РЖЕВУССКИЙ А.

ОТ ТИФЛИСА ДО ДЕНГИЛЬ-ТЕПЕ

(Из записок участника).

(Статья седьмая)

(Окончание).

(См. «Воен. Сбор»., 1884 г., №№ 6-й - 10-й; 1885 г. № 3-й - 6-й.)

VIII.

Обратный путь в Тифлис.

Волгский дивизион 4-го ноября получил приказание собираться к пристани для нагрузки на пароход. Оказалось, что для перевозки волгцев (Кстати: неизвестно, почему пехотный полк называется Волжским, а казачий - Волгским.) назначен самый большой пароход общества «Кавказ и Меркурий». Громадина эта, могущая перевозить до 50,000 пудов, стояла верстах в пяти от берега и ожидала нашей нагрузки уже несколько дней, покачиваясь на якоре на Чекишлярском рейде. Но посадка не могла быть произведена, так как не было лодок для перевозки от пристани. Оказалось, что туркмены уехали к Серебряному бугру, оставив отряд в беспомощном состоянии и как раз в то время, когда в них была настоятельная необходимость в виду времени года, когда Каспийское море обыкновенно сильно бушует и не дает возможности судам подойти к его портам. Таким образом следовало торопиться отправкой, а за бегством лодочников к тому не представлялось ни малейшей возможности. Начальник отряда командировал капитана 2-го ранга Ознобишина, начальника Чекишлярского рейда на паровом баркасе «Грибоедов», уговорить жителей Серебряного бугра немедленно выслать лодки, употребив даже, в случае надобности, угрозу; командировка удалась, и 4-го ноября началась посадка дивизиона на 18 туркменских лодок, по нагружении которых вскоре паровой [113] баркас и потащил их на буксире. Кроме дивизиона, пароход «Жандр» должен был поместить роту Кабардинского пехотного полка и роту 2-го стрелкового баталиона и все-таки для него было чересчур мало груза, так как, по уверению капитана, вес взятых войск всего средним числом не превышал 15,000 пудов; вследствие легкости груза большая часть подводной части судна выходила внаружу над морского поверхностью. Между тем посадить большее число народа было невозможно, так как места не было, а пуст был самый нижний трюм. Кают на этом пароходе, как на грузовом, не было, а на палубе находилась лишь рупка из четырех комнат с диванами вдоль стен. Одну из этих комнат занимал капитан парохода, а остальные были предоставлены пасажирам. Помещений на диванах было на 11 человек, между тем как всех офицеров оказалось 27; остальным приходилось поместиться на полу, да и там было тесно, так как каюты, по своим размерам, представляли страшный контраст с грандиозным корпусом судна. Столоваться мы должны были на свой счет, так как пароходное общество, предложившее даровое угощение офицерам отряда при перевозке в Чекишляр, теперь лишило нас этой льготы.

