-

ЧЕРНЯК А.

ЭКСПЕДИЦИЯ В АХАЛ-ТЕКЕ 1879 ГОДА

(Из дневника саперного офицера).

(Окончание).

(См. «Военный Сборник», 1887 г., № 9-й.)

III.

Штурм Геок-Тепе и возвращение из оазиса.

С места нашей остановки вид на крепость, ее окрестности и расположение войск представлял следующее:

Непосредственно впереди места нашей остановки протекал ручеек, который и оканчивался недалеко, доведя воду до мельницы с устроенной около нее башней. Шагах в сорока выше мельницы около вала же устроена была небольшая крепостца квадратного начертания в плане с фасами в 20-25 сажен, с воротами, защищенными башней, выдвинутой из стен почти на 3/4 своей окружности. К востоку от этой крепостцы шла слегка волнистая, пересеченная небольшими бугорками местность, на которой шагах в 350-400 от крепостцы расположена была перпендикулярно к направлению Копет-Дага, т. е. в направлении с севера на юг, одна из стен самой крепости Геок-Тепе, сажен около 400 длиною. Вышеупомянутые крепостца и мельница приходились почти против южного конца обращенной к нам стены Геок-Тепе, почему, подавшись несколько к югу, можно было бы видеть другую стену Геок-Тепе, направленную паралельно Копет-Дагу, т. е. с запада на восток. Против этой стены у западного ее конца, шагах в двухстах от него, расположена была вторая маленькая крепостца такой же приблизительно величины, как и вышеупомянутая у мельницы. К востоку от стен этой второй крепостцы, паралельно южной стене Геок-Тепе, тянулось поле, сплошь засеянное [262] джигурой, так что открытое место против южной стены Геок-Тепе состояло лишь из полосы шагов в 200 шириной, пролегающей между самой стеной и упомянутым посевом джигуры.

С восточной стороны, по рассказам бывших там кавалеристов, почти против середины обращенной в ту сторону стены Геок-Тепе и в близком от нее расстоянии (50-60 сажен) была расположена трупа, состоящая из трех маленьких укреплений, по типу подходящих повидимому к двум крепостцам вышеописанным.

Относительно типа и толщины стен самой Геок-Тепе вывести точного заключения было нельзя, но из того, что стены эти не пробивались нашими снарядами, а также и из того, что стрельба производилась текинцами со стены, а не из за нее, можно было заключить, что стена эта имеет значительную толщину и вообще с остальными постройками этого рода сходна лишь по материалу - глине.

Внутри крепости в северной ее части виднелся холм, по высоте значительно превосходящий стены. Перед стенами на значительных участках стояли ряды кибиток, набитых, как оказалось потом, землей. Глубина рва была в семь-восемь футов и стена подымалась прямо со дна его, представляя, таким образом, преграду, превосходящую 20 футов.

Действия войск авангарда до прихода в крепости главных сил состояли в следующем:

При приближении авангарда к Геок-Тепе конные текинцы показались перед ним в значительных массах, но, встреченные несколькими хорошими залпами, не рисковали подъезжать близко и держались на значительной дистанции, вплоть до приближения авангарда к находящимся перед Геок-Тепе буграм. Тут текинцы рискнули было броситься на нашу цепь, но опять-таки были отброшены не подъехав и на 100 шагов, причем нужно сказать, что цепь была не особенно частая, а поддержки ее в дело не входили.

Потерпевши неудачу, неприятель, спешившись, засел за бугры и открыл перестрелку.

Дело началось хорошо и войска весело подвигались вперед, когда из-за бугров показалась огромная партия пеших текинцев, которые, размахивая руками и подбрасывая кверху папахи, быстрыми шагами направлялись к нашей цепи. Войска были повидимому далеки от мысли, что текинцы способны произвести атаку пешком, и по цепи пронесся говор, что неприятель идет с предложением сдаться, но, не смотря на то, цепь была собрана в кучки и так ожидала текинцев. [263]

Неизвестность относительно намерений текинцев продолжалась не долго, — толпа подошла ближе и можно было совершенно ясно различить кривые клинки их шашек, которыми они размахивали. Собранная в сомкнутые части цепь открыла огонь залпами, к чему присоединили свои залпы и роты второй линии. Текинцы, выдержав три залпа, дали тыл и побежали к крепости. Цепь с поддержками бросилась за ними и, настигнув у водопровода, помешавшего быстрому отступлению текинцев, начала колоть их. По пятам бегущих войска подошли уже близко к крепости, когда их остановили сигналом, а текинцы на глазах наших завалили ворота войлоками, седлами, набитыми переметными сумами и вообще всем, что нашлось под рукой. Работа эта была произведена необыкновенно живо, не смотря на сильный огонь по рабочим.

Прекратив наступление, войска залегли перед стенами и открыли перестрелку с крепостью и в этом положении дождались прихода главных сил, из состава которых гренадерские баталионы сейчас же были выделены в боевую линию и удлинили собою ее левый фланг. В резерве, таким образом, остался один ширванский баталион. На левый же фланг была двинута и казачья артилерия.

