-

ГЕЙНС К.

ОЧЕРК БОЕВОЙ ЖИЗНИ АХАЛ-ТЕКИНСКОГО ОТРЯДА

1880-1881 гг.

(Статья вторая).

(См. «Воен. Сборн.» 1882 г., № 6-й.)

III.

Похороны убитых в Петрусевича-садах. — Открытое закапывание траншей. — Работы, произведенные в ночь с 23-го на 24-е декабря. — Прибытие четырех батарейных орудий 1-й батареи 21-й бригады. — Ночь на Рождество. — Парад. — Новое распределение войск. — Успех работ в ночь с 26-го на 27-е декабря. — Оказавшаяся малочисленность войск для предпринятых работ. — Загадочная бездеятельность противника и вредное влияние этого на отряд. — Работы с 27-го на 28-е декабря. — Рекогносцировка артилеристов.

Около полудня 23-го декабря, длинная вереница одноколок, медленно подвигаясь с ранеными, стала втягиваться в район лагеря. Офицеры и солдаты спешили к ним на встречу, чтобы узнать об участи своих знакомых и приятелей.

К похоронам убитых было решено приступить немедленно, и вскоре ряд носилок с окровавленными покойниками стоял перед аналоем. В числе их находилось два обезглавленных и истерзанных трупа оренбургских казаков, без вести исчезнувших во время вчерашней рекогносцировки и найденных в таком виде во время утреннего боя в кале; их прорезанные груди и спины, местами подожженная кожа и разможженные руки, заложенные в прорези живота как в карманы, заставляли присутствующих содрогаться.

Панихида кончилась; но едва начали подымать носилки, как тихое пение «вечная память» было внезапно заглушено громовым залпом из всех орудий переднего фаса; таким образом, справивши кровавую тризну над братской могилой товарищей, выстрелами этими пригласили текинцев одновременно с нами заняться похоронами и своих.

День этот, исключая кровавого боя в садах-Петрусевича, не представлял более ничего особенного: прелестная погода, [152] установившаяся с 20-го декабря, продолжалась; после полудня наши успели укрыться с головою, вследствие чего и пальба с крепости стала заметно притихать; остальные проводили время обыденным порядком, но конец дня нельзя было назвать благополучным.

Около шести часов, внезапно усилившаяся пальба с крепости вызвала всех из юломеек, и мы увидели, как на левой оконечности первой паралели кипела своеобразная спешная работа: паралель оказалась длиннее предположенной: нужно было ее укоротить; вследствие этого состоялось приказание, крайнюю левую часть засыпать и отступить; жребий пал на работавшую в этом месте 10-ю роту Ставропольского полка и артилеристов 6-й горной батареи. Для избежания большой потери, ротный командир, поручик Мерхелев, приказал производить отступление по-взводно. Едва первый из них начал открываться, как текинцы, заметив нашу ошибку, подняли учащенную стрельбу; с повторением того же каждым последующим взводом пальба со стен становилась чаще и метче; энергическое обстреливание артилерией не унимало неприятельских стрелков и, точно в отместку, они более всего зацепляли артилеристов, переносивших ящики. Через полчаса отступила вся рота, перевезены два горных орудия и перенесены патронные ящики.

Не дешево обошелся нам день 23-го декабря; убиты были: один генерал, один майор, один есаул и 19 нижних чинов; ранены: сотник Алеников и 49 солдат, из которых большинство умерло.

Траншейные работники, еще не утомленные, с большою энергиею рылись целую ночь.

С ранним рассветом 24-го декабря жителям Денгли-тепе представилась совершенно новая картина: теперь не людей осветило перед ними солнце, а на значительном пространстве тянулись ломаные линии насыпей, из за которых по всей длине, как перебрасываемые вершины волн, точно брызгами вылетала пыльная земля. Левее этих насыпей, если смотреть от крепости виднелся возвышенный редут № 2-го, с двумя горными орудиями; далее, еще выше, ясно обозначались два десятифунтовых орудия, смотрящих в амбразуры редута № 1-го, а правее его длинной полоской темнела четырехглазая батарея № 1-го. Вот сколько сил было употреблено в одну ночь, чтобы придать первым траншейным линиям самостоятельную оборону! Работы наши в траншеях не прекращались и днем; противник же, не видя [153] цели, почти перестал стрелять, продолжая нести потерю от артилерийского огня.

В этот день прибыло четыре орудия батарейной № 1-го батареи 21-й бригады; вступив в состав боевой части войск только с четырьмя зарядными ящиками, точно также как и две легкие дальнобойные батареи, прибывшие раньше, артилеристы были очень недовольны ожидаемой обстановкой: сознавать свою бесполезность за неимением боевых зарядов и иметь в перспективе постоянное движение с обозом и неучастие в делах, не представляло им большого почета.

