Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ТЕРЕНТЬЕВ М.

ТУРКЕСТАН И ТУРКЕСТАНЦЫ

II 19

Что касается санитарных условий уезда, то, например, эпидемических болезней до холеры 1672 года в кураминском уезде не было. Только летом 1870 года казаки в сел. Той-тюбе страдали дизентерией повального характера. Отчасти скупость самих казаков, отчасти неопрятность их, отчасти недосмотр и нерадение сотенного командира в связи с зноем, тогда свирепствовавшим, — были причинами этой болезни.

В сотнях введено было тогда артельное начало даже и в содержании лошадей. Остатки от фуражного довольствия уже не поступали в карман сотенного командира или заведывающего кавалерией, а делились между казаками по спуске на льготу. Из этих же денег заводилось все, нужное в сотенном хозяйстве. Такой порядок казался тем справедливее, что лошади у казаков не казенные, а собственные. На деле же это имело много неудобств. Сотенный командир обратился в какого-то первобытного атакама, которой для решения вопроса о том: купить ли телегу для сотенной клажи, купить ли чиев 20 и плетенок для шалашей, — должен был собирать «громаду» и предлагать свой проект всей сотне. Громада же усчитывала своего командира в расходах, ею разрешенных. Все это вместе с патриархальностью отношений казалось нам, регулярным, весьма необычным, и влекло за собою, например, отказ сотни [500] запасать в поход указанное количество фуража на том основании, что в степи будет подножный корм, несогласие устроивать навесы и шалаши на лагерной стоянке и т. п. Так случилось и с сибирской сотней в Той-Тюбе: она была выведена за село, к речке, на все лето, а строить себе навесы отказалась. Казаки разместились под телегами, развешивая на оглобли и пики всякую рухлядь. Лагерь скорее походил на цыганский табор, чем на военную стоянку; жены и дети довершали сходство. Зной, спанье на голой земле, нечистота и миазмы произвели то, что дизентерия сделалась эндемическою (местною) в лагере. Туземцы ею не страдали. Сотню пришлось перенесть в другое место, и болезнь в ней прекратилась, но за то перешла по наследству к оренбургской сотне, сменившей в Той-Тюбе сибирскую. Смертность была довольно чувствительна: в сибирской сотне умерло два, а в оренбургской пять человек. Дизентерия стала ослабевать только с наступлением осени, то есть с уменьшением жаров.

Из эндемических болезней в уезде свирепствуют лихорадки и разнообразные накожные болезни.

Лихорадки обусловливаются прямо искусственным орошением, родом возделываемого хлеба, обширными болотами и степенью превышения данного места над уровнем воды. Рис, например, требует столько воды, что поля стоят четыре месяца болотами: оттого, где сеять больше рису — там и больше лихорадок. Известно, что в северной Италии, где рисовые плантации также изобилуют, запрещено разводить рис ближе 15-ти верст от городов — то же по опыту вводится и нами: ташкентский госпиталь выстроен на берегу речки Салара и в садах, — казалось бы чего лучше? Но за речкой (она шириною будет с городскую улицу) начинались рисовые поля, и в госпитале поселилась лихорадка. Поступит больной с каким-нибудь ушибом, а через три-четыре дня, смотришь, заболевает лихорадкой!.. Уж и так-то госпиталей у нас боятся, а тут еще лихорадка, да тонкие крыши, назначенные как-будто лишь для фильтрования дождевой воды, да еще стенные отдушины, заменявшия вентиляторы с таким успехом, что через всю комнату задували свечу!

Туземцы также недоверчиво относятся к этому госпиталю: в 1869 году, один куражинец, едва став на ноги, бежал тайном в свой кишлак, где тщательно скрывался при дружном содействии односельчан. Теперь крыши и отдушины, столь [501] неудачно придуманные начальником инженеров, переделаны 21. Рисовые поля отодвинуты, и госпиталь по немногу поправляет свою репутацию.

Кураминский уезд так богат водою и так плохо ею распоряжается, что лихорадки составляют его законную собственность. Не зная, куда девать отработанную воду, народ спускает ее в болота. Той-Тюбе и Чиказ, где эти болота группируются, наиболее, — наиболее и страдают от лихорадок. Что касается командования местности над уровнем стоячей воды, а здесь еще и над уровнем орошаемых полей, то уже известен факт, что туманы, а с ними и миазмы стоять над своими источниками, не поднимаясь выше известной черты и затем падают в виде росы. Если нет ветра, который бы отнес туман к другому месту, то понятно, что дышать миазмами будут только те, кого захватывает туманная толща. Чуть место возвышается более, чем на 200 футов над уровнем болот и затопляемых полей — лихорадка делается в нем случайностию: разве кто-нибудь захватил ее внизу.

Положение это подтверждается и наблюдениями в самом уезде: укрепление Теляу устроено на возвышенности, а сартовское селение лежит внизу — процент лихорадочных здесь и больше. Проезжая днем мимо полей, залитых водою, слышишь какой-то особенный, затхлый теплый пар — бегите отсюда! При разъездах своих я каждый раз схватывал лихорадку, когда случалось надышаться «рисом». Лечился я по-кавказски — большим приемом хины за два часа до пароксизма, но, чтобы определить время приема, надобно было вынести два пароксизма: тогда узнаешь в какие дни и в котором часу является приступ. Лихорадка прекращалась обыкновенно с первого же приема.

Несмотря на то, что так-называемые «болотные» лихорадки всегда и везде инеют одинаковое течение и, значит, в Ташкенте должны уступать тем же средствам, как и на Кавказе — тем не менее многие из врачей не разделяют мнения о необходимости прибегать к большим дозам. Что же сказать после этого о самих пациентах? Они просто боятся «лошадиных приемов», как яда! [502]

Казалось бы, после блестящих результатов гиподермического способа, ограничивающегося 10 гранами там, где прежде употреблялось 200, — вопрос должен бы считаться решенным, но недоверие к новости и отвращение «вольных» пациентов от всего, что напоминает операцию — препятствуют повсеместному введению этого способа. Но если уж не подкожное впрыскивание, то во всяком случае лучше принять 18-20 гран сразу, чем 120 или 200 гран понемногу в течении целого месяца: и дешевле, и лихорадка скорее бросит. Количество хины, отпускаемое в госпитали туркестанского округа, так не соответственно потребности, что врачи по неволе прибегают к мышьяку, как это было, например, в 1868 и 1869 годах в лазарете укр. Ключевого, близ Джизака. Ключевое вообще отличалось болезненностию и смертностию гарнизона. Выбрал место сам генерал-губернатор, руководясь одними стратегическими соображениями. В тактическом отношении укрепление было весьма неудовлетворительно: стоявшая перед фронтом гора командовала внутренностию Ключевого и такой степени, что укрыться можно было разве за постройками лазарета, да и то в полосе, шириною шагов в десять — остальное все было открыто, но генерал знал, с кем имеет дело, и Ключевое постояло бы за себя против бухарцев.

Средства казенной аптеки очень скудны; понятно, как дорожили хиной врачи и какими гомеопатическими дозами старались они обходиться. Я помню, как был обрадован ключевской врач, когда я отдал ему весь свой запас хины (не более унца). Сам он развешивал дозы, сделал растворы и торжественно понес стклянки к больным, уже три месяца сидевшим на мышьяке. — «Сегодня у нас бал!» сказал он на прощанье.

В таком же почти положении, относительно хины, находился и Ташкентский госпиталь, где больных было чуть не впятеро больше. Военно-медицинский инспектор, старый кавказец, осматривая госпиталь, спросил молодого врача:

— Как велика доза?

— Полтора грана, три раза в день.

— Да вы разорить казну хотите, — как можно давать столько хины?

— Помилуйте, — усмехается ординатор, — уж меньше и невозможно...

— Кто вам говорит меньше: давайте вчетверо, но сразу — больной тотчас и поправится, а с вашими полтора гранами вы [503] будете напрасно пичкать его целый год, изведете полфунта хины и все-таки ничего не добьетесь, — а хина ведь дорога!

Совершенно верная мысль: если хочешь сберечь и время, и деньги, и силы больного — давай большие приемы.

Подкожное вспрыскивание — новость для многих врачей и требует все-таки некоторой снаровки, а потому весьма редко употребляется. Туземцы еще не подвергались опытам и потому неизвестно, как они отнесутся в этому средству. Скорее, впрочем, можно ожидать недоверия. Я убедился на деле, что такому непосредственному человеку, как киргиз, кураминец и даже сарт, больше всего внушают доверия «чувствительные» средства: горькая хина, выжимающий слезы нашатырный спирт, обжигающий паршу раствор едкого кали, несмываемый ничем адский камень, моментально действующия рвотные, слабительные и проч. Когда действие лекарства скоро и заметно — дикому человеку лучше ничего и не надо. Он доволен будет даже и одним впечатлением вкуса, обоняния, осязания: горько, воняет, щиплет — вот это и лекарство! К хине сразу получили доверие уж на одно то, что она горька, «как желчь», хуже!

