АНДРЕЕВ А. П.

НА РАЗВАЛИНАХ ДРЕВНЕГО МЕРВА

(Из путевых записок).

Наши азиатские окраины привлекают к себе внимание как в России, так и за границей. И это настолько понятно, что нет надобности указывать причины... Наиболее интересной окраиной представляется Закаспийская область.

Достаточно припомнить хотя бы те вопли, которые подняли английские газеты в дни скобелевской экспедиции на Геок-Тепе, и потом после занятия русскими войсками Мерва, чтобы понять все значение для нас пустынь и степей Закаспийского края.

Если сопоставить с этим последние и самые недавние нападки «властителей Индии» на наше правительство за предположенную им постройку железной дороги из Мерва на Кушкинский пост («и на Герат» — добавляют английские газеты), то важность их приобретения окажется и для нас вне всяких сомнений, — при всем нежелании России принимать на себя те задачи и цели, которые так предусмотрительно старается навязать и разъяснить ей благожелательная соседка.

Не задаваясь непосильной задачей всестороннего обозрения Закаспийской области, — я остановлюсь на блестящем прошлом Мервского оазиса, и на одном из первых наших начинаний в крае, которому нельзя не пожелать от души самого полного успеха — а именно, Мургабском государевом имении, возникшем как раз на том месте, где процветал древний Мерв, «Душа царская», как называли Мерв в VII и последующих веках. [122]

Старый и Новый Мервы. — Древность Старого Мерва — Его высокая культура при арабах и сельджуках. — Разгром монголами и падение — Новый Мерв. — Основание Мургабского имения и его оросительной системы.

Немного найдется на свете местностей, которые могли бы поспорить с Мервом своей древностью, а равно превратностью исторических судеб и величием славы в дни процветания.

Но чтобы не породить недоразумений, я должен теперь же оговориться и попросить читателя отнюдь не смешивать в своем представлении Старого Мерва, о котором пойдет речь далее, с Мервом Новым, присоединившимся к России в 1884 году и продолжающим существовать и теперь и, конечно, в несравненно лучшем виде, чем при текинцах.

Между тем и другим городами нет ничего общего.

Начать с того, что Старый Мерв уже около ста лет прекратил свое существование, да и находился он не там, где лежит одноименный русский город, а верстах в 25-ти на восток, подле нынешней железнодорожной станции Байрам-Али.

Он гремел славой и был средоточием культуры в то время, когда не только о Новом Мерве, но даже о самих основателях его — текинцах, не было и помину в средне-азиатских степях, а нынешняя владычица Закаспийской области — великая Российская Империя еще и не начинала своей исторической жизни.

История его восходит к отдаленнейшим, прямо баснословным временам.

Под именем Моуру о нем говорят уже священные книги персов, называющие его третьим местом изобилия, могучим, священным и чистым, созданным светлым богом Ормуздом для своего собственного жительства (первыми двумя местами изобилия были Балх и Герат).

Страбон говорит о нем, как об изобильнейшем месте, охваченном со всех сторон пустыней, и настолько производительном, что Антиох Сотер обвел его стеной и основал в центре город, назвав его своим именем.

Другие древние географы называют строителем его Двурогого (Александра-Македонского), а цитадели — Тахмураса, «ловца [123] злых духов». Но так как нет твердых данных, удостоверяющих пребывание знаменитого завоевателя в Мервском оазисе, то предположение это необходимо отнести к числу легенд (Вопреки этому, на Мервских развалинах указывают калу (крепость), будто бы основанную Александром Македонским).

Перед нашей эрой Маргиана (Мервский оазис) подчинился парфянской династии Арсакидов, при которой в его пределах поселено было до 10.000 римлян, принесших в оазис свою культуру. Эту культуру поддерживало владычество персов (с III в. по P. X) и особенно арабов (с VII в). В IV в. в Мерве появились христиане (несториане), имевшие здесь в течение трех веков свою епископию.

Более точные сведения о прошлом Мерва начинаются с VII века, т. е. до того времени, когда город вместе с своею областью подчинился добровольно арабам, принесшим в него свою богатую культуру.

Они присоединили Маргиану к Хорасану (Северо-восточная и одна из богатейших провинций нынешней Персии) и избрали его базисом для дальнейшего распространения учения ислама в глубь Азии, что давало особенное значение Мерву.

При халифе Аль-Мамуне, сыне знаменитого Гарун-аль-Рашида, Мерв стал на короткое время столицей Аббасидской династии и достиг большой степени процветания. С тех пор его стали звать Мерв-Шахджан (Царская душа) или даже Мерв-Шахджехан (Царь Мира).

Многие тогдашние путешественники говорят о нем и с восторгом отзываются о разных сторонах его жизни.

Так, один из путешественников X века называет его одним из лучших городов Хорасана, славящимся прекраснейшим хлебом, сухими фруктами, великолепными дынями, вывозимыми в медных котлах ко двору халифов, и лучшими на всем востоке шелковыми тканями.

«Своею чистотою, красотой расположения, планировкою зданий и кварталов между каналов и древесных насаждений, обособленностью разных ремесленников на базаре Мерв превосходит прочие города Хорасана», говорит он.

Другой писатель (Мукадаси) подробно рассказывает о прекрасном распределении воды по всему пространству города, об умелом устройстве оросительной плотины на Мургабе, а, описывая [124] Мерв, говорит о нем, как о столице, процветающей, блестящей, просторной и обладающей здоровым климатом.

«Не спрашивай, добавляет он, о банях Мерва, о кушанье харисо (Толченая пшеница с рубленым мясом), о хлебе, об уме, о мужестве жителей, ибо они известны; но спроси о воде их, о заработке их и о добродетелях, — так как они хромают: и спроси о хитрости их и о смутах: у меня об этом список, известный, верный, написанный чистым арабским языком: я правдив, я не из тех, которые едят лепешку посредством своего знания (продают знание). Я стремлюсь к раю и желаю ответить на благосклонный призыв неба. Так, Мерв был бы превосходным городом, если бы в нем не было мало населения...»

Уже при арабах Мерв пользовался широкой известностью и был средоточием наук и искусств. В нем находились знаменитые школы, библиотеки, обсерватории. Но при сельджуках (с XI века) он достигает кульминационного пункта своего развития. При них становится столицей обширной империи, обстраивается громадными мечетями, дворцами, училищами, собирает в своих пределах громадное население и становится богатым торговым городом, в котором сходились караванные пути из Европы, Индии, Персии и Китая.

Из государей Сельджукской династии особенно заботился о Мерве знаменитый султан Санджар (Умер в 1157 году), второй Александр Македонский Средней Азии, собравший в стенах своей столицы громадные богатства и в ней же похороненный в великолепном мавзолее, сохранившемся до наших дней.

