-

ХОРОШХИН А. П.

ВОСПОМИНАНИЯ О ХИВЕ

(Беглые заметки).

Совершившееся ныне громкое событие: покорение Хивинского ханства принадлежит истории. Наши труды, наша борьба с природой составляют предмет удивления Европы, и настоящие успехи нашего оружие вполне вознаградили неудачи Бековича и Перовского. Будущему историку предстоит задача подробно сопоставить все три похода против Хивы, определить их значение и те услуги, которые они оказали цивилизации.

Не касаясь в настоящих заметках ни разбора чисто военных операций против Хивинского ханства, ни заключенного с ханом мирного договора, о чем надеемся поговорить современен, мы полагаем не безынтересным для читателей познакомить их пока, хотя в беглом очерке, собственно с физиономией Хивы, ее населением, главнейшими правительственными лицами и т. п.

Хивинское ханство представляет собою оазис на низовьях реки Аму-дарьи. С севера оазис этот примыкает к поросшим камышом южным берегам Аральского моря, а со всех остальных сторон ханство окружено песчаными степями. Река Аму течет в пределах ханства более 400 верст, и эту линию следует принять за наибольшее протяжение оазиса; ширина его нигде не превышает 100 верст, а потому общая площадь оазиса будет, приблизительно, около 600 квадратных географических миль. Эта площадь и составляет собственно древний Хоразм, нынешнее Хивинское ханство. Окрестные степи, населенные полудикими киргизами и туркменами разных родов, хотя номинально входят также в состав територии ханства, но даже сами властители Хивы никогда [357] не были уверены в покорности своевольных, кочевых обитателей этих степей и нередко вели с ними продолжительные и кровопролитные войны.

Северная часть оазиса, т. е. дельта р. Аму, почти сплошь покрыта камышовыми зарослями и населена полукочевыми узбеками, из колена каракалпак. С востока к ним примыкают киргизы разных поколений, обитающие вокруг урочища Дау-кара; с запада, по левому берегу реки, по Айбугирской топи (Ныне высохшей.), живут также киргизы, преимущественно из тех, которые эмигрировали в Хиву в разное время и по разным причинам. Широта городов Куня-Ургенча и Ходжейли составляет границу между дельтою реки и южною частью ханства.

Обе эти неровные части. хивинской територии значительно отличаются одна от другой в культурном отношении: дельта обработана сравнительно менее и покрыта Камышевыми порослями, тогда как остальная часть ханства хорошо возделана и производит все свойственные Средней Азии виды хлеба (кроме ячменя) и фрукты. Тут же проходят и все значительные оросительные канавы ханства: Полван-ата, Газават и друг. В этой же южной части обитает и коренное население ханства: узбеки разных поколений и сарты, а также дугма (персияне-рабы), которых, впрочем, довольно много и у соседних туркменов, примыкающих своими кочевьями к западной и южной границам ханства, а частью живущих даже в пределах самого оазиса. Таковы: чоудуры, юмуты, карадашли, имрали, кара-имыллы и другие (Надобно заметить, что эти названия туркменских родов многими произносятся и пишутся иначе, так, например, юмуты пишутся неизвестно зачем и почему «иомуды», тогда как туркмены говорят и пишут юмут.). Туркмены теке и сары прикасаются к южной границе ханства и номинально считаются васалами хана. Правый берег реки занят киргизами (алчин и друг.) и туркменским коленом ата. Немногие оседлые пункты правого берега (Шурахан, Чимбай и друг.) населены смешанным людом: узбеками, сортами, персами; но преобладающим населением здесь все-таки остаются киргизы и каракалпаки.

Таково в общих чертах распределение народностей Хивинского ханства. Поверхность страны ровная, покатая к северу, на что указывает как направление главной водной артерии, реки Аму, так и всех больших оросительных канав. Гор в Хивинском ханстве нет, кроме небольшой каменистой групы на правом берегу [358] реки, Шейх-джали и холмов Уч-учак, на которые вышел наш Туркестанский отряд 11-го мая 1873 года.

Переправа войск этого отряда на левый берег произведена была, как известно, против урочища Ак-камыш. Левый берег Амударьи сразу дал знать себя: дорога пошла среди обработанных полей и садов, мимо хивинских жилищ. Это были четыреугольные дворы с высокими глиняными стенами и множеством клеток внутри их, служащих жилищем для людей и для скота; но жителей не было: они были согнаны в город Хиву, будто бы, для его защиты. Безрассудная мера, стоившая многим из них почти полного разорения! Мы увидели жителей лишь в первом попутном к Хиве городе — Хазараспе. Это весьма значительный торговый и административный пункт ханства; город обнесен стеной и окружен садами.

