МАРКОЗОВ В. И.

КРАСНОВОДСКИЙ ОТРЯД,

его жизнь и служба со дня высадки на восточный берег Каспийского моря по 1873 г. включительно.

(Статья седьмая).

(См. «Военный Сборник» 1889 г., № 12-й.)

Переход чрез границу был воспрещен не безусловно. По утвержденной Государем Императором инструкции, нам предоставлялось право наказывать заатрекских туркмен в их пределах, в случаях доказанного грабежа или разбоев, ими производимых на правом берегу Атрека, но с тем, чтобы о предполагаемом переходе границы мы всегда своевременно и заранее извещали дипломатических агентов наших в Персии, а также и с тем, чтобы, наказав туркмен, войска наши немедленно же возвращались в свои пределы. Между тем соседи наши, конечно, были не такого нрава, чтобы не давать нам вполне законного повода громить их жилища, а потому мы уже давно имели такое право. Ежедневные тревоги на Атреке, происходившие после возвращения нашего в 1872 году в Чекишляр и кончавшиеся обыкновенно уводом в плен целых семейств служивших нам туркмен, в особенности же огруджалинцев; угон за пограничную реку верблюдов у тех же туземцев, отдавшихся нашему покровительству; варварский способ лишения нас возможности пользоваться вьючными животными, практиковавшийся атабаями и дьячи и заключающийся в подсекании ножных мышц у тех верблюдов, которых им не удавалось угнать, и прочие бесчинства давным-давно уже требовали от нас принятия решительных мер к прекращению такого порядка вещей. Но единственно действительным для сего средством, конечно, могло быть наказание туркмен в пределах их зимовок, а последние находились за Атреком. [30]

Мы уже говорили, что Атрек составляет, а тем более составлял тогда, государственную границу не по праву, а благодаря бывшему недостаточному знакомству со страною и ее обитателями. В то время ни один перс не подходил к его левому берегу иначе, как закованным в цепи и по пути к какому-либо из среднеазиатских невольничьих рынков; но, тем не менее, переходить эту реку всегда значило возбудить столько толков и сомнений в необходимости такой меры в каждом данном случае, а главное это соединялось с такою длинною дипломатическою перепискою, что делалось до крайности нежелательным даже и для ближе терпевших от туркменского бесчинства. Находясь в таком положении, начальник нашего отряда попробовал сделать сношение чрез посредство консула нашего в Астрабаде с военным губернатором этой провинции, Сулейман-хан-Ихтиаром. Он просил последнего, чтобы тот распорядился придвинуть к берегу Атрека персидскую пограничную стражу и, вообще, принял бы меры к прекращению и предупреждению в пределах наших хищнических проделок со стороны, так сказать, персидско-подданных туркмен; но губернатор с невероятною наивностью ответил чрез того же астрабадского консула, г. Бакулина, что во всех государствах и между всеми народами на земле бывают злоумышленники и что с деяниями последних следует примириться. Сановник этот справедливо считался одним из умнейших людей своего государства, но, во-первых, прекратить бесчинства туркмен было решительно не в его силах, а во-вторых, он хорошо понимал, что для спокойствия целой огромной провинции, вверенной его управлению, прямой был расчет не только не прекращать этих разбоев, по даже усилить грабительскую деятельность туркмен на нашей територии, чтобы тем отвлечь ее от своей, чему он и способствовал всеми мерами. Таким образом, безуспешно испытав вышеприведенное средство, отряд сам должен был позаботиться о спокойствии на русской територии, прилегающей к Атреку.

Обращаясь к колонне майора Мадчавариани, нужно сказать, что она, начиная с самого дня выступления из Чекишляра, была непрестанно наблюдаема неприятелем. 4-го февраля, находясь на позиции у Тенгли-Гудрю, по давно заведенному, хотя и вынужденному обыкновению, от нее была выслана небольшая команда, которая должна была подогнать к биваку приставших на предыдущем переходе верблюдов и подвезти некоторые из брошенных с [31] ними вьюков. Но высланные люди, не найдя ни тех, ни других, открыли партию из атабаев, дьячи и игдыр, очевидно высматривавшую случай напасть на прикрытие пасшихся наших верблюдов, с целью угнать их за Атрек. При этом, однако же, никакой схватки не произошло, так как туркмены, считая себя слабее, ушли в пределы Персии. За то, 8-го февраля, казачий наш разъезд, под командою сотника Астахова, наткнувшись на неприятельскую партию, был встречен ею ружейным огнем, который не был прекращен даже и тогда, когда казаки наши, смело бросившись на неприятеля, прогнали его за Атрек. Между тем, как это происходило, начальник колонны получил сведение о появлении значительной неприятельской партии выше укрепления Баят-Хаджи, считая по течению реки. По некоторым имевшимся у него данным справедливо предположив, что замеченная неприятельская сила должна быть боковым прикрытием какой нибудь крупной кочевки, намеревающейся переправиться на правый берег Атрека, майор Мадчавариани немедленно предпринял движение в соответственном направлении. Он взял с собою 100 штыков, два горных орудия и 120 казаков, которые только что прибыли из Чекишляра с продовольственными продуктами для баят-хаджинского гарнизона и, за неимением верблюдов, доставили эти продукты на своих конях. Следы многочисленной кавалерии, ясно видимые по пути движения майора Мадчавариани, свидетельствовали о недалеком присутствии неприятеля, а разъезды последнего, постоянно показывавшиеся в виду наших войск, подтверждали это предположение. 9-го февраля, вечером, в погоню за одним из таких разъездов был пущен войсковой старшина Дзиов, с 15-ю казаками. Туркменские всадники, гонимые названным штаб-офицером, успели, однако же, уйти за Атрек и, соединясь со значительною массою своих, открыли с противоположного берега довольно живой ружейный огонь, который вывел у нас из строя одного сильно раненого казака и двух коней.

Получив от войскового старшины Дзиова известие о случившемся, майор Мадчавариани поспешно пошел вперед со всею своею кавалериею, точно указав остальной части своей колонны место на берегу Атрека, в котором следовало остановиться и ждать дальнейших приказаний. Наразсвете 10-го числа, находясь в верстах 40 от Баят-Хаджи, казаки, по следам одного из неприятельских отстреливающихся разъездов, подошли к мосту чрез пограничную реку и немедленно же чрез него переправились. Неподалеку от [32] моста, всего в верстах 5-6, сотня наша настигла атабайский аул. Произошла схватка, в которой, между прочим, один из наших казаков получил 16 шашечных ран. Неприятель оставил на месте боя только двух людей убитыми и несколько коней. Своих раненых и остальные трупы он успел увезти с собою, но главнейшим нашим трофеем были 430 голов хороших верблюдов, которых казаки захватили на пастбище, случайно находившемся на пути преследования партии атабаев. Кроме того, мы отбили у последних одного закованного невольника-перса, которого при первой же возможности отправили в Астрабад местному персидскому губернатору. Дав немного отдохнуть своей коннице, майор Мадчавариани поспешил уйти из територии, признаваемой персидскою. Окончив обратную переправу чрез А трек к рассвету* 11-го февраля и соединясь со своею артилериею и пехотою, он посадил сию последнюю на верблюдов и прошел далее, вверх по Атреку, еще верст с 30, как для исследования этого пространства, так и для внушения заатрекской чарве, что мы следим за нею и постараемся не допустить выхода ее на летовки.