Но вот в начале ХIII века проходит по Азии всесокрушающий поток монголов, соединившихся под властью Чингиз-хана. Поток этот прошел через Персию и Кавказ и на своем пути срыл и уничтожил гордый Мерв — «Царя Мира».

Один из современных писателей говорит, описывая этот погром, что «человечество никогда не видало от сотворения мира и, наверное, никогда не увидит более подобных катастроф и бедствий. Сам антихрист щадит тех, кто пристает к нему, и губит одних сопротивляющихся. Эти же варвары не щадили никого: они убивали всех до последнего человека, не делая исключения для женщин и детей и даже для тех, кто еще был в утробе матери...» [125]

То же было и с Мервом-Шахджехан, разгромленным до основания и лишившимся своего населения, за исключением нескольких человек, взятых в плен...

Там, где кипела шумная жизнь, теперь воцарились мрак и молчание; где процветала богатая и высокая культура, там бродили шайки разбойников; где высились пышные дворцы и мечети, — теперь стояли одни остовы стен, в которых жили шакалы да совы и останавливались для ночлега бродяги и грабители...

Прошло два века прежде, чем властители Средней Азии вспомнили о Мерве и порешили восстановить его прославленную культуру.

Сын знаменитого «Железного Хромца» — Тамерлана, Шахрох, унаследовав в начале XV веке от отца его обширнейшую империю, велел восстановить Мерв вместе с его великолепной оросительной системой.

В этом обновленном виде Мерв продолжал существовать при разных владычествах и с XVI века подчинился власти новоперсов.

Но никогда уже не достигает он прежней славы и величия, а в конце прошлого (ХVIII) и в начале нынешнего столетия окончательно прекратил свое существование, благодаря погрому, нанесенному ему бухарскими эмирами Шах-Мурадом и Эмир-Хайдером, которые все население города и оазиса перевели в Бухару.

Постоянные же разгромы плотины, орошавшей Старый Мерв, — к каковым разгромам охотно прибегали враги этого последнего, раз крепкие стены города не поддавались первым ударам, — лишили воды Мервский оазис и, дав другое направление Мургабу, заставили последних обитателей перенести свои жилища на запад — в те места, где возник впоследствии Новый Мерв, нынешний центральный пункт Мервского уезда.

Но, как известно, до прихода в Закаспийскую область русских, ее туземное население — туркмены — вели полукочевой образ жизни и переносили свои войлочные кибитки с места на место, по мере нужды. Постоянного города еще не существовало, и лишь громадные земляные стены охватывали довольно большое пространство, где мервские текинцы укрывались со всем своим имуществом в случае опасности. Сильный вождь их, Коушут-хан, узнав о завоевании русскими Геок-Тепе, стал [126] достраивать эти стены, готовясь к энергичной защите. Небольшая часть его подданных, по совету влиятельной ханши Гюль-Джамар, решила отдаться России добровольно, что и было выполнено в 1884 году. В следующем же году приступлено было к продлению Закаспийской железной дороги, а в 1886 г. открыт мервский вокзал. За ним стал быстро расти и украшаться новый городок, имеющий в настоящее время довольно благоустроенный вид.

* * *

Заняв Мерв и всю страну до Аму-Дарьи, русские, конечно, подчинили себе и то пространство, которое занимают развалины Старого Мерва. В 1886 г. близ этих развалин прошла Закаспийская железная дорога, и возникла станция Байрам-Али, названная так по имени персидской крепости, существовавшей там до 1784 г., когда страною овладели бухарцы и окончательно обезлюдили ее, разрушив Султанбентскую плотину, направлявшую воды Мургаба к пределам «Царя Мира».

Весьма естественно, что при виде этих развалин русская власть задалась мыслью возродить эту погибшую культуру. А это было возможно лишь при условии восстановления разрушенной 100 лет назад плотины и той оросительной системы, которая вела сюда воду из р. Мургаба.

Но такая задача была не под силу частному лицу. Ее взял на себя в Бозе почивший Государь Император Александр III. 6 августа 1886 г. воспоследовал Высочайший указ об учреждении Мургабского государева имения, составляющего собственность царствующего Императора и находящегося в ведении департамента уделов.

В состав этого имения вошли все впусте лежащие по течению Мургаба земли, на которые можно было провести воду без ущерба для оазиса. Целью учреждения имения поставлено создание большого образцового хозяйства, долженствующего помочь местной культуре и поднять ее на возможную степень совершенства, — на ту степень, на которой она, нужно думать, стояла здесь в давнопрошедшие века. А для этого прежде всего нужно было провести воду на земли, отошедшие под вновь учрежденное имение.

Еще в 1885 г. главнокомандующий гражданскою частью на Кавказе, кн. Дондуков-Корсаков, предложил инженеру К. П. составить проект восстановления упомянутой уже выше древней Султанбентской плотины. В 1886 г. проект [127] был готов; в следующие годы производились изыскания, а в 1889 г. приступлено к работам. В октябре 1890 г. работы были окончены, и вода из Мургаба была пущена в новые гидротехнические сооружения.

Но тут случилось несчастие: 26 октября, на третий день после торжества освящения оконченных работ, воды Мургаба, только что направленные в приготовленное для них искусственное русло, оставили это последнее и прорыли себе новое ложе, в обход всех этих миллионных сооружений...

Тогда департамент уделов обратился к инженеру А., и тот в течение 1891 года составил новый проект орошения имения, наметив устройство плотин около сел. Иолотани, лежащего на 60 верст южнее нынешнего Мерва. Этот проект тогда же был одобрен, и к весне 1895 года все главные работы закончились. 23 апреля вода дошла по каналам до Мургабского имения. Теперь остается только распределить ее по всему пространству имения.

II.

Сел. Иолотань. — Жестокие лихорадки. — Малярийная эпидемия 1891 года — Борьба с лихорадками — Сила растительности.

Селение Иолотань, — центр одноименного оазиса и приставства, — лежит, как я сказал сейчас, на 60 верст к югу от Мерва, по почтовой дороге из этого последнего на Кушкинский пост.

Оно вытянулось на несколько верст вдоль почтового тракта и все утонуло в зелени высоких и густых деревьев. Больших построек в нем совсем не видно; но тем уютнее выглядят его маленькие домики из-за зелени, в которой они буквально тонут, облитые горячими лучами вечно жгучего южного солнца.

Почтовая станция расположилась при конце селения у большого полного водой арыка (Водопроводная канава), заросшего с обеих сторон ивой, талом, тополем и другими насаждениями. А напротив [128] станции, через площадь, покрытую травой, расположился дом пристава, утонувший в густом и тенистом саду, охваченном деревянною решеткою.

