ЗАЛЕСОВ Н. Г.

ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ И БУХАРУ ПОЛКОВНИКА ИГНАТЬЕВА

В 1858 ГОДУ

I.

В статьях о сношениях России с государствами Средней Азии, помещенных нами в Военном Сборнике 1861, 1863 и 1866 годов, мы рассказали как бесплодно кончилось дипломатическое поручение Бутенева в Бухаре и каких результатов добились в 1841-42 годах от Хивы миссии Никифорова и Данилевского. Прошло шестнадцать лет, не раз в продолжении этого времени появлялись внезапно пред кордонами Оренбургской линии посыльные люди владетелей Турана, представляли своих аргамаков и шали; случалось доезжали до Петербурга, чтоб излить и там, в сотый раз, цветы восточного красноречия, и затем, нагрузившись подарками, преблагополучно возвращались восвояси, не принеся никакой пользы русскому делу в Средней Азии.

Наступил 1857 год, до соседей наших дошли слухи о вступлении на престол ныне царствующего Государя, и вот 20-го июля является в Оренбург хивинский посланец Фазил-Ходжа-Ислям-Ходжин, с двумя аргамаками [422] присланными в дар к Высочайшему двору, и свитой из 16 человек. Посланцу наняли квартиру и назначили содержания по 2 руб. в сутки, почетный Хивинцам по 75, а простым по 25 копеек на человека.

Не успели еще порядочно опомниться в Оренбурге от приема этих гостей, как пришло новое донесение из Орской крепости о прибытии туда, 10-го августа, бухарского посланца мир-ахура (обер-шталмейстера) Мулладжан Ашурбаева, с четырьмя аргамаками и 40 человеками свиты. И кого только не было в этой свите! Тут находились и комендант бухарского двора, советники и секретари посольства, адъютанты, походные полицеймейстеры, стража, конюхи и даже флейтист, барабанщик, швейцар и четыре камердинера, словом все что угодно. Доставили и эту компанию в Оренбург, наняли дома и назначили содержания: посланцу по 2 руб., коменданту двора и советнику по 1 р. 25 к., восьми почетным лицам по 50, а остальным по 25 к. в сутки; на лошадей же приказано отпускать ежедневно по два гарнца овса и по 20 фунт. сена на каждую.

Отдохнув после дальнего пути, посланцы принялись по старому просить чтоб их немедленно отправили к Высочайшему двору для личного представления данных им грамот от владетелей Хивы и Бухары, и писем от разных своих сановников, заявив при этом что цель их посольства заключается в принесении поздравления Государю с благополучным восшествием на прародительский престол. В грамоте Хивинского хана действительно кроме означенного поручения ничего и не говорилось, но за то во всех письмах лиц хивинского правительства выражалось желание о назначении реки Сыр-Дарьи границей между Хивинским владением и Русским государством.

Не такова была грамота владетеля Бухары. Выразив вначале соболезнование о кончине императора Николая Павловича и поздравив со вступлением на престол Его Преемника, эмир счел необходимым уведомить тут же о своих победах в Шяхрисябзе, и с важностию могущественного государя известить о занятии небольших городков этого владения, лежащих, как известно, на пространстве 10-15 квадратных верст; в заключение было высказано желание видеть в Бухаре русского посла. Мы не можем отказать себе в удовольствии привести вполне этот любопытный [423] документ в приложении к этой статье, (Приложение I) как образец восточного красноречия и хвастливости. Такого же характера были письма сановников бухарских, хотя и более краткого содержания.

Чтобы познакомиться поближе с самыми посланцами, будет не лишнее сказать об них несколько слов. К сожалению, документы того времени говорят очень мало о хивинском после: известно только что он был крайне скуп на разговоры. Что же касается бухарского посланного, то вот что писал о нем знаток восточных народов В. В. Григорьев в азиятский департамент: "Мулладжан Ашурджанов, титулуемый в грамоте эмира на Высочайшее имя и в письмах бухарских сановников мир-ахуром, то ест шталмейстером, такой почетной должности при дворе эмира не занимал, и титул этот подучил вероятно лишь с назначением в посланцы к российскому двору; до того же времени находился в должности мир-шеба или ночного полицеймейстера города Бухары и никаким особым доверием эмира Нафуллажа не пользовался. Советник и секретарь посольства — лица так же не соответствующая тому понятию какое соединяется в Европе с обоими этими званиями: посланец обращается с ними скорее как со слугами, нежели как с чиновниками, имеющими свое значение. На днях, рассердившись на них за то что они спали когда они проснулись, посланец собственноручно отколотил их нагайкой, равно как и сына своего (коменданта бухарского двора)". Далее говоря что посланец очень любознателен и охотно вступает в разговоры о своей стране, г. Григорьев присовокупляет: "Скуп же он, а потому должно быть и корыстолюбив, подобно прочим Азиятцам; доказательством чему может служить то что он отказался сделать на собственный счета теплое платье для свиты своей, необходимое ей по позднему времени отправления в С.-Петербург, вследствие чего шубами советник и секретарь посольства и тулупами прислуга снабжены по распоряжению генерал-губернатора на счет нашего правительства".

Таковы были лица которые на этот раз явились в Россию представителями Хивы и Бухары.

По получению в Петербурге донесений о прибытии [424] посланцев, последовало Высочайшее разрешение о допуске их ко двору, и 9-го сентября хивинский, а 23-го октября бухарский посланные, с ограниченною весьма свитой, выехали в Петербург.

