-

ГЕЙНС К.

ОЧЕРК БОЕВОЙ ЖИЗНИ АХАЛ-ТЕКИНСКОГО ОТРЯДА

1880-1881 гг.

(Статья третья).

(См. «Военный Сборник» 1882 г. № 6-й и 7-й.)

IV.

Первое ночное нападение текинцев. — Ход боя. — Отступление неприятеля. — Появление генерала Скобелева. — Мнение офицеров о причинах неудачи. — Наши потери. — Перемещение лагеря. — Взятие великокняжеской позиции. — Распоряжение 30-го декабря при слухе о сборе текинцев. Нападение их на Ставропольский редут и левый фланг лагеря. — Действия 10-й роты Ставропольского полка. — Вторичное перенесение лагеря вперед. — Встреча нового года.

28-го декабря в воскресенье, с восходом луны, опять все начало замолкать; по обыкновению впереди лагеря стали появляться команды солдат и затем, как толпы беззвучных теней, автоматично смыкаться в сплошной строй... Собрались. Перед этой молчаливой колонной чередных работников, назначенных в траншеи, слышится сдержанный голос: «Помните: не курить; громко не говорить; ружьями не брякать; кашлять в кулак; рыть землю быстрее... На пра-во... ряды вздвой... Не стучать штыками... Шагом марш»... Через минуту, когда все более и более бледневшие фигуры уходящих стали сливаться с фоном серебристой лунной мглы, опять воцарилась совершенная тишина.

Но, вдруг, все встрепенулось и кинулось к ружьям и орудиям: неистовый крик многих тысяч голосов, разлившийся по полю, и внезапно открывшаяся пальба вдоль всех траншей слились в один адский концерт. Левый фланг горел от беспрерывных залпов, но правее было темно; судорожные, одиночные выстрелы, редкая орудийная пальба и криви неумолкаемые, крики зловещие больно щемили сердце за участь этого фланга.

Там происходило следующее: собравшись скрытно за калами, составлявшими впоследствии нашу великокняжескую позицию, текинцы незамеченными подкрались к самым траншеям; пользуясь громадным численным превосходством почти одновременно [337] охватили и кинулись на все линии правофланговых траншейных работ. Но в тех пунктах, где сила противника была пореже и на которых нападение было менее внезапно, войска успели себя отстоять: охватившие редут № 1-го пытались было ворваться на батарею, но картечь отважного юноши поручика Юренева заставила их отказаться от этого намерения, оставив два (из револьвера убитых) трупа в амбразуре. Энергическая стрельба четырех орудий № 1-го батареи капитана Макшеева помешала попытке текинцев атаковать ее; пальба туркестанского баталиона окончательно отбросила их назад. Часть, кинувшаяся на Правофланговую калу, подпускаемая отважными поручиком Бергом и лейтенантом Щеманом на близкое расстояние без выстрела, несколько раз останавливалась и, колеблясь, отступала; но когда, наконец, текинцы решились отступить, то картечь, залпы пехоты с двух фасов и морские картечницы обратили их в бегство.

Удар же на полупаралель и правую оконечность второй паралели своею внезапностью и неизмеримо большею массою неприятеля произвел на нас тяжелое действие: там линия наша прорвана, наши бегут, наших рубят, врываются на мортирную батарею; часть изрубленных, часть израненых вместе с своим командиром поручиком Прогульбицким остаются на месте, остальные бегут. Ворвавшиеся в редут № 2-го мгновенно запружают его тысячами и гонятся за вытесненным гарнизоном; захваченное ими горное орудие взвезено на вал, но, благодаря непонятным обстоятельствам, остается на том же месте до взятия редута обратно. Увлекаемые успехом, текинцы захватывают правую половину второй паралели, рубятся с апшеронцами 3-го баталиона, отнимают знамя, убив знаменщика и защищавших его офицеров и солдат, преследуют по направлению к первой паралели, обогащаясь винтовками и патронами, которые выхватывают у убитых, добегают до батареи № 6-го, захватывают там орудие, предварительно окружив его трупами храбро оборонявшейся прислуги. Левый фланг наших паралелей уже обойден; усиленной пальбой из батареи № 3-го штабс-капитан Балуев отбивается от небольших партий, которые вследствие этого бегут в обход батареи, но вдруг нежданные залпы пришедших из резерва перегораживают дальнейшую дорогу противнику; текинцы остановились; оправившиеся части усиливают стрельбу; неприятель, обстреливаемый со всех сторон, кидается назад и с ловкостью диких кошек перескакивает через траншеи... [338]

