-

ЗАМЕТКИ О БУХАРЕ И ЕЕ ТОРГОВЛЕ С РОССИЕЙ.

Какое, казалось бы, дело Бухаре, что в Америке слишком уже два года идет ожесточенная, междоусобная война? Между тем война эта беспокоит всякого зажиточного бухарца, заставляет его следить за ходом американских событий, и он, не допускавший до сих пор возможности существования какого нибудь другого народа, кроме русских, англичан, да их братий правоверных, в настоящее время с жадным любопытством спрашивает: «как идет американ? будет он война кончал?» и т. д. в подобном же роде. Но в этом случае интерес бухарца с интересом образованного мира далеко не одинакового характера. Бухарцу не любопытно знать, что такое Америка, он не имеет понятия о том, что там есть север и юг, ему нет решительно никакого дела до того, кто кого осилит, ему нужно одно: чтобы борьба в Америке затянулась на возможно долгое время, и он заплатил бы даже за то, чтобы она тянулась до бесконечности. Какой же в этом расчет у бухарца? — а вот какой.

Хлопчатая бумага доставлялась в Россию преимущественно из Америки, так что бухарский хлопок не имел почти никакого сбыта; не дальше как четыре года назад бухарцы продавали свой хлопок по четыре рубля за пуд в то время, как им самим он обошелся по пяти; даже больше — по четыре рубля брали у них русские купцы, но не на деньги, а преимущественно в мене на товар, следовательно цена на хлопок была ниже и четырех рублей. Загорелась американская война, подвоз хлопчатой бумаги из Америки [96] все уменьшался, и наконец прекратился; но, по мере уменьшения привоза из Америки, спрос в Бухару увеличился, цена на хлопок возвысилась, и в настоящее время дошла до 22 рублей на пуд! Сбор и вывоз хлопка поглотил в Бухаре всю ее прежнюю производительность, заменил почти весь ее вывозной товар: канаус, сусу, выбойку, готовые халаты и даже фрукты.

По линии границы оренбургского края со степью есть много пунктов, через которые провозится азиатский товар, а именно от Звериноголовской крепости и до Гурьева городка расположено шесть таможенных застав и две таможни: троицкая и оренбургская. По существующим таможенным правилам бухарский товар не может быть распакован нигде, кроме таможен, так что заставы сбирают пошлину лишь с ввозного товара киргизского производства, и пошлину с вывозного товара из России в степь; что же касается товара бухарского, то пошлина с него взимается исключительно в таможнях троицкой и оренбургской, промежуточные же заставы обязаны караваны принимать, тюки клеймить и отправлять их в таможни партиями, под надзором присмотрщика из заставных же таможенных солдат. Мера эта принята затем, чтобы бухарцы не имели возможности продавать свой товар на пути следования в таможню, то есть товар, не оплаченный пошлиной. На сколько мера эта достигает своей цели, об этом скажем ниже.

Бухарские караваны, направленные в Оренбург и Орск, идут вместе до Уральского укрепления, то есть на расстоянии приблизительно около 1200 верст от Бухары; в Уральском укреплении они расходятся, и направляются: идущие в Оренбург — через Илецкую защиту, идущие в Орск — через форт Карабутак (В настоящем году бухарцы рассчитали, что дорога сократится, если караваны будут разделяться не в Уральском укрепления, а за карабутакским фортом, в 70 верстах от Орска, — так они и следуют.). От Уральского укрепления до Оренбурга около 600, а до Орска около 400 верст. Кроме Оренбурга и Орска бухарские караваны выступают и в Троицк мимо Акмечети или форта Перовского через Оренбургское укрепление. От Бухары до укрепления Оренбургского около 1000 верст, а от этого последнего до Троицка около 550; таким образом караваны, выходящие из Бухары в Оренбург, делают около 1800 верст, в то время как идущие в Троицк должны пройти около 2150. Кроме того, цена на товар в Оренбурге выше цены в Троицке, потому что провоз в Россию от Троицка дороже, чем из Оренбурга, и если бухарцы ходили с караванами в Троицк, то разве по привычке, или вследствие старого знакомства [97] с тамошним таможенным начальством, что для бухарца много значит в торговле. Иное дело караваны коканские и ташкентские: этим прямая дорога на Троицк, куда они обыкновенно и привозят свои товары. Город Кокан лежит к юго-востоку от Ташкента в расстоянии около 250 верст; от Ташкента до Оренбургского укрепления около 850 верст, так что коканские караваны делают до Троицка около 1050, а ташкентские около 1400 верст.

В нынешнем году троицкая таможня находится, почти в бездействии. Туда прибывало ежегодно до 14 тысяч верблюдов, а в настоящем году едва ли наберется и 500. Причина такой ничтожности караванов лежит в том, что бухарцы поняли наконец всю невыгоду отправки своих товаров в Троицк, а потому и двинули их в Орск, коканские же и ташкентские караваны были задержаны коканским ханом на пути следования в Троицк, и отправлены назад. По словам бухарцев мера эта предпринята ханом под влиянием двух соображений: 1) степная экспедиция оренбургская и сибирская как в прошлом, так и нынешнем году стремится к соединению сибирской и оренбургской степных линий, что достигается не иначе, как занятием укрепления Пишпека с сибирской, и Сузака с оренбургской стороны. Укрепления эти до сих пор находятся во владении коканского хана, а потому, с открытием военных действий, хан опасается, как бы русскому правительству не вздумалось задержать в своих владениях его купеческие караваны. И 2) когда цена на хлопок поднялась до такой громадной цифры, Кокан занялся исключительно обработкой этого материала, в ущерб другими отраслям промышленности; да кроме того капиталисты начали хлопок скупать и вывозить его в таком количестве, что цены на бумажный товар в самом коканском ханстве возвысились неимоверно. Сначала хан постановил вывоз хлопка неболее одной трети всего сбора, а потом в нынешнем году вывоз приостановил.

