Адаевский бунт на полуострове Мангышлаке в 1870 г

Адаевский бунт на полуострове Мангышлаке в 1870 г.

Случайно как-то мне попалась в руки книжка «Военного Сборника» за март 1872 года, где, между прочим, помещена статья «Подавление беспорядков на Мангышлаке в 1870 году». Соображаясь с архивными данными и имеющимися под руками записками ¹ очевидца этого дела, подполковника корпуса топографов Зеленина (ныне уже умершего), невольно задаешься мыслию дополнить их, так как многое почему-то опущено. В настоящее же время за смертию многих участников этого кровавого дела представляется возможным некоторые неизвестные еще эпизоды осветить путем печати.

Полуостров Мангышлак лежит на восточном берегу Каспийского моря, занимая довольно обширное пространство от морского берега до пределов хивинских владений, большею частию бесплодной: и труднопроходимой степи, удобной лишь для киргизского кочевания. Постоянные обитатели его — киргизы адаевского рода, [136] численностию около 40 тысяч кибиток, которые, не имея никакой оседлости, круглый год проводят в степях с своими стадами: зиму они кочуют на Мангышлаке, ближе к текинским границам, по урочищам Огры, Менгли-Ходжа, Курбан и Дали, а на лето уходят за вершину р. Эмбы, к границам Уральской области, дабы тем сохранить кормы в местностях их зимнего кочевания, ибо по всему Каспийскому прибрежью до залива Кара-Бугас очень и очень скудная растительность, почти полнейшая бескормица, особенно летом, во время тропических жаров.

До начала настоящего столетия полуостров Мангышлак со всею прилегающею к нему местностью принадлежал «Трухменскому» владельцу Пир-Гали-хану. Но еще при покойном императоре Павле I, туркменский народ, стесняемый со всех сторон беспокойными соседями, просил покровительства России и для защиты их от вторжения в их владения разбойнических шаек хивинцев и киргиз желал, чтобы на их земле была построена русскими крепость.

Прибывшая уже после смерти императора Павла I от этого народа в Петербурга депутация была принята и обласкана молодым монархом и на подданство России им были даны две грамоты ² в таких ласковых и обещающих для них выражениях:

«Божиею милостию мы Александр Первый, Император и Самодержец Всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая.

Нашему любезноверноподданному «Трухменскому» владельцу высокостепенному Пир-Гали-Хану.

Стесненное состояние трухмен Абдальского отделения, занимающих при Мангышлаке пространствы мест Огры, Менгли-Ходжа, Курбан и Дали, изветы их разного виду и жалобы на беспокойство и неприязненность, оказываемую им от киргизкайсак, вам подвластных, до нас достигшие, обратили всемилостивейшее ваше к ним внимание, а неотступная просьба их и то положение, в какое они доведены, убедили Нас принять их в то Императорское наше покровительство, к коему обязует право великого государя и к коему глас человечества призывает каждого, — почему всемилостивейше давая вам знать о том, надеемся, что оное отделение трухмен, находясь ныне под высоким нашим покровительством, воспользуется от сего времени в предвящшею безопасностию и не ощутить ни малейшей со стороны подвластных вам неприязненности, что по долгу учиненной вами в верности присяги и поручаем вам блюсти, как подданному, благопристойно есть и надлежит; впротчем пребываем вам нашею императорскою милостию благосклонны. Александр. Дан в С.-Петербурге, апреля 16-го дня 1803 года.

Божиею милостию мы Александр Первый, Император и Самодержец Всероссийский и проч., и проч., и проч. [137]

Верноусердным Абдальского при Мангышлаке отделения трухмен-бекам, биям, батырям и всему их обществу, занимающему с народом своим пространствы мест — Огры, Менгли-Ходжа, Курбан и Дали, наше Императорского Величества поздравление. Присланные от вас и оного народа к Императорскому престолу нашему почтеннейшие депутаты: Мулла Довлет-Мурад-Нияз Багадуров, Бегевджи-Мурад Беев, Тугулла-Кара Багадуров н Ирали-Дорди Муратов, поданным от имени всего верноусердного общества вашего и народа министерству нашему прошением, донес о совокупном желании вашем и народа вступить в высокое Империи Всероссийской покровительство с принятием вас в оное, построить крепость при Мангышлаке, для защиты караванов ваших от нападений неприятелей и позволить по-прежнему производить лов тюленей при урочище Гедик, близь Караганской гавани, а на покровительство снабдить вас грамотою. А как не безъизвестно нам великому государю о том искреннем вашем к престолу нашему усердии и преданности, и о всегдашнем тщании вашем заслуживают высокое наше благоволение и покровительство, о сем как от помянутых депутатов, так и от пограничного начальства и от министерства нашего, нам великому государю донесено и засвидетельствовано, то мы, снисходя на таковое общее ваше, почтенные беки, бии, батыри и подвластный вам народ, прошение, и всемилостивейше удостаивая по желанию принятием вас в высокое наше покровительство, не оставили в том же случае и защите вашей и к пользе обоюдного купечества повелеть нашему генерал-лейтенанту и Астраханскому военному губернатору князю Цицианову сообразить строение просимой вами крепости, которая по соображению местной удобности и роду, какого ей быть следует, и по получении от него начертаниям оной, немедленно с утверждения нашего сооружена будет и снабдится потребным числом людей к содержанию ее и к защищению вас и купечества, о чем и дается тогда ж повеление. Прошение же ваше о ловле при Гедике мы предписали удовлетворить.

О каковом Высочайшем нашем соизволении и покровительстве сим вам объявляя, надеемся от усердия вашего и преданности к Императорскому престолу нашему, что вы, пользуясь таковою высокомонаршею милостью и, признавая в лице помянутого нашего генерал-лейтенанта нового о безопасности вашей почитателя и ходатая, не оставите почитать его таковым и должное с вашей стороны в чем нужно по тамошнему краю и обстоятельствам сведение и пособие ему доставлять, оказывая послушание во всем, что к благу народа и пользе и к долгу нашего Императорского служения относиться может. По другому ж прошению вашему, ныне из Мангышлака полученному, мы повелели вам ответствовать Государственному канцлеру графу Воронцову. Впрочем, Мы великий государь, Ваше Императорское Величество, отправляя к вам вышесказанных депутатов и изъявляя высокомонаршее наше всем вам, верноподанные беки, бии, батыри и всему подвластному вам Абдальского отделения народу благоволение, уверяем, что сверх покровительства нашего, по мере доброго и с покойного вашего пребывания и послушания помянутому генерал-лейтенанту всегда в нас найдете особую Императорскую к вам милость, пребываем благосклонны. Дана в Санктпетербурге, нашей столице, апреля 16-го дня от Рождества Христова 1803 года и государствования нашего третьего года. Александр».