До Хивы оставалось еще 80 верст. Страна была всюду одинаково хорошо обработана. Поля, сады и чрезвычайно оригинальные кладбища, мелькая среди зелени своими высокими памятниками, приятно разнообразили наш путь, после пустой песчаной степи. Был конец мая; воздух был прелестный.

29-го мая мы подошли к гор. Хиве и вместе с кавказскими и оренбургскими войсками вступили в столицу ханства. Хива также обнесена высокой стеной, из-за которой видны, там и сям, стройные минареты мечетей и медресе; кругом города сады. Внутренность Хивы напоминает собою все среднеазиатские города, но она как ч будто пустыннее. Хива на всех нас глянула не особенно приветливо, вследствие того ли, что на улицах было мало народу, или это обычная физиономия города — решить было трудно. Впрочем, жители не косились; одетые неизменно в свои красные халаты и огромные овчинные шапки, они продолжали заниматься своими делами: работали в окрестностях, торговали на базаре и проч. Базар очень скоро оживился; в лагере немедленно появились продавцы живности и других продуктов, которых хивинцы, как и вообще все среднеазиятцы — народ комерческий и плутоватый — спешили сбыть за хорошую плату своим новым гостям. Действительно, они нажили от нас хорошие барыши.

Хивинцы говорят совершенно оригинальным наречием тюркского языка, несколько схожим с адербеджанским. Тип же их определить нелегко, потому что они представляют собою, не исключая и самого хана с его братьями, смесь узбеков с персами или, точнее, с персиянками. Вследствие этого, сформировалась, в [359] особенности в высших слоях общества (купцы, служилые, ходжи), совершенно своеобразная наружность, встречающаяся иногда и в рабочей массе. Отличительные черты этого типа: острые узбекские скулы, плоский нос, и жидкая борода, рядом с большими, правильно очерченными персидскими глазами. То же можно сказать и о женщинах. В Хиве закрываются только молодые женщины или девушки, да и то не в редкость было увидеть на улице открытое молодое женское лицо. Так, однажды, по тесноте улицы, запруженной множеством арб, мне пришлось остановиться близ одной арбы, на которой сидела женщина. Пока возчики бранились впереди, прокладывая каждый себе дорогу, я имел удовольствие любоваться прелестными и лукавыми темными глазками сидевшей передо мной хивинской дамы. В другой раз я ехал также по весьма узкой улице; перед дверью сакли ползал ребенок. Заслышав шаги моей лошади, из сакли выскочила 3-4-х-летняя девочка и, схватив ребенка за руку, потащила его к двери; в это время я поравнялся с ними и увидел в дверях молодую мать. В противоположность страха, выражавшегося на лицах ее детей, симпатичное лицо молодой матери приветливо и застенчиво улыбалось. Впрочем, в Хиве особенно красивы персиянки, бывшие невольницы хана и других знатных или богатых людей...

II.

Наши войска стояли в садах почти у самых стен Хивы. Мы отдыхали, торжествуя победу над природой и врагом. Хан, бежавший к туркменам, вскоре вернулся в Хиву. Генерал Кауфман возвратил ему его права и назначил к нему, в качестве посредника при сношениях с русскими властями, особый совет. Вместе с подполковниками Ивановым и Пожаровым я был также назначен членом этого совета, собиравшегося в одном из пригородных садов.

Явившись в первое заседание, мы нашли хана сидевшим в юрте на полу; после обычных приветствий, он спросил у каждого из нас наши фамилии и какого мы рода оружие. Затем, принесли кресла и табуреты и открылись ваши заседания.

Они продолжались полтора месяца, почти ежедневно, и за это время были обсуждены и решены: вопросы: о поставке в войска дров, провианта и фуража и об освобождении рабов. Хан председательствовал; кроме него, в совете заседали: новый диван-бек, Мад-нияз (назначенный вместо высланного в Казалинск [360] Мад-мурада); троюродный брат хана Ильтезер-инак и мехтер. Иногда присутствовал и средний брат хана, Ахмед или Атаджай. Приводим здесь краткую характеристику всех этих личностей:

Хан-Сеид-Мухамед-Рахим — человек неглупый от природы, но, видимо, не занимался делами, а потому обленился. Он очень приветлив, хотя говорит тихо и вяло. Как у всех среднеазиятцев, умственный горизонт его не простирается далее свойственных азиятцам, часто весьма диких, воззрений, в особенности если предмет выходит из ряда обыкновенных. Отвлеченные суждения чужды среднеазиатскому уму, который, по преимуществу, ум практический; в отвлеченных же предметах он принимает направление, исключительно, мистическое и доходит до смешного. Хан молод: ему всего 26 лет. Он носит обычную овчинную шапку и зеленый или синий атласный халат, с золотыми застежками под ложкой и довольно длинным шлейфом. Под этим халатом у него несколько пестрых канаусовых халатов, а на ногах большие сапоги из желтой замши, как и на всех его подданных.

