ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ И БУХАРУ

ЗАЛЕСОВ Н.

ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ И БУХАРУ ПОЛКОВНИКА ИГНАТЬЕВА

В 1858 ГОДУ

Русские очутились в Хиве в обстоятельствах неблагоприятных для переговоров. Сомнение Хивинцев в мирной присылка агента, вследствие разных передвижений русских отрядов в степи, плавания флотилии и пр., достигло высшей степени. Кроме того при сильном влиянии Бухарского эмира на дела Хивы, опасение не сойтись в целях с этим представителем Турана совершенно стесняло свободу действий правительства, и наконец самое важное: личности с которыми привелось агенту вести переговоры, по своей обстановке совсем не подходили к тому взгляду который установился у нас в России на хивинских сановников и даже самого хана, на основании сведений установленных бывшими миссиями Никифорова и Данилевского.

При покойном хане Алла-Куле, когда был в Хиве [43] Никифоров, и в особенности при наследнике Алла-Кула, Могамед-Рахиме, в бытность в Хиве Данилевского, всеми делами ханства управлял старый мехтар Якуб. Происшедший после смерти Магомед-Рахима перевороты в ханстве, а именно: убийство его преемника Кутлу-Мурата туркменским посланцем во время аудиенции, возведение на ханство Сеид-Магомета и умерщвление последним Якуба, перевернули в Хиве все отношения между ханом и его советниками и послужили к тому что Сеид-Магомед решился сам управлять делами, входил во все мелочи администрации никому не доверял, а если еще и поручал кое-какие дела своим приближенным, то почти исключительно старшему брату своему и Куш-Беги. К этим-то именно сановникам агент наш и не имел ли семь от министерства иностранных дел, что не мало их оскорбило а заставило действовать совершенно не в пользу Русских. При влиянии этих лиц, подозрения хана дошли до того что, в первое время пребывания миссии в Хиве, он под страхом смерти запретил Хивинцам какое бы то ни было сообщение с Русскими, останавливал посыльных агента, сажал их в тюрьму, отбирал наши письма и почти дошел до убеждения что полковник Игнатьев поступить с ним так же как туркменский посланец с Кутлу-Муратом, то есть убьет его на аудиенции. Будучи в то же время неопытен в делах, Сеид-Магомет вынужден был беспрерывно собирать во дворе советы для обсуждения сношений своих с миссией, но в советах все безмолвствовало пред ханом, совещания кончались ничем, о чем миссия получала точные сведения чрез прикащика Панфилова и чрез некоторых преданных нам Киргизов.

Положение миссии сделалось наконец в высшей степени натянутым, когда в Хиву дошла весть о приходе в Аму третьего нашего судна (баржа Колокольцова), так что хан прислал одного из своих адъютантов спросить полковника Игнатьева "считать ли его за мирного посланца и прибыл ли он с дружелюбными намерениями или с войной?" Объяснение хану что вследствие неполучения от нас известий в России, третье судно вероятно пришло затем чтобы принять почту, а также решительный протест агента против арестования наших посланных, и посылка 26-го июля [44] чиновника Галкина к пароходу за почтой успокоили несколько Сеид-Магомета, и он разрешил двум нашим судам стоять в Улькун-Дарье и вообще сделался гораздо ласковее в обращении с Русскими. Требование хана чтобы посланник представлялся к нему, сняв оружие — было отвергнуто, и не только сам агент, но и вся его свита постоянно ходила по городу в оружии и притом в европейском костюме — пример довольно редкий в среднеазиатских ханствах. Подозрительность однако не оставляла хана, и он объявил агенту что будет лично вести с ним переговоры, а для сохранения достоинства посла, предложил ему в случае нужды посылать к министрам секретаря миссии и драгомана.

2-го августа агент объявил хану требования России, и затем начались бесконечные азиатские переговоры. 2-го же августа агентом был отправлен нарочный Киргиз с уведомлением к бухарскому визирю о прибытии посольства. 15-го августа, Куш-Беги, от имени хана, пригласил к себе чинов миссии на обед, после которого вновь возобновились переговоры с 5-ю сановниками. Хивинцы боялись рассердить Россию, не приняв ее предложений, но в то же время за согласие на них, особенно на плавание по Аму, боялись ответственности пред эмиром Бухары, который чрез своих посланцев беспрерывно подтверждал хану не дозволять ни под каким предлогом судам нашим ходить по реке, вместе с тем, в бессильной злобе на того же эмира, они, как все слабые люди, подстрекали противу него агента и советовали ему не идти в Бухару. Обязательный акт который предложил агент подписать хану был составлен крайне умеренно и заключал следующее:

Во имя Всемогущего и Милосердого Бога.

От владетельного Харезмского шаха, высокостепенного Сеид-Магомед-Богадур-хана, дан настоящий акт в том, что имея искреннее желание пребывать в постоянном мире и тесной дружбе с пресветлою и могущественною Российскою Империею, упрочивать приязненные с нею связи и соблюдать во всей строгости правила миролюбивых и добрых соседей, мы обязуемся за себя сам их, за наших преемников и потомков и за все подвластные нам племена:

1) Отныне впредь не предпринимать никаких явных, ни тайных враждебных действий против России и не [45] возбуждать ближайшие к хивинским владениям Туркменские, Киргизские и Каракалпакские рода к неприязни с Россией и взаимной вражде друг с другом.