Поздно вечером окончилась нагрузка судна; взошла луна, облив серебристым блеском морскую поверхность; развели пары, подняли якорь и вскоре мы сказали свое последнее прости неприветливому восточному берегу Каспия. Громкое «ура» пронеслось по пароходной палубе, - оказалось, что это низшие чины выражали свою радость, вызванную возвращением в состав полка. Тихое море казалось невозмутимым; небо было совершенно чисто и неопытному человеку ничто не предвещало бури, а между тем капитан парохода посоветовал купить фуража в Баку хоть на два дня, если только доберемся до этого порта благополучно, в виду того, что, по его мнению, нам предстояло выдержать сильный шторм в близком будущем, а фуража было выдано всего на трое суток. До Баку прошли мы благополучно и через сутки, часов в десять утра, бросили якорь в виду этого города, причем капитан объявил нам, что вследствие нагрузки необходимого количества угля и накачиванья на пароход воды, подвозимой с берега на лодках, раньше ночи двинуться в дальнейший путь было немыслимо, а потому большинство офицеров и отправилось на берег и вечером почти все собрались в цирке. Пароход ушел в открытое море только на другой день, причем с первых же минут по отходе можно было чувствовать, что море не вполне спокойно; мало по малу ветер засвежел, [114] разговоры в каюте стали все более и более вялыми, число легших на диваны или просто на пол заметно увеличивалось; некоторые, желая пересилить в себе неприятное чувство, вызванное качкой, выходили на палубу, но большинство скоро возвращалось обратно в каюту. Изредка доносились до слуха звуки падающей в буфете посуды; иные пасажиры, быстро вскакивая с своего ложа, выбегали по надобности на палубу, другие изредка стонали вследствие испытываемого ими неприятного чувства. Собравшись с духом, вышел я на палубу; оказалось, что и там не лучше: почти все, как солдаты, так и казаки, лежали в повалку, не будучи в силах подняться на ноги; вид свободных мест пола палубы был отвратителен и только изредка обмывался волной, хватавшей иногда за борт парохода. Знамя кабардинцев и казачьи, сотенные значки были крепко привязаны и положены на бок. К ним с трудом могли подводить часовых, причем отдано было приказание сменять последних через каждые полчаса. Судно швыряло море как какую-нибудь легковесную вещичку, иногда накренивая до такой степени, что приходилось удивляться, как это не перевернется пароход. Небо заволокло тучами; море представляло какой-то дикий фантастический вид, пенясь и клубясь, вздымая громадные волны; какой- то хаос царствовал кругом и ко всему этому барометр не показывал ничего утешительного. В кухне не было ни малейшей возможности приготовлять кушанья, и тем, кто был еще в состоянии что-либо есть, приходилось довольствоваться колбасою, сыром и тому подобными холодными закусками. В добавление к нашему горестному положению у одного из офицеров Волгского дивизиона, заболевшего еще накануне выхода в море, начался бред, и доктор определил, что у него совершенно ясно обозначилась тифозная горячка, а между тем он находился в общей комнате и лежал рядом с моим диваном. Несчастные лошади мучались повидимому страшно, грызли пароходную обшивку и ясли и едва стояли на ногах, причем и их бросало из стороны в сторону. К вечеру еще засветло подошли мы в Апшеронскому полуострову и невдалеке от маяка, между мысом и островком, бросили якорь, так как дальше было опасно продолжать путь. На якоре стоять хотя и было немного легче, но все-таки мучительно, так как буря не унималась. И какой только качки не было в эти дни: и килевая, и боковая, и Бог знает какая, одним словом - минуты вполне спокойной не было. Добыть, дозваться офицерскую прислугу было немыслимо, так как все деньщики и вестовые тоже лежали. 