в этом деле помощь м-р Г. В. Клэрк, состоящий при внутренней китайской миссии. Этот джентльмен в продолжение своего долгого пребывания в Китае исходил по стране 16.000 миль и сопровождал м-ра А. Р. Колькхуна в его путешествии через юго-западный Китай, вследствие чего ему было прекрасно известно все, что нужно для путешествия.

Главное затруднение было найти человека, который согласился бы отдать в наймы верблюдов, для следования через пустыню в составе такой маленькой партии. Один уроженец Гучена, наконец, согласился на это, потребовав двойную плату и притом вперед. Оставалось выбрать благоприятный день для отправления в путь. Решено было выступить 26 апреля, а тем временем предстояло не мало потрудиться, чтобы уложить запасы, необходимые на 60-70 дней путешествия по пустыне. Кроме муки и риса и мясных консервов, взятых из Пекина, [156] я, чтобы сделать путешествие по возможности менее неприятным, взял с собою запас картофеля, сушеных бобов, грибов, изюму, абрикосов и консервы масла и молока. Куплена была также палатка и, наконец, два бочонка для воды, наполнявшиеся ежедневно перед выступлением, так что, если бы в концу перехода мы не нашли воды, то у нас всегда был запас. В назначенный день мы выступили из Куэй-хуа-ченга; состав партии был следующий: мой слуга китаец, служивший также переводчиком, хозяин верблюдов, он же и проводник, помощник его монгол и я. Верблюдов было восемь. На одном я ехал сам, четверо тащили мой багаж и запасы, причем на одном из них ехал, кроме того, мой слуга; из остальных трех: один вез воду, другой кирпичный чай, который служит здесь вместо денег для расплаты с монголами, и третий, наконец, был нагружен вещами моих людей.

Пересекши обработанную равнину, окружающую Куэй-хуа-ченг (Куку-хото), мы поднялись на большое монгольское плато, которое вдоль пути моего следования имеет от 4.000-6.000 фут над уровнем моря с немногими уклонениями до 2.000 или 3.000 фут. Несколько дней я шел по волнистой стране, покрытой лугами с светлыми ручьями чистой воды. Но постепенно местность становилась более и более бесплодною; ручьи исчезли и воду можно было получать лишь из колодцев и ям, выкопанных прежде проходившими караванами. Травы не было видно вовсе, а местность взамен того была покрыта высохшими и захирелыми растениями, которые были сожжены до черна солнцем днем и тронуты морозом за ночь. Не было слышно ни звука, не видно почти ни одного живого существа, когда мы медленно, но бодро тащились по этим, как казалось, бесконечным равнинам. По временам я сходил с дороги и подымался на какую либо возвышенность, чтобы бросить взгляд вокруг. Справа и слева тянулись цепи обнаженных холмов, очень похожие на те, которые встречаются у Суэцкого залива, с неровными вершинами и длинными однообразными скатами из гравеля, спускающимися в равнину, которая растилалась передо мною, повидимому не имея границ; внизу виднелся мой [157] караван, выглядывавший каким-то пятном среди этой обширной пустыни и двигавшийся так медленно, что, казалось, он никогда не пройдет того огромного расстояния, которое оставалось до Хами.

Ежедневно мы выступали около трех часов пополудни и шли до полуночи, а иногда и долее. Делали мы это отчасти, чтобы избежать движения во время жары, которая очень изнурительна для нагруженных верблюдов, главным же образом, чтобы пускать верблюдов пастись днем, а не ночью, когда они легко могли бы отойти далеко и мы рисковали их совсем потерять. Можно представить себе страшную монотонность этих длинных маршей, сидя на бесшумно двигающемся верблюде. Пока еще светло, я читаю и даже пишу, но вот скоро солнце сядет, одна за другой начнут появляться звезды и, в течение многих часов, в темноте мы медленно двигаемся, часто отыскивая дорогу лишь по звездам и следя затем как они восходят и скрываются за горизонт — определяем насколько подвигается ночь. Наконец, вожак дает сигнал к остановке и верблюды с неизменным вздохом опускаются на землю, развьючиваются, раскидывается палатка и нам предстоит насладиться вполне заслуженным сном с приятным сознанием, что мы совершили еще один лишний переход из этого долгого путешествия по пустыне.

Наше путешествие было очень монотонно, за то ночи были часто замечательно хороши, так как блеск звезд был настолько великолепен, что я никогда не видел ничего подобного даже на вершинах Гималайя. Венера представляла собою лучезарный шар и служила нам путеводителем на многие мили нашего путешествия по пустыне. Млечный путь был также настолько ярок, что выглядел фосфорическим облаком или облаком, освещенным сзади луною. Прозрачность атмосферы вероятно вызывалась замечательною сухостью. Все высохло и каждый предмет был на столько насыщен электричеством, что, при разворачивании одежды из бараньей шкуры или шерстяного одеяла, раздавался громкий треск, сопровождаемый полоскою света. Колебания температуры бывали [158] значительные. Морозы продолжались до конца мая, но днем часто было очень жарко, более всего в девять или десять часов утра, так как позднее обыкновенно подымался ветер, дувший с страшной силою вплоть до заката солнца, когда он стихал. Если он дул с севера, погода бывала прекрасная, но холодная. При южном же ветре собирались тучи и иногда падал дождик, но обыкновенно он обращался в пары не достигая земли. Впереди нас мы видели сильный дождик, но когда подходили к этому месту, то на земле не оказывалось и следа сырости.

Дневные ветры, о которых я только что говорил, бывали часто крайне неприятны. Большого труда стоило нам воспрепятствовать тому, чтобы палатки не были сорваны; все вещи при этом засыпывались песком, который проникал всюду; нам случалось останавливаться, потому что верблюды не были в силах бороться с ветром.

Не смотря на многие неприятности, пустыня имеет и свои прелести и я прекрасно помню тот день, когда я занес в свой дневник следующие строки: «Действительно восхитительное утро. В конце концов пустыня вовсе не так уныла: любой художник не пожелал бы лучшего подбора красок, как в картине, которая представилась мне сегодня утром. Вверху — прозрачная, без пятнышка синева; внизу равнина, покинувшая свой скучный и монотонный вид и принявшая различные оттенки синевы, которые становятся все гуще и гуще по направлению к холмам; неровная линия последних дает прелестное разнообразие цветам, книзу смягчающимся в туманной голубоватой кайме, в которой отражаются холмы; обманчивый мираж восполняет недостаток воды в общей картине, так как нам мерещутся прелестные озера с чистой, зеркальной поверхностию».

Пройдя Гальпин Гоби, про которую Пржевальский говорил, что она самая бесплодная часть всей Гоби и в сравнении с коей пустыни Тибета могут назваться плодородными, я двинулся вдоль южной части холмов Хурку, пересекши путь Пржевальского в колодцу Бортсон. Теперь представлялось [159] интересным исследовать: простирается ли кряж на запад до Тян-шана или же он составляет продолжение Алтайских гор. Мы сделали 190 миль в северо-западном направлении по равнине, лежащей между хребтом Хурку и сходным с ним, но несколько меньшей высоты, хребтом, тянущимся южнее и параллельно первому, на расстоянии приблизительно 30 миль.

Перейдя низкий водораздел, соединяющий оба эти хребта, мы спустились в низменную песчаную область, сходную по своему характеру с Гальпин-Гоби. Здесь оканчивается хребет Хурку; его наибольшая длина равна около 220 миль. Его высшая часть — на западной оконечности, где пики достигают, вероятно, 8.000 фут высоты. Он имеет повсюду совершенно бесплодный вид, хотя в лощинах и вдоль водостоков попадаются низкорослые кустарники.