Однако постройка укрепления началась не скоро, а только в 1834 году, когда Мангышлакский полуостров из ведения астраханского [138] губернатора перешел в подчинение начальнику Оренбургского края, генерал-адъютанту Василию Алексеевичу Перовскому (впоследствии граф), и окончена лишь в 1846 году при генерал губернаторе Обручеве. В нем были устроены три казармы, провиантский магазин на 1.200 кулей, лазарет, цейхауз и пороховой погреб, аманатная, дом для коменданта и начальника укрепления, особые дома для офицеров, священника и причта, лекаря и аптеки, провиантского чиновника и вахтеру, различные приспособления для гарнизона: двор для верблюдов, лошадей и порционных баранов, баня, кузница и проч.

Сначала укрепление было солидных размеров. На стенах (земляных) его стояло 24 крепостных орудия с необходимым числом при них артиллеристов, и гарнизон его составляли полубаталион линейных солдат и три сотни уральских казаков. На двух горах, расположенных по обеим сторонам укрепления, были еще возведены батареи. На одной из них флагшток или так называемая дозорная башня, на которой выставлялся флаг. Укрепление носило название Ново-Петровское. Потом, когда оренбургский генерал-губернатор генерал-адъютант Безак ³ побывал в этом форте, нашел его слишком большим и уменьшил, оставив на стенах только 8 орудий, на горах батареи были уничтожены и самое укрепление переименовано в форт Александровский.

С постройкой укрепления грабежи по степи и особенно по прибрежьям Каспийского моря, где в густых камышах прятались киргизы, подкарауливая добычу — русских рыбопромышленников, немного уменьшились, но окончательно не прекратились. Адаевцы — это был такой народ, который не признавал над собой никакой власти. Живя особняком от прочих киргизских родов и не соединяясь с ними даже узами родства, эти воинственные сыны степи, любившие пожить на чужой счет и поживиться чужим добром, не только грабили русских, но нападали и на киргиз, и на хивинцев, и на туркмен и текинцев. Последние были такие же разбойники, как и адаевцы, и между ними часто происходили побоища из-за угона лошадей и скота. Незадолго перед бунтом их против русского правительства был такой характерный случай.

Адаевцы в числе 500 человек отправились к текинцам и хотели напасть на их аулы врасплох. Между тем текинцы каким-то образом пронюхали об этом и встретили непрошенных гостей еще большей толпой. Началась битва не на живот, а на смерть. На этот раз текинцы одолели своих врагов и захватили несколько человек в плен. [139]

Потерпев тут полную неудачу и оставив на поле брани много из своих убитыми и тяжело ранеными, адаевцы, чтобы хоть с кого-нибудь сорвать злобу, на обратном пути разбили три мирных туркменских аула из рода иомудов, плативших кибиточный сбор русскому правительству, и скрылись бесследно в свои степи.

Потерпевшие, конечно, обратились с жалобой к начальству Александровского форта, но что же можно было сделать с такими грабителями. Однако воинский начальник предписал дистаночным начальникам ⁴ адаевского рода отобрать награбленное имущество и возвратить потерпевшим, а виновников доставить в форт. Хотя дистаночные начальники были преданы правительству, но ничего не могли сделать с этой буйной шайкой, которая не задумываясь, наносила вред даже вооруженным партиям, посылаемым из форта в степь.

Летом 1863 года из Оренбурга был послан отряд в пятьдесят человек уральских казаков при четырех урядниках и одном офицере под начальством штабс-капитана Зеленина, чтобы избрать место для укрепления, где бы могла быть расположена ставка правителя западной части малой киргизской орды. Когда отряд проходил по р. Эмбе, на ключе Сыры-Булак адаевцы вздумали напасть на него и отбить лошадей. Дело было к вечеру. Отряд остановился на ночлег, состроил каре и поместился уже в нем, как вдруг из камышей выскочили несколько десятков этих отчаянных головорезов на своих лихих конях ⁵ и бросились на отряд. Но благо у казаков ружья были всегда заряжены, и защитники каре пустили отчаянную дробь по нападающим, и толпа отхлынула.

Этим адаевцы однако не удовольствовались и провожали отряд до места его назначения до урочища Исен-Берды, выжидая момента, когда казаки как-нибудь оплошают.

Перед выступлением отряда из Оренбурга, султану-правителю, в распоряжении коего для охранения его, особы постоянно находился конвой из 200 казаков, было предписано генерал-губернатором, чтобы он шел на встречу отряда. Но он как нарочно в этот год вздумал жениться и откочевал дальше в глубь степи, оставив место Исен-Берды совершенно незащищенным.

Прибыв сюда за день до Преображения Господня, отряд, не зная местопребывания султана, принужден был остановиться тут и ждать, когда его степенству заблагорассудится пожаловать, хотя начальником отряда штабс-капитаном Зеленином для розыска его был [140] командирован посланный с донесением, что отряд прибыл и что его преследуют адаевцы.

Выбрав крепкую позицию, окруженную со всех сторон водой, — лишь одна из сторон была открыта к степи, — отряд разбил тут свой лагерь, построившись, конечно, в каре.

Здесь надо заметить, между прочим, что стенное каре устраивается немного иначе, чем в других местах. Сначала по линии четырехугольника уставляются один на другой кули с овсом, крупой и сухарями, отчего образуется стена в полроста человека, а иногда и выше. В средину каре помешаются защитники, а кругом, впереди его, отступя шага на три, укладываются один за одним рядом верблюды.

Отряд штабс-капитана Зеленина был снабжен трехмесячным продовольствием. В нем было 96 верблюдов. Каре было устроено таким образом крепкое, которое трудно было взять киргизам приступом, но они употребили в дело хитрость, зная особенно казачьи «распорядки» и халатность.

В день Преображения — 6 августа, не видя около лагеря полчищ адаевцев и успокоившись относительно своей безопасности, Зеленин приказал выдать казакам винную порцию. До этого времени около двух недель вследствие сильных жаров, да и по той причине, что кругом рыскали киргизы, водка не выдавалась. Казаки, конечно, с голодухи были рады выпить и, по обыкновению выпив лишнее, уже не так внимательно стали относиться к охране лагеря. Пообедали сытно, затем некоторые принялись от нечего делать за чистку оружия, другие затянули свои любимые песни, а третьи просто завалились спать. Даже сам начальник отряда удалился в кибитку, чтобы соснуть «малую толику».