2) Не потворствовать никак им грабежам, захватам, содержанию в плену русских подданных, и в случае если бы подвластные Хиве племена произвели таковые действия, предавать виновных немедленному наказание, а ограбленное имущество передавать русским властям для возвращения законному владельцу.

3) Ответствовать за личную безопасность и за сохранность имущества всякого российского подданного находящегося в Хивинских владениях; не делать русским подданным никаких насилий и притеснений, а также и караванам идущим в Россию и из России, в случае же смерти русского подданного во время бытности в Хивинском ханстве, отпускать в целости оставшееся после смерти имущество для передачи законным его наследникам.

4) Дозволить российским судам свободное плавание по реке Аму-Дарье.

5) Для наблюдения за ходом торговли и заведывания делами русских подданных дозволить постоянное пребывание в Хиве русского торгового агента (караван-баши).

6) С товаров привозимых российскими купцами в хивинские владения установить постоянную пошлину, не свыше 2 1/2 % действительной ценности товара, то есть сообразно с продажными ценами, и взимать эту пошлину единожды, при ввозе товаров, производя оценку оных безобидно для русских торговцев.

В удостоверение вышеизложенного утвердили мы сей акт нашею золотою печатью и вручили оный уполномоченному со стороны могущественной Российской Империи, высокородному полковнику Игнатьеву, флигель-адъютанту Его Императорского Величества. Дан в городе Хиве. 12 году эмиры месяца " " дня.

На копии обязательного акта Хивинского владельца русский уполномоченный должен был сделать надпись:.

Получив для доставления Его Императорскому Величеству, Великому Государю и Самодержцу Всероссийскому вышеозначенный акт от высокостепенного владетеля Хивинского Сеид-Магомед-Богадур хана, я, на основании данного мне уполномочия, удостоверяю сим что во взаимство постановленных в том акте условий, могущественная Российская держава:

1) Предает совершенному забвению прежние нарушения данных хивинским правительством торжественных [46] обещаний и отступления от заключенных до сего между хивинскими владетелями и Российскою Империей дружественных актов.

2) Предает забвению неприязненные подстрекательства Туркменских и Киргизских племен подданных России к междуусобной вражде, и в знак особенного благорасположения к хану и желания утверждения тесной с ним дружбы, соглашается не требовать на этот раз удовлетворения за незаконное отправление фирманов к подданным России Киргизским племенам, за делаемые Киргизам враждебные видам русского правительства наущения и за покровительство оказанное в хивинских владениях преступникам нашим.

3) Отказывается, в случае исполнения принятых ныне Хивой обязательств, от требования удовлетворения русских купцов за разграбленные до сего времени караваны и нанесенный ущерб нашей торговле.

4) Предоставляет в своих владениях хивинским торговцам все преимущества коими пользуются купцы других азиатских народов.

5) В доказательство милостивого расположения Государя Императора к Хивинскому хану, разрешает подданным хивинским, женившимся в России на мусульманках и при жившим от них детей, вывезти на родину жен и детей своих, буде сии жены и дети, ежели взрослые, на то согласятся.

6) Соглашается дозволить пребывание в Оренбурге для наблюдения за ходом торговли постоянного хивинского торгового агента (караван-баши).

7) Соглашается допустить сбор пошлины с товаров которые будут привозиться на русских судах по реке Аму мимо хивинских владений, по 2 1/2 % с действительной ценности оных, с тем чтобы пошлина эта взимаема была на одном только назначенном пункте при возвращении судов из Бухарии в Аральское море и чтобы при этом судам не было делаемо никакой задержки; с товаров же разгружаемых в хивинских владениях с судов, предоставляет взимать по 5 %.

Таковое делаемое мною удостоверение подтверждено будет письменно доблестным и высокомощным российским министром иностранных дел от Высочайшего имени Его Императорского Величества Государя Императора Самодержца Всероссийского.

Соглашаясь на все пункты предложенного акта, Хивинцы и слышать не хотели о принятии 4-го параграфа, насчет [47] плавания по Аму, а во всяком случае утверждение его обусловливали предварительным согласием эмира.

Принятие сказавшего требования противодействовали и торговцы хивинские, ибо они были твердо убеждены что при перевозке товаров на судах, вся торговля непременно перейдет в руки русских купцов; чего они страшно боялись и в чем разубедить их не могли самые положительные доводы агента.

Переговоры тянулись и, казалось, настойчивые требования полковника Игнатьева даже относительно плавания по Аму клонились к благоприятному разрешению, как вдруг новое донесение кунградского правителя опрокинуло все надежды мисси и положило конец переговорами 21-го августа в Хиве было получено донесение что с парохода Перовский посылаются лодки для производства съемок и промеров, и что из Кунграда бежал на наше судно пленный Персиянин, которого хивинские чиновники хотя и пытались вытребовать от командира парохода, но напрасно. Собрался ханский совет, в котором порешили что пароходы наши отнюдь не следует пускать в реку; ибо исследуя местность, мы можем внезапно овладеть ханством, а увоз безнаказанно пленных разорить окончательно Хиву; к чему может нас понудить дружба с Персией, по понятиям Хивинцев доходившая до того что в Персии "чеканят монету на имя Государя Императора, и шах при себе держит вместо гвардии русское войско".