Пребывание послов в столице не было продолжительно. Удостоившись представления Государю Императору, они получили ответные грамоты и письма (Приложение II и III) к своим ханам и сановникам, затем насмотревшись вдоволь балетов и других диковинок, а главное набрав достаточное число подарков, покойно вернулись в Оренбурга в январе 1858 года. Обратный отъезд посланцев из Оренбурга на родину последовал: хивинского 28-го февраля, а бухарского 24-го мая.

Ответом на эти посольства послужило со стороны России снаряжение весной 1858 года в ханства Хиву и Бухару особой миссии под начальством флигель-адъютанта Его Императорского Величества, генерального Штаба полковника Игнатьева, (Ныне генерал-лейтенант, генерал-адъютант, посол при его величестве султане) описание действий которой и составляет предмет настоящей статьи.

Еще прежде чем послы успели прибыть в Петербург, высшее правительство, а также оренбургский генерал-губернатор, одновременно пришли к убеждению в необходимости отправить в Туран нашего агента. Действительно, с 1842 года никто из русских чиновников не ездил в Среднюю Азию. Сведения доставленные о ханствах прежними миссиями уже не могли удовлетворять современным потребностям и притом в топографическом отношении они касались только ближайших к городам Хиве и Бухаре местностей, не говоря почти ничего о главной артерии Средней Азии, так важной в торговом и политическом отношениях, о реке Аму-Дарье. Наконец, с 1853 года, примкнув к реке Сыру линией наших фортов, мы вошли в непосредственное сношение с Хивинским владетель, а между тем у нас не только не было верных сведений о положении государств Средней Азии, об их взаимных отношениях, о территории Бухарского ханства и других владений прилегающих к верховьям Аму, но даже, к крайнему сожалению, мы имели весьма смутное понятая о местности лежащей по ту сторону Сыра. Эти обстоятельства уже сами по себе были на столько важны чтобы заставить обратить [425] внимание на изучение пограничной черты и ближайших пролегающих к ней, со стороны Средней Азии, местностей. Но кроме того стеснение Азиятцами торговли наших купцов непомерными пошлинами, решение вопроса о возможности доставлять товары наши по Аму-Дарье, задержка пленных и пр., невольно вынуждали нас еще раз попытаться склонить владетелей Турана к более умеренному и более полезному дли них самих образу действий в отношении России. (О том каковы были наши торговые отношения к ханствам, см. Приложение IV)

Придя к такой мысли, правительство наше тем скорее решилось привести ее в исполнение что получило словесные заявления хивинского посла и просьбу эмира о желании видеть нашего агента в среднеазиатских ханствах.

С получением Высочайшего повеления об отправлении нашего агента в ханства, в Оренбурге деятельно начались приготовления к снаряжению миссии и к долженствовавшему произойти одновременно с ее движением походу по степи оренбургского генерал-губернатора, следовавшего для обозрения Сыр-Дарьинского края.

Путь миссии был избран чрез бывшее Эмбенское укрепление, по западному берегу Арала и далее в Хиву, Бухару, а отсюда обратно чрез Хиву в Россию. Для охранения в походе по стели назначен особый казачий отряд, а для содействия в пути вдоль берега Арала и в ханствах, как относительно перевозки тяжестей, так и с целью наилучшего изучения Аму-Дарьи, в ведение агента поступила часть Аральской флотилии, а потому прежде чем приступить к подробному описанию снаряжения миссия, скажем несколько слов о предоставленных агенту сухопутных и морских средствах.

В то время степь Оренбургского ведомства, особенно западная ее половина, по которой именно пролегал путь миссии, была далеко не покойна. Два года сряду пред этим отряды наши неустанно гонялись здесь за шайкой известного киргизского батыря Исета Кутебарова, и все напрасно; неуловимый сын стели каждый раз откочевывал в глубину Усть-Урта, куда отряды по совершенному истомлению лошадей, от недостатка корма и воды, не могли за ним следовать. В 1858 году порядок вещей в стели оставался тот же, а следовательно миссию по необходимости нужно было оградить какими-нибудь, конвоем, дабы не подвергнуть [426] нападению Кутебарова. В этих видах долженствовавший следовать по одному пути с миссией до реки Эмбы, оренбургский генерал-губернатор, кроме назначенной для состояния при агенте в ханствах почетной стражи, в числе 57 человек, должен был назначить ему до первого хивинского населенного пункта из своего конвоя 75 человек, а сделать распоряжение чтобы рекогносцировавший летом этого же года западную окраину Усть-Урта, корпуса топографов поручик Скрябин, ко времени прохода миссии по западному берегу Арала, направил поперег Усть-Урта навстречу агента, а в случае нужды на помощь ему, летучую партию из 120 казаков. Что касается до Аральской флотилии, то к началу 1858 года, силы ее составляло, не считая деревянных старых судов и таких которые исключительно могли плавать только по реке: 40-ка-сильный Железный пароход Перовский, построенный в 1851 году, сидевший с 3.500 пудов груза в воде 4 фута 1 д. 12-ти-сильный железный паровой барказ Обручев, 390 пуд. груза, осадка в воде 2 фута 3 д., железный барказ годный для плавания по морю, с грузом 300 пуд., а две железные баржи поднимающие грузу в море до 2.500 луд Донося о состоянии судов, начальник флотилии находил вполне возможным приспособить как пароход Перовский, так и железные баржи к морскому плавание, сделав им выдвижные кили и разные другие улучшения. Он полагал также все посольство с почетным конвоем разместить удобно на пароходе Перовский и двух баржах, из коих одна должна была следовать на буксире парохода, и дойдя до Хивы, вернуться на Сыр, а на пароходе с другою баржей доставить посольство до Чарджуя, где, оставив баржу до обратного возвращения миссии из Бухары в Хиву, сделать в это время рекогносцировку по Аму на пароходе до Балха. Указывая на трудности входа в Аму и на происходящие от камышей задержки плавания по ней до начала главного русла, начальник флотилии тем не менее не сомневался в возможности провести посольство наше не только до Хивы, но даже и выше по реке. В последствии мы увидим до какой стелена все эти надежды оказалась несбыточными.