Хивинские караваны отправляются исключительно в оренбургскую таможню; дорога, которой они следуют, лежит мимо Аральского моря через Усть-Урт; от Хивы до г. Оренбурга около 1700 верст. В настоящее время и хивинские караваны привозят преимущественно хлопок; хивинский хлопок добротнее бухарского, волос его гораздо длиннее и самый хлопок чище; и в то время, когда в нынешний год цена на бухарский хлопок редко доходила в Оренбурге до 22-х рублей серебром, хивинский продается не дешевле 23-х за пуд; за то пуд хивинского хлопка редко дает меньше 28 фунтов пряжи, между тем как пуд бухарского 24 maximum. [98]

Орская таможенная застава, по своему географическому положению, представляет столько удобств для направления прямо на нее караванов из Бухары, что в настоящее время она сделалась восприемницею громадного количества караванов с бухарским товаром. Составляя первый населенный пункт по дороге из Бухары в Россию, Орская станица соединяет в себе все условия азиатской кочевой жизни. Голая степь, на которой стоит Орск, и обширные луга в его окрестностях слишком достаточны для прокормления десятков тысяч верблюдов, лошадей и быков, прибывающих с одной стороны с клажей, а с другой — для перевозки ее в Оренбург. И действительно, в орскую заставу количество приходящих караванов все увеличивалось, так что в прошлом году составило цифру слишком в 13 тысяч верблюдов. Но никогда не было в ней столько движения, как в настоящее время. В течении май месяца слишком пять тысяч верблюдов сложило свою ношу на мизерном меновом дворе орской таможенной заставы, и смело можно рассчитывать, что столько же, если не больше, движется вслед за ними; так что за весь год общая цифра верблюдов может легко дойти до 30 тысяч. Хлопок, хлопок и хлопок — вот единственный почти товар, какой приносят на себе верблюды.

Интересно проследить судьбы бухарского товара от места его отправления — Бухары, и до места главного склада — Оренбурга; Бухарцы нанимают возчиков в Бухаре преимущественно киргизов; киргизы эти принадлежат или к различным родам, признающим верховное владычество бухарского эмира, или же к киргизам степи оренбургского ведомства. Оренбургские киргизы отправляются в Бухару или с товаром из России, или с казенной клажей до степных пунктов, или же наконец порожняком, в Бухаре они зимуют, и потом нанимаются в извоз обратно в Орск или Оренбург. Все тяжести в степи возятся не иначе, как на верблюдах; верблюд может нести на себе от 14-ти до 18-ти пудов, так что средняя норма принята в 16-ть пудов; одногорбый верблюд, «нар», выносит и 20-ть слишком, но таких верблюдов немного. Товар навьючивается на верблюда равномерно на обе стороны через седло; каждая такая половина весит не много больше или меньше 8 пудов, и называется «тай». В количество веса «тая» включаются и веревки, которые — на одного верблюда — весят около 13 фунтов. Вес товара определяют количеством везущих его верблюдов, и, живя здесь, вы будете не мало удивлены, если вам скажут, что пришел товар весом в 100 с половиною верблюдов; эту половину составляют молодые и малосильные верблюды, которые больше двух «полу-тайков» нести не [99] могут. Кроме половины есть еще и три четверти. Вообще же принято нормой считать верблюда за 16-ть пудов товару.

Возчики-киргизы нанимаются различно; оренбургские берут товар вплоть до Оренбурга или Орской, бухарские до форта № 1-го «Казала», или Уральского укрепления. Выходят они партиями в несколько десятков, а иногда и сотен верблюдов, смотря по готовности товара к отправке. С каждой такой партией идет «караван-баш» — караванный начальник, а иногда кроме его и прикащик хозяина товара. Продолжительность пути бывает различна — от 3-х и до 7-ми месяцев из Бухары в Орскую или Оренбург. «Чабар», т. е. нарочный, посланный из Орской в Бухару, прибывает назад в 28-й день; но подобный курьер хорошо знает, что всякое промедление грозит гневом эмира, что, в свою очередь, равносильно посажению на кол. Караваны так скоро двигаться не могут; зимой, когда караваны охотнее пускаются в путь, — потому что не терпят недостатка в воде, — им на всякой станции надо расчищать место от снега до самой земли для верблюдов: иначе он не ляжет, а ежели и ляжет, то подвергается болезням, что на пути весьма ощутительно для всякого возчика. Кроме того, зимой в бухарских владениях не всегда спокойно, и караваны должны быть на стороже от нападений многочисленных разбойничьих шаек, крейсирующих по караванной дороге. Летом представляется новое неудобство — надо копать колодцы для добывания воды; хотя по караванной дороге и существуют колодцы, уже выкопанные прежде, но их всегда заносит степным песком на столько, что копать приходится по крайней мере на аршин в глубину, пока покажется вода. Летом за то караваны почти безопасны от разграбления — разбойничьи шайки терпят одинаковый недостаток в воде, а потому и не решаются углубляться далеко в степь.

Бухарцы, но своей беспечности, сдают возчикам-киргизам товар не с веса, а просто — по два «тая» на каждого верблюда; сколько весит «тай», известно одному лишь хозяину, да и то едва ли, а так положено считать верблюда за шестнадцать пудов, поэтому и киргизы-возчики обязываются сдать по стольку с каждого верблюда на пункте доставки. Хлопок упаковывается в шерстяные мешки; при убивке его, мешки эти смачиваются с внутренней стороны водой, так что хлопок пристает к бокам мешка, и этим облегчает утаптывание, посредством которого он спрессовывается в возможно меньший объем. Кроме того, некоторые продавцы хлопка месте, в Бухаре, переливают его для удобнейшей убивки водой; делается ли это по неопытности, или из корыстолюбивых целей — неизвестно, достаточно того, что [100] хозяин-собственник, скупающий хлопок для отправки его в Россию, считает в «тае», положим, девять пудов, в то время, когда в нем на самом деле может быть и меньше. Прямым последствием подобной упаковки есть искусственное увеличение веса хлопка, которое не может не уничтожиться от влияния высокой температуры воздуха, как во время лежания тюков в складе, так и в особенности во время летней его перевозки из Бухары в таможни оренбургского края. Очень ли уж прост хозяин, слишком ли он доверчив, или наконец он просто ничего не смыслит в торговле — это дело его; мы же знаем, что он хлопка не перевешивает, а принимает на слово, и тут же на месте приемки клеймит, обозначая вес «тая» и прикладывая «тамгу» — знак, которым он привык заменять свою подпись. По мере накопления хлопка, хозяин нанимает возчиков. Наемная цена с верблюда более или менее известна, и мало отклоняется от следующей:

От Бухары до г. Оренбурга 160 «теньга»

» » » » Орской 140 »

» » » форта «Казалы» 70 »

» ф. Казалы » » Орской 8 руб. сер.