Было около двух часов дня. Лагерь дремал. Табун казачьих коней пасся на лужайке недалеко от бивуака под присмотром 12-ти казаков, которые должно быть также прикорнули, как и их лагерные товарищи. Вдруг точно из земли выросли адаевцы и с гиком так стремительно бросились на табун, что из часовых только некоторые успели дать выстрел. С испугу от шума лошади шарахнулись в сторону и были мигом окружены киргизами. Несмотря на то, что кони были стреножены, грабители понуждали их ногайками, кололи пиками. Лошади падали и рвали треноги. Казаки гнались за киргизами, стреляли в них, но они ухом не вели, спокойно продолжая свое дело.

Больше версты адаевцы отогнали казачьих коней от лагеря, еще немного оставалось до р. Эмбы, а там пиши пропало, лишь бы перегнать реку, где у них была подмога. Отряд, оставшись таким образом без лошадей, мог погибнуть в степи, ибо до ближайшей [141] уральской линии было 450 верст. Пешком немыслимо было до нее добраться по безводной, знойной пустыне, а на верблюдов рассчитывать было нельзя. Волосы становились дыбом, мороз пробегал по коже при одной мысли об этом.

Начальник отряда, чувствуя всю беспомощность такой перспективы, всех казаков разогнал за утекающими и остался в лагере только с шестью человеками, когда с противоположной стороны показалась еще толпа киргиз. Но эти не решались напасть на бивуак и только следили, чем кончится борьба казаков с угнавшими табун адаевцами.

Томительно тянулись часы напряженного ожидания. Наконец, вся масса убегавших стала приближаться; начали показываться одиночные кони, скакавшие впереди табуна и уже близко, а за ними торопились казаки. Куча киргиз, стоявшая на пригорке, только того и ждала. С диким криком хищники бросились вперед, чтобы перенять табун и направить его в противоположную сторону, но это им не удалось. Казаки встретили их залпом, и противники рассыпались вовсе стороны.

Уральцы, народ также горячий, не привыкли сносить обиды. Как только табун загнали в каре, они мигом оседлали коней и хотели было пуститься за разбойниками в погоню, но тех уж след простыл.

По заседловке лошадей в табуне одна оказалась лишней. Когда эту лошадь показали вожакам-киргизам, они сказали, что она принадлежит адаевскому предводителю Утень-Октау, который был убить в этой схватке. За то и в отряде не обошлось без потери. Был тяжело ранен пикою в спину один казак, который через пять дней умер.

Так ознаменовался для отряда день великого двунадесятого праздника. На другой день об этом событии Зеленин хотел послать донесения в Оренбург и к султану-правителю. Сделать это однако было не так легко, когда кругом все еще рыскали враждебные шайки. Если бы послать кого-нибудь из киргизов-верблюдовожатых отряда, то их в один миг перехватили бы и отправили к праотцам. Зеленин придумал заманить какого-нибудь из адаевцев. Такие примеры были часто. За деньги все можно было сделать. А адаевцы так падки на презренный металл, что за деньги готовы продать отца родного, только дай побольше.

Исполнить поручение начальника русского отряда скоро нашелся один из недавних врагов. Зеленин, показав горсть мелкого серебра, все двугривенными, сказал ему:

— Вот тебе акча (деньги), если ты доставишь мой пакет к [142] султану-правителю и привезешь обратно ответ, то получишь еще две таких горсти.

У киргиза глаза разгорелись, как у волка. Он никогда не видал такой кучи денег.

— Якши, бачка! якши! мы все делаем, — ответил он и действительно в точности выполнить поручение.

События, между тем, шли своим чередом. На другой день по отправлении с донесениями киргиза, в лагерь казачий явился знакомый Зеленину один из адаевских (мирных) биев с поздравлением. что он избежал такой опасности и избавился от такого неугомонного разбойника — Утеня-Октау. Зеленин, конечно, принял его и первым долгом спросил — знал ли он раньше об этом нападении.

— Как же, мы все знаем,— сказал бий.

— Ты предан русскому правительству,— вскипел на него Зеленин, — имеешь от него награду — золотую медаль; почему же ты не предупредил меня?

— Ай, бачка! зачем сердишься. Нам никак нельзя такой дела делать.

— Да почему?

— Меня бы тогда, как сукин сын, за измену башка мой кончал.

Между прочим бий этот рассказывал, что накануне нападения Утеня на отряд он был в его ауле и молился там с своими приближенными о даровании ему победы над русскими.

Напившись тут чаю, бий уехал, дав слово Зеленину извещать его о всяком сборище киргиз, благо аул его отстоял от казачьего лагеря всего в 10 верстах.

Не прошло дня, как от него получилось извещение, что адаевцы под предводительством брата убитого снова собираются напасть на отряд. Зная ложность киргизских донесений, Зеленин не поверил этому и послал трех своих киргиз разузнать о том подробнее. Посланные, к вечеру того же дня возвратившись в лагерь, подтвердили известие. Адаевцы собирались в значительных силах и думали напасть на лагерь на рассвете, как это принято у всех азиатов, ибо утром люди спят крепче и, воспользовавшись расплохом, вернее получить добычу, без ущерба для нападающих.

Эта ночь для казаков прошла тревожно. Почти никто не спал. Но, к счастию, нападения не было.

Отряду на этом месте надлежало простоять до октября месяца, чтобы исследовать климат и избрать по р. Эмбе место, которое было бы удобно для возведения укрепления, для удержания адаевцев от набегов на мирных киргиз. Но, видя окруженным отряд неприязненными племенами, от которых можно было каждый день ожидать [143] нападения, а обороняться нечем, так как у казаков из 40 выданных при выступлении патронов при двух стычках было израсходовано у кого 10, у кого 15, 20, капитан Зеленин решился тотчас же уйти ближе к Уральской линии.

В первый день было сделано тридцать верст, и отряд остановился у колодцев Дамбояк, где встретил посланного к султану-правителю адаевца. С ним были присланы от правителя 30 казаков под командой офицера и один из адаевских биев Маяев, рекомендованный султаном, как влиятельное лицо во всей орде. Кроме того в своем ответе правитель обещал на подмогу отряду Зеленина выслать еще 150 казаков при одном трехфунтовом орудии.

