-

АНИЧКОВ И. В.

ПРИСЯГА КИРГИЗ ПЕРЕД РУССКИМ СУДОМ

Со введением судебной реформы в Туркестанском и Степном краях, перед реформированным судом предстанет киргиз, кочевник или земледелец, со всеми свойствами своей мало затронутой еще культурой природы. Нам кажется своевременным, в виду скорого открытия гласного суда для Киргизских степей, остановиться на тех особенностях, с которыми новому суду придется встретиться и считаться. То, что теперь происходит в камерах следователей и накопляется в виде сырого материала в судебных местах прежнего устройства, сделается достоянием гласности и публичного обсуждения.

На огромном пространстве Оренбургской губернии, Уральской, Тургайской, Сыр-Дарьинской, Семиреченской, Акмолинской и Семипалатинской областей новому суду придется столкнуться с одним и тем же явлением, так как тип киргиза и те условия, в которые он поставлен, почти одинаковы; повсюду киргизский народ переживает тяжелый религиозный, социальный и экономический кризис, вследствие чего киргизские массы находятся, в настоящую минуту, в переходном состоянии. С одной стороны, мусульманство, [25] охватившее их глубоко в религиозном отношении, с другой стороны — переход от кочевого быта к оседлому и повсеместное распространение земледелия, составляющие экономический перелом в жизни киргиза, и, наконец, распадение родового быта, под воздействием новых порядков, а вместе с тем под напором других понятий, падение патриархальной нравственности — ставят киргиза в столкновение с такими вопросами жизни, с которыми он в настоящее время не в силах справиться, особенно благодаря ненормальным отношениям, в которые он поставлен перед лицом русского закона, воздействующего на него, главным образом, со стороны уголовной репрессии.

Новому суду сразу придется встать, лицом к лицу, с многими вопросами киргизского быта, волнующими народные массы, которые выражают свое неудовольствие существующими порядками подачею в огромном количестве разных жалоб, заявлений, прошений, доносов, большею частью неосновательных с формальной стороны, но доказывающих неудовлетворенность и стремление найти правду и защиту в русском суде; к последнему вполне доверчиво относится киргизский народ, считающий в своих рядах уже не мало интеллигентных деятелей.

Внутренняя сторона каждого судебного дела, ускользавшая от внимания старых судов, выплывет наружу при гласном суде и должна будет обратить на себя внимание общественного мнения вообще и судебных деятелей в частности; нельзя забывать того, что одна из лучших сторон нового суда это его воспитательное значение для народных масс. Тем из судебных деятелей, кому знакома тяжелая и неблагодарная работа следователя во всех уголках Киргизской степи, где последнему приходится сплошь и рядом встречаться с такими фактами, которые его глубоко возмущают, но перед которыми он совершенно бессилен, понятно станет то нетерпение, с которым всякий из них ожидает введения новых судов; благодаря им, добываемый с таким трудом и усилием, при весьма неблагоприятных условиях служебных и житейских, материал не пройдет [26] незамеченным, а являясь предметом гласного обсуждения, послужит делу развития киргизского народа, улучшению его быта, а также распространению в его среде наших юридических понятий, воспитывая в нем чувства законности, правды, уважения к собственности и личности. Несмотря на кажущееся однообразие судебного материала в Киргизской степи, который сводится, главным образом, к грабежам, кражам лошадей и скота, лжедоносам, жалобам на поборы туземной администрации и народного суда и сопротивлениям власти (Дела, сопряженные с лишением жизни, сравнительно редки, большею частью убийства носят случайный характер и бывают последствием драки и ссоры; но случаются убийства и преднамеренные, последние почти всегда связаны с партийной борьбой.), нельзя не придти к тому заключению, что все эти явления служат ясным показателем: во-первых, стремления киргиз судиться во что бы то ни стало русским судом, стараясь всякую баранту, подходящую под понятие самоуправства, обратить в разбой или грабеж; во-вторых, возникновения понятия о краже, как о неблаговидном, с точки зрения нравственности, а не только нарушающем чужие интересы, поступке; в-третьих, глухого недовольства и постоянного протеста масс против заправил и сильных туземного мира, которых управление, благодаря невежеству народа, только угнетает и разоряет его.

Вот с этими-то главными явлениями придется новым судам иметь непосредственно дело, а поточу необходимо подумать, каким образом они будут в них ориентироваться, имея перед собою темную массу, которая, ожидая от суда правды, сама едва ли будет в состоянии гарантировать ее, благодаря различной точке зрения на религиозные и нравственные вопросы; при бумажном рассмотрении дела, все впечатления, которые выносятся из общения с живыми лицами, теряются и стушевываются, вызывая только живое чувство в следователе, дальше камеры которого не идут. Так или иначе, но одною из гарантий судебной правды будет даваемая свидетелями присяга, на которой мы и остановимся. [27]

Весьма интересная статья г. Дингельштедта «Мусульманская присяга и клятва» (Жур. Мин. Юст. 1896 г., № 4 (Апрель).) трактует о присяге у мусульман вообще и почти не касается присяги, даваемой киргизами; между тем последние, как мусульмане, присягают по обряду магометанской религии, а потому не лишено интереса проследить, насколько присяга у них имеет общие черты с даваемою другими мусульманами, какие она имеет особенности и что служит причиной ее несостоятельности, вследствие которой она совершенно не гарантирует правильного отправления правосудия.

Для этого необходимо помнить, что в подтверждение своего alibi киргизы постоянно ссылаются на массу свидетелей; не понимая нашей точки зрения, цель которой добыть от свидетеля доказательства факта, киргизы смотрят на присягу с точки зрения своего адата (обычного права), т. е. стремятся очиститься перед судом, при помощи свидетельских показаний, а потому крайне недоумевают, когда показаниям их не придается значения, да и сами свидетели не понимают подчас, что от них требуется; очевидно, наши точка зрения и требования недоступны еще для их понимания. Так, напр., какой-нибудь бий постановил несправедливое по существу решение; для обиженной стороны иногда единственный выход добиться отмены решения — обвинив бия в лихоимстве; с этою целью выставляется масса свидетелей, которые на самом деле убеждены и хорошо осведомлены в несправедливом решении бия, хотя и не были очевидцами его; вот киргизы ссылаются на подобных свидетелей, которых показания по существу может быть и правдивы, но с нашей точки зрения не могут иметь значения достоверных свидетельских показаний, потому что они удостоверяют то, что знают по наслышке и народной молве, а не то, что сами видели и слышали; это и есть очистительная присяга по «адату». [28]

II.