Так и казалось, что находишься не в Закаспийской области, а в одной из центральных наших губерний, перед богатой и старинной усадьбой, где одно поколение сменялось другим и каждое прилагало все силы для украшения и поддержания вотчины...

А между тем все это селение, вместе с домом пристава, почтовой станцией и этой роскошной растительностью возникло лишь 7—8 лет тому назад, т. е. со времени водворения в оазисе русской власти!

* * *

Я приехал в Иолотань, когда горячее июльское солнце близилось уже к зениту. Для этого мне пришлось выехать из Мерва в 5 часов утра и скакать, нигде не останавливаясь: ездить днем по этим степям в летние жары почти немыслимо.

Дождавшись вечера, я пошел к приставу, штабс-капитану Л., к которому имел рекомендательное письмо.

Он был в управлении, перед которым толпилась масса туземцев-халатников. Принял он меня чрезвычайно любезно и, узнав о моем желании нанять лошадей для поездки на Гиндукушт (Так называется местность, где расположены главные плотины оросительной системы Мургабского имения), категорически заявил, что принимает эту задачу на себя и даже, если удастся, — сам поедет со мною, а пока что просит меня пройти в его дом. Я от души поблагодарил Л. и прошел в дом, где меня также любезно встретила его супруга.

Сидя в саду за стаканом чая, имеющего такое же широкое распространение в степях Азии, как и у нас на Руси, — мы разговорились о тяжелых условиях жизни в глухих медвежьих уголках.

— Вы не можете представить, — говорила хозяйка, — как тяжела здешняя жизнь. Мы с мужем сидим в Иолотани уже четыре года и исстрадались до последней степени. Одного ребенка потеряли уже, исключительно благодаря жарам и лихорадке. А теперь и другая новорожденная девочка мучится и тает с каждым днем.

— Не плачь, душа моя: даст Бог, поправится девочка,— утешал муж. [129]

— Но отчего же вы не вывезете ее отсюда? — спросил я.

— Невозможно, — со слезами ответила хозяйка, — в доме еще

кое-как можно переносить жару. А на воздухе днем жжет немилосердно. Везти придется на Кавказ по железной дороге. Дневных переездов не избежишь. А днем в вагонах просто дышать нечем. Вот так же мы повезли отсюда на Кавказ нашу старшую девочку. От жары она сгорела в два дня, и в Баку я ее схоронила.

Около минуты продолжалась пауза. Ее прервал донесшийся откуда-то стон и слова, произнесенные полу сердитым, полуплачущим голосом:

— Господи, хоть бы сдохнуть поскорее!

— Это что такое? — спросил я.

— Няня от лихорадки мучится, — ответила хозяйка, — просто беда! Не знаем, что и делать. Она три дня уже не может головы поднять от подушки и только и делает, что молит Бога о смерти. А тут еще повар заболел.

— И все лихорадка?

— Все лихорадка, и не простая, а здешняя — болотная: как привяжется, — не отстанет, пока не измучит человека до последней степени. Мы так боимся ее, что ежедневно принимаем хину. И детей начинаем пичкать ею чуть не с самого дня рождения. Ужасное, убийственное место! Жду, не дождусь, когда мы наконец уедем отсюда.

— Ты, голубушка, всегда склонна к преувеличению, — прервал ее муж, — теперь здесь лихорадок уже мало, особенно сравнительно с прежними годами, и болеют ими лишь те, кто не хочет и не умеет беречься. Возьми хоть меня: сколько времени живу здесь и ни разу серьезно не болел. А все потому, что веду правильный образ жизни и ежедневно принимаю 5 гран хины.

— Говори, говори, — возразила ему жена, — а сам на что похож? Кожа да кости! И сейчас на тебе лица нет, да и с утра еще жаловался на озноб...

— Правда, у меня был утром легкий озноб. Но это вовсе не местная малярия. Да если бы это была и она, — я ей не поддамся. Знаю, как бороться с нею, и главное не падаю духом, как ты. Да что! теперь не я один, — теперь и население уже не то, что было раньше: и оно научилось бороться с этим местным бичем. — Вы не можете себе представить, — обратился он ко мне, — что у нас делалось в 1891 г., когда в оазисе [180]

разыгралась малярийная эпидемия, осложненная другими болезнями и зачастую оканчивавшаяся смертью, вследствие паралича сердца или же сильнейшего малокровия. Население тогда относилось еще крайне недоверчиво к медицинской помощи и боялось врачей чуть ли не больше, чем самой лихорадки. Нам приходилось чуть не силой вручать хину, а потом, навещая больных, я находил их умиравшими на кошмах, под которыми лежали нетронутые хинные порошки.

— Неужели и теперь сохранилось это враждебное отношение к медицине? — спросил я.

— Нет, теперь, слава Богу, далеко уже не то. Теперь уже салыры (Туркмены-салыры населяют Иолотанское приставство Мервского уезда. Они мало отличаются от туркмен-текинцев. В Пендинском приставстве живут сарыки; в Мервском — текинцы) прекрасно знают, что такое «горькие порошки», и сами приходят просить их в случае нужды.

— Как же вы этого достигли?

— Главным образом тем, что привлекли к раздаче хины, кроме врачебного персонала, аульных старшин и их помощников.

— А большая была смертность в 1891 году? — продолжал я.

— Ужасная, — ответил Л., — большая, чем в холерный год. Представьте, что нам тогда пришлось вычеркнуть из податных списков 600 кибиток. А кибитка вычеркивается лишь тогда, когда в ней не остается никого в живых, не только из мужского пола, но даже и из женского, за исключением только маленьких девочек. Вдовы продолжают платить подати, а малолетним мальчикам назначают опекунов, и их кибитки остаются в списках.

— А теперь подобные случаи не повторяются?

— Нет, теперь ничего подобного нет.

— Отчего же произошла эта перемена?

— Теперь лучше оборудована система орошения в оазисе, и предотвращено образование гниющих болот, что так часто случалось раньше.

— Это все уже вами сделано?

— Да, и моего тут капля меду есть, — скромно отозвался Л.

— Ну, уж не скромничай, — перебила его жена, — не капля, а большая часть меду принадлежит тебе. [131]

— Расскажите пожалуйста, как вы это устроили, — попросил я.

— Право, тут не много интересного, — ответил после некоторого колебания пристав.— но если вы так хотите, — извольте, расскажу.