Бий Маяев сослужил великую службу отряду. Пользуясь его популярностью, Зеленин выслал его вперед на пути следования, чтобы повлиять на адаевцев. Последние должно быть действительно сильно уважали этого бия, ибо, когда через два дня отряд прибыл к урочищам Исен-Берды, ни одной адаевской кибитки уже не было там. Все они убрались на Усть-Урт. В дальнейшем пути до Уральской линии, хотя иногда и встречались толпы адаевцев, но они не имели ни малейшего поползновения нападать на отряд. А прибыв в Эмбенское укрепление, Зеленин оставил тут всех своих казаков и лоехал до Оренбурга один в сопровождении только Маяева и его приближенных.

В Оренбурге Маяев был представлен генерал-лейтенанту Лодыженскому, председателю пограничной комиссии ⁶, который обласкал его и, как важную особу, приказал поместить на казенную квартиру и отпускать ему суточные по 2 1/2 руб. каждодневно, что давалось только султанам-правителям. Бий был, конечно, в восторге. Когда же Зеленин, доложивши Лодыженскому о его защите отряда, предложил ему за его заслугу на выбор награду, он не знал, что говорить.

Сначала Маяеву хотели дать золотую медаль на шею, но, рассудив, что к таким наградам киргизы не особенно охочи, потому что «медаль кто видит», — решили пожаловать его халатом из зеленого (священный цвет магометан), бархата, воротник, полы и обшлага коего были обшиты золотыми генеральскими галунами. Восторгу почтенного киргиза не было конца.

«Когда, — говорить в своих записках Зеленин, — после представления генерал-губернатору Маяев явился ко мне в этом халате, лицо его просто сияло от удовольствия». [144]

— Теперь меня все будут знать, — говорил он.— Всякий будет видеть на мне царский подарок. Я отдам все свое имущество, всех жен, весь скот за один этот халат. Теперь я умру за русских и до смерти верно буду служить царю.

Такова была радость этого защитника. И действительно он был истинно предан русскому правительству. Во время адаевского бунта, отстаивая интересы России, он пал костьми за своих покровителей.

II.

С упразднением в 1868 году управления степью Оренбургского ведомства и разделением ее на две области: Тургайскую и Уральскую, в следующем году начало вводиться в степи новое положение по управлению ею, по которому вместо султанов-правителей и дистаночных начальников должны занять места уездные начальники из русских и затем кибиточный сбор вместо полутора руб. с кибитки был увеличен до трех руб. По этому распределению вся Адаевская орда причислена была к Уральской области.

Киргизам, конечно, это было очень неприятно, особенно были недовольны их правители, лишавшиеся после этого власти над своими родичами.

В начале 1869 года возмутились прежде всего киргизы Малой орды, но бунт, благодаря вовремя принятым энергичным мерам, скоро, к концу года, был подавлен. На Мангышлаке же в это время, несмотря на буйный характер адаевцев, все было спокойно. Воинским начальникам Александровского форта тогда был капитан Зеленин, умевший ладить с адаевцами и имевший под руками их дистаночных своими «кунаками» — в верхней — зауряд-хорунжего Маяева и в нижней — зауряд-хорунжего Колбина, действительно преданных ему неограниченно. Когда по всей степи вспыхнуло восстание, эти два бия съумели повлиять на своих родичей так, что они не принимали участия в бунте.

Но вот в конце 1869 года, приставом на Мангышлак уральским военным губернатором генералом Веревкиным был назначен подполковник Рукин, который тотчас же по приезде потребовал, чтобы адаевцы немедленно внесли кибиточный сбор по 3 р. 50 коп. за 1869 год. Между тем незадолго до его назначения генерал-майор Веревкин вызывал обоих дистаночных начальников Адаевского рода в Уральск, где, объявив им новое положение, [145] просил начать сбор кибиточный по 3 руб. 50 коп. с 1870 года. Когда же подполковник Рукин уезжал из Уральска к месту своего назначения, ему было предписано взыскать сбор и за 1869 год в том же размере.

Такая двойственность, конечно, не могла не породить сомнения как со стороны дистаночных начальников, так и со стороны самих киргиз. Несмотря на то, что Рукин требовал потом к себе всех адаевских сардарей (управляющие отделениями), от которых отобрал подписки в исправной доставке подати, киргизы отказались платить сбор, и между ними началось брожение, увеличивавшееся с каждым днем.

Не имея опытности в делах по управлению киргизами, не познакомившись с адаевцами и не зная, как приступить к тому, чтобы привести в известность число кибиток, подполковник Рукин вскоре по приезде своем в форт Александровский, поехал в степь вводить новое положение.

Предполагая, должно быть, что имеет дело с смирными подданными, он в начале марта 1870 года выступил из форта в сопровождении только 40 конных казаков при двух урядниках и одном офицере, захватив лишь на полтора месяца продовольствия.

При отряде Рукина был также бий Маяев, как знавший всю степь и притом человек влиятельный.

Адаевцы следили, когда выступить отряд. Дорога от форта в степь шла между горами и, как только отряд показался из крепостных ворот, сторожившие на горах киргизы стремглав полетели извещать своих. Отойдя верст на 60 от укрепления на местности ровной, отряд стал замечать, что со всех сторон подвигались к нему разрозненные толпы киргиз. Не замедляя шага, Рукин все-таки послал вперед двух киргиз узнать зачем такое сборище. Адаевцы прямо ответили, что не желают пустить Рукина далее в степь. Несмотря на это предупреждение, Рукин подвинулся еще на несколько верст вперед и остановился на ночлег у колодцев.

На другой день толпа тысяч в десять человек окружила стоянку отряда и требовала, чтобы Рукин возвратился в форт. Ответом на это был залп из казачьих винтовок, но адаевцы не испугались и также открыли огонь. Началась перестрелка, которая, к счастию, на этот раз окончилась ничем. Ни с той, ни с другой стороны убитых не было.

Отряд провел здесь и другую ночь. Отсюда, видя, что дело плохо, Рукин отправил в форт к Зеленину с запиской киргиза, прося прислать подкрепление, фельдшера с медикаментами и три ведра [146] водки для порции казакам и сверх того второй комплект патронов по 40 на каждого человека.

Записка была получена в форте 24 марта в 5 час. вечера, и немедленно было сделано распоряжение для сбора нового отряда.