8-го ноября попытались было мы выдти в открытое море, но вскоре, убедясь в бесплодности попытки, завернули обратно и стали вновь на якорь. [115] Таким образом на нашу долю выпало простоять 9-е и 10-е ноября все на том же месте и только 11-го числа, в виду того, что море немного утихло и погода прояснилась, «Жандр» двинулся в дальнейший путь, хотя, впрочем, капитан не обнадеживал нас возможностью войдти в Петровскую гавань, в виду все еще не вполне покойного моря. Переночевав в открытом море, на следующий день утром Петровск наконец предстал пред нашими главами, но капитан парохода наотрез отказался войти в порт и собирался стать вновь на якоре в виду города. Между тем положение войск на пароходе было критическое, так как у людей вышли даже все сухари, составлявшие единственную их пищу последних дней; у лошадей же уже не было фуража, да и кроме того пресная вода оставалась только на дне резервуара. На наши доводы о необходимости войти в порт капитан приводил веский аргумент против этого, объясняя, что так как вход в Петровский порт составляет очень узкий проход между двумя каменными молами, то сильным порывом ветра судно могло быть выброшено на камни и разбито в дребезги. Но неожиданное обстоятельство спасло нас и избавило от неприятного качания в открытом море со всеми его последствиями. Обстоятельство это заключалось в том, что мимо нас прошел почтовый пароход той же кампании, что и «Жандр», а именно «Великий Князь Михаил», вмещавший в себе остальные роты Кабардинского баталиона и перед нашим носом лихо вошедший в порт. Самолюбие шведа-капитана было затронуто за живое, и он немедленно решил тоже попытать счастья. Попытка удалась вполне, и мы вскоре очутились в сравнительно покойном Петровском порте, благодаря судьбу за послание нам избавителя в лице решительного капитана парохода «Великого Князя Михаила» (Что бы было с нами, еслибы мы не решились в этот день войти в порт, трудно себе представить, так как со следующего дня буря вновь усилилась и сделала доступ в Петровский порт положительно невозможным в течение нескольких дней.). Утомленные, разбитые и притом голодные, вышли мы на берег, но лошадей оказалось невозможным выгружать в этот же день, в виду неисправного состояния лодок, на которых должна была состояться перевозка к берегу. Говорю «голодные», так как и на долю офицеров пришлось последние два дня довольствоваться одним лишь чаем вследствие того, что буфетчик парохода, не ожидая в Чекишляре такого наплыва офицеров, не запасся должным количеством провизии, а в Баку понадеялся, что взятой им провизии хватит, не рассчитывая на происшедшую задержку в пути. Петровск, не смотря на свое хорошее [116] местоположение на горе и на морском берегу, в сущности очень, невзрачный город, а гостинница «Гуниб», в которой я остановился, по рекомендации как «лучшей в городе», в любом городке цивилизованного мира обратила бы на себя внимание санитарной комисии. В Петровске дивизиону был предложен отдых на несколько дней, в виду усталости лошадей после морской трепки. Оказалось, что многие лошади вышли на берег лишенными своего естественного украшения, т. е. хвостов и грив, объеденных соседними лошадьми во время плаванья, причем у некоторых репица была точно выбрита, - до того гладко и чисто голодные кони, мучимые неприятным чувством, старались. А так как у казаков считается срамом ехать на бесхвостой (куцей) лошади, то они охотно менялись с дагестанцами, как в Петровске, так и в дальнейшем пути, предпочитая получить худшую лошадь, да с хвостом, чем проехаться по станице на бесхвостой. Простояв в Петровске три дня, выступили мы в дальнейший путь, предварительно будучи осмотрены начальником 21-й пехотной дивизии генерал-лейтенантом Петровым, пришедшим в положительный восторг при виде казаков, да еще терских, т. е. того войска, в котором он долго служил и командовал Кизляро-Гребенским полком. Генерал, в казачьей черкеске, с Георгием на шее, выехал к построенному развернутым фронтом дивизиону; пропустив мимо себя дивизион церемониальным маршем, благодарил казаков за их службу и хвалил за молодецкий вид, который они успели вновь принять, став твердой ногой на суше. «Душой молодею, старость стряхиваю с себя, когда вижу казаков; сколько воспоминаний, сколько лучших впечатлений проходит в памяти, когда проезжаешь по фронту молодцов терцев!» - говорил мне генерал, про которого и гребенцы, и северские драгуны, бывшие под его командой, вспоминают с любовью. С последним полком генерал Петров заслужил еще в войну 1853-1856 гг. офицерский Георгий, вскочив во время Кюрюк-Даринского боя в турецкое каре, где был поднят вместе с лошадью на штыки и выручен врубившимися за ним молодцами драгунами.