— Видите ли, — продолжал он, — главная причина лихорадок, как вы сами знаете, заключается в гниющей воде. Такой воды в прежние годы было очень много. Стоило ей где-нибудь прососать насыпь арыка (вам, вероятно, приходилось видеть арыки с насыпными стенками?), стоило только прососаться, и через несколько часов она уже неудержимо стремилась целыми реками и заливала все вокруг. Затем начиналось гниение ее и заражение воздуха миазмами. А тут кстати и почва наша — этот плодороднейший лёс — сам начинает разлагаться... Как же при таких условиях не быть малярии? Для устранения подобных явлений нужно было прежде всего укрепить стенки арыков и особенно магистрального, как самого главного, из которого весь оазис, получает свою воду, при помощи второстепенных канав. Задача оказалась довольно серьезной, и над ней пришлось провозиться немалое время. Для выполнения ее пришлось бы затратить тысяч 70-т, а мне удалось обойтись всего лишь с четырьмя тысячами. Но это лишь потому, что рабочая сила была у меня даровая, да и лес тоже я получал даром от строителя Гиндукуштской плотины. Правда, население оазиса жаловалось тогда на тягость работы. Но теперь они сознали свою пользу: прежде в половодье у магистрали «лежало» до 500 человек, следивших за опасными местами и чинивших образовывавшиеся прорывы; а теперь для этого требуется лишь несколько караульных. Главная же выгода от этих работ, конечно, та, что лихорадки теперь значительно улеглись, а малярийных эпидемий мы, кажется, можем совсем уж не бояться...

— Но эта же вода, с которой вы боретесь, как с лютым врагом, дарит вас богатейшей растительностью, — сказал я.

— Да, это правда, — ответил пристав. Мне самому с трудом верится, что эти громадные и толстые деревья, которых так много в моем саду, посажены не далее, как 7 — 8 лет тому назад. Ведь вы, наверное, дали бы им больше?

— О, конечно! В России дереву нужно лет двадцать, чтобы достигнуть подобных размеров. [132]

— У меня сад разбит на 10 десятинах, — продолжал пристав, — на этом пространстве можно развести все, что угодно. Значительную часть его я, впрочем, отделил под огороды 8-го Закаспийского стрелкового баталиона, для которого недалеко от моего дома выстроили недавно прекрасные казармы.

— Он и теперь стоит здесь? — спросил я.

— Нет, его вывели в Мерв, а казармы оставили пустыми.

— Это почему же?

— Виной все те же лихорадки. Когда строили казармы, — их не приняли в рассчет, или, лучше сказать, большинство голосов высказалось за то, что в Иолотани малярии нечего бояться. А когда перевели сюда баталион, — сразу получился большой процент заболеваемости и смертности, и его поспешили увести обратно. С тех пор казармы и стоят пустыми, хотя они обошлись казне около 75 тысяч... Впрочем, по моему мнению, выводить баталион было излишне: давали бы солдатам каждый день утром, во время гимнастики, гран по пять хины и, наверное, все обошлось бы прекрасно...

III.

Султанбенд.

Оросительная система Старого Мерва и ее история. — Разорение Султанбенда бухарцами. — Попытка восстановить Султанбенд и ее неудача. — Причина неудачи и недостатки работ по восстановлению плотины.

Долго еще занимала нас лихорадка, этот местный бич, пока я, видя, что становится уже поздно, не перевел разговора на не менее интересный для меня вопрос — о плотинах. Любезный хозяин отозвался, что он довольно хорошо знаком с этим делом, так как внимательно следил за постройкой оросительной системы.

— Когда задались целью восстановить Султанбендскую плотину, — говорил он, — то работы эти были поручены инженеру. К. П. В нем нельзя, конечно, отрицать таланта, но он, несомненно, выказал себя мечтателем и вместо пользы принес вред...

— Извините меня, — прервал тут я своего хозяина, — не можете ли вы сказать предварительно, что это за Султанбендская [133] плотина и кто её построил? Так много приходится слышать о ней, а истории ее нигде, кажется, не найдешь.

— Точную историю ее установить трудно, — ответил пристав; — сооружена она, несомненно, в давно прошедшие времена и немало перевидала на своем веку. Не раз её разоряли время и вода Мургаба, а иногда прикладывал к этому руку и воинствующий человек. Разорить плотину значило ведь лишить Старый Мерв воды и довести его до последней степени обеднения... Вы были уже в Байрам-Али, на развалинах Старого Мерва?

— Нет еще, но непременно побываю.

— Побывайте, стоит того. Увидите, насколько богат и велик был этот город, а вместе с тем убедитесь, что он мог существовать лишь при существовании Султанбендской плотины, которая перегораживала Мургаб и, при помощи Султан-яба (так назывался главный канал), отводила воду к Мерву. Понятно, поэтому, что история плотины была историей города, и мервцы прилагали все усилия, чтобы поддерживать ее в должном порядке. Тысячи рабочих наблюдали за ее исправностью, а в XVIII веке около нее была устроена крепость, снабженная сильным гарнизоном, на случай посягательств на ее целость. Шедший от нее Султан-яб (Канал этот можно видеть и теперь. По дну его даже идет почтовая дорога к станции Султанбенд (первая за Иолотанью). Это было грандиознейшее сооружение с громадными насыпями по обеим сторонам) разделялся на половине пути на более мелкие канавы, которые шли уже до самого Мерва. Недалеко от города существовал водомер, и особые надзиратели заведывали распределением воды.

— Но почему же плотина называлась Султанбендом?

— «Бенд» значит плотина, а слово «Султан» добавлено, как думают, потому, что живший в XII веке знаменитый султан Санджар, посвятивший чуть не всю свою жизнь на устройство Мерва, усовершенствовал и исправил плотину, сложив её из камней, связанных гидравлической известью.

— Когда же она перестала существовать?

— Точно время я установить не могу, — ответил пристав, — однако, могу сказать, что это событие произошло около 1785 года, т. е. около ста лет тому назад. Разорил её бухарский эмир Шах-Мурад-бий, один из последних и самых злейших врагов Мерва. Он несколько раз подступал к этому городу, чтобы подчинить его себе, но крепкие стены не поддавались его [134] усилиям. Разорив окрестности Мерва, Шах-Мурад возвращался уже в Бухару, как к нему неожиданно прискакал гонец от правителя крепости, оберегавшей плотину, с предложением сдать её эмиру. Правитель задумал измену, потому, что был разгневан на тогдашнего владетеля Мерва, Мегемет-Гуссейн-Хана, из-за женщины. В Мерве проживала в те дни женщина замечательной красоты, в которую правитель крепости был влюблен. Он пригласил её в свой замок и стал устраивать для нее пиры и празднества. Об этом прослышал мервский владетел и послал полицейских агентов, с приказанием увести оттуда, во что бы то ни стало, красавицу. Те доставили красавицу в Мерв, и при этом обошлись крайне грубо с ее покровителем. Покровитель, пылая жаждой мести, послал к Шах-Мураду письмо с предложением сдать крепость. Конечно, эмир с радостью принял это предложение и с 4.000 молодых и быстрых всадников, на четвертый день пути, прибыл к крепости. Правитель сдал ее, и эмир приказал прежде всего уничтожить плотину, а затем срыл и крепость, уведя население ее в Бухару. Мерв, лишенный воды, также должен был сдаться и сильно пострадал. Плотину пытались восстановите потом владетели Мерва, но задача была не под силу; население города мало-помалу покинуло его, и богатый оазис превратился в бесплодную пустыню...