Тотчас же по остановке нашей колонны я прошел немного вперед, поближе взглянуть на дело. При переходе через мостик водопровода встретился один из знакомых офицеров и сказал, что ранен командир нашей роты. На вопрос, где я могу найти раненого, он указал на стоящую в 10-ти шагах крепостцу, сказав, что наши раненые под ее стенами. Шагах в 20-ти вправо, где водопровод оканчивался у мельницы, в мельничной башне заперся текинец, беспрестанно стрелявший оттуда. Под стеной крепости нашел я раненого Л., который сидел прикрытый башней от визжавших по временам нуль. Около него лежало еще трое или четверо солдат стрелков и двое убитых, а может быть умерших тут от ран солдат. Л. сидел с обвязанным синим лицом, — пуля раздробила ему челюсть и по дороге перешибла еще ключицу, не смотря на что он держался весьма бодро, благодаря конечно тому, что не мог видеть своего посиневшего лица, при взгляде на которое и здоровому становилось жутко. С трудом выпуская слова из искалеченного рта, он передал некоторые распоряжения относительно роты, денег и т. п., сказал, что рота в цепи на самом правом фланге, что при нем было ранено только двое из наших солдат, что текинцы дерутся упорно.

Оставив Л., я прошел несколько шагов вперед за крепостцу. [264] Там за стенками полей лежали стрелки, перестреливаясь с засевшими на стенах текинцами. Огонь, как наш, так и неприятельский, был не особенно оживлен, потому что, благодаря хорошим закрытиям текинцев, стрелять с уверенностью в успехе можно было не часто, а даром патронов стрелки не тратили. На обратном пути зашел снова к Л. и затем, увидев начальника штаба, попросил у него позволения присоединиться со взводом к роте, где остался только один офицер. Полковник Малама приказал немного подождать.

На водопроводе начальник отряда приказывал какому то офицеру поехать и предложить текинцам сдаться с тем, что для жизни их не будет опасности никакой, а женщины и дети сейчас же получат свободу. Последнее условие, кажущееся излишним и даже странным на европейский взгляд, в Азии, где победитель является полным господином пленного, представляет условие весьма существенное. Текинец знал, что вряд ли найдется в Азии такой отчаянный человек, который решился бы приобрести себе раба-текинца, но приобрести рабыню-текинку охотников нашлось бы вероятно не мало, а мы по азиятским понятиям имели бы полное право продать своих пленных и с азиятской точки зрения могли бы показаться даже крайне неразумными, еслибы не воспользовались своим правом.

Пройдя к своим, я приказал им, чтобы они закусили и набрали воды в баклажки, а затем, вернувшись к водопроводу, получил и разрешение присоединиться к роте. Захватив отдохнувших сапер, пошел на правый фланг разыскивать роту и нашел ее расположенной на открытом месте против занятых текинцами бугров. Вслед затем рота перебежала шагов на 30 вперед, где, заняв лощинку, и оставалась до самого штурма. Шла ленивая перестрелка. Пули изредка проносились над нами или с тупым звуком впивались в заднюю отлогость лощинки. Усталость сказалась сразу, как только лег. Покой доставлял огромное удовольствие; особенно приятное ощущение чувствовалось в ногах, хоть я до сих пор и не замечал, что они устали. Не знаю, долго ли продолжалась бы эта полудремота, еслибы не разыскал нас Иванский, явившийся с котелком холодного жареного мяса в одной руке и медным чайником с горячим чаем в другой. Стаканы и сахар, завернутый в бумажку за неимением другого места, были уложены в котелке вместе с мясом, что впрочем нисколько не помешало пить чай с большим удовольствием. Незадолго до 5-ти часов вечера было получено приказание через пять минут по артилерийскому залпу идти на штурм.

Расположение войск в это время было следующее: [265]

Правый фланг боевого расположения занимал куринский баталион; далее расположились стрелковый и кабардинский баталионы, а левый фланг составляли два баталиона гренадер. Кавалерия находилась с северной и восточной сторон Геок-Тепе; артилерия же казачья и горная расположилась на левом фланге, а остальная в центре и на правом фланге общего расположения.

В ожидании момента штурма приказано было усилить огонь. Раздался залп. Все поднялись и начали подвигаться вперед сначала ускоренным шагом, а затем бегом. Раздалось дружное «ура!» и не прошло, кажется, мгновения, как бугры были заняты нами. За буграми открылась шедшая паралельно Копет-Дагу стена с широкими воротами, куда теперь довольно поспешно бросились текинцы, занявшие и ров по обе стороны ворот. Часть куринцев и наша рота, сбежав с бугров, переменили фронт сообразно направлению стены и открыли огонь по толпившимся у ворот текинцам, укладывая их с расстояния 60-70 шагов. Броситься в ворота было невозможно, потому что войска наши с занятых перед тем бугров открыли огонь по отступающим, так что путь к воротам обстреливался нашим же огнем.

Сама судьба покровительствовала нам, отняв возможность сразу ворваться в крепость. Пришлось бы драться в тесных промежутках, между кибитками, где трудно повернуться с ружьем; теснота произвела бы разъединение, и текинцы, пользуясь знанием местности, удобной для боя шашками, вероятно, изрубили бы нас поодиночке.