Свою статью г. Дингельштедт начинает следующими горькими, но совершенно верными словами: «как известно, один из недугов нашего правосудия в местностях, населенных мусульманами, например, в Закавказском крае, это распространенность лжесвидетельства как при следствии, так и на суде, как без присяги, так и под присягой» (стр. 112). Тоже самое приходится сказать о Туркестане и Киргизской степи, если дело не стоит, в этом отношении, еще хуже.

Вся статья г. Дингельштедта наполнена замечаниями, из которых многие применимы и к Киргизской степи, а потому напомним только те, которые резко характеризуют трудность и подчас беспомощность отправления правосудия в местностях, населенных туземным мусульманским населением. «Более, чем за 25-летний период действия Судебных Уставов, в Закавказье, весь наш судебный персонал так присмотрелся к этому совершенно обычному явлению, что перестал им возмущаться, и наши закавказские судьи, можно сказать, привыкли даже обходиться совсем без свидетельских показаний, в виду их нередко повальной недостоверности и лживости» (стр. 112). Затем автор указывает на то, что из всех разновидностей закавказского лжесвидетельства особенную распространенность получили «свидетельства об alibi обвиняемого, а в некоторых местностях образовалась целая корпорация так называемых алибистов»; бороться с ними оказалось не под силу местным властям; по словам автора, подобный свидетель самым простым и грубым приемом оправдания старается выгородить сославшегося на него, заявляя, что в момент совершения преступления он находился с обвиняемым там-то и уже после прошел слух о преступлении (стр. 113). Буквально такие же свидетельские показания фигурируют перед судами в местностях с киргизским населением.

Автор поставил себе задачу проследить присягу у [29] мусульман, с точки зрения шариата; касаясь ее значения в глазах мусульман и формы ее, он старается объяснить ее несостоятельность в наших судах со стороны мусульманского миросозерцания; но так как вопрос этот интересует нас, поскольку он касается киргиз, то мы на нем не остановимся, хотя возвратиться к нему придется в силу того, что мусульманство все интенсивнее захватывает в свои руки киргизские массы и взгляды шариата отражаются и на них.

(Любопытно сопоставить эти данные с тем, что мы встречаем в мусульманских государствах, напр. в Египте; в книге герцога Гаркура «Египет и Египтяне», Казань 1895 г., перевод и примеч. Бобровникова, в главе V, о нравственных чувствах египтян, на стр. 230, мы читаем; «У египтян, напротив, равнодушие к правде общее; потребности в ней они не знают и не понимают, и я думаю, что совершенно невозможно заставить египтян почувствовать цену любви к правде и понять благородство этого чувства. Это доказывается сценами, которые происходят ежедневно в суде. Для правильного разбора своих дел, европейцы организовали судебные учреждения на европейский лад, но заседающие в них судьи находятся обычно в невозможности узнать правду, когда свидетелями являются туземцы. Я слышал рассказ одного судьи на счет этих затруднений и почти дословно передаю его. Когда араб, говорил он, считает для себя выгодным дать ложное показание, то совесть его нисколько ему в этом не мешает, и если потребуют от него присяги, если заставят его поднять руку, он исполняет все с полнейшим равнодушием» (стр. 230). А дальше: «Какой суд мыслим, сказал судья, когда нравы, которые нам открывают подобные факты, всеобщи? Когда я должен делать выбор из противоречащих показаний двух лиц, я стараюсь найти в обстоятельствах дела указания, на чьей стороне правда вероятнее, и затем, так сказать, на счастье, произношу неповоротное решение. Узнав долгим опытом, что не следует доверять показаниям, я ими более не интересуюсь. Я думаю, что это есть maximum доступного стране правосудия» (стр. 232). А вот что говорит С. Б. в своей статье «Присяга и лжесвидетельство мусульман в русском суде» (Туркестанские Ведомости 1896 г. № 96): «Мусульмане-свидетели смотрят на обязанность являться в суд, как на средство наживы или выгоды, оказывая той или другой стороне услугу ложного показания. Доказательством этого вывода могут служить почти все дела, основанные на свидетельских показаниях и производящиеся у мировых судей и в областном суде, в качестве съезда. В каждом почти таком деле можно видеть свидетелей, противоречащих себе в самом существенном. При производстве формального следствия, лжесвидетельство развито почти так же, но здесь отсутствие гласности мешает сторонам действовать успешно; тем не менее во всех почти следственных производствах можно найти показания, друг другу в корне противоречащие. Подкуп и лжесвидетельство при возбуждении обвинения, в особенности по делам, вытекающим из выборов должностных лиц, сделались явлениями совершенно заурядными; нет ни одного дела, начинаемого частным лицом, где бы не было подставных свидетелей. Все это факты не единичные, а общие, не повторяющиеся, а прогрессивно развивающиеся. Это зло, которому необходимо положить конец, пресечь его, если возможно в корне». Любопытно сопоставить оба эти показания; во всяком случае никаких комментариев они не требуют.) [30]

Коснувшись слегка присяги у киргиз, г. Дингельштедт, говоря на стр. 154, будто «киргизы высоко почитают присягу и случаев лжесвидетельства под присягой почти неизвестно между ними», глубоко заблуждается, напрасно ссылаясь на такой капитальный труд, как сочинение Н. Гродекова «Киргизы и Каракиргизы»; автор последнего, трактуя исключительно о народном суде по адату, не касается вовсе столкновения киргизских понятий с требованиями нашего законодательства. Если г. Дингельштедт, цитируя слова почтенного автора этого труда, ссылается на них, то это надо понимать только по отношению к очистительной присяге киргиз в народном суде, но вовсе не касается присяги, даваемой в русском суде, по общепринятому образцу для всех мусульман. Слова автора вполне применимы к народному суду, где, согласно мнению г. Хантинского, в № 81 «Тургайской Газеты» за 1896 год, «все уголовные и гражданские дела киргиз разрешаются в порядке гражданских взысканий, при посредстве «очистительных и подтвердительных присяг, на которых «собственно и покоится киргизский процесс». Но их никоим образом нельзя применить к присяге, даваемой в русском суде, где киргизские лжесвидетельства стали обычным явлением и непременным условием каждого судебного разбирательства. Последней киргизы ровно никакого значения не придают и относятся в ней совершенно формально, вовсе не стесняясь говорить неправду; в этом отношении необходимо восстановить действительность, так как эта сторона вопроса освещена автором совершенно неправильно. Киргизы лгут на суде без всякого стеснения, вполне беззастенчиво, наивно и безнаказанно, уличить их в этом очень трудно, почти невозможно, так как киргиз никогда не является одиноким в своих столкновениях с [31] русской властью: за ним всегда стоят родичи, готовые поддержать его и вывести из какого угодно затруднительного положения. С этими порядками вполне свыклись судебные деятели и перестали ими возмущаться, так как борьба с ними при нынешних условиях невозможна. Если же слова г. Дингельштедта отнести к народному суду, то они верны, так как у киргиз в этом случае и не может быть лжесвидетельства, потому что по адату присягодатель является со стороны истца, но по выбору ответчика.