Возвратясь в Баять — Хаджи, майор Мадчавариани, конечно, прежде всего озаботился отправлением приобретенных верблюдов в Чекишляр за необходимою провизиею. Они были отправлены под прикрытием казачьей сотни, которая, в силу приведенных обстоятельств, оставалась при баят-хаджинском гарнизоне гораздо долее первоначально предполагавшегося времени, а потому значительно поистощила продовольственные запасы, находившиеся в укреплении. Едва ушли из Баят-Хаджи казаки, как нахальство неприятельских разъездов стало проявляться вновь. Чтобы отогнать от укрепления один из таких разъездов, майор Мадчавариани выслал всех оставшихся при нем конных, а именно шесть человек казаков и двух туркмен. Всадники эти, исполняя данное им приказание, вовремя преследования наткнулись на неприятельскую засаду, человек в 150, а потому приостановились. Тогда неприятельский разъезд, подкрепленный частью людей из засады, в свою очередь погнал наших всадников. Все ото, конечно, сопровождалось обоюдною перестрелкою и даже дело доходило до холодного оружия, причем один из наших казаков был сильно ранен пикою, а лошадь другого казака была убита. Нет сомнения, что дело этим бы не ограничилось, по один из наших пеших сторожевых постов открыл вовремя огонь по неприятелю, а вслед затем на горизонте показался сам майор Мадчавариани, во главе трех рот и двух орудий. [33]

Завидя нашу колонну, неприятель поспешно ушел за Атрек, но не отказался от поставленных им себе целей. Партия, наделавшая тревогу в Баят-Хаджи, значительно подкрепленная новыми ратниками, около трех часов пополуночи с 20-го на 21-е февраля, опять подступила к нашему укреплению, внутреннее пространство которого рассчитано было на одну лишь роту. Цепь, выставленная от рот, бивакировавших вне укрепления, заметила приближение неприятеля и открыла по нем огонь. Ей ответили тем же. По тревоге, все наши части заняли свои места, но атабаи не унимались и продолжали подступать к укреплению. Тогда с валов последнего открыли картечный огонь. Пушки в Средней Азии всегда производили и долго еще будут производить особенный эфект, как оружие, чрезвычайно редкое среди туземцев, а потому, после первых же двух-трех выстрелов, атабаи быстро ушли за Атрек. Тем не менее, как на другой день, так и во все ближайшие последующие дни. но временам на горизонте нашем неоднократно показывались довольно крупные неприятельские партии, а отдельные их смельчаки подъезжали к укреплению и довольно близко. Между тем, майор Мадчавариани получил от лазутчиков сведение о том, что чарва туркменских племен Пап и Туман двинулась от берегов Гюргена и имеет намерение уйти в пустыню, переправившись в окрестностях урочища Чат, что при слиянии Сумбара с Атреком. Вследствие этого, утром 25-го февраля, начальник нашей колонны выступил из Баят-Хаджи по большой приатрекской дороге, ведущей от берега Каспийского моря на Кизил-Арват. Штаб-офицер этот взял с собою до 400 штыков и четыре горных орудия, по около полудня 26-го числа в состав его колонны поступила еще целая казачья сотня. Последняя зашла было в Баят-Хаджи, но, не застав там начальника летучего отряда, после небольшого привала пошла догонять майора Мадчавариани, чтобы скорее вручить ему привезенное ею из Чекишляра предписание начальника красноводского отряда и, согласно полученного приказания, поступить в его ведение.

Повторим вкратце, что 25-е февраля 1873 года было неприятнейшим днем в жизни красноводского отряда. Как громом поразила всех весть о том, что непредвиденные обстоятельства уничтожили возможность присылки нам верблюдов. А кто из красноводцев не знал, что значил тогда каждый верблюд для нашего дела? Много потеряно было уже времени и терять его более не [34] приходилось (На сколько дорого было время для красноводского отряда и как нежелательна была его потеря, свидетельствует отзыв Главнокомандующего кавказскою армиею военному министру, от 28-го ноября 1872 года, № 4535-й, в котором Его Императорское Высочество, между прочим, изволил выразить следующее: «Отложить приготовления кавказского отряда хотя бы только на один месяц — значило бы совершенно устранить кавказские войска даже от всякого содействия прочим в предполагаемой военной экспедиции».). Все еще продолжавшиеся вокруг Чекишляра разбои заатрекской чарвы и новейшие донесения майора Мадчавариани о ежедневных почти перестрелках туркмен с войсками его колонны, бездействие соседних персидских властей и прочие условия не только давали нам право, но даже обязывали нас перейти Атрек. Отряду нужно было достать себе верблюдов, во что бы то ни стало. Их надобно было отобрать у туркмен хотя бы силою, так как решительно не оказывалось никакой возможности сделать это добром, тем более, что и они не мало забрали этих животных у шеихцев и других своих же соплеменников, служивших нашему делу. Наконец, мы не могли равнодушно смотреть на вероятное усиление хивинской рати туркменами из прикаспийских земель. Вследствие этого не позже, как чрез час после распечатания конверта из Мангишлака с роковою для нас вестью, наличные части нашего отряда получили приказания, относящиеся до совершенно решенного уже тогда движения за Атрек, а таковое же приказание майору Мадчавариани повезла казачья сотня Астахова. о прибытии которой по назначению мы уже имели случай сказать выше.

Общий план, поставленный себе начальником красноводского отряда пред заатрекским походом в 1873 году, состоял в том, чтобы, загородив туркменам пути со стороны востока, гнать их туда с запада и, угрожая в то же время от берегов Атрека, заставить их совершенно отказаться от мысли о возможности ускользнут от нас в пустыню. Следует признаться, что план этот был не безупречен. Было бы несравненно рациональнее, усилив наблюдение за берегами Атрека, повести облаву с востока, так как в этом случае многие аулы, скрывшиеся от нас в лесах гор, составляющих продолжение Эльбурсского хребта, по случаю неизбежной давки, не успели бы туда уйти, а потому неизбежно должны были бы продвинуться ближе к морскому берегу, где нам легче было бы их захватить. Кроме того, гораздо удобнее было гнать добываемых верблюдов по пути домой, чем в сторону противоположную, к пределу нашего заатрекского [35] движения. Но составленный план был предпочтен остальным — во-первых, в предположении, что мы успеем добыть необходимое количество верблюдов, вовсе не забираясь слишком далеко на восток; во-вторых, имелось в виду, что гонимые нами туркмены, находясь в затруднении и не видя пред собою свободного пространства, могут забраться в пределы непосредственной Персии и уйдут таким образом от нас, да еще, чего доброго, причинят какое-либо зло городу Астрабаду и астрабадской провинции. В этом последнем случае нам, как известно, угрожали бы великие дипломатические затруднения. При общем же скучении туркмен у восточного рубежа их зимовок ничего подобного случиться не могло, так как там, между непосредственными своими владениями и землями туркмен. Персия поселила весьма воинственных курдов. Да и гокланы не упустили бы случая ограбить инородную чарву.