Немедленно после смотра тронулись мы в дальнейший путь.

В Чир-Юрте, штаб-квартире Дагестанского пехотного и в Хасаф-Юрте, штаб-квартире Кабардинского полков, нам по маршруту предстояли дневки, и любезные кабардинцы предложили нашим офицерам помещение в здании их офицерского клуба. В прошлое время штаб-квартиры были вполне военными, так сказать «полковыми» городками, где все было тесно связано с полком. Отставные солдаты, [117] приобретя себе кусок земли, строились тут же, привыкнув за свою долгосрочную службу ко всему, что принадлежало к полку, под знаменами которого приходилось им совершить столько походов. Многие офицеры еще во время службы устраивались своим хозяйством и, дослужившись до пенсиона, выходя в отставку, как бы не расставались с полком, сделавшись домовладельцами в месте, где ими проведено столько лет на службе. Их интересовало все происходящее в полку, все перемены, назначения, - одним словом, они и тогда как бы не покидали полка. Последствием всего этого являлась неразрывная связь между жителями и полком, и даже в большинстве случаев сыновья поступали в полк, где служили их отцы, с. первых шагов службы подпадая под эгиду родителей. В штаб-квартирах полк не разбросан по деревням, а весь сгрупирован в одном пункте, так что постоянно весь находится под контролем полкового командира. Люди помещались в казармах, ответственность за неисправное содержание которых падала на полковое начальство. Теперь некоторые из этих штаб-квартир совершенно уничтожены, другие запущены. В прежние годы в таких штаб-квартирах бывало весело. Все сплоченное, дружное офицерское общество, в свободное от службы время, старалось искать себе развлечений и для этого им не надо было уезжать в отпуск в какой-нибудь город, так как все было под рукою в своей среде: устраивались балы, катанья, любительские спектакли, большие охоты, разумеется в антрактах нередко прерываемые боевыми эпизодами, как-то: походами против возмутившихся горцев, экспедициями, набегами. Эта боевая жизнь, полная опасностей и иногда лишений, еще более связывала узами дружбы ее участников, и стоит видеть встречу после долговременной разлуки каких-нибудь старых кабардинцев или ширванцев и вообще прошедших штаб-квартирную школу, чтобы убедиться вполне, что связь эта неразрывна и остается на всю жизнь.

В Чирт-Юрт, где мы сошлись с кабардинцами, приехал их полковой командир флигель-адъютант полковник князь Долгорукий, тот самый, который командовал авангардом в ахал-текинском отряде. Приезд его был вызван желанием попрощаться с баталионом полка, бывшим на марше, так как князь на другой день должен был уезжать из Хасаф-Юрта к месту своего назначения в Берлин, куда он был назначен на место военного агента. Баталион пожелал непременно присутствовать при проводах своего командира полка, назначенных на другой день в Хасаф-Юрте, и, не смотря на то, что в этот день было им пройдено 18 верст, как [118] офицеры, так и нижние