Наши войска опять на своих местах, только не около прежних товарищей стоят вернувшиеся к своему посту; стройные залпы уже начали греметь и на нравом фланге, сквозь которые прорывались крики: «рады стараться, ваше превосходительство!». Затем редкая стрельба наша стала перемешиваться с стройными звуками маршей, грянувших в четырех местах наших траншейных улиц и переулков.

Генерал Скобелев, прибывший с резервами, тотчас же начал обходить траншеи, везде с ласковой улыбкой, составлявшей его характерную физиономическую черту в бою, благодарил солдат за молодецкое дело, за отбитие неприятеля; при этом мы имели случай видеть, какое поразительное влияние он имеет на войска: везде, где он проходил, солдаты веселели и даже местами пошучивали. Кровавые лужи на каждом шагу, трупы наших безоружных солдат и офицеров, кое-где перемешиваясь с белевшими рубашками убитых текинцев (Во время описанного боя и во всех последующих вылазках текинцы, в виду жаркого дела, не смотря на холод, сбрасывали халаты, оставаясь только в рубашках и полотняных штанах.), виднелись вокруг траншей и говорили о том, о чем не хотелось бы слышать. Впрочем неудача наша была неполная: в конце концов все-таки прогнаный неприятель не докончил своего намерения — перерезать весь отряд и бежать; потеря его, хотя относительно нападавшей массы незначительная, все-таки, как рассказывают текинцы, была около двухсот человек.

Вскоре, поуспокоившись немного, чередные части снова принялись за работу; обезлюженный 3-й апшеронский баталион выведен из траншей; санитары, быстро унося раненых и убитых, уничтожали непривлекательную декорацию, а войска залпами из орудий и винтовок отвечали на продолжавшиеся воинственные крики текинцев в крепости; оркестры полковой музыки гремели безостановочно и долго, пока не успокоилось все кругом, пока те, которые могли уснуть, забылись в тыльной траншее, и затем снова точно вымерло кругом.

Но, кроме рабочих и часовых, не спалось многим офицерам; одни, испытавшие на себе всю тяжесть удара и потерявшие все свое походное имущество и даже деньги, захваченные текинцами, хлопотали о средствах укрыться от холода и о посуде, из чего можно было бы выпить чаю, а другие, завернувшись в бурки, горячо разговаривали о только что преподанном тяжелом уроке... «Мы [339] тут все виноваты», говорил между прочим генерал Скобелев, посмотрите теперь, как будут стоять... Всегда молодая армия начинает с этого...» В разговорах между собою большинство офицеров соглашалось с выражением командовавшего войсками, вспоминая общую небрежность к неприятелю, доходившую до отрицания в нем всякой энергии; говорили, что продолжительное пребывание за окопами дурно влияет на дух солдат и даже на бдительность сторожевых, и что не следует устраивать траншей без приспособлений выскочить из них в случае необходимости и примоститься стрелку к насыпи для удобной стрельбы. С этого вечера стала распространяться мысль, что лучше для обороны траншей выходить из них на ночь и выжидать нападения за ровиками, тем более, что неприятель нападает без выстрелов. Мнение это стало общим, как имевшее за собой огромное большинство. В эту же ночь по отряду разнесся слух, что штурм неприятельских укреплений, которые прикрывали сбор текинцев перед нападением, назначен завтра, т. е. днем раньше прежнего предположения.

Кровавая схватка этой ночи наглядно показала, что рукопашный бой есть бой на смерть, стоит только привести сравнительно цифры убитых и раненых; первых дошло до 97 человек, в числе которых были подполковники Мамацев, князь Магалов и врач Троицкий, а вторых — до 30 нижних чинов и одного офицера, поручика Прогульбицкого.