На западной оконечности холмов Хурку, между ними и южным кряжем, находится замечательный кряж из песчаных холмов. Он имеет около 40 миль в длину и состоит из чистого песку, без всякого признака растительности, возвышаясь почти отвесно, местами до 900 фут, над окружающей равниной из гравия. С темным фоном южных холмов белые, фантастической формы, песчаные холмы представляют резкий контраст. Они, должно быть, образовались из нанесенного ветром песку, так как западнее их лежит огромная песчаная область и, очевидно, ветер согнал этот песок в впадину между холмами Хурку и южным кряжем и образовал эти оригинальные песчаные холмы. Предания подтверждают это предположение, так как, по рассказам монголов, здесь некогда было собрано большое войско, чтобы двинуть его в Китай, но вдруг поднялся сильный ветер, который, принесенным из пустыни песком, засыпал и похоронил под ним войско, многие деревни и храмы.

В настоящее время вдоль северной подошвы хребта течет ручей; по берегам его встречаются луговины, на которых разбросаны юрты монголов.

К западу от хребта Хурку находится бесплодная песчаная область, образующая впадину между этим хребтом и отрогами [160] Алтайских гор. Эта впадина имеет около 80 миль в длину и на севере ограничена рядом отдельных холмов, которые образуют соединительное звено между горами Хурку и Алтайскими.

Спустившись в эту впадину, мы 8 июня, в сумеркам, подошли в низкой цепи холмов и когда стемнело, проводник подошел ко мне с лицом полным ужаса и сообщил, что здесь находится любимое пристанище разбойников, рассказав при этом, как в недавнее время здесь было убито девять человек из одного каравана, а оставшиеся в живых были оставлены в отчаянном положении продолжать пешком путешествие по этой ужасной пустыне. Монгол добавил также, что он видел сейчас всадника, подъехавшего к холмам. Нам, следовательно, надо было быть бдительными; подойдя в подошве холмов, мы остановились и, разгрузив верблюдов и закутавшись в бараньи шкуры, провели на стороже всю ночь. Наконец, настал день, тогда мы тихо стали подвигаться и вошли в холмы. Очаровательны и фантастичны были их неправильные контуры, и разбросанные там и сям груды камней указывали места, где на какой либо караван было произведено нападение и каждый из нас проходя бросал камень в общую кучу.

Дойдя до колодца в одной из пещер, мы остановились бивуаком на день, а вечером выступили далее, имея на готове заряженные револьверы и ружья. Когда наступила ночь, мы вошли опять в равнину и мои люди с вздохом облегчения прибавили доброе количество камней на последнюю могилу.

Теперь мы приближались в отрогам Алтайских гор и на некоторых из наивысших пиков, к северу, можно было видеть снег. Горы эти совершенно бесплодны; верхняя их часть представляет собою чистые скалы; нижнюю составляют пологие скаты из гравия, образовавшегося из обломков выше лежащих скал. В таком, в высшей степени сухом, климате, подверженные ледяным зимним ветрам а летом палящим лучам солнца скалы, не защищенные ни единым пластком земли, здесь, как и в прочих местах Гоби, дают огромные трещины и нижние части гор постепенно покрываются [161] падающими сверху обломками; таким образом образуются однообразные скаты, в 30-40 миль длины, над которыми лишь на несколько сот фут возвышается основной губчатый хребет.

Здесь впервые я услышал о существовании дикого верблюда. Проводник однажды указал мне на один выдающийся пик в Алтайских горах и сказал, что за ним находится лощина, покрытая травой, которую имеют обыкновение посещать дикие верблюды. Впоследствии я встретил одного монгольского охотника, который мне говорил, что монголы стреляют диких верблюдов ради их шкуры и ловят молодых для выездки, причем уверял, что эти животные могут делать целую неделю до 200 миль ежедневно, но непригодны вовсе для носки тяжестей. Мне рассказывали, что они меньше домашних, но имеют более мягкую и короткую шерсть. Однажды я видел след дикого верблюда, который значительно меньше, чем ручных. Пржевальский встречал этих животных у Лоб-Нора и в пустыне Джунгарии.

Мы нашли здесь значительное число диких ослов, как кажется совершенно схожих с тибетскою породою, а также диких лошадей — Equus Prjevalskii — бродящих по этим огромным открытым равнинам.

Покидая Алтайские горы, я подобрал много голов Ovis Poli, которых монголы называют аргали. Эти несколько отличны от виденных мною впоследствии в Яркенде, куда они были перенесены с Памира. Найденные мною значительно толще и рога более коротки и менее изогнуты.

В сожалению, у меня не было возможности тратить время на охоту, так как до Хами было еще далеко, да за Хами оставалось пройти 2.000 миль до Индии. Мы дружно подвигались вперед и наконец однажды вечером с вершины холма я увидел вдалеке, едва отличимую от облаков — снеговую линию Тян-шана или Небесных гор. Мой восторг не имел границ и долгое время мой взор был прикован в этим Небесным горам, так как они служили предвестником окончания моего путешествия по пустыне. Следующий затем переход был однако один из самых тяжелых. Дорога здесь спускается [162] в пустыню Джунгарии, которая разделяет собою системы Тьян-шана и Алтая. Мы пересекли низкие кряжи холмов, лежащих у подошвы более высоких хребтов, и вышли на широкую открытую равнину из чистого гравия без признаков растительности. С 11 часов утра, в течете дневной жары, вплоть до 11 часов ночи мы двигались безостановочно, затем, сделав небольшой привал, чтобы напиться чаю, мы выступили в 2 ч. 30 м. ночи и шли всю ночь и следующий день до 3 часов по полудни. Длина этого перехода равнялась 70 милям и на всем этом протяжении мы нигде не могли найти ни малейшего признака воды, а между тем жара была страшная и к тому ветер гнал раскаленный песок как из горнила, так что я должен был закрывать лицо руками, как будто защищаясь от огня. Мы стали на отдых среди группы деревьев на высоте 1700 ф. над уровнем моря. Эта самая низкая точка из пройденных мною в Гоби. Но после нашего трудного перехода мы не нашли себе отдыха, — так нам досаждали целые рои москитов и комаров. Выступив в 1 ч. 30 м. пополудни следующего дня, мы начали подыматься по склонам Тьян-шана; во время нашего пути, уже ночью, вдруг нас окликнул резкий голос. Проводник ответил и вслед затем привел нас в дому, в котором мы нашли несколько туркмен, мужчин и женщин. Это служило первым знаком, что мы покинули Монголию и вступили в Китайский Туркестан. Подле дома протекал небольшой ручеек самой прекрасной воды, и я отлично помню то наслаждение, которое я тогда испытывал, жадно глотая, глоток за глотком, так как в течение всего нашего двухмесячного путешествия по пустыне, вода была всюду скверная и солоноватая и даже в виде чая, как я имел обыкновение пить ее — была очень невкусна. На другой день мы все продолжали подыматься по невысоким, состоящим из чистого гравия, склонам Тян-шана, а на следующий затем день перешли хребет на высоте 8.000 фут над уровнем моря. Высшие части были покрыты прекрасной травой, но деревья попадались не часто. Я подобрал много образчиков рогов Ovis Poli, которых здесь множество. [163]

Спустившись на южный склон Тян-шана, я ожидал встретить прекрасную населенную страну, но вместо того нашел ту же бесплодную пустыню, как и прежде, однако покрытую небольшими оазисами, в 15-20 миль каждый, с деревнями и обработанными полями. Наконец, 4 июля мы достигли Хами, пройдя 1255 миль от Куэй-хуа-ченг в 70 дней.

На всем этом расстоянии мы встретили очень мало жителей, хотя через несколько дней натыкались на две-три войлочные палатки, раскинутые на каком либо уголке земли, где только можно было найти скудное пастбище для табунов и стад монголов. По временам попадался небольшой ручеек и по берегам его узкая полоса травы, но в большинстве случаев источником добывания воды служили колодцы. Колодцы эти были 10-20 фут глубины, а часто и менее. Иногда нам приходилось самим выкапывать воду, если мы сбивались с дороги или находили прежние колодцы занесенными песком. Таким образом вдоль нашего пути следования вода находилась не далеко от поверхности земли, причина чего заключается в том, что дорога везде проходит вдоль подошвы холмов или же по впадине между двумя параллельными хребтами. Почва состоит по преимуществу из гравия, песчаные участки встречались лишь в низменных областях Гальпин Гоби и в части Гоби, лежащей между хребтом Хурку и отрогами Алтая. Корм для верблюдов можно найти почти повсюду, хотя он часто бывает очень скуден и животным приходится бродить на большом пространстве, отыскивая то там, то сям щипок зелени.

