-

ПОЛФЕРОВ Я.

“ПОЗОРНОЕ ДЕЛО”

(Из истории Туркестанских войн).

(4-го декабря исполняется 40 лет со дня известного дела сотни есаула Серова, храбро, но с большими для себя потерями, отбившейся от многотысячного отряда коканцев. Подвиг этот воспет уральцами, занесен на страницы истории, участники (некоторые живы) достойно награждены, и, наконец, среди зыбучих песков Туркестана, на месте, где храбрая сотня отчаянно отбивалась от вражеских полчищ, сооружен памятник. Но на ряду с этим темным пятном вырисовывается поступок отряда, посланного под начальством подпоручика Сукорко на выручку сотни Серова. До сих пор история как-то замалчивает эту оборотную сторону Иканского дела, между тем в ней много любопытного и поучительного. Возбужденное против подпоручика Сукорко судебное дело прежде всего раскрыло недочет в военной организации туркестанских войн и свидетельствует о той отчаянной борьбе, которую пришлось вести незабвенному генералу М. И. Черняеву с бюрократическими тенденциями, вкравшимися в военную среду, а самое главное с легионом недоброжелателей, которыми был окружен этот главный завоеватель Туркестана.

Поэтому, пользуясь предстоящим сорокалетним юбилеем дела под Иканом, мы считаем вполне своевременным познакомить с делом подпоручика Сукорко, имея в руках архивные документы оренбургского генерал-губернаторства. Я. П.)

Морозное утро 4-го декабря 1864 года.

В наскоро сооруженной крепости “Туркестан” большое оживление: слышится гул солдатских голосов, рев верблюдов, ржание коней, гортанный говор киргизов. Это снаряжается транспорта в крепость Чемкент. Один за другим с ревом ложились верблюды, побуждаемые к тому дерганием за “мурундук”, и киргизы быстро и ловко вьючили их. Подполковник Жемчужников сам наблюдал за [1012] снаряжением транспорта и просил сотника Свиридова, который должен был сопровождать его, не рисковать конвоем, а осторожнее пробраться к Чимкенту с важным обозом.

Но вот зоркие глаза его заметили вдали всадников, карьером приближающихся к крепости.

— Посмотрите, сотник, это никак караульные киргизы сюда скачут... Верно, тревога...

Сотник посмотрел в степь, открывающуюся с бруствера, приложил руку к козырьку и ответил:

— Это Маметка с Беримжанкой и Урузбайкой, что были поставлены в урочище Чилике.

Через 10 минут верховые были уже в крепости и летели прямо к дому коменданта Жемчужникова. Почти кубарем свалились с лошадей у бруствера и, снимая малахаи, разом заговорили ломаным языком.

— Таксыр, коканда Чилик гулял... Многа, бек-коп (очень много) пришли... — взволнованно проговорил Мамет...

— Шесть сотен будет, — перебил Урузбай.

— Тыща гуляй, — одновременно произнес Беримжан.

— Ну, и орда... — проговорил Жемчужников, махая рукой на киргизов. — Вот тут и пойми вас, не то триста, не то тысяча, а, может быть, ни то, ни другое, ни третье, а всего три коканца, а нашим малахаям показались сотни. Ну, ты, Маметка, говори толком: много коканцев в Чилике?

— Ой, таксыр, коп, бек-коп (много, очень много).

— Ну, примерно вот столько, — Жемчужников показал на подъехавшую сотню казаков.

— Ой, таксыр, больше, коп, бек-коп... — мотал головой Маметка.

— В два, три, четыре раза больше?

— Вот, таксыр, болша, — сжал Маметка в кулаки обе руки.

— Нет, таксыр, — перебил Урузбай: — болша один кулак нет.

Жемчужников тотчас же приостановил высылку транспорта и приказал сотне уральцев немедленно выступить по дороге к Икану, с целью определить силы неприятеля и обезопасить переход транспорта до р. Арысь, но, вместе с тем, приказал есаулу Серову, командиру сотни, не вступать в неравный бой.

Часов в 12 дня сотня уральцев, с артиллерией, состоящей из одного единорога, лихо проскакала по улице крепости и скрылась в садах.

Вечером того же дня в крепости был услышан отдаленный звук выстрелов в стороне к Икану, а через час прискакал нарочный киргиз Ашир из отряда есаула Серова с донесением, что, не доходя верст 4-х до Икана, он был послан [1013] есаулом вперед на разведки, которые выяснили значительные силы коканцев у Икана, около 1.000 человек. С этим известием его и послал сюда есаул.