Весь отряд, сильно раздосадованный потерею горного орудия, знамени 3-го баталиона Апшеронского полка и многих винтовок с патронами, утешал себя верою, что трофеи эти, за исключением берданок, будут возвращены непременно.

В числе сделанных замещений должностей после убитых был между прочим назначен заведывать артилериею Правофланговых траншей вместо погибшего Мамацева полковник Гейнс.

«Чтобы к завтрашнему дню все было приведено в порядок», сказал между прочим генерал Скобелев, обходя траншеи, и утро 29-го декабря застало войска за уничтожением следов недавней резни: места, пропитанные кровью, срезались лопатами и засыпались землею. Наши раненые и убитые были убраны еще ночью; только трупы текинцев, по местам белевшие своими рубахами между траншеями, а также вблизи и вдали перед Правофланговой калой и траншеями редута № 1-го, еще напоминали вчерашнее горячее дело. [340]

Вечером предполагалось отнятием всех трех впереди стоящих укреплений, не смотря на то, что траншея не была до них доведена, лишить текинцев обширного плацдарма, на котором они всегда могли бы скрытно собирать большие массы народа. В восемь часов ожил весь лагерь: линия батарей, выдвинувшись с прикрытием на 250 сажен ближе к траншеям, определила новый передний фас лагеря, а за нею кибитки и юломейки стали вытягиваться вдоль фронта новой позиции. В то же время посередине полупаралели между батареями № 3-го и № 5-го, быстро очищалась площадка и перед вечерней зорей уже красовалась на ней кибитка командовавшего войсками.

Исправление того, что генерал Скобелев выразил словами «мы все виноваты», он для примера начал с самого себя, переместившись в первую линию траншей для лучшего надзора за ходом дела, а перемещением лагеря на 250 сажен вперед, кроме разрешения тактического вопроса, старался уничтожить и продолжительное отсутствие офицеров из траншей; он видел, как они ходили в лагерь обедать и по разным служебным делам, но, не имея средств предоставить им возможность есть в траншеях, генерал Скобелев не хотел отдать приказания, которое, обрекая офицеров на солод, должно был быть причиной разрыва недовольного отряда с его начальником; не запрещал он отлучку прежде, не запретил ее и с передвижением лагеря вперед. «Я знаю, что стремление каждого офицера к своему деньщику так велико», — сказал опытный Скобелев — «что я счел необходимым придвинуть лагерь».

Придавали ли текинцы значение перемещению лагеря или нет, — неизвестно, но пальба их в это утро по перемещающимся была крайне редкая.

Часов около двенадцати заведывавший артилериею правого фланга получил от начальника этого фланга записку, извещавшую, что сегодня между третьим и четвертым часами будет произведен штурм великокняжеской позиции.

После личного совещания полковника Куропаткина с полковником Гейнсом о взаимном согласовании действий в предстоящем деле оказалось, что предварительно необходимо артилерии сделать широкую пробоину. Дальнейшая кала, названная впоследствии Туркестанскою, была настолько прикрыта Великокняжескою, что не имела ни одного, пролома с тыльной стороны, а это должно [341] было во время штурма продержать пехоту открыто под выстрелами.

С этою целью с редутов № 1-го и № 2-го, а также с батареи № 1 го задний фас Туркестанской калы открывался на столько, что возможно было сделать желаемое отверстие, но скорое исполнение оказалось невозможным: легко пробиваемые на близком расстоянии тонкие стены калы без сильных сотрясений только решетились, но не ломались; когда же удачный залп капитана Макшеева из орудий № 1-го батареи вывалил целые ворота, пальба была прекращена, а полковник Куропаткин извещен, что артилерия сделала свое дело.

Около трех часов впереди и левее Правофланговой калы темной длинной полосой стала разворачиваться двадцати-орудийная полевая батарея, состоявшая из двух дальнобойных легких батарей и полубатареи батарейной (4-я легкая батарея 19-й артилерийской бригады, 4-я легкая батарея 20-й артилерийской бригады и полубатарея 1-й батарейной батареи 21-й артилерийской бригады.). Для фланкирования восточного фаса Денгли-тепе и пространства между крепостью и калами была выдвинута к Ставропольскому редуту 3-я легкая батарея 19-й бригады.