чины просили своего командира разрешить немедленно выступить в Хасаф-Юрт, т. е. сделать еще 28 верст. Сперва князь отговаривал своих однополчан, затем дал согласие, и баталион быстро приготовился к выступлению. Казачьему дивизиону не пристало отставать от части, с которою делили казаки и горе, и радости походной жизни, а потому выступление из Чир-Юрта было общее. В лунную чудную ночь, с песенниками во главе каждой части, направлялись мы к Хасаф-Юрту. Пехота, забыв утренний переход, шла быстро, весело и постоянно подбавляя хода. Утренняя заря, красным отливом осветив горизонт, принесла с собою црохладу, подбадривающую свежесть, дала новый запас сил утомленным 46-ти-верстным дневным переходом коренастым кабардинцам, подходившим к тому времени к Хасаф-Юрту. Урочище спало еще; на улице ни души; лавки заперты, только изредка у окошек домов показывались удивленные, заспанные физиономии пробужденных громкими песнями хасаф-юртинцев. Казаки, разбив коновязи на указанном для того месте, поместились в казармах, немедленно получив по чарке водки. Немного пришлось нам спать в этот день, так как в девять часов утра был подан экипаж командира полка, и как офицеры полка, так и приглашенные волгцы поехали за город, где на маленькой речонке, на поляне очень живописной, были постановлены палатки, в которых должен был происходить прощальный завтрак. Начался завтрак, один из тех веселых завтраков, что бывают только на Кавказе, где грузинский обычай питья доброго кахетинского вина с пением хоровой песни «Мравал джамиер», с ловким привычным распорядителем-«тулумбашем», как-то особенно придает оживление всем участникам торжества. Говорилось, разумеется, много речей, из которых можно было вывести заключение, что князя Долгорукого очень любили его подчиненные. Простояв еще день в Хасаф-Юрте, где во все время нашей стоянки как офицеры, так и нижние чины дивизиона были гостями кабардинцев и пользовались их кавказским радушием, выступили мы в дальнейший путь. Постепенно промелькнули перед нашими глазами: Грозная, Алхан-Юрт, станица Слепцовская, место, где в церковной ограде похоронен известный кавказский храбрец, герой песен и легенд, генерал-майор Слепцов; Михайловская станица, где сунженцы угощали волгцев, казаков одного с ними войска, обедом и водкой; Назран-ингушский аул, славящийся грабительским и воровским характером населения, и, наконец, 5-го декабря приблизились мы к Владикавказу. В этом главном городе родной казакам [119] Терской области их ожидал приятный сюрприз. Оказалось, что, по ходатайству наказного атамана, генерал-адъютанта Свистунова, разрешено было Его Императорским Высочеством главнокомандующим кавказскою армией отпустить по домам на целый месяц всех казаков дивизиона, дабы дать возможность им у себя дома поправиться относительно обмундирования и снаряжения, да и вообще отдохнуть. Этот отпуск был лучшей наградой за труды, понесенные казаками во время тяжелой экспедиции.

