АФГАНИСТАН И ЕГО ЭМИР

ОЧЕРК.

(Окончание. См. Русский Вестник, август, 1898 г.)

«Не овладев Кабулом не будешь владеть Индостаном», говорил в XVI веке секретарь Акбара Великого, и в действительности Кабул составляет такие же ворота из Индостана в Туркестан как Кандагар оттуда же в Персию. Кабул, нынешняя резиденция эмира имеющего над ханствами и племенами власть скорее номинальную чем действительную, стал столицею лишь когда Тимур-Шах, сын и наследник Судазайской династии, перевел центр управления в Кабул из Кандагара. Свергнув Судазайскую династию Дост-Магомет оставил столицу в Кабуле, как в городе прекрасно расположенном с точек зрения торговой и военной. Впрочем, султаны и шахи, владыки Афганистана (географического), до создания из него отдельного государства, нередко, в ущерб Персии, выбирали Кабул своею резиденцией, а в писаниях царя Бабера мы видим как много он говорит о значении Кабула, об его восхитительном климате, зеленых лугах окружающих столицу, разнообразных фруктах и т. д. «Пейте, пейте веселое вино в кабульском дворце, восклицает поэт Мулла-Могамед-Му-Амай, — и пусть неустанно ваш кубок идет по кругу, ибо здесь все соединено: город и пустыня, высокие горы и светлые реки». И действительно, Кабул играет крупную роль в торговых сношениях Индии со Среднею Азией, благодаря его положению у выходов удобнейших горных проходов чрез которые только и пролегают торговые пути, вследствие чего столица Афганистана [99] является главным складом идущих с севера и юга обменных товаров, нашим Оренбургом прежних лет.

В Кабул из Индии идут бумажные материи, индиго, бакалейные товары и различные английские изделия; из нашего же Туркестана, через Бухару и из Бухары ввозятся шерстяные, шелковые и бумажные материи, парча, бумага, глиняная посуда, железные и медные товары и многие другие русские изделия. К сожалению, наши купцы не имеют прямых сношений с Кабулом и принуждены обращаться к посредничеству Бухарцев. Часть этих товаров расходится из Кабула по стране, но значительная их доля раскупается многочисленным населением столицы, двором эмира и гарнизоном, не мало способствующими процветанию торговли города. По виду своему Кабул ничем не отличается от других больших восточных городов, — западное влияние проникло сюда еще очень недавно и не успело изменить его, а пока он остается таким как есть, до тех пор вместе с титулом «столицы» он сохранит и свое политическое значение. На значение это Кабул, впрочем, имеет и другие права: он один из древнейших городов Азии. Легенды говорят что он основан 6.000 лет тому назад; но оставив в стороне легенды легко убедиться в его древности по существующим еще идолам Бамиана которому в IX веке нашей эры принадлежали Кабул и Газни; Кабул играл большую политическую роль при Газневидах, при Бабере и при Ахмеде который овладел Кабулом в XVIII веке; он имеет важное значение и теперь, с тех пор как Тимур в 1776 году сделал его столицею. Немаловажно и стратегическое положение Кабула лежащего на высоте 6.400 ф. над уровнем моря в так называемом cul-de-sac; велико могло быть и его военное значение, если бы цитадель Кабула, знаменитый Бала-Гиссар, содержался в надлежащем виде. Время и Англичане почти разрушили его высокие стены и башни, но ремонтированный Бала-Гиссар может быть и теперь грозен наступающему неприятелю. Узкая долина образуемая двумя линиями гор составляющих cul-de-sac Кабула пропускает реку Кабул-Дарью текущую ранее параллельно дороге из Кандагара и Газни. Горы по сторонам реки увенчаны стенами с амбразурами и башнями представляющими вторую защиту города после Бала-Гиссара.

В самом Бала-Гиссаре расположен дворец эмира, управления, сады, гробница Бабера, внутренний форт и около [100] 1.000 домов с базаром, во всем же Кабуле насчитывают 5.000 домов с 60.000 жителей.