Через полчаса траншейные батареи начали обстреливание позиции, назначенной для овладения штурмом; немного позже из редута № 2-го зашипели ракеты по направлению к ближайшему траверзу, затем в тылу раздалась канонада дальнобойных орудий. Беспрерывно взлетавшая земля, то со стен, составлявших калы, то внутри их и в проходах крепости показывала, что в калах, если они заняты противником, положение его очень затруднительно и что из выходов не удастся ему выскочить, для противодействия штурмующей колонне. Четверти-часовое бомбардирование прервалось вдруг раздавшимися впереди криком «ура» и штурмовым маршем. Вместе с этим вынырнувшая из траншей колонна Куропаткина покрыла бегущими на штурм все пространство между траншеями и калами. Минут через десять она опять исчезла за стенами занятой позиции, оставленной неприятелем; артилерийский огонь, сделав свое дело, стал умолкать.

Текинцы, как видно, ждали момента штурма и, стреляя до него со стен Денгли-тепе не особенно часто и только по батареям, с первым же криком «ура» открыли самую живую и самую меткую стрельбу по штурмующим, отыскивая по преимуществу [342] офицеров; шедший впереди штурмующих князь Голицын был ранен один из первых. Сто пятьдесят и двести шагов давали текинцам возможность бить наверняка, и как ни быстро было пройдено нашими войсками расстояние до новой позиции, но все-таки упало убитыми 16 нижних чинов и поручик Нелепов, а ранеными — 46 нижних чинов, флигель-адъютант князь Голицын и пять обер-офицеров: штабс-капитан Бартош, поручик Гранников, подпоручик Войнов, прапорщик Вогабов и хорунжий Ассиер

Отдаленность батарей у Правофланговой калы не давала хорошей цели и только один подполковник Вильд, командир 1-й батареи, поплатился раною в ногу; за то по 3-й батарее 19-й бригады текинцы упражнялись, как по мишени; правда, счастливо для людей обошлось это обстреливание, но лошадь за лошадью валились, пока не снялись с позиции.

Нельзя здесь кстати не упомянуть о замечательно молодецких действиях санитаров, которые в этот день наглядно показали, что те, которым приходится действовать не в окопах, теряют способность тщательно прятаться и кланяться. В то время, когда осыпаемые пулями солдаты, остававшиеся в крайних траншеях, прижимались поплотнее к скату насыпи, от времени до времени, кивая головами, санитары выглядывали через верх вала, как из окна, и только следили за падающими ранеными, не видя пуль, глухо вбивающихся в насыпь... «Братцы, офицер упал; бери носилки», раздается голос одного из наблюдавших — и четыре носильщика быстро исчезают за насыпью; через минуту приносят поднятого с поля, приводя раненым одного из своих, или оставив убитого товарища на поле до ночи.

Во время этого боя стоявшим у последнего заворота траншеи приходилось наблюдать утешительное явление или, вернее, счастливую пробу, насколько солдат наш, без понукания начальства, которого там не было, способен относиться к своим служебным обязанностям и насколько может он в опасные минуты управлять своей волей по собственной инициативе. Кроме представленных примеров действий санитаров, то же настроение высказали и солдаты, наряженные для носки патронов. Останавливаясь в конце траншеи, в последнем закрытом пункте, они сбрасывали с плеч тяжелые ящики; при этом кратком отдыхе им отчетливо видны были поразительные результаты меткой стрельбы текинцев; в их распоряжении было одно — досидеть до темного вечера, но сознание, что в патронах нуждаются, для них было силою, [343] заставлявшей опять взваливать ящики на плечи и выходить в открытое поле, отдавая себя почти на верную жертву: нельзя было не любоваться этим не для реляции подготовляемым подвигом безвестных героев, которые, видя, как треть из отправлявшихся уже лежит на земле, повторяли тот же маневр и проходили, осыпаемые пулями, с тем же для нас грустным результатом.

Итак, предприятие текинцев 28-го декабря вызвало потерю ближайших к крепости укреплений раньше положенного срока. В ста шагах от стен крепости воздвиглась наша укрепленная позиция, названная великокняжескою. Охотничья кала с своею угловою башнею, выдвинутая вперед, прикрывала Великокняжескую калу, а с Туркестанскою, откинутою немного вправо и назад, она обстреливала весь промежуток перекрестным огнем.