Между тем выстрелы участились. Жемчужников сильно встревожился и разослал во все стороны нарочных, чтобы точнее определить место схватки, но ничего не мог выяснить, так как пришлось назначить нарочных из жителей, за неимением джигитов-почтарей, ну, а такие нарочные, вероятно, дальше прилежащих к крепости садов не выезжали.

Ночью был составлен маленький военный совет, на котором решено было послать на выручку сотни Серова отряд из гарнизона.

На другой день были вызваны охотники, и быстро составился отряд в 152 человека из лучших стрелков. Командиром отряда назначен подпоручик Сукорко, вызвавшийся сам принять на себя эту миссию, а в качестве помощника к нему был назначен подпоручик Степанов. В этом составе, при двух единорогах, напутствуемый словами Жемчужникова: “зря патронов не тратить, быть молодцами”, отряд бодро тронулся в поход. В рядах слышались слова: “умрем, а Серова вызволим”.

Проводив отряд, подполковник Жемчужников раздумался над положением дела, и думы одна другой мрачнее закружились в его голове. Он нервно зашагал по комнате и старался дать своим мыслям более определенное течение. Однако, это ему плохо удавалось, и он велел позвать к себе провиантского смотрителя, своего друга и советчика.

— Ты рассуди, Петров, вот что: у меня сейчас налицо в гарнизоне 300 солдат, из них часть должна быть определена, в случае чего, к орудиям на 8 барьетах. Меж тем слухи-то скверные, будто регент Коканского ханства Мулла-Алимкул и бухарский эмир с своими войсками норовят одновременно напасть на Чемкент и Туркестан. Что как они вот теперь, когда узнают, что я отправил лучших солдат, да нападут? А? Как ты думаешь — ведь искрошат нас?

— Непременно, если нападут, — угрюмо ответил Петров.

— Да, ты думаешь? — подхватил Жемчужников. — Ну, так вот что — садись и пиши. Вот карандаш: “Петр Логгинович, ежели вы увидите огромные силы, то, не выручая сотни, вернуться назад, дабы дать средства здешнему гарнизону”. Ну, а теперь давай, подпишу.

Жемчужников торопливо вложил записку в конверт и тотчас же приказал с нарочным доставить ее подпоручику Сукорко. [1014]

__________________________________

С песнями и барабанным боем выступил отряд Сукорко. Солдаты, уже обстрелянные под Акбулаком, весело шагали по мерзлой дороге, и звуки их тяжелых сапог звонко отдавались в морозном воздухе. Тяжело громыхали смертоносные единороги, заранее грозя врагу своими жерлами... Вот и сады миновали...

— Ваше бродие, — подскочил взводный к Сукорко: — нарочный скачет за нами.

Подпоручик приказал остановиться. Нарочный киргиз торопливо слез с лошади, снял малахай, вынул из его подкладки пакет и с поклоном передал его Сукорко. Тот прочел записку, многозначительно сдвинул брови и положил бумагу в карман.

Подпоручик Степанов, с любопытством поглядывая на товарища, ожидал, что он поделится с ним содержанием записки, но Сукорко скомандовал: “шагом марш!” и отряд двинулся вперед.

— Что это за записка? — спросил Степанов, подбегая к Сукорко.

— Ничего особенного — приказ не ввязываться в неравный бой. Вскоре были замечены неприятельские пикеты, и в стороне Икана слышалась пушечная пальба. Отряд двигался форсированным маршем.

Вдали показалась цепь песчаников, из-за которых слышались выстрелы. Отряд направился прямо к ним. Но лишь только он приблизился к подножью, как из-за холмов высыпали колонны коканцев и моментально окружили отряд. Лихо из неприятельской цепи выскакивали джигиты, галопом направлялись к отряду и на скаку стреляли из своих длинных кремневок. Однако, меткие выстрелы стрелков, ссадившие несколько таких храбрецов, отбили охоту у коканцев близко джигитовать, и неприятельские колонны, обойдя отряд, двинулись по дороге к крепости Туркестану.

Подпоручик Сукорко, находя в этом опасный для себя и для крепостного гарнизона маневр, приказал отступить к Туркестану. Такое распоряжение вызвало недоумение среди солдат, и они начали вслух высказывать свое недовольство, ссылаясь на то, что сотня уральцев находится совсем близко, вероятно (впоследствии оказалось верным это предположение), в одной версте, сейчас за холмами, так как перестрелка была отчетливо слышна.

Подпоручик Степанов разделял желание отряда и попробовал уговорить Сукорко пройти, хотя бы еще с версту до вершины холма.