Движение за Атрек отряд наш начал четырьмя колоннами, переход которых чрез границу, а также и дальнейшие их действия, были по возможности согласованы. Первая и вторая колонны выступили из Чекишляра 27-го февраля под общим начальством самого начальника отряда и направились к переправе Беген-Баш. К утру 28-го февраля вся пехота, артилерия и казаки этих колонн были перевезены уже на левый берег Атрека на плоту, устроенном из двух каучуковых понтонов с необходимою связью и настилкою. Что касается казачьих лошадей и лошадей вообще, то их просто перегнали через реку в брод и вплавь, тут же, недалеко от места движения парома, несколько ниже последнего по течению. Около полудня колонны эти разошлись. Колонна № 2-го, командуемая майором 7 6-го пехотного Кабардинского полка Козловским и состоявшая из пяти рот его баталиона, двух горных орудий и 40 человек казаков, получила приказание направиться мимо Серебряного бугра к берегу Гюргена и, завернув в тех местах правым плечом вперед, идти правым берегом реки к пункту, именуемому Кара-Кир, на соединение с колонною № 1-го, при которой оставался начальник отряда лично. Это приказание, разумеется, было общее, частности же предоставлялись ближайшим водителям колонн, хорошо осведомленным с главнейшею нашею целью. Поэтому, конечно, движения и действия их неизбежно становились в зависимость от целого ряда случайностей, столь обильных при всех военных операциях.

Двигаясь по назначению, колонна № 2-го дошла до берега Гюргена и, увлекшись преследованием одного из наиболее [36] разбойничьих атабайских аулов, перешла и названную реку в брод. Погоня ота, после небольшой перестрелки, доставила майору Козловскому около 250 верблюдов, захваченных за речкою Кара-су, в полупереходе от города Астрабада. Но положение русских, случайно столь далеко зашедших, было чрезвычайно неприятно, главным образом, в том отношении, что всегда крайне подозрительные персы могли истолковать событие это в совершенно ложном свете и, пожалуй, даже выставить его поползновением с нашей стороны к овладению городом Астрабадом. Не было, конечно, сомнения в том, что Ихтиар, посредством телеграфных сношений, успел уже произвести совершенную тревогу в Тегеране и наше посольство там осаждается вопросами персидского правительства, а каждый лишний час пребывания нашего за Черною рекою (Кара-су) приводит все в большее и большее отчаяние представителя нашей дипломатической мисии при его величестве шахе и, быть может, готовить нам неимоверные дипломатические осложнения. Хорошо все это сознавая, майор Козловский, разумеется, решил как можно скорее увести свою колонну из пределов непосредственной Персии, а для того, чтобы исполнить это решение, нужно было идти обратно путем кратчайшим, на который и указывал чиновник Ихтиара, высланный к нам из Астрабада. Но по пути этому вовсе не имелось сколько-нибудь сносных бродов чрез Гюрген и в особенности крайне трудно, почти невозможно было перегнать чрез реку верблюдов, которых в таком случае приходилось, следовательно, бросить. Нам же не так легко было тогда добровольно отказаться от дорогой для нас добычи. Точно также и идти кругом значило потерять так много времени, что затем кабардинцы могли вовсе по принять участия в дальнейших наших поисках за Атреком.

Находясь в таком затруднительном положении, майор Козловский решился на шаг весьма смелый. Он повел свою колонну путем еще более коротким, чем тот, который ему указывали, но таким, который пролегал чрез персидское укрепление Аг-Кала, служившее тет-де-поном мосту на Гюргене. Приняв такое решение, командир баталиона Кабардинского полка отправил к коменданту названного укрепления парламентера с уверениями в неимении с нашей стороны решительно никаких враждебных умыслов против дружественных нам персов, но в то же время с настоятельною просьбою открыть для нашего прохождения ворота укрепления, ведущие к мосту. Одновременно с прибытием итого парламентера, с правого берега реки подъезжал к [37] Аг-Кала и другой. Это был наш офицер от колонны № 1-го, из состава которой начальник красноводского отряда выделил три роты 83-го пехотного Самурского полка, с одним полевым орудием, поспешно послав их, под командою майора Панкратьева, в помощь кабардинцам, едва только получил донесение майора Козловского о положении дел в его колонне. Оба парламентера были представлены коменданту укрепления одновременно. Они уполномочены были в самом решительном тоне заявить и заявили, что хотя непредвиденные обстоятельства, к крайнему сожалению, подвели нас к стенам Аг-Калы, но раз уже это так вышло, то мы ни в каком случае не отойдем от нее, если бы даже нам пришлось употребить силу для получения права прохода по мосту чрез Гюрген. Между тем, как происходили переговоры, войска майора Козловского подошли почти вплотную к стенам укрепления и направили на него дула снятых с передков наших орудий. В то же время на противоположном берегу реки, к самому мосту, стройно подтягивались самурцы, а на соседней возвышенности снималась с передка их внушительная полевая пушка. Гарнизон Аг-Калы едва состоял из 200 персидских сарбазов (Солдаты регулярных войск.), спокойствие которых издавна никогда ничем не нарушалось. Комендант не нашел удобным долго упорствовать, приказал отпереть ворота, и в стенах персидской крепостцы раздалась русская песня кавказского солдата, беззаботно и весело проходившего чрез нее с пляскою. Перейдя по мосту на правый берег Гюргена и переправив своих верблюдов, кабардинцы соединились с самурцами и, после необходимого отдыха, согласно имевшегося приказания, вместе пошли к пункту, именуемому Кичик-Кара-Кир, куда и прибыли к полуночи с 3-го на 4-е марта. Путь почти все время лежал вдоль развалин древней стены Кизил-Алан, постройка которой приписывается Александру Македонскому (У туземцев существует предание, что Великий Искендер (Александр) велел джинам (подземным духам) построить эту стену для охраны персидских владений от набегов средне-азиятских кочевников. Некогда в этой стене был найден глиняный горшок, с чрезвычайно тонкими стенками, наполненный каким-то голубоватым пеплом и золотыми монетами, а также и другими драгоценностями. Отсюда и самая стена получила название «Кизил-Алан», т. е. содержащая золото.).