В общем Кабул (как и все восточные города, впрочем) представляет крайне неприглядный вид, кроме квартала Шандол, где со времени Надир-Шаха живут Персы-шииты, враги суннитов составляющих большую часть населения которое и смотрит на Шандол как на Гетто, но в этом Гетто и чисто, и дома приличнее, и воздух здоровее. Эти Персы, или Кизыл-баши, как их называют благодаря их красным фескам, имеют, однако, большое влияние в государстве и занимают крупные посты в армии и администрации, благодаря их богатству и сравнительной образованности. В то же время они являются лучшими орудиями британских интриг при дворе эмира, ибо большинство их обыкновенно начинают службу в Индии, — лучшим же элементом для русских интриг Англичане считают своих действительно фанатических врагов — Кабулиссов (чисто афганского происхождения), которые пользуются большою силой при дворе и представляют всегда готовую партию войны... против Англичан.

Город Кабул разделен на кварталы (нагалас), а последние на участки (кутшас), из коих каждый обнесен стеною. В случае междоусобий или вообще беспорядков в городе двери и ворота этих стен замуровываются и город представляет столько укрепленных позиций сколько в нем участков, — система которая по местному называется кутшабанда. Участки Лагорский и Шарский находящиеся вне оград кутшасов являются центрами жизни Кабула, где она и бьет ключом. Когда-то великолепный крытый базар Чарчата был в 1842 году разрушен генералом Поллоком, и с тех пор развалины его служат лишь притоном для нищих. Развалины Чарчата, гробница Бабера, недоконченный монумент на могиле Тимур-шаха, да арсеналы и мастерские Солтера Пайна — только и достойны внимания в Кабуле. Мечети жалки, и даже минареты не нарушают однообразия моря крыш, плоских и серых.

Впрочем, загородом, у Пешаварских ворот, есть любопытный мраморный памятник, надпись на котором на английском языке доказывает что Англичане проникали сюда и умирали здесь уже в XVII веке...

Во 145 верстах к югу от Кабула, на высоте 7.500 ф. (Сен-Бернардский приют лежит на такой же высоте) [101] расположен город Газни с сильнейшею в Афганистане крепостию защищающею Кабул от неприятеля идущего с юга и юго-запада и господствующею надо всеми путями сообщения между севером и югом страны. Два века назад Газни был столицею громадной империи основанной Мамудом. Газни и теперь носит название второй Медины, привлекая массы паломников. Цитадель Газни считалась неприступною до 1839 г., когда Англичане, правда, после очень долгой осады, взяли ее; в 1842 году Англичанам опять-таки стоило больших трудов овладеть крепостию (осада длилась три месяца) в которой в ту эпоху томились в клоповнике все офицеры 27-го пехотного полка взятые Афганцами в плен. Англичане взорвали крепость, сожгли и разграбили Газни и из богатого дворцами города обратили его в развалины. Дост-Магомет восстановил крепость, а Шир-Али дополнил защиту города при помощи русских инженеров научивших Афганцев строить блиндированные казематы. Насколько важно значение Газни в военном отношении, настолько незначительно его значение торговое.

Этого нельзя сказать о Кандагаре о котором, как и о Кабуле, говорят что никто не может быть хозяином Афганистана не владея им. Расположенный в плодоносной долине между реками Тарнак и Афган-Об и перерезанный на множество островков мелкими притоками этих рек, Кандагар имеющий население свыше 80.000 душ ведет деятельную торговлю с Бомбеем (Помимо произведений фетровой и шелковой промышленности, вывозят отсюда кроме того камедь, шерсть, марену, шелк-сырец, фрукты, оружие, табак, бирюзу, парчу, лошадей и джабус (пони).) через Курачи, а с проведением индоафганской железной дороги до Кандагара он станет главным складом англо-индийских товаров для всей Центральной Азии. Второй город государства эмиров и бывшая столица их, Кандагар очень богат и не раз являлся лакомым куском для Персов, Узбеков, Афганцев и Англичан которые брали его несколько раз. Неприступною крепостию Кандагар назвать никак нельзя, так как осаждающий легко может лишить воды осажденных, что не мешает Кандагару иметь громадное стратегическое значение, ибо он прежде всего господствует надо всеми дорогами ведущими в Пенджаб и Синд. В случае нашествия Русских Кандагар, после взятия Герата, явился бы ближайшею целию и в случае падения его — [102] опорным пунктом для дальнейших действий против Индии (план Скобелева). В случае похода Англичан на Герат силы из Кандагара могут предупредить их, а если это не удастся, то запереть их в Герате. Владея Кандагаром, английская армия, если она многочисленна и если ею устроены будут дороги, может быстро овладеть без особого труда Газни и Кабулом и остановить наше движение, благодаря чему в случае англо-русского конфликта Англичане не замедлят занять Кандагар, как мы Герат, называемый с его цитаделию — «хранителем Афганистана» (от Русских, конечно), хотя права Герата на это звание весьма спорны.