Здесь между прочим надо заметить, что гарнизон форта состоял всего из 200 казаков, из коих часть была с Рукиным. Следовательно, в укреплении оставалось только 150 человек и то пеших. На лицо лошадей было лишь 24 казенных, из них 6 возили постоянно воду для гарнизона, 6 всегда имелись в запасе на разные непредвиденные потребности и только 12 лошадей были свободными.

Чтобы составить отряд, пришлось отбирать лошадей у торгующих в форте армян. Однако к 10 часом вечера того же дня был собран отряд из 20 казаков; 1 урядник, 1 офицер, 1 фельдшер, 2 лошади под орудие и две лошади были отданы под фуры, нагруженные всем необходимым и 1.600 патронами второго комплекта.

Перед выступлением был отслужен молебен. Священник от себя благословил казаков образом святителя Николая чудотворца. Казаки-уральцы, хотя большею частию староверы, но с усердием молились и с благоговением приняли икону.

Отряд выступил под командой есаула К., одного из опытных в степных делах офицера Вожаком при отряде пошел сын бия Маяева.

Всю ночь шли казаки и к утру, только не успели дойти до стоянки Рукина всего 10 верст, но услыхав от встречных киргиз скорбную весть, что отряд Рукина взять в плен и сам он убит, а навстречу казакам везли тело убитого же бия Маяева, отряд заблагорассудил вернуться назад.

Между тем после посылки в форт записки, отряд Рукина провел спокойно ночь с 24 на 25 марта. Утром киргизы отхлынула от его становища и разбрелись по горам. Видя, что адаевцы как будто отказались от нападения вновь, Рукин поспешил сняться и выступил по направлению к форту. Но не успел он отойти и двух верст от своего лагеря, как со всех сторон снова был окружен толпами киргиз. Началась перестрелка. Адаевцы отбили всех верблюдов с продовольствием. Толпы их почти не давали ходу отряду, и в этот день отряд мог пройти не более десяти верст.

На пути к форту близ Каспийского моря тянулся громадный овраг. Рукин направился к нему, рассчитывая на помощь рыбопромышленников, которые постоянно ютятся тут. Он думал воспользоваться их лодками и уплыть морем в форт. Но киргизы предупредили его. Они всей своей громадной толпой заняли овраг этот и окончательно преградили отряду путь отступления. [147]

Оцепленный в засаде с казаками, да еще без воды и продовольствия, Рукин сначала думал уговорить адаевцев и с этою целию послал к ним бия Маяева. Киргизы однако были против всяких уступок. Не успел Маяев отделиться от отряда и начать переговоры, зловещая пуля его же родичей положила его на месте.

Дело было плохо; помощи нет, до форта было 120 верст. Все приготовились к смерти. Ночь прошла все-таки благополучно. Киргизы, разложив кругом огни, только зорко следили, чтобы как-нибудь не ушли казаки.

На рассвете к отряду подъехали трое адаевцев (два бия и один старшина), невооруженные и потребовали к себе для переговоров киргиза Косынку, приближенного Рукина, которого накануне он отправил из отряда. Когда им сказали, что его нет, они попросили подойти к ним Рукина с переводчиком. Есаул Логинов (уралец) знал по-киргизски и вместе с ним Рукин отправился к киргизским биям.

Переговоры велись не долго. Адаевцы категорически заявили, что они до тех пор не выпустят отряд из засады, пока казаки не положить оружие. Зная однако хорошо вероломство киргиз, ее, Логинов, к несчастью, приказал казакам обезоружаться. Те сначала было не соглашались, но когда им пригрозили, что их отдадут под суд за такое ослушание, они молча сложили свои ружья в кучу.

Киргизы прикрыли ружья попоной и сели на них кружком, посадив рядом с собой и Логинова. В стоячем положении остался только один Рукин. Он был одет в дубленый некрытый полушубок. В кармане у него находился шестиствольный револьвер, заряженный еще месяца три тому назад.

Не прошло и двух минуть, киргизы крикнули «Алла!», соскочили с места и бросились на казаков. На Логинова накинули веревку на шею и привязали его к верблюду. На Рукина тоже бросились несколько человек, но он выхватил револьвер и в упор навел на киргиз: увы! осечка! Недолго думая, он повернул револьвер к себе в рот, спустил курок, и выстрел грянул. Без стона, без крика замертво упал Рукин.

Тут началась «кутерьма», — как рассказывал потом киргиз Косынка, — все время следивший за отрядом с ближайшей горы. Казаки, хотя с пустыми руками, долго все-таки отстаивали свою независимость, но в конце концов принуждены были сдаться. 17 человек легли костьми, а остальных увели в плен. С головы же Рукина скальпировали волосы и вместе с его лошадью отправили к хивинскому хану, у которого просили себе подкрепления для дальнейших действий против русских. [148]

После такой зверской расправы, адаевцы, не удовольствовавшись этим, всею массой набросились на рыбопромышленников в заливе Сарташ, где стояли лодки поселенцев Николаевской станицы ⁷, приписанной к форту Александровскому. Потом пошли грабить все рыболовные суда по каспийскому прибрежью. Работы для адаевцев было много, потому что рыбопромышленники дорого отдавали свою жизнь.

Цель киргиз была уничтожить этих слабых защитников прежде, чтобы они не могли чем-нибудь помочь форту Александровскому, а потом напасть на укрепление, ибо знали хорошо, как незначителен в нем гарнизон, а подмоги скоро ждать нельзя было, так как до ближайшего русского населенного пункта — Гурьева городка, от форта было 400 верст, сами же они составляли довольно громадную силу в 30 тыс. кибиток и к тому же ожидалось подкрепление из Хивы.

Но, занявшись истреблением рыбацких лодок, они тем дали возможность приготовиться форту к обороне.

III.

Получив от возвратившегося отряда известие о гибели Рукина и его казаков и подробности дела от Косынки, прибывшего в форт через три дня после этого события, капитан Зеленин, как старший в форте, сообразив, что адаевская орда восстала поголовно, поспешил приготовить форт к обороне, а между тем 27-го марта на казенной кусовой лодке отравил командующему войсками Уральской области донесение, на Гурьев, и кроме того была послана еще одна поселенческая лодка на Астрахань. Последней посчастливилось добраться до места в три дня, так что уже 1-го апреля оренбургский генерал-губернатор генерал-адъютант Крыжановский знал подробности этого возмущения.