— Но теперь же вода там будет вновь и старая культура должна возродиться?

— Едва ли она возводится в прежнем блеске, во всяком случае, жизнь должна опять появиться на старом пепелище.

— Если не удалась первая попытка восстановить плотину, то теперь посчастливилось другому инженеру устроить полную оросительную систему и довести воду до Государева имения.

— Отчего же не удалось К. П. восстановить Султанбенд и почему вы назвали его мечтателем?

— Я назвал его мечтателем, потому что слишком уж приувеличены были его рассчеты. Я должен вдаться в некоторые подробности относительно того, как строят плотины. Воздвигают их, как вам известно, на сухом пути, а потом уже поворачивают к ним реку. Там, где предположено устроить плотину, вырывают продолговатый канал — будущее русло реки, — или так называемый котлован. Затем перегораживают этот последний одною или несколькими плотинами (в зависимости от плана), [135] а когда они готовы, — засыпают старое русло реки и заставляют воду течь в котлован, к плотинам.

— Конечно, так же поступил и К. П. В котловане он устроил три плотины, из которых верхняя, главная, служила для подъема воды в Мургаб, а две нижние, поменьше, должны были умерять бег и силу падения воды, пропущенной через главную плотину. Кроме этих трех плотин устроена была у входа в оросительный канал, долженствовавший вести воду в Байрам-Али, четвертая — так называемое головное заграждение.

Когда все сооружения были готовы, русло Мургаба перегородили насыпью и заставили его направиться в котлован, через плотины. Сначала все шло прекрасно, но скоро стали замечать, что самая нижняя плотина не выдерживает напора воды, а на третий день она и совсем рухнула. Та же опасность стала грозить второй плотине, так как вода, не ослабляемая в своем падении третьей плотиной, начала сильно размывать дно. Почуяв беду, бросились отводить Мураб в старое русло, но он не дождался и вырыл себе новое ложе, куда и устремился с страшной силой, так как воды поднято было за главной плотиной целое озеро, и устроил ужасное наводнение в Мерве и в его окрестностях. Масса глинобитных и сырцовых домов буквально растаяла в образовавшемся озере. Сильно пострадала и железная дорога, затонувшая чуть не на двадцать верст...

— Воображаю положение К. П.

— Да, — отозвался пристав, — ведь это случилось через три дня после освящения законченных работ. И в довершение, к тем дням приглашены были из-за границы два специалиста-гидротехника, француз Готар и англичанин сэр Скот Монкриф. Они осмотрели работы на Султанбенде и, кажется, хотели уже выразить свое одобрение инженеру, но пожелали сначала проехать в имение и дождаться там появления воды. А тут как раз случилось это несчастье. Конечно, они раскритиковали всю работу и указали на ряд ее недостатков.

— А новый проект устранил эти ошибки?

— Кажется. — Вот поедете, увидите работы и тогда судите сами... [136]

Выезд на Гиндукушт. — Культура и воровство. — Змеи. — Главная плотина и ее устройство. — Гиндукушт. — Первая плотина и начало оросительного канала. — Становище рабочих.

На другой день меня разбудили в половине седьмого.

На столе кипел уже самовар, а около крыльца слышалось фырканье лошадей.

— Пристав прислал для вас лошадь и чапара и велел сказать, что не может сам ехать с вами, — заявил староста, разбудивший меня, — дела его задерживают: нужно ехать в какой-то аул. Да вот еще прислал письмо, чтобы вы передали его на Гиндукушт. Там вам все покажут.

Я быстро умылся, напился чаю, затем вскочил в седло и, в сопровождении джигита, порядочно говорившего по-русски, выехал из Иолотани.

Путь наш пролегал по мало интересной местности: кругом тянулись пустынные степи, еще не тронутые никем.

Проехав рысью около получаса и видя впереди все ту же бесконечную голую степь, я спросил джигита, скоро ли будет Гиндукушт?

— Теперь уж близко, — ответил он, — скоро будет плотина на Мургабе.

— А их сколько всех?

— Четыре, — был ответ.

— И все одна близ другой?

— Никак нет. Две первые близко одна к другой, а те далеко отсюда.

— Но как же это так? — продолжал я, — Мургаб так близко, а вот тут пустыня кругом, все голо и безжизненно?

— Воды нет, — флагматически отозвался джигит, — еслиб воду провести, все здесь было бы. А теперь только верблюды пасутся. Вон видите, большое стадо пасется.

Действительно, впереди виднелось большое стадо «кораблей пустыни», столь же обычных, как и лошадь, в Закаспийской области. Паслись они без всякого призора. Мы скоро поравнялись с ними, при чем лошади наши не обратили на них никакого внимания. [137]

— Почему же при них нет пастуха?, — спросился, — разве у вас не бывает краж?

— Бывают, но редко, — отозвался джигит, — раньше совсем не было. Можно было все оставить на дороге, — никто не тронул бы. А как русские пришли, стало хуже: стали воровать.

Я невольно замолчал пред таким тяжелым, но, к сожалению, справедливым обвинением и обратил внимание своего спутника на молодого верблюда, который отделился от стада и, как сумасшедший, вертелся на одном месте, стараясь поднести ко рту одну из задних ног.

— Что такое с ним? — спросил я.

— Должно, змея укусила, — ответил джигит.

— А у вас много змей? Есть и ядовитые?

— Не очень много, но есть такие, что как укусит, так и вылечиться нельзя.

— А смертельные случаи бывают?

— Бывают. Только здесь все знают, что как укусит змея, сейчас надо то место вырезать. Недавно один салыр спал на берегу арыка, и ядовитая змея укусила его в шею. Он тут же вырезал ножем укушенное место, с ладонь величиной. А то верно умер бы. А еще раз один русский был на охоте и встретился с какой-то змеей. Она за что-то рассердилась на него и погналась за ним — насилу убежал. Говорит, что так перепугался, как никогда в жизни...

В это время впереди послышался шум падающей воды.

— Это первая плотина, — сказал джигит.

Я подогнал лошадь и через минуту подъехал к берегу реки.