Герат занимает вершину того стратегического треугольника, в углах базиса которого лежат Кандагар и Кабул; не овладев этим треугольником нельзя владеть и Афганистаном. Герат называют даже тою точкой опоры заняв которую можно весь мир перевернуть. Фраза смелая; но надо сказать что овладев Гератом Россия не только пошатнет весь Восток до Калькутты и Бомбея, но и до крайних пределов Азии, а удар этот не может не отозваться и в Европе. «Если Герат попадет в руки Русских, говорит компетентный германский военный писатель, — то в Индостане не окажется базара на котором не будет объявлено главенство Русских вместе с падением английской власти» (Colonel Wachs. Militaerisches Wochenblatt. 1878.). Важность Герата, однако, заключается не в одной его стратегической позиции; долина его чрезвычайно плодородна и богата и может в короткое время дать провиант и все необходимое для дальнейшего движения целой армии с ее транспортами. Не даром Индусы называют Герат «амбаром» (житницей) Средней Азии, а персидские поэты — «удивительным садом». Мы не будем здесь рассказывать историю Герата «пять раз взятого и уничтоженного и пять раз возрождавшегося из пепла». Заметим лить что город имевший в XIII столетии 144.000 населенных домов, 12.100 лавок и 350 школ, ныне далеко не такой значительный. С проведением нашей железной дороги Мерв-Кушк, Герат займет то самое место которое сулят Кандагару с проведением индо-афганской железной дороги к этому последнему.

Расположенный на берегу Гери-Руда и орошенный многочисленными каналами из реки, Герат в центре своем [103] имеет цитадель Чагар-Баг, окруженную рвом который всегда может быть наполнен водою; город же окружен высоким земляным укреплением (50 ф.) со стенами на нем (25-30 ф.).

Английские инженеры, после того как на дурбаре в Раваль-Пинди эмир объявил себя другом Англии и потрясая поднесенною саблей восклицал: «поражу ею всех врагов Англии», — пытались обратить Герат в современную крепость, но... что-то им помешало (Эмир сам нашел неудобным долгое пребывание в его стране друзей-Англичан и согласившись на денежную помощь отказался от услуг гг. инженеров.), и Герат отнюдь не представляет сериозного препятствия для движения с севера. Выше мы говорили что Парапамиз, или, по-нашему, Парапомийские горы лежащие между Гератом и нашею настоящею границей являются одною из наименее исследованных орографических систем. На географических картах английского производства, вероятно «на страх врагам», Парапамиз и по сей день изображается грозными горами являющимися сериозным препятствием для движения с севера. Г. Марвин давно уже доказывал что горы эти на самом деле не более как песчаные холмы, но ему никто не хотел верить пока в Голосе (1881-82 год) инженер наш (ныне советник посольства в Лондоне) П. М. Лессар, посланный исследовать эту местность, не доказал что горы эти — мираж, иллюзия или та географическая ошибка которая распространяется или невеждами, или злонамеренными лицами.