В ночь после получения известия, все кочевавшие около форта киргизы ушли в степь. Разбежались даже из укрепления все прикащики у торгующих там армян и их работники-киргизы. Остался только один киргиз вместе с престарелым своим отцом и семейством, который согласился лучше умереть с русскими и просил взять его в крепость. [149]

Чтобы иметь больше боевых запасов, Зеленин распорядился делать скорее снаряды и ружейные патроны. Шитьем мешков для снарядов были заняты все находившиеся в форте женщины. Весь мужской элемент занялся поправкой крепостных стен, очисткой валов и всеми необходимыми для обороны работами.

Между тем адаевцы, узнав о спешных приготовлениях в укреплении, чтобы также обмануть Зеленина, как и Рукина, послали к нему от имени ему хорошо знакомого бия письмо, с родственником этого киргизского вельможи, в котором бий, как будто не причастный возмущению адаевцев, пишет, что, так как Рукин не поладил с народом, а адаевцев в то время было 5 тыс. человек, то они захватили и его, и казаков в плен; теперь же хотят привести Рукина в форт, пусть Зеленин выедет встретить его.

Зная, для чего была сделана такая уловка, капитан Зеленин приказал задержать посланного бием родственника, а ему послал письмо, что если бий приведет Рукина в укрепление, то ему будет выхлопотана Высочайшая награда, на встречу будет выслано приличное число казаков, но он, Зеленин, считая себя начальником над киргизами, не дойдет до такого унижения, чтобы выезжать навстречу подчиненного ему бия.

Письмо было отправлено с самым беднейшим киргизом (какие у киргиз называются «игинчей») и на самой худшей лошаденке.

Бий обиделся таким ответом и снова писал Зеленину, упрекая его в задержании родственника, чем, мол, остались недовольны и все остальные адаевцы. На это Зеленин также послал ответ, где говорил, что киргиз он не боится, и в форте для их угощения припасено 10 пушек. А сам тем временем, под угрозой «повесить», допросил его родственника, который показал, что у адаевцев решено напасть на форт в Вербное воскресение.

Действительно так и случилось. Часа в четыре вечера в этот день, громадная толпа, тысяч в десять киргиз, показалась с восточной стороны форта, подвигаясь бесформенною массою все ближе и ближе к стенам укрепления.

Как только они вступили в сферу огня, из крепости по ним был открыть сильный ружейный и пушечный огонь. Киргизы отшатнулись и тотчас же рассыпались в разные стороны.

Недалеко от форта, саженях в двухстах, была гора ⁸, довольно высокая, командовавшая над окружающей местностью и над укреплением. Киргизы бросились занять ее и, если бы успели, то могли бы бить в форте людей на выбор; но Зеленин предупредила их, [150] вызвал 12 челов. охотников и послал на эту гору, в обход, с противоположной стороны так, чтобы киргизы не заметили этой вылазки.

Не успели киргизы влезть и до половины горы, как уже казаки были на вершине и оттуда «батальным» огнем приняли их. Адаевцы, конечно, не ожидали такой встречи. Подобрав убитых и раненых, они отступили.

В первый день нападения киргиз, для устрашения их, был пущен, можно сказать, усиленно-адский огонь, для того именно, чтобы не дать подумать им, что в форте такой незначительный гарнизон. Пальба продолжалась до 8 час. вечера. Киргизы рассыпались по всей степи. Всю ночь пришлось быть настороже.

Но скоро киргизы переменили тактику и стали затем нападать на форт по ночам. Была страстная неделя, ночи темные, зги не видать. У подошвы горы, на которой стоял форт, на западной его стороне, было разбросано поселение, где жили армяне, торговавшие разными азиатскими товарами в маленьких лавчонках при своих домах. Тут же был и базар, где производилась мена большею частью ржаного хлеба на баранов.

Как только киргизы сделали нападение на форт, все армяне, побросав свои домишки и товары, перебрались в укрепление. Киргизы же воспользовались этим случаем и по ночам стали грабить армянское предместье, рубили со злости двери домов, ломали окна. У армян, глядя на это, сердце обливалось кровью и они просили Зеленина хоть как-нибудь спасти их имущество, просили стрелять в киргиз. Зеленин сначала не согласился, боясь сжечь предместье, но потом, по усиленной просьбе армян, когда они сказали ему: «пусть лучше ядра сожгут наши дома, лишь бы имущество не доставалось киргизам», — он приказал стрелять картечью. Киргизы перестали грабить, но лишь орудия прекращали огонь, они снова начинали ломать двери и окна.

Наконец в четверг на страстной неделе с Кавказа ⁹ прибыло давно ожидаемое первое подкрепление: две роты пехоты с двумя нарезными орудиями под командой майора Архангельская. В первый же день св. Пасхи, ночью, в то время, как шла великая утреня, пришли к форту еще две роты стрелков и 140 дагестанцев под главным начальством графа К—сова.

Здесь для общей характеристики дела нельзя не привести эпизод встречи последнего подкрепления, с которым прибывал граф, [151] назначенный главным начальником всего посланного для подкрепления отряда.

Гарнизон, отслушав пасхальную литургию, разошелся по домам отдохнуть. Как раз в это время к пароходной пристани прибыли ожидаемые дагестанцы. Хотя для встречи графа заранее были отданы распоряжения, но караульные прозевали и не успели дать знать в форт, так что графу шесть верст от пристани пришлось промаршировать пешком.

Это было первое для него неудовольствие. Второе случилось в самом форте; это то — что Зеленин вышел встретить его, просто в сюртуке, а не в мундире, который второпях забыл надеть, ибо, проведя подряд несколько бессонных ночей, он потерял совсем голову. Но графу это ужасно не понравилось, и он, чтобы сорвать на ком-нибудь свой гнев, обрушился понятно сначала на Зеленина, а затем, он назначил в 10 час. утра в первый пасхальный день смотр всему гарнизону. Найдя везде скверно, не чисто, людей заморенными, граф еще раз сделал нотацию Зеленину в канцелярии, пригрозив сменить его с должности воинского начальника.

Так прошел первый день Пасхи. Дальнейшие действия графа принудили его помириться и стать в дружеские отношения к Зеленину, так как он не знал, как начинать действия против киргиз, а объяснить это мог ему только Зеленин. Но впоследствии он все-таки отомстил своему подчиненному очень жестоко.