Трава встречается редко и по этому пути нельзя брать с собою пони, разве если бы была возможность менять их каждые две недели.

Было очень трудно получить точные сведения относительно племен, населяющих пройденную мною страну, но насколько я узнал, край вплоть до Гальпин-Гоби населен племенем Тьюмед; область к югу от холмов Хурку занята племенем Сайн-Нойн, между тем как племя Джассекту обитает в отрогах Алтайских гор. Заметна большая разница в наружности монголов, населяющих восточную и западную Монголии: [164] лица у первых круглее и полнее, между тем как у последних скорее продолговаты и с носами, несколько более выдающимися и менее приплюснутыми, нежели у восточных монголов. Немногие жители, которые мне встречались на пути, выглядели крайне бедными и жалкими. Они были одеты в грязные лохмотья и очевидно привыкли довольствоваться очень малым количеством пищи. Молоко — верблюжье, коровье, овечье или кобылье — служит им главнейшею пищею. Раз в день они примешивают в нему немного муки или пшена, покупаемых у китайских торговцев, которые, совершают летом объезды и продают зерно, табак, опиум и принадлежности одежды за громадную цену или выменивая на пони и верблюдов.

В Хами большая дорога из Пекина через провинции Шанси, Шенси и Кансу в Туркестан, соединяется с той, по которой я следовал. Это местечко за год до меня посетил м-р Сорей. Оно мало вообще представляет интересу, кроме того, что имеет стратегическое значение, как узел дорог из Кашгара и Кульджи. Это был первый город, через который я прошел в Туркестане, причем сразу заметил разницу с собственно китайскими городами.

В Китае дома большею частию хорошей постройки, с крашенными крышами и с выдающимися карнизами, магазины довольно значительной величины с многими пристройками сзади для склада запасов, а также и с просторным помещением для прикащиков, торгующих за солидными и красиво устроенными прилавками.

В Туркестане дома и магазины более в индийском стиле; они построены из глины, низки и с плоскими крышами; магазины малы и завалены кругом товаром, так что для торговца остается лишь небольшое пространство.

В Хами мне нужно было сделать снова приготовления для предстоящего путешествия в Яркенд, до которого было 1400 миль. Верблюды были разгружены и вместо них я нанял арбу для моего багажа, а для себя купил пони. Эти арбы, большие повозки на огромных колесах, везутся тремя, четырьмя пони [165] или мулами, которыми управляют почти исключительно голосом; в них достаточно места, чтобы вытянуться во всю длину, вследствие чего по дороге в Кашгар я обыкновенно предпочитал спать в повозке, положив войлок на багаж, нежели останавливаться в тесных и грязных комнатах туркменских постоялых дворов.

Достигнув Туркестана, я думал, что окончательно распрощался с пустыней, но должен был опять разочароваться, так как вся страна представляет собою обширную пустыню с деревнями и городами, расположенными в оазисах, образованных рядом речек, текущих с Тян-шана. Если вы поднялись бы на высоту птичьего полета, то взглянув на Китайский Туркестан увидели бы зеленые местечки, резко выделяющиеся подобно зеленым пятнам на фоне, окрашенном сепиею.

В западной части, у Кашгара и Яркенда, культура более развита, нежели на востоке, где оазисы малы и отделяются друг от друга 15-20 милями пустыни. Эти оазисы чрезвычайно плодородны; каждым кусочком земли, которую можно обработывать, здесь пользуются и каждая капля воды употребляется для ирригации.

Жители трудолюбивы, но не такие хорошие земледельцы, как китайцы. Они смотрят довольными и миролюбивыми, одеты просто и хорошо и живут в домах, хотя и построенных из глины, но внутри очень чисты. Умом туркмены не отличаются, кротки и покорны лишь до известной степени. Они проникнуты величайшим благоговением к китайцам, которые без всяких притеснительных мер и даже без большого числа войск успели внушить туркменам уважение к своему могуществу. Туркмены подчиняются охотно и думают лишь о возможно легком способе добывания средств в жизни. Китайцы действительно мастера в деле подчинения своему влиянию восточных народов. Они живут в особых городах, где туркменам, кроме состоящих на службе у правительства, не дозволяется жить. Жизнь китайских чиновников, как человеческих существ, едва известна; дома их находятся в огороженных стенами местах, вход куда прегражден огромными, [166] массивными воротами и они никогда не показываются в публике иначе, как с большой пышностью и с свитой. Китай туркмены считают чуть не сказанной страной. Он отделен от Туркестана огромной пустыней Гоби и едва ли кто либо из туркмен бывал там, так что они знают о Китае лишь со слов китайцев, дающих самые преувеличенные описания о нем, рассказывая, что император имеет многочисленную армию и две горы, одну из серебра, а другую из золота, из которых он черпает неистощимые богатства.

Но не в одном Туркестане да китайцев смотрят как на такую великую нацию — более могущественную даже, чем Англия или Россия; тот же взгляд распространен, гораздо более чем думают, даже в таких государствах, как Кашмир и Непал, и даже между афганскими и индустанскими купцами, путешествовавшими по Индии и русскому Туркестану. Никто здесь не верит, что мы занимали Пекин. Знают, что мы подходили к нему, но думают, что были прогнаны китайцами; они говорят, что если мы взяли его, то почему же, не удержали за собою или не сожгли его?

Я покинул Хами 8 июля и направился через Пичан в Турфан. Первые три перехода дорога идет по ровной местности у южной подошвы Тян-шана. Страна по преимуществу — пустыня с небольшими оазисами, встречающимися каждые десять или пятнадцать миль. Эти оазисы покрыты развалинами домов, построенных китайскою армиею под начальством генерала Тсо-тсунг-танга, который занимал эту часть Туркестана в течении года или более во время похода против Якуб-бека.

Солдаты здесь приобрели совершенную оседлость, обработывали землю и собирали жатву, поджидая подкрепления для продолжения кампании. До сих пор сохранились остатки укреплений, построенных за это время, и между прочим попадаются памятники китайским офицерам, павшим во время войны.

Пичан расположен в оазисе весьма плодородном и имеющем 10 миль длины. Город сам по себе маленький, всего в 400 квадратных ярдов, окружен глиняной стеной и имеет [167] небольшую улицу с магазинами; местность вокруг города вся очень тесно застроена домами.

15 июля я достиг Турфана. Жара была страшная, так как город стоит открыто на небольшом возвышении и окружен пустыней. Житель, чтобы спасаться от жары, выкапывают себе подземные помещения, где и проводят день. Здесь, как и во всех главнейших городах Туркестана, две части города — мусульманская и китайская. В первой имеется несколько хороших лавок, в которых важнейшие предметы торговли составляют русские товары и железные изделия.

Вокруг города, с одной стороны, я нашел массу колодцев, выкопанных китайской армией двенадцать лет назад во время осады Турфана. Эти колодцы выкопаны на интервалах в 15-20 ярдов среди пустыни и расположены в несколько линий, каждая две, три мили длины. Их наберется всего до тысячи, один, измеренный мною, оказался в 110 фут глубины.

Я пробыл в Турфане один день и затем продолжал мое путешествие в Кашгар, направляясь на города Карашар, Курла, Кучар и Аксу, которые все похожи один на другой.

Из Аксу я послал моего китайского слугу с повозкой по обыкновенной дороге через Маралбаши, который ранее был посещен капитаном Биддульфом, а сам договорился с одним афганским купцом, говорившим по индустански, чтобы он сопровождал меня через Уч-Турфан и страну Сырт в Кашгар.