Текинцы тоже не оставались без дела: они что-то копали в разных частях вала и особенно усердно работали над выдвигаемым вперед подковообразным укреплением перед Мельничной калой. Их работы интересовали и нас: вера азиатских племен, что неприступность крепости возможна только при высоте и толщине вавилонских стен, как-то плохо вязалась с решением текинцев выдвигаться вперед небольшими укреплениями с слабейшими профилями; нам казалось, что это с их стороны более чем смелость.

Молча, почти без перестрелки, обе стороны трудились над окутыванием своих сил землею, чтобы лучше сберечь их для последнего боя лицом к лицу.

Вечером зоря не сопровождалась орудийным залпом, но, перед ожидавшими его текинцами, мы только отложили свой долг. Приказывалось быть готовым дать залп по крепости в полночь.

Сочельник кончался. Прохладная лунная ночь ничем не напоминала нам торжественно встречаемого в России вечера кануна Рождества. В окружавшей нас природе было так тихо и так мирно, что как-то резко-негармонично отзывались в воздухе прерывающие ее отдаленный лай собаки, крик верблюда или внезапный выстрел. В pendant к этой могильной тишине спали войска в лагерях, спали в траншеях, где работы были прекращены и, как приготовленные к погребению, спали артилеристы в своих ровиках, прикрытые кошмами; только заряженные и наведенные внутрь крепости орудия переднего фаса служили единственным намеком на угощение.

Близкая полночь. Появились какие-то отдельные тени и, вслед за этим, из под войлоков, словно из под земли, вышла орудийная прислуга; молча, безучастно разобрала принадлежность и в [154] мраке казалась недвижимою, окаменелою до ожидаемой команды... Впрочем и хлопотать не о чем... все готово...

«Двенадцать часов!» раздался чей-то голос; в ответ на это ярко блеснула линия огней, оглушительный гул раскатился в горах, отозвался в степи и эхо его слилось с тихими, гармоничными акордами гимна «Коль славен наш Господь в Сионе», как будто выливавшегося из облаков порохового дыма.

Только что посылавшие смерть теперь, вместе со всеми, с непокрытыми головами слушали эту молитву, прося, может быть, возможно лучшего исхода в предстоящих боях. С финальным звуком оркестра опять все стихло, все скрылось, только там, впереди, где рвались снаряды, какой то отдаленный гам — не то крик, не то вопль — нарушал еще общую тишину.

Так отпраздновали мы Рождество. Из работ велено было исполнить только необходимую:

Вышка на редуте № 1-го. к утру была окончена, и помещенный на нем гелиографный станок вступил в связь с другими станками на стенах Правофланговой и Янги-калы.

Празднично, весело взошло рождественское солнце; теплый воздух выманивал всех из юломеек и палаток.

К десяти часам утра 25-го декабря, войска небольшими командами, по двенадцати человек от части, сошлись на парад и сомкнулись в одну линию покоем. По окончании церемониального марша, генерал Скобелев, вызвав офицеров, сообщил о состоянии силы отряда, о количестве и месте складов разных припасов; поделившись сведениями, что отряд может легко довольствоваться в течение трех месяцев из ближайших складов и имеет купленные в Персии запасы еще месяца на два или на три, он произвел на всех самое хорошее впечатление; отнесясь иначе к тому, что служило постоянно канцелярской тайной, он уничтожал этим неправильные толкования о положении дел и давал основательные данные каждому желавшему обсудить тот размах действий, который может принять на себя отряд. Интересен также был вид парада, пестревшего разнообразием офицерских костюмов, начиная от серого косматого пальто до мундира со всеми орденами.

День этот можно было назвать днем отдыха: 16° тепла приятно влияли на состояние духа; текинцы почти не показывались вне крепости и производили какие-то работы внутри ее; наши [155] праздновали и беспрепятственно отсыпались перед работами, пред стоящими ночью; только к вечеру начало заметно свежеть.

Повременное бомбардирование, которое придерживалось больше утренней и вечерней зори, в последнее время стало производиться по приказаниям; так, с вечера было отдано приказание, что завтра, ранним утром, будет произведено обстреливание крепости артилериею.

Другое важное приказание касалось административного распределения войск; им предписывалось, чтобы каждому из начальников флангов была подчинена на все время осады определенная, постоянная часть войск, из которой и делались бы наряды по их усмотрению. С этою целью в распоряжение полковников Куропаткина и Козелкова было назначено по пятнадцати рот и по одной охотничьей команде, а семь рот, в виде постоянного резерва, должны были занимать лагерь; из них же делались все наряды для прикрытия колонн и еще две роты были назначены занимать Правофланговую и Ольгинскую калы.