Направо простиралось огромное водное пространство — целое озеро, прегражденное прямо передо мною плотиной, через верхнее сооружение которой вода с шумом сбегала по уступам в неширокое русло, на котором немного пониже был устроен паром.

— Слезай, бояр, — сказал джигит, — я коня поведу на перевоз.

Я отдал ему лошадь, а сам пошел к плотине, а, подошедши к ней, не мог скрыть своего удивления.

Это было красивое сооружение, представлявшее удивительно резкий контраст с охватившей его со всех сторон голой пустыней, Красиво оно настолько, что могло бы составить украшение любой из европейских столиц.

Над водой возвышалось легкое верхнее сооружение плотины, [138] все состоявшее из железа. Это был ряд железных устоев, имевших форму покоя, поставленного по направлению течения реки. Расходившиеся книзу ноги устоев уходили в воду и там были укреплены в нижнем каменном строении плотины или в упоре ее. А на верхних горизонтальных перекладинах, высившихся сажени на три над уровнем реки, была устроена деревянная настилка, шириной около аршина, ведшая от одного берега к другому. Между устоями образовалось около десятка пролетов, через которые с шумом бежала вода, скатывавшаяся вниз по трем каменным уступам, ослаблявшим падение воды на дно.

И получалось три непрерывных наклонных каскада, пенивших и бурливших, и посылавших вверх облака мелкой и прозрачной пыли, игравшей на солнце всеми цветами радуги...

Оба берега реки были забраны каменными набережными, спускавшимися вниз изящными террасами, соединенными между собой красивыми каменными же лестницами. Эта каменная кладка не уступала по своему изяществу верхнему железному строению и давала понять даже непосвященному глазу, насколько капитально и устойчиво все это сооружение.

Не без некоторого колебания взошел я на помост, снабженный лишь с одной стороны легкими железными перилами. Сажени на три внизу шумел и пенился Мургаб...

Впрочем, неприятное чувство скоро прошло, и я, стоя над серединою реки, всматривался в детали плотины, не без гордости сознавая, что это детище цивилизации принесено в край нами, русскими, и что оно, наравне с железной дорогой, дает туземцам лучшее понятие о превосходстве нашей культуры...

Тут же ко мне подошел русский мужичек, оказавшийся сторожем при плотине.

Я разговорился с ним.

— Теперь вода низко стоит, — сказал он мне между прочим, — ее можно поднять гораздо выше — до самого помоста, на котором вы стоите.

— Как же это делается?

— Boт здесь, между железными фермами, опускаются железные щиты, на цепях. Сначала нижний ряд, потом следующий... С каждым рядом вода поднимается все выше в этой запруде. Теперь опущен один ряд щитов. Если поднять их, то через плотину пойдет гораздо более воды, чем теперь.

— А где же начало оросительного канала? [139]

— Не далеко отсюда. Вот переправят лошадей, так быстро доедете туда.

— А что как у вас лихорадка? — поинтересовался я, — очень мучает?

— Мучает, ничего с нею не поделаешь. Я каждый день принимаю хину; а когда позабудешь, не примешь, — сейчас она и приходит. Совсем измучила.

— А скажи, где теперь находится подрядчик по земляным работам?

— Должно, на «данбах». Там ниже «данбы» делают, а уже все работы кончены.

— А где инженеры жили, когда строили эту плотину?

— Не далеко отсюда несколько домиков есть, — Гиндукушт называется. Там и жили они.

Я простоял еще несколько минут на помосте, любуясь переливами света водяной пыли и следя за рыбой, выскакивавшей из каскадов и бросавшейся в перепуге не по течению, в Мургаб, а назад, на устои плотины.

Но вот переправили лошадей, и я велел джигиту ехать на Гиндукушт, где жили инженеры во время работ.

Какими жалкими казались эти несколько мизерных домиков, без всяких признаков растительности кругом, в сравнении с только что оставленною мною плотиной.

Собака с лаем бросилась к нам навстречу, а на лай ее вышел мужичек, то же, очевидно, сторож, заявивший на мой вопрос, что подрядчика тут нет, и он должен быть на «данбах».

— Ну, поезжай теперь к плотине, которая у начала оросительного канала, — сказал я джигиту.

Плотина эта оказалась, действительно, очень не далеко от главной. И она была той же капитальной работы, только значительно меньших размеров и не отличалась легкостью и изяществом главной плотины. Тут был один лишь пролет, закрывавшийся также щитами, но не легкими, железными, как там, а тяжелыми и толстыми, сбитыми из деревянных досок. Массивность их подчеркивалась уже одним тем фактом, что они спускались вниз не на руках, а при помощи ворота, который был устроен над плотиной.

Навстречу мне вышел сторож, палатка которого стояла около самой плотины. [140]

— Это начало канала, идущего в Байрам-Али? — спросил я его.

— Так точно, — ответил он, — здесь, в запруде, собирается вода. А когда нужно, мы ее пускаем в этот канал, сколько потребуется.

«Запруда» была то самое озеро, которое я видел сзади главной плотины. Канал же, начинавшийся у «головного заграждения», на котором я теперь находился, уходил влево прямой линией меж двух отвесных земляных стен, отстоявших сажени на две друг от друга и высоко поднимавшихся над уровнем воды. В некоторых местах стены из отвесных превратились в наклонные и дали большие осыпи.

— Этот канал, сообщил мне сторож, водой прорывали. Сначала маленькую канавку сделали и пустили в нее воду. А она вот и промыла этакую ширину!..

— Да видно и теперь продолжает промывать?

— Теперь уж не так, как раньше. А все-таки нет, нет, да и осыпется земля где-нибудь. Намедни чуть было двух рабочих не задавило...

— А где другие плотины? — спросил я.

— Вы главную, большую уж видели?

— Да, видел.

— Так еще две осталось, кроме этой. Обе они по этому каналу расположены. Эту плотину первой зовут; потом будет вторая — верст на 7 пониже, а потом еще верст через 7 — третья. А от третьей уж канал пойдет до самого имения верст на 35-ть.

— Верхом везде проехать можно?

— Верхом везде хорошо. Можно даже в тележке, — только дорога плохая, тряская. А все ездят из имения.

Я поехал.

И снова потянулись неприглядные картины обычной в Закаспийской области голой и безлюдной степи. Только кое-где однообразие ее нарушалось песчаными буграми, да временами попадались наезженные дороги, покрытые толстым слоем мельчайшей лесовой пыли, которую встречный ветер гнал нам прямо в лицо.

Через полчаса быстрой езды начали попадаться отдельные пешеходы-туземцы, сменяемые временами другими халатниками, двигавшимися на двухколесных арбах-тачках об одну лошадь. А еще подальше встретилось несколько жалких [141]

землянок с двумя-тремя хворостяными шалашами близ них. В этих последних видимо продавались кое-какие предметы первой необходимости, вроде хлеба, арбузов, дынь, сахару и чаю.