В последнее время однако в Тургайской области, по словам того же г. Хантинского (Тург. Газ. № 81), и в народных судах, в тех случаях, когда прибегают к клятве над кораном, у муллы, замечено развитие лжесвидетельства, так что военным губернатором предписано не допускать ее, «как по отсутствию в большинстве киргиз веры в святость подобной присяги, так и по требованию закона (Собр. узак. и расп. правит. 1892 г. № 31). Подобная присяга, как видно, не достигает цели, потому что не отатарившиеся киргизы не верят в святость ее. Самый киргизский текст клятвенного обещания этой присяги, переполненный татарскими и арабскими выражениями, мало доступен пониманию присягающих, чем злоупотребляют приводящие к присяге татарские муллы, вселяя в киргиз уверенность, что они, муллы, незаметно изменяя слова присяги, могут делать ее и очень страшной по своим последствиям и наоборот. Кроме того в мусульманской присяге отсутствует та обстановка, которая в киргизской присяге столь сильно действует на воображение киргиза, делая ее в его глазах актом, к которому нужно относиться со страхом и уважением. Теперь понятно, почему мусульманская присяга, которая стала практиковаться между киргизами, ведет к увеличению лжесвидетельства под присягой, а с тем вместе и наказаний за клятвопреступления, прежде почти неизвестные». К этой заметке придется еще возвратиться, так как автор наглядно изображает присягу киргизскую, по адату. Прибавим, что киргиз повсюду одинаков и приведению его к присяге в [32] камере следователя или зале суда, муллой татарским или сартовским, он никакого значения не придает и не считает себя вовсе стесненным подобной присягой. Мнение г. Дингельштедта уже встретило отпор на страницах майской книги «Средне-Азиатского Вестника» за 1896 г., в библиографическом отделе которого г. Карцев совершенно верно замечает: «что же касается количества случаев лжеприсяги киргиз на русском суде, то, не будучи в со«стоянии подтвердить наше заявление цифрами, позволяем себе однако смело утверждать, что киргизы лгут под присягой решительно так же часто, как и оседлые туземцы» (стр. 109). К этому однако необходимо сделать маленькую поправку, именно, что киргизы лгут на суде гораздо чаще, чем оседлые туземцы-сарты, не говоря уже о татарах, у которых более развито сознание правды и религиозный страх перед нарушением клятвы, данной на коране. Итак, слова г. Дингельштедта о святости присяги у киргиз надо понимать в том смысле, что они чтут ее, когда она происходит по адату, что, само собою разумеется, не применимо в русском суде; да и в народном, под влиянием все нивеллирующего ислама, присяга по адату имеет наклонность заменяться присягой по шариату, что и вызвало вполне справедливый протест со стороны администрации Тургайской области, приведенный нами выше.

III.

Теперь перейдем к рассмотрению вопроса о том, почему распространено такое лжесвидетельство у киргиз на русском суде; происходит ли это от тех же мотивов, по которым все мусульмане неправдивы и большею частью лгут на суде, или же объяснение этого явления надо искать в бытовых условиях киргизского народа. Мне кажется, что причина кроется и в том и другом, но центр тяжести лежит в последнем.

До сих пор существует ошибочное мнение, почему-то считающее киргиз плохими мусульманами. Между тем мы [33] видим по всей степи развитие ишанства и святошества (суфэ), распространение низших школ, где преподают муллы, увеличение числа мечетей, с муллами, ахунами и училищами при них, повсеместное распространение мусульманской моды в обиходе, одежде и разговорной речи, ходкую продажу изданий мусульманской книжности и т. п.; всем этим киргизский народ обязан татарам, бухарцам, хивинцам и сартам, которые путем торговых и деловых сношений уже не пропагандируют, а деятельно укрепляют ислам в киргизском народе.

Если нам кажется, что киргизы плохие мусульмане, то это происходит от того, что мы не отделяем религиозную сторону от социальной; всякая религия воздействует на своих прозелитов с этих двух сторон, тем более магометанская, которая всецело охватывает и строго регламентирует каждый шаг в жизни правоверного. Все проявления жизни мусульман: турок, персов, арабов, татар, индусов, сартов и узбеков, регламентированы и тесно связаны с религиозными понятиями, которые естественно не прогрессируют, а потому и держат мусульманские общества в застое; бывают единичные протесты, но они еще мало оказывают влияния на возвышение общего уровня. Этим мы можем объяснить, что многие просвещенные государственные люди, в Турции, Персии и Египте, облеченные абсолютной властью, являются совершенно бессильными, когда стремятся к реформам и преобразованиям не в духе ислама (Интересно в этом смысле: Политическое завещание Фуада-Паши («Русск. Мысль», книга XI, 1896 г.).). Названные нами народности исповедуют ислам уже давно, а потому сжились и сроднились с его социальным строем и порядками; другое дело киргизы, охваченные мусульманством сравнительно недавно. В политическом отношении они почти не находились под давлением и господством мусульманских владений, с которыми соприкасались лишь на границах своих степей; а иногда и сами располагали их судьбами, как это мы видим в [34] 1598 г. в Ташкенте и в 1770 г. в Хиве. Сами по себе Киргиз-Казацкие Орды не могли сплотиться в одно государственное тело, а потому, подпав в течение XVIII столетия под влияние России, с нашим поступательным движением в Среднюю Азию, совершенно были изолированы, в политическом отношении, от соседних ханств Бухарского, Кокандского и Хивинского. Вследствие этого, требования магометанской религии не поглотили жизнь киргиз, в смысле житейского обихода и, если ислам проник в их среду и сделал большие завоевания, то сфера его деятельности ограничилась религиозной стороной, не успев охватить их социальный строй; в этом отношении киргизы имели возможность развиться более самобытным путем. Таким образом, при оценке мусульманства у киргиз, необходимо иметь в виду, что область воздействия мусульманства на киргизские массы ограничена пока одною религиозной сферой, а потому, резюмируя все сказанное, мы можем заключить, что киргизы, как исповедники магометанской религии, такие же правоверные мусульмане, как и прочие народы, но в социальном отношении оставались до сих пор вне зависимости от ислама; не может быть сомнения в том, что если последний и стремится вторгнуться в эту область, то в настоящее время для него нет тех благоприятных условий, которые бы облегчили ему проникнуть слишком глубоко в киргизскую жизнь; в конце-концов борьба с европейской цивилизацией будет ему не под силу, и он вынужден будет уступить ее давлению.