Войска, занявшие позицию паралельно стене, встали вследствие этого тылом к левофланговому текинскому укреплению и к полю джигуры, около него посеянной; войска же, занявшие бугры, имели укрепление это на фланге и все неудобство подобного положения обнаружилось тотчас же, потому что нас стали поражать затыльным и фланговым огнем. Пришлось исправить ошибку, т. е. очистить от текинцев крепостцу и посев джигуры, чего раньше сделано не было. Исполнить это было поручено роте куринцев вместе с саперами. Подавшись несколько назад, чтобы зайти с наиболее доступной стороны укрепления, мы пошли к нему, но вскоре были принуждены отойти на старые позиции перед буграми, потому что, по незначительной разности дистанций, над нами рвались наши же гранаты, предназначенные для атакуемого нами укрепления.

В центре и на левом фланге произошло тем временем следующее: стрелки и кабардинцы добрались до рва крепости и частью [266] спустились в него, но, встав лицом к лицу с отвесной стеной, больше сделать ничего не могли. Тогда стрелки и кабардинцы отступили, пробиваясь через обошедших их текинцев и отбиваясь от наседавших со стороны крепости. Гренадеры на левом фланге встретили перед рвом несколько рядов поставленных в шахматном порядке кибиток, упорно защищаемых текинцами; дальше этих кибиток проникнуть не могли и, потеряв массу людей, принуждены были отступить.

Текинцы деятельно преследовали отступающие центр и левый фланг и на левом фланге были в 10-ти шагах от артилерии, которая принуждена была отстреливаться картечью. Для прикрытия отступления или, вернее, для отражения наседавшего неприятеля, пущен был в дело последний наш ширванский баталион, который и сдержал натиск неприятеля. Все это свершилось в 10-15 минут, причем легла треть всей нашей пехоты. Кавалерия все это время была на восточной стороне крепости, т. е. на пути предполагавшегося отступления текинцев, и вернулась к остальным войскам лишь поздней ночью, или, вернее, ранним утром следующего дня.

По отступлении нашей роте приказано было идти к крепостце, около мельницы, внутри которой был расположен перевязочный пункт; туда же приехал полковник князь Долгоруков и приказал привести крепостцу в оборонительное положение, если можно успеть засветло.

Рота вошла в укрепление и приступила к работам. Крепостца была переполнена ранеными. Они сидели и лежали горюя не о своих ранах, а о своем командире баталиона, майоре Сафонове, который был также ранен, но которого между ними не было. Тут же сидел и поручик Невтонов, пытавшийся вынести своего командира и получивший в это время удар, чуть не отделивший голову от туловища. Свалившись, он потерял из вида Сафонова и лежал, пока к нему не подошли санитары, не подобравшие, однако, его в виду его безнадежно страшной раны и массы более надежных раненых. Собрав все оставшиеся силы, Невтонов сам кое-как добрался до перевязочного пункта — и впоследствии благополучно выздоровел. Тут же сидел и заслуженный боевой капитан Попов, которому еще в турецкую кампанию стоило только показаться в дело, чтоб его так или иначе зацепила пуля, так что от дела до дела он едва успевал, да и то не всегда, лишь подлечивать свои раны. Судьба и на этот раз не сделала исключения - и он, по обыкновению, оказался на перевязочном пункте. Больно было смотреть, как [267] этот, видавший виды, боец, как ребенок, плакал о гибели своего боевого товарища Сафонова, забыв о собственной ране. Все раненые сильно беспокоились. То и дело слышались вопросы: «Что делают наши?» «Что думают делать дальше?» и т. п.

Работа в укреплении подходила к концу, когда было приказано прекратить ее, а раненых вынести в вагенбург.

Наступила ночь, хуже которой трудно себе что нибудь представить. Утомленные войска были потрясены постигшей их неудачей; расставить их засветло хоть в каком-нибудь общем порядке не удалось и каждая часть встала сама, руководствуясь, главным образом, тем, чтоб быть недалеко от своих верблюдов. В результате получилось что-то крайне нестройное, неспособное оказать стойкое сопротивление, еслиб текинцам вздумалось ночью напасть на наш бивак. К нашему счастью и неприятелю этот день дался не даром и, благодаря только этому, ночь прошла без беды.

Прошлявшись часов до 12-ти или до часа за сбором раненых, я утомился страшно, но спать не решался, потому что обстановка вовсе не располагала ко сну. Ночь была довольно темная. Рота была расположена на западном конце вагенбурга, и для охраны этого конца мы выставили три сторожевых поста. Ночью с постов пришел унтер-офицер с известием, что в очень близком расстоянии гонят громадные стада баранты. Куда это пробирались текинцы, — узнать не удалось. Наконец, не стало никакой возможности бороться со сном, — глаза слипались сами собой.

Сна не пришлось ждать долго. Утренний холодок заставил, наконец, открыть глаза. Г. спал, потому что был в пальто, и я начал потихоньку вытягивать у него из под головы бурку, рассчитывая, что он не проснется, а я, укрывшись буркой, тоже вздремну еще. Намерение это, впрочем, так намерением и осталось. Не успел я закрыть глаза, как с северной стороны вагенбурга раздался выстрел, и пуля, жужжа, полетела через вагенбург. «Это так», — мелькнуло в голове, - «больше не будет», но, как будто для того, чтоб доказать противное, вторая пуля полетела за первой, потом еще и еще. Пришлось вставать. Я прошел на тот фас вагенбурга, против которого был огонь, и увидел, что на значительном протяжении с этой стороны был промежуток, охраняемый одними верблюдами.