Снаряжая миссию, правительство не жалело издержек. Кроме того, самый выбор в начальники миссии флигель-адъютанта Императора, не говоря уже о личных достоинствах полковника Игнатьева, свидетельствовал о важном [427] значении русского посольства долженствовавшего приобрести особую цену в глазах азиятских владетелей.

Составь миссии был следующий: Кроме агента, секретарь, два переводчика, два офицера генерального штаба, два офицера корпуса топографов, два доктора, флотский офицер астроном, фотограф, чиновник от генерал-губернатора и три топографа; кроме того при миссии находился чиновник посланный академией наук для изучения восточных наречий, иеромонах следовавший в Аральскую флотилию и студент С.-Петербургского университета, отправившийся по собственному желанию до хивинских владений для изучения степи. Конвой миссии, выбранный из отборных людей, состоял из 28 конных стрелков, 17 казаков Оренбургского Войска и 17 Уральского и 9 нестроевых, с прекрасным нарезным оружием, и 7 офицеров.

На пребывание миссии в ханствах полагалось от 8 — 12 месяцев, всем чинам ее повелено сохранить все содержание получаемое ими в России, и со дня выхода из Оренбурга по день возвращения в оный, производить такое же содержание из сумм кибиточного с Киргизов сбора, и кроие того отпускать порционные деньги: начальнику миссии по 3 червонца, секретарю и чиновнику генерал-губернатора по 1/2, драгоману, офицерам генерального штаба, фотографу, флотскому офицеру и одному медику по 1, другому доктору и офицерам корпуса топографов по 2 руб. сер. в сутки. Начальнику конвоя и начальнику оренбургской казачьей команды по 2 руб., переводчику и прочим офицерам конвоя по 1 р., фельдшеру и топографам по 50 к. в сутки. Миссия была снабжена до хивинских владений всеми продовольственными припасами, в том числе 24 пудами прессованных овощей, спиртом и сухим фуражем на два месяца; все чины ее с выходом из Оренбурга должны были получать от казны усиленное степное продовольствие. В миссию были также отпущены разные хозяйственные принадлежности, астрономические, фотографические и геодезические инструменты, чертежные припасы, равно и съемки как степной местности, так и произведенные в прежнее время в ханствах.

Для поднятая двухмесячного довольствия и фуража было нанято 220 верблюдов, с платой по 6 р. в месяц за каждого, и кроме того 110 верблюдов собственно для постоянного багажа чинов миссии, с платой от Оренбурга до [428] Хивы по 15 р. за каждого, с должным числом верблюдовожатых при караване-баше четырех посыльных Киргизах и двух вожаках.

На заготовление подарков было ассигновано 11.000 руб., на эти деньги по распоряжению азитского департамента были куплены разные вещи, к сожалению весьма мало соответствовавшие характеру и вкусу Азиятцев; кроме того миссии было отпущено при выступлении из Оренбурга: двойное жалованье всем чинам посольства и почетного конвоя и порционы за год, а на всем верблюдов и вожаков до Хивы и за чрезвычайные и другие расходы в Средней Азии 30.000 руб., а всего 74.972 руб. звонкою монетой. В почетный конвой отпущено по 200 патронов на человека и 20 револьверов с 100 патронами для вооружения нестроевых; в составе конвоя находились: портной, сапожник, хлебопек и слесарь.

На каждых двух чинов миссии позволено было взять по одной троечной степной фуре, что составило вместе с повозками агента 11 экипажей; присоединив к этому походную кузницу, фуры для больных, медикаментов, канцелярии и денег, и для конвоя семь телег, получим что миссия выступили в поход, через пески Барсуки и бесплодную безводную раввину Усть-Урта, с 23 повозками и почти с 200 лошадьми, не считая добавочного конвоя в 75 человек, назначенного из отряда генерала Катенина. Дело доселе неслыханное и считавшееся до такой степени невозможным что открывая в 1839 году экспедицию против Хивы, генерал Перовский решился лучше подвергнуть свои войска всем случайностям суровой беспощадной зимы, нежели рискнуть с отрядом при котором находилось много лошадей и тяжестей двинуться чрез Усть-Урт летнею порой.

Одновременно со снаряжением миссии делались распоряжения и по приготовлению судов Аральской флотилии к плаванию по Аралу и Аму-Дарье. Начальник флотилии, для ближайших указаний, был вызван в Оренбург и потом в Петербург. Для укомплектовала флотилии назначено три флотских и пять штурманских офицеров из Балтийского флота и 85 матросов из Астраханской флотилии; заказаны паруса и такелажные вещи в Петербурге, баржи вооружены каждая двумя 1/4 пудовыми единорогами на американских ставках, заготовлен антрацит и проч. [429]