— Я начальник отряда и приказываю отступать, — резко проговорил Сукорко — ... У меня есть на то приказ начальства... [1015]

Отступление началось под огнем неприятеля, устраивавшего постоянные засады, так что пришлось маневрировать с большими затруднениями. Одна из неприятельских засад в попутной разрушенной крепостце дождем пуль засыпала отряд, но никто не был ранен, кроме ротной лошади, находившейся под орудием. Стрелки бросились на приступ и выбили неприятеля. После этого отряд, измученный тяжелым напрасным переходом, благополучно прибыл в крепость, которая уже была обложена шеститысячным отрядом неприятеля.

Ночью прискакали в Туркестан два казака из отряда Серова и выяснили крайне тяжелое положение сотни.

— Держимся, — докладывал один из нарочных, — в открытом поле. Поклали, значится, лошадей, как бы вроде вала, да и отстреливаемся... А “его” сила страшная... Много убитых в сотне, больше того раненых...

Немедленно был созван военный совет, на котором и решено было послать более сильный отряд и, во что бы то ни стало, выручить сотню уральцев. Однако, оказалось, что это не так-то легко сделать — сначала произвели разведки, нет ли где вблизи неприятельской засады, а там не оказалось готовых телег, чтобы привезти раненых; пришлось ладить телегу, “приискивать хомут и прочую упряжь на лошадей, фурштадтские же батальонные лошади с телегами были отправлены до этого в Джулек за капустой”.

Только в полдень отряд мог выступить, а к вечеру соединился с отрядом есаула Серова, который геройски отбивался в течение двух дней от коканцев.

__________________________________

Подпоручик Сукорко, по настоянию начальника Ново-Коканской линии, генерал-майора Черняева, предан суду за то, “что он из одного постыдного малодушия своевременно не подал помощи уральской сотне есаула Серова, окруженной коканцами под местечком Иканом, и допустил таковую почти до погибели, ибо если бы Сукорко прошел с своим отрядом еще с версту вперед и поднялся бы на возвышенность, то нет сомнения, что Серов, увидевши прибывшую к нему помощь, сам с сотнею двинулся бы на соединение с ним. Это тем вероятнее, что на другой день, 6 декабря, есаул Серов с ослабленной уже сотней, пробился и отступил на восьмиверстном расстоянии” (Рапорт военного губернатора и командующего войсками Туркестанской области командующему войсками Западной Сибири, от 12 марта 1865 года, за № 988).

Несколько иначе взглянуло на поступок подпоручика Сукорко высшее начальство, а именно возвращение отряда объяснилось не [1016] малодушием командира, а “приказанием коменданта крепости Туркестана и действительно опасным положением самого отряда”. Мало того, подпоручик Сукорко был представлен к повышению в чин и к награде. Это уже окончательно “возмутило” генерала Черняева, и вот что он писал по этому поводу команд дующему войсками Оренбургского края. (Рапорт от 31-го августа 1865 года за № 3512).

“Соглашаясь с заключением вашего превосходительства, что офицер этот (Сукорко), не подавший помощи отряду есаула Серова и постыдно отступивший перед неприятелем, может и не подлежать ответственности по закону, я, принимая с другой стороны во внимание, что законы чести не всегда могут быть подводимы под статьи действующих законов свода военных постановлений, полагаю, что законное оправдание поручика Сукорко никогда не смоет с него того пятна, которым заклеймил он себя постыдным поведением под Иканом.

“Относительно десяти знаков военного ордена, имею честь сообщить, что так как чины этого отряда, отступив перед неприятелем, не имели с ним никакого столкновения, поэтому никто из них и не мог оказать личной храбрости, которая единственно предоставляет право на получение этого ордена, то я, затрудняясь раздачей, испрашиваю указаний, чем руководствоваться в этом случае.

“Что касается до поручика Сукорко, то не считаю себя в праве держать во вверенных мне войсках, безукоризненно исполняющих свой долг, такого офицера, который бесстрастно оставляет на жертву своих товарищей, имея полную возможность спасти их, — прошу покорнейше о переводе поручика Сукорко из Туркестанской области, которая не существовала бы, если бы все действовали подобно ему”.

Несмотря на такой энергичный протест, свойственный пылкой и честной натуре генерала Черняева, Сукорко было отличен, а равно и знаки отличия розданы в отряде. В таком упорном отстаивании явно неправого офицера многим было понятно, как желание “досадить” генералу Черняеву, которого “за его нрав и успех недолюбливали”. Только единственно, что уважено — это просьба о переводе Сукорко из Туркестанского края.

Когда об этом был извещен генерал Черняев, то на полях бумаги им сделана карандашом пометка: “Позорное дело”.

Я. Полферов

Текст воспроизведен по изданию: "Позорное дело" // Исторический вестник, № 12. 1904