Насколько известен Герат как центральный рынок продуктов Индии, Китая, Туркестана и Персии, настолько же знаменит он на Востоке своею промышленностию. Здесь вырабатываются те многоцветные ковры, яркими красками которых так любуются Европейцы; отсюда по Востоку расходятся те клинки которые мы называем дамасскими; в Герате же выделывается прекраснейшее вино из 17 сортов винограда. Герат настолько изобилует розами что его называют «Сургулцар», т. е. «красивый город роз», окрестности его и весь округ Герата так богаты хлебом что их можно назвать «житницей». «Ключом к Индии» следует, строго говоря, называть не самый Герат, а именно весь его округ, ибо, как заметили мы, он может не медля [104] дать весь необходимый провиант и перевозочные средства для стотысячной армии, — от Каспия и до Инда нет другой подобной области...

_____________________________________

Нам остается сказать несколько слов о самом повелителе Афганистана, эмире Абдурахман-хане, для чего мы воспользуемся трудом последнего Европейца бывшего и описавшего свое пребывание в Кабуле, нынешнего товарища министра иностранных дел Британии (тогда члена парламента) г. Керзона («А Recent Journey in Afghanistan», by the Hon. G. N. Curzon, M. P. Сообщение сделанное автором 10 ман 1895 г. в заседании Royal Institution of Great Britain.), добавив кое-что из известной работы Дарместетера. «В течение моего двухнедельного пребывания в Кабуле, говорит Керзон, — я имел шесть свиданий с эмиром и каждое почти не менее трех часов под ряд. Эмир любит поговорить, а так как все дела двора и управления государством ведутся им лично и большею частию при помощи устных распоряжений, то как он так и его окружающие одинаково привыкли к длинным заседаниям, точнее «стояниям» (никто в Афганистане, даже собственные сыновья эмира, не имеют права сидеть пред ним без его особого приказания), продолжающимся большую часть дня («Абдурахман-хан, в первой половине своей карьеры бывший воином, значительно потерял свою популярность, став бюрократом, говорит Дарместетер. Все время эмира строго распределено. Два дня в неделю посвящены корреспонденции: понедельник с верхними странами (Герат, Кандагар (?) и т. д.), четверг — с нижними (Кабулистан, Пешавер, Индия). По вторникам эмир держит военный дурбар (совет) и принимает у себя всех офицеров гарнизона которые в этот день и обедают у него во дворце; в этот же день даются и частные аудиенции, почему вторник и называется во дворце «дивани хасс». По средам и субботам эмир является верховным судьей и принимает народ, — последний нищий может видеть и говорить с эмиром в эти дни называемые «дивани-ам». Пятница напоминает лондонское воскресенье, ибо в этот день функционируют только мечети: базар, лавки, дворец, — все закрыто и Кабул точно вымирает. День этот посвящается частным делам эмира. Важнейшими днями недели считаются дни «дивани-ам», дни правосудия, когда эмир оказывает таковое держа руку на эфесе меча. Судопроизводство очень коротко. Приводят в эмиру вора с большой дороги, эмир расспросит его о полиции и определяет — «бекшид» (голову долой), или «гаргара кунид» (виселица), при чем непременно жестоко сострит. В 1885 году, во время русско-афганских недоразумений на Пендже, к эмиру привели человека который кричал на базаре: «Русские идут!» — «Русские приближаются, говоришь ты? заметил эмир: — прекрасно, тебя поведут и поместят на вершине вон той башни и не дадут тебе есть, пока ты не увидишь Русских». Русские к Кабулу не пришли, и понятно какою смертию умер несчастный болтун. Корреспондент St.-James Gazette в минувшем году рассказывал как осудил эмир придорожного разбойника грабившего путников в Хайберском проходе. Он приказал поместить голого разбойника в железную клетку, а последнюю повесить на высокой скале там где он грабил. Корреспондент, проезжая, видел уже один скелет стоявший в узкой клетке.), а [105] аудиенции неизбежно назначаются в час пополудни. На первой и на последней из них я был в форме, на остальных же — в лондонском утреннем костюме. Обыкновенно я приезжал в одном из ландо эмира, в сопровождении конного конвоя вплоть до ворот Бостон-Серая, или павильона, тогдашней резиденции эмира. В дверях меня встречал церемониймейстер, капитан телохранителей, частный секретарь и правая рука эмира имеющий титул «Мир-Мунша» и другие официальные лица. В сопровождении их, всегда одетых в форму, я проходил через сад ко дворцу и через комнату с пианино разрисованным Берн Джонсом входил во внутренние покои эмира, где он проводил время еще не оправившись от болезни. Эмира я всегда заставал сидящим на небольшом возвышении (charpoy) украшенном шелковыми покрывалами. При первой моей аудиенции мне предложили стул по правую руку эмира. Кроме меня единственными сидевшими были сэр — Сольтер Пайн и мисс Гамильтон, женщина-врач которая в эту эпоху еще лечила эмира. Меня часто спрашивали каким образом мы разговаривали между собою. Хотя эмир говорит на обычном в Афганистане наречии пушту, тем не менее все бумаги свои пишет и придворные беседы ведет на персидском языке который как здесь, так и во всех (?) государствах Средней Азии является языком света и двора. Я лично не знаком с персидским языком настолько чтобы вести на нем долгую, а тем более дипломатическую беседу, но в лице Мир-Мунши прекрасно знающего как персидский, так и английский языки, мы имели прекрасного переводчика. По моему мнению, при продолжительных аудиенциях с восточными правителями, у которых время не имеет большой цены, и во время бесед с которыми каждое слово тщательно взвешивается, недостаточно полное знание языка страны может оказать очень неблагоприятное влияние на результат беседы. Даже и полное, [106] насколько это возможно для Европейца, знание восточных языков не достаточно для политических, или отвлеченных бесед с государями Востока: Европеец может впасть в ошибку и даже крупную которой он не заметит и которая повлечет за собою вредные последствия. Во всяком случае я в подобных случаях предпочитаю вести беседу через переводчика хорошего и честного. Пока говорит переводчик, я имею возможность обдумать предстоящий ответ или вопрос. Переводчик же, если он знаток своего дела, ваш ответ или вопрос облечет в ту восточную форму которая произведет лучшее впечатление чем наши европейские обороты речи.