Ночь тихая, ничем вдали от траншей не указывавшая на существование враждебных сил, стоявших друг против друга, прошла как штиль перед грозою. Но, на самом деле, работа подступов шла успешно.

Зоря застала уже артилеристов при орудиях, но туман не повсеместный, а только над Денгли-тепе, скрывал это укрепление; не было цели, не начиналась и пальба. Около десяти часов 26-го декабря, бинокли начали сквозь туман отличать слабые абресы стен, которые с этого времени становились яснее и в скором времени цель открылась совершенно. Линия любопытствующих, наставив бинокли на текинцев, работавших на стенах, боялась пропустить тот драматический эфект, какой должен произойти от внезапной пальбы. Как бывало обыкновенно, вслед за сигнальным выстрелом начались залпы, только на этот раз сначала из одной половины орудия, потом из другой. Вновь раздавшиеся крики и быстрое исчезновение рабочих со стен вызвали какой-то злорадостный хохот в отряде, еще ясно сохранявшем в воображении истерзанные трупы оренбургских казаков.

Наступившая лунная ночь опять приняла в свой полумрак части войск, вышедшие из лагеря по направлению к траншеям после дневного отдыха; опять лагерь на ночь опустел и свежие силы новой смены бодрее застучали лопатами во второй паралели, [156] которая приходила к концу; на правом фланге в эту ночь был окончен ход, соединявший редут № 2-го со второю паралелью. а построенная в этой последней батарея № 3-го начала вооружаться; на левом фланге окончено сообщение между второю паралелью и батареею № 4-го, устроенною на две картечницы. Подступы наши находились уже около двухсот шагов от стен крепости. Близость эта, говорят, подзадорила послать охотников для осмотра и промера рва. Текинцы, неожиданно наехавшие на них, кинулись назад, в крепость, и произвели страшный переполох криком: «русские идут!»

Гам тысячи голосов придал рабочим, стоявшим на новых местах, энергию, едва ли не превышавшую их силы: земля сплошною массою стала взлетать наверх и в самое непродолжительное время успели прикрыться за насыпью с головою. Но пальба все-таки не открывалась, а в лагерях, среди полной тишины, был только слышен глухой стук колес пяти медных орудий 9-ти-фунтового калибра, передвигаемых в траншейную № 3-го батарею. В этот день, кроме убитого солдата, был еще ранен капитан-лейтенант Зубов, впоследствии умерший от этой раны.

27-го декабря не все еще проснулись, когда штабс-капитан Балуев из вновь установленных на батарее орудий открыл пристрелку.

Еще вчера известие, что барометр надает, стало беспокоить всех в отряде. Бодрый дух, быстрые земляные работы, ничтожное количество заболеваемых — все это, главным образом, находилось в тесной зависимости от прекрасной погоды. Утро же 27-го декабря показало, что барометр прав. Опасения расстаться с ясными теплыми днями начали сбываться: после облачного утра, холодный ветер стал усиливаться и облака все гуще заволакивать небо.

Часов в девять получился приказ, чтобы артилерия опять обстреляла Денгли-тепе; для этого раза была придумана новая вариация, чтобы больше досадить противнику: постоянно употребляемую пальбу залпами велено было заменить пальбою орудиями; часов в десять заклубился дым перед лагерной позицией и перед траншеями, бледно замелькали прорезывавшие его огни, а дальний и ближний гул выстрелов, точно громовые раскаты, в течение четверти часа разносились в окрестностях крепости. Затем пальба в лагерях умолкла, в траншеях едва поддерживалась, а текинцы как будто спрятались. [157]

Необходимо сказать, что спешность траншейных работ, как очевидная необходимость, признавалась всеми, но в последние дни стало высказываться, что для таких работ у нас было мало войск: значительная часть солдат стала ослабевать от утомления, так как многим приходилось пользоваться тем сомнительным отдыхом, какой возможен при переходе от лопаты к ружью и обратно; на то же указывало и самое устройство траншей: вырываемые торопливо, за неимением рук для обделки их, они оставались без ступенек для выхода, без хорошего приспособления для стрелка, в роде глубокой канавы с отвесными боками, с безобразною насыпью, упиравшеюся в край ее; задние траншеи, за неимением людей, по мере подвигания подступов вперед все более и более пустели; охраняться могли только передние. Но прекрасное состояние духа войск не допускало мысли жаловаться на усталость; напротив, все по прежнему напрягали силы, чтобы скорее подойти к стенам и этим приблизиться ко дню штурма.