Ильтезер-инак — болезненный человек, лет 35; слывет медиком, имеет куб для гонки розовой и т. п. воды. У него хороший дом и сад внутри города, где он угощал нас на большую ногу — очень вкусными пирогами, пловом, жарким, множеством сладких печений и даже пуншем из рома; в заключение всего, он призвал музыкантов и заезжих из Бухары весьма красивых мальчиков-плясунов; они пели и плясали так же, как это бывает в Ташкенте и других городах.

Атаджан-тюра — высокий и худой юноша, 20 лет; до нашего прихода был в опале у хана за независимость воззрений на политику и проч. Это своего рода хивинский принц Наполеон. Хан опасался его, а потому, в один прекрасный день, разогнал его приверженцев, отобрал у него оружие, до которого принц Ахмед большой охотник, и запретил ему выезд из дома. Конечно, с нашим приходом Атаджан получил свободу. Я однажды посетил его и долго у него сидел; о себе он говорил, что знает языки: персидский и арабский, много беседовал с почтенными учеными и может распознавать драгоценные камни, что это наука мудреная... Может быть, он говорил и правду, но, сколько я мог убедиться, воззрения его дают повод сомневаться в справедливости высказанного им о себе отзыва. Перед уходом из Хивы я получил от Атаджана единственный в Хиве подарок — две книги на тюркском языке: Равзати-Сафо — историю каджарской династии в [361] Персии, и Шах-нама Мирахунда — историю теперешней хивинской династии. Вместо всякой надписи: «на память», как это делается у нас, принц Ахмед приложил к заглавному листу каждой книги свою печать.

Мад-нияз-диван-беги — лет 40, сын дяди хана и русской невольницы. Очень неглупый и хитрый человек; в настоящее время главный и непосредственный исполнитель воли хана.

Мехтер — министр финансов, богатый старик, лет за 50, личность бесцветная, обращавшая на себя внимание лишь по грязному одеянию, в котором он являлся в совет, где постоянно молчал.

Кроме этих советников, хан призывал в заседания совета еще некоторых экспертов, например, старика Якуб-бая и других, когда нужно было определить цены на провиант, провести в реку пароходы и т. п. Решения совета в важных случаях докладывались на утверждение генерала Кауфмана и приводились в исполнение через кого-либо из упомянутых сановников, по усмотрению хана. Иногда нужно было очень много терпения и настойчивости, чтобы вразумить окрепшие в известных воззрениях головы наших сотоварищей, в особенности когда дело касалось персидских рабов. Кроме того, хивинские сановники были вялы в исполнении постановлений совета, по свойственной ин лени и привычке делать все не торопясь, и тогда приходилось грозить гневом главнокомандующего. Впрочем, нужно все-таки отдать им справедливость, в особенности Мад-ниязу, в том, что, не взирая на тревожное положение края, они удовлетворили все наши требования, так что войска весьма скоро запаслись всем нужным на время пребывания в ханстве.

III.

Когда большая часть экспедиционных войск направлена была в туркменские кочевья, наш совет прекратил своя заседания. Я был оставлен в Хиве при особе хана, в роде пристава, а потому каждодневно виделся с его высокостепенством. Для этого я ездил из лагеря в город и там, во дворце, неизменно заставал хана в одной и той же небольшой полутемной комнате, на полу, на простом черном с красными разводами туркменском войлоке. Комната имела одно европейское окно и когда-то была расписана и позолочена, но во время нашего пребывания в Хиве она, от ветхости, выглядывала крайне мрачно, если не грязно. Перед ханом у двери сидел обыкновенно кто нибудь из приближенных, [362] оригинально поместившись в то квадратное углубление в полу, над которым совершаются омовения перед намазом...

В небольшой передней, комнате меня встречал обыкновенно один и тот же Юсуф — любимый камердинер хана, молодой человек, с чрезвычайно симпатичным лицом, всегда свежий, безмолвный и серьезный. Только он подает хану кушать, когда хан обедает на своей половине, а также подносит ему чай и кальян, причем предварительно затянется из кальяна сам, оботрет чубук пальцами и потом уже подаст своему повелителю... Хам курит очень часто; он так полюбил наши папиросы, что, затянувшись из кальяна, сейчас же закуривалал папиросу, не докурив ее, опять просил кальян и снова принимался за папиросу; потом требовал себе воды, говоря иногда по русски: «Юсуф, дай воды», и молчаливый Юсуф утолял его жажду из большой китайской чашки. Хан по русски не говорит; он затвердил лишь несколько фраз.