На позиции у Кичик-Кара-Кира в то время находился уже начальник красноводского отряда. Он направился туда прямо от переправы Беген-Баш еще 28-го февраля, одновременно с [38] началом движения майора Козловского вправо, т. е. к западу, имея с собою четыре роты, одно полевое орудие и 20 человек казаков. При этой же колонне следовал наш общий для всех перешедших границу частей запас продовольствия и фуража. Не смотря на то, что запасы эти были до крайности ограничены, они все же сильно замедляли движение, а потому с высот Инча, к которым мы подошли на рассвете 1-го марта, начальник отряда пошел вперед, взяв с собою две роты, орудие и казаков. Он имел намерение обрекогносцировать местность и выбрать позицию, на которой было бы удобно выжидать соединения с майором Козловским. Сопровождение вьюков поручено было старшему из командиров двух оставшихся при них рот, штабс-капитану Мадчавариани, которому приказано следовать за идущими вперед частями, не спеша. Едва успел начальник отряда подойти к берегу Гюргена, как неприятель, в числе, приблизительно, до 3,000 всадников, неистово гикая, атаковал его два раза — один вслед за другим. Рассыпав полуроту стрелков по развалинам Кизил-Алана, наши встретили туркмен таким живым огнем, какого последние, вероятно, до того времени не видывали. К тому же и полевое наше орудие, хотя не частыми, но поразительно меткими выстрелами не переставало напоминать неприятелю, что он в этот раз имеет дело далеко не со столь хорошо ему известною персидскою ратью. После второй атаки на некоторое время все поутихло, хотя туркмены, собравшиеся в массы, не расходились. По всему видно было, что они намереваются еще нас потревожить. И, действительно, часа чрез полтора, заметив приближавшийся наш транспорт, они стали его обскакивать. Но и прикрытие нашего каравана не дремало. Штабс-капитан Мадчавариани, стянув верблюдов в каре, собрал вместе с тем свои роты и приказал встретить нападающих залпами. А тут и в передовой колонне, которой все происходившее было видно, быстро запрягли орудие и, посадив прислугу, выдвинулись вперед до расстояния хорошего выстрела. Попав под перекрестный ружейный и артилерийский огонь, неприятель вынужден был оставить нас, наконец, в покое и, потеряв 17 человек и 14 коней убитыми, 32 человека ранеными и одного пленного, скрылся за Гюрген. Однакоже, едва туркмены становились вне опасности, к ним немедленно возвращались и смелость, и задор. По крайней мере в ночь на 2-е марта, как и в следующую за нею ночь, они неоднократно подходили к нашему биваку, [39] причем каждый раз обменивались с нашею цепью несколькими десятками выстрелов, хотя ничего решительного не предпринимали.

В состав третьей колонны вошли четыре роты 84-го пехотного Ширванского полка, два горных орудия и 15 человек казаков. Войска эти, под общим начальством полковника того же Ширванского полка Араблинского, выступили из Чекишляра 25-го февраля вечером. О колонне этой 2-го марта в Кичик-Кара-Кире известно было только, что она, переправясь чрез Атрек близ Гудри, направилась затем прямо на юг, к берегу Гюргена. Зная хорошо энергию, осторожность и опытность названного штаб-офицера, начальник отряда с терпением и спокойно выжидал бы, конечно, от него вестей; но, получив рапорт майора Козловского о решении идти на Аг-Калу, он, как уже и было сказано, в видах предупреждения неприятных случайностей, признал необходимым отправить туда же некоторое число войск и по правому берегу Гюргена. С другой стороны, невозможно было оставлять в Кичик-Кара-Кире наши продовольственные запасы без вполне обеспечивающей охраны, и вследствие этого возникла необходимость скорее узнать что-либо о положении дел в соседней с главною, левой колонне. В особенности необходимы были сведения о месте ее нахождения в данную минуту. Парашютные сигнальные ракеты, не раз помогавшие нам в пустыне во многих подобных случаях, прекрасно выполнили свое назначение и теперь. Едва смерклось, после двух орудийных выстрелов в главной колонне взвились, одна за другою, но с некоторыми промежутками, несколько ракет. В колонне полковника Араблинского, которая, как оказалось потом, стояла в то время в 18-ти верстах от нас вверх по Гюргену, условный сигнал этот был услышан и замечен. Выстрелы наши обратили на себя должное внимание, а увидав затем яркие звезды ракет, третья колонна поспешила ответить нам тем же порядком. Составив понятие о приблизительном направлении и таковом же расстоянии между биваками, начальник красноводского отряда послал полковнику Араблинскому с нарочным приказание поспешнее придвинуться к Кичик-Кара-Киру, если ко времени получения записки не будет каких-либо причин, мешающих исполнить предложение, и если, но соображении на месте, признано будет, что оно не может дурно влиять на успех нашей облавы. Вследствие такого приказания, колонна полковника Араблинского, в два часа пополуночи на 3-е марта, подошла к Кичик-Кара-Киру, а спустя полчаса ушел оттуда майор Панкратьев, с [40] тремя стрелковыми ротами Самарского полка и одним полевым орудием, в Аг-Кала, на встречу майору Козловскому.

Надобно сказать, что соединению колонн у Кичик-Кара-Кира чуть-чуть не предшествовала ужасная катастрофа. В тревожную и темную ночь со 2-го на 3-е марта, когда неприятель не вполне еще прекратил свой ружейный огонь по нашей бивачной цепи, из последней дали знать, что приближается какая то густая живая масса. Араблинского у нас, конечно, ждали; но, во-первых, судя по времени, ему прибыть как будто было рано, а во-вторых, мы ожидали также и решительного нападения неприятеля. Продолжительное сомнение в известном случае могло поставить потом в весьма затруднительное положение. С целью выяснить дело, из Кичик-Кара-Кира стали подавать сигналы на рожке, которые были услышаны в колонне Араблинского, но звуки ответных сигналов совершенно уносились ветром. Уже отдано было приказание дать орудийный выстрел, но, к большому счастью, артилерийский офицер, командовавший орудием, испросил разрешение подпустить приближающуюся массу на расстояние еще более действительного картечного огня. Тем временем из цепи прибежали сказать, что услыхали команду: «с передков, налево кругом!» Впоследствии оказалось, что команда эта действительно была дана в колонне полковника Араблинского по той причине, что в нее начали попадать неприятельские пули и начальник ее стал готовиться встретить нападение, которое, как он заметил, готовили ему туркмены. При этом в подходившей к Кичик-Кара-Киру колонне были пулями контужены два офицера и ранена одна лошадь.