— Зачем здесь эти землянки? — спросил я джигита.

— Тут поблизости работы идут, дамбу оканчивают, — ответил он, — в землянках рабочие живут.

— Так, может, подрядчик здесь теперь? Поезжай и спроси.

Джигит подъехал к одному из шалашей и вступил в разговор с важно сидевшим в нем и смотревшим на меня туземцем. Вернувшись же, сказал, что нужно еще дальше ехать — туда, где делают новую дамбу.

Через 1/4 часа мы были около этой последней.

Здесь было уже значительно больше землянок и шалашей, и в последних продавались более разнообразные продукты. По всем направлениям, среди духоты и пыли, двигались людские фигуры то в туземных, то в русских костюмах.

Чрез какого-то туземца с обычной у туркмен коротенькой и жидкой бороденкой, мы узнали, что подрядчик находится в одной из землянок. И действительно, у входа в эту последнюю я увидал господина небольшого роста с интеллигентной физиономией и французской бородкой, одетого в чисучевый пиджак, с панталонами, забранными в высокие сапоги, и с английской шляпой-котелком на голове.

Это и был подрядчик N., к которому я имел письмо от пристава.

V.

Значение всех плотин и водохранилищ. — Работы на дамбах.— Состав рабочих и лень текинцев. — Инженер А. — Жатва лихорадки — Вторая плотина. В становище рабочих. —“Палаццо" подрядчика — Возвращение в Иолотань.

— Скажите, какие теперь идут у вас работы? — спросил я нового своего проводника, когда мы поедали рядом и я сообщил ему о желании своем посмотреть, что уже сделано по устройству плотин и что еще осталось сделать.

— Теперь работы уже не сложные, — ответил К. — одни лишь земляные остались. Все важные уже закончены, и оросительная система готова на всем протяжении. [142]

— Не откажите объяснить, хотя бы вкратце, какие важнейшие части этой оросительной системы. Я видел две плотины — на Мургабе и у входа в канал. Еще, говорят, есть две.

— Есть, — ответил N. — Это так называемые «вторая» и «третья » плотина. Собранный главной плотиной запас воды идет уже через всю оросительную систему и через остальные плотины в Байрам-Али. Первая, которую вы только что видели, впускает нужное количество воды в канал. Этот первый канал не велик. Он ведет воду из запруды в большую котловину, образовавшуюся из старых разливов Мургаба и называемую «первым тугаем». Из этого тугая новый канал ведет во вторую такую же котловину или во «второй тугай», в нижнем конце которого стоит «вторая плотина», совершенно тождественная по устройству с первой, как вы сами убедитесь в этом. Эта плотина регулирует пропуск воды в лежащий ниже «Гиндукуштский овраг», составляющий русло одного из каналов, ведших воду от Султанбенда в древний Мерв. Овраг, в свою очередь, запирается «третьей плотиной», — такой же, как и первые две. Назначение этой последней плотины — пропускать воду в так называемый магистральный канал, который непрерывно уже ведет воду в Байрам-Али, в Государево имение. Длина этого канала около 35 верст.

— Мне кажется, — сказал я, — что без двух нижних, т. е. «второй» и «третьей», можно бы свободно обойтись, оставив лишь одну «первую»?

— Каждая плотина собирает за собой запас воды. Чем больше их, тем больше самых водохранилищ, и тем выше уровень воды в нижних частях системы. То же самое с тугаями и оврагами. В них собирается и задерживается ненужная в настоящую минуту вода, которой особенно много бывает в весеннее половодье, а также между ноябрем и мартом, когда у туземцев прекращаются работы и поля не нуждаются в поливке. Тогда большую часть воды Мургаба пускают в тугаи и овраг.

— Дамбы отгораживают тугаи со стороны Мургаба. Представьте, что из какого-нибудь тугая вода найдет себе проход в реку, — тогда, конечно, и помину не останется от всех этих работ — все пропадет. Вот эта-то опасность и устраняется дамбами. А теперь посмотрите сюда, направо. Тут перед вами все работы по устройству дамб.

Я повернул лошадь вправо и через минуту очутился около [143] длинной и высокой насыпи, на которой, на подобие муравьев, кишело несколько сот рабочих. Кто вез землю на двухколесной арбе, кто насыпал ее на верхнюю площадь дамбы, кто утрамбовывал. Вдали работал насос, поливавший насыпь обильной струей воды.

Шум и гам стояли в воздухе, а пыль и песок, вздымаемые ветром, окутывали туманом всю местность и слепили глаза.

— Из кого, главным образом, состоит контингент ваших рабочих? — спросил я своего спутника.

— Преимущественно из туземцев, — ответил тот: — из текинцев, бухарских сартов или кульджинскик таранчинцев.

— А русские есть?

— Есть и русские, но их мало, и они большею частью исполняют обязанности присмотрщиков и десятников.

— А как работают туземцы?

— Сарты и таранчинцы хорошо, особенно последние. Текинцы же страшно ленивы: чуть вы отвернулись от них, — они бросают лопату и складывают руки. Да и нанимаются они неохотно: если имеют чем прожить сегодняшний день, ни за что не пойдут работать. Да вот вам пример. — Не далее, как вчера, еду я из Иолотани и встречаю на дороге текинца, двигающегося куда-то на арбе. «Ты куда?» — спрашиваю. — «В Иолотань». — «Зачем?» — «Назу купить». — Это, видите ли, такая жвачка у них, без которой они будто бы дня не могут прожить. — «Дурак ты», — говорю ему, — «поезжай ко мне на работу: 1 р. 20 коп. дам в день, да и за назом пошлю завтра в Иолотань». Согласился, повернул за мною. Но только часа через три опять встречаю его — едет опять куда-то на своей арбе. «Ты куда?» — «В Иолотань, назу купить». — «Да ведь ты же согласился работать. Я же тебе хорошие деньги даю». — «Нет», — говорит, — «не хочу — поеду наз покупать».

— Так и уехал? — спросил я, смеясь.

— Так и уехал. И назу-то ему надо было на 2 коп. купить, а тут отказался от хорошего заработка. Что поделаешь! Потребностей на грош и цены деньгам еще не знают.

— Ужасные лентяи, — продолжал он, после некоторой паузы, — а тут еще, как на грех, казенные работы кое-где идут. Там, правда, меньше платят, но зато не так строго следят за работой. Вот эти господа поработают у меня день-два, да и уезжают на казенную работу, а затем через короткое [144] время вновь нанимаются ко мне... Очень здесь трудно на этот счет. А работы-то срочные.