Стало светать, когда на западный край вагенбурга приехали генерал Борх и полковник Малама и начали устраивать войска для отступления.

День не начался еще вполне, когда мы двинулись по той же [268] дороге, по которой шли вчера, но какая громадная разница была между этими двумя днями! Вчера мы шли полные надежд на счастливое окончание длинного и утомительного похода, — сегодня возвращались с сознанием, что все наши труды и лишения пропали даром. Что ждет нас впереди, сказать было трудно, но хорошего, во всяком случае, ждать было не откуда и нужно было быть готовыми на самые крайние случайности.

Трудно указать все причины нашей неудачи, но некоторые из них прямо бросаются в глаза.

Войска были пущены в бой не спавши, голодные, прямо с похода, под палящими лучами солнца, и это утомление не могло не отразиться на них в бою. Атака была поведена цепью на отвесные высокие стены с рвами впереди и захватила громадный район, т. е. не могла быть сильна ни в одном пункте. Для действия артилерии не было поставлено никакой определенной цели, вследствие чего она действовала раздельно, не принесла и десятой доли той пользы, которую могла бы принести.

Не было произведено рекогносцировки, которая, обнаружив наиболее слабый пункт ограды, наметила бы, таким образом, пункт нашей атаки и способствовала бы захватить хоть небольшой участок стены, который для нас ничего не стоило бы сейчас же расширить действием одного нашего огня, а затем действием того же огня с занятого участка по внутренности крепости мы и ее забрали бы в свои руки, не прибегая ни к каким другим средствам.

Не было заготовлено никаких приспособлений, облегчающих штурм стен, равно как не было образовано и рабочих команд, которые могли бы помочь атакующим преодолеть эти стены.

Войска слишком неравномерно были разделены на боевую часть (пять баталионов) и резерв (один баталион), вследствие чего им не на что было опереться, чтоб поддержать свой удар, а тем более и для повторения этого удара.

Трудно представить себе что нибудь хуже той обстановки, среди которой совершалось это отступление. Перевозочных средств для подъема раненых не было никаких, исключая восьми одноколок «Красного Креста», в которые можно было поместить шестнадцать человек. Остальные раненые передвигались на носилках (это счастливцы), на орудийных лафетах, на собственных ногах и на верблюдах, едва передвигавших ноги от усталости, причем не лишнее заметить, что и здорового непривычного человека нередко начинает тошнить от езды на верблюде, как от качки судна. Помню из [269] таких одного кабардинца. Несчастный едва передвигал ноги при помощи двух человек; рана в грудь была даже не перевязана, а просто заткнута комком корпии, и перевязать, не смотря на все просьбы раненого, было нельзя, потому что нам не давали остановиться. Верблюды не развьючивались с 12 часов ночи на 28-е и потому не могли двигаться как следует. Вьюк оставался за вьюком; мы теряли провиант, палатки, санитарные принадлежности - словом все, что было во вьюках, и все это доставалось текинцам, следовавшим за нами как акулы за невольничьим кораблем. Ариергард все время шел отстреливаясь; часто приходилось выдвигать вперед артилерию, которая на минуту сдерживала наседавшего неприятеля.

Путь наш шел на этот раз ближе к горам и около двух часов мы добрались до аула Янги-Кала, отойдя верст на 12 от Геок-Тепе.

Двигаться дальше было невозможно; верблюды не шли, люди двое суток не ели и не спали. Душевное состояние было не лучше физического. Ночь прошла беспокойно: какой то выстрел вызвал продолжительную стрельбу по всей почти нашей линии. Видно было, что войска до тех пор не будут покойны, пока время само собой не уничтожит причину этого беспокойства, т. е. пока не смягчится и не сгладится самое воспоминание о неудаче.

В Янги-Кала первый раз случилось встретиться с сооружением, носящим название «карыз». Карыз есть ничто иное, как искусственно вызванная из глубины земли речка, для создания которой поступают следующим образом. На покатой идущей от гор площади поближе к горам роют массу расположенных близко один к другому (на расстоянии трех-пяти сажен) колодцев с днами, лежащими на одном уровне, и колодцы эти соединяют между собой подземными галереями, идущими со дна одного колодца на дно другого. Все это, т. е. колодцы и, главным образом, соединяющие их галереи, представляют громадную поверхность, с которой выделяется почвенная вода, вследствие чего под землей образуется огромный водоем в виде сети, узлами которой служат колодцы.