9-го января, вернувшиеся во Владикавказ, к сроку, казаки, снабженные все теплою одеждой, выступили по направлению к Тифлису. Воспетое Лермонтовым Дарьяльское ущелье, величественный Казбек и вообще все красоты военно-грузинской дороги, во время нашего перехода, представляли сплошную, громадную снеговую массу, отдельные грани которой блистали на солнце, подобно брилиантовой пыли, щедро рассыпанной природою, без разбора, повсюду, куда попало. По мере возвышения местности от Кобийской станции, холод становился все более и более чувствительным. Ехать верхом в это время года и на подобной высоте над морского поверхностью, по местности, где зачастую круглый год не тает снег, - не особенно приятно. В особенности страдали наши руки и ноги; как ни кутать их, что ни делать с ними, а все-таки в сильные морозы холод дает себя знать. Притом еще, господствовавший в то время сильный ветер пронизывал насквозь, засыпал дорогу и все более и более грозил занести окончательно путь и прекратить возможность следовать нам дальше. Опасения наши оправдались, и 11-го января заведывавший путем инженер заявил нам, что упавшими завалами и заносами мы отрезаны как от Тифлиса, так и от Владикавказа. Делать было нечего, приходилось дивизиону разместиться кое-как в Кобийском ауле, а офицерство расположилось на почтовой станции, где оказалось, что уже и кроме нас выжидали расчистки пути застигнутые врасплох пасажиры. Жители осетины, воспользовавшись нашим безвыходным положением и тем, что доступы в соседние аулы были тоже занесены снегом, возвысили страшно цены на фураж и на все жизненные продукты, так что, например, сено продавалось ими 1 руб. за пуд, а ячмень не дешевле 2 руб. за ту же меру, - но делать было нечего и приходилось им выплачивать то, что они требовали. Деятельно занимались жители очисткой дороги, которой и следов не было видно под снежными громадными сугробами, но ветер мешал работать, а ночью вновь заносил то, что удавалось расчистить в продолжение дня. Казакам тоже было предложено, за поденную плату, принять участие [120] в расчистке пути, на что и было дано согласие, но с тем, чтобы их ставить лишь в безопасные места. Наконец, 15-го ветер стал стихать и явилась надежда выбраться благополучно из Коби, где, при дальнейшем пребывании, грозил недостаток фуража. Неожиданный наплыв 285 лошадей и шестидневное пребывание около маленького аула уже почти истощило запасы жителей, а раздобыть было неоткуда, так что поданный нам заведывавшим работами луч надежды был принят нами с восторгом. И, действительно, 16-го числа утром приказано было нам собираться в дальнейший путь, причем предупреждено, что путь крайне рискованный и опасный. По самую шею в снегу карабкались неутомимые кабардинские кони по дороге, хотя и обозначенной расчисткой, но еще не улегшейся и не утрамбованной. В особенности досталось передовым казакам, шедшим же в хвосте колонны приходилось двигаться по дороге хотя и разрыхленной массой прошедших лошадей, но за то убитой ими же. Изредка мы проходили узкие коридоры, пробитые между двух отвесных снеговых стен, вышиною в несколько саженей. С шумом и свистом врывался холодный ветер в эти проходы во время сильных порывов; не раз думалось о том, что моментально можно очутиться под снеговою громадою и стать в положение заживо погребенного. Но вот подошли мы к так называемым о совам. Сопутствовавший нам инженер объявил, что, в виду опасности прохода под этими осовами, ежеминутно грозящими падением, предпочтительно не пропускать сразу весь дивизион, а только партиями по десяти человек. Грозно нависли над нашими головами снеговые глыбы; казалось, что малейшего толчка достаточно, чтобы вся эта громада рухнула вниз, разумеется, уничтожив все, что бы попалось по пути ее падения. Осторожно, трупами по десяти человек, пробирались казаки, причем делалось это в виду простого расчета, что лучше пусть погибнет 10 человек, чем 285. Но на этот раз удалось всем пройти благополучно, и уже в Млетах мы узнали, что один из осовов упал, не более как через час по нашем проходе. Благополучно совершили мы этот трудный переход, перевалив через высшую точку всей военно-грузинской дороги, представляющую почтенную цифру 7,698 футов над поверхностью моря, и только почти ночью прибыли к Млетам, сделав в продолжение дня 31 версту, но утомившись, как будто прошли 60. Терек сменился Арагвой; грандиозные горы остались за нами; потянулась более оживленная, менее дикая местность, покрытая обсыпанными инеем деревьями и кустами. Опасность миновала; холод становился все более и более мягким - и приближался конец [121] нашим девятимесячным странствиям и скитаниям. Пасанаур, Ананур, древняя резиденция арагвских эриставов (Эристав - глава народа.), маленький городок Душет, - все это пункты, при обыкновенной езде на почтовых, быстро мелькающие перед глазами путешественника, для нас же бывшие местами отдохновения и ночлега. Но вот и знаменитый Мцхет, с его древним собором, где похоронены последние цари Грузии. Если верить преданию, то отсюда святая Нина начала распространение христианства в Закавказье. Угрюмо, неприветливо выглядывают порыжевшие стены церквей и монастырей этой древней столицы, но еще печальнее и фантастичнее кажутся остатки разрушенных временем построек и церкви, высоко стоящей на одной из окрестных вершин.