Это была самая приятная часть моего путешествия, так как афганец и слуга туркмен, которого я нанял, оба были верхом, почему мы могли двигаться очень быстро, тем более, что я взял под багаж всего одного пони, который был нагружен очень легко небольшим свертком и необходимою кухонною утварью и потому мог идти и рысью.

Выступив из Аксу 10 августа, мы пришли через прекрасно обработанную страну, простирающуюся вплоть до Уч-Турфана. Она орошается рекою Аксу и рис произрастает здесь в изобилии. [168]

Уч-Турфан небольшой город с одной главной улицей. Китайская крепость расположена у подошвы скалистого, обрывистого холма, 150 футов высоты, на вершине коего находится небольшой наблюдательный пост.

Покинув Уч-Турфан, мы продолжали подыматься вверх по долине Аксу в течение трех дней. Нас сопровождал проводник киргиз, так как страна, по которой мы теперь шли, была сплошь заселена киргизами. Наша партия представляла, таким образом, любопытное смешение национальностей — англичанин, афганец, туркмен и киргиз путешествовали вместе под покровительством китайца.

Киргизы, подобно монголам, народ кочевой и пастушеский. Живут они в тех же самых круглых войлочных палатках, которые называются акои, а далее в западу известны под названием кибиток и которые монголы называют юртами. Землю обработывают лишь в небольшом количестве и главным образом засевают мак. Сами они не курят не только опиуму, но и табаку, а разводят мак предпочтительно перед пшеницей или другим зерном, так как нашли, что он дает хорошие барыши. Киргизы более зажиточны нежели другие кочевники, как монголы или калмыки. Они одеваются лучше и живут в лучших палатках, которые содержат чисто. Это красивые, сильные люди, не такие трудолюбивые как туркмены, но более, нежели монголы. По религии они магометане.

На ночлег каждый раз мы останавливались в их кибитках, при чем они были очень любезны, хотя конечно более из любопытства узнать, кто я такой и посмотреть мои вещи. Афганцу временами было очень трудно отвечать на сыпавшиеся на него вопросы и когда, наконец, ему это надоедало, то он расстилал ковер и торжественно становился на молитву. Он был хаджи и по своей религии должен был молиться пять раз в день, если же он во время путешествия не мог этого выполнить, то наверстывал вечером, повторяя молитвы через каждые полчаса.

Поднявшись по долине Аксу в течение трех дней, по дороге достаточно хорошей для пони, но непроходимой для [169] повозок, мы повернули на юго-запад и перешли Кара-Кара или проход Белоти 11.000 фут высоты. Подъем и спуск были очень легки. Теперь я был в хорошо знакомой стране, так как члены яркендской миссии сэра Дугласа Форзитса доходили до этих мест и я мог воспользоваться запасом сведений, тщательно собранных ими. Капитан Троттер, оказавший такую ценную услугу географии, соединив вместе тригонометрические съемки Индии, России и Кашгара, исследовал проход Белоти с д-ром Столикца, знаменитым геологом, который сопровождал миссию.

Спустившись с перевала Белоти, мы двинулись по каменистой равнине, окруженной со всех сторон обнаженными холмами, среди которых мы нашли дорогу в другую широкую равнину, называемую Сырт. Она также окружена холмами, но не бесплодна, а напротив покрыта значительными участками лесу и хороших пастбищ. Здесь мы нашли большие поля, засеянные пшеницей киргизами, которые даже построили дома для складов зерна, хотя сами продолжают жить в палатках. Они говорили, что предпочитают не жить в домах из опасения, чтобы они не обрушились на них. Я часто встречал здесь беркута или охотничьего орла, которым киргизы пользуются для охоты за дичью.

19 августа мы спустились через ущелье опять в Туркестанскую равнину. Киргизы остались позади и мы теперь были более среди туркмен. От Каты Айлака, где мы покинули горы, вплоть до Кашгара мы шли сплошь почти чрез культивированные места.

В Артиш, находящийся в 20 милях от Кашгара, мы прибыли в рыночный день; жители нанесли самых прекрасных дынь, абрикосов, винограду и персиков. Эти последние продавались по двенадцати штук на пени. Дыни были огромной величины, очень нежны и сладки, между тем как виноград почти такой же как в оранжереях Англии и по величине и по качеству. 20 августа я достиг Кашгара и на следующий же день отправился с визитом в русскому генеральному консулу Петровскому, который принял меня самым сердечным образом и рассказал мне последние европейские новости. Он поселился [170] в Кашгаре уже шесть, семь лет; при нем находится секретарь и конвой из пятидесяти казаков. Он меня познакомил с бельгийским миссионером, м-ром Генриксом, который многие годы прожил в Монголии и недавно прибыл в Кашгар в надежде обратить в христианство туркмен; но до сих пор он очень мало успел в этом, так как в Туркестане они очень фанатичные магометане.

На следующий день Петровский отдал мне визит в серае, где я остановился и который, при помощи кашгарского бея, я привел в приличный вид, позаимствовав у него столов, стульев и ковров. Сераи в Кашгаре не хороши; мое помещение — была маленькая комната, без окон, без мебели, с глиняным полом. Я приготовил для угощения лоток, наполненный фруктами, и принимал всех, пожелавших сделать мне визит. Моя комната оказалась очень тесной, так как меня посетили все местные индустанские и афганские купцы. Последние в особенности были очень дружелюбны.

В Кашгаре и Яркенде мы встретили путешествующих купцов из всех частей Азии и также очень много паломников, которые ходили в Мекку через Индию. Все они громко восхваляют английское управление в Индии и это они высказывали не только мне, но и в разговорах с местными жителями. Они утверждают, что англичане единственный народ, который действительно умеет управлять страной. Англичанин прокладывает обыкновенные и железные дороги, каналы, строит школы и госпитали и стремится устроить благосостояние народа. Каждый делает что ему угодно и идет куда хочет без ограничений и стеснения вовсе неизвестны. Арабы были более всех восторжены в своих похвалах, так как очевидно они чувствуют большое уважение к богатству.

Однажды я пошел посмотреть Хазрат-Апак, где был похоронен Якуб-бек. Мне показали небольшую земляную насыпь и сказали, что это его могила. Китайцы, завладев снова Кашгаром, выкопали его останки, сожгли их, а пепел отослали в Пекин, запретив ставить какой либо памятник или делать надпись над могилой человека, который, благодаря своему гению, [171] из низкого состояния достиг того, что сделался завоевателем и правителем обширного края и который при том принес много пользы стране, так как во время моего путешествия мне часто указывали то на дорогу, то на канал, то на школу, построенные за его управление.

При вторичном завладении этою западною частию Туркестана, здесь, как кажется, была настоящая война. После смерти Якуб-бека сопротивление ослабело и по мере того, как китайцы подвигались вперед, андижанцы отступали в свои земли, между тем как туркмены обратились к обработке своих земель, мало заботясь о том, кто ими будет управлять в будущем. Китайцы ввели тогда управление замечательное по своей мягкости и совершенно отличное от прежнего, которое было до дунганского восстания.

Мой слуга и моя повозка прибыли из Аксу 25 августа и на следующий день я отправился из Кашгара в Яркенд, куда и прибыл 29. Здесь я встретил самый радушный прием, так как тут жил бедный м-р Далглейш, предприимчивый купец, поселившийся много лет назад в этих местах и который, проводив м-ра Керейя в его продолжительное и смелое путешествие через Туркестан и Тибет в Индию, был умерщвлен в проходе Каракорам, при своем возвращении в Яркенд. Англичане, живущие спокойно дома, имеют, может быть, весьма слабое представление насколько ревниво оберегается честь родины их соплеменниками в самых отдаленных частях света. По всему Туркестану я слышал рассказы про прямой и честный характер «Хота Саиба», его энергию и постоянную готовность помогать больным, сколько бы их ни прибегало к нему за медицинской помощью — и надо сказать, что Англия много обязана Андрю Далглейшу за ту добрую славу, которую он упрочил за нею в Туркестане.