Часа через 1 1/2 мы опять были подняты на ноги в Кичик-Кара-Кире. Туркменам не терпелось. Они приблизились к нашему бивачному каре и со всех сторон открыли по нем ружейный огонь, поддерживая последний в течение всей ночи. Что касается нас, то мы усилили лишь цепь, ее резервы и дежурную часть, но на огонь отвечали неохотно и изредка, исключительно лишь для того, чтобы держать неприятеля в убеждении, что мы готовы его встретить.

Было уже сказано, что колонна полковника Араблинского, выступив из Чекишляра 25-го февраля и переправившись чрез Атрек у Гудри 27-го числа утром, в тот же день пошла на юг, к правому берегу Гюргена. Проследовав мимо высот Тенгли, колонна эта остановилась на ночлеге у пункта, именуемого Шефлух. Едва хвост ее дотянулся до места, как в виду частей, не [41] успевших еще составить ружья, показалась неприятельская конница, которая, не теряя времени, завязала с нами бой. Ширванцы выслали цепь и, конечно, прогнали туркмен, но перестрелка с некоторыми перерывами продолжалась, однакоже же, до наступления совершенной темноты. На следующий день, т. е. 28-го февраля, довольно рано утром, полковник Араблинский подошел со своими войсками к восточному продолжению стены Кизил-Алан, у переправы Ахметляр, и, оставив тут одну роту, с остальными отправился рекогносцировать берег Гюргена, вверх по течению реки. Дав отдохнуть людям у Биби-Ширвана, он двинулся дальше, но на переправе Оглан-Ших был внезапно атакован весьма многочисленною неприятельскою кавалериею. Атака эта, конечно, имела участь всех подобных же предприятий нашего противника, и атаковавшие, оставив на месте не убранными несколько убитых и одного пленного, удалились. От этого пленного полковник Араблинский узнал, что большие атабайские аулы в самом непродолжительном времени намереваются переправиться чрез Гюрген и, пробравшись далее к Атреку, уйти затем в пески.

Чтобы не задерживать переправы атабаев чрез Гюрген и расправиться с ними на правом берегу названной реки, начальник колонны снялся с занимаемой им позиции и немедленно отошел от берега по направлению к северу, на высоты Бендуали, куда притянул также и ту роту, которая оставлена была им у Ахметляра. Соединясь с нею, полковник Араблинский занял фланговое положение в отношении вероятного пути следования аулов, а именно он расположил свои войска у Гумбет-Олума, известного в Туркмении по нахождению там могилы весьма чтимого туземцами святого Хаашиша-Хаджи. Неприятель, однако же, в ловушку не дался и медлил переправою. Тогда, 1-го марта, полковник Араблинский выслать из Гумбет-Олума одну стрелковую роту на обычную дневную рекогносцировку. Едва успели стрелки отойти версты с три от общего бивака, как туркмены обскакали их, частью спешились и, засев за местные закрытия, открыли по роте ружейный огонь. Ширванские стрелки, разумеется, рассыпали цепь и отвечали. Услыхав выстрелы, полковник Араблинский пошел на них бегом, с одною ротою и двумя орудиями. Не смотря на то, что неприятель скоро заметил идущих на выручку, он не оставил атакованной им роты, а усилил против нее огонь. В то же самое время конные туркмены поскакали на встречу полковнику Араблинскому, делая все усилия, чтобы не допустить нас соединиться. [42] Против роты, вышедшей на подкрепление, туркмены тоже неоднократно устраивали засады, спешиваясь для этого, но орудийные выстрелы каждый раз заставляли их терять энергию сопротивления, и они скоро уходили. Соединясь с раньше атакованною ротою, полковник Араблинский перешел в наступление и отогнал неприятеля. Но, зная нрав последнего и желая дать туркменам памятный урок, он скрытно уложил стрелков за подходящею складкою местности, а затем стал медленно отступать в направлении, перпендикулярном к линии подготовленного им огня залегшей цепи. Два бывших при нем орудия, заранее заряженные картечью, катились за отступавшими на отвозах, по возможности скрываемые ротными колоннами. Туркмены вполне оправдали предположения начальника колонны. Немного погодя, вся масса их, с ужасным гиком, понеслась вслед за сомкнуто-отходящими частями; но эти последние вовремя открыли дула орудий, из которых посыпалась картечь, сопровождавшаяся залпами рот. Цепь, пред которою лежал путь бегства туркмен, довершила дело, и дальнейшее отступление полковника Араблинского к его резерву совершилось вполне спокойно.

Между тем роты, оставшиеся в Гумбет-Олуме, тоже не сидели праздно. Они распорядились окопать свой бивак маленькими ложементами и понакопали ровики для стрелков, что очень скоро пригодилось. Наступила темная ночь. Вначале, вокруг Гумбет-Олума совершенно все было спокойно, но в 10 часов из наблюдательных постов дали знать, что какие то массы — по-видимому неприятель — начинают издали подходить к позиции, а вскоре затем по последней стали жужжать и пули. Приказано было запять боевые места, и цепь наша стала изредка отвечать выстрелами на огонь. Так продолжалось до полуночи, после которой все было успокоилось опять. Тишина эта, наступавшая как то неестественно вдруг, вселила в начальнике колонны какое то сомнение, а потому он, на всякий случай, приказал приготовить картечь и положил одну роту в развернутом строю в стороне от орудий, которые были выдвинуты несколько вперед. Во втором часу ночи вновь появившаяся на горизонте густая толпа туркмен стала приближаться к биваку. Тогда цепь наша получила приказание, не навлекая подозрения противника и как можно скрытнее, открыть фронт засады. Так как туркмены не остановили своего поползновения вовремя, то и дальнейшая програма действий была выполнена нами удачно. Не смотря на большие потери этого дня и полнейшие [43] каждый раз неудачи, противник не ограничился, однако же, сказанными попытками. Он упорно продолжал оставаться в виду наших окопов и до шести часов утра не прекращал по нас стрельбы, хотя, нужно сознаться, пули его, всегда-таки из осторожности направляемые в нас с весьма почтенных дистанций, в эту ночь летали еще более издалека, а следовательно вредили нам еще менее обыкновенного. Тем не менее можно справедливо сказать, что войска третьей колонны, в ночь с 1-го на 2-е марта, простояли под ружьем и перестреливались с неприятелем в течение восьми часов времени. Показания о потерях, понесенных туркменами в стычках с колонною полковника Араблинского, в течение предшествовавшего дня и вышеупомянутой ночи, полученные нами чрез посредство преданных нам туземцев, были чрезвычайно разнообразны и доискаться правды в их баснословных сообщениях было совершенно невозможно. Судя по всему, нужно думать, однако же, что потери эти были весьма чувствительны. Наши потери этого дня, не считая некоторого числа людей с совершенно ничтожными огнестрельными ранами, не выведшими даже их из строя, были не велики. Они состояли из трех человек, двух лошадей и девяти верблюдов, причем убитых людей не было вовсе. В приведенном же числе лошадей и верблюдов показаны только те, которые были убиты или на столько искалечены, что мы должны были бросить их, за негодностью для дальнейшей службы.