По всему этому я полагаю, что туземцев еще долго придется лечить одними внутренними приемами, а в этом случае следует предпочесть кавказский способ: за два часа до пароксизма дать 15-20 гран (это взрослому).

Лихорадки, бизгек, переходят часто в горячки, сузен. Туземные лекаря «таубы», «хакимы» (первое по-киргизски, второе по-сартовски) — лечат горячку отваром сана — какой-то желтоватой травы, запрещают мясо и дают пить сары-су (желтая вода), т. е. сыворотку от коровьего молока. Возвратная горячка кайталаман, редко излечивается. Больного пользуют животными ваннами: убьют лошадь, снимут с нее кожу и завертывают в нее больного. Каждый раз надобно свежую шкуру. Если уж ничто не помогает, то, по древнему обычаю, в обмен за человека предлагают Богу белого барана: обведут его три раза вокруг больного и затем прирежут, причитывая такое обращение: «вот тебе душа за душу — оставь больному жизнь!»

Болезни припадочного характера обыкновенно сваливаются у киргизов на «нечистую силу». Но против шайтана, чорта, и против албасты, домового, всегда найдется средство: бакса, знахарь, сейчас научит что делать. Может понадобиться лошадь с большими белыми глазами, филин, беркут, сорока, наконец колючка (кустарник чингиль) или сабля. Всего этого [504] нечистая сила не переносит! Крик филина распугивает целые стаи чертей, перышко его на шапке или где-нибудь на платье, а не то и в гриве лошади — прекрасное средство прогнать дьявола... Набросив на голое тело больного пучок колючки, можно исколоть и чертей... Воткнутая в землю, острием вверх, обнаженная сабля служит грозным сторожем...

Можно и предотвратить болезни: для этого стоить только носить на шее какой-нибудь тумар, талисман. Его обыкновенно зашивают в шелковую или же бумажную материю. На шее лошади также вешается тумар, какая-нибудь нашептанная буса или раковина. Для путника лучший талисман: яда-таш или безоар — камень синего, зеленого желтого, белого, телесного или черного цветов. Его находят в желудке коров и лошадей. Если надобен дождь, стоить только привязать яда-таш к прутику и поставить его в чистую воду; для вёдра — привязать к хвосту лошади; для прохлады — заткнуть его за пояс, — тотчас явятся облака...

В большом ходу также разные заклинания и молитвы. Разрезав бумагу на узкие полосы и склеив их в длинную хартию, мулла тщательно исписывает ее красными и черными строками. Тут не забыта ни сабля, ни пика, ни ружье, ни пушка, ни чокмар (палица с медным или чугунным граненым шаром), ни штык, ни стрела, ни айбалта (топор на длинной рукояти), словом, ни один инструмент, сокращающий дни человека. Владелец такого талисмана не может никогда погибнуть насильственною смертию, поэтому он не скупится с муллою и затем, скатав хартию в трубочку, зашивает ее в канаус и вешает себе на шею. Такие талисманы, конечно, весьма действительны: в моей коллекции есть один экземпляр, снятый с убитого!

Бывают и специальные заговоры против одной какой-нибудь болезни; они служат не только как «наружное» средство для ношения на шее, но и как «внутреннее»: туземцы верят, что если разжевать бумагу и проглотить, то святые слова или, вернее, чернила, которыми эти слова написаны, исцелят недуг не хуже заправского лекарства 22, туземные лекаря любят в особенности одно специфическое средство, сынет, ртуть. [505] Правда, что венерическая болезнь не редкость, но сынет дается при всяком удобном и неудобном случае, не стесняясь разгадать болезнь!

До какой степени шарлатанят туземные «таубы», можно судить из того, что они, пощупав только пульс и не расспрашивая ни о чем больного, прямо назначают уже лекарство. Не трудно угадать, что это будет чаще всего любимое сынет. Народ до такой степени привык в подобному способу распознавания болезней, что подробные расспросы наших врачей кажутся ему явным признаком незнания. Во время моей рекогносцировки в Букан-тау, в 1869 году, с нашим доктором, Исихановым, разыгралась следующая сцена:

— Зачем я тебе буду рассказывать, вот тебе моя рука — узнавай сам! — говорит, иронически поглядывая на нашего доктора, скептик киргиз.

— Голова болит? — спрашивает доктор.

— Эх, тюря, — смеется киргиз, — голова болит, сердце болит, брюхо болит; если все тебе скажу, не трудно будет узнать, а ты сам узнай!

Только узнав, что доктор ничего не берет ни за советы, ни за лекарства — киргизы перестали потешаться и с недоумением посматривали друг на друга. На возвратном пути, когда уже лекарства на некоторых подействовали, — доктору не было отбою от больных. Многие приехали из соседних аулов, а несколько больных, нуждавшихся в продолжительном лечении, собирались двинуться за отрядом, в Джизак — это за 400 верст! Дело в том, что туземные знахари за свои хартии-заклинания, а лекаря за разные таинственные пилюли берут иногда по золотому за штуку! Правда, что и пилюли золоченые, — с гордостию замечает пациент.

— Да помогало ли хоть немного? — спрашиваем.

— Я мало сел, денег не хватило, а то бы совсем был здров, слюна так и бежала, так и бежала!

Туземные лекаря передают свои знания в наследство детям. Впрочем, в Бухаре существует медицинская школа, Дар-шишфа на 50-60 студентов. При школе есть и лазарет на 80 больных. Таубы хорошо лечат только раны — это уж у всех азиатов, так сказать, врожденное искусство: практика большая!

Потертую спину лошади лечат, между прочим, сочным стеблем «вонючки», из рода асса-фетид (ferulaeae). Это однолетнее растение, высотою иногда в рост человека, имеет [506] тол@стый прямой стебель и зонтичную верхушку. Издали, в особенности при миражах или реянии нижних слоев нагретого воздуха, куст вонючки кажется целым деревом и чрезвычайно оживляет голую, голодную степь, где это растение изобилует. Солдаты прозвали ее «бухарскою капустой»; молодые побеги ее кочевники употребляют в пищу. Старые стебли так отвратительно пахнут, что на бивуаках не привыкшие люди не знают, куда деваться от запаха. Я даже просыпался ночью, когда вдруг ветром потянет со стороны, где еще остались на корню кусты этой капусты; я обыкновенно вырубал ее шашкой, под самый корень, по крайней мере, шагов на тридцать во все стороны от своей бурки и седла, служивших мне постелью.

Из других растений туземцы знакомы с золототысячником (erythraea centaurium), который употребляют в лихорадках, как равно и гранатную корку нар-пуст («пуст» — значит кожа). Кизил-югуриук — мелкие бурые семена, привозимые с гор, употребляются против поноса и рвоты; сафистан, сушеные плоды в роде вишень, привозятся из Индии, употребляются в грудных болезнях. Тамарандовые яблоки также употребительны. Седана (semina nigellae), суфа — какие-то маленькие семена, разбухающия в воде и покрывающияся слизью, так что глотаются легко; спугул — тоже семена — все это от головной боли и расстройства желудка.

Весьма развиты также всевозможные накожные болезни и чесотка, короста, лишаи, так называемая «сартовская язва» и проч.

Все это, несмотря на кажущуюся чистоплотность народа, обязанного религией совершать ежедневные омовения, — все эти болезни развиты в неутешительных размерах. Редкий туземец уйдет от парши и сартовской болезни. Первая, как растительный паразит, распространяется, конечно, путем прикосновения путем переноса спор (зародышей грибков). Выражаясь проще болезнь эта «прилипчива» — грибки прилипают во всему, что до них коснется. Перенос этих спор совершается чаще всего кистью цирюльника, бреющего головы и больных, и здоровых, затем тюбетейкой (ермолка), попадающей буквально «с больной мой головы на здоровую». Почва для произрастания растений во всяком случае готовая и восприимчивая, так как ноги правоверного чаще знакомятся с водою, чем голова. Тюбетейка, неснимаемый головной убор, задерживает испарину и, благодаря развитию при этом теплоты и влажности — как нельзя более способствует разным произрастаниям, если бритва не весьма часто их соскабливает. [507]

За отсутствием или болезнью врача мне, как любителю, приходилось часто возиться с больными, конечно, «невинными», каковы, например, лихорадочные и пораженные разними наружными изянами. Чесотка скоро уступала простому керосину, а парша — раствору едкого кали. Что касается «сартовской болести», то она для самих туземцев составляет загадку и, повидимому, не поддается мерам предупредительным. Название «сартовской» дано русскими, сами сарты называют ее «авган-яра», афганская язва, или еще паша-хурда, злая муха, но это свидетельствует только о попытке объяснить как-нибудь происхождение болезни. Афганцы называют ее «индийской язвой»; не знаю, как называют индийцы. Ясно только, что кто от кого позаимствовал болезнь, тот так и зовет. Что касается до названия «паша-хурда», то здесь сказывается предположение, будто язва является следствием переноса «трупного яда» — мухой, сидевшей прежде на падали. В особенности опасно, когда муха лизала мертвую змею...