Теперь мне предстояли приготовления в переходу через Гималай и так как все пути в Лех были уже исследованы Шау, Хейуордом и яркендской миссией, то я решил исследовать наиболее прямой путь в Индию, который идет через проход Мустаг в Скарду и Кашмир. Этот путь хотя и [172] значительно короче других, но за последнее время не посещается торговцами, как вследствие больших естественных препятствий, которые он представляет, а также и вследствие шаек кунжутских разбойников, которые в прежнее время распространяли свои набеги даже до Каракорамской дороги; ни один европеец еще не исследовал этого прохода.

Племя балты из верхних долин Шагарского округа пользовалось этой дорогой в Яркенд лет десять тому назад, когда китайцы сделали распоряжение, чтобы всякий, который явится по этому пути, был прогоняем назад — с тех пор эта дорога осталась совершенно без употребления. В Яркендском округе живет до 2.000 чел. из племени балтов, занимаясь возделыванием табаку. Вследствие этого я не встретил труда найти людей, чтобы служить проводниками в горах.

Я взял с собою пять балтов, из коих трое уже бывали в проходе, а остальные двое были люди, оставленные по болезни в Кунжуте полковником Локхартом, два года назад. Вождь кунжутов продал этих людей, как рабов, одному сарыкольцу, который их перепродал одному яркендцу, этот последний отпустил одного из них на волю за выкуп, другой же, за неделю или за две до моего прибытия бежал и присоединился ко мне, вскоре после того, как я покинул Яркенд. Это был славный малый — вечно ворчливый, но за то всегда первый, когда предстояла трудная работа. Двое из других моих балтов были тоже захвачены в плен кунжутами во время следования в Яркенд через проход Мустаг и они показывали потом мне места, где именно на них было сделано нападение. Они говорили, что кунжуты всегда нападают ночью; днем они выслеживают путешественников и заметив место, где они расположились бивуаком, нападают на них под покровом ночи. Если доверчивый путник разобьет палатку, то они подкрадываются, режут веревки и захватывают его как в ловушке. Так как я намерен был закончить мое путешествие в Индии, а вовсе не в Кунжуте, то я отказался совсем от палатки и три недели моего перехода через Гималаи бивуакировал на открытом воздухе, разостлав ковер на [173] земле, приютившись около какой нибудь скалы, защищавшей меня от ветра; по наступлении темноты я всегда менял место отдыха.

В добавок к пяти балтам у меня было трое ладахов, из коих один, Магомет Еза или Дрогпа, сопутствовал м-ру Керейю в его путешествии через Туркестан и Тибет. Это был незаменимый слуга и ему я доверил заботу об организации и снаряжении всего каравана. Прежде всего нам нужно было купить хороших, здоровых и выносливых пони и снарядить их вьючными седлами, шерстяными попонами, тремя кругами подков для каждого и инструментами, необходимыми для ковки. На случай, если бы не нашли дороги, то для прокладывания ее надо было взять кирки и лопаты. Затем, наконец, каждого из моих людей я снабдил длинной одеждой из бараньих шкур и двумя парами башмаков, так что им нечего было бояться, что их обувь обносится в дороге.

8 сентября я покинул Яркенд и 10-го свернул, у небольшого города Каргалыка, с обыкновенной дороги в Кашмир через Лех. На следующий день мы достигли Куджара и остановились здесь на день, чтобы нагрузить запасы, которые я заказал из Яркенда. Я взял с собою трехнедельный запас зерна для пони и муки, рису и ghee для людей, так как, пока мы не пройдем через Мустаг, нельзя было рассчитывать что либо получить по пути и, кроме того, нельзя было быть уверенным, что нам непременно удастся найти проход, вследствие чего надо было быть готовым и к возвращению вспять.

15 сентября я прошел через проход Тупа-Даван, который очень удобен и имеет всего 10.400 фут высоты. Дорога, идет вверх по долине р. Тиснаф. Здесь встречаются два, три жилых пункта и зимою немногочисленные обитатели округа Пакполу, прилегающего к р. Яркенд, приходят сюда для рубки леса, которого здесь гораздо больше, нежели в прочих долинах этих гор. Здешние обитатели представляют собою большой интерес, так как, по словам д-ра Белью, они чистейшей арийской расы, почти такие же белокожие, как европейцы, и живут здесь совершенно изолированы, среди этих горных [174] твердынь. Я видел только трех представителей этого племени; капитан (ныне генерал-маиор) Чепман снял фотографии с нескольких из встреченных яркендской миссией и эти снимки можно видеть в числе ценной коллекции фотографий, приложенных в отчету миссии. Номинально это племя считается подвластным китайцам, но жители ежегодно платят подать натурою кунжутам, чтобы избавить себя от их грабежей.

В сентябре р. Тиснаф оказалась легко проходимою; но когда выпадает снег, то переход очень затруднителен. Средним числом она имеет 20-30 ярдов ширины, вода в ней замечательно чистого голубого цвета, что особенно поражает после мутных рек Туркестана. По мере того, как мы подвигались далее в горы, я обратил внимание также на то, что густой туман, который постоянно висит над Кашгаром и Яркендом, постепенно исчезал. Этот туман, как я полагаю, образуется из пыли, приносимой сильными ветрами, которые почти ежедневно дуют в этих местах; так, я заметил постоянный легкий слой этой пыли на скалах в долине р. Тиснаф, где собственно не может образоваться естественной пыли, между тем как этот туман висит постоянно; по мере же и нашего движения внутрь страны, туман исчезал, а вместе с ним и этот слой пыли на скалах.

У верховьев р. Тиснаф мы покинули путь, ведущий через Янжи-Даван в проходу Каракорам и в Лех и повернули на запад в проходу Гирах-Салди. Подъем здесь был очень легок и идет вверх по широкой открытой равнине из гравия. Это был первый проход, дотоле еще не исследованный, который я прошел; когда я посмотрел вокруг на зубчатые громады снежных вершин впереди меня, я почувствовал, что начинается дело настоящего исследования и что каждому из нас придется много поработать, чтобы найти путь через впереди лежащие непроходимые горы.

Около 10 миль в западу мы могли видеть проход Таш-курган, через который ведет путь из Мазара в долину р. Тиснаф. Я выгадал бы день ходу, следуя по этой дороге, но говорили, что обвал загородил дорогу. К [175] несчастию мой анероид разбился и я не мог определить высоты прохода, но судя по встреченным местам, покрытым снегом, надо думать, что она равна от 15.000 до 16.000 фут. Спуск был крут, но легок и шел по скату из гравия в небольшому ручью. Мы рассчитывали здесь найти пастбище, — но шли дальше и дальше не находя клочка травы. По другую сторону долины подымались скалистые горы с вершинами, покрытыми снегом и склонами, совершенно лишенными растительности. Поднялся внезапно северный, холодный ветер, начал падать снег, наступила темнота и пока мы подвигались вперед, ручей исчез в камнях, так что мы были лишены трех самых необходимых вещей для путешественника — воды, топлива и травы. Наконец, нам попался одинокий кустарник, затем еще и еще, потом появилась трава и вскоре и вода. Не долго думая, мы развьючили наших пони, развели огонь, пообедали и легли спать.

На следующий день мы перешли р. Яркенд, у бивачного места Чирах-Салди, самый дальний пункт, куда доходил м-р Хейдорд, исследуя течение реки от ее истоков вниз по течению.

Затем мы спустились, в течение двух дней, по долине реки к биваку Дора; ширина долины меняется от четверти до одной мили и она покрыта по большей части камнями, хотя здесь также попадаются довольно большие участки с кустарником и травой, на которых пасутся небольшие стада. Собственно река шириною в двадцать-тридцать ярдов; ее пришлось переходить до двадцати раз и в некоторых местах она даже в конце сентября была глубиною по пояс. В одном месте, где она течет между отвесными утесами, мы должны были употребить целые полдня, бросая обломки скал и камни в реку, чтобы устроить себе узкую тропинку в обход утеса. Горы, окружающие долину, голы и бесплодны и подымаются над уровнем моря, по всем вероятиям, до 21.000-22.000 фут.