В объяснение постоянной, резко бьющей в глаза разницы, между потерями у нас и у бывших наших противников, иомудов и текинцев, кстати будет сказать здесь, что в тех редких случаях, когда дело доходило до холодного оружия, собственно до шашек и пик, нам доводилось видеть поразительное уменье туземцев владеть ими. Но, действуя против нас огнем, названные номады не умели соразмерять действительности своего огня с расстоянием до предмета поражения. Дальнобойных ружей у них почти не было вовсе, и вооружение закаспийских туземцев того времени вообще было весьма плохо и до чрезвычайности разнообразно. Они выезжали в бой с охотничьими двух и одностволками самых низких достоинств, преимущественно английского производства чуть ли не минувшего столетия, а частью тульской и иной простой работы наших кустарей. Трудно сказать, когда и какими путями получали они это оружие, но оно, во всяком случае, вполне удовлетворяло их требованиям до начала борьбы с нами, а затем, конечно, условия изменились. Пули туркмено-текинцев [44] обыкновенно редко доносились до четырехсот или 500 шагов от места выстрела, и очевидно, следовательно, что к нам свинец их большею частью долетал случайно и всегда обессиленным, а не прицельно и рассчитано. Напротив того, их совершенно ошеломлял наш более чем вдвое далекий боевой ружейный огонь. Огню же артилерийскому они никогда и не пытались даже противустоять. Наилучшие и наиболее далекого боя ружья, имевшиеся у некоторых туркмен, принадлежали производству соседней персидской провинции Хоросана и ханств Средней Азии; но оружие это было очень дорого, а потому и редко. Кроме, того, оно было необыкновенно тяжело, и для стрельбы из него требовалась сошка, что, конечно, давало возможность пользоваться этим оружием только лишь спешившись. Наиболее же воинственные народы Азии, как это известно, мало и неохотно дерутся пешком. Наконец, говоря о вооружении туркмено-текинцев, нельзя не упомянуть о том, что у них и до сих пор нередко встречаются еще ружья с фитильным приспособлением для воспламенения заряда. Что касается сравнительно большой утраты в боях животных, почти всегда наблюдавшейся у нас в среднеазиатских экспедициях, то это обстоятельство отчасти объясняется тем, что, например, верблюды часто уходят с мест, куда их укладывают на ночлег, и, пасясь, удаляются от бивака и, таким образом, более подвергаются неприятельскому огню.

Обращаясь к прерванному рассказу о нашей за-Атрекской экспедиции, нужно будет напомнить, что положение дел 2-го марта вызвало необходимость передвижения колонны полковника Араблинского к Биби-Ширвану и Ахметляру, а оттуда, как уже было сказано, к полуночи со 2-го на 3-е число, она была притянута к Кичик-Кара-Киру.

На рассвете 4-го марта, соединенные колонны 1-я, 2-я и 3-я двинулись далее, по направлению к востоку. Всех добытых до той поры верблюдов еще накануне отправили кратчайшим путем в Баят-хаджинское укрепление, дав им в прикрытие две роты и небольшую команду казаков. 5-го марта, в виду развалин Джорджена, нам удалось, наконец, догнать и окружить один весьма большой атабайский аул, который, после непродолжительной перестрелки, сдал нам все свое оружие и 2,000 голов верблюдов. После этого мы, не теряя уже времени, направились в Баят-Хаджи, к которому и подошли к ночи 6-го марта. Так как, однако же, за поздним временем и разлитием Атрека мы [45] должны были отложить обратную переправу до следующего дня, то войска расположились на биваке на левом берегу этой реки. Одновременно с нашим приходом к названному укреплению, в нескольких верстах и тоже на левом берегу Атрека, показалась также колонна № 4-го майора Мадчавариани. О ней мы имели случай сказать, что 26-го февраля, на пути ее следования к местечку Чат, к ней присоединилась сотня казаков, привезшая начальнику колонны приказание перейти Атрек. Вместе с тем майору Мадчавариани присланы были общий план предположенных действий и указания тех частностей в предпринятой экспедиции, исполнение которых возлагалось на колонну № 4-го. Нужно сказать, что одновременно с предписанием начальника красноводского отряда казаки привезли майору Мадчавариани рапорт от воинского начальника Баята-Хаджи, штабс-капитана Славинского, переданный им во время прохождения их через названное укрепление. Офицер этот доносил, что в самый день выступления начальника колонны, часов около 10 утра, партия туркмен, в количестве до 500 всадников, сделала нападение на наше пастбище, охранявшееся командою в 60 человек пехотинцев при офицере и разъездами в 15 человек казаков. Пользуясь тем обстоятельством, что по всему пространству близ нашего укрепления корма были уже сильно потравлены и что, благодаря этому, поневоле приходилось шире распустить верблюдов, туркмены стали было отгонять часть названных животных, но этому помешала другая команда, высланная из Баята-Хаджи, в котором своевременно услыхали первые выстрелы и неистовое гикание нападавших. Офицер, посланный с подкреплением, скрытно пробежал со своею командою песчано-волнистую местность, отделявшую пастбищное поле от укрепления, и случайно, по весьма удачно вышел на бугор, пред которым, шагах в полутораста, стояла главная масса неприятеля, собравшегося для того, чтобы атаковать наше прикрытие, задержать его и этим больше удалить от него гонимых верблюдов. Быстро выстроив фронт, прибежавшие в помощь дали два хороших залпа, которые поразили туркмен как нежданностью, так и действительностью огня. Между тем наши казаки успели заскакать путь, по которому неприятель погнал было верблюдов, а вскоре все наши соединились и заставили нападавших отказаться от своего намерения.

Между тем, как все это происходило в некотором расстоянии от Баят-хаджинского укрепления, едва из сего последнего [46] удалилась команда, побежавшая на пастбищное поле, как к лагерю нашему, разбитому у подошвы возвышенности, на которой стояло укрепление, с соседних высот стали сбегать пешие туркмены. В то же самое время замечено было человек 300 туркменских всадников, быстро переправлявшихся чрез Атрек. Смелость, с которою подвигался неприятель к нашему лагерю, почти опустевшему с уходом майора Мадчавариани, удивила всех наблюдавших из укрепления. Поэтому, принимая малочисленность остававшихся в ту минуту в его непосредственном распоряжении сил (С выходом майора Мадчавариани в Бант-Хаджи оставлено было 216 штыков, 15 казаков и 2 горных орудия.), штабс-капитан Славинский приказал безотлагательно и одновременно открыть огонь из орудий как по пешим, так и по конным туркменам. Мера эта, разумеется, подействовала, как всегда, и неприятель отошел тем поспешнее, что заметил присутствие войск и в самом укреплении, которые могли обстреливать лагерь ружейным огнем.