Отвергать участие насекомых в распространении разных заразительных болезней нельзя — по крайней мере факт переноса мухами сибирской язвы с животных на людей считается доказанным. Тем не менее, я не могу согласиться безусловно с таким предположением и относительно сартовской язвы. Я допускаю только одно: муха действительно может перенести на лапках заразительную материю с больного человека на здорового, но трупный яд тут не причем, потому что на здоровую, непорезанную кожу он не действует, а мухи кусающияся садятся только на живых кормильцев, ибо из трупа крови ей не насосать. Некоторые врачи считают сартовскую язву тождественной с гвинейским прыщом, алепскою язвой и т. п.; но во всяком случае это, кажется, один из видов лепры (проказы). Известен факт, что «сартовская» посещает преимущественно лицо и руки, т. е. именно те части тела, которые чаще всего знакомятся с водою.

В Ташкенте, между русскими, населяющими удру 23, язва имела несколько жертв, тогда как в других частях города она почти не встречалась. Это наводит на мысль, что больные были обязаны болезнью воде. Приписывать болезнь неопрятности нельзя уже потому, что она часто поражала людей, наиболее опрятных: несколько весьма изящных дам имели эту болезнь на лбу, щеках, переносье — а уж как оне заботятся о лице! [508] Замечено также, что болезнь распространяется по арыкам: если перебрать всех больных — окажется, что они берут воду из одного арыка. Вода, проходя через весь город и омывая в каждом дворе всякую дрянь, несет ее далее и, чистая на вид, все-таки заражает употребляющих ее для умывания. Как небрежно и бессовестно обращаются с водой сами русские — трудно себе вообразить. Однажды у меня во дворе перестала течь вода; хозяин, заметив, что под стеной от соседнего двора, где проходил арык, что-то завязло, протолкнул это что-то. В его бассейн 24 торжественно приплыла женская рубашка и затем детские пеленки — не скажу, в каком виде! Каждый заботится только о себе, точно он сидит на краю света и за ним никто уже не живет. Наблюдать за честностию отношений к соседям в деле пользования водою — невозможно. Единственное средство дать всем хорошую воду — провести закрытые водопроводы.

Краснота, припухлость кожи, затвердение, затем, изъязвления поверхности и бурая корка — вот течение язвы. Она медленно уступает лечению. Туземцы лечат ее разными едкими мазями из медного купороса, уксуса и меда. Русские врачи пробовали и прижигания ляписом, и иодистые препараты — все неверно, все медленно и все оставляет по заживлении безобразный шрам, напоминающий оспенную рябинку, только в увеличенном масштабе (величиною иногда в двугривенный, а то и больше). Один из старших врачей туркестанского края более года ходил с перевязанными руками — так оне были поражены «сартовскою». Несмотря ни на звания, ни на обилие средств, язва не поддавалась. Кажется, единственное предохранительное средство против «сартовской» заключается в том чтобы не употреблять для умыванья воды не кипяченой или, по крайней мере, не колодезной. В колодезь все-таки вода фильтруется через значительную толщу земли.

Из прочих видов проказы, достойна внимания еще махао, но пораженные ею тщательно скрываются от глаз посторонних и ничем не лечатся. В трех верстах от Ташкента есть кишлак Махао, куда сорок лет тому назад были выселены все прокаженные, изолированные таким образом от остального общества и лишенные почти всех гражданских прав. Кишлак этот напоминает скит: из высоких глиняных [509] стен, окружающих четвероугольное пространство, ничего не видно. Внутри в стенам прислонены грязные и темные кельи. Я посещал этот кишлак несколько раз, посылал оттуда больных в ташкентский госпиталь (собственно с целью доставления врачам случая ознакомиться с болезнию), раздавал поскорее милостыню и торопился уехать.

Вид ужасный. Ни один туземец добром сюда не заглянет, и мой проводник и старшина соседнего кишлака старались оставаться вне прибежища махаонов в окружающем его саду. Все население кишлака Махао состоит из 31 душ, они влачат свое горькое существование, питаясь милостынею, производя на свет таких же горемык, пораженных проказою иногда со дня рождения.

В 1869 году между махаонами было 29 взрослых, пораженных в разной степени: почти все они были покрыты злокачественною сыпью, у 12-ти человек уничтожены носовые хрящи, причем у 5-ти человек уничтожены также мягкое небо и язычок... У двоих поражены и глаза... Затем один с трудом раскрывал рот, вследствие рубцов на лице, у другого была большая язва на ноге, у третьего — пальцы сведены на руках и ногах. Кроме того, у 4-х чел. отпали пальцы на конечностях и, наконец, у одной женщины отвалилась вся стопа... Общие признаки махао таковы: кроме изуродований на лице (рубцы, язвы, шишки, отсутствие носовых хрящей, поражение глаз и проч.) и поражений нёба, гортани и язычка — все тело больного, и в особенности конечности, покрыты сыпью (psoriasis) с атрофией мускулов, худосочными язвами, сведениями и искривлениями пальцев, а иногда и совершенным отпадением их.

Уездный врач определил болезнь сифилисом, осложненным цынгою. Так смотрят и некоторые другие. На мой взгляд эта болезнь кажется тождественною с чапли у астраханских киргизов, с урус-котур у ногайцев, с крымскою болезнию, обнаружившейся у донцев еще в половине прошлого века, с черною немочью, свирепствовавшею в остальной России, со шведскою spedalshed и т. д., словом, с elephantiasis греков. Доктор Козловский, исследовавший эту болезнь в Терской области на Кавказе, поместил замечательную монографию ее на страницах «Военно-Медицинского Журнала» за 1869 г.

Проявления этой болезни совершенно тождественны с туркестанскою махао: сначала на коже появляются пятна, пупыри, [510] узлы, бугры — в особенности на лице и конечностях. При этом названные части тела до того обезображиваются отёком и буграми, что посторонний глаз невольно ищет сравнений: лицо кажется львиным, ноги — слоновыми. Отсюда и название «слоновая болезнь», элефантиазис. Затем, вторая стадия: начинают крошиться ногти; потом бугры изъязвляются — впрочем, это не всегда; слизистые оболочки носа, рта и глаз поражаются также утолщениями, буграми и, наконец, изъязвлениями; затем кости носа, твердого неба, суставов пальцев поражаются кариозным процессом (костоедою) и в последнем случае, то есть при костоеде пальцев, когда последний сустав выкрошился, ноготь переходит нередко на второй сустав, а затем на первый, — оказывается тогда, что у больного все пальцы в два и даже в один сустав. Далее, мускулы атрофируются, т. е. худеют, чахнут; лимфатические железы припухают; нервная система расстраивается, а чувство осязания притупляется до того, что например, больной, греясь у огня, не чувствует боли от обжогов, не замечает, что руки или ноги у него поджариваются; отделения кожи прекращаются — больной не потеет; являются расстройства органов дыхания, что выражается жаждою воздуха и вонючим выдыханием; расстраивается и пищеварение. Затем рожа, цынга, лишаи, лихорадки — суть только осложнения этой мучительной болезни.

В ходжентском уезде, в трех верстах от Ура-Тюбе есть свой кишлак Махао, состоящий из 7-ми дворов, в которых помещалось в 1870 году: 15 мужчин, 5 женщин и двое детей — всего 22 человека. Прежде этот кишлак был под самыми стенами Ура-Тюбе, но в двадцатых годах перенесен тогдашним беком на новое место, подальше от города.

В известном сочинении доктора Шимановского: «Операция на поверхности человеческого тела», помещено описание одного субъекта, до чрезвычайности схожего с одним ура-тюбинским. Субъект этот был латыш, из окрестностей Вендена, в Курляндии. Шимановский приводит его как курьёз, под характеристичным названием тыквенной головы. Но там это уродство было следствием разъедающего лишая (lupus). Весьма возможно, что и здесь, в Средней Азии, нередко за махао принимается lupus, так что может быть некоторые больные попадают в отшельники, в махаоны, не совсем справедливо.

Комплектование лепрозных кишлаков и, следовательно, наблюдение за выделением больных из среды здорових, лежит [511] на самих махаонах: как только слухи о вновь заболевшем достигли до лепрозного кишлака, тотчас же снаряжается депутация, которая и требует больного в свою общину. Богатые откупаются ежегодным взносом от 50 до 100 рублей, а бедные — покоряются, если не убеждениям, то силе, и волей-неволей водворяются в среде махаонов.