Эмир Афганский необыкновенно строг к точности переводчика: он после каждого сказанного слова или фразы останавливается чтобы устремить свои глубокие и проницательные глаза в глаза переводчика и прочесть в них правильно ли передал он его слова или чужие.

Я смотрю на эмира Абдурахман-хана как на твердо убежденного и верного союзника великобританского правительства. Хотя и часто случались у него несогласия с индийским управлением, бывали даже моменты когда отношения между ними были натянуты, но я не думаю чтобы общий ход имперской политики мог когда-либо поколебать его верность. Он знает что мы не замышляем, да и не желаем присоединит к себе его владения. Он смотрит на нас как на единственную опору целости его территории и сохранения свободы Афганистана. Как независимый государь, он, ради подданных своих, должен играть в независимость, чем несколько и раздражает наш официальный мир, но в критическую минуту он непременно обратится за советом к Англии и бросится в ее объятия. Как одно из доказательств этого, я могу привести его настоятельное желание непременно приехать нынешним летом (1895 г.) в Англию. Он не раз говорил мне сам что если даже нужно будет чтоб его несли на руках, то и тогда он приедет. Если же он не мог исполнить своего желания и послал вместо себя своего младшего сына, то это отнюдь не вследствие некоторых беспорядков в стране, а просто благодаря состоянию своего здоровия, при котором он не считал себя в праве уехать из Афганистана (Дальнейшие обстоятельства показали что в этом отношении английский дипломат жестоко ошибся: восточный его перехитрил. Весною 1895 г. здоровье эмира было несравненно лучше чем во время визита г. Керзона, миссия которого и заключалась в том чтобы во что бы то ни стало добиться от эмира его путешествия. Восточный дипломат прекрасно знал что он нужен Англичанам в Лондоне лишь для манифестации в пику России, но «друг» Англии благоразумно не пожелал быть неприятным и своему северному соседу. По этой же причине он послал не наследника своего, а Насруллу-хана, своего младшего и незаконного (рожденного не от принцессы крови, а от наложницы) сына, над которых, по словах корреспондента St.-James’s Gazette, «на улицах дети смеются».). Не [107] мог он также послать своего старшего сына в то время когда тяжелое событие (смерть эмира) могло потребовать в Кабуле присутствия наследника престола».