Чтобы вполне уразуметь такое решение, надобно знать до какой степени важны для тунеядцев-Хивинцев рабы-Персияне, и тогда будет понятно какою гибелью угрожало благосостояние Хивинцев освобождение пленных Персиян, единственных работников в ханстве. На основании этого решения, хан в тот же день потребовал выдачи Персиянина и прекращения съемок, но агент отозвался неимением, донесений с парохода и обещал послать туда письмо с отправляющимися больными русскими чиновниками. В то же время полковник Игнатьев получил известие что посланный им чиновник Галкин вынужденным нашелся поссориться с сопровождавшим его хивинским приставом, по поводу того же Персиянина, и остаться на пароходе. За сим агент, видя упорство Хивинцев относительно пропуска [48] наших судов по Аму-Дарье, в чем их убеждал не только эмир Бухары, но Коканский хан, решился прервать переговоры.

23-го августа миссия дала праздник для хивинских министров, с чаем, фейерверком и разными закусками; при чем министры, кроме поднесенных каждому подарков, сочли не лишним запрятать себе в халаты и стащить в тихомолку разные, преимущественно фарфоровые и серебряные вещи из чайного сервиза.

25-го августа хан прислал подарки Государю Императору, состоявшие из двух аргамаков с полною упряжью и ковра, и ответную грамоту; причем на вопрос агента: когда хан назначит ему прощальную аудиенцию? хивинские чиновники отвечали: вероятно в этот же день вечером.

Так кончились переговоры миссии в Хиве, и затем чтобы судить о последних сношениях нашего посланника с ханом и об окончательных убеждениях вынесенных им из Хивы в пользе наших дипломатических сношений с Азиятцами, предоставим говорить самому агенту. "Заметив что письмо ханское (к Государю) доносит флигель-адъютант Игнатьев, "запечатано, я объявил хивинским чиновникам что требую копии с оного, и ежели не получу до аудиенции, то непременно буду лично просить о том хана. Каково было мое удивление, когда вечером, напрасно прождав приглашения ехать к хану, узнал я наконец что его высокостепенство, чтоб избегнуть объяснения со мною и необходимости дать какой-либо положительный ответ, удалился в загородный дворец, поручив чиновнику своему пожелать мне доброго пути. Я написал тотчас Кум-Беги что требую прощальной аудиенции, желаю знать положительный ответ хана на предложенные мною условия и прошу доставить копию с письма писанного от хана к Государю Императору "26-го числа, после полудня, Кум-Беги прислал мне Диван-Бабу с ответом чтоб он не смел доложить моего письма хану. Получив известие что хан вернулся в Хиву, я тотчас же поодаль секретаря миссии, Киливейна, с драгоманом прямо в ханский дворец, чтоб еще раз словесно потребовать от Кум-Беги копию с письма хана к [49] а объяснить что я буду считать себя обиженным ежели не буду приглашен на прощальную аудиенцию и повторить неоднократно уже выраженное мною требование о выдаче нам уральского урядника взятого в плен Джан-Ходжей и находящегося у Хивинцев. Застигнутый врасплох во дворов, Кум-Беги должен был принять Киливейна и обявил ему что хан не хочете дать мне прощальной аудиенции; потому что хивинский посланец Фазил-Хадже не был принять Его Императорским Величеством более одного раза, то я не могу считать себя обиженным, ибо был принять с почетом и отличием, несравненно лучше нежели Фазил-Хаджа в Петербурге, и наконец что мне не дадут копии с ханского письма, потому что это не в обычае в Хиве, и что притом Фазил-Хадже было неизвестно содержание письма Государя Императора к хану, тогда как мне словесно два раза были уже объяснены ответы хана на предложенные мною условия для заключения дружественного акта. К сему Кум-Беги присовокупил что в письме заключается повторение уже мне известного.

"Вследствие вышеизложенного я решился выступить 28-го августа из Хивы, направляясь чрез город Ханки, близь которого я переправлюсь через Аму-Дарью, и затем поеду правым берегом на Кукертли, чрез Каракуль, в Бухару." При этом полковник Игнатьев, донеся что Хивинцы собираются назначить в России посла, с объяснением своих требований, просил министерство иностранных дел не допускать его далее Оренбурга или Форта № 1 и вообще объявить ему что ни одно посольство хивинское Его Императорским Величеством принято не будет, пока Хивинцы не докажут, поднесением Его Императорскому Величеству письменного согласия хана на все ваши условия без изъятия, что они умеют ценить внимание оказанное им посылкой русского агента.

Для объяснения тогдашнего положения миссии, приводим отрывок из частного письма одного из спутников полковника Игнатьева, от 27-го августа: "Наша жизнь в Хиве незавидна, подозревают во всем, хватают наших почтарей, и трактата не подписывают. Некоторые из членов миссии, люди особенно слабонервные, ходят с вытянутыми физиономиями, не спят ночи и ежеминутно ожидают нападения. Действительно, мы каждый день почти получаем [50] сведения что на ханских советах трактуют как бы от нас отделаться: одни предлагают отравить, другие поджечь, а третьи, чтобы снять ответственность с хана, советуют нанять шайку Туркмен которая передушила бы нас где-нибудь по дороге из Хивы. Как видишь, утешительных известий мало, а тут еще проклятый Кум-Беги важничает и держит по нескольку часов в своей приемной нашего драгомана и отпускает его без всякого ответа, а почтенный приставь наш Диван-Баба только и занять мыслью как бы вымолить у наших докторов конфертативу. Конвой, от нездоровой болотной местности, изобилия фруктов, нестерпимых жаров, недостатка движения и непривычного образа жизни, страшно болеет. Тоска смертельная. И кто это выдумал вести с Хивинцами переговоры на европейский лад, когда они понимают и ценят только палку, деньги и конфертатив!..."