Эти соображения приводят нас в тому выводу, что нельзя к киргизам применять, несмотря на их преданность магометанской религии, ту же мерку, какую мы прикладываем в мусульманам Кавказа и Туркестана; последние не только исповедуют магометанскую религию, но прониклись мусульманской культурой, представляя в социальном отношении однородную, инертную массу. Однако теперь уже нельзя отвергать того, что шариат (собрание преданий о жизни Магомета и толкований его учения) стал проникать и овладевать киргизским мировоззрением, воздействуя в [35] этом смысле на киргизское обычное право. А так как тот же г. Дингельштедт на стр. 114 категорически заявляет, что «мусульманская вера положительно не одобряет лжесвидетельства», то не в праве ли мы искать объяснения лжесвидетельства киргиз вне их религиозных убеждений? Мы тем более имеем основание это сделать, что все тонкости и казуистические объяснения и оправдания лжесвидетельства мусульман недоступны для понимания киргиз; например, благодаря непоследовательности корана, во взгляде его на клятву, толкователи его дают, по словам г. Дингельштедта, «подробное объяснение, чем устанавливается клятва и когда она не устанавливается» (стр. 118); мусульманин, нарушивший клятву, всегда имеет выход из затруднительного положения, так как искупление за нарушение клятвы совершенно формальное «в виде милостыни, поста или жертвы» (стр. 122). Но подобного рода соображения неизвестны еще киргизской массе, а потому надо искать объяснения в области социально-экономических отношений киргиз между собою; тогда, быть может, мы придем к тому неутешительному выводу, что киргиз, при настоящих условиях своего существования, не может не лжесвидетельствовать, когда этого требуют обстоятельства дела, а главное интересы сородичей и его собственные.

IV.

Вся история киргиз-казацкого народа (Л. Мейер — Киргизская степь Оренбургского ведомства Спб. 1865.), раскинувшегося по необозримым степным пространствам от Волги до Иртыша, показывает нам, что русское господство захватило его в то время, когда он не мог еще сплотиться в одно целое, и все Орды — Внутренняя, Большая, Средняя, Малая и Дикокаменная, — разделенные на многочисленные роды, постоянно волновались и враждовали между собою, под влиянием разных честолюбцев из среды султанов или простых батырей; баранты, увоз женщин и девиц, [36] перекочевки, воинственные схватки, побоища между разными поколениями, набеги в Кокандские и Хивинские пределы, грабительские нападения на караваны, родовые счеты и волнения, благодаря которым выделились такие смелые наездники, как Кенисара, Джанходжа, Исет, Садык, державшие в страхе степь и соседние ханства и имевшие даже смелость беспокоить наши Сибирскую, Оренбургскую, а впоследствии и Сыр-Дарьинскую военные линии, — все это заполняло жизнь Киргизской степи и вынуждало народ сплачиваться в крупные родовые группы; только сильный род мог считать себя в степи в безопасности; слабые и небольшие роды стремились присоединиться в более сильным. Таким образом создавалась та связь между родовыми группами, которую мы застали в степи и, считая в политическом отношении опасною, стремились разрушить. Уже ко времени занятия нами Киргизской степи, орды обособились в отдельные и самостоятельные роды, которые, несмотря на частые несогласия, сознавали однако свою солидарность; вследствие этого родовые интересы всегда стояли на первом плане и связь между родственными группами упрочилась настолько, что до сих пор последние не утратили своего значения и оказывают огромное влияние на взаимные отношения киргиз.

Родовой быт, создавшийся в течение стольких поколений и окрепший благодаря особенностям степной жизни, представляя прежде единственную гарантию безопасности и благосостояния, давно уже утратил всякое политическое значение, но в социально-экономических отношениях играет еще большую роль в мировоззрении киргизских масс. С административно-территориальным делением киргиз, заменившим родовое, народ до сих пор еще не может сжиться; постоянные раздоры и интриги при выборах туземных властей, стоящие народу больших средств и оканчивающиеся иногда убийствами, проистекают, главным образом, из того, что какой-нибудь честолюбивый агитатор, стремясь достигнуть власти, никогда не действует один или только на свой страх, а всегда поддерживается [37] родичами, которые дают ему средства, интригуют за него, вместе с ним при неудаче разоряются, а в случае успеха вместе с ним же эксплоатируют и грабят проигравшую партию. Этим только можно объяснить то волнение, которое переживает кочевое население во время выборной агитации, и ту массу подаваемых жалоб, общественных приговоров и т. п., которые наводняют в это время административные и судебные учреждения. Никогда один человек, не поддерживаемый своею роднею, не может рассчитывать на успех. Разумеется, в настоящее время значение больших родовых групп утратилось, вследствие замирения степей они распались на более мелкие величины и имеют стремление к дальнейшему обособлению, но не скоро наступит время, когда киргиз будет сознавать свою индивидуальность и чувствовать себя вне давления и влияния своих сородичей. Постараемся привести доказательства тому, что киргиз, кочевник или земледелец, до сих пор живет еще родовыми интересами и находится в зависимости от своих сородичей.

Возьмем несколько главных моментов из жизни киргиза, где эта зависимость особенно прозрачна. Один из самых животрепещущих вопросов для всякого киргиза — это уплата калыма и вытекающие из него последствия; вопрос этот находится в связи с положением женщины и заслуживает полного внимания, но мы остановимся на нем, поскольку он касается непосредственно интересующей нас темы (Эти вопросы затронуты в сборнике «Средняя Азия», 1895 г. в статье «К вопросу о калыме» Аничкова, и в книгах июньской и июльской «Средне-Азиятского Вестника» 1896 г., в статье: «Положение женщины у кочевников» Шканского.).