Керзон находит что эмиру не легко дались его 15 лет царствования, — «это время ему приходилось управлять твердою рукой которую не достаточно назвать "железною". Я не могу представить себе чтобы в целом мире нашелся государь которого его народ боялся бы с таким основанием как боится Абдурахман-хана его народ (Дарместетер первые недели своего пребывания в Кабуле возмущался жестокостию эмира, но, пишет он, «по мере того как проходило время я убедился что смотреть на поведение азиатского правителя буйной нации с точки зрения западной цивилизации XIX века — значит совершать не только ошибку, но и несправедливость...»). Вместе с тем он великодушен и справедлив по отношению к тем кому он доверяет и, очевидно, очаровывает все что окружает».

В магометанских странах моногамия является исключением среди частных лиц и еще реже практикуется при дворах. Абдурахман-хан имеет множество жен, и его два старшие сына — Хабибула и Насрулла-ханы — по матери не царской крови. Но несмотря на это их старшинство и первенство никогда не было сериозно оспариваемо; опытность, возраст и отцовское происхождение, по словам эмира, имеют гораздо большее значение чем родословная и привлекательность матери.

«Я воздержусь на основании дружественного и даже сердечного приема сделанного мне, благоразумно заканчивает г. Керзон, сделать то скороспелое заключение что Афганцы чрезвычайно преданы Англичанам или что Афганцы совершенно освободились от подозрений и предрассудков прежнего времени. Кроме того что почти все они — магометане-сунниты резко выраженного суеверного типа, склонные к фанатизму и с омерзением смотрящие на всех неверных, они также представляют из себя исключительно мятежный народ, нетерпимо относящийся ко всякому контролю над [108] ними, хотя бы даже со стороны их собственного правителя; кроме того, они всегда разделены между собою племенною и расовою враждой внутри страны, и такой взрыв вражды способен временно усмирить только человек созданный из крови и железа; наконец, воинственные и кровожадные, они представляют наименее благоприятную почву для европейского влияния («Британского», следовало бы сказать г. Керзону.). Прибавьте к этому что их историческое знакомство с Англией почерпнуто из двух войн, во время которых мы врывались в их страну, уничтожали массы народонаселения, в значительной степени разрушали главные города страны, и тогда станет вполне понятным что было бы чересчур преждевременно с нашей стороны ожидать от Афганцев особой приверженности. Но эмир с твердостию заявил мне что считает Англию и Афганистан членами одной семьи (?), и это убеждение, хотя принадлежащее пока только правителю, сравнительно с его подданными ушедшему вперед на целые поколения, — может проникнуть и в прочие умы населения» (Лорд Робертс в известной его книге «Forty one years in India», рассказывая о знаменитом дурбаре в Раваль-Пинди, передает следующие слова эмира: «Лично я сторонник тесного союза с Англией, но... подданные мои не разделяют моих мнений и симпатий... Это грубые люди, невоспитанные и подозрительные». Что это была фраза восточного дипломата и патентованного стилиста — видно из настоящих событий, ибо от одного слова эмира зависит превращение войны на северо-западной границе Индии. Уверяя Англию в дружбе, эмир слова этого не произносит...).

Пессимист (и не без основания) относительно подданных эмира, нынешний товарищ министра иностранных дел Британии является замечательным оптимистом (без оснований) относительно самого эмира Абдурахман-хана, англоафганских отношений и их будущего... Блажен кто верует... Это мнение Керзона мы приводим в заключение работы нашей как крайне важное, ибо оно принадлежит не ему одному, а значительному большинству в Англии, верующему в силу и мощь Британии и ее оружия...

Л. А. Б-ич.

Текст воспроизведен по изданию: Афганистан и его эмир // Русский вестник, № 9. 1898

© текст - Б-ич, Л. А. 1898
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1898