Твердость нижних пластов глины позволяет производить все указанные работы без всякой обшивки, и эти то колодцы с соединяющими их галереями дали впоследствии надежду на возможность производства под Геок-Тепе минных работ без всякого обшивочного материала для галерей, доставлять который к крепости пришлось бы с Кавказа или из Персии, если бы он не был заготовлен и подвезен предварительно. [270]

Надежда на грунт вполне оправдалась и нечего говорить, что вследствие отсутствия одежды в галереях минные работы заняли времени в пять или шесть раз менее сравнительно с тем сроком, в который они могли бы быть произведены при одевании галерей. От подземной соединяющей основные колодцы карыза сети, приняв, за исходную точку один из этих колодцев, роют новую систему колодцев, расположенных по линии наибольшего падения ската. Глубина этим колодцам дается такая, что, хотя дно каждого колодца и лежит ниже дна предыдущего, лежащего ближе к подземной водяной сети, но эта разница уровней между днами двух, смежных колодцев делается менее уклона ската поверхности земли между теми же двумя соседними колодцами. Вследствие этой разницы падения, дны колодцев, расположенных по линии наибольшего ската местности, последовательно более и более приближаются к поверхности, земли и, наконец, дно последнего колодца отстоит от этой поверхности на четыре-пять футов. От этой точки колодцев уже не роют,, а вырывают сплошную канаву с уклоном также меньшим, чем уклон поверхности земли, вследствие чего эта канава становится все мельче и мельче и, наконец, сливается с поверхностью земли, по которой и продолжается, сохраняя глубину, обыкновенно даваемую водопроводным каналам. Колодцы, лежащие по линии наибольшего ската, также соединяются между собою подземной галереей, которая вместе с днами их мало по малу сближается с поверхностью земли, переходя наконец в вышеуказанную канаву. Таким образом, вода, выделенная стенками основных колодцев через наклонную галерею, соединяющую колодцы на линии наибольшего ската, выводится в виде, ручья на поверхность земли и затем служит для орошения полей — или, поднятая посредством аквадука-вала, вращает колеса мельниц.

Выделяющая воду поверхность колодцев и соединяющих их галерей в несколько тысяч раз превосходит поперечное сечение вытекающего из них искусственного ручья, и потому течение последнего всегда совершается с порядочной быстротой, а уровень воды бывает весьма постоянен.

Все колодцы, во избежание засорения, закрываются настилкой, на которую насыпается холмик земли, так что в общем карыз имеет вид множества скученных муравейников. Вытекая из глубоких пластов земли, вода карыза, очевидно, весьма мало подвергается влиянию надземной температуры, и потому, взятая близ начала канавы, выводящей ее на поверхность земли, она и в самые сильные жары будет не высокой температуры. Относительно чистоты, вода [271] карызов, очевидно, не оставляет ничего желать, потому что, будучи раньше поступления в колодцы и в галереи профильтрована землей, она и затем, до самого выхода на свет Божий, тщательно защищена от попадения в нее каких либо примесей или пыли с поверхности земли. Подобных карызов за Геок-Тепе и особенно вблизи Асхабата довольно много. Карызную же воду пьет и сам Асхабат, так как другой воды в нем нет. Карызы занимают собой иногда громадную площадь, примером чему опять-таки могут служить карызы Асхабата. Каждый карыз имеет обыкновенно свое собственное имя, как например: карыз в Янги-Кала назывался карызом Нур-Верды-хана.

День за днем тянулось наше отступление: верблюд падал за верблюдом, вьюк оставался за вьюком. Всякий увидевший нас без слов понял бы, что тут что-то не ладно: лица усталые, угрюмые; разговаривают мало, о песнях и помина нет. До Дуру на мы возвращались другой дорогой, — несколько ближе к горам. Текинцы все время сидели на хвосте колонны — приходилось поминутно отстреливаться. Аулы по большей части обходили. Из Арчмана провожали нас выстрелами, в Сунче отвели воду, но серьезного текинцы ничего не предпринимали. Впрочем, и на них бой произвел потрясающее впечатление вследствие громадного числа убитых и раненых. Аул во время дела был битком набит текинцами, которых собралось там более двадцати тысяч, которые и приняли на себя весь огонь нашей артилерии. Нет поэтому ничего удивительного, что потеря их определялась между двумя с половиною и тремя тысячами. Мало по малу мы начали как будто свыкаться с своим положением, хотя положение это и было куда как некрасиво.

Хотя в приказах по отряду и говорилось главным образом лишь о том, что патроны необходимо беречь, так как частая стрельба приучает неприятеля к нашему огню, что для носки раненых необходимо назначать людей, а верблюдам на ночь надо связывать ноги, чтоб они не разбежались и т. д., но дело то само по себе состояло главным образом в том, что стрелять нам было не в кого, раненых нести не на чем, а для голодных верблюдов требовалось скорее что-нибудь такое, что заставило бы их во время переходов передвигать ноги как следует, а не так, как будто бы с них никогда и не снимались путы. Впрочем и все остальное питалось далеко не лучше верблюдов: люди получали по одному фунту сухарей, а лошади — лишь по гарнцу ячменя. По отряду начали носиться слухи, что зимовать останемся в оазисе, местом же зимовки [272] называли Бами или Беурму и наконец остановились на последней, куда мы и прибыли 3-го сентября.

На другой день на горах показались незначительные трупы текинцев, всего человек около 300-400. Выслали против них мусульман и казачью сотню с ракетами. Мусульмане затеяли перестрелку, ракеты же, протрясшись весь поход за спинами казаков, оказались негодными и даже опасными, потому что рвались или в станке, или тотчас же по вылете из него.

Послали еще горный взвод и казаков. Произошло маленькое дельце, текинцы были прогнаны — и этим закончились наши подвиги в оазисе, потому что текинцы массами больше не показывались.