Зависимость от рода в этом случае для киргиза особенно чувствительна, потому что часть калыма уплачивается семьею жениха, а часть родовой группой, вследствие чего женщина, после смерти мужа, переходит к старшему родственнику, ближайшему по восходящей линии, минуя конечно отца, прежде к брату умершего, а за неимением его к дяде [38] и т. д. В настоящее время в народных судах замечается борьба с этим порядком, в виде протеста, как со стороны женщины, так и мужчины, стремящихся к разрешению брачного вопроса путем обоюдного соглашения; но пока подобного рода протесты редко имеют успех, потому что народные суды поддерживают интересы родовой группы, а не личности. Итак в союзе брачном киргиз является зависимым не только от своей семьи, но и от целой группы семей, если можно назвать семьею, в нашем смысле, первую стадию родовой лестницы у киргиз; без помощи и влияния ближайшей родственной группы, киргиз не может достичь хозяйственной самостоятельности, не имея жены и юрты. За то он совершенно может быть спокоен, умирая, за судьбу жен и детей; ближайший родственник, беря жену, усыновляет и удочеряет детей, так что сиротства или опеки, в киргизском быту, почти не существуют.

Обращаясь к экономической стороне, мы увидим, что и в этом случае киргиз не может считать себя самостоятельным. Если мы вглядимся в жизнь кочевника, то увидим, что богатому киргизу, без бедных и зависимых от него родственников, нет возможности кочевать, при тех огромных табунах и стадах, которыми он обладает, требующих расчистки колодцев, ухода, надзора и т. д.; соединение при этом интересов богатого и бедного родственников, являясь прямою необходимостью для первого, в свою очередь небезвыгодно и для последнего: у киргиз повсеместно существует обычай давать в езду и выдойку лошадей и скот; помимо того, что, проживая с сильным родственником, бедняк чувствует себя более безопасным от врагов и воров.

В земледельческом быте, особенно в тех местах, где земледелие основано на искусственном орошении, прорытие новых оросительных канав, исправление старых, устройство плотин и т. п. делается целой группой юрт, родственных между собою, стало быть и пользование происходит в общих интересах. Прямым последствием [39] такой экономической связи киргиз является то, что они кочуют или оседают всегда известными родственными группами, интересы которых сталкиваются друг с другом и требуют постоянного общения между собою; так всегда бывает на летовках, зимовках и распашках. Киргизский аул или группа кибиток всегда составляют тесно сплоченное тело, в экономическом отношении; его нельзя приравнивать к русской деревне, где лишь пользование наделом связывает членов общины, а в остальном каждый домохозяин совершенно самостоятелен; киргизский аул, с аксакалом во главе, составляет тесно связанную общими интересами группу кибиток, друг от друга зависимых. Благодаря существованию калыма и распространенному обычаю дарения (Так называемое «тамырство» основано на взаимном одаривании; в случае уклонения одной из сторон от отдачи дара, обиженный может жаловаться бию и тот должен будет его удовлетворить; случаи баранты происходят иногда вследствие неисполнения одною из сторон этого обычая.), который у киргиз составляет еще, некоторым образом, форму приобретения и перехода собственности, последняя неустойчива до такой степени, что вчерашний богач (бай) может оказаться байгушем (нищим), а завтра при помощи родственников опять поправить свои обстоятельства; в виду этого киргиз вечно находится в необходимости искать поддержки или быть готовым помочь своему родственнику, а потому никогда не может быть уверен в прочности своего положения, особенно, если он даст себя втянуть в водоворот выборной агитации. В киргизском быту постоянное и вполне обыденное явление — это помощь впавшему в затруднительное положение родственнику или влиятельному родичу, напр. в случае падежа скота, неурожая, заключения в тюрьму, неудачи на выборах, смерти жены, болезни и пр.; точно также и поздравление с каким-нибудь исключительно радостным событием, свадьбой, рождением сына, получением хорошего места и т. д.; все это служит поводом к одариванию. Например, организуемые киргизами поминки по умершим родственникам, куда съезжается масса народа, устраиваются [40] всегда целой родовой группой сообща, приходящей на помощь в этом случае ближайшему родству умершего; такого рода поминки поддерживают родовые связи и напоминают о солидарности членов одного рода, друг с другом, несмотря на расстояния, их разделяющие. Так как семейной жизни, в нашем смысле, в киргизском быту, особенно при многоженстве, почти нет, семья поглощается родом и родовые интересы стоят выше семейных, то вполне будет понятно, почему в делах брачных, наследственных и хозяйственных имеют влияние и решающее значение родственники до 7-го колена, только после которого родство не считается уже близким, потому что можно свататься (Не последнюю роль играет в киргизском быту «свойство»; заручиться влиятельным сватом (кудаа) для киргиза является очень выгодным, а потому нельзя забывать, что отношения свойства еще более связывают киргиз друг с другом и отражаются на их отношениях.).