Трудно сказать положительно: заразительна ли эта болезнь в настоящее время? Прежде она действовала эпидемически и передавалась прикосновением; поэтому удаление больных из среды общества было совершенно основательно и справедливо. Теперь многие примеры доказывают, что лепра переходит только в наследство; а, например, здоровый супруг не заражается от больного. Спросят пожалуй: как же рискует женщина выдти замуж за прокаженного или, наоборот — здоровый мужчина жениться на больной? Дело весьма простое и потому неотвратимое: болезнь проявляется большею частью в зрелом возрасте, а молодежь часто на взгляд совершенно здорова и потому храбро женится.

Проказа, может быть, гнездится в крови многих из тех, у кого мы видим изуродованные ногти, исковерканное буграми и пупырями лицо и прочее. Но это уже может быть ослабевший от времени тип, пугающий гораздо менее, чем, например, золотуха.

В других не эпидемических, а занесенных со стороны, болезней, можно упомянуть о сифилисе и риште 25. Множество туземных хакимов, практикующих в тиши и неизвестности, не позволяет статистике добыть цифры заболевающих сифилисом. Но значительная пропорция таких больных в населении очевидна... Сынет, ртуть, как уже сказано, есть любимое средство туземных лекарей.

Что касается ришты, то зародыши этого червя водятся преимущественно в стоячей воде аузов, бассейнов, а к текучей воде речек и арыков чувствуют природное отвращение. По наблюдениям покойного Федченки 26 зародыши эти попадают в воду бассейнов при омовениях. Ришта есть круглый тонкий червь (filaria medinensis) беловатого цвета, длиною в 1½ аршина. Если ее перервать или даже проколоть, то вытекает густая беловатая жидкость, в которой уже под лупой можно видеть множество весьма мелких зародышей, двигающихся весьма [512] быстро. Зародыш имеет вид микроскопического червя, длиною в 0,65 миллим., а толщиною в 0,02 миллим. Если ришта как-нибудь перервана, то зародыши (а их миллионы), при омывании раны, попадают в арык, а затем и в бассейн, куда арык входит. Здесь в стоячей воде обыкновенно множество циклопов — водяных вшей, как называют русские. Зародыши обвиваются около мохнатых ножек циклопов и пробуравливаются через брюшные покровы их внутрь, где и развиваются, теряя при этом свой хвост и становясь короче на две-десятых миллиметра. В тех городах, где вода в бассейнах редко освежается там и циклопов больше, а следовательно и ришта чаще встречается. Знамениты в этом отношении Джизак, Бухара и Карши. Циклоп едва заметен для глаз и человек, не употребляющий фильтры или доверяющийся сырой некипяченой воде, проглатывает тысячи этих животных. При кипячении все водяное население умирает и тонет на дно сосуда — вода безвредна. Хорошая фильтра не пропустит этого населения в ваш стакан, и это пока единственные средства, предохраняющия от заражения риштой. Для очищения самих прудов Федченко рекомендует развести в них рыб, которые будут поедать циклопов миллионами.

Попав в желудок, оттуда в кишки, млечный проток и наконец в артерии, зародыши разносятся кровью по всему телу и остаются в подкожной клетчатке, а иногда и в клетчатке между мускулами. Здесь червь начинает рости, питаясь сосанием. Порошица у него заростает, вероятно, как не нужная. Чаще всего ришта встречается в нижних конечностях, но бывает и в других частях тела — даже под кожей головы. Лежит она обыкновенно вытянувшись вовсю длину, иногда же, особенно, когда их несколько экземпляров, то и клубком, величиною с детский кулак. В Ташкенте у одного, чуть ли не самого богатого в крае туземца, извлечено было однажды двенадцать штук из разных частей тела.

Окончательного развития ришта достигает в течение жарких месяцев, с мая по август. В это время, на том месте кожи, где приходится головка ришты, образуется краснота и маленький зудящий пупырыш. Больной часто расчесывает это место и тогда в отверстии, при давлении на окружающую кожу, видна бывает головка ришты.

Раздражение и красноту Федченко приписывает прекратившемуся росту и смерти ришты, но тогда отчего же эти явления не обнаруживаются на противоположном конце, т. е. у хвоста, [513] который к тому же заворачивается крючком? Кажется, вернее предположить, что при остановке роста ришта сосет все в одном и том-же месте, а это, вероятно, и раздражает на конце кожу до степени маленького нарыва.

Туземцы извлекают ришту двумя способами: в расстоянии дюйма от ранки приподнимают иголкой кожу и срезают ее бритвой, круглая ранка углубляется последовательными срезами, пока не обнаружится тело ришты. Тогда под нее запускают иголку и вытаскивают передний конец паразита. Конец этот, длиною в дюйм, легко захватывается пальцами и червя тянут, нажимая другою рукою на задний его конец. На все это требуется минута времени, но при этом иногда случаются разрывы, и тогда-то начинается самый болезненный процесс: во всем канале, занятом риштой, начинается нагноение, и если она проходила через сочленения, то больной не может двигать конечностью за сильною болью. Сведение конечностей, постоянная хромота, а иногда и смерть бывают исходом неудачной операции. Говорят, впрочем, что такой исход случается только тогда, когда оператор, вместо ришты, вытянет и оборвет кусок нерва. Сходство между нервом и риштою действительно существует: не даром ее назвали vena medinensis, nervus medinensis.

Другой способ состоит в том, что выставившуюся из ранки головку ущемляют в раскеп палочки и осторожно навертывают ришту, как веревку на ворот. Когда почувствуется некоторое затруднение, операцию прекращают и палочку приклеивают пластырем у самой ранки, а сверху обвязывают тряпочкой. Такой процесс повторяется ежедневно, и потому на всю операцию извлечения ришты понадобится несколько дней. Это хотя и медленно, за то верно. Русские врачи предпочли последний способ, как безопасный... Ришта встречается еще в Индии, Аравии и Африке; из этой последней она завезена с неграми на острова Южной Америки. Африканская ришта достигает иногда до пяти с половиною аршин. Наша туркестанская сходна с индийскою.

Из остальных болезней заслуживают упоминания еще сухтане, иначе кухча, куйдурга. Состоит она в том, что на коже появляется белый пупырышек; воспаленная вокруг кожа темнеет, пятно растет и также темнеет, окружность припухает; наконец, пятно делается черным, величиною с четвертак; больной впадает в горячку и умирает. Туземцы вылечиваются прижиганием каленым железом; операцию повторяют пять [514] или шесть раз. Кора, образовавшаяся на месте прижигания, лупится и сходит сама собой — тем дело и оканчивается.

Мне не приходилось наблюдать этой болезни, но, кажется, она имеет сходство с сибирской явной. Уральцы, видавшие всякие виды, расправляются с этою язвой весьма решительно: как только пупырышек зудит — сейчас ему делается проба: втыкают в него иглу, и если больно, то значит не «сибирская», а если не больно, то ее выковыривают ножем и натирают нашатырем. В Ташкенте, в 1871 году, три обойщика из рядовых стрелкового батальона заразились от непромытой ими шерсти, которою набивали мебель, и двое поплатились жизнью. Владелец мебели решился было предать ее огню, но ветеринарный врач З-ч предложил окурить вынутую из-под обивки шерсть хлором и затем, в доказательство ее безвредности, вытер себе этою шерстью руки и шею.

О числе больных, выздоровевших и умерших, нельзя дать и гадательной цифры. Да и число заболевавших, можно сказать, совершенно неизвестно. К русскому врачу, живущему в центре уезда, обращаются разве только из ближайших кишлаков, да и то еще при условии, что врач сумел внушить к себе доверие. За 1868-1869 годы к кураминскому врачу обращалось едва-едва 200 человек — явный знак, что врач не пользовался доверием туземцев. То же мнение повторилось и в ходжентском уезде, где врачем был также старый, все перезабывший лекарь.

Как шло дело в остальных уездах — видно из следующих цифр: в 1868 году в уездным врачам являлся 2 562 больных; в 1869 — 7 040.

Правда, что врачи не имели почти никаких средств к поданию действительной помощи: назначенная для этого от казны сумма в 200 р. была удерживаема в медицинском управлении округа для выписки оптом лекарств из Петербурга. Врачам оставлялось только 40 р. на спирт, уксус, перевязочные материалы и прочее. С этим, конечно, много не сделаешь. Что касается до удержанной суммы, то ее доверили отвезти по назначению (почты для денежной корреспонденции устроено еще не было) какому-то чиновнику. Сумма пропала, никем пополнена не была, и врачи лечили два года одними советами!

Оспопрививание в народе известно издавна и кажется заимствовано из Индии, судя по месту, где производится операция: на тыльной поверхности кисти у большого пальца.