С приближением похода выяснились более точно и самые действия флотилии при миссии, равно отношения начальника флотилии к агенту, доселе остававшиеся крайне неопределенными. По представлению начальника флотилии было решено что "к 5-му июня пароход Перовский, две железные бараки и железный барказ спустятся к устью Сыр-Дарьи. Пароход Обручев присоединяется к эскадре, между 12-м и 15-м июля, тогда пароход Перовский отправится с бараками в залив Чернышева. По прибыли туда посольства, отправляется барака с его депешами и с приказанием пароходу Обручев и барказу идти к Талдыкскому устью Аму-Дарьи. У сего устья они покидают пароход Перовский. Дойдя с посольством до юго-западного угла моря, означенный пароход и барака перейдут к Талдыкскому устью." Рассмотрев эти соображения, Высочайше учрежденный в Петербурге особый комитета, между прочим, находил: "Действия флотилии нашей на Аральском море неизбежно подвержены многим случайностям. Они будут зависеть от того, позволит ли хан Хивинский подняться вверх по Аму-Дарье и в какое время получится это уведомление; от большей или меньшей глубины вод в устье реки и наконец от самых непогод на Аральском море. Все эти условия предусмотреть заранее нельзя, а потоку комитет полагал бы: с той поры когда Перовский вступить в Чернышевский залив, где должен перейти на него полковник Игнатьев с сопровождающими его лицами, всю флотилию предоставить в полное распоряжение полковника Игнатьева; так как миссия наша выедет из Оренбурга позже чем предполагалось, то весь расчет и соображение времени которым первоначально руководился комитет подвергается совершенному изменению. Самое возвращение экспедиции из Аму-Дарьи до наступления зимы становится сомнительным, а потому необходимо предоставить местному усмотрению флигель-адъютанта Игнатьева и капитана 1-го ранга Бутакова должно ли подвергнуть флотилии случайностям зимовки в Чарджуе или другом месте бухарских владений, или во всяком случае вернуться до зимы в Аральское море, и таким образом подняться по Аму-Дарье на столько на сколько дозволить время, и всею ли флотилией или с одним пароходом Обручев, буде воды не, спадут в то время когда получится разрешение двинуться в устья реки, и пароход Перовский [430] не в состоянии будет проникнуть в оные. Комитете во всяком случае не может не выразить при этом своего желания чтобы флотилия, по мере возможности, не раздроблялась, а держалась вместе, чтобы она употребила все старания исследовать главнейшее устье Аму-Дарьи и потом на сколько возможно самую реку, и во всяком случае не подвергла неприятным последствиям нашу миссию во время пребывания ее в Хиве, какими-либо преждевременными действиями в Аму-Дарье, близь хивинских владений." Такое положение комитета было Высочайше утверждено.

Мы увидим в последствии что решения комитета не могли быть выполнены вследствие разных недоразумений.

Отравляя агента в ханства, военное министерство поручило ему собрать по возможности более топографических сведений, не только об этих мало известных нам землях, но и о Киргизской степи, съемку которой приказано проверить. Оно предписало вести во время похода топографический журнал, составлять географическое и статистическое описание пройденных стран; собрать сведения о старом русле Аму в Каспийское море, о Туркменах, их военных силах и отношениях к соседям, о дорогах пролегающих из ханства в соседние с ними азиатские страны, о военных силах ханств и соседних с ними владений, в особенности же изучить во всех отношениях реку Аму-Дарью.

II.

К концу апреля, лица предназначенные в составь миссии собрались в Оренбурге, куда 1-го мая приехал и флигель-адъютанте Игнатьев. Приготовления к походу шли день и ночь. Здесь нельзя не заметить о трудностях снаряжения войск в степь, которые людям служившим постоянно внутри России и привыкшим к европейским передвижениям едва ли могут быть и понятны. Действительно, чтобы снарядить и отправить с небольшим сто человек, нужно было своевременно позаботиться о самых последних мелочах одежды, продовольствия и передвижения посылаемых чинов. Генерал-адъютант Катенин, при деятельной помощи всех подведомственных ему управлений и лиц, и после усиленных трудов в продолжении шести месяцев, едва-едва мог приготовить миссию к походу в половине мая. [431]

Прекрасными весенним утром начался день 15-го мая, а в 8 часов, вся миссия уже благоговейно слушала путевой молебен на обширной равнине за рекой Уралом: пронеслось последнее благословение священника, раздалась команда, и караван посольства длинною нитью потянулся в неведомую даль, не зная наверно что ждет его впереди.

Весна 1858 года особенно благоприятствовала степным движениям. Подножный корм был везде превосходный, и первые переходы миссия сделала, сопутствуемая дождями и прохладой. Осмотревшись несколько в походе, устроив порядок движения охранного своего каравана, начальник миссии мог вполне предаться обсуждению своих будущих действий. Решительный шаг был сделан, в Оренбурге чины миссии окончательно расстались с европейскою жизнью, с ее обычаями и законами, затем сразу следовало забыть все прошедшее и подготовить себя к встрече с самым диким варварством, с отсутствием всякого понятия о международном праве вообще и о праве человека в особенности. Не легкий переход предстоял нашему агенту. Много надо иметь любви к интересам отечества, много самоотвержения, энергии и молодого, пылкого честолюбия, чтобы променять службу в России на томительный, тяжелый поход по степям, на жизнь исполненную лишений и на столкновение с среднеазиятскими владетелями, у которых игра в жизнь и смерть человека есть не более как шутка.

Кому неизвестна история с Стодардтом, полномочным посланным лорда Пальмерстона и, конечно, ни один человек близко знавший азиятские страны не мог поручиться чтоб и 1858 году не свершилась такая же катастрофа со всяким другим агентом, какая некогда постигла английского резидента.