Теперь перенесемся из сферы личных интересов и отношений в область общественных; мы видели, что аул, представляя собою тесно сплоченную единицу, сам является далеко не самостоятельной, так как входит в состав родовой, более крупной единицы. В вопросах пользования летовками, на кочевьях, зимовыми стойбищами, разделом распашек и распределением воды заинтересованные аулы не могут быть сами вершителями недоразумений и требований, так как во всех подобных случаях разрешение вопроса находится в зависимости от тех, кто имеет больше скота, а стало быть и влияния на совещаниях биев и выборных лиц; такие совещания и решения носят характер третейского суда и имеют большое значение, особенно если они сопровождаются общественной патой (молитвой), с закланием барана; такая форма разрешения вопросов очень распространена и популярна. На этих совещаниях решаются вопросы, чью партию поддерживать на выборах, кому оказать помощь, как примирить враждующие стороны, обсуждаются хозяйственные и экономические вопросы, о кочевках, воде, разделении земельных участков и т. п.; бывают даже [41] случаи, когда решается судьба какого-нибудь опасного человека или значительного лица, смерть которого может навлечь беду (балэ) на противную партию, так как в этих случаях на нее же и взводится обвинение в убийстве (Случаи таких симулированных убийств, к сожалению, более часты, чем можно было бы ожидать от такого смирного народа, как киргизы; но при выборах у них так разгораются страсти, что тут забывается даже кровное родство. Бывают примеры убийства, из выборной и родовой вражды, на которое обрекает себя один из противников жертвы. Так, в 1890 г. было решено общественной патой (молитвой) на м. Ащах, киргизами отделения Тогуз, поколения Ассан, рода Кешкене-Чикты, в Казалинском уезде, убить Макбальского волостного управителя Панабека Альмабекова, бывшего из другого рода (Тюрт-Кара) и пеприятного противной партии; 2 октября того же года решение было приведено в исполнение и управитель убит ружейным выстрелом, в своем ауле, на берегу Аральского моря, избранными для этого людьми.). Все эти вопросы обсуждаются влиятельными лицами какой-нибудь партии, опирающейся всегда на известную родовую солидарность, и могут иметь успех только в том случае, когда заинтересованные лица связаны между собою общностью взглядов, без которых не могут быть единодушные решения. Потому-то мы видим, что личный протест, не опирающийся на родовую группу, бывает очень редок и большею частью не приводит ни к какому результату; вследствие этого большинство заявлений или жалоб облекаются в форму приговоров стольких-то юртовладельцев, доверивших такому-то подачу прошения и ходатайство по делу. В делах тяжебных, производящихся в народных судах, зависимость лица от известной группы делается, еще заметнее. Нельзя защищать своих интересов на суде бия или на съезде биев без поддержки родственников; то же самое на выборах — нельзя выступать на них на свой страх. Имея же за собою родство, в случае неуспеха на суде, родственники отвечают до пятого колена, а при неудаче на выборах, расходы раскладываются на известное количество кибиток; при благоприятных обстоятельствах можно собраться с силами и, при поддержке сильного родства и свойства, вновь начать борьбу с надеждой на успех. Положение проигравшей на выборах партии на самом деле [42] очень тяжелое, если стороны не помирятся и побежденные не смирятся: на проигравшую партию, с ее родством, сыплются заочные решения биев, обвинения в разных невероятных преступлениях, акты об оскорблении и сопротивлении туземным должностным лицам, принудительные взыскания, несправедливая раскладка податей, требование подарков, приведение в исполнение забытых приговоров и решений народных судов, а иногда и составление подложных векселей от имени влиятельных родственников претендента проигравшей партии. Возможно ли все это проделывать и ожидать результатов, если бы все это предпринималось в интересах одного лица, без поддержки других солидарных с ним? Цель выигравшей партии — окончательно обессилить и разорить противную партию, со всем ее родством. Зато и проигравшая партия ведет подпольную борьбу, жалуясь на лихоимство, поборы и вымогательства, подавая доносы на конокрадство и грабежи со стороны заправил, влиятельных родственников победителей и других нежелательных для нее лиц. В тех волостях, где население не разбито на отдельные родовые группы, а составляет один род или отделение, не утратившее кровной связи, меньше бывает интриг и злоупотреблений. Например, в делах о конокрадствах и угоне скота, составляющих бич в жизни киргиз и тех народностей, которые с ними сталкиваются, и характеризующих судебное дело в Киргизской степи, нет возможности найти виновных или преследовать вора, если он в родстве с туземными заправилами: его всегда поддержат, выгородят и дадут возможность расплатиться с обиженным, если нет другого выхода. В делах судебных, соединенных с уголовным наказанием, для того, чтобы спасти родственника, всегда найдут средства и деньги для найма защитника, подкупа свидетелей, дачи поручительства, внесения залога, сокрытия следов преступления и даже не побрезгают дать ему возможность бежать с дороги в Сибирь (В киргизских аулах сплошь и рядом скрываются беглые из каторги или ссылки в Сибирь; этот элемент для управителей с их родством служит самым лучшим источником дохода и вымогательств с родственников беглеца.). Всегда пороги [43] камер судей и следователей обивают родственники заключенных с бесконечными просьбами об отдаче их на поруки, ходатайствами о примирении сторон с представлением приговоров за подписями, печатями и тамгами юртовладельцев о добропорядочности, невиновности и оговоре подсудимого.

Никогда киргиз не встречает затруднений в ссылке на свидетелей, которых выставляет массу, наивно спрашивая, не надо ли еще, и всегда прося допросить так называемых почетных и влиятельных лиц в удостоверение своей невиновности, и чистоты; «мин — ак, таксыр, гуам бар» (я бел, сударь, свидетели есть) — стереотипная фраза, дальше которой не идет логика киргиза-обвиняемого; с нею он идет в тюрьму и каторгу, изумляясь, что, несмотря на массу свидетелей, выставленных им, суд не внимает их показаниям и разрешает дело на основании такой логики, которая обвиняемому совершенно недоступна.

Например, осужденный удивляется, что его осудили, если на его стороне было 14 влиятельных и почетных киргиз, а против него 7 простых, как называют в народе, «джаман адам» (плохой человек), в противоположность первым, «джаксы адам» (хороший человек), так как у киргиз и даже сартов понятие хорошего человека соединяется с представлением о богатстве и влиятельности в обществе.

Любопытно, что при отводе свидетелей по нашему судопроизводству замечается та аномалия, что устранение свидетелей до 4 степени между киргизами есть мертвая буква, так как ближайшее родство по адату до 7 колена; вследствие этого устранение свидетелей, по нашим понятиям о родстве и свойстве, совершенно бесцельно, — киргиз на них никогда и не ссылается.

В подтверждение и пояснение всего сказанного, можно [44] было бы привести массу фактов из практики судей и областных судов Туркестанского и Степного краев, но это слишком бы растянуло настоящую заметку, цель которой доказать только ту солидарность, которая существует у киргиз во всех проявлениях их жизни; она совершенно парализует все мероприятия и применение закона, когда последний приходит в столкновение с интересами родовой группы, вне которой нельзя себе представить киргиза. Несмотря на политику, стремившуюся разбить родовой быт, мы однако видим, что она этого не достигла, хотя киргизы уже сами тяготятся во многих случаях той зависимостью друг от друга, которая опутывает их как паутина; родовое начало, поставленное лицом к лицу с новым для него порядком вещей, основанным на выборе туземных судей и властей, одержало верх и, подчинив себе выборное начало, пагубно отразилось на жизни народа.