Тут я сделал было попытку взобраться на верх насыпи, но там стояла такая пыль, что я поспешил вернуться вниз.

— Не нравится? — сказал N., — догоняя меня, — а нам так приходится зачастую целые дни проводить среди такой пыли! Да это еще с пол-горя! Гораздо хуже, как лихорадка начнет донимать, а спрятаться-то можно только в сырую, скверную землянку, в которой лихорадка еще хуже треплет.

— Да, условия жизни далеко не из райских. Но ведь при таких условиях жили здесь и инженеры, когда строили плотины?

— Да, почти при таких же, — ответил N. — строитель Гиндукуштской системы, инженер, жестоко здесь заболел. Он провозился тут около четырех лет.

— Отчего же так долго?

— Целый год он посвятил на одни лишь изыскания и только к лету 1892 года мог представить планы проектированных им 5 водохранилищ. Департамент уделов избрал из них Гиндукуштское. К работам он приступил весною 1893 года и употребил на них два года. К весне нынешнего года все работы уже были закончены и в ночь на 23 апреля, т. е. под тезоименитство Государыни Императрицы Александры Феодоровны, вода дошла по магистралу до имения. Таким образом и получается 4-х-годичное пребывание в этих ужасных местах. За это время можно заболеть. Лихорадка здесь не щадила никого. Люди в два, три дня обращались в скелеты и умирали от истощения сил или от паралича сердца. Ужасная была жатва смерти! Около Иолотани образовалось целое кладбище из одних лишь христиан. А сколько погибло туземцев-мусульман — и счету нет!..

Под этот грустный разговор мы далеко отъехали от дамбы и двигались голой степью. Солнце начинало печь немилосердно, но так как мы находились уже сравнительно недалеко от второй плотины, то и не отказались от намерения посетить ее, хотя, по заверению N., ничего любопытного там и не было: точное воспроизведение первой плотины.

И, действительно, добравшись до цели, я увидал точно такую же щитовую плотину с воротом наверху. Направо от нее простиралось большое водное пространство — второй тугай, а налево шел канал, проводивший воду в Гиндукуштский овраг. [145]

Около плотины оказался небольшой домик, в котором жили инженеры во время постройки плотины. Теперь же его занимает сторож, который, завидев нас, вышел навстречу и пригласил к себе отдохнуть и закусить, чем Бог послал. Но мы отказались от закуски и, выпив по стакану отварной воды и отдохнув минут 10, пустились в обратный путь, под палящими лучами солнца, поднимавшими температуру до 50 град., по Реомюру!..

Закаспийская область — одно из наиболее жарких мест на земном шаре. Летом температура достигает там до 55-60 град. Р. (Зимой, в декабре и январе, жара доходит иногда до 30-35° Р), а бывают дни, когда листва на деревьях, обожженная как бы пламенем, свертывается и пропадает. В особенно неблагоприятных условиях в этом отношении находится столица области — Асхабад.

Несмотря на жару, мы понеслись вскачь и через полчаса уже подъехали к главному становищу рабочих, где жил и сам N. Он любезно пригласил меня зайти в его « хоромы» выпить стакан лимонаду.

В это же время ударил полуденный колокол, и рабочие повалили с дамбы на двух-часовой отдых.

Скоро все становище закипело народом. Кто шел к продавцам разной снеди и брал у них на несколько копеек лапши или шашлыку, кто направлялся к канавам и, припав губами, втягивал с жадностью грязную и мутную влагу, не обращая внимания на плещущихся тут же лошадей и эшаковьи плывущие мимо отбросы.

— Удивительно нечистоплотный и нетребовательный народ! — сказал я.

— Да, в этом отношении трудно за ними угнаться, — ответил N., — обыкновенная пища туркмена — кусок чурека и чашка грязной воды. Летом они прибавляют дыню, а здесь, на работах, иные гастрономы балуют себя иногда лапшей и шашлыком. Но одно из любимых ими кушаний — это мясо издохшего верблюда. Однако, пойдемте ко мне.

Мы поднялись на бугорок, возвышавшийся над остальным становищем. Он жил в землянке без окон и дверей, с неровными стенами, по которым ползли мокрицы и кое-где блистали пятна сырости, с земляной же крышей, подпертой неровными балками, и таким же полом. В глубине стоял [146] небольшой стол, и около него два-три венских стула. Воздух был пропитан затхлостью и сыростью.

— Это моя контора, — сказал К, приглашая меня сесть и убирая со стола две-три книги и счеты, — здесь я отдыхаю от жары, здесь же произвожу рассчеты с рабочими.

— Но вы, конечно, не спите здесь? — спросил я, — ведь тут так сыро, что в несколько дней можно схватить жесточайший ревматизм.

— Конечно, нет. Я сплю в этом проходе, перед землянкой. Хотя там стены тоже земляные, но крышей служит свод небесный и воздух не застаивается. Там же со мною спят и главные мои сотрудники. А что касается ревматизма, то я уже давно приобрел его и думаю, по окончании работ, ехать лечиться на какие-нибудь серные воды.

Тут нам принесли несколько бутылок пива и лимонаду и кусок льду на тарелке. Удивительно приятно было выпить холодного лимонаду после долгого переезда под палящими лучами солнца!

Но в сущности, конечно, это был крайне рискованный поступок с моей стороны, и мне прищлось скоро раскаяться в нем: недели через полторы после поездки у меня появилась настоящая болотная лихорадка с обмороками и сильным истощением организма. С великим трудом отделался я от нее. N., между прочим, сообщил мне, что название Гиндукушт произошло оттого, что, по преданию, в этих местах когда-то был уничтожен разбойниками караван индейцев.

Поблагодарив N. за любезность, я простился с ним и тем же путем, вместе с своим джигитом, поскакал обратно в Иолотань.

На дороге я, однако, приостановился на минуту на главной плотине, заинтересовавшись оригинальной ловлей рыбы. На главной плотине вода падает несколькими каскадами по каменным уступам. Вместе с нею падает и мелкая рыба, которая, конечно, совершенно теряется в этих водопадах и, обезумев от страха, высоко выскакивает из бурлящих каскадов и бросается не вперед, а назад, т. е. опять таки на те же уступы. Изучившие же это движение сторожа подставляют сверху сетки, в которые и попадает растерявшаяся рыба.

Через какие-нибудь 5-10 минут у каждого из них было по ведру мелкой рыбы. В этот же день, около 10 часов вечера, я был уже в Мерве.

А. Андреев.

(Окончание в след. №)

Текст воспроизведен по изданию: На развалинах древнего Мерва. (Из путевых записок) // Русский вестник, № 9. 1896

© текст - Андреев А. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Ялозюк О. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1896