«Теньга» — бухарская серебряная монета» по курсу на наши деньги = рубль ассигнациями, впрочем бухарцы в России принимают 20 к. с. за «теньга». Возчики немедленно навьючивают клажу, и отправляются партиями от 15 до 100 и более верблюдов. — Деньги за провоз они получают чаще всего при выступлении в путь, и хозяин нисколько не опасается доверить им товар. Да и в самом деле, куда киргиз денет клажу? Если за Сыр-Дарьей, т. е. в русских владениях, он не решится на крупное мошенничество из опасения наказания, то во владениях эмира он бледнеет при одной мысли чего нибудь подобного; он хорошо знает, что ему не миновать кола, и кто ему поручится еще и за то, что эмиру не придет фантазия позабавиться и перерезать всю семью, а чего доброго и весь аул, к которому он принадлежит? Пропажи хозяин не боится, но вот что случается особенно часто в последнее время с хлопком. Киргиз-возчик получает, положим, два «тая» в 8 1/2 пудов каждый, полпуда с «тая» сбрасывается ему на усышку от Бухары до Орской. Хозяин не может поручиться за то, что у него в «тае» было действительно 8 1/2 пулов, но он уверяет в этом возчика и возчик верит. Киргизец отправляется, но на пути заезжает в свой аул; здесь он развьючивает верблюдов, и гостит две, три недели, а иногда и больше. Соблазнился ли киргиз-возчик, или же грех этот обуял его родича или соседа, только мешок с хлопком распарывается, вынимается из него [101] несколько фунтов, а на их место, для веса, вкладывается в середину «тая» хороший комок снега или просто глины; потом мешок зашивается снова, и возчик преспокойно отправляется дальше. Начинаются степные жары, доходящие не редко и до +48°R, хлопок сильно усыхает, так что по прибытии на место в тае не оказывается целого пуда. Случается, что во избежание недостатка в весе, киргизы-возчики верст на 150 от пункта сдачи обливают «тай» водой, вода от жару испаряется понемногу, но вместе с тем хлопок начинает гнить, перегорать, семя или «орешек» разбухает, а вата принимает желтый оттенок; так ли, иначе ли забавляются возчики, — хозяин терпит убыток, и, конечно, хочет себя вознаградить. К попечителю является на киргизов жалоба, начинается разбирательство. Хозяин говорит, что он дал возчику по 17 пудов на верблюда, один пуд сбрасывает на усышку, следовательно возчик обязан доставить 16-ть, между тем как в верблюде оказалось только 15 пудов. Возчик говорит, что он брал клажу не с веса, а потому отвечать за нее не может. Будьте Соломоном и решите спор. Чаще всего дело решается так, что половина потери ложится на бухарца, другая на киргиза, и в этом случае какая нибудь сторона неизбежно пострадает; но как же иначе решить? Ни обязательств, ни контракта, ни условий, ничего нет, и действительно остается одно: или верить обоим, или не верить ни одному. Русские купцы, между тем, скупают под рукой у киргизов краденый хлопок за бесценок, и обогащаются в ущерб бухарцам. Только в нынешнем году бухарцы взялись немного за ум, и по прибытии каравана из Бухары; разрезывают каждый «тай» вдоль — оказавшаяся глина или камень, а иногда и старая ветошь служат неоспоримым доказательством киргизского мошенничества, и в этом случае возчике должен платить беспрекословно. От таких и тому подобных проделок бухарцы терпят громадный убыток, так что один из богатейших бухарских собственников Шариф-Ходжа, отправивший из Бухары в Россию 73,000 пудов хлопка, потерял слишком 60 т. руб. сер. в один раз.

Но это еще не все. В каждом пункте прихода караванов бухарцы держат своих агентов, которые получают определенный процент с каждого верблюда, надзиратели застав получают по две копейки с верблюда совершенно даром, собственно только за то, что они пропускают через заставу товар, что впрочем они обязаны делать и по службе, без всякого honorarium; иногда им придет охота не впустить каравана, потому что он мал, и надзирателю меньше хлопот, если он сразу пропустит караван верблюдов [102] в 500. Пребывшие раньше должны ждать иногда и неделю; возчику хочется скорее сдать товары, хозяину — отправить его дальше, надзиратель берет и с того и с другого. Вообще, же кажется, ни бухарец, ни киргиз не могут себе составить понятия о таможне без того, чтобы не ощупать кошелек. Караван-баш, следующий с караваном, получает известный процент за труды; караван-баш, живущий постоянно в России, получает тоже в качестве охранителя бухарских интересов; случается наконец иногда надобность в полицейских властях — надо и их одарить. Одним словом, за исключением всех расходов, у бухарца выходит на верблюда сверхштатных — около 3 руб. сер. Все это и подало мысль здешним купцам устроить в четырех пунктах: в Казале, Уральском укреплении, Орской и Оренбурге коммиссионерства транспортов с тем, чтобы за известный процент упростить бухарцам перевозку товара, и вместе с тем правильной организацией гарантировать им его целость и аккуратность в доставке. При всей неразвитости понимания торгового дела, бухарцы с радостью ухватились за это предложение, и видно жутко им приходится, если уже теперь, когда устройство коммиссионерства заявило себя одним лишь проэктом, к участникам являются бухарцы и предлагают товар. «Бери товар — деньга даю», говорят они, полагая, что сказать и сделать — два действия совершенно равносильные. С нашей стороны остается искренно пожелать скорейшего приведения в исполнение этого плана, который не может не иметь влияния на развитие торговли с Бухарой и удешевление азиатского товара — столь популярного во всем оренбургском крае.