Вслед за занятием позиции пехотою, в тот же вечер, в калы передвинулись на вооружение Великокняжеской два горных орудия под начальством поручика Тамкеева и две картечницы мичмана Голикова; в Туркестанскую введено было два горных орудия — штабс-капитана Грека.

Рано в этот день затихли текинцы, а с сумерками прекратился даже признак их пребывания за стенами, не смотря на то, что они не могли не видеть при луне темные линии людей, расставленных открыто для рытья траншеи к Великокняжеской кале. В это время в занятых калах дружно работали лопаты новых квартирантов: заваливались лишние выходы и проломы, тонкие и осыпанные места стен исправлялись привалкой земли и закладкой мешков с землею, а также вновь проделывались бойницы и амбразуры.

Ночью Великокняжескую калу успели соединить узкою длинною траншеей с правофланговыми, а на левом фланге устроена батарея на три мортиры.

Веселое, яркое солнце и прелестное чистое небо опять начали день 30-го декабря. С рассветом открывшаяся орудийная пальба по крепости особенно отчетливо отдавалась в лагерях. Пальба однако не была горячая; меткость стрелков и близость расстояния вызвали выстрелы только по верной цели.

Часам к трем по отряду разнесся слух, что во внутренних рвах западной стены крепости замечен сбор текинцев в значительных массах. Ожидание возможности вторичного нападения было совершенно естественно; в один вечер 28-го декабря мы выучились [344] с осторожностью относиться к силе противника. Со стороны начальства принимались меры для прикрытия нашего расположения со всех сторон; но вследствие малочисленности отряда имелось много ахиллесовых пят: быстро двигая вперед земляные работы, тыльные траншеи оставались незанятыми, мортирная батарея № 5-го, недавно еще передовая, охранялась в это время только взводом и была одним из тыльных пунктов траншейного расположения; редуты же № 1-го и № 2-го изображали уже отдельные укрепления, как бы для прикрытия пространства между Правофланговою калою и лагерем; поэтому, еслиб удар повторили на правые оконечности траншей, то для действия во фланг по вылазке и для противодействия прорыву между лагерем и траншейными работами в пустой редут были назначены дивизион тверцов с их командиром маиором Матерно и взвод 4-й легкой батареи 19-й бригады с подпоручиком Воиновым. Когда же стемнело, полковник Эристов, которому поручался этот отряд, занял указанный № 2-го редут, тыл же левофланговых траншей обеспечивался Ставропольским редутом. Восемь ночей подряд проработавшая в траншеях рота Закаспийского местного баталиона и два горных орудия составляли в это время их гарнизон; правее этого редута была батарея, вооруженная двумя 4-х-фунтовыми медными орудиями подвижной № 3-го батареи, под прикрытием другой роты того же баталиона: еще правее и позади начинался лагерь. Передний фас его представлял почти сплошную тридцати-орудийную батарею, прикрытую насыпью, а из пехоты, которой прикрывались и которою производились все траншейные работы, для прикрытия лагеря оставалось немного: 12-я рота Ставропольского полка стояла по линии фронта на левом фланге лагеря, 10-я левее ее, огибая фланг; к левому же флангу этой последней примыкал правый фланг 4-го баталиона Апшеронского полка, который, продолжая огибание фланга, частью составлял продолжение линии западного фаса лагеря.

Странно, сознавая всю трудность нападения на наш правый фланг по отнятии укреплений, прикрывавших сбор текинцев все-таки поглядывали на правый фланг. Понятно, с какою неутомимою бдительностью каждый солдат следил за впереди лежащею местностью, с какою уставною точностью начальники занимали свои места и с какою боязнью за репутацию части придумывали они все, чтобы не дозволить текинцам прорвать линию вторично. Как исключение представлял Ставропольский редут, который, по отдаленности от крепости и близости лагеря, считался почему-то [345] самым безопасным местом и в котором гарнизон, утомленный бессонными ночами за работою в траншеях, улегся спать.