Затруднения и неприятности встреченные агентом в хивинских владениях произвели весьма тяжелое впечатление в наших правительственных сферах и не остались без последствий. Так, усматривая из первых писем из Хивы о затруднительном положении миссии, генерал-адъютант Катенин сделал распоряжение о задержании, впредь до выхода из ханства миссии, хивинских караванов в Оренбурге, а министерство иностранных дел испросило Высочайшее разрешение, в случае если Хивинцы не пустят агента в Бухару, следовать миссии в Форт № 1. Но оба эти распоряжения были получены агентом уже на пути в Бухару, при переправе через Аму, когда обстоятельства изменились; а потому, по сношении с генералом Катениным, последним было тотчас же приказано отпустить хивинские караваны.

Для перехода из Хивы в Бухару нужно было преодолеть не мало затруднений, кроме естественных препятствий неизследованного пути. Не только Хивинцы, но даже и Бухарцы не желали допустить чтобы русские прошли долиной Аму в Бухару, доселе недоступною для Европейцев. Хан предпочитал чтобы миссия вернулась в Оренбург старою дорогой или же прошла бы на Сырь, то есть на Форт № 1. Русскую миссию не остановили ни требования Хивинцев, ни увещания, советы и предостережения, ни распущенные слухи о предстоящем разграблении туркменскими шайками, [51] заходящими нередко в своих разбойничьих набегать и на правый берег Аму. За несколько дней до выхода миссии, некоторые из ваших Киргизов и Бухарцы предупредили начальника миссию что несколько сот человек Туркменцев подговорены разгневанным ханом напасть на наш караван, с целию подивиться несметными богатствами предполагавшимися в каждом из наших ящиков и отучить Русских приходить в эти края и дерзко противиться воле ханской. Сеид-Магомет полагал, конечно, что с него снята будет ответственность за последствия, так как гости не послушались его предостережений.

Ожидавшиеся испытания не повлияли на решение полковника Игнатьева. Наняв с трудом верблюдов у возвращавшихся Киргизов, русская миссия, отпраздновав царское тезоименитство в Хиве, выступила на другой день рано утром, с военными предосторожностями, с заряженными ружьями и пистолетами, готовая на неравный бой и направляясь прямо к реке Аму. Так кончилось пребывание нашего агента в этом ханстве. Не мало перевесь он за это время тяжелых трудов и даже огорчений, и уходил из Хивы не подписав трактата. Но сожалеть ли об этом, и к чему бы повел этот трактат, еслиб он не был поддержан с нашей стороны силой? Доказанное уже дело что Среднеазиятцы никаких трактатов не исполняют, если за трактатом не стоите угроза которая во всякую минуту может быть приведена в исполнение. Мы главным образом добивались свободного плавания по Аму, но в то время когда Хивинцы почти соглашались на наше требование, они уже рыли у Кунграда канал, чтобы спустить воды в Айбугирский залив и сделать невозможным для наших судов вход в эту реку и строили крепость у озера Дау-Кара, дабы не позволить и там как-нибудь прорваться пароходу восточным устьем Аму. Допустим однако что пароходы наши все-таки бы прошли и начали плавать по реке, несмотря на то что хивинские купцы наотрез отказались возить на них свои товары; тогда потребовалось бы устроить для наших судов где-либо в устьях Аму, даже именно около Кунграда, как первого населенного пункта в дельте, станцию, ибо плавание по неизведанной еще реке, прихотливой относительно глубины своих ведь, заставляло необходимо иметь на всякий случай сзади сильный опорный пункт, около которого, в [52] случае невзгоды, могла бы укрыться наша флотилия. Таком образом плавание по Аму предварительно должно было вести к занятию пункта в дельте реки и притом в населенной части ханства, чтобы гарнизону было чем питаться, а занятие подобного пункта требовало значительным денежных и морских средств для своего исполнения, к затрате которых правительство в то время вовсе не готовилось; без такой же представительности вашего имени в Хивинском ханстве, можно смело сказать что и все другие пункты трактата никогда не были бы в точности исполнены. В заключение о посольстве в Хиву, находим нужным привести взгляд самого агента на пользу трактата с Хивинцами, что конечно применимо и к прочим среднеазиатским народом и повлияло на изменение взгляда правительства на отношение к сим последним. "Еслибы гоняться только за заключением трактатов, большею частию ни к чему не ведущих", пишет полковник Игнатьев генерал-адъютанту Катенину, "подобно тому как договор заключенный Данилевским в 1941 году, но никогда не соблюдавшийся, то можно было бы и теперь заключить договор, приняв в соображение что нынешние уступки Хивинцев несравненно важнее тех коими мы до сих пор довольствовалось. Я почел за долг совести не продолжать более переговоров и не подписывать дружественного акта, ибо хан не согласился на свободное плавание по реке Аму судов наших. Договоры с Хивой бесполезны, пока Хивинцы же убедятся в необходимости нас слушаться и свято исполнять обещанное нам, а этого с таким бессовествым и вероломным народом нельзя достигнуть одними рассуждениями и объяснением доводов, тем более что русские оставляли до сего времени без последствий своеволие Хивинцев."