Слухи о зимовке начали переходить в область действительности: не позволяли брать потолки с хижин на дрова, брать саман для лошадей, рвать на бахчах арбузы и т. д., пока не будет решено, что и как должно делаться.

К 5-му сентября потребовали от частей сведения о тяжестях оставленных в Бендесене и Ходжа-Кала для снаряжения за ними транспорта, а 6-го в 4 часа утра отправился и самый транспорт, захватив с собой почти всех верблюдов с тем, чтобы 8-го выступить обратно из Бендесена в Бами и привезти нам все оставленное.

Дело о зимовке решено было повидимому окончательно, и мы начали уже подумывать, как бы поудобнее устроиться на новом месте, когда были ошеломлены неожиданным приказанием, отданным часа через четыре-пять по уходе верблюдов. Приказанием этим в 12 часов этого же дня назначалось движение отряда к Бами.

Сначала никто не хотел верить, чтобы можно было, отправив верблюдов без вьюков, через несколько часов назначить по тому же пути движение отряда, лишенного почти всех перевозочных средств, но факт остался фактом — и в 12 часов мы выступили в Бами.

В Беурме получено было известие о назначении начальником отряда генерала Тергукасова, что несказанно обрадовало всех, причем к радости примешивалась однако и значительная доля боязни, чтобы известие это не оказалось ложным. Переночевав в Бами 7-го утром, выступили в Бендесен, причем, по приказу, предполагалось пройти только половину расстояния до Бендесена, т. е. до того места ущелья, где в нем появляется речка. Из достоверных источников известно было, что решено остаться и укрепиться в этом месте ущелья. Дойдя до источника, оставались около него часа три или четыре и в этот промежуток времени еще раз разобранный план постройки [273] укрепления в ущелье и оставления здесь войск на зиму был брошен, и мы прошли в Бендесен.

На переходе от Бами до Бендесена, не смотря на продолжительный отдых в средине пути, пало до полутароста верблюдов и брошено было следовательно столько же вьюков. Это яснее всего показывает, до какой степени ненадежны стали наши перевозочные средства и до какой степени быстро таяли наши скудные запасы продовольствия, становясь ничтожнее с каждым нашим шагом, между тем как надежды на скорое пополнение наших не было никакой. До Бендесена в качестве не то пленника, не то добровольного нашего союзника сопровождал нас текинец Текма-сардарь. Текинец этот, не принадлежа к какому либо знаменитому роду, личным умом и храбростью достиг того, что слово его ценилось в оазисе и считалось чуть не законом. Приехал он к нам для переговоров, когда отряд при своем наступлении был еще в Ходжам-Кала, был задержан и, двигаясь вместе с отрядом, вместе с ним присутствовал при штурме своей родной твердыни. При отступлении отряда Текма все время сопровождал его, но, дойдя до Бендесена, убежал, воспользовавшись первым случаем, убедясь повидимому, что опасность со стороны русских миновала, хоть может быть и на время. С этим выдающимся текинцем русским потом пришлось встретиться еще раз, как с одним из энергичнейших защитников оазиса и в частности руководителем защиты Геок-Тепе во время экспедиции генерала Скобелева.

В Бендесене простояли до 10-го сентября, исключая кавалерии, ушедшей оттуда раньше и бесцеремонно захватившей из встреченного на дороге шедшего к нам стада верблюдов столько, сколько ей казалось нужным.

Стали поговарить, что значительная партия текинцев, перейдя через горы, рыскает меж Бендесеном и Ходжа-Кала, вследствие чего к этой стороне нашего бивака была передвинута вся наша артилерия.

Солдатам роздали по 120-ти патронов и навьючили на них шинели с мундирами, так как верблюдов окончательно не хватало. В виду того же недостатка перевозочных средств приказано было сжечь вещи, без которых можно было кое-как перебиться, как, например, подстилочные кошмы, часть бочонков для воды и т. п. Переход до Ходжа-Кала прошел без всяких случайностей, хотя по уходе нашем из Бендесена и явилась толпа человек в 40-50 текинцев, которые рыскали между нашими догорающими кострами.

В Бендесен привезено было нам навстречу несколько бочонков [274] с соленым свиным салом. Никто не хотел брать его от интендантства как по недостатку перевозочных средств, так и потому, что под видом сала в бочонках лежали уже сильно попорченные разнообразные части свиней. Интендантству приходилось сжечь это сало, но в конце концов его все-таки приказали разобрать в войска, и сало сожги войска, а не интендантство. В Ходжа-Кала простояли до 12-го сентября. Тяжело раненым роздали здесь по пяти, а легко раненым по три серебряных рубля; раненым офицерам дали по 50-ти таких же рублей. Сожгли порядочное количество привезенной нам навстречу пшеничной муки и по горстям утопили четыре бочонка пороха.

12-го сентября выступили в Маргиз, распрощавшись с родниковой водой, а 13-го пришли в Терсакан, где и простояли до 25-го сентября. Слухи о назначении начальником отряда генерала Тергукасова перешли в область действительности, и мы ждали его со дня на день.