Река от Доры, где мы покинули ее, течет прямо на запад миль на 20-25; далее, как кажется, большой снеговой хребет запирает ей путь и, вероятно, отсюда река поворачивает на [176] север к Яркенду. Насколько можно было видеть глазом, долина совершенно открыта, но мои проводники говорили, что они никогда не слышали, чтобы вниз по течению здесь был какой либо путь, а в Яркенде мне рассказывали, что подниматься вверх по долине препятствуют утесы, подступающие к самому руслу реки. Вероятно, вследствие впадения р. Шаксчем, которую мы пересекли на дальнейшем пути к Мустагу и которая по величине почти равняется р. Яркенд, эта последняя делается непроходимою и следовательно становится невозможным обход вдающихся в реку утесов, преграждающих путь. Покинув р. Яркенд, мы поднялись вдоль ручья Суруквет до Агиль-Давана. Этот поток прорывается через скалистый кряж, отделяющий его от р. Яркенд, и течет по узкому ущелью, имеющему двести-триста ярдов длины и всего десять-двенадцать ярдов ширины. Бока этого ущелья состоят из гладких скал, совершенно отвесных, между коими ручей течет с большой стремительностью. Огромного труда стоило нам переправлять наших пони через этот стремительный поток по скользким, как лед, камням. Мы вышли из ущелья на равнину, служившую прежде, вероятно, дном озеру, которое было здесь, пока поток не пробил себе дорогу через ущелье. В течении того же дня мы прошли еще несколько ущелий и к вечеру остановились на краю равнины из гравия, у подошвы хребта Агил-Даван, возвышавшегося прямо перед нами подобно стене. За эту ночь мы почувствовали первые признаки настоящего холода и небольшой ручей, у которого мы бивакировали, к утру покрылся льдом.

Здесь между проводниками возник спор: с какой стороны искать прохода в хребте. Один говорил, что надо идти направо, другой налево. В счастию, мы взяли это последнее направление и покружившись около более низких отрогов главного хребта, случайно завернули за один из углов и увидели огромный пролом в хребте, который проводники признали за проход. Подъем был очень легок и шел отлого по склону из гравия. Вершина перевала казалась совсем близкою, но мы подвигались все далее и далее, а между тем расстояние до нее не уменьшалось. [177]

Горя нетерпением бросить взгляд на ту сторону перевала, я поехал вперед скорым шагом и поднялся на небольшой выдающийся холм, откуда впервые моему взгляду предстал огромный хребет Мус-таг, образующий водораздел между реками, текущими в Индейский Океан и направляющимися в Среднюю Азию. У моих ног лежала широкая долина реки Шаксгем, окруженная с обеих сторон величественными снеговыми горами, с одной стороны подымающимися совершенно отвесно, между тем как над долиной вдалеке виднелся огромный ледник, спускающийся с главного хребта горной системы Мустага или Каракорама.

Горы эти поднимаются в виде многих остроконечных пиков, подобно сотням Маттерхорнов, собранных вместе, с тою разницею лишь, что Маттерхорн, Монблан и другие горы Швейцарии пришлись бы на многие сотни фут ниже меня, между тем как эти горы подымались величественно на тысячи фут надо мною. Не было видно ни одного живого существа, не слышно ни звука; были только снег, лед да скалистые обрывы; пока еще эти горы как будто слишком велики, чтобы выносить на себе что либо столь незначительное, как дерево или трава. Они стоят сурово и одиноко и позволяют человеку лишь немногие месяцы в году проводить среди них, чтобы подивиться их величию и потом рассказать о виденном своим товарищам, живущим внизу.

Смотря на эту картину, я почувствовал себя как бы в обиталище великого, невидимого, но везде сущего божества и испытывал острое чувство сознания своего собственного ничтожества, которое может понять лишь тот, кто бывал среди этих, внушающих благоговение, пустынь Гималайя, окруженных огромными снеговыми вершинами, которые подымаются в течение веков неподвижно в своем неизменном величии; а между тем человек все таки восторжествовал над этими горами; он проложил дороги в расщелинах их, с виду непроницаемой скалистой и ледяной брони, измерил высоту, составил планы и нарисовал их так, что малейшие детали очертания и величины стали общеизвестны. [178]

Высота Агил-Давана считается от 16.000 до 17.000 фут. Снег лежал недалеко от самой вершины, на которой также находилось небольшое озеро около мили в окружности. Спуск был скорее крутой и шел в р. Шаксгем. Часа через полтора мы спустились в долину и двинулись по склону из гравия, который оканчивался отвесным утесом в 200 фут высоты, висящим над р. Шаксгем. Мы смотрели по сторонам, тщетно стараясь найти дорогу вниз, пока я не заметил следов, которые нас привели в крутому и узкому водостоку. Мы разгрузили пони, побросали багаж вниз и затем спустили и самих пони, — один человек вел под уздцы, а двое держали за хвост. Спустившись вниз благополучно, мы двинулись вперед вдоль широкой каменистой долины р. Шаксгем. Эта река, прежде неизвестная географам, должна почти равняться по величине реке Яркенд, которой она служит данником, но вместо того, чтобы течь в одном русле, как последняя, она разветвляется по своему каменистому ложу на многие протоки, занимая всего до мили ширины. Она течет с главного хребта Каракорам в направлении на северо-запад до того пункта, где мы перешли через нее, откуда она поворачивает на запад. Мы шли вдоль этой реки на следующий день на протяжении 14 миль, вплоть до соединения ее с рекою Сарпо-Лого; отсюда она меняет направление на северо-запад и затем соединяется с р. Яркенд. Сарпо-Лого течет с ледников Мустага по долине шириною от пол до целой мили. Пройдя вдоль нее вверх несколько миль, мы наконец отчетливо увидели огромный пик, К 2, вторую по высоте во всем мире гору, 28.250 ф. высоты. Мы могли видеть ее, через разрыв гор, возвышающуюся прямо, сурово, одиноко и всю покрытую от подошвы до вершины вечным снегом. Верхняя часть ее, почти в 5.000 фут, представляет собою конус и кажется состоящей почти всецело из снегу и льду, накопившихся веками. Более низкая часть обрывистее и с столь крутыми скатами, что снег сполз с нее, между тем как у подошвы находился огромный ледник, образовавшийся из масс снегу, упавших со скатов. Вид был великолепный и я с трудом мог оторваться от него. Нам нужно было [179] торопиться, чтобы пройти за бивачное место Сьюгет-Янгаль из опасения встречи с кунжутами, так как путь из прохода Шимшаль, который ведет в Кунжут, выходит сюда. Сьюгет-Янгаль — последний пункт, где можно добыть топливо, почему мы нагрузили им пони и поспешили далее в подошве Мустагского ледника, где мы стали биваком на ночь.

На следующее утро очень рано мы поднялись с бивака и стали подниматься по леднику; здесь-то начались для нас действительные трудности, так как, пройдя около полумили между ледником и склоном горы, мы нашли путь прегражденным льдом и не могли далее провести наших пони ни со стороны горы, ни по леднику. Тогда их пришлось отправить назад к подошве ледника в ожидании того, что мы с проводниками исследуем дорогу. Мы двинулись в середину ледника, карабкаясь нередко на четвереньках, среди морен и льду, проходя мимо утесов прозрачного чистого льда и пещер изо льда, с ледяными сосульками в 20-30 ф. длины. Все это представляло любопытное и прелестное зрелище. Мы поднялись по леднику на две мили и увидели, что он тянется еще на много миль. Проводники полагали, что будет невозможно протащить пони на верх и потому я решил отослать их через проход Каракорам в Лех и идти через Мустаг с тремя людьми. Но вернувшись в каравану я узнал, что один из моих людей, который исследовал противоположную сторону ледника, нашел дорогу и смело повел по ней пони, хотя они скользили и падали по этой ужасной дороге. Ноги их были изранены и вьюки падали каждые пять минут. Трудно им приходилось, так как ноги скользили по льду, который большею частью был покрыт лишь тонким слоем гравия. Однако, пустившись снова в путь, я решил сделать новую попытку втащить их на ледник. Но скоро они совсем истомились и нам пришлось остановиться на этот день; тогда я отправился опять с проводниками проследить дорогу для следующего дня. Мы держались восточного края ледника, отмечая небольшими камнями наилучший путь для пони, и вернулись на бивав, уже с наступлением темноты, совершенно истомленными, так как путешествие по ледникам [180] представляет страшные трудности, да кроме того разреженность воздуха на такой большой высоте еще более усиливало наши страдания.