Наши врачи получают оспу из воспитательного дома в [515] герметически запаянных стеклянных трубочках. Материя, впрочем, не всегда действительна, да, кроме того, наш кураминский врач долго не знал как с ней быть: размачивать ли ее, если она в трубочке подсохла, или нет?

За два года он не привил оспу ни разу, да туземцы и не давали ему детей. Принуждать же мы не решались, и кажется хорошо сделали; в ходжентском уезде принуждение вызвало в 1871 году открытое восстание, имевшее, правда, кроме того, еще одну причину — постоянное возрастание налогов. Пущены были, ханжами, конечно, фразы о наложении русского клейма, о привитии мусульманским детям крови кяфиров и проч. В Сыр-Дарьинской области оспа привита была в 1869 году только 1 163 детям; из этого числа на долю Ташкента приходится 700 пациентов и затем на долю Перовска 376, остальных 87 пациентов приходится разделить на шесть уездов!

В Семиреченской области это дело шло гораздо успешнее: в 1868 г. привито 2 158 лицам, а в 1869 году — 23 754 27. Цифра увеличилась в 11 раз. Из этого числа Верное берет 64,4% затем токмакский уезд 25,4%. В Сыр-Дарьинской области, так сказать под глазами медицинской власти округа, дело это даже и в 1870 году двигалось весьма тихо: в Ташкенте привита оспа 849 детям (тут 49 русских), в казалинском уезде 516, а в остальных по одному!

Неспособность нашего врача в дальним переездам верхом подала туземцам мысль нанять себе другого врача из русских. С просьбами в этом смысле они неоднократно обращались в уездному начальнику, но он мог добиться только того, что в помощь к доктору был прислан фельдшер. Впоследствии, когда старый штаб-лекарь выслужил срок к пенсии, на его место поступил молодой доктор медицины, который, конечно, поведет дело как следует.

В конце 1868 года выборные от населения кураминского уезда, сознавая всю пользу нового устройства, только что введенного при их содействии организационною коммиссиею, просили разрешения открыть подписку на сооружение в Той-Тюбе какого-нибудь памятника. Тогдашний уездный начальник, подполковник Колзаков, отклонил это предложение, указав другое, более сообразное употребление пожертвованию: он предложил устроить вместо памятника больницу. Мысль эта была сочувственно принята выборными. Военный губернатор разрешил подписку, [516] и в 25 августа 1869 г. собрано было около 1 740 р. На первые же деньги была выписана из Петербурга довольно полная аптека и затем, с мая 1869 г., начата постройка больницы. Сверх единовременного взноса, волостные управители и чины хозяйственных управлений обязались вносить три процента из жалованья, что составляло в год 2 400 р.

К зиме 1870 г. больница была окончена. Вся постройка вместе с мебелью обошлась около 6 500 р. Больница одноэтажная, состоит из 8 комнат, кухни и сеней. Отдельно во дворе еще необходимые пристройки.

На этом дело и стало. Медицинская власть области потребовала составления штата больницы, и вот пошла переписка. Здание стоит пустым вот уже пятый год: ни особого врача, ни повивальной бабки до сих пор не назначают, приходящих больных пользует все тот же фельдшер, произведенный уже в чиновники; одна из палат занята под аптеку, другая назначена на случай проезда чиновных особ, а комната врача занята фельдшером-чиновником.

Уездная администрация, наконец, и сама сложила руки, так как против необходимости вести дело «законодательным порядком» — ничего поделать невозможно, а торопить все вышестоящия инстанции кто имеет силу? Ко всему это присоединилось еще то обстоятельство, что сел. Той-Тюбе перестало быть административным центром уезда и теперь редко посещается властями.

Что касается до аптеки, то медикаменты, выписанные из С.-Петербурга, прибыли в нескольких больших ящиках в декабре 1869 г. Приехав в Той-Тюбе в апреле 1870 года, я нашел эти ящики не раскупоренными и сваленными в пустой квартире прежнего помощника. Врач заявил, что в фармацевтике он не силен и потому не решается приступить к разбору медикаментов. Я когда-то занимался этим делом в аптеке одного моего приятеля, и приобретенные тогда сведения пришлись теперь весьма кстати. Всякое, самое скромное знание, при отсутствии специалистов, всегда пригодится и принесет свою пользу. Это испытывается здесь на каждом шагу.

Много медикаментов оказалось попорченными; несколько банок разбилось, и так как в одной из них была сулема, то я вынужден был выкинуть и закрыть в землю некоторую часть тех пакетов, которые пострадали. Следует обратить внимание петербургских дрогистов и на поташ: сколькими листами бумаги его ни завертывай — все-таки он [517] сыреет, проедает бумагу и портит соседние пакеты. Кислоты прибыли благополучно, в особенности те, у которых пробы были залиты гипсом.

Когда все было устроено, я пригласил собравшихся по какому-то случаю, членов всех хозяйственных управлений и показал им нашу русскую дару-хана (лекарственный дом). Туземцы обращали особенное внимание только на цветные вещества: серный цвет, плауновое семя, синий и зеленый купорос, шпанские мушки, разнохарактерный рад тянктур и проч. Я знакомил их со свойствами некоторых веществ, сыпал на пламя зажженой бумаги плауновое семя, давал нюхать дымящуюся крепкую водку (азотная кислота), соляную кислоту и нашатырный спирт. Превращал им холодную воду в горячую прибавлением серной кислоты, делал шипучую содовую воду и наконец роздал по нескольку щелчков электро-магнитным аппаратом Румкорфа.

Надобно было отрекомендовать наши врачебные средства с с первого разу — и это мне удалось как нельзя более. Туземцы были сильно заинтересованы и не скрывали своего удовольствия. Те же, которые старались-было сохранить равнодушный вид, теряли всякое самообладание, когда им давали в руки цилиндры Румкорфа. Гости потешались над безплодными усилиями своего товарища разжать руку и выпустить «шайтана», а когда все переиспытали на себе эту невиданную штуку, то выскакивали на улицу и тащили всякого встречного, над которым и потешались. Впоследствии мне еще не раз приходилось показывать «шайтана в сундуке» — людям, приезжавшим нарочно Бог знает откуда.

С этих пор больные стали прибывать все более и более. Тогда-то и явилась настойчивая необходимость иметь фельдшера, на которого бы можно было возложить заведывание аптекой. Присланный к нам фельдшер, из сибирских казаков, оказался личностию весьма почтенною и достаточно знакомою с делами. Скоро он приобрел большую практику.

Запасом своим кураминская аптека не раз выручала из нужды ташкентскую казенную, и многие ташкентские врачи зачастую обращаются к этому запасу, так как в нем имеются и средства, не полагающияся во казенному каталогу. Нет надобности и говорить, что запас этот ежегодно пополняется новыми выписками. Это обилие средств заставляет еще более жалеть о невольном бездействии больницы.

В 1868 году, до сведения администрации дошел только [518] один случай насильственной смерти: во время затеянной киргизами игры кох-бури (серый волк 28, один из участвующих заскакал в Чирчик, да там и утонул.

В 1869 году случаев насильственной смерти было 6, — все от несчастных случаев.

В 1870 году в уезде насильственных смертей, вследствие убийства, произошло 5. Самоубийств 1, случайных 16 (утонуло 4, задавлено при земляных работах 3). Всего 22 случая. В соседнем ходжентском уезде таких случаев было 130; из этого числа жертвами убийства были: 18 мужчин и 2 женщины. Такая значительная цифра происходит, конечно, вследствие соседства с независимым ханством Коканским, куда легко мог укрываться каждый разбойник. Всего в Сыр-Дарьинской области произошло 210 случайных смертей. Из этой цифры 48 случаев приходится на убийства.

Санитарный очерк уезда заключим данными по эпизоотии. До сих пор была только одна, в 1870 году, от голода, по случаю занесенных буранами тебеневок. Пало 225 000 овец, 16 200 лошадей, 6,400 верблюдов, 6 000 рогатого скота и 300 ослов. Всего 254 600 штук на 1 575 000 р. В других уездах случалась и чума рогатого скота. В 1868 г. в токмакском уезде пал весь скот — до 70 000; затем чума перешла в верненский уезд и т. д., а всего пало до 260 000 голов на 3 миллиона рублей. Весною 1869 года трупы были зарыты, а частию и сожжены — чума и прекратилась.

* * *

Казенных учебных заведений в уезде не имеется, а чайных школ, содержимих на вакуфы (завещанные для этой цели и вообще на благотворительные учреждений имущества), или при мечетях, или наконец частными лицами, считается 215. Из них 209 низших, или мактуб-хана, и 6 медресе, или высших. Учеников считалось в 1869 году 1 795 человек, что дает по 8,3%, на каждую школу. Отношение же числа учащихся в общей массе населения составляет только 1,6%.