Подтверждением слов наших всего лучше может служить поступок Бухарского эмира с посланным от генерала Черняева не далее как в 1865 — 66 годах дипломатическим чиновником Струве и сопровождавшими его лицами, которых Бухарцы продержали более полугода в плену, подвергали разным истязаниям и едва не лишили боязни, и все это делалось почти в виду русских войск, стоявших в нескольких переходах от Самарканда. В 1858 году мы не были как ныне повелителями чуть не половины Средней Азии, и вместо многочисленных баталионов и укреплений, [432] раскинутых ныне от Арала до верховьев Нарыка а Заревшана, занимали только частичку устьев Сыра тремя ничтожными фортами, с гарнизоном в 1 1/2 баталиона пехоты с 2 — 3 сотнями казаков.

Разумеется все это очень хорошо знал агент и тем не менее принял на себя тяжелую миссию, посвятив ей свою деятельность. Перебирая в уме все возможные случайности положения своего в ханствах, представляя всю изворотливость Азиятцев в переговорах, полковник Игнатьев на первых же переходах, с бивуака у урочища Биш-Тамак, писал, 24-го мая, директору азиятского департамента: (Приложение V) "Идучи по стели обдумываю я предстоящее мне в Хиве и Бухаре дело и решился высказать вашему превосходительству некоторый мысли родившиеся у меня при сличении сведений находящихся в Оренбургском крае о Средней Азии с данною мне инструкцией.... Жертвуя собою для пользы службы, не боюсь откровенности. Когда настанет время переговоров с ханами, в случае сомнения и противоречии местных обстоятельств с указаниями мне данными, решусь на то что по крайнему моему разумению почту за наиболее для нас выгодное и сообразнейшее с общими видами министерства. Вопросы поднятые полковником Игнатьевым главным образом касались наших торговых сношений с ханствами и возможности участия нашего в войнах Бухары с Коканом. Мы приводим эту любопытную бумагу в приложении, (Приложение VI) но не можем не указать здесь на одну мысль агента, исполнение которой последовало лишь в последнее время: "Едва ли выгодно для нас, и писал полковник Игнатьев, "в случае еслиб эмир Бухарский попросил помощи России в войне с Коканом, отказать ему в этом и не воспользоваться сим случаем чтобы связать Сыр-Дарьинскую линию с Сибирскою, заняв Туркестан и Ташкента." В ответе на это представление последовали указания министерства, полученные агентом лишь 26-го сентября, уже по прибытии в Бухару. С того же бивуака полковник Игнатьев послал нарочного к начальнику Аральской флотами, капитану 1-го ранга Бутакову, с просьбой войти в связь ос миссией когда она [433] прибудет к Аралу, и именно к заливу Чернышева, мотивируя такую просьбу следующими побуждениями: "Необходимость ясно и положительно определить обоюдные действия как вверенной мне миссии, так и Аральской флотилии при дальнейшем их направлении к пределам Хивинского ханства, и уяснить те затруднения который могут ожидать флотилию в случае входа ее в устье Аму-Дарьи указывает на неотлагательную надобность в личном моем свидании и совещаниях с вашим высокоблагородием прежде чем мы решимся на какое-либо действие."

31-го мая миссия благополучно достигла реки Эмбы, пройдя со своим огромным обозом в семнадцать дней 458 версте. Мы имели уже случай заметить о том взволнованном состоянии в котором находилась степь вследствие разбоев известного наездника Исета Кутебарова. Оренбургский генерал-губернатор, употребляя все меры к умиротворение кочевников, нашел наконец полезным объявить амнистию всем бунтовавшим Киргизам и завести поэтому косвенные переговоры с самим Исетом, с целью заставить его явиться с повинной. Как ни убедительно действовали в этом случае посредники, но Исет, следуя внушению своей матери, сначала положительно отказался войти в какие-либо сношения с оренбургским начальством и думал уже откочевать в глубь Усть-Урта, когда неожиданно получил известие о движении миссии под начальством флигель-адъютанта Императора, и намерения его переменились. Он решился прежде свидания с генерал-губернатором отдать себя в руки агента, как лица, по мнению его, доверенного у Государя, а следовательно совершенно беспристрастного. Черта характерная и назидательная для наших исследователей причин частых бунтов Киргизского народа. 4-го июня Исет с несколькими из своих приближенных уже стоял безоружный в палатке полковника Игнатьева.

"После первых приветствий, пишет агент, Исет принес полную покорность правительству, прося меня, как посланца Государя Императора, засвидетельствовать пред Его Императорским Величеством его покорность и готовность загладить прежние свои вины ревностною и верною службой. При этою он высказал мысль что, по недобросовестности посылавшихся доселе в степь чиновников и начальников его преследовавших, он не мог изъявить [434] им своего раскаяния и дожидался для сего приезда в степь человека который мог бы лично засвидетельствовать Его Императорскому Величеству об его покорности и вместе с тем поручиться в безопасности при поездке к генерал-губернатору." Так принесена была повинная знаменитым киргизским батырем, за которым бесполезно гонялись три года ваши отряды. И этот недавний бунтовщик, не далее как через четыре дня после повинной, провожал уже нашу миссию по своим аулам с тем гостеприимством на которое так способны Азиятцы, дал ей надежных вожаков для прохода через пески Барсуки, и наконец для сопровождения агента в Хиву, отдал ему любимого сына, как доказательство пред Хивинцами полной его покорности русскому правительству.

Дойдя 7-го июня до реки Чегана, начальник миссии, согласно сношению своему с капитаном Бутаковым, выслал немедленно к заливу Чернышева топографа, с двумя вожаками, для открытия сообщения с флотилией, и затем, замедлив движение каравана по пескам, 12-го числа сам выехал на берег Арала, нетерпеливо поджидая появления судов.