В таком положении застала ночь. Давно светила яркая луна, как вдруг без предварительного признака какого бы то ни было нарушения общей тишины раздались знакомые оглушительные крики: «алла!... алла!...» Сливаясь в один вопль, могущий вылетать только из многих тысяч здоровых грудей, этот боевой призыв охватил весь левый фланг лагеря и Ставропольский редут... Несколько мгновений — и опять ловко подкравшиеся текинцы очутились внутри его. В одном месте было тонко и на нем порвалось. Опять всполошились артилеристы, кинулись к орудиям, но что делать, куда стрелять — не выяснялось. В течение первых минут частая пальба в разброд то прекращалась, то возобновлялась, а крик атакующих неумолкаемым ревом продолжал разноситься около самых лагерей, пули падали между орудиями, молча стоявшими в окопах флангом к нападающим. Впрочем, вскоре некоторые батареи открыли пальбу по крепости, а 4-я батарея 19-й бригады выкатила из траншей первую полубатарею и повернула ее фронтом налево... «Требуют взвод от 4-й батареи», раздался голос адъютанта наведывавшего артилериею, — и быстро запряженные два орудия отправились к тыльному фасу лагеря, откуда тоже начались выстрелы неприятеля, обошедшего лагерь. Бой в Ставропольском редуте кончился очень скоро: около половины роты легло на месте, а остальные вместе с артилеристами, уже потерявшими много товарищей, бегом кинулись из редута по направлению к батарее; другая рота местного баталиона, открывшая огонь с места, не присоединяясь к оборонявшей редут, тоже не выдержала атаки и при отступлении оголила батарею; видя такое положение и не имея холодного оружия, еще не полученного от казны, артилеристам 3-й подвижной батареи оставалось только увеличить толпу быстро отступавших, затем оставалось текинцам ворваться в лагерь, где, можно сказать, была одна только артилерия. Что ожидало ее — было неизвестно, во всяком случае по малочисленности и способу отражения успех был вряд ли возможен.

Но, к счастью, тяжелые первые минуты миновали: 10-я рота Ставропольского полка при первых криках кинулась в ружье и, следуя за своим испытанной храбрости командиром, поручиком Мерхелевым, на выстрелы, быстро появилась перед ручьем, протекавшим около батареи; таким образом, перегородив дорогу, [346] она застала его занятым массою перебегавших текинцев и наших; пропустив последних, залпами почти в упор остановила преследование противника; к этому же времени подоспела и 12-я рота: упершись правым флангом в траншею первой паралели, она справа и сзади залпы свои слила с залпами 10-й роты. Не зная, что происходит в Ставропольском редуте, поручик Мерхелев начал напирать на текинцев, чтобы скорее дойти до него... усилия удались — рота дошла, но гробовая тишина в маленьком укрепленьице показала, что здесь драма кончена... Узнав об отнятом орудии, командир повел свою молодецкую роту далее быстро, почти бегом, в надежде нагнать захвативших его, но подскакавший к ним генерал Скобелев велел вернуться к редуту. Не доходя до него, рота стала фронтом перпендикулярно к направлению нападения, а 12-я рота правее ее. Апшеронцы хотя и пробовали помочь ставропольцам своими выстрелами, но опасность стрельбы ночью из за спины впереди стоящих остановила их; вскоре впрочем раздавшиеся выстрелы в тылу лагеря дали самостоятельное занятие и апшеронцам.

Минут через шесть около лагерей притихло все, но торжествующие крики, которыми встречались новые трофеи — горное орудие и, вероятно не менее пятидесяти берданок с патронами — вызвали с нашей стороны озлобленную стрельбу и, кажется, очень кстати: говорили, что внутри крепости шло в это время навьючивание верблюдов... «Начинать бомбардирование!» слышалось везде в траншеях и непрерывными перекатами загремели орудийные выстрелы... Громкие вопли женщин с заклинаниями и причитываниями, крик верблюдов и раздирающий крик подшибленных собак составили концерт, который, стоя среди трупов своих товарищей, слушался нашими с удовольствием. Музыка в траншеях и бомбардирование продолжались часов до одиннадцати; только одни дальнобойные батареи, выпустив по нескольку боевых зарядов, должны были обратиться в зрителей.