Результаты трудов миссии в Хиве во всяком случае были весьма важны и достигли разрешения одного из наиболее интересовавших наше правительство вопросов, а именно исследования реки Аму-Дарьи. Действительно, кроме плавания судов до Кунграда и подробной съемки устьев капитаном Бутаковым, течение Аму было исследовано и снято: лейтенантом Можайским, во время плавания по Талдыку и потом с подарочными вещами до Хивы, чинами генерального штаба и корпуса топографов, во время следования миссии на лодках и при доставлении подарков, не говоря о любопытной [53] съемке прибрежной полосы и сухопутной дороги на правом ее берегу, во время передвижения лошадей наших от Кунграда до Хивы.

Караван миссии, при движении в Бухару, состоял из 170 верблюдов, кроме почетного хивинского конвоя, сопровождавшего вашего агента в числе от 7 до 10 человек, под начальством Мин-Баши, до границы ханства. Пройдя город Ханки, миссия в продолжении 2-го и 3-го сентября совершила переправу через реку Аму-Дарью, и здесь под ее защиту поступали два каравана, в 50 верблюдов каждый, следовавшие тоже в Бухару. Опасение за нападение на миссию Туркмен подкупленных Хивой с каждым переходом приобретало более и более вероятия, и даже сам Мин-Баши не скрывал своего страха, конечно ни слова не говоря об участии в этом деле своего правительства и уговаривая агента то замедлить движение, то совсем остановиться, между тем в конвое посланника как нарочно половина людей была больна страшными лихорадками, так что на ночлегах привелось наряжать в караулы вою частную прислугу чиновников миссии. "Отовсюду", писал агент, "получаю известия, в особенности от Бухарцев, что скопища Туркмен, посланные самим ханом Хивинским, намерены на нас напасть на правом берегу Аму: надеюсь что Бог поможет нам пройти, несмотря на препятствия." Приняв все надлежащие военные предосторожности во время следования каравана и бивачного расположения, миссия продолжала безостановочно движение, не обращая внимания на Хивинцев и на грозные слухи. Движение, перемена местности и воздуха, а также общее возбуждение, овладевшее даже больными, более способствовали быстрому выздоровлению тифозных и лихорадочных и сохранению здоровья отряда чем постоянные приемы хины, какие должен был предписывать наш медик. Путь миссии после переправы шел по местности со времени путешествия английского купца Томсона, то есть с 1740, не посещавшейся никем из Европейцев; он пролегал вверх по правому нагорному берегу Аму, а потому, по своей новизне и по возможности следить за рекой, не мало представлял интереса для Европейца, хотя и отличался совершенною пустынностию. 4-го числа было послано известие в Бухару, о прибытия миссии. 10-го сентября она достигла урочища Кукертли, границы Хивинского ханства, а 16-го вступила в населенные [54] местности бухарского владения и была с почетом встречена губернатором близь лежащей крепости Усты.

В честь посланника устроили празднество известное под названием Курбани, причем, при произведенной весьма живописной скачке, Бухарцы выказали себя весьма ловкими наездниками; затем ежедневно начались бухарские угощения. 18-го, миссия прошла знаменитые пески Кизыл-Кум, 19-го ее встретил особо высланный для приветствия из Бухары чиновник Мирза-Фазил, 20-го прибыла в город Каракуль, знаменитый своими мерлушками, а 22-го, при огромном стечении народа, вступила в Бухару и разместилась в особо отведенном для нее доме, совершив в двадцать два дня путь от Хивы до Бухары в 502 версты. Во время приезда агента, эмира в Кухаре не было; он по-прежнему воевал с Коканом, и после взятия Ура-Тюбэ, осаждал Ходжент, а потому, по просьбе визиря (Токсабэ), миссия, впредь до получения особого разрешения эмира, должна была заключиться в стенах своего глиняного дворца, и только 5-го октября все русские люди стали ходить свободно по городу и притом в своей одежде. На другой день по приходе в Бухару, полковника Игнатьева посетил визирь, а 5-го октября агент со свитой отдал визит. Все требования посланника были немедленно заявлены визирю для донесения эмиру. Требования эти заключались в уменьшении пошлины, правильной оценке товаров, свободном плавании судов по реке Аму, в отводе особого караван-сарая для русских торговцев, допуске временного торгового агента и освобождении русских пленных. "Желая, пишет агент, доставить Аральской флотилии благовидный предлог подняться вверх по Аму, я предложил эмиру чтобы наши суда, в виде опыта, прибыли будущею весной к Чарджую, для перевоза бухарских товаров в Форт № 1 или на Каратамак, откуда товары могут быть скоро перевезены на верблюдах в Оренбург. Если эмир на это поддастся, то пароход Перовский может войти в реку и без согласия Хивинцев, которых эмир заставить в таком случае пропустить беспрепятственно ваши суда. Это единственный способ произвести миролюбивым образом плавание парохода по реке Аму. Надо чтобы пароход, в случае согласия эмира, взял с собою из Казалы какие-нибудь не громоздкие товары для доставки в Бухару. [55]

"Аму великолепная река, — выше Кунграда не может быть препятствий для плавания пароходов".