Грандиозная картина открылась пред чинами миссии когда они поднялись на гору у бухты Кум-Суат: после песчаных, безжизненных степей яркая синева Арала казалась невыразимо отрадною и поразительною. Слева, как бы в тумане, виднелись слабые очертания северо-восточного берега моря, прямо синева вод сливалась с горизонтом, справа же высился скалистый, угрюмый западный берег, спускаясь прихотливыми обрывами к морю и придавая всей картине своеобразный и дикий характер. Напрасно несколько часов миссия простояла на берегу моря, на прекрасной синей поверхности его не отделилось ни одной точки которую можно было принять за парус или за судно: повсюду была гладь и тишь. Оставаться долее у Чернышевского залива оказалось невозможным, по совершенному отсутствию подножного корма и недостатку пресной воды. Отряд должен был сняться и сделать ночной, усиленный и утомительный перехода для достижения ближайших колодцев. Поздняя присылка из Оренбурга материалов дав флотилии удержала капитана Бутакова в Форте № 1 долее чем он предполагал, и он не мог уже поспеть к Чернышевскому заливу ко времени привода туда агента 14-го июня, пред миссией, [435] расположившеюся у мыса Бай-Губет, чернелся пароход Перовский; но прошел мимо, не заметив сигналов делаемых с береге миссией. 19-го, после долгих попыток войта в сношение с полковником Игнатьевым, капитан Бутаков был наконец радостно встречен на пустынном берегу Арала начальником Миссии.

III.

По мере приближения к хивинским владениям, до полковника Игнатьева начала доходить более и более положительные сведения о положении дел в ханстве. Так он узнал что Аму-Дарья в этом году разлилась до такой степени сально как не помнили и старожилы, но что к началу июня ожидался уже спад воды; что борьба Хивинцев с Туркменами продолжалась, и города Кунь-Ургенч и Ходжейли, чрез которые проделал путь миссии, содержались в тесной блокаде Туркменским ханом Ата-Муратом; что Хивинцы, предугадывал желание наше ввести флотилии в Аму, не хотят на это согласиться. Известия эти были настолько важны, что начальник миссии вынужден был изменить первоначальный план своих действий в Хивинском ханстве. Придавая, как это и следовало, огромное значение изучение топографии ханства вообще, и главным образом Аму-Дарьи, полковник Игнатьев видел, что замедление флотилии, с одной стороны, и нежелание хана пустить наши суда в реку, с другой, могли совершенно лишить его возможности, особенно при следовании миссии на Кунь-Иргенч не только исследовать низовья Аму, но даже близко взглянуть на эту реку. В то же время движение на Кунь-Ургенч ставило миссию в самые щекотливые отношения как к Хивинцам, так и к Туркменам; ибо к первым миссия шла для заключения дружественного трактата, а последние еще недавно присылала к оренбургскому генерал-губернатору генералу Катенину послов с предложением подданства своего России.

Все эти известия и соображения заставили флигель-адъютанта Игнатьева принять следующее решение. "Дабы не потерять времени, доносил он, и хотя сколько-нибудь отстранить невыгоды слишком позднего прибытия нашего в хивинские владения, а также не подвергаться неминуемому отказу хана на пропуск флотилии нашей в реку и воспользоваться стесненным положением ханства, я [436] решился, приняв в соображение вышеизложенное, нагрузить в Чернышевском заливе некоторые из подарочных вещей и тяжестей посольства и отправить оные с двумя офицерами (один морской, другой генерального штаба), с баржей на буксире, прямо в Аму-Дарью до города Кунграда. О вышеизложенном я намереваюсь предупредить мехтара письмом, (Приложение VII) и отправить оное с посланцем прямо в Хиву с таким расчетом времени чтобы пароход наш успел войти в устье до получения ханского распоряжения из Хивы." (Приложение VIII) Затем, после уже свидания с Бутаковым, в том же донесении, агент излагает: "Я предъявил капитану 1-го ранга Бутакову Журнал комитета препровожденный мне вашим превосходительством при письме от 15-го апреля, и отговариваю его от производства предварительной рекогносцировки реки Аму до Кунграда, признаваемой им необходимою. По сведениям собранным капитаном 1-го ранга Бутаковым о состоянии в настоящее время устьев реки Аму, Талдык обмелел, а главная масса воды преимущественно обратилась в старое, самое восточное устье... Сборным местом всей флотилии назначено капитаном 1-го ранга Бутаковым устье Талдыка. Флотилия состоящая из пароходов Перовский, Обручев и двух барж соберется на этот пункт 23-го числа.... Капитан 1-го ранга Бутаков, взяв два из судов флотилии и наложив на них подарочные вещи, отправится в устье Аму и поднимется до Кунграда, действуя в смысле изложенного мною в письме кунградскому градоначальнику, отправленном сегодня с рассыльным. Я просил капитана Бутакова не обращать внимания на частные неприязненные действия Хивинцев на какие-либо попытки остановить пароход, сообщая мне по возможности чаще сведения о плавании судов, в особенности в случае какой-либо остановки, и прибыть в Кунград 25-го числа. В случае еслибы встретились непредвидимые препятствия для плавания наших судов, то подарочные вещи будут переложены в хивинские барки, с тем чтобы на оных постоянно находились Можайский (морской офицер) и Салацкий (офицер генерального штаба) и два матроса, в виде прислуги этих офицеров."