Головы наших траншейных работ, не подвергнутые непосредственному нападению и не имевшие возможности принять участие в стрельбе по отдаленности цели, где бились текинцы и наши, почти безостановочно разрабатывали ходы в Великокняжескую калу с правого и с левого флангов. Наверху башни, заложенной по борту мешками с землею, поместили два ракетных станка, мортирная батарея № 5-го уширена и усилена еще тремя мортирами, а на левом фланге оканчивалась полупаралель и вдоль [347] Великокняжеского ручья все левые оконечности траншей были соединены одною фланговою фронтом на запад, имея ручей впереди.

Еще дороже, чем 28-го декабря, обошелся нам этот второй ночной бой с текинцами; потеря наша оказалась убитыми: 52 нижних чина и командир, можно сказать, вырезанной роты, поручик Яновский; ранеными: два обер-офицера и 96 солдат, да, кроме того, были отбиты неприятелем одно горное орудие и сколько десятков берданок.

Чуть рассвело 31-го декабря, как из траншей увидели оживленное движение в лагерях: фургоны и навьюченные верблюды, сбрасывая у первой паралели багаж, опять спешили назад; палатки, юломейки и кибитки, быстро исчезая в прежнем лагере, стройной линиею вытягивались вдоль первой паралели. Еще раз переносился лагерь, и под самые выстрелы. Очевидная опасность выкупалась уничтожением большого интервала между лагерем и передовыми войсками; при таком положении войска более обеспечивались от отдельных нападений на передних и на резерв, так как лагерь, прикрытый с флангов и фронта траншеями, связывался еще с работавшею частью отряда несколькими подходами. Малочисленность наша не дозволяла даже расширить военную операцию на столько, чтобы отдельным отрядом противодействовать, или по крайней мере безнаказанно наблюдать за песчаными курганами у Мельничной калы и за находившимся там подковообразным укреплением, т. е. за местностью, где совершенно спокойно собирались текинцы для производства вылазок. Все, что мог сделать генерал Скобелев, — сделал: в Опорной кале, как наблюдательный пост за пространством, лежащим западнее крепости, велел поставить одну сотню, а по ночам держать разъезды между Ольгинскою и Опорною калами и далее к Ставропольскому редуту для обеспечения тыла. Такими распоряжениями кончался последний день 1880 года.

Погода отличалась своим постоянством и уж дней около одиннадцати, с маленьким колебанием, ясные теплые дни сменялись лунными, прохладными ночами, какая раскинулась над нами и теперь при проводах старого года.

Новоселье нашего резерва приятно изменило вид окрестностей: прежняя безграничность пространства, утопавшая в сероватом лунном свете, и глубокая тишина скорее вызывали чувство сиротства, чувство заблудившегося в степи, чем какое нибудь другое, напоминавшее об окружавших людях; при виде же ярко [348] освещенных линий юломеек исчезло впечатление человека оторванного от общества, жизнь кругом стала очевиднее.

Приказание беспрерывно тревожить сон неприятеля, возлагаемое специально на мортиры, от времени до времени прерывало тишину и этой ночи внезапным взрывом орудийного выстрела и еще более громким разрывом гранаты. Изредка этот двойственный выстрел обращался в один удар, когда едва слышный гул разрыва указывал на тот страшный визит гранаты в одну из блиндированных ям, битком набитых семействами текинцев, после которого остаются только кровь и истерзанные тела.

Итак, мы накануне нового года... Скоро полночь... Для эфекта тишина не нарушалась около получаса... Не хронометр, не колокол с церковной башни указали двенадцать часов, а командир батареи штабс-капитан Ростовцев, взглянул на свои часики; послышалась команда: «орудия пли!» раздался залп из

шести мортир, и высоко взлетевшие гранаты, посвистывая и мелькая горящими трубками, снопом спустились на спящих текинцев. Многие проснулись в траншеях и лагерях... «А, восемдесять первый год!» бормотали они и снова засыпали для освежения сил перед ожидавшими их трудами на следующий день.

К. Гейнс.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Очерк боевой жизни Ахал-текинского отряда. 1880-1881 гг. // Военный сборник, № 8. 1882