Мечетей в уезде считается 365, а мулл до 813 человек. Муллы большею частию занимаются и учительством. [519]

Учители-муллы мало чем отличаются от своих учеников; многие из них даже не решились записаться в список мулл, когда организационная коммиссия собирала сведения. В некоторых школах даже не учат ни читать, ни писать; ограничиваясь заучиванием с голоса двух-трех молитв.

Почти все мечети бедны, а которые и были когда-то великолепны — те ныне в развалинах и запустении. Киргизская мечеть чаще всего состоят из ветхого камышевого шалаша, устроенного по образу и подобию кибитки. Муллы при них обыкновенно из сартов и, конечно, из таких, которые в своем кишлаке, между сартами навряд ли удостоились бы даже звания простого азанчи, заменяющего колокол в призыве на молитву. Понятное дело, что такие муллы, как незнакомые с учением своей религии, не могут и сами быть слишком требовательными от других. Это ведет в полному равнодушию киргизов к делу религии: они почти все без исключения довольствуются только одним наружным благочестием и соблюдением обрядов. Между сартами иногда встречаются и такие лицемеры, что расстилают свои халаты и творят намаз даже на каких-нибудь пирушках во время пляски бачей, на вечерах у русских начальников, и т. д. В простодушных людях это, конечно, возбуждает некоторое к ним уважение, а ханжа изо всего сумеет навлечь выгоду.

В низших школах довольствуются обучением чтению и письму. Ученики ведутся параллельно и никому не дозволяется забегать вперед. Рассадив на полу свою академию, мулла заставляет всех выкрикивать за собою названия букв: алиф, бей, пей, тей и т. д., точь-в-точь ваше старинное: аз, буки, веди, глаголь... Азбуку заучивают сериями по нескольку букв в урок, затем переходят к складам и т. д. До тех пор, пока все не будут знать твердо заданного, мулла не пойдет дальше. Ему легко следить за успехами, потому что при выкрикивании складов сейчас слышно, если кто врет. За то один плохой, невнимательный или тупой ученик задерживает весь класс. Таким образом лучшие ученики вынуждены идти не более успешно, как и худшие: в школе равняются не по передним, а по отсталым. В этом надобно искать объяснения тому факту, что многие никак не могут научиться читать и писать даже в течении 8-9 лет! Правда, что азбука арабская, со своими 114 знаками, несколько сбвичива: отдельно буква пишется иначе, чем в начале слова, иначе пишется в середине, иначе в конце. Таким образом 32 буквы персидского [520] алфавита пишутся на 114 манер, и то еще потому, что 7 из них не соединяются с последующими. Кроме того, много букв отличаются друг от друга только лишней точной над или под строкой. Точки не всегда ставятся на месте и для красы относятся в сторону, группируются с соседними, а не то и вовсе пропускаются. Это затрудняет даже и опытного чтеца.

В высших школах обучение ведется так же самым несложным, убивающим всякое развитие, способом. Учеников сажают за коран, чаще всего казанского издания, и начинается громогласное выкрикивание.

Заучив в-долбежку несколько сур корана, необходимых в домашнем обиходе при совершении намазов, да под конец подкрасив свой запас сведений несколькими стихотворениями Фердусси и Гафиза, туземец выходит из школы с тем воззрением на мир, какое существовало 1 200 лет назад, при Магомете!

Никакой прогресс в мусульманской школе невозможен, пока она держится на одном коране, ибо никто не смеет отступать от буквы корана, никто не смеет толковать его непоказанным способом! Степень успешности занятий в медрессе выражается разве только в меньшем или большем числе лет, употребленных на зубрение корана: студенты медрессе учатся не всегда табуном, но иногда и врознь. Во всей Сыр-Дарьинской области в 1870 году было только 4 русских школы со 150 учениками. В Казалинске и Перовске существовали еще две смешанные школы для русских и киргизских детей; там считалось 133 ученика. Народных мусульманских школ считалось 545 с 10 300 учеников. Из этого числа на один Ташкент приходилось 130 школ с 3 390 учениками, да в Кураме 215 школ с 1 795 учениками, так что на долю остальных городов и шести уездов остается только 200 школ с 5 118 учениками. Когда-то наука процветала в Средней Азии: тут были и геометры, и астрономы; в Самарканде до сих пор еще можно различить место, где была обсерватория. Теперь математические науки передаются разве только от одного мастера к другому, и то в извращенном виде. Площади треугольников и трапеций вычисляются не по основанию и высоте, а по двум сторонам, отчего цифра выходит всегда значительно больше. Цифирная мудрость здесь облекается мантией кабалистики, и я сам видел в Той-Тюбе так-называемого ученого, оклеившего свою комнату равными кабалистическими рисунками и чванившегося тем, что он умеет писать до миллиона. [521]

Мы сказали уже, что основа всему обучению, краеугольный камень знания мусульманина — есть коран. Эта священная книга заключает в себе, по мнению правоверных, мудрость всех веков, всех народов. Вне корана — все вздор, все суемудрие. Если анекдот об Омаре, приказавшем сжечь Александрийскую библиотеку, может быть и вымышлен, то он все-таки весьма характеристичен и как нельзя лучше рисует взгляд истого мусульманина на все ему чуждое. Все басни и чудеса, рассказанные пророком, принимаются до сих пор как непреложная истина. Самый ученый человек будет вести с вами беседу о семи-этажных небесах и подкреплять свои доводы ничем иным, как кораном. Что луну можно рассечь саблей — это не подлежит сомнению, ибо сделано было пророком.

Самый сильный и естественный враг всех допотопных теорий и легенд о первых днях земного шара — это геология. Земной шар есть раскрытая книга, по которой читается история мироздания. Глубокие трещины, расселины горных масс, обнаруживая тайны напластований, дают ключ к разгадке таинственных письмен природы. Отсюда разлад, двойственность школьного преподавания: геология насчитывает целые миллионы лет существования земли, а хранители преданий, написанных три тысячи лет назад, отстаивают свой счет. Казалось бы, согласить все противоречия не трудно: стоит только вспомнить, что для Предвечного нет времени и пространства, а потому наш мелкий счет на дни и годы совершенно не пригоден по отношению к нему: то, что мы называем днем, в эпоху мироздания занимало миллионы лет!

Закоснелость последователей Магомета, усвоившего, как известно, и еврейские предания, делает невозможным никакое совершенствование в деле образования. Местная администрация, не желая, из понятной осторожности, касаться этого вопроса и вводить что-либо новое в туземных школах, решилась представить их на волю судеб, как-бы не замечая их существования. Должность раиса, обязанного наблюдать за неуклонным посещением детьми школы, была упразднена. Народ увидел в этом облегчение, так как раисы были строги, и мысль, что отныне обучение грамоте перестало быть обязательным, как прежде. Отсюда объяснение того факта, что на школу приходилось, в 1869 году, только по восьми учеников. Теперь же многия школы стоят и вовсе пустыми. Бессодержательность и рутинная закоснелость туземной школы, не давая ученику ничего живого, ничего пригодного в житейском быту, [522] притупляла только способности детей. Народная масса давно сознавала это и ходила в школу только из-под палки. Довольно было убрать эту палку, и совершенно обезпеченные вакуфами школы запустили.

С другой стороны, генерал фон-Кауфман надеялся подействовать примером русских школ.

Туземцы в сущности не фанатики (я говорю о массе): они, например, находят, что Бог, очевидно, полюбил русских и потому во всем им помогает, значит, сопротивляться им все равно, что сопротивляться воле Божией. Из этого уже само собой вытекает, что надобно присматриваться к русским порядкам, учиться у них. В массу стало проникать сознание о необходимости для своих детей, как русских граждан, такой подготовки, которая бы давала им возможность идти в уровень с новыми требованиями и бить полезными как себе, так и обществу.

В 1871 году, по инициативе одного Ташкентского купца, несколько богатых туземцев подали заявление о желании своем дать детям воспитание, более соответствующее современному быту и нуждам края. Просители указывали на запустелое итанкульское медрессе, которое напрасно пользуется только вакуфом и которое легко можно бы было приспособить к новым требованиям. Упомянутой купец пожертвовал на случай каких-нибудь переделок 2 500 p. cep.

Генерал-губернатор весьма сочувственно отнесся к этому делу и немедленно сформировал коммиссию из нескольких переводчиков и почетных туземцев для составления правил применения русского алфавита в письменной передаче туземных наречий, а также для составления краткой хрестоматии и русской транскрипции. Председателем коммиссии был назначен пишущий эти строки.