С наступлением дня мы выступили, таща наших пони по намеченной дороге; но в одной миле от пункта, где окончилось наше предшествующее исследование, обвалившийся слева ледник опять загородил дорогу. Проводники отправились осмотреть встреченную преграду, между тем как я остался с пони, так как мои сапоги были совершенно изношены и нога так избиты, что я едва мог ступать. Люди вернулись с видом разочарования и сказали, что они не могли найти дороги, проходимой для пони, но при этом прибавили: «Вам надо попробовать Сахиб, может при вашем шбал (счастьи) мы найдем дорогу». «Хорошо», сказал я, и мы несколько отошли назад, а затем повернули направо в глубь ледника и поднялись на одну выдающуюся точку его, откуда нам открывался хороший кругозор. Мы были среди огромного ледяного моря, так как ледник был четыре-пять миль шириною и состоял из чистого белого льда, раздробленного на массы игл; со скатов гор спускались другие огромные ледники, подобно густым сливкам, льющимся из сливочника. С этого места я мог заметить тонкую линию морены, тянущейся прямо вверх по главному леднику. Мы пошли туда и проследили эту марену на значительное расстояние и, к большой нашей радости, нашли, что будет вполне возможно двигаться по ней с нашими пони вплоть до полосы снега, который покрывал всю вершину горы. Возвращаясь назад в каравану, мы едва не сбились с пути и проплутали довольно долго в наступившей темноте. В ночь мы держали военный совет, через какой проход направиться, так как в долину, куда мы должны были спуститься, было два прохода. Старый проход, Мустаг, с восточной стороны стал непроходим уже тридцать или сорок лет, вследствие накопившегося там льду, почему розыскан был новый проход западнее; этим проходом отчасти пользовались уже лет десять назад. Ни один европеец однако еще не перешел его, хотя полковник Годвин в 1862 г. подходил очень близко к перевалу с южной стороны этого нового прохода, но вернулся [181] назад по причине дурной погоды. Одному из моих людей пришлось раз даже провести через него пони. Я решил поэтому послать двоих на рекогносцировку этого прохода, а с остальными втаскивать наших пони вверх по леднику.

Рано по утру отправились рекогносцеры; нагрузив пони, мы тоже двинулись в путь. На этот раз нам не было так трудно, как прежде; к вечеру мы стали на ночлег на леднике; к сумеркам посланные мною вернулись и сообщили, что дорога через новый проход немыслима для пони и даже будет очень трудна для людей, вследствие скопившихся масс льда. Они советывали, что лучше всего будет оставить пони с тремя людьми здесь, а остальным через старый проход двинуться на Асколи — первая деревня по ту сторону — откуда послать оставшимся людям и пони необходимые запасы и набрать рабочих, чтобы проложить дорогу для пони через новый проход. Положение было критическое, так как наши запасы близились к концу, топлива негде было достать и для пони, насколько видно было с ледника, можно было найти лишь весьма скудный корм на склонах горы. Таким образом, если бы на следующий день проход оказался недоступным, то наше положение сделалось бы очень тягостным, так как запасов едва хватало, чтобы добраться до какого либо населенного пункта при обратном возвращении.

Это была тревожная ночь, к тому же было очень холодно, так как мы ночевали среди ледника и дул страшно холодный ветер, топлива же у нас хватало едва, чтобы сварить обед и мы не могли уже поддерживать затем огня.

На следующее утро, когда еще было совсем темно, мы двинулись к проходу, оставив весь багаж на месте и взяв с собою лишь постельный сверток для меня, по бараньей одежде на каждого человека, немного сухой провизии и чайник. Подъем был бы не труден, если бы не глубокий снег, в котором мы тонули по колена на каждом шагу. Мы были теперь на высоте около 19.000 ф. над уровнем моря и скоро почувствовали совершенное изнеможение. По мере приближения к вершине, мы могли делать к ряду двенадцать-двадцать [182] шагов и затем должны были останавливаться, чтобы вздохнуть, опершись на наши альпийские палки, как будто совершили подъем по очень крутому скату и на большое расстояние. Это было тем более мучительно, что вершина казалась так близко от нас и скат был очень отлогий. Еще до полудня, когда мы поднялись на вершину и, осмотревшись кругом, не нашли дальнейшей дороги. Огромные массы льду, упавшие с окружающих гор, завалили путь, которым прежде пользовались путешественники, и единственный способ спуститься вниз был — двинуться по обледенелому скату, до видневшегося утеса, столь обрывистого, что на нем не удержался ни снег, ни лед, даже в этой стране льда и снега. Отсюда предстояло спуститься на другие обледенелые скаты, которые видны были внизу.

Все молчали, глядя вниз на предстоящий путь и я стоял в мучительном ожидании, что будет дальше, так как не мог отдавать приказаний идти вперед, чувствуя себя не в силах двинуться первым. Люди переговаривались между собою о том, кому идти вперед, и, наконец, Вали — прекраснейший малый, какого редко встретишь — спокойно взял кирку, обвязал веревку вокруг талии и, отдав нам конец, сказал, чтобы мы следовали за ним.

Прежде всего нам предстояло пройти по ледяному скату, ровному и очень крутому, который оканчивался обрывом. По мере того, как Вали пробивал дорогу, мы двигались за ним шаг за шагом, прислоняясь в скату и все время имея перед глазами пропасть, сознавая, что если мы поскользнемся (а лед был очень скользкий, так как солнце грело достаточно, чтобы оттаять поверхность льда), то на веки очутимся в пропасти. На пол-дороге, мой слуга татарин Дрогпа, рожденный и выросший в самом сердце Гималайя, заявил, что у него кружится голова, глядя на пропасть, так что я был вынужден отослать его к пони, которых он впоследствии и довел кругом через проход Каракорам.

Через час мы достигли terra ferma в виде выдающейся части скалы и отсюда должны были спуститься с утеса. Нам предстоял спуск с небольшого выступа, с крайнею [183] осторожностью, так как скала не была надежна; раз даже огромный обломок, оторвавшийся сверху, упал с треском вниз и чуть было не зацепил нас.

Внизу утеса был опять ледяной скат. Связав вместе какие только были веревки, кушаки и пр., мы спустили на них Вали на видневшийся внизу выступ голой скалы; он пробил ступеньки во льду и твердо уселся внизу, а мы закрепили конец веревки на верхнем выступе.

Тогда люди начали по одиночке спускаться, держась за веревку. Один — поскользнулся, скалился на спину и соскользнул таким образом вниз, но все-таки не выпустил веревки, хотя страшно порезал руку.