Из Орской товар отправляется в р. Оренбург в таможню, где взимается с него пошлина, а хозяину предоставляется право растюковать свои товары. Ловкие бухарцы находят однако средства сбывать часть своего товара и в Орске; в этом случае пошлина, конечно, немыслима, почему и товар можно купить гораздо дешевле. Является например к вам бухарец и спрашивает, не угодно ли купить канаусу; вы говорите, пусть принесет; но у бухарца товар с собой, хотя в руках он ничего не держит, и из под халата ничего не торчит; секрет вскоре объясняется — бухарец распоясывает свой широкий пояс, а из него вытягивается кусков пять, шесть шелковой материи, которую вы охотно покупаете, потому что она 25% дешевле оплаченной пошлиною. Таким точно образом продаются и дорогие халаты, восемь или десять экземпляров которых умудряется надеть на себя иной бухарец, без всякого подозрения со стороны таможенного солдата, караулящего у так называемых азиатских ворот. Таких контрабандистов довольно много [103]

Подходя к меновому двору, вы видите с приходом каравана множество верблюдов с их вожаками, из которых одни дожидаются очереди сложить свою ношу, другие лежат, флегматически жуя жвачку. Верблюды связаны по четыре и пяти вместе; веревка, продетая сквозь верхнюю губу одного, привязывается к хвосту другого, и таким образом составляется кружок; вздумается одному погулять — и он лениво зашагает, но, двигаясь вперед, он тянет привязанного сзади, этот в свою очередь следующего, и так далее, так что решительно нельзя удержаться от смеха, видя многие десятки кучек, медленно кружащихся на одном месте, без всякой цели и надобности. Тут же вы видите маленьких бухарченков, приходящих с отцами из Бухары. Такой бухарченок слишком мал для того, чтобы мог взобраться на верблюда даже и лежащего; для устранения такого неудобства он употребляет следующее средство; притягивая за веревку голову верблюда вплоть до земли, он садится верхом на шею верблюда, и верблюд совершенно свободно подымает его к верху — мальчишка уже с полным удобством скатывается к горбу и взбирается к верблюду на спину. Я видел, как подобной операцией занимался мальчик лет 10-ти, который ужасно как смешил меня своей огромной чалмой, солидным костюмом, и вообще всей фигурой, пропитанной сознанием собственного достоинства. И действительно, 10-ти летний бухарченок отлично управляется с верблюдом — громадой, которая одним своим плевком потопила бы этого маленького деспота.

По приводе товара в Орскую таможенную заставу, на него накладываются клейма, и, если возчики готовы, тут же наваливается на воза. Всякий бухарец рассчитывает время, чтобы ему успеть с товаром к ярмарке в Нижний Новгород. Из Орской до Оренбурга караваны выходят по преимуществу в мае и начале июня — во время свободное от занятий в поле, да к тому же у всякого почти казака лошадей и скота вдоволь, и потому съезжается очень много охотников. Средняя цена от Орска до Оренбурга 17 к. сер. с пуда, но запоздавшие караваны платят гораздо больше, так что цена с пуда доходит не редко и до 50 к. сер. На воловий воз накладывают 6-ть «таев», т. е. 48 пудов, на конный — три и редко четыре. При взвешивании тяжести казак прямо с места сбрасывает с пуда хлопка от 7 до 10 фунтов — смотря по погоде — и бухарцы этому нисколько не прекословят. Караваны отправляются с заставы в количестве от 400 до 1200 пудов; прежде караваны из Орска провожал офицер с конвоем из четырех верховых; мера эта отменена лет десять, и место офицера с конвоем заступил один таможенный солдат, которому выдается из [104] заставы накладная и инструкция. Накладная эта такого содержания: «такого-то числа из орской таможенной заставы отправлен караван во столько-то пудов; хлопку пудов столько-то; прочего товару столько-то (какого именно товару, не говорится); при караване следует надсмотрщик такой-то». В инструкции сказано, что главная обязанность надсмотрщика состоит в неусыпном наблюдении за всем караваном, как относительно его следования, так и (что главное) нераспаковывания товара до самого места — г. Оренбурга. Посмотрим, на сколько мера эта достигает цели.

Надсмотрщик обыкновенно следует при задней подводе каравана, который прямо с места растягивается версты на четыре — это бы впрочем еще ничего, но вот что дальше бывает. Которая лошадь посильнее, та идет шибче, которая поплоше — отстает, та же история и с быками, да наконец многие возчики-казаки проезжают через станицы, в которых они живут; товар обязывались они доставить не к сроку, а потому кто им помешает заехать к себе во двор, и погостить денька два? Таким образом не редко случается, что передние подводы входят в Оренбург, тогда как задние отошли от Орской не более ста верст. Что прикажете делать надсмотрщику, и каким образом, при такой обстановке, он может «неусыпно наблюдать» за следованием каравана? Главная цель назначения надсмотрщика состоит в том, чтобы воспретить бухарцу продать товар, неоплаченный пошлиной. А кто вам поручится за то, что бухарец не сговорится с казаком-возчиком, и этот последний не поможет ему обделать вот какого рода дело: казак везет тюки с шелковым товаром; на тюках и из накладной не видно, какого рода товар; казак заезжает домой, и вместе с бухарцем вынимает из мешка шелковый товар, и вместо его начиняет мешок выбойкой или синей матой, да в таком виде и представит его в таможню. Пошлина с шелкового товара = 25 коп. сер. с рубля, а с выбойки или маты = 15 коп. сер., казна значит теряет 10% на рубль, но это еще далеко не вся потеря. В восьмипудовом «тае» помещается выбойки или маты около 240 концов, конец продается по 50 коп. сер., следовательно, считая со всей ценности «тая» в 120 руб. сер. по 15%, правительство получает пошлины 18 руб. сер. Посмотрим теперь, сколько пришлось бы получить пошлины с «тая» шелку. Пуд шелку стоит 100 руб. сер. (Цена шелку за пуд 100 руб. сер. взята нами при самых благоприятных условиях; в настоящем же году, по случаю сальных морозов в Бухаре, уничтожавших фрукты, тутовые деревья и самый шелковичный червь, цена за пуд шелку возвысилась до 160 руб. сер., и, как слышно, по этой цене он продавался уже и в Нижнем Новгороде и в Москве.), значит восьмипудовый «тай» — 800, [105] а пошлина с него выносит по 25% 200 руб. сер., следовательно на одном тюке правительство теряет чистого дохода 182 руб. сер., а на одной воловьей подводе в шесть «таев» 1092 руб. сер. А сколько таких неконтролированных подвод проходит ежегодно на всех заставах? И, я полагаю, при устранении подобных сделок доход правительства увеличился бы и не на один десяток тысяч. В ворота орской таможенной заставы входит верблюдов гораздо более, чем в оренбургскую и троицкую таможни, и потому, по моему крайнему разумению, переименованием орской заставы в таможню правительство приобрело бы значительный доход, а бухарцы громадное удобство. Конечно, об этом в настоящее время не может быть и речи, так как существует предположение перевести таможенную линию на Сыр-Дарью; но ведь орская застава процветает не один десяток лет? — О предположении перевода таможенной линии мы скажем ниже, а теперь воскликнем: Аллах велик! и когда нибудь вероятно преобразит это предположение в действительность.