В минуту получения приказания начальника красноводского отряда о переходе чрез Атрек, майор Мадчавариани находился на берегу этой реки, в 35-ти верстах от Баята-Хаджи. Чтобы не откладывать исполнения, он немедленно начал переправу. Окончив ее, он направился со своею колонною по долине, именуемой Голджай, и вечером 27-го февраля открыл свежие следы значительных кочевок. Проследив их, он, однакоже, удостоверился, что кочевники, недавно там бывшие, к большому сожалению, успели уже ускользнуть за Атрек. 28-го февраля колонна майора Мадчавариани проследовала вдоль хребта Гекча-Даг, а затем, перевалив чрез него по Кара-Дагскому перевалу, спустилась в долину Гюргена. Здесь начальнику колонны представились старшины племени гоклан, которые привели с собою 150 всадников и предложили свои услуги. Получив разрешение майора Мадчавариани действовать с нами совместно, гокланы тотчас же пошли на поиски и открыли следы довольно большого атабайсжего аула, тоже уходившего за Атрек, о чем они и дали знать немедленно. Не откладывая дела, майор Мадчавариани повел свою колонну во след уходивших атабаев, но, благодаря природным препятствиям, о которых мы скажем дальше, названному штаб-офицеру только 4-го марта удалось настичь у самой переправы один лишь хвост кочевки, за которою он гнался, не смотря на то, что войска наши [47] находились в движении от 12-ти до 14-ти часов в сутки. Вообще на долю колонны № 4-го выпали в за-Атрекском походе и в период, ему предшествовавший, наиболее тяжелые условия. К тому же на нее ежедневно нападали и перестреливались с нею атабайские шайки, которые, конечно, были не в силах остановить наше движение, но, тем не менее, очень его замедляли. Как бы то ни было, но, при содействии ревностно служивших нам гоклан, майор Мадчавариани отнял у атабаев 100 с небольшим верблюдов, которых мы взяли себе, и 3.000 голов овец, которых мы целиком отдали гокланам за их службу и преданность, имея, кроме того, в виду поселить некоторую неприязнь между атабаями и гокланами. При этом, разумеется, дело не обошлось без сопротивления. Довольно многочисленное прикрытие кочевки, спешившись по возвышенностям левого берега Атрека, старалось прикрыть переправлявшихся и открыло по нас весьма живой огонь. Рассыпав стрелков, мы отвечали им тем же самым, но, против обыкновения, туркмены долго не уходили. Пришлось повести атаку, которую самые храбрые из атабаев вздумали было встретить с шашками наголо. Это, конечно, ни к чему не повело, и неприятель, оставив на месте 15 трупов, ушел за Атрек, где опять стал готовить оборону переправы. Мы выкатили орудия и начали обстреливать свой, т. е. правый берег реки, но в это время быстро на ступила темная ночь. К рассвету же следующего дня нас отделял уже от атабаев целый огромный переход и переправа чрез сильно вздутую от дождей реку. В этом месте Атрек так переполнился водою и разлился, что майор Мадчавариани не решился переправляться и на следующий день, а предпочел идти вниз по течению левым же берегом. Вечером 6-го марта четвертая колонна подошла к Баят-Хаджи, где и соединилась со всеми остальными войсками, принимавшими участие в описываемой экспедиции. 7-е и 8-е марта мы употребили на переправу чрез Атрек и только к рассвету 9-го марта окончили ее совершенно. Дело это, по-видимому, шло довольно медленно; но следует принять во внимание, что в нашем отряде не имелось никаких искусственных средств для облегчения переправы, что по берегам Атрека не было и нет буквально никаких материалов, могущих способствовать тому же, и, самое главное, что нас более всего должны были задерживать и задерживали верблюды, с переправою которых мы порядочно таки поизмучились. Но в то время они составляли нам клад, ради целости которого мы сделали бы все. Говоря откровенно, не легок [48] был наш за-Атрекский поход во всех отношениях. Не легко достались нам и верблюды, добытые нами в период времени с 25-го февраля по 14-е марта., т. е. по день нашего возвращения в Чекишляр из-за Атрека.

Вообще, крайне тяжелое время стал переживать красноводский отряд, после возвращения своего из похода 1872 года. Трудно представить себе что-либо тревожнее и невыносимее того положения, в котором находились мы, например, в половине февраля. В самых первых числах марта, следовательно всего чрез несколько дней, надобно уже выступать по направлению к Хиве, а на чем пойдем, — не знаем. Сулят верблюдов из Мангишлака и говорят, что добывание этих животных идет там успешно. Если так, то пора переходить в Красноводск; но, во-первых, на чем переплывем мы море, а. во-вторых, что станем делать, если, перейдя туда, узнаем, что надежды на Мангишлак были преувеличены и даже совершенно напрасны? В Чекишляре мы все-таки ближе к туркменам, у которых, если они не уйдут, все же можно достать на чем поднять вьюки, а уже для этого, само собою разумеется, себя мы не пожалеем. Но если такой оборот предвидится, то давным-давно пора переходить Атрек, потому что время уходит, а с ним уходит и чарва из-за Атрека. Гоняйся потом за нею. Говорят, что верстах в 60-ти от Чекишляра три больших атабайских аула уже переправились и уходят в степь. Догонять ли их? Пожалуй, погоня эта будет напрасна: из Мангишлака прибудут верблюды, а мы бесполезно измучим только себя и лошадей до того, что потребуется отдых, для которого лишнего времени не имеется. А тут и дома работы по горло. Надобно многое готовить к походу: надобно чиниться, — ведь мы только что пришли из далекого и тяжелого похода; надобно делать бочонки и, вообще, готовить посуду для воды; надобно принимать походное продовольствие и готовить вьюки; надобно выгружать суда, хотя это невообразимо тяжело и изнурительно (Даже много позднее, а именно в 1879 году, когда для облегчения выгрузки сделаны были многие искусственные приспособления и значительно расширены средства, генерал Лазарев, с удивлением наблюдая эту работу, воскликнул: «здесь, в Чекишляре, настоящая школа терпения!»); надобно и отдохнуть, так как поход предстоит не легкий. Компанейские суда, вероятно, заняты, дров нам не везут, а холод в изодравшихся палатках просто одолевает. Что еще и того хуже, так это то, что даже не все еще войска, предназначенные в поход в составе нашего [49] отряда, перевезены с западного каспийского берега. Говорят, Петровский порт еще не вскрылся, и потому ни самурцы, ни артилерия еще не выходили в море. Да и ширванские роты только 16-го февраля пришли к нам из Баку. Наконец, 22-го февраля прибыли и самурские стрелковые роты. Еще не успели они оправиться от трехдневной сильнейшей морской качки, как уже 27-го февраля пришлось идти за Атрек, искать верблюдов, на получение которых из Мангишлака исчезла всякая надежда. Так как неудача одна никогда не ходит, то и грустное известие о том, что верблюдов не пришлют из Мангишлака, пришло к нам не в добрую погоду. Уже с половины февраля ливнем лил в нашей полосе дождь и до того растворил солончаки по Атреку и за Атреком, что тому, кто сам не видел размокших солончаков, трудно и почти невозможно представить себе те ужасные усилия, какие приходится испытывать при движении по ним даже одиночным путникам, а тем более те мучения, которые нужно было переносить, когда по растворенной почве солончаков приходилось проходить тысячам человеческих и верблюжьих ног. Палаток за Атрек мы не взяли буквально ни единой. Не везти же было нам с собою целые караваны! Ведь нам надобно было ходить скоро. Достаточно с нас было и тех грузов, без которых нельзя было никак обойтись. Вдали за Гюргеном, в лесах северного склона восточного продолжения Эльбурсского хребта, весьма живописно горели целые сотни огней — так же, как и на Мангишлаке, призывавших правоверных на ожесточенную брань с гяурами, нарушающими их спокойствие; но, любуясь этими огнями, мы почти никогда не имели чем согреть себе чай или высушить свое белье, постоянно мокрое от дождей. Скот массы кочующего народа, обстоятельствами задержанного в том году за Атреком несравненно долее обыкновенного, еще до нас успел совершенно уничтожить верблюжьи кормы, а потому служба по охране верблюжьих пастбищ, под которые приходилось забирать огромнейшие пространства, поглощала нас в конец. Стрелять нам пришлось много, — и сил своих мы вообще не щадили. В ужаснейшие туманы, до ниточки мокрехонькие, роты наши гонялись за аулами часов по 12-14 в сутки и, по совершенной неизвестности страны, к сожалению, часто даже по пустому. При всем этом офицеры, в буквальном смысле слова, делили с нижними чинами все труды и лишения. Было совершенной нередкостью [50] видеть, как многие из них, раздевшись догола, работали сами и распоряжались по устройству переправы, стоя по горло в воде.