11-го октября, эмир возвратился из своего победоносного похода и в 4 часа принял агента и чинов миссии, и вслед затаясь подарки. При приеме, Насыр-Улла был чрезвычайно любезен и выразил глубокое уважение питаемое им к Государю Императору. Все наши предложения были приняты эмиром немедленно, и тотчас же, по его приказание, началась сдача в миссис русских пленных с их семействами, даже принявших исламизм. Всех пленных миссией было вывезено 11 человек.

Вот что доносил агент относительно переговоров с эмиром, в шифрованной депеши от 16-го октября:

"Все переговоры пришли к успешному окончание. Эмир выдал мне всех пленных Русских. Я возвратил эмиру тех которые обратились в магометанство, не помнят своего происхождения, обременены большим семейством и не изъявили желания возвратиться в Россию. Беру с собой 11 человек пленных, в том числе 8 служивших в ханской пехоте. Кроме того эмир согласился на сбавку торговых пошлин на половину против прежнего, на отведение для наших торговцев отдельного караван-сарая в Бухаре, на присылку из Оренбурга и временное пребывание в Бухаре нашего чиновника, в качестве торгового агента, и на свободное плавание судов наших по реке Аму, и обещал свое покровительство нашим торговцам. В бумаге Токсабэ, сообщающего мне это, сказано что если мы встретим препятствие со стороны Хивы, относительно плавания судов, то эмир готов принять против этого меры, по взаимному с нами согласию. Таксабэ сообщил мне письмом что меня ожидает опасность со стороны Хивинцев, на обратном пути к реке Сыр, но я намерен отклонить снаряжение бухарского конвоя и не требовать высылки отряда из Форта № 1, полагая что конвой наш достаточен.

"Хотят послать отсюда посланца со слоном и с другими подарками. Следовало бы принять его хорошо и допустить до С.-Петербурга. Не прикажете ли драгоману Баторшину состоять при посланнике бухарском, так как он вполне ознакомился с ходом здешних дел.

"Ежели Хивинцы узнают об успехе нашем в Бухаре, они вероятно вышлют посольство в Россию, а Киргизы хивинские перекочуют к нам.

"С нашей стороны не сделано никакой уступки в пользу Бухарцев, несмотря на сильные Жалобы бухарских купцов на тариф, на просьбы их о новых льготах в России и старания затруднить нашим торговцам приезд сюда. Я [56] избегнул даже предъявлен тех обещаний которые имел право сделать по инструкции мне данной и ограничился общими словами и дружественными уверениями. Посланник бухарский вероятно будете ходатайствовать в С.-Петербурге об исполнении различных просьбе бухарского правительства. Обыкновенно бухарские посланники принимаются на наше содержание в крепости Орской. Полагаю приличнее принять и начать довольствие посланца из Казалы. Ежели он придет со мною, я отпущу на сие деньги из сумм миссии. Покорнейше прошу сообщить министерству иностранных дел.

Чтобы судить как жилось миссии в Бухаре, считаем не лишним привести выдержку из частного письма одного из членов нашего посольства:

"Мы в Бухаре, в этом ученейшем месте Средней Азии. Что сказать тебе об этой столиц с 60-70 тысяч жителей. Прочти описания Мейендорфа, Бориса, Ханыкова, составленные за нисколько десятков лет назад, и ты получишь полное понятие о настоящем городе. Везде глина, грязь, все неподвижно, все, вероятно, будет так на многие еще столетия, пока какая-нибудь сила не растолкаете Бухарцев. Эмир деспот в полном значении слова; чья бы то ни было жизнь не стоить для него и гроша. Торгующее с Россией купцы ее смеют подумать о том чтобы где-нибудь было лучше Бухары и, являясь к эмиру, говорят ему что Москва, Петербурга, Лондон и в подметки не годятся Бухара, что нигде нет такого правосудия, торговли и богатства как у них, а об образованности и говорить нечего. Словом сказать, на каждом шагу совершенное самообольщение, против которого никакая дипломатия ничего не сделает, а если и будут со стороны эмира какие-либо уступки, то, поверь, только для вида. Так называемых ученых (в мусульманском смысле) здесь тьма — везде встречаются муллы, везде медресэ, и это едва ли не главная причина полного застоя в жизни народа. Что сказать о нашем положенни? Поят и кормят нас хорошо, мы расхаживаем по всему городу в своих костюмах, и хотя мальчишки зачастую ругают нас собаками, но, сравнительно с миссией Бутенева, мы живем хорошо. Недавно эмир даже угостил нас своею труппой из восьми музыкантов и нескольких актеров, которые показали всевозможные наши же ярмарочный балаганные штуки. Говорят, первый фокусник бежавший казанский Татарин, он имел удовольствие, по прибытии из России, дать первое представление в присутствию эмира, и хотя получил за это 75 палок по пятам, по тем не менее ему позволено состоять при дворе. На днях люди генерал-губернатора Бухары, живущего во дворце, в чем-то провинились, их сейчас же перерезали, а у [57] генерал-губернатора отобрала все имение и продали с аукциона, а самому дали 40 палок, посадила в тюрьму и вероятно скоро снесут голову. Вот каковы тут суд и расправа. Как тут толковать о международных правах, о силе и могуществе России, о развитии торговли и пр. На первых порах здесь все нужно делать силой, а ее то у нас и нет; на фразах же далеко не уедешь... Полковник Игнатьев весел и доволен — он получил от эмира все что желал, даже может быт более чем ожидал, остальное дело правительства."