Приняв такое решение в отношении флотилии, [437] флигель-адъютант Игнатьев, в видах достижения той же цели, то есть, главным образом, исследования реки Аму-Дарьи, решался изменить и самый путь миссии, — направив ее вместо Кун-Ургенча на город Кунград. Как с известием к хивинским властям о причинах входа наших судов в Аму и изменения маршрута миссии на Кунград, так и для разузнания впечатления произведенная этими действиями на хивинское правительство, был послан находившейся при миссии с товарами купца Зайчикова прикащик Панфилов, одна из тех бывалых в Средней Азии личностей простого русского люда которые мастера на все, все узнают, все рассудят своим простым, но здравым умом и нигде не потеряются.

Мотивируя доводы по которым миссия должна была избрать путь на Кунград, агент доносил между прочимы "На этом пути (то есть к Кунграду) я могу сохранить несравненно большую независимость действий в отношении к Хивинцам и в особенности Туркменам, и скорее принять, при благоприятных обстоятельствах, роль посредника, нежели при движении чрез Кунь-Ургенч, где я могу быть поставлен в затруднительное положение к Туркменам и возбудить против себя нечаянным образом недоброжелательность и подозрения Хивинцев.

"При следовании миссии чрез Кунь-Ургенч, высылка для меня в этом городе почетного хивинского конвоя могла только подать повод к весьма неприятной для нас схватке узбеков с Туркменами.

"Мне представляется возможность при следовании на Кунград прибыть восемью днями ранее к хивинским владениям и попытаться ввести нашу флотилию несколько ранее до окончательная спадения воды.

"Направляясь на Кунград, я мог быть ближе с караваном миссии к флотилии и более сосредоточить таким образом свои средства, а личным моим присутствием в Кунграде отстранить те важные недоразумения которые могли бы произойти при отдельном от меня следовании, — при настоящем положении дел в Хиве, — или флотилии, или каравана.

"В случае ежели бы наши суда не вошли своевременно в сношение с миссией, а также ежели бы они встретили непреодолимый препятствия ко входу в реку или для дальнейшего по реке плавания, то, следуя на Кунград, я имею [438] более возможности нежели из Кун-Ургенча принять иные меры чтоб изучить хотя часть реки или выручить из беды флотилию.

"Следование миссии чрез Айбугирский залив на Кунград и оттуда на Хиву на барках или сухим путем доставляет нам случай изучить вполне Айбугирский залив, пройти малоизвестным до сих пор путем и обозреть с пользой для науки низовую часть Хивинского ханства."

Сделав сообразно с этим все распоряжения и направив миссию к Айбугирскому заливу, к урочищу Урге, полковник Игнатьев счел необходимым кроме словесных обяснений, снабдить начальника флотилии особым предписанием, (Приложение IX) из которого, для разъяснения действий миссии, считаем необходимым привести следующие выдержки: "Признаваемую вами необходимою предварительную рекогносцировку самого устья реки можно бы было допустить только в таком случае ежели она будет произведена вами со всевозможною осмотрительностью и не повлечет за собою никаких дурных последствий для достижения общей цели миссии и флотилии, то-ест свободного плавания вверх по Аму -Дарье; во всяком случае я предоставляю обозрите это вашему ближайшему усмотрению и соображению местных обстоятельству лишь бы только в реке не находилось ни под каким предлогом одновременно более двух судов, что противоречило бы извещению, сделанному мною о флотилии кунградскому начальнику.... Если же, как вы мне сообщали словесно, вы найдете более удобным для судов наших подняться по реке не по Талдыкскому устью, а по вновь прорытому рекой восточному, то в таком случае я прошу ваше высокоблагородие остановиться с судами вошедшими в реку в месте соединения этого нового рукава с главным руслом реки, где и ожидать от меня дальнейших извещений. Как при проход чрез одно русло реки, так равно и чрез другое, я покорнейше вас прошу стараться прибыть к Кунграду не ранее 25-го числа сего июня и не позже утра 26-го, а если вы остановитесь несколько выше означенного города, то не ранее 27-го числа, то есть ко времени прибытия миссии в окрестности места вашей стоянка."

Расставшись с флотилией и сделав еще два перехода по [439] западной стороне Арала, миссия 21-го июня расположилась на урочище Урге, на берегу Айбугирского озера, сплошь поросшего камышами и составляющая рукав моря.

Во время этого движения, рекогносцировочный отряд поручика Скрябина пересек Усть-Урт и вошел в связь с миссиею, но не встречая в нем особой надобности, флигель-адъютант Игнатьев предписал Скрябину продолжать возложенную на него работу.

На пути к Урге миссия была встречена посыльными Киргизцами ездившими в Хиву от оренбургского генерал-губернатора с предупреждением о приезде посланника. Киргизы эти, имевшие свидание с мехтаром и самим ханом, первые передала весть агенту нашему что Хивинцы очень встревожены движением по степи генерал-губернатора и разных отрядов, а также значительным конвоем миссии, вследствие чего весьма боятся чтобы русские не вступили против них в союз с Туркменами и не перевели к себе Киргизов населяющих южную часть ханства и имевших во главе своей батыря Азбергеня, близкого родственника и сподручника Исета. Чрез этих же Киргизов и в виду того же опасения за союз с Туркменами, хан просил направить миссию не на Кунь-Ургенч, а на Кунград. Вследствие чего желание хана как нельзя кстати совпало с предположениями самого агента. Для встречи миссии был назначен кунградский правитель и почетный конвой во 100 всадников под начальством кунградских чиновников, а в качестве постоянная пристава Диван-Баба, брат Дивана-Беги, ханского секретаря и казначея. Не доходя верст 6 до урочища Урги, миссию встретили начальники хивинского конвоя, которые в разговоре старались издалека разузнать о цели посольства и о связях его с Туркменами.