Не мало пришлось перенести за ото время трудов и тем нашим товарищам, которые оставались дома в Чекишляре. Еще в день выступления за Атрек далеко на горизонте заметили мы направлявшееся к нам судно. Потом оказалось, что это везлась в Чекишляр артилерия. Последней пришлось проболтаться на рейде четверо суток. Сильнейший ветер с берега все не давал туркменским лодкам возможности причаливать, а у казенных маленьких паровых баркасиков, вообще много работавших и давно уже мало исправных, потекли трубки до того, что буксировать они не могли. Когда, наконец, море поуспокоилось, чекишлярский гарнизон приступил к выгрузке артилерии, что, при тамошних средствах и свойствах рейда, равнялось почти каторжному труду. Кроме того, остававшиеся люди дни и ночи делали и вязали вьюки, чтобы восполнить то число последних, которое пришлось нам взять с собою за Атрек из запаса, приготовленного для похода в Хиву, а также они должны были принять из складов и повязать во вьюки все то, чего мы не успели получить до выступления за Атрек. Эти же люди сколачивали для предстоявшего большого похода кеджевэ и носилки для больных. Наконец, товарищи наши, не принявшие участия в за-Атрекском походе, ходили также пасти верблюдов, оставленных нами на их попечение. Отбывание этого последнего рода службы сделалось в Чекишляре в особенности неимоверно тяжелым с возвращением нашим туда из-за Атрека, так как масса верблюдов, собравшаяся у нас, в два дня окончательно вытравила весь, и без того скудный, корм, верст на 20 вокруг нашей стоянки. С другой стороны, и отгонять верблюдов далеко от лагеря было совершению невозможно, так как ото вызывало бы необходимость усиления охраны. Притом же, кроме пастбища, животные нуждались, конечно, еще и в питье. Воды же близ Чекишляра нигде не было. Да и той, которая имелась в чекишлярских копанках, далеко не хватало для наших нужд и водопоя. Пришлось ежедневно наряжать целые сотни людей, которые исключительно работали над устройством новых копанок и очисткою существовавших, так как бури то и дело обваливали их песчаные стены и засыпали воду. Все это, вместе взятое, конечно, должно было истощать и порядочно истощило наши силы ко времени начала похода на Хиву.

Как бы то ни было, справедливо можно признать, что [51] результаты нашего за-Атрекского похода выразились в следующем: во-первых, отряд хотя и довольно поверхностно, но все же осмотрел более 600 верст и нанес пройденные пути на карту, причем каждая часть средним числом сделала не менее 400 верст; во-вторых, сортируя пригнанных в Чекишляр верблюдов, мы все же насчитали из них более или менее годных к предстоявшему нам походу около 2,200 голов, а следовательно с теми, которых майор Мадчавариани добыл раньше, у нас в распоряжении оказалось более 2,600 штук этих животных. Наконец, независимо от всего этого, по доходившим тогда до нас и впоследствии вполне подтвердившимся слухам, большая часть из кочевников, решившихся было идти в Хиву, после маршей наших за Атреком, отказалась от своего намерения, а некоторые из чарвы стали даже добровольно приводить нам своих верблюдов, так что ко дню окончательного выступления нашего в поход мы имели уже в своем распоряжении свыше 3,100 голов вьючных животных.

Как и было уже отчасти упомянуто, в состав красноводского отряда, кроме всего того, что было в нем во второй половине 1872 года, приказано было включить и перевезти еще следующие части: три ширванских роты и столько же самурских; два четырехфунтовых полевых, с казны заряжающихся, орудия с усиленною упряжью; еще один дивизион нарезных трехфунтовых горных, с казны же заряжающихся, орудий; две сотни казаков и сотню Дагестанского конно-ирегулярного полка. Таким образом, если бы последующие обстоятельства сложились для красноводского отряда вполне благоприятно и было бы на чем идти, то должны были бы выступить в поход 20 рот, 20 пушек (четыре полевых и 16 горных) и пять сотен кавалерии. Предполагая водить последнюю всегда отдельно, начальник нашего отряда еще прежде поручил артилерийским офицерам, на всякий случай, приучить 50 человек казаков к обращению с боевыми ракетами, которых нам прислали в отряд в количестве 250 штук с пятью станками и пятью же умевшими отлично владеть ими ракетчиками. Для этих последних, по распоряжению начальника отряда, куплены были в Баку верховые лошади, которых перевезли в Красноводск, равно как и две казачьи сотни и сотню конно-мусульман. Все остальное было выгружено в Чекишляре.

Старый красноводец.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Красноводский отряд, его жизнь и служба со дня высадки на восточный берег Каспийского моря по 1873 г. включительно // Военный сборник, № 1. 1890

© текст - Маркозов В. И. 1890
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1890