27-го октября, утром, эмир прислал миссии подарки, а именно: агенту — аргамака с седлом, кашемировую шаль, шалевый халат и кушак, всем офицерам по шелковому халату, а рядовым по бумажному; надев этот фантастически наряд сверх своей формы, миссии в тот же день в таком оригинальном костюме отправилась на прощальную аудиенцию к эмиру. Прощание Насыр-Уллы с агентом было еще более дружественно чем первое свидание. Эмир выразил даже сожаление что агент не остался целый год у него в гостях и высказал желание чтобы русские послы чаще посещали Бухару. На обеих аудиенциях эмир протягивал агенту руку по-европейски.

30-го октября, вечером, агент, после некоторых настояний, получил копию с грамоты эмира к Государю, с письма визиря к министру иностранных дел (чего прежде никогда не бывало), в которых подтверждались все обещания Насыр-Уллы, и затем на другой день утром выступил из Бухары, сопутствуемый вновь назначенным в Россию бухарским послом Наджмеддин-Ходжей.

Для поднятая тяжестей миссии было нанято 170 верблюдов, по 12 1/2 руб. за каждого, кроме тех которые долины были перевезти через пески воду; заготовлено продовольствие, виноградный спирт, новые полушубки и 600 турсуков для перевозки воды во время марша по безводным местам; для больных были устроены особого рода качалки, по две на каждого верблюда.

Оставляя на время миссию, скажем несколько слов об окончательных действиях Аральской флотилии в устьях Аму-Дарьи. 21-го июля, не выждав еще окончательных распоряжений полковника Игнатьева насчет флотилии, посланных из Хивы только 27-го августа, капитан Бутаков отошед с обеими баржами к устью Улькун-Дарьи к уроч. Тенке-Куму. [58]

Здесь, 1-го августа, прибыл на флотилии посланный из Хивы чиновник Галкин, сопровождаемый хивинским приставом Ишан-Ходжей. Сначала расположение пристава было очень миролюбиво, но вскоре он потребовал чтобы Бутаков отпустил от себя и последнюю баржу, и с пароходом отошел бы в море; когда же это требование не было исполнено, Ишан-Ходжа объявил что чиновник Галкин не получить лодки для обратного следования в Хиву.

"Трудно придумать," пишет Бутаков, "для чего они (Хивинцы) это делали? Они воображали у нас какие-то невозможные враждебные замыслы действовать против Хивы заодно с Туркменами, разграбить Каракалпаков; кругом нас ходили слухи что у острова Николая I стоит множество русских судов с войсками, которые ждут только знака для нападения на Хивинское ханство и т. л."

Вечером 31-го июля, перебежал на флотилии пленный Персиянин, умолявший взять его с собой и объявивший что в плену у Каракалпаков томится 20 лет русская женщина. Капитан Бутаков, во избежание неминуемой смерти Персиянина, принял его и отправил на Сыр, заплатив хозяину 20 полуимпериалов. 6-го сентября прибыли на пароход из Хивы больные наши чиновники. При совершенной невозможности больным офицерам и нижним чинам продолжать следование с отрядом, благополучное доставление их на нашу флотилию крайне озабочивало полковника Игнатьева. Отправляя их на лодках вниз по течению Аму, в сопровождении пристава миссии Диван-Бабы, имевшего поручение от хана осмотреть наши суда и наблюдать за ними, агент заявил Хивинцам, с целию заставить их дорожить поспешным и благополучным доставлением наших больных, что один из пароходов должен будет уйти для отвоза больных в Форт № I, другие же суда отойдут к устью. 11-го, флoтилия вышла из устьев Аму в море, употребив три дня на перетаскивание через бар Сыра; 22-го сентября прибыла в Форт № 1. 12-го ноября миссия достигла блогополучно Буканских колодцев, где запасшись водой, двинулась через безводные Кизыл-Кумы. Желание увидать поскорее родину заставляло миссию делать возможно большие переходы, несмотря на сильно холодные ночи, и вот 16-го ноября утром мелькнуло впереди несколько знакомых пик, появились казаки с офицером, и миссия, после [59] 6-ти-месячного странствования, увидала впереди своих Русских, у слыхала знакомый родной язык. Выехавший офицер оказался начальником отряда высланного генералов Катениным из Форта № 1 на встречу миссии, для ее охраны от Хивинцев, несмотря на то что полковник Игнатьев считал совершенно достаточным для безопасности миссии и того прикрытия которое состояло при нем. В тот же день к вечеру миссия подошла к высланному отряду, состоявшему из казаков и пехоты при 2-х орудиях, грянуло здравия желаем! и изумленный бухарский посланец был поздравлен флигель-адъютантом Игнатьевым с прибытием на русскую границу, то есть на реку Яны-Дарью, что конечно он услыхал в первый раз в своей жизни, так как границей нашей с Бухарой местные жители постоянно считали Сыр-Дарью.