Тут археологические древности, остатки давно прошедшего времени, идут рука об руку с произведениями новейшей цивилизации. Со стен исторических развалин виднеются рельсы проходящей мимо и имеющей здесь свою станцию поти-тифлисской железной дороги.

В Мцхете нам было сообщено, что Великий Князь, главнокомандующий кавказскою армией, будет смотреть дивизион при его вступлении в Тифлис. 22-го января, около полудня, Тифлис уже открылся нашим взорам; день был ясный, светлый, погода теплая. Как-то особенно приятно было вернуться туда, где ожидал нас отдых от понесенных нами трудов и лишений. Но, с другой стороны, грустное, щемящее душу чувство примешивалось невольно в радостному ожиданию. Это было чувство неудовлетворенного самолюбия, - непривычное русским войскам чувство; грустно было возвращаться с похода не после победы, не закончив блистательно боевые действия, а испытав неудачу, разыграв всего лишь пролог того, чему затем предвиделся блестящий эпилог, но который должны были разыграть другие, более счастливые участники следующих экспедиций.

Экспедиция 1880 и 1881 годов, имея в своем распоряжении несравненно большее количество войск и значительную артилерию, при вполне обеспеченном тыле, с опорными пунктами, склады которых заранее были наполнены продовольствием, вполне обеспечивающим существование отряда, - наглядно доказала, что текинцы - неприятель серьезный, который не может быть приравнен к остальным среднеазиатским народам. Воспитанный на грабеже, взросший на разбоях, с молоком матери всасывающий убеждение, что убийство с целью приобретений или защиты своей независимости есть великая добродетель, [122] с презрением относящийся к жизни как себе подобных, так и своей лично, терпеливо переносящий физическую боль, привыкший к лишениям всякого рода, прекрасно владеющий холодным оружием и считающий себя непобедимым, - каждый текинец представляет из себя тип отважного воина. Недостаток огнестрельного оружия искупается массою, способной носить холодное оружие и умеющей извлекать из него все, что только возможно. Значительные потери, понесенные отрядом генерала Скобелева, при обложении им Геок-тепе отрядом при 97-ми орудиях, в то же время прорывы и занятия текинцами нескольких линий наших траншей и при этом отбитие двух наших орудий, впоследствии обратно отнятых нашими войсками, наконец девятичасовой бой при штурме Геок и Денгиль-тепе, перед взятием оных, - все это факты, дающие мне право утверждать, что неудача штурма Денгиль-тепе, 28-го марта 1879 года, штурма, в котором принимало участие 1,800 штыков и который подготовляло 12 полевых орудий, было неизбежным последствием нашего незнания количества неприятельских сил и незнакомства с боевыми качествами защитников Ахал-текинского оазиса. При этом не то удивительно, что отряд наш потерпел неудачу, а то, что текинцы дали нам возможность выйти из оазиса, вместо того, чтоб усыпать путь нашего отступления нашими телами. Причину этого факта надо искать в том порядке, в той медленности и последовательности, с которыми было совершено отрядом отступление по оазису. Ночлег на месте боя, затем следующий в 14-ти верстах от него ясно показывали неприятелю, что отряд не потерял присутствия духа и всегда готов встретить врага в открытом поле и померяться с ним силами. Азиатские народы вообще легко поддаются панике, чему много способствует отсутствие руководителей, недостаток инициативы. Раз потерпев неудачу, им трудно вновь собраться с силами, сгрупироваться и дать отпор неприятелю, вследствие чего противоположные качества их врага, качества, созданные военной дисциплиной, привычкой повиноваться руководящей силе, заставляют их предполагать, что неудача не обескураживает их врага, остающегося опасным и после неуспеха. А между тем не только боевые потери, но и отсутствие необходимого отряду продовольствия поставили бы наш отряд в очень затруднительное положение в случае серьезного, последовательного преследования нас текинцами, с первого же дня нашего отступления. Благодаря Богу, этого преследования не было, если не считать первого дня, и отряд совершил образцовое отступление, сделав все, что лишь [123] было в пределах сил человеческих, оказав удивительное геройство и безропотно перенося лишения и утомление.

22-го января 1880 года, день в день, ровно через девять месяцев по оставлении нами Тифлиса, вступили мы в столицу Кавказа, где после смотра, произведенного Его Высочеством главнокомандующим Кавказскою армиею, дивизион присоединился к полку, покончив свои странствования по пескам, пустыням, морям и снегам, скитания, полные борьбы с лишениями, природою, болезнями и только отчасти с неприятелем.

А. Ржевусский.

Текст воспроизведен по изданию: От Тифлиса до Денгиль-тепе (Из записок участника) // Военный сборник, № 7. 1885

© текст - Ржевусский А. 1885
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1885