Насчет пропитания было совсем плохо: морская провизия, полученная по 10-е сентября и затем порядочно растрясенная во время отступления, вышла вся. Фуража тоже не было, хоть раза два и привозили нам конских галет в сумме фунтов по 30 на лошадь. Лошадей кормили собранными кустиками сухой полыни и, не смотря на то, что кони сами разыскивали себе пропитание, поедая коновязи, недоуздки и даже хвосты и гривы друг у друга, они все-таки худели на наших глазах. До чего дошел голод бедных животных, можно видеть из того, что когда я раз поднес к морде своего коня, бывшего все-таки в лучшем сравнительно с другими положении, тростниковый мундштук, из которого перед тем курил два или три дня, животное захватило этот мундштук зубами, сжевало и проглотило его. Назначена была комисия для освидетельствования годности верблюдов и о состоянии этих животных можно заключить из того, что из бывших у нас 70-ти верблюдов годными найдено только шесть.

21-го сентября приехал наконец так нетерпеливо ожидаемый генерал Тергукасов. Войска выстроились встретить его перед лагерем. Объехав войска и поблагодарив их от имени Его Высочества наместника Кавказа за перенесенный трудный поход, генерал сейчас же объехал и осмотрел весь лагерь, навестил раненых, осмотрел кухни, словом — сразу сделался полным хозяином.

23-го сентября началось выступление эшелонами войск из Терсакана. Большинство шло прямо в Чикишляр с надеждой [275] переправиться на западный берег, чтобы навсегда или по крайней мере надолго распроститься с Закаспийским краем. Мы дошли только до Дуз-Олума.

В Дуз-Олуме предполагали сначала оставить всю роту вследствие больших работ по укреплению этого нового передового нашего пункта в степи, но оказалось, что не меньшие работы предполагаются и в Чате, куда мы и перешли 4-го октября, оставив в Дуз-Олуме один взвод.

Не смотря на всю непривлекательность Чата, расставаться с более веселым по положению и характеру местности Дуз-Олумом было не особенно жалко, потому что громадное количество павших в окрестностях верблюдов положительно заражали воздух.

Работы в Чате состояли главным образом в постройке нового укрепления и в проведении спусков к Атреку, высота отвесных берегов которого достигает здесь почти 20-ти сажен. На другой день после прихода в церкви Чата, которая перевезена сюда на верблюдах, отслужена была панихида по убитым, а после панихиды мы отправились навестить в госпитале своих раненых.

Вместе с однообразными работами потянулась и однообразная до крайности жизнь. Время от времени приходили к нам из Чикишляра транспорты с продовольствием и фуражом, а мы, с своей стороны, отправляли туда транспорты с больными. День наш начинался обыкновенно в 5 часов утра, в 6 начинались работы, которые продолжались до 11-ти, в 12 происходил обед, а с 2-х до 6-ти снова работы. Часов в 10 вечера все уже спало.

Погода до конца октября была по большей части хорошая, хоть изредка при северо-восточных ветрах и перепадали дожди, вовремя которых наши мокрые палатки-убежища (tente-abri) представляли далеко не красивый вид и очень плохую защиту. Около половины ноября температура заметно понизилась, так что ночью термометр стоял ниже нуля. В палатках впрочем были еще живые мухи, доживавшие очевидно свои последние минуты, так как уже не летали, а лишь лениво переползали с места на место.

Около этого времени посетила было нас гостья довольно непривлекательного характера: один из солдат заболел сибирской язвой, заразившись ею, по мнению докторов, от полушубка. Начали дезинфецировать солдатские вещи хлором, причем не обошлось без комических сцен, так как сшитые из синей бумажной материи солдатские брюки выходили из дезинфеционной камеры белыми и потом не сразу признавались владельцами за свою собственность. [276] Дезинфекция ли или наступившие холода прекратили заразу, но случаев заболевания более не было.

Текинцы оправились повидимому совершенно и появились уже между Чатом и Чикишляром. Шайка их 11-го октября напала на шедший к нам из Чикишляра транспорт, и так как прикрытия никакого не было, то погонщики были частью перебиты, частью же разбежались, а текинцы, забрав верблюдов и то, что нравилось, из груза, остальной груз бросили и удрали восвояси. В числе этого брошенного груза находились и предназначенные для нас кибитки, которые лишь неделю спустя были подобраны и доставлены к нам; мы же в это время не мерзли благодаря только тому, что погода стояла такая, что днем приходилось искать тени.

Появление текинцев заставило нас занять между Чикишляром и Чатом два промежуточных пункта и построить в них укрепления. Вследствие этого время с 9-го по 18-е декабря мне пришлось провести на одном из таких пунктов Яглы-Олуме, где и был выстроен редут на одну роту. Гарнизон этого укрепленьица предположено было сменять каждые две недели. К этому же времени были окончены работы в Дуз-Олуме и Чате и из Дуз-Олума наши перебрались также в Чат, а 20-го декабря роте было приказано выступить из Чата в Чикишляр.

Возвращались в Чикишляр по новой дороге, идущей с Яглы-Олума на Караджа-Батырь и Чикишляр. Путь этот короче, чем по Атреку, но летом проходить его не легко, так как от воды до воды приходится делать переходы в 40 верст, что при жаре порядочно трудно. Зимой между Яглы-Олумом и Чикишляром образуются от дождей два озера, или вернее две больших лужи и переходы таким образом сокращаются. Около озер ночуют впрочем редко: отдохнут хорошенько около воды и идут дальше, что при умеренной температуре труда не представляет. Путь от Чикишляра до Чата проходится, таким образом, в три дня при ежедневных 40-верстных переходах. С появлением этих озер между Чикишляром и Яглы-Олумом является ряд туркменских кочевий с стадами баранты и верблюдов. Вся эта живность питается кустиками степной полыни и по целым дням толчется у водопоя, и потому можно представить себе, во что обращаются эти лужи.