Личные интересы киргиза слишком близко задевают родовые, а потому выборы, вызывая бесконечные раздоры, интриги и тяжбы, разоряют целые аулы, временно обогащая находящихся у власти, в ущерб общему благосостоянию народной массы; эту выборную спекуляцию с большой выгодой для себя эксплоатируют татары и сарты, ссужающие во время выборной агитации легкомысленных киргиз кредитом, но после получающие с них лихвенные проценты; задолженность степи поэтому поразительная, особенно в виду обычного поручительства друг за друга.

Вдумываясь в такую зависимость киргиза от родовой группы, благодаря чему стушевывается его личность, можем ли мы предъявить в нему требование, чтобы он явился беспристрастным и правдивым свидетелем в делах своих сородичей? Ему нет даже надобности прибегать в подкупу или подговору свидетелей: последние сами сознают, что они слишком связаны с обвиняемым, чтобы решиться идти против него и выступать наперекор общему течению. [45] Такого рода гражданского мужества от киргиза нельзя и требовать.

На самом деле, что он будет делать, если родня от него отвернется? Помощи ему не окажут, поддержки не дадут, взведут на него обвинение, бий постановит заочное решение, калыма не заплатят и даже увезут жену, угонят скот, насчитают больше кибиточной подати, обвинят в краже, составят ложный донос, чтобы довести его до следствия, выставят против него массу свидетелей, обделят водою, он останется без хлеба, в конце-концов он обратится в какого-нибудь «изгоя», — самое подходящее к данному случаю выражение. Если даже у киргиза и является сознание, в случае его религиозности или более развитого нравственного чувства, показать правду, он не в силах этого сделать из страха навлечь на себя беду и этим погубить как себя, так и свою родню.

Итак не одно снисходительное отношение магометанской религии к лжесвидетельству служит причиной последнего у киргиз, но глубокая зависимость его от окружающей среды, которая подавляет его личность и не дает ему возможности поступать иногда так, как подсказывают совесть и разум. Несомненно, что между татарами случаи лжесвидетельства под присягой редки, между сартами часты, но все-таки сдерживаются в известных пределах, а между киргизами почти поголовны. Таким образом, в делах, где задеты партийные счеты, не только бывает трудно установить виновность, но иногда невозможно добиться, был ли самый факт преступления или правонарушения; положение судей и следователей в таких случаях бывает безвыходное: нет критериума, которого можно было бы держаться, особенно если судебный деятель не знает языка, вследствие чего он лишен даже возможности вынести какое-нибудь впечатление о личности судящихся; если бы можно было еще добраться, почему лгут, но и это является недостижимым; приходится решать дело наугад, стараясь назначить minimum наказания, если нельзя вынести оправдательного приговора. [46]

Раньше было сказано, что киргиз смотрит на присягу с точки зрения старинного «правежа», которым должна была очиститься одна из сторон; присяга по «адату» подходит к этому понятию, а потому наши требования от присяги для киргиз совершенно непонятны.

В капитальном труде г, Н. Гродекова — «Киргизы и Каракиргизы Сыр-Дарьинской области (Ташкент 1889), Юридический быт», т. I, мы можем найти указания, как происходит присяга по адату, и увидеть разницу с требуемой нашим судопроизводством присягою.

«Для указания присяжного, — говорит г. Гродеков, — назначается срок. Для дачи присяги дается также срок. Срок выбора присяжного, при близком расстоянии его общины, бывает три дня, при дальнем — до пятидесяти дней, даже до возвращения с летовки. Срок принятия присяги дается более продолжительный, чем для выбора присяжного, ибо в первом случае срок имеет целью дать присяжному полную возможность ознакомиться со всеми обстоятельствами дела и узнать все мнения за и против него; тогда как во втором случае имеют в виду только отдаленность общины, в которую должно лично отправиться лицо для выбора присяжного. Пропустить один из сроков значит проиграть дело. Выбранному лицу назначается место, куда он должен явиться для принятия присяги, в известный срок, обозначенный в постановлении бия» (стр. 209). «Сами присяжные также прилагают усилия к примирению, останавливаясь на пути и угрожая одной стороне явкою, а другой отказом» (стр. 212). «Выбор способа присяги зависит от истца. Но истец всегда придерживается местного обычая» (стр. 215). «Если выбранный в присяжные отказывается "выдти" (чыкпаймын), то старики грозят исключить его из рода, т. е., если кто на него пожалуется, то из них никто не представит за него присягу. К присяге являются всегда заблаговременно, за день. Прежде всего присяга налагается на ту сторону, у которой есть настоящий свидетель, получивший по делам о краже всенародно "суюнчи" (Подарок за хорошее или радостное известие; в общем употребляется среди киргиз.) за обнаружение вора. Если нет свидетеля, то присяга налагается на сторону ответчика, как слабейшую. Кроме того, по особым побудительным причинам она может быть назначена: стороне истца, самому ответчику, самому истцу, той стороне, которую предпочитает истец (или редко ответчик)» (стр. 217). «Это зависит от характера дела. Чем более тяжко обвинение, чем выше сумма иска, чем чаще судился ответчик, чем более он пользуется известностью, тем больший круг рода или общины может быть назначен для выбора присяжного, дабы при затруднительных обстоятельствах он мог выдти чистым только при истинной невиновности, так как де его враги, которых больше бывает в большом кругу, не решаются считать его виновным». (Приводится таблица колен [47] родства, при хуне («Хун» или «кун», штраф (вира) за убийство мужчины до 2000 р. скотом, женщины до 1000, оффициально в Туркестанском крае действовал до 1887 г., а неоффициально практикуется и до настоящего времени.), до 7-го, но мы ее опускаем). «Дальше круга запрещенной степени родства присяга не налагается». «При наложении присяги на родовую группу, выбирают всегда группы нечетного колена родства; 3, 5, 7» (стр. 220).