Трудно встретить людей более замкнутых, и более молчаливых относительно всего касающегося их собственного отечества, чем бухарцы. Палец безмолвия наложен на уста каждого из них, если вы только заикнетесь с вопросом о их внутреннем быте, а тем более об администрации и государственном управлении эмира. И странно, в Оренбургском крае вы можете встретить бухарцев всевозможного общественного состава, начиная от караван-баша — представителя Бухары в России, и кончая бухарским нищим, который приходит с караваном в качестве работника, и занимается собиранием милостыни до выступления его обратно в Бухару. В числе бухарцев вы встречаете нередко богатых капиталистов, заглядывающих в Бухару в два, три года раз; иногда вы будете удивлены, слыша бухарца свободно говорящего по французски или английски, и во всех этих случаях неприятно поражены громадностью необразования, какое может гармонировать разве с их ориентальным костюмом, но ни в каком случае с природным умом, богатыми средствами к его развитию и общественным положением, открывающим перед ними двери изысканнейших гостиных и кабинетов. Если вам удастся что нибудь узнать о внутренней жизни Бухары, то разве от евреев — многочисленно населяющих Бухару, и не пользующихся внутри государства никакими гражданскими или политическими правами. Еврей [106] например не имеет права в Бухаре ехать верхов через город, а должен слезть с лошади у ворот и вести ее в поводу; ему не дозволено носить шелковый халат, подпоясываться широким поясам и накрывать голову чалмой; костюм еврея в Бухаре состоит из выбойчатого или коленкорового халата, перевязанного у пояса веревкой или мочалом, и небольшой круглой шапки на голове. Всякая тяжба с евреем решается к пользу бухарца, а малейшая его вина ведет за собой неминуемую конфискацию всего имущества в пользу эмира, а потом, смотря по расположению духа грозного властителя, нещадное наказание палками, прижигание подошв, а то, пожалуй, и посажение на кол, столь популярное в бухарском карательном кодексе. За то, перейдя бухарскую границу, еврей награждает себя с избытком; костюм его блестит богатством и изысканностию, а искусно заплетенная чалма красиво огревает его смуглое, типическое лицо. Бухарские евреи действительно поражают своей красотой и смышленым выражением лица, и только длинные пейсы, которые они оставляют на висках, на подобие западных евреев, кажутся странными при обривании остальных волос на голове. Что поразительно, так это — резкое сходство типов бухарского и западного еврея, так что, если вам случалось видеть западного еврея, то при встрече с бухарцем вы сейчас же определите, бухарец ли он или еврей.

Бухарские евреи говорят языком не бухарским и не западное еврейским, а каким-то своим, особенным; только их раввины и рау — священнослужители — могут понимать речь западного еврея. Вообще бухарские евреи развитее своих патронов, и многие из них воспитаны на столько, что могут судить о вещах, о которых коренному бухарцу и во сне не снилось.

Кроме бухарцев и евреев в состав населения бухарского государства входят различные роды киргизов, которые по преимуществу ведут жизнь кочевую, а потому не редко перекочевывают из бухарских владений в хивинские и коканские. Живя на бухарской территории, они обязаны платить эмиру подать — «закет» по «два с сорока», то есть, по оценке имущества, с сорока золотых два. Кругом Бухары рассеяно множество мелких владений с отдельными правителями, титулующими себя громкими именами ханов. Владетели эти то признают господство эмира, то отлагаются от него, смотря, в каком положении находятся дела эмира и их самих. В прошлом году многие из ник громко провозгласили свою независимость, и выгнали от себя губернаторов, приставленных к ним бухарским эмиром. Эмир двинулся на непокорных войной в 10 т. кибиток» (Кибитка состоит средним [107] числом из четырех человек). Намерением эмира было проникнуть в Кабул, который он считает главным гнездом бунтовщиков. Первым владением, испытавшим всю тяжесть руки эмира, было владение Шехризябзь, которое он раззорил в конец. Следующая за тем столица Гиссар подверглась жестокой участи. Гиссар был вооружен отличными орудиями, но, не смотря на отчаянное сопротивление, не устоял против стройных пока войск эмира. Город был взят, три тысячи жителей перерезано и посажено на кол, а пушки приобщены к артиллерии эмира. Та же горькая доля постигла Кундуз, Бедакшан, Шайшхан и Кедакшан. Меч и огонь истреблял все, что обратило на себя гневное око эмира, а посреди этих пожарищ и потоков крови красовались пирамиды, уставленные искусными руками бухарцев из голов жителей непокорных городов и аулов. При такой обстановке двигались войска эмира из Бухары в Кедакшан, а оттуда круто повернули на север к Кошкару. Кошкар, один из значительнейших городов между Бухарой и Коканом, деятельно приготовлялся к отпору. Укрепления, окружающие город, сложены из крупных комков глины, смешанной с конским волосом и верблюжьей шерстью; новейшего литья орудия с ловкой и знающей свое дело прислугой, хорошо вооруженные войска, известные своим мужеством, уравновешивали силу эмира, весьма многочисленную, но деморализованную грабежом, самоволием, и уже терпящую недостаток в провианте. К довершению неблагоприятных условий неслыханная до сих пор в Бухаре зима вырывала в войсках эмира целые десятки скота, лошадей и верблюдов. Но теперь поздно уже было возвращаться эмиру в свою столицу — дорога, по которой он прошел, была опустошена до нельзя, зима грозила уничтожением войска раньше, чем оно достигнет Бухары, а потому волей неволей приходилось идти на Кошкар. Бухарская артиллерия начала громить город, но слабый полет снарядов, вылетавших из старых и малокалиберных орудий, не причинял никакого вреда сплошным и упругим валам городских укреплений; эмир выходил из себя, рубил головы своим полководцам, но не мог помочь горькой неудаче. Между тем в войсках эмира начались болезни — голод и мороз уничтожали их хуже неприятеля, и когда кошкарцы сделали вылазку, достойную любого европейского, правильно организованного войска — отряды бухарцев дрогнули, и эмир бежал самым постыдным образом. Чалмононосные головы валились как мячи под ударами кошкарских сабель, устилая собой дорогу далеко по пути из Кошкара в Бухару. Недостаток провианта, мороз и глубокие снега довершили уничтожение эмирова войска — из [108] сорокатысячной партии в Бухару вернулось едва пятнадцать! И свиреп же был эмир во время своего отступления. Вот как рассказывал мне о нем один бухарский сановник:

— Когда эмир в Бухара назад гулял, он собрал 372 шиновна (слово в скане сильно смазано, не ясно. — OCR), и от семь до восемь с половина час приказал их совсем кончал.

— То есть приказал им убить? спросил я.

— Нет; он велел из резить. Так мелко, мелко — совсем пильмень делать (Пильмень — бухарское кушанье из теста и рублевой баранины, приготовляемое в виде пирожков.), — объяснил бухарец, и глаза его засверкали восторгом.

— Однако ваш эмир ужасный варвар, возразил я. Бухарец должно быть не понимал моих слов.

— Цы!.. цы!... скверно слово не скажи, произнес он.

— Тут скверного ничего нет; только уж если эмир хотел их убить — ну, пусть и убивает, зачем же пильмень делать?

— Бульно сердит был. Дальше ходил, так семь тысяч кончал — башка резил и на кол садил. — Бухарец хвастал этим, его младенческий мозг не в состоянии отделить власти от изуверства, и ему кажется, чем она свирепее, чем количество жертв больше, тем это власть сильнее и величественнее.

— Это все англичан бунтовал, он в Кабуле деньга дает — потом его как просо собрать хочет — из Кабул к нам приходил, и против наш государь бунтовал; ну, наш государь эмир бульно умна, он их губернатор Бухара садил, а бухарский губернатор к ним садил; они губернатор бухарский прогнал, резил, вот наш государь пошел и их совсем кончил как собак — бульно много кончил.

— Да как же говорят, что эмира прогнали, а войска перемерзли?

— Зима большой была, — ответил лаконически бухарец, но о бегстве эмира не проронил ни слова.

— Правда ли, что эмир из человеческих голов кучи ставил?

— Ставил; бульно дух играл, весел был — тысяч башка одно места ставил.

Из этого маленького образчика можно судить, до какой степени темны понятия самого эмира и его подданных. Подобной системой управления эмир руководится и в коренном своем владении — в Бухаре. Слушая рассказы о нем, кажется, будто слышишь одну из [109] сказок Тысячи и одной ночи, между тем как достоверность их можешь поверить чуть не собственными глазами. Предлагаю читателям выдержки из многих рассказов, которые мне случалось слышать от персиян, индейцев и самих бухарцев.

Эмир живет во дворце, состоящем из длинного корридора и множества комнат, отделенных одна от другой арками. Кругом дворца стоят дома для посольств, конюшни, сараи, и т. п.; весь этот квартал окружен валом, обозначающим жилище эмира, в которое никто не смеет входить иначе как пешком, оставляя лошадей за валом. Комнаты дворца украшены многими картинами, из которых эмиру особенно нравятся изображения женщин, и при том в фигурах игривого содержания; если на картине изображен мужчина с длинным носом, эмир отзывается о нем, что это генерал. Эмир очень любит игры, как-то: карты, шашки, шахматы, кости и т. п., но его высокая особа не может низойти до того, чтобы самой играть с простыми смертными; он обыкновенно приказывает собрать всех имеющих понятие об этих играх, усаживает их в разных комнатах, а сам переходить по очереди от игры к игре и любуется; когда эмиру надоест это созерцание, он ложится на диван, игры мгновенно прекращаются, и придворные потихоньку собираются в комнату эмира, где и садятся поджавши ноги на коврах на полу в кружок, соблюдая при этом самое могильное молчание. Взоры придворных устремлены на лежащего повелителя, и должны угадывать малейший его жест, малейшее движение — недогадливость ведет за собою порцию нагаек, собственноручно отсчитываемых эмиром на спине своих министров. В один из подобных сеансов, эмир лежал, лежал, наконец повернул голову и произнес: «кильтер» — приведи. Придворные взглянули вопросительно друг на друга, но ничего не поняли; смуглые лица начали вытягиваться, в ожидании чем разрешится эмир; а один из них выбрался потихоньку из дворца, и опрометью кинулся бежать к отсутствующему по болезни министру, опытному в бухарской придворной службе. Рассказав ему о случившемся, он умолял его растолковать роковое слово эмира.

— Как лежал эмир? спросило прорицалище.

— На боку, повернувшись к стене.

— А куда он посмотрел, когда сказал «кильтер»?

— Он повернул голову и взглянул на потолок.

Долго соображал министр, и наконец объяснил.

— В комнате одна балка подгнила над самой годовой эмира, и он сказал: «приведи», чтобы привели плотника. Плотника надо [110] привести, а эмира спросить, куда прикажет из комнаты выносить вещи.

Придворный побежал во дворец и рассказав о совещании товарищам, у которым лица осунулись еще больше. Старший из ним подошел к эмиру и спросил:

— Куда прикажете выносить вещи? Эмир встал и указал на одну из комнат. Плотник немедленно принялся за работу, а придворные разогнули свои уцелевшие спины.

Миссии, ездившие от разных правительств в эмиру, привозили с собой разного рода подарки; в числе подарков была карета и шарманка. Карета сохраняется до сих пор у эмира, но он никогда не позволяет себе в ней ездить, а только по праздникам — и то в хорошем расположения духа — эмир приказывает выкатить ее из сарая ко дворцу. Окруженный своим штатом, эмир выходит, осматривает, щупает колеса и кузов, придворные же наперерыв восхваляют богатый подарок; после этой операции карета опять отвозится в сарай до следующего востребования. Шарманка же была причиной следующей катастрофы: когда она была преподнесена эмиру, и один из членов миссии заиграл на ней, — эмир пришел в такой восторг, что объявил аудиенцию отложенной до следующего дня, сам же остался во дворце с одними лишь министрами, и заставил их по очереди вертеть шарманку до изнеможения. Насладившись музыкой, эмиру пришла фантазия посмотреть устройство инструмента; шарманку разобрали, эмир и министры удивились премудрости ее механизма; надо было ее опять собрать — но тут глубокомыслие правителя и министров стало в тупик: как ни трудились они, а шарманки собрать не могли. Вскипел эмир, и тут же во дворце отсчитал подобающее случаю количество нагаек каждому из своих министров; потом он приказал одному из них собрать все валы и колесца и отправиться в миссию с приказанием сложить инструмент. По счастию, при миссии случился один из прислужников, который кое-что маракал в инструментальном искусстве. Он собрал шарманку, и она опять заиграла во дворце эмира. Обрадованный эмир призвал к себе механика-самоучку, благодарил его, и в заключение предложил остаться к Бухаре с тем, что он сделает его министром, но прислужник, как видно, ценил свою спину дороже милости эмира, и отказался, за что и был позорно вытолкан из эмирова дворца.

В мае настоящего года из Бухары вернулся один московский купец, ездивший туда для закупки хлопка. При представлении эмиру он ему поклонился, но не стал на колени, не смотря на подсказыванья и дерганья придворных. Переводчик объяснил эмиру, что [111] это самый почтительный привет русских, чему поверил эмир и его двор. Каково же было негодование бухарцев, когда они увидели, что подобным поклоном купец приветствует всякого, с которым имеет дело. Купец прожил в Бухаре около полугода, дела почти не сделал, и, я полагаю, благословлял тот день, в который ему удалось выбраться из этой столицы варварства.

Бухарцы часто выезжают в Россию по торговым делам; многие из них живут преимущественно за границей, где и производят свои торговые операции. Бирюза, lapis-lazuli и другие камни, персидские, индейские кашемировые шали — вот бухарский товар, имеющий сбыт за границей. Бухарец за границей блаженствует, и как бы спешит вкусить по немногу от каждого запрещенного плода; он носит платье европейского покроя, головы не бреет, и вообще старается приобрести замашки европейской цивилизации, но не смотря на все это, опытный глаз, а вернее нос, сумеет отличить бухарца в толпе европейцев: никакая опрятность, никакие духи не могут заглушить того неприятного запаха, каким заражается атмосфера от присутствия бухарца; эта характеристическая особенность, столь поражающая и в американском негре, делает общество бухарца до крайности неприятным, но не смотря на это, бухарцы берут деньгами, прокладывая ими дорогу во всевозможные храмы Бахуса и Венеры. Взгляните же теперь на того же бухарца в пределах его милого отечества: в грязном, засаленном халате, лоснящемся от остатков жирного бишь-бармака и пловов всевозможного состава, он спешит в мечеть при первом звуке муллы, созывающего правоверных с вершины минарета; дорогой он отворачивается всякий раз, как встретит стыдливо закрывающуюся мусульманку, а на вопрос эмира: «хорошо ли за границей?» отвечает: «нет лучше государства, как государство Бухара; нет лучше государя, как великий эмир». Бухарец хорошо знает, что если бы он осмелился похвалить, положим, хотя хрустальный дворец, сравнивая его с дворцом эмира, то не миновать ему плетей, не взирая ни на сан, ни на богатство, ни, наконец, на всю истину сказанного.

Всякий зажиточный бухарец владеет рабами, которых покупает на рынке в Бухаре. Рабы доставляются из Персии, Индии и Кокана; в числе их можно встретить и русских, захваченных в плен коканцами. Женщина ценится дороже мужчины, так что за женщину надо заплатить 10-20 золотых; в мужчине ценится развитие мускулов, в женщине — красота и массивность мимических форм. Шариф-Ходжа-Азим-Ходжин, о котором я вспоминал выше, владеет персиянином, которому он [112] предоставил полную свободу, так что персиянин этот, по имени Давлет, занимается торговлей на свою руку. Подобное обращение с рабом ужасно возмущает бухарцев, между тем как Шариф-Ходжи имеет в своем рабе помощника, которого бы не заменил и целый десяток наемных, а Давлет благословляет своего господина, и нисколько не отвергает его прав на себя. Я видел и Шариф-Ходжу и Давлета, и с удовольствием смотрел на этих людей; но пример этот единственный во всей Бухаре и едва ли скоро найдет последователей.

Во всем мире вероятно не отыщется столь оригинального средства ловить мелких воришек и возвращать хозяевам их имущество, как Бухаре. Случилась пропажа; хозяин ее идет с объявлением к министру полиции; министр расспрашивает истца, на кого он имеет подозрение, потом собирает всех заподозренных или хозяином, или им самим, и ставит их в шеренгу; министр переходит по очереди от одного к другому, причем зорко глядит каждому в глаза. Обойдя всю шеренгу, он многозначительно произносит: «знаю». Министр отпускает собранных, а через полчаса призывает того, на которого преимущественно пало подозрение. «В таком-то месте стоит пустой дом», объявляете ему министр, «я знаю — ты украл; но чтобы тебе не было стыдно, я прикажу всем, здесь бывшим, принести вечером одну полу песку и бросить его через окно в дом; ты же принеси украденный вещи и брось их вместе с прочими». Владеет ли министр особенным даром ясновидения, или же страх наказания слишком обаятелен между воришками, достаточно того, что вещи почти всегда отыскиваются в песке, и не смотря на довольно частое воровство, бухарцы могут по пальцам сосчитать случаи не отыскавшейся пропажи. Спрашивается, после этого, зачем же воры воруют? — должно быть, из любви к искусству. Воровство крупное, злостное банкротство и тому подобные преступления наказываются очень строго; виновным отрубают руки, прижигают подошвы, и нередко и распарывают живот или сажают на кол. Вообще ужас наказания удерживает бухарцев от преступлений, которые в самой столице действительно редки; но так как глаз эмира не проникает в глубь провинций, то и авантюристы выбираются преимущественно подальше от столицы, где и вознаграждают себя с избытком и безнаказанно.

В заключение скажем несколько слов о перенесения оренбургской таможенной линии на Сыр-Дарью, и тех выгодах, какие неминуемо последовали бы от этого как в финансовом, так и промышленно-торговом отношения. [113]

Караваны бухарские, коканские и хивинские, двигаясь к таможням оренбургского края, прорезывают степь в различных направлениях. Степь эта населена оренбургскими киргизами и киргизами внутренней или букеевской орды. Проходя степь, караваны останавливаются в различных ее пунктах и производят деятельную торговлю с киргизами, между тем как продаваемый товар не оплачивается пошлиной, как, товар, не перешедший таможенной границы. В свою очередь киргизы, привозящие из степи свои произведения, между которыми «джебага» («Джебагой» называется скатанная баранья шерсть.), верблюжья шерсть, и кожи составляют главную отрасль их народного богатства, обязаны платить пошлину при провозе их через меновые дворы, мосты и заставы. Киргизы — подданные России, границей владения государства считается сыр-дарьинская линия, так за что же взимается пошлина со своих же подданных, и притом с товара, принадлежащего к сырым продуктам внутреннего производства? Русские купцы, при вывозе товара в степь, платят за него пошлину; положим, пошлина эта очень мала, но она громадна, если взять в соображение, что в степь вывозится преимущественно азиатский товар, оплаченный уже пошлиной 25% при покупке его купцами у бухарцев. Бухарец, как мы видели выше, продает свой товар в степи беспошлинно, следовательно 25% дешевле; вывозная пошлина составляет 1%, а потому русский купец может продать свой товар без убытка не дешевле 126, в то время, когда бухарец продает его за 100. Ясно, что при таких условиях всякий киргиз бросается к бухарцу, стараясь обойти русского купца. (Надо полагать, что купец не будет филантропом и не продаст киргизу товар себе в убыток.) При сравнении цифр, мы не взяли еще в расчет необходимого процента на упаковку и перевозку, а наконец и гильдейской пошлины, какую платит русский купец и от которой избавлен бухарец; со всем этим, цифра 126 возрастет до гораздо больших размеров. Главный продукт потребления между киргизами — халаты, выбойка и мата, белая или синяя; все это выделывается в Бухаре в громадном количестве, и при условиях гораздо меньшей стоимости, чем в России. Хлопчатая бумага получается русским фабрикантом из вторых или третьих рук, обработка материи гораздо тщательнее и прочнее, чем в Бухаре, провоз из фабрики в степь стоит несравненно больше, чем из Бухары, наконец русский купец должен платить вывозную пошлину в то время, когда бухарец расхода этого не несет; все это и [114] причиняет столь громадную разницу в цене бухарского товара сравнительно с русским. Киргиз покупает у бухарца 80 аршин материи за ту же цену, за какую у русского купца он может купить не больше 40 аршин; положим, нет и спора, что русская материя добротнее бухарской, но киргизу до этого нет ровно никакого дела, он видит только, что за одну и ту же сумму он может взять и 80 и 40 аршин — конечно, он возьмет 80. При таких условиях конкуренции быть не может, а недостаток подобного условия в торговой операции не может не отозваться как на вывозной степной торговле, так и на мануфактурной промышленности целого края. Взглянем теперь, сколько правительство теряет от настоящего положения дел. Всякий киргиз и киргизка ходят в бухарских халатах, халат стоит minimum 1 р. 50 к.; нижняя и исподняя одежда делаются ими из выбойки, или из маты того же бухарского производства, стоит это никак не меньше 2 р. с. в год; кроме того, у редкого киргиза нет праздничного халата, который он обновляет ежегодно — цена ему не ниже 3 р. с. Есть и богатые киргизы, султаны, бии, которые носят шелковые халаты, надевая их по два и по три в раз, такие же шальвары и другие принадлежности их одеяния; взяв все это в соображение, каждый киргиз тратит средним числом в год никак не меньше 6 р. с. Положив пошлину по 25%, как она и существует, с 6 р. с. выходит 1 р. 50 к. Киргизов степи оренбургского ведомства и внутренней орды считается около 400 т. кибиток, если в кибитке положить средним числом по четыре человека, всего населения выйдет 1 м. 600 т. Киргизы внутренней орды не столь деятельно торгуют с Бухарой; во внутренней орде считается до 100 т. кибиток (400 т. жителей); мы их отбросим, и у нас останется население в 1 м. 200 т. На каждого жителя, как мы выше указали, приходится пошлины 1 р. 50 к., следовательно на 1 м. 200 т. жителей — 1 м. 800 т. рублей серебром. С выбойки и маты пошлина 15%, а не 25%; скинем 300 т., и у вас останется цифра в 1 1/2 м. чистого правительственного дохода, который ежегодно дарится киргизам и бухарцам, из которых последние и так вывозят из России громадное количество звонкой монеты.

Все вышеизложенное, по нашему крайнему разумению, слишком убедительно говорит в пользу перенесения оренбургской таможенной границы на границу государства — на Сыр-Дарью. О проэкте этом мы слышали давно, очень давно; остается только желать, чтобы он осуществился возможно скорее. [115]

_______________________________

Настоящая статья, предложенная мною читателям, нисколько не претендует на ученость; ни мои научные познания, ни обязанности общественного положения не позволяют мне вникнуть во все подробности дела; но дело, мне кажется, стоит серьезного анализа. Россия с давних времен ожидала больших выгод от торговли с Азией. На сколько надежды эти осуществились — сказать не могу, но нет никакого сомнения, что в последние годы торговля эта возрастает в сильной прогрессии, а потому всякое указание причин неправильного производства торговых операций, а тем более устранение недобросовестности между продавцом, покупателем и в особенности их посредниками, прибавило бы, без сомнения, не одну сотню тысяч к общему государственному доходу.

КАЗЕННЫЙ ТУРИСТ.

17 июня 1864 года.

Текст воспроизведен по изданию: Заметки о Бухаре и ее торговле с Россией // Современник, № 11. 1864