Когда прибыло подкрепление в форт, около него уже не было ни одного киргиза. Они отхлынули в глубь степи, хотя кочевали не далее 60—70 верст от укрепления. Чтобы уничтожить бунт в зародыше, пока киргизы не убрались дальше в степь, где за ними трудно угоняться, капитан Зеленин предложил графу тотчас же преследовать их.

— У меня нет перевозочных средств, — сказал граф, — как же я пойду до степи безо всего.

— Расстояние, ваше сиятельство, так незначительно, что для перевозки вещей не надо верблюдов, когда каждый солдат может иметь с собой сухарей на три дня, а дагестанцы могут захватить овса сколько угодно. Ведь до киргиз ходу не больше двух дней. На мясную порцию баранов отбить можно у тех же киргиз.

— Что же, мои дагестанцы без сена на одном овсе будут лошадей морить?

— Помилуйте! Наши отряды никогда сена с собой не берут, а между тем ходят по степи целые месяцы, на то трава есть.

Граф не соглашался ни на какие доводы и начал действовать по-своему. Узнав от Зеленина, что в 250 верстах от форта, к югу, [152] по берегу Каспийского моря, ближе к Красноводску, на урочище Александр-Бай кочуют мирные туркмены, он послал туда за верблюдами всех дагестанцев (140 чел.), прибывших с ним, под начальством капитана князя Багратиона-Мухранского.

Это было первое неудачное распоряжение. То без сена двух дней не могли пробыть дагестанцы, когда нужно было сделать натиск на киргиз; а тут 250 верст пройти усиленным маршем по крайней мере не менее пяти дней оказалось возможным без сена. Мало того, через два дня по отправке отряда князя Мухранского, граф сам выступил в степь, взяв с собой все четыре роты пехоты и одно нарезное орудие, оставив только, для охранения ранцев и других ротных принадлежностей, 70 солдат при одном орудии, под командой майора Архангельского, которые были расположены по квартирам в армянском предместье.

Уходя в степь, граф строго приказал Архангельскому, что бы ни случилось, не переходить в форт. Но граф, отдавая приказания, упустил из виду, что солдаты эти, оставаясь неприкрытыми в домах армян, при первом же нападении киргиз, должны будут неминуемо погибнуть, так как форту не представлялось никакой человеческой возможности защищать их. Чтобы отбить на них нападение, пришлось бы прежде всего бить своих. Это приблизительно так и случилось.

Когда граф ушел и увел с собой все присланное для форта подкрепление, то форт остался при прежних своих силах — 170 казаках, из коих только 70 чел. имели нарезные ружья, а остальные кремневые и 8-мь медных шестифунтовых орудий старая образца, вылитых еще в 1809 году. На другой день, утром, киргизы окружили его со всех сторон, точно знали о незавидном положении гарнизона.

Такое неожиданное обстоятельство всех привело в сильное уныние. Как отстаивать укрепление от полчищ неприятеля с такими силами. Маиор Архангельский, к которому Зеленин обратился за помощию, наотрез отказался присоединить своих солдат к гарнизону, потому что ему не приказано было это графом. Пришлось ограничиться тем, что было в форте. Много армян вооружили ружьями, даже лазаретную команду расставили по стенам, словом сказать, кто только мог владеть оружием, все были вооружены. Все точно перед смертью молились и прощались друг с другом.

Целый день прошел в томительном напряжении. Киргизы, зная, что их хорошо угостят из орудий, расположившись на горах и заняв все проезды, дожидались лишь ночи, чтобы напасть на укрепление.

День близился к вечеру. Весь наличный составь гарнизона [153] был на стенах. Ветхие главные ворота были заложены камнями на случай сильного нападения врага.

Еще не успело солнце склониться к западу, как майор Архангельский прислал в форт посланного заявить, что он желает присоединиться к гарнизону. Делать было нечего — надо было принять его. Несмотря на то, что киргизы в это время стали собираться в одну кучу, Зеленин послал в предместье 25 казаков помочь перевезти оставшееся там у Архангельского орудие. Везти его прямо по причине гористой местности было нельзя и надо было обвозить кругом форта версты на две.

Как ни опасно было это в виду неприятеля, однако все сошло благополучно; киргизы, занятые сбором разрозненных своих партий, даже не заметили такого маневра. Наконец орудие было ввезено, солдаты предместья вступили в форт, и ворота крепостные снова завалили камнями.

Солнце почти село за горизонтом и только лишь один едва заметный край его багрового заката разбрасывал по голубому небу свои лучи, образуя величественную звезду, кровянистые отблески которой длинными линиями ложились по земле, окрашивая в какой-то своеобразный цвет и травы степи, и вершины гор, и всю видимую окрестность. Вся громада киргиз поднялась со сборного места и бешеным галопом кинулась вдоль горы по направлению к форту. В укреплении уже все было приготовлено, чтобы встретить гостей хорошей картечью.

Прошло довольно много времени. Солнце село, и наступила полная темнота (ибо в этих странах тотчас же после захода солнца наступаете ночь). Вдруг на склоне горы показались едва заметные силуэты. У орудий приготовили пальники. Но слышно, что кто-то кричит по-русски. Из форта напрягли внимание. Двое каких-то людей кричали: «кавалерию! кавалерию!» — Оказалось, что это были князь Мухранский и с ним уральский урядник, взятый графом из гарнизона. Понятно, их сейчас же впустили в форт, и от них узнали, что вся громада киргиз, которая окружала форт, обрушилась на отряд графа, возвращавшегося с поездки за верблюдами.

Дело было таким образом. Когда граф выступил следом за князем Мухранским, посланным к туркменам, недалеко, в двух переходах от форта, он встретил его возвращающимся, при чем князь Багратион доложил графу, что у него была стычка с адаевцами и несколько дагестанцев было ранено. Не долго думая, граф решил ехать обратно в укрепление, чтобы написать об этом деле реляцию, захватив с собой князя и лишь 50 человек дагестанцев в конвой. Весь остальной отряд остался в 40 верстах от форта.

На рысях к вечеру того же дня граф и князь были уже в 9 [154] верстах от укрепления. Киргизы, заметив такую маленькую кучу всадников, всей ватагой бросились ей наперерез, чтобы не дать соединиться с крепостью. В 6 верстах произошло столкновение. Князь Багратион с своим вестовым, будучи впереди дагестанцев, кое-как, пользуясь темнотой, успел уйти и дать знать форту, чтобы туда послали выручку.