В интересной статье г. Хантинского (в Тургайской Газете), о которой я уже имел случай упомянуть, говорится:

«К присяге по прежним обычаям могут быть приводимы или сами тяжущиеся или свидетели, или поручители, выставляемые истцом или ответчиком, для удостоверения справедливости своих заявлений». «В присяжные поручители выбираются стороны из родственников до десятого колена. Степень отдаленности родства определяется судом, который назначает тем более отдаленное родство, чем вероятнее подозреваемое действие или чем ниже нравственность выбравшей поручителя стороны. Показание присяжного поручителя считается за доказательство настолько несомненное, что часто противная сторона употребляет все усилия, чтобы кончить дело миром, при одном прибытии до заката солнца в назначенное место (на могилу предка, бугор, озеро и т. п.) лиц, избранных в присяжные поручители. — С другой стороны, неявка их на указанное место, без уважительных причин, признается неизбежным поводом к обвинению лица, за которое им следовало присягать. Присяга, дается ли она свидетелями или поручителями, признается во всяком случае очистительной, и принятие ее зависит от доброй воли указываемого тяжущимися лица. Почти все приговоры народного суда, где требуется присяга, оканчиваются большею частью так: "в случае непринесения присяги в определенный срок, такой-то признается виновным и пр." Обряд присяги у киргиз заключается в том, что присягающий должен обойти вокруг могилы какого-нибудь своего предка, а если она слишком удалена, присяга приносится на кладбище, или на другой какой-либо местности, которая может действовать на воображение степняка». «Более торжественный второй вид присяги называется "курмалдык", т. е. жертвоприношение, заключающееся в следующем: избранный для принесения очистительной присяги призывает к себе обвиняемого с его родственниками, заставляет их колоть черного барана, обходить вокруг себя и поклясться, что обвиняемый не виновен».

Автор поясняет, что принятие присяги называется «джан-берю» в переводе душедаяние, а уплата предъявленного иска или части его присягодателем, дабы избавиться от присяги, называется «джан-садагасы» — выкуп души.

Из всего приведенного можно видеть, какое значение придают киргизы присяге по адату и как она отличается от оффициальной присяги, хотя и над кораном, но с [48] выражениями и мыслями, для киргиза совершенно непонятными и чуждыми. Одно уже бросается в глаза судящимся, что свидетели играют совершенно пассивную роль, между тем как по адату они принимают самое активное участие в деле. Нельзя требовать от невежественной народной массы, да еще инородной и иноверной, чтобы она скоро свыклась с нашей точкой зрения, тем более, что мы сплошь и рядом слышим от нашего простого народа на суде: «да, я готов принять присягу или пусть он примет присягу, тогда делайте со мною, что хотите». Слишком велика разница первобытной формы суда, которая еще переживается в народных и волостных судах, с современным, усовершенствованным процессом, недоступным еще пониманию темной народной массы, особенно такой, как киргизская, где, благодаря родовому быту, один за всех и все за одного.

Можно, наконец, положительно придти к тому заключению, что лжесвидетельство киргиз на русском суде объясняется, главным образом, тою рознью, которая возникает в душе киргиза, когда он должен, во имя какой-то эфемерной для него судейской правды и непонятных нравственных начал, нарушать свою внутреннюю правду, с которой он сроднился, которую всосал с молоком матери и которая дает ему безопасность и значение в своей среде, не противореча обычаям отцов и дедов; пренебрежение ею неминуемо повлечет для него беду и несчастье. Любопытно, что киргиз мало-мальски независимый от своих сородичей, напр. служащий по назначению. или найму, всегда является более правдивым и менее податливым к сокрытию истины на суде; в крайнем случае он старается дать уклончивый ответ, но избегает лжесвидетельствовать на суде.

Вот с какими условиями придется считаться новому суду при публичном рассмотрении дел; положение судей может быть подчас очень затруднительно, особенно если составляющие суд лица окажутся совершенно незнакомыми с обычаями и точкой зрения киргиз, которым, в свою очередь, непонятны взгляды и требования суда. [49]

Было бы крайне нежелательно, чтобы суд, имеющий высокую задачу воспитать в киргизском народе, весьма симпатичном, как это могут засвидетельствовать все те, кому приходилось жить и действовать среди него, чувства законности и правды, был поставлен в положение слепой Фемиды, от которой тщетно киргизский народ будет ожидать правосудия и просветления.

Как поступить, чтобы гарантировать на суде правду, решить трудно, потому что порядок присяги для всех мусульман Империи установлен законом и едва ли может быть изменен, тем более применен к киргизскому быту. Пока в киргизские массы не проникнет сознание правды, как мы ее понимаем, и киргиз не разовьет свою индивидуальность, с полной независимостью от родовых понятий, нет надежды рассчитывать на какой-либо успех в этом смысле, тем более, что, при выборной системе туземной администрации, все благие начинания правительства не могут достигнуть цели и только с падением родового быта, а также проникновением европейских взглядов в киргизскую народную массу можно ожидать в киргизе развития чувства правды и сознания своих обязанностей вне круга сородичей. Родовой быт конечно постепенно клонится к упадку, а проникновение европейских взглядов обусловливается успешной борьбой с азиатскими; первое зависит от системы управления, а второе от развития учебного дела, так как только образование может придти на помощь новому, русскому, в его борьбе со злом неправды. Но до этого еще далеко, а в ближайшем времени необходимо подумать и найти способ борьбы с этим злом. Не решаясь предложить какую-нибудь меру, в виде панацеи от всех зол, так как подобного рода вопросы не разрешаются одним взмахом пера, мы, однако, полагаем, что ограничение сферы деятельности народного суда, реформирование его, хотя бы в смысле уменьшения подсудности и наказуемости (Народный суд, служащий постоянно орудием партийной борьбы, по Полож. об упр. Туркест. и Степн. кр. может приговаривать к денежному взысканию в 300 р. или тюремному заключению до 1 и 1 1/2 года! В дек. книжке Средне-Азиятского Вестника за 1896 г. проводится мысль о преобразовании народных судов в волостные; это конечно было бы некоторым прогрессом, но для этого у судебные штаты слишком малы и должны быть созданы наблюдательные органы.), а также приближение к народу [50] русского суда было бы одним из желательных разрешений нашей задачи. Это пожелание мы считаем себя в праве сделать, так как по опыту знаем, насколько народный суд непопулярен в населении и служит орудием поддержания в киргизском народе совершенно противоположных нашим правовым понятиям взглядов. Если настоящие строки найдут отклик в тех судебных деятелях, которые рассеяны по огромному пространству киргизских степей, то цель этого труда будет некоторым образом достигнута, так как она состоит в том, чтобы пойти навстречу новому суду в тех затруднениях, которые он встретит на первых шагах своего пути; конечно, желательно их предупредить, и нравственный долг работающих в отдаленных окраинах судебных деятелей — облегчить новому суду его задачу, путем обмена мыслей по такому важному и животрепещущему вопросу, как обеспечение правды на суде и следствии.

Текст воспроизведен по изданию: Присяга киргиз перед русским судом // Журнал министерства юстиции, № 9. 1898