Когда бы я ни приходил к хану, я всегда заставал его в полнейшем бездействии. Заметно было, что он скучал, потому что всегда радовался моему посещению. Покончив наш официальный разговор, если таковой имелся по какому бы то ни было поводу, — мы начинали беседовать о том, о сем...

— Жарко на дворе? спросит бывало хан, — большой домосед.

— Очень жарко; но здесь у вас хорошо...

— Здесь нет мух и прохладно... А в лагере много мух?

— Очень много и покоя не дают...

— Это ничего. Множество мух в лагере, говорят, полезно...

— Да; наши ученые говорят, что мухи дышат тем воздухом, который вреден человеку... Они очищают воздух...

— А много у вас ученых? Где они живут? Холодно ли в Петербурге? Можно ли туда ехать? Как туда ехать? и т. д. в этом роде. Вопрос следовал за вопросом.

Я всегда с готовностью удовлетворял любопытство хана. Иногда также приезжал к хану сотоварищ мой по совету, подполковник Пожаров, и садился играть с ханом в шахматы. Хан постоянно терпел поражения.

Каждый раз, Сеид-Мухамед угощал нас пилавом и жареным на вертеле мясом (это кавказский шашлык, а по здешнему кабаб), причем, заметив, что мы не едим жира, хан любезно отбирал в сторону жирные куски и рекомендовал кушать те, на которых жира не было... Угощение заканчивалось обыкновенно чаем и абрикосами, которые ставились перед нами в простой и [363] довольно старой корзине из вербовых ветвей и хан снова принимался выбирать и предлагать скушать тот или другой, лучший, по его мнению, плод.

— Хазрет, т. е. ваше высокостепенство, сказал я однажды хану после приветствий, — сейчас у ворот вашего дворца я видел совсем черного человека... Кажется, это араб?

— Нет, это габеш (абисинец)... Хотите его видеть? Юсуф, приведи сюда габеша, что стоит у ворот... Их в Хиве всего двое или трое, продолжал хан, и продали их сюда туркмены теке. Теперь они свободны.

Привели черного человека. По его словам, он взят в неволю мальчиком и вырос в Герате, откуда взят в плен туркменами и продан в Хиву. Сын Африки говорит по персидски и по узбекски.

— Правда ли, что в Хиве сажают преступников на кол? спросили мы однажды хана.

— Я десять лет управляю страной, ответил хан, и при мне не было ни одной такой казни. При том же она существует только для буйных и непокорных рабов, а коренных подданных наших мы наказываем по шариату иначе: режем уши, нос, даже голову, или бьем палками...

Таков был ответ хана; и в самом деле, он добродушный и слабый человек, отдавший власть бывшему диван-беку Мад-Мураду, а сам ни во что не вмешивался. Высланный в Россию Мад-Мурад оставил по себе в хивинском народе самые безотрадные воспоминания.

Дни уходили за днями; я каждое утро посещал хана и, кажется, конца не было его расспросам о России, о нашей армии, об управлении вообще и т. п.

— Я соскучился по генерале, говорил хан, и хочу послать ему письмо и хорошего коня... Это у нас в обычае... Прикажу найти по городу хорошую уздечку и весь убор, а вы завтра приезжайте вечером посмотреть.

Я так и сделал. Хана я застал на терасе; ночь была светлая, и полная луна освещала терасу и сидевшего на ковре повелителя Хоразма. Прямо перед ним высились стены его гарема, а за ними, на высоком бугре, картинно рисовалась на ясном небе дворцовая башня. Крутом стояли высокие стены, и властитель Хивы с бледным лицом вполне походил на узника. В руках у хана [364] были четки, а перед ним стоял простой глиняный чайник с водой.

— Неужели вам не скучно сидеть тут одному? спросил я хана. Мне было жаль его.

Хан улыбнулся.

— Нет, сказал он. Мы привыкли; впрочем, я не всегда один. Позову Палвана, кушбеги, играем в шахматы, читаем стихотворения...

Я положительно жалел хана: все эти Палваны и кушбеги и т. п. ровно ничем не отличаются от любого чернорабочего. Правда, и умственный кругозор хана не широк, а потому должно быть и выходит, что свой своему по неволе друг.

По возвращении генерал-адъютанта Кауфмана из туркменских земель, с ханом был заключен мирный договор, вскоре после чего туркестанские войска начали сниматься с своих лагерей и направляться к городу Ханки, для переправы на правый берег. Оренбургский и кавказский отряды были также отпущены во свояси.

Переправившись на правый берег Аму, войска стянулись к Шурахану, и заложив вблизи этого пункта укрепление Петро-Александровское, тронулись в обратный поход тем же путем, каким и пришли в Хиву.

А. Хорошхин.

Ноябрь, 1873 год.
Ташкент.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о Хиве. (Беглые заметки). // Военный сборник, № 2. 1874