К сожалению, между переводчиками нашей коммиссии не было ни одного, знающего основательно таджикское наречие, а все знали татарский язык, навязываемый туземцам нашими толмачами-чиновниками. Кроме того, все толмачи были очень заняты по службе; почетные туземцы посещали коммиссию только два раза. Такое отношение туземцев в делу можно было объяснять, пожалуй, охлаждением, а не то и полным отступлением: начатое сгоряча, под влиянием разговоров с некоторыми русскими знакомцами, дело это успело вызвать в среде туземного духовенства некоторое неудовольствие. Спохватившиеся муллы поскорее подновили обреченное на реформу медрессе, набрали [523] учеников и давно молчаливые своды снова огласились мусульманским ученьем.

Требовать от членов коммиссии каких-нибудь работ я не мог, потому что единственное свободное их время была ночь. Поэтому, мне оставалось только заняться самому. Я составил руководство для учителей и азбуку по методе Столпянского, для одновременного обучения письму и чтению. Оба эти руководства уже изданы в начале нынешнего года.

Руководства эти составлены собственно для оседлых узбеков, а не для киргизов. Я имел в виду, что европейские алфавиты, требующие письма от левой руки к правой, — не годятся для кочевника, у которого нет никакой мебели. Когда не на что положить бумагу, то лучше всего держать ее на ладони левой руки, а при этом писать слева направо далеко не так удобно, как наоборот, справа налево или сверху вниз. Все первобытные восточные письмена так и принаровлены: или столбцами сверху вниз, или справа налево. При этом большой палец левой руки удобно подвигает бумагу по мере движения калема (тростниковое перо) и писать можно во всех положениях: сидя, лежа или стоя. Я полагал, поэтому, что наш алфавит привьется скорее между оседлыми, а тогда ему уже легче будет проникнуть и к кочевым. В столь важном деле я не хотел пренебречь и самим незначительным условием, которое бы могло влиять на успех при самом начале.

В феврале 1872 года учреждено было несколько коммиссий, для разработки нового проекта положения, в том числе явилась и коммиссия по устройству учебной части: но так как члены этой коммиссии были вообще отвлекаемы другими занятиями 29, то я один и доканчивал работу. В представленном мною проекте предполагалось учредить начальные школы по аулам и кишлакам, уездные — для образования учителей в начальные школы и, наконец, учительскую семинарию — для приготовления учителей в уездные школы. На первый раз, конечно, приходилось бы открывать прямо учительскую семинарию, так как готовых учителей ни для начальных, ни для уездных школ пока не имелось. В программу преподавания введен был и русский язык. Проект этот был передан [524] одному старому кавказскому полковнику, назначенному делопроизводителем центральной коммиссии и, говорят, потерпел значительные изменения. Затем, подвергся окончательной чистке, и в конце 1873 года, наконец, представлен в особый комитет, учрежденный в С.-Петербурге для обсуждения всех туркестанских проектов. Что из всего этого выйдет — вопрос будущего.

Одним из главных оснований проекта народных школ было принято обучение русскому языку; для киргизских школ русский алфавит должен был заменить арабскую азбуку. Вот соображения, которыми коммиссия наша руководилась: 1) труды Ильминского, Григорьева и других ясно доказали, что наш алфавит не только может заменить арабский для писания слов тюркского корня, но он еще и лучше его, потому что проще; 2) киргизы поголовно народ неграмотный, а для неграмотного конечно все равно, какой значок называть каким звуком и наоборот, все равно, какой звук изображать каким значком, и потому вопрос об алфавите в этом случае не существен: 3) если сказать, что коран печатается арабскими буквами и что поэтому следовало бы, в видах доказательства своей веротерпимости, обучать в школах и этому алфавиту, то необходимо принять в соображение, что киргизы вообще плохие мусульмане, что коран у них большая редкость, что, наконец, коран печатается у нас в Казани и потому никто не мешает печатать его русскими буквами. В половине настоящего столетия были приняты оренбургскими властями некоторые меры для охранения киргизов от нашествий бухарских проповедников, как бы в противовес нашей крайней веротерпимости, устроивавшей прежде мечети и школы для пропаганды исламизма, печатавшей на казенный счет коран, ставившей экзаменованных указных мулл и даже преследовавшей расколы в мусульманстве, вместо того, чтобы по крайней мере терпеть их, хотя бы ради последовательности: при этом, между прочим, коменданту форта № 1, или Казалинска, предписано было ловил мулл в аулах и задавать им острастку. Комендант объявил киргизам, что за каждого представленного к нему муллу он будет платить по три рубля. Киргизы сразу оказали величайшее усердие в доставке мулл! Муллам задана «острастка» (у козаков есть для этого годный инструмент) и объявлено, что если попадутся в другой раз, то порция острастки будет увеличена... Усердие киргизов нисколько не охладело [525] даже и тогда, когда комендант понизил цену до полтинника за штуку.

Мера эта была принята для охранения чистоты мусульманского учения: проповедывать разрешалось только указным муллам, а не всякому побродяге. Желающий получить диплом на звание муллы должен был выдержать установленный экзамен в оренбургском магометанском духовном собрании, и затем утверждался указом областного правления. Комендант форта № 1 так усердно охранял интересы «указных» мулл, что киргизы, которым бухарские ханжи порядком таки-надоели, считали себя уже свободными от стеснительных намазов, длинных нравоучений и дани названным проповедникам. Теперь ловля мулл хотя и не практикуется, но оффициально еще не отменена и потому все дело зависит от взгляда уездного начальника: явится какой-нибудь Диоклетиан — и киргизам снова откроется источник дохода!

Другое основное правило нашего проекта было: отнюдь не допускать к делу воспитания наших татар, выходцев из Казани и Оренбурга. Учителем должен был только киргиз, калмык, башкир, таджик, но никак не татарин. Наблюдения показали, что наши указные муллы учат народ вовсе не в духе веротерпимости; и притом они нередко подавали повод с безпорядкам своими лживыми толкованиями, в особенности во время каких-либо реформ. Участие уфимских мулл в безпорядках и волнениях киргизов Малой Орды в 1869 году, по поводу введения нового положения — дело также доказанное. Муллы не довольствуются своей паствой, они весьма деятельно ведут пропаганду и между крещеными татарами, чувашами и черемисами. По однем только оффициальным сведениям таких «крещеных» отпало в мусульманство в 1862 г. в одном чистопольском уезде (казанской губернии) более 3 000 чел. В 1866 г. во всей губернии отпало до 10 000; отпадают целые деревни.

При наборе 1855 года множество рекрут-татар бежало из партий в Бухару и Ташкент, так как сражаться с единоверцами им нельзя... После войны, вслед за крымскими татарами потянулись и казанцы...

Во всем этом нет ничего необыкновенного; это, напротив, совершенно законное явление — иначе и быть не может в виду усердия, с каким мы старались распространять между мусульманами книги религиозного содержания. Первый раз казна [526] напечатала только 3 600 экземпл. корана в 1797 году, но у мусульман печать считалась «грехом» и книги обыкновенно переписывались. Мы победили предубеждение своих татар — сначала тем, что такова «царская воля», а затем дешевизной казенных изданий. В начале нынешнего столетия мусульманская типография была перенесена из Петербурга в Казань. Каково идут дела типографии, можно судить из того, что в течение 7-ми лет (с 1853 по 1859) разошлось до 326 000 экземпляров книг, в том числе корана 82 300 экз., гафтиека (извлечение из корана) 165 900, шераит-эль-имана или катехизиса — 77 500. Эта последняя продается по 2 к. за книжку. Есть и такие брошюрки, которые продаются по ¼ коп. Дешевизна изумительная!..

Государство, конечно, может смотреть на вещи иначе, чем оне могут казаться частному человеку, но все-таки как-то странно непривычному человеку, когда в книге, напечатанной на казенный счет он вычитает: «О верующие! Убивайте неверных всюду, где бы их ни встретили, если они откажутся принять мусульманство. Сражайтесь за ислам — религию Бога. Он осыплет вас за то милостями, и пошлет вам счастие. Не ты убиваешь неверного, а Бог: когда пускаешь стрелу — не ты пускаешь, а Бог».

Мы не только распространяли мусульманские книги, но и строили мечети, — которые приходилось иногда охранять русскими часовыми от нападений самих мусульман. Таков был случай разрушения построенной русскими мечети (на Кавказе) из-за того, что русские мастера белили стены кистями, а кисти были из свиной щетины! Кто-то шепнул, что мечеть с умыслом осквернена — каша и заварилась. В Иркутске у мусульманской мечети тоже весьма долго стояли русские часовые...

От простых российских мусульман мы ничего и не ждем особенного, но от мусульман чиновных, конечно, можно бы было требовать более дружелюбного и просвещенного отношения к русским делам. Между тем мы знаем случаи, где этого отношения не было.

Татарин, сколько-нибудь знающий свои книги, не упустит ни одного случая потолковать с киргизом о вере, уличить его в равнодушии, в невежестве, посмеяться над его не-мусульманским именем и прочее.

— Что такое Ит-аяк? — пристает поборник ислама к сконфуженному киргизу.