Четыре дня миссия совершала тяжелую переправу на хивинских лодках через Айбугир; причем плавание по сплошным камышам в продолжении 8-ми часов, при страшной жаре, составило первый опыт тех мучений которые привелось перенести в последствии при плавании по Аму.

С урочища Урги был отправлен обратно в Уральское Укрепление добавочный конвой, и здесь же, за невозможностию вести огромный обоз по пересеченной местности ханства, были сожжены офицерские и другие лишние повозки, четыре повозки отправлены с добавочным конвоем, и затем при миссии [440] оставлены только под заболевающих две легкие, крепкие телеги. Здесь было уменьшено число нестроевых, отделены все слабосильные, и убыль пополнена уральскими казаками из добавочного конвоя в числе 10 человек. Верблюды миссии, для обхода Айбугирского озера, была направлены в брод у слияния этого озера с морем.

Сделав переход от Айбугара до места жительства родственника Исета Кутебарова, Азбергеня, явившегося к полковнику Игнатьеву с повинною, миссия на другой день, то есть 28-го июля, вступила в Кунград при огромном стечении народа, и следуя грязными улицами, дошла до назначенного для ее пребывания ханского дворца, очень пoxoжего на тюремный замок. В Кунграде слышанные от посыльных Киргизов на Усть-Урте расказы об опасении Хивинцев оказались справедливыми, и очевидны стали боязнь и недоверие которыми прониклись хивинские чиновники в отношении миссии и ее поручения. Вот что между прочим доносил в шифрованной депеше из Кунграда наш агент министерству иностранных дел. "28-го прибыли в Кунград благополучно. Встреча хороша. Положение наше становится затруднительным. Любезное письмо посланное генерал-адъютантом Катениным Туркменам перехвачено Хивинцами, считающими cиe уликой в двойственности наших действий" (письмо заключало в себе известие о следовании миссии). "Из четырех рассыльных Киргизов посланных с письмом, перехвачены и приведены в Хиву трое, а четвертый приехал ко мне с жалобой. Отряд наш и движение генерал-губернатора встревожили ханство, так что собралась везде милиции. Пароход усилил дурное впечатление. Торопят следованием в Хиву, но я медлю, первоначально для парохода, а теперь для разъяснения обстоятельств. Пароход пытался войти в различные устья, наделав тревоги выстрелами и изысканиями, и с 22-го по 28-е число не мог войти, так что я вынужден согласиться на настоятельный требования Хивинцев перегрузить подарки на хивинские барки.... Медлю для выиграния времени, но иду вперед. Сажусь в Кунграде на хивинские лодки. Действительно все обстоятельства сложились так чтобы возможно больше напугать и без того недоверчивых Хивинцев. Начать с того что хивинское правительство, получив известие с Сыр-Дарьи о приготовлении к плаванию [441] флотилии, прежде всего решило во что бы то ни стало не пропускать судов наших в Аму, так что правитель Кунграда, под страхом потерять голову, уже с 24-го июня стал приступать к полковнику Игнатьеву с просьбой о запрещении судам входить в реку. Между тем агент отдавши приказание судам пройти к Кунграду, вынужден был медлить как своим движением, так и распоряжением об остановке флотилии, что конечно не успокоивало Хивинцев; а капитан Бутаков, с 22-го по 28-е июня тщетно ища прохода в реку по различным устьям, естественно обратил на себя внимание хивинских чиновников, имевших положительное приказание хана не пускать его в Аму-Дарью, и наконец привел их в совершенное отчаяние и усилил еще более подозрение, когда 29-го июня пароход Перовский с баржей открыл новое восточное русло Аму-Дарьи, Улькун-Дарью, перешел бар и поплыл вверх к Кунграду; причем баржа, отдавая честь брейд-вымпелу Бутакова, произвела пальбу из пушек, которая окончательно убедила Хивинцев в неприязненности наших действий. Если к этому прибавить предшествовавшее приходу миссии в хивинские владения движение наших отрядов, в особенности по Усть-Урту, прибытие с огромною свитой генерал-губернатора на Сыр, и перехват письма писанного по приказанию - генерал-адъютанта Катенина султаном-правителем к Туркменам, то мы поймем причину страха Хивинцев и их подозрения относительно союза нашего с Туркменами, этими заклятыми их врагами. При таких обстоятельствах, окруженный недоверчивостью и недоброжелательством кунградских властей, получив известие что письма миссии в Россию захватываются и читаются, флигель-адъютант Игнатьев, снисходя на убедительный настояния хивинских чиновников, просивших именем хана следовать скорее в Хиву, решился, не дожидаясь Бутакова в Кунграде, сесть на хивинские лодки, что давало ему возможность обозреть большую часть течения Аму, и 1-го поля отплыть в Хиву. Лошади миссии с частью конвоя, по настоянию Хивинцев, были направлены, под начальством Уральского Войска есаула Бородина, при топографском офицере Зеленине, от Кунграда к Хиве сухопутно, по правой стороне Аму. В то же время агент отправил одного из состоявших при нем офицеров, лейтенанта Можайского, [442] навстречу Бутакову, под благовидным предлогом принятая с парохода подарков, но с целию осмотреть рукав Талдыка, войти в сообщение с Аральскою флотилией, узнать что случилось с нашим пароходом и известить