Хотя от мизерного состава укрепления рискованно было посылать подкрепление в виду опасности со стороны неприятеля, однако Зеленин рискнул и выслал вперед 60 солдат и 25 верховых казаков при нарезном орудии под командой майора Аргангельского.

Чтобы поддерживать связь с фортом и знать, достиг ли отряд цели, Зеленин дал отправляющимся наставление, чтобы горнист, бывший в этом отряде, подавал сигнал беспрестанно и прислушивался бы к ответным выстрелам из форта. Отряду приказано было идти как можно осмотрительнее, ружья иметь наготове и, если придется столкнуться с киргизами, то передней шеренге дать по ним сначала залп, а потом действовать, смотря по ходу дела.

Сигналы горниста несколько времени шли учащенно, но потом вдруг замолкли. Долго ничего не было слышно. Наконец, так приблизительно через час, послышался отдаленный ответный сигнал и затем орудийный гром. В форте все вздохнули свободно и многие перекрестились. Укрепление было спасено.

Но что произошло с конвоем графа? Граф спасся только благодаря отчаянной и чрезмерной храбрости дагестанцев. Когда на них напали киргизы и вся толпа их растянулась версты на три по дороге, граф вызвал из дагестанцев десять человек охотников. Они дали залп по киргизам, так сказать, сначала ошеломили их, потом выхватили шашки и бросились на них в рукопашную, через что в толпе киргиз произошло замешательство. Задние напирали на передних, а передние, не ожидая такого отпора, подавались невольно назад.

Десять первых дагестанцев легли костьми. За ними были высланы еще 10 человек, из которых некоторые были убиты и ранены. В это время с форта раздались орудийные выстрелы. Затем вскоре после того начались сигналы горниста посланного на выручку отряда, и это спасло графа. Киргизы, думая, что идет большое подкрепление, сразу отхлынули во все стороны.

Часов в десять вечера граф благополучно прибыл в форт и прямо проехал на квартиру Зеленина благодарить его за выручку и тут за чаем и доброй чаркой водки они примирились.

— Ну, как вам понравились наши адаевцы? — между прочим спросил Зеленин графа, который по приезде в форт с Кавказа [155] выразился, что для такой дряни, как адаевцы, совестно шашки вынимать.

— Да, чорт возьми, — промолвил граф, — это хоть дагестанцам в пору с ними состязаться. Народ дикий, отчаянный.

Во время нападения, киргизы отбили у графа вьючную лошадь, на которой в чемодане были все его вещи: бумаги, деньги, портрет его жены, а из рук у него выдернули двухствольную винтовку.

О бывшем деле, конечно, тотчас же было донесено на Кавказ, и оттуда вскоре было прислано еще подкрепление: пять сотен дагестанцев, стрелковый батальон в полном составе и два нарезных орудия черноморского войска.

Когда прибыли эти войска в форт, граф забрал все их и снова ушел в степь к заливу Сарыташ, оставив укрепление опять с его незначительным гарнизоном, — цель его похода была наказать киргиз, но они, как нарочно, ушли в это время на Усть-Урт ближе к Хиве, в непроходимые, безводные степи, куда трудно было добраться непривычным отрядам. Но до приезда нового начальника всего Мангышлакского полуострова полковника Ломакина ¹⁰, назначенного на место убитого Рукина, граф ровно ничего не сделал.

Преследование киргиз было возложено на него, и Ломакину в одну из таких командировок удалось захватить враждебный аул со всем скотом: 20 тыс. баранов, 2 тыс. лошадей и 600 верблюдов. Но с этим скотом опять-таки произошел казус.

Как главный начальник всего отряда, граф, получив об этом донесение, сейчас поехал в форт, чтобы откуда послать донесение князю Меликову, и захватить с собой Ломакина, весь же скот приказал направить в укрепление, но без всякого прикрытия. Конечно, по дороге, киргизы весь скот расхватали во все стороны. нужно было видеть, в каком положении оказался граф. Делать нечего. Пришлось доносить другой раз князю о пропаже захваченного скота.

Видя, что дела творятся неладные, князь Меликов поспешил приехать сам в лагерь. Но, конечно, не мог уже помочь делу. Киргизы все ушли в хивинские пределы и оттуда не возвращались.

Этим кончилось восстание адаевцев и больше не возобновлялось. Войска русские были хорошо награждены, особенно дагестанцы, бывшие в деле с графом и получившие по георгиевскому кресту каждый и, кроме того, денежные награды от своего начальства. Почти забыты [156] были только защитники форта, ибо о них никто не хотел и позаботиться, так что Зеленин вынужден был доложить об этом лично князю Меликову, и защитники потом награждены были по-царски. Но самой величайшей наградой для гарнизона был приезд в форт его высочества великого князя наместника, передавшего им «царское спасибо» за верную службу.

П. Юдин.

Комментарии

1. Записки эти любезно переданы мне по смерти Зеленина его приятелем, членом Оренбургской ученой архивов комиссии Н. Г. Ивановым, которому приношу искреннюю благодарность.

2. Копии с этих грамот можно видеть в делах упраздненной канцелярии Оренбургского генерал-губернаторства. См. сочинения министерские за это время; грамоты еще нигде не напечатаны.

3. Ген.-ад. Безак был начальником Оренбургского края с 1860 по 1864 год.

4. Их было два: верхней и нижней дистанции. Назначались они русским правительством из знатных киргиз.

5. Лошади адаевской орды считаются самими лучшими из породы киргизской. Они высоки, стройны, легки и выносливы.

6. Зауральные киргизы до 1868 года были под особым управлением Оренбургской пограничной комиссии с председателем во главе, и вся зауральная степь поэтому носила название «Степь Оренбургского ведомства».

7. Николаевская ст. отстояла в пяти верстах от форта. Поселенцы имели 60 ударных гладкоствольных пехотных ружей со штыками и по 40 патронов на каждое.

8. Та самая, на которой раньше был флагшток.

9. Полуостров Мангышлак в 1870 г. был передан из ведомства оренбургского генерал-губернатора в ведение Кавказского наместничества. Зеленин, посылая донесение в Уральск, не знал еще этого.

10. Участник Хивинского похода и герой Геок-Тепе. Впоследствии за взятие Хивы был произведен в генерал-майоры. Зеленин отзывается о нем, как о человеке чрезвычайных способностей. Он был очень уважаем князем Меликовым.

Текст воспроизведен по изданию: Адаевский бунт на полуострове Мангышлаке в 1870 г. // Русская старина, № 7. 1894