По мере приближения к реке Сыру, пошла изморозь, сделалось холоднее, приводилось на бивуаках резгребать снег чтобы ставить кибитки, спать не раздаваясь, но несмотря на это, чины миссии и конвоя следовали бодро, и 26-го ноября, утром, перейдя по льду Сыр-Дарью у Форта № 1, направились прямо в церковь. Странно было смотреть на эти закоптелые, обросшие бородами физиономии, в самых фантастических нарядах, благоговейно слушавших молебен; не одна слеза скатилась с лица этих бородачей во время молитвы; и тот кто бывал в Средней Азии в то время и вышел оттуда цел и невредим, тот поймет чувства оживлявшие путешественников и эти благодарный слезы.

Результатами топографических трудов миссии в Бухаре были: прибрежная съемка Аму-Дарьи и пути между Хивой и Бухарой, описание пройденных месть, а равно и исследование пути от Бухары до Форта № 1 и определение некоторых пунктов в Бухаре астрономически.

Отдохнув несколько дней в Форте № 1, сдав тут излишние тяжести, наняв новых верблюдов и сделав распоряжение о дальнейшем направлении миссии в Оренбурге, агент выехал с одним офицером и двумя вожаками в Оренбург. Тогда еще не существовало почтового сообщения до Уральского Укрепления, и по найму были выставлены, на известных местах, для проезда, сначала лошади, а потом верблюды.

Наступил декабрь, поднялась вьюга в степи, повалил снег и задул северный ветер. Тихо подвигался [60] полковник Игнатьев на тройке верблюдов к Уральскому Укреплению, когда в одну ночь вожака его сбились с пути, заахали в какой-то разлив Арала, и наконец объявив ему что сам тайтан не найдет теперь никакой дороги, бросили его и исчезли в снежной равнине. Буря разыгрывалась не на шутку, морозь пошел за 20°, при сильном, пронзительном ветре. Через несколько времени раздались Жалобные мольбы прислуги агента, расположившейся около его повозки и начинавшей мерзнуть. Чем было помочь этим людям в глухую ночь в безлюдной степи? К утру еще посвежело. Полковник Игнатьев и бывший с ним офицер с ужасом стали замечать что и их начинает пронимать сильный зноб. Приходилось, после удачно оконченного поручения, претерпев всевозможные физические и нравственные лишения, достигнув благополучно родной земли, почти у дверей дома пропасть низачто, замерзнуть в степи. Но чья-то молитва спасла этих людей; вожаки вспомнили наконец о них и явились со свежими верблюдами; люди, страшно обморозив лица и руки, кое как оттерлись снегом, а сам агент с офицером принуждены были всю ночь возиться, толкая один другого чтобы как-нибудь разогреть кровь. Мы нарочно упомянули об этой ночи чтобы показать как легко достаются азиятские походы и сколько силы, мужества и здоровья требуют они от людей посвящающих себя службе в степи.

Дальнейший путь агента и следовавшей за ним миссии был едва ли не тяжелее, по случаю выпавшего в огромном количестве снега; вьюга преследовала их вплоть до самого Оренбурга, куда агент прибыл в ночь на 6-е декабря, а конвой миссии в начале января. Таким образом поход, начатый при 30° — 35° жара, был окончен при 35° мороза и постоянных буранах.

Так кончилось тяжелое семимесячное путешествие флигель-адъютанта Игнатьева, во время которого порученная ему мисcия потеряла только одного казака, умершего на пути из Хивы в Бухару, и 5 лошадей, а из отпущенных ему на расходы денег было представлено до 30.000 р. звонкою монетой сбережения.

Таким образом горсть Русских, несмотря на встречавшиеся разнообразные препятствия, прошла благополучно из Оренбурга в Хиву и Бухару и вернулась через реку Сыр [61] (прежде снаряжались всегда отдельный миссии в каждое из ханств), удостоверилась в возможности летнего движения на Хиву, по направленно набранному Перовским, изведала Аму-Дарью на протяжении слишком 600 верст, от устья почти до того пункта где переправлялся Борнс, произвела обширную съемку и собрала топографические и политическая сведения в крае, отплатила эмиру Бухарскому и хану Хивинскому за честь честью, освободила из неволи подданных Русского Царя, доказав Киргизам и нашим пограничным жителям что эмир не смеет укрывать у себя наших дезертиров, ни держать в неволе продаваемых ему земляков наших, и настояла в Бухаре на своих требованиях, не дав с своей стороны никакого обещания, ни обязательства и предоставив Императорскому правительству полную свободу дальнейших решений и действий Миссия совершила задачу свою в кратчайший срок и с несравненно меньшими пожертвованиями, нежели предполагалось при ее снаряжении; причем казне возвращена была большая часть сумм предназначенных на чрезвычайные расходы. Главнейший же результат посылки нашего агента в 1858 году в Среднюю Азию заключался в том что правительство узнало наконец настоящую цену дипломатических сношений наших с ханствами Средней Азии. С тех пор произошел крутой поворота в характере наших сношений с этими коварными и вероломными соседями; установился более правильный взгляд на наше положение в Средней Азии, сообразный с достоинством и с действительными интересами России.

Н. ЗАЛЕСОВ

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году // Русский вестник, № 3. 1871