Что же касается молчания и бездеятельности текинцев, то, с одной стороны, оно сильно интересовало нас и для всех было чем то таинственным; непоявление со стороны противника лазутчиков и полная вследствие этого неизвестность об их предприятиях и намерениях усиливали общий интерес. Мы даже не знали внутреннее устройство той крепости, которую осаждали; заметив издали стены единственной калы, находившейся внутри крепости перед холмом, нам казалось, что стены эти есть часть внутренних перегородок, которыми они усиливают оборону. Не зная чем они занимаются, мы все тверже укреплялись в мысли, что все их внимание сосредоточено на устройстве преград за стенами крепости. Не мог же неприятель, в самом деле, хладнокровно смотреть, как целая сеть окопов, наполненных войсками, быстро подходила и обхватывала фасы, составлявшие южный угол их крепости. С другой стороны — объяснялось превратным понятием о текинцах, как о военном бессилии; отсутствие серьезного отпора с их стороны при закладке траншей, крайне слабая их стрельба, беспрепятственность нашей работы в течение пяти дней как будто подтверждали нелепые о них рассказы, а такое настроение не могло нас подготовить к экстренным случайностям, и действительно мы были более покойны, чем следовало: мы дремали. Мы не были научены опытом с уважением относиться к силе противника и легко уверовали в напутственные проповеди о ничтожности противника, не обращая внимания, что [158] говорившие подобные речи были люди, знакомившиеся с войной с высоты птичьего полета.

Но наружный вид всего, что происходило, не мог навести генерала Скобелева на мысль, что мы совершенно забываем о противнике: работы шли отлично, порядок до возможной степени был хорош, только повременные отлучки офицеров в лагерь обедать и по делам служебным как будто немного нарушали его.

Среди загадочной тишины со стороны текинцев мы встретили ночь. С вечера наведенные в крепость орудия опять ожидали ночного сигнального выстрела. В одиннадцать часов ярко брызнула линия роковых огней и громкое эхо раскатилось над новыми жертвами противника и всполошило спящих. Совершенная тишина остальной ночи только изредка нарушалась орудийными выстрелами в траншеях.

Передвижение же рабочих и орудий шли своим чередом: три мортиры и две картечницы выступили из лагеря в приготовленные для них помещения. Из работ земляных были окончены: вся вторая паралель и полупаралель от батареи № 3-го вправо; в завороте ее поместили три перевезенные мортиры. Одно горное орудие из редута № 2-го было перевезено в батарею № 6-го, где уже находились два горных орудия, а в редуте взамен горного поставили медное четырехфунтовое. Сообщение с лагерем доведено до конца и в нем близ первой паралели устроено было помещение для Красного Креста и перевязочного пункта.

Утро 28-го декабря застало нас крепко кутающимися в шубы: вода замерзла, Реомюр показывал 0°; все это как-то не ладилось с ярко восходящим солнцем, теплым в этом крае даже зимою. Безоблачное небо, во всяком случае, обещало нам прекрасный день и хорошее состояние духа.

Воздух еще не начинал нагреваться, как колонна, назначенная в Самурское укрепление, выступила для конвоирования оттуда казначейства и разных складов. Итак укрепление это недолго было нашей столицей; теперь центр складов и управления перемещались к войскам, к генералу Скобелеву, под пули.

День, действительно, был теплый и все занялись самым разнообразным препровождением времени: офицеры, оставшиеся в лагерях, ходили один к другому; за базаром столпившийся народ всех рангов, окружив вещи убитых генерала Петрусевича, есаула Иванова и других, продававшихся с аукциона, до того увлекался этой малой азартной игрой, что, кроме возбуждавших [159] его криков: «кто больше!» не слышал ничего; даже орудийные выстрелы в траншеях не могли развлечь их настроение, а там, на батареях, наоборот, артилерийские офицеры и наводчики, не подозревая о существовании аукциона, всецело были поглощены одним вопросом: «куда попало?»

Часов в одиннадцать, когда было уже 12° тепла, по приказанию генерала Скобелева, все артилерийские офицеры, с заведывавшим артилериею, верхами отправились через Ольгинскую калу разыскивать позицию, с которой удобнее всего можно было бы обстреливать подступ к Великокняжеской кале, так как ее предполагалось штурмовать 30-го декабря. При этом случае опять все заметили отсутствие деятельности оборонявшихся: не смотря на значительную трупу офицеров, разъезжавших на пристрелянной неприятелем линии у Правофланговой калы, больше четырех или пяти пуль не было пущено из крепости.

Залпы пехоты и редкие выстрелы из разных траншейных батарей безостановочно продолжались целый день.

Но к вечеру судьба как будто сжалилась над крепостью, и туман, скрывший стены ее до темноты, укрыл вместе с этим неприятеля и от наших выстрелов; через несколько времени перед восходом луны он расступился и открыл небо, залитое лунным светом и мириадами ярких звезд.

Н. Гейнс.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Очерк боевой жизни Ахал-текинского отряда. 1880-1881 гг. // Военный сборник, № 7. 1882