Наконец, пришлось спускаться последнему, которым был невольник, выкупленный мною в Яркенде; до сих пор помню этот спуск. Он обвязал конец веревки вокруг талии, и затем при помощи альпийской палки, которою владел замечательно ловко, и прорубленых ступенек, стал понемногу спускаться и по мере того, как он подвигался вперед, мы прижались в расщелине скалы на противоположном конце, чтобы, если он упадет, быстро подхватить его. Таким образом мы продолжали наш путь. Попался нам скат, на котором мы нигде не могли найти опорного уступа, — но, к счастию, он был не очень крут и мы могли спуститься, пробивая себе ступеньки. Наконец, к самому закату солнца мы спустились на дно долины, проведя шесть часов лицом в лицу с пропастию. Когда я посмотрел назад, — то мне показалось немыслимым, чтобы человек мог спуститься там, где мы это сделали. Наши мучения однако еще не кончились, так как мы были теперь на снежном поле на верху ледника, а кругом нас подымались горы, покрытые льдом и снегом, и мы должны были тащиться по льду и снегу до одиннадцати часов ночи. Мы часто натыкались на расщелины и в одну из них упал один из моих людей, но был вытащен целым и невредимым. В другое время мы бы долго подумали, прежде нежели решиться так смело идти вперед по леднику, но мы были так измучены и обрадованы благополучным спуском, что двигались как бы в [184] полусне и совершенно не сознавая опасностей дороги, пока не дошли до местечка, покрытого небольшою растительностию. Мы набрали растений и с помощью их и двух альпийских палок развели огонь, сварили чаю и заснули, завернувшись в одеяла, так крепко, как могут лишь спать люди, перенесшие в течении восемнадцати часов столько трудов, как мы. Лишь только наступил день, мы были уже на ногах и через пять часов дошли до ледника Балторо, исследованного полковником Годвином-Аустеном в 1862 году во время его путешествия по Кашмиру. Мы шли весь день и затем еще два дня, пока достигли Асколи, маленькой деревни, расположенной на р. Бралдо, где мы с радостию увидели деревья и обработанные поля, окружающие население. Я немедленно озаботился сбором запасов и рабочих и послал партию к людям и пони, оставленным позади, а сам с другой партией выступил, чтобы попробовать проложить дорогу через новый Мустагский проход.

Я стал подниматься по леднику Пунмах, но в трех днях пути от Асколи был задержан ледником, который спустился с перевала; груды льда, накопившегося за пять лет, сделали дальнейший путь совершенно невозможным, так как ледяные массы, величиною в целые дома, были нагромождены одна на другую. Мы были вынуждены вернуться в Асколи. Людям, которые оставались с пони, я приказал, чтобы они, если я к ним не присоединюсь в назначенный день, двигались под командой Дрогпы, на Лех через Каракорам. Когда рабочие, носившие к ним запасы, вернулись в Асколи и сообщили, что в партии все благополучно, я выступил на Скардо и оттуда через Кашмир в Равальпинди, куда прибыл 4 ноября, ровно через семь месяцев после отправления моего из Пекина. Дрогпа с пони прибыл семь недель спустя, пройдя через проход Каракорам, где они выдержали нападение разбойников и где потеряли трех пони от усталости и истощения. Бедный Лью-сан, китаец, тоже прибыл совсем выбившись из сил от понесенных трудов.

Прежде чем закончить это описание, я хочу сказать несколько слов по поводу замеченного мною во время путешествия не [185] относящегося собственно до географии. Начнем с торговли — как нация коммерческая, мы, естественно, ищем новых рынков для сбыта наших товаров и всегда кажется нуждающимися в больших новых рынках; мы нуждаемся в постройке больших железных дорог везде и стремимся повсюду, как говорится, открыть доступ в страну. Мне нет надобности добавлять что либо к тому, что уже высказано относительно железных дорог, но я считаю необходимым указать на то, что мы совершенно не заботимся о малых рынках для наших товаров. Делая достаточно в отношении больших предприятий, мы мало обращаем внимания на мелочную торговлю. Это особенно поразило меня в моем путешествии. Нам непременно нужно иметь мелких торговцев или путешествующих агентов больших купцов, а еще лучше, агентов самих заводчиков и фабрикантов, которые бы проникали внутрь страны, сами наблюдали за продажей товаров, следили, чтобы они не облагались незаконными пошлинами, как это делается теперь с европейскими товарами при их транзите в глубь страны; изучали бы нужды и вкусы покупателей, чтобы определить, какие предметы отечественного производства стоит вывозить для продажи. Теперь же наши товары отправляются на произвол судьбы и наши фабриканты, кажется, очень мало или даже вовсе не заботятся о вкусах и потребностях покупателей, для коих предназначаются товары. Русские действовали иначе и теперь пожинают плоды, так как их консул в Кашгаре говорил мне с гордостью — что впрочем я и сам мог наблюдать — что все базары в Туркестане были переполнены русскими шерстяными произведениями, английских же теперь там почти нельзя достать. Главная причина этому заключается в том, что русские произведения гораздо более отвечают потребностям народа; они прочнее, дольше не изнашиваются и рисунки на тканях сделаны с большим вкусом, нежели на наших; затем у них повсюду имеются мелкие торговцы, открывающие свои лавки на базарах.

Я уверен, что отвечай наши товары требуемым условиям, не смотря на то, что нам надо их переправлять через [186] Гималай, мы могли бы конкурировать с русскими товарами, доказательством чему служит то, что эти последние теперь проникают же через Гималай, все в более и более значительном количестве на базары в Ладак и, я слышал даже, в Кашмир.

Чего русские достигли в Туркестане, нам следует попытаться достичь в других частях Китайской империи. Если только наши фабриканты практически ознакомятся с потребностями потребителей и пошлют для этой цели агентов, то я уверен, что наши товары также проникнут внутрь Китая, как русские распространились в Туркестане.

Я уже упоминал о положении китайцев в военном отношении в Маньчжурии, указав с какой энергией там ведутся военные приготовления; в Туркестане совсем другое. В крае почти нет войск, а те которые есть, имеют лишь полицейское значение. Их совершенно достаточно для поддержания порядка в стране, так как туркмены самый спокойный и легко подчиняющийся народ в мире; но их совершенно не достаточно, чтобы воспрепятствовать вторжению неприятеля. Слабость китайцев в военном отношении, в этой западной части империи, должна обратить на себя их внимание, так как, вследствие огромных расстояний и пустынного характера местности — подкрепления войскам, стоящим в Кашгаре и Яркенде, могут подойти лишь спустя много месяцев. Возникает вопрос: насколько могут рассчитывать китайцы на успех в войне с европейской державой. Постоянно слышно о производимых ими закупках большого числа крупповских пушек, заряжающихся с казны ружей всех систем, канонирских лодок и даже тяжело вооруженных броненосцев; о постройке арсеналов и укреплений; о том что они поручают европейским офицерам обучение и воспитание их войск и можно, пожалуй, подумать, как это думают сами китайцы, что они сделались могущественной нацией в военном отношении.

Однако это не так, потому что, к несчастию, все эти нововведения имеют разве значение чар или талисмана, могущего спасти страну от вторжения, так как совершенно не приносят никакой пользы, вследствие испорченности или, вернее, [187] отсутствия дисциплины; до тех пор пока к военной службе будут относиться с таким презрением, как это имеет место ныне в Китае, нельзя иметь хороших офицеров. Материал однако для войска прекрасный и за хорошую плату и правительство могло бы обеспечить себе почти неограниченное количество солдат, и кто знает, чего они не были бы в состоянии совершить под начальством такого вождя, как покойный генерал Гордон.

Мое путешествие по Китайской империи было, таким образом, окончено; я сделал 7.000 миль через темные леса, мрачные ущелья длинных Белых гор, через открытые степи Монголии, богато обработанные равнины и долины Маньчжурии, обширную пустыню Гоби и, наконец, через ледники и проходы великого Гималая. Климатические условия были столь же разнообразны, как и театр путешествия — начиная от палящего зноя пустынь до леденящего холода Маньчжурской зимы и Гималайских высот.

Со стороны жителей, с которыми приходилось иметь дело, как то: китайцев, маньчжур, корейцев, монголов, калмыков, туркмен, киргиз, афганцев, индустацев, кашмирцев и балтов, я встретил гораздо более почтительного отношения, нежели ожидал. Успеху моего путешествия я всецело обязан моим спутникам: Лиу-Сану — китайцу, Дрогпе — татарину и проводнику Вали, а также и тому, что в первом и наиболее важном моем путешествии, я мог получить большой практический навык с таким прекрасным руководителем и товарищем, как м-р Джэмс, которому считаю своим долгом выразить самую глубокую благодарность.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Средней Азии из Маньчжурии и Пекина в Кашмир через проход Мустаг // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии, Вып. XXXVI. СПб. 1888

© текст - Смагин ?. ?. 1888
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сборник материалов по Азии. 1888