В Караджа-Батырь догнала нас часть рекогносцирующей колонны, направленной из Чата в Даш-Берды (некогда населенный и орошенный проведенными из Атрека каналами пункт. Судя по разрушенности построек и остаткам каналов, брошен очень давно). [277]

В Чикишляр пришли 24-го декабря.

Чикишляр, оставленный нами семь месяцев тому назад, и Чикишляр, каким мы нашли его по возвращении, далеки друг от друга, как небо от земли. Тогда это было место сбора значительного количества войск, среди которых терялись несколько армянских лавочек; теперь же, наоборот, военная жизнь почти терялась в море гешефтов, не смотря на то, что объектом всех этих гешефтов и являлся исключительно военный люд. Увиденный нами Чикишляр состоял из четырех улиц, застроенных лавками, лавочками и лавчонками. Было выстроено несколько больших домов, явилась гостинница с номерами, устроена была далеко выдающаяся в море пристань, соединенная рельсовым путем с интендантскими складами, существовала телеграфная станция, почтовое отделение и прочие удобства цивилизованной жизни. 11 прекрасных госпитальных бараков и кибиточный лагерь, охватывающий все остальное, завершали эту картину. К некоторым из офицеров приехали жены, вследствие чего появились два-три семейных дома или, вернее, семейные кибитки. Все эти прелести, однако, нимало не мешали всем скучать до одурения. Как много выиграл Чикишляр в развитии мирной жизни, так же много, если не больше, проиграл он в смысле военно-опорного пункта. Масса лавок, громадный склад запасов и просторно размещенные госпитальные бараки волей-неволей заставили занять такое обширное пространство, что находящихся в Чикишляре двух баталионов было безусловно недостаточно для обороны всей этой растянутой линии в случае нападения.

Проказы текинцев заставили нас встретить и провести Рождество не совсем то покойно. Каждую ночь ждали появления непрошенных гостей и, в виду невозможности встретить их по всей линии нашего расположения, пустили в ход даже транспортные арбы, из которых в некоторых местах были устроены барикады. Спали несколько ночей сряду, не раздеваясь.

28-го декабря полковник Малама с двумя ротами, двумя сотнями и двумя орудиями предпринял рекогносцировку по направлению к Даш-Верды, где не удалось найти ничего, кроме двух брошенных ослов и буквально горячих следов текинцев, потому что солдаты закуривали трубки от оставленных текинцами огней.

Из Даш-Верды полковник Малама прошел в Караджа-Батырь и признал выстроенное там ширванцами укрепление недостаточно сильным, вследствие чего я вскоре и попал в это укрепление.

Название Караджа-Батырь носит место, расположенное в [278] огромной котловине, в центре которой вырыто несколько водоемов, наполняющихся во время зимних дождей водою, стекающею с боковых покатостей котловины. Водоемы эти расположены в 40 верстах от Чикишляра и в 80-ти от Чата. Около водоема насыпан редутик, который занимается сменяющимся гарнизоном из одной роты и 16-ти казаков. В Караджа-Батыре, кроме усиления укрепления, пришлось устраивать еще и сторожевую вышку, для чего нужно было иметь долото, пилу и гвозди. Недостаток этих материалов и инструментов заставил меня просидеть в Караджа-Батыре лишних две недели, пока удалось все потребное заполучить из Чикишляра. Вследствие присутствия воды в Караджа-Батыре около него целую зиму кочуют туркмены со своими стадами. Благодаря такому соседству, к нашей незатейливой пище могли быть прибавлены яйца и кислое верблюжье молоко. Во время пребывания в Караджа-Батыре первый и может быть единственный раз в жизни случилось мне испытать землетрясение, состоявшее из трех последовательных волнообразных ударов настолько сильных, что на кухне пища плескалась в котлах. В Чикишляр вернулся 28-го февраля. Наступила зима. Отличительные признаки ее в этих краях суть полное отсутствие снега между Чикишляром и Чатом и жалкий снег ближе к Дуз-Олуму; ветер иногда холодный настолько, что замораживает падающий дождь и обращает его в гололедицу. Морозы достигают до -10° R, что при отсутствии дров довольно чувствительно.

Весной степь как будто оживает, покрывается грубой сероватой растительностью, а в наиболее низких местах и изумрудной тощенькой травкой. Но все это живет лишь до первых жгучих лучей солнца, которыми вся степь снова обращается в мертвую пустыню, а все живое спешит перебраться к речкам. Затем настает зной, зной и зной.

Генерал Тергукасов уехал от нас в начале зимы и место его занял генерал Муравьев. В конце зимы начали носиться слухи о назначении начальником отряда генерала Скобелева.

Штабс-капитан Черняк.

Текст воспроизведен по изданию: Экспедиция в Ахал-Теке 1879 года (Из дневника саперного офицера) // Военный сборник, № 10. 1887