— Ит-аяк — собачья нога! — разве прилично называться [527] так верному мусульманину? — Отчего не назвали тебя Магометом в честь пророка, а не то Омаром, Гаруном, Сулейманом? Твоего сына зовут Кара-кутак — зачем ты дал такое позорное имя? Ведь при женщине и сказать-то стыдно?

— Это не я дал, а жена — тут не моя вина... мать дает имя, а не отец, — оправдывается киргиз.

— Не баба должна давать имя, а мулла; баба дура — что ей в мальчишке понравится, она так и бухнет: будь мол ты Кара-кутак, а ты Куте-бар! Тьфу! Мерзость какая!

Действительно, киргизские имена весьма часто заимствуются из окружающей природы, каковы Тюльки-бай — богатая лиса, Джул-барс — тигр и т. п., или же служат точно ярлыком, указывающим на скрытые телесные достоинства или недостатки... 30. Но что-ж делать, когда таков обычай, и когда дети природы понимают приличия по-своему, а чувства стыдливости не знают! Киргизская девушка, как начнет прибирать рифмы для своих загадок, импровизаций и тому подобного, может нередко удивить балованное ухо! Живя целой семьей в одной тесной кибитке и ничем не стесняясь друг перед другом, киргизы с детства привыкают к большой житейской простоте не только на словах, но и на деле... В сущности, они не только не мусульмане, но даже и вовсе не держатся никакой религии, а это во всяком случае удобнее и для них и для нас: дикий кочевник сохранился в первобытной простоте, и представляет девственную почву, годную для каких угодно насаждений.

Эту-то первобытную простоту и желательно было бы сохранить подалее от растлевающего прикосновения мусульманства. Средство тут одно: беречь киргизов от татар, как от волков овец.

Я уже говорил выше, как относимся мы к религии туземцев: мы до сих пор не только не проповедывали христианства, но были случаи, когда даже отвергались просьбы туземцев, которые хлопотали о принятии их в православие.

— Ваша вера лучше, — говорит туземец, — все вам удается; Аллаху вы очень понравились, любит он вас.

— Это все так, — отвечает наш священник: — но ведь [528] наша вера трудная, закон строгий, ты по-русски ничего не знаешь — значит и закон не поймешь, — научись прежде нашему языку и тогда приходи.

Попытка одного из членов алтайской миссии, в 1870 году, завязать сношения с Туркестаном и положить здесь начало миссионерской деятельности, не увенчалась успехом. Все доводы идеалиста были разбиты практическою мудростию опыта. Ведь англичане приобрели за свои проповеди всеобщую ненависть, развили в народе религиозный фанатизм, как реакцию своей затее, и создали, таким образом, для себя неисчислимые затруднения в будущем. Честный мусульманин, не преступающий ни в чем наших гражданских законов, на мой взгляд лучше тех плохих полу-христиан, полу-язычников, которые не извлекают из новой религии лучших нравов, и каких часто производить неудачное миссионерство.

Зачем же держались у нас такой политики воздержания от проповеди? Зачем отталкиваем всякого мусульманина, и если делаем исключение, то разве для китайцев и калмыков?

Не потому ли, что здравая политика требует крайней осторожности в деле распространения христианства в среде завоеванных народов; не потому ли, что христианству неприлично воздвигать свое здание на успехах оружия, и что «слово» должно покорять сердца независимо от оружия? Не потому ли, наконец, что у нас нет миссионеров, что наша собственная вера оскудела, что в проповедании «слова» нуждается еще более какая-нибудь своя великорусская губерния?

Китайцы и калмыки, спасшиеся к нам из Кульджи от ножа разнузданных фанатиков-мусульман, сотнями переходили в православие, но ведь это идолопоклонники, которым суреты (портреты, образá) не запрещались религией, и даже употреблялись в храмах вместе с ладаном и восковыми свечами. Наши обряды не были для них чем-нибудь необычайным, неожиданным 31. Радушный прием у нас еще ярче выставил пред несчастными китайцами весь ужас грозной участи, ожидавшей их в лице изуверов-таранчей, подстерегавших их на границе. Как бы ни было, что бы ни руководило кульджинскими переселенцами, все они толпами шли в православие. Что же касается мусульман, то они давно уже [529] успокоились относительно свободы своей совести, своего религиозного мировоззрения.

Но действительно ли мы бездействуем, не проводим христианских начал в быт средне-азиатцев? Нет. Вместе с завоеванием, вносим мы сюда наши гражданские законы, а это уже шаг к христианству. Запрещая и карая воровство, убийство, лжесвидетельство, самоуправство, месть и прочее — законы наши карают то, что запрещено и христианством. Искореняя рабство, мы приготовляем нашему закону и нашей религии незыблемый памятник. Но самое сильное наше средство — это равноправноcть; перед таким, искони усвоенным нами христианским космополитизмом не существуют: «ни раб, ни свобод, ни грек, ни варвар». Наша политика относительно покоренных народов есть политика гражданского равноправия, которое делает жителя Кульджи, Ташкента, Самарканда сразу таким же русским гражданином, каков, например, житель Москвы, да еще, пожалуй, и с разными льготами.

Политика наша есть политика самопожертвования, более тратящая на покоренных, чем приобретающая от них. Наш великорусский крестьянин платит чуть не втрое более, чем, например, поляк, а получает назад, в виде школ, дорог, мостов, больниц — чуть не вдесятеро менее. Об азиатских подданных наших, платящих всего по 1 р. 10 коп. с души и не несущих ни постойной, ни рекрутской повинностей, и говорить нечего. Эта политика проведена по всей нашей истории и составляет одно из ее блистательных отличий. Если этот путь ведет к тому, что теперь истый мусульманин начинает держаться относительно своего ближнего, как подобает доброму христианину, то я готов простить ему его мусульманство!

Наш христианский космополитизм есть наша сила, наша слава и наша будущность! 32.

М. Терентьев.


Комментарии

19. См. выше: сент. 65 стр.

20. Чий — так сказать, забор, ограда, решета из камышин, привязанных в ряд одна к другой.

21. Еще в 1870 году я ввел в той-тюбинской больнице (которую доканчивал) вентиляторы-респираторы с цинковыми листами, пробитыми мелкими дырочками. Ящик вентилятора имел две неполные перегородки, задерживавшия напор ветра. Я предлагал их и начальнику инженеров. Теперь в госпитале введено нечто подобное, но уже по настоянию одного молодого врача.

22. Чернила, сняи, приготовляются следующим образом: зажигают в небольшой чашке льняное масло и держат над пламенем другую чашку, на которую и садится копоть. Сажу эту смешивают с рисом, прибавляют воды и разваривают в клейстер — получается тушь, которую кусочками завертывают в бумагу и для употребления разводят водою.

23. Часть города, построенная на месте бывшей коканской цитадели.

24. Здесь почти в каждом дворе вырыта яма для запаса воды. В ней купаются, полощут белье, а некоторые после этого еще и берут воду для самоваров.

25. Ришта, по-персидски значит нитка.

26. Известия Имп. Об. Люб. Естествозн. Т. VIII и Русский Туркестан, выпуск 2-й.

27. В том числе 2 261 киргизов.

28. Игра состоит в том, что кто-нибудь из участвующих берет на седло зарезанного козла и скачет в поле, за ним гонятся остальные, отнимают козла, рвут его из рук друг друга и действительно иногда разрывают на части, как волки.

29. По недостатку людей, годных для работы, многие были в одно и то же время членами двух и более коммиссий. Я сам был назначен делопроизводителем в четырех коммиссиях: 1) по устройству казачьих полков; 2) по устройству почтовой части; 3) по устройству учебной части, и 4) по введению городового положения, да еще председательствовал у переводчиков.

30. Не напоминает ли это американские: соколиный глаз, верная рука, красный волк и проч. Целые под-отделения киргизских родов носят иногда замысловатые названия. Таково, напр., Кюйскансыз, без пахвей, у кунградцев. У запорожцев: нечос, перебий нос, полтора-кожуха и т. п.

31. Лассен, Ремюза и Лоран считают буддизм — христианством Востока или, по крайней мере, весьма сходный с ним. Полная веротерпимость и равноправие (отмена каст) — вот единственные начала, общия обеим религиям. Все остальные, носят чисто случайный характер.

32. Автор касается вопроса чрезвычайно важного и любопытного; в сущности это — вопрос о самой нашей истории и цивилизации. Понятно, что он предполагает много различных решений, и в особенности допускает и весьма различную постановку фактов. Не деля всех взглядов автора, мы думаем, что читатель найдет любопытными его мнения. — Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Туркестан и туркестанцы // Вестник Европы, № 10. 1875

© текст - Терентьев М. 1875
© сетевая версия - Strori. 2014
© OCR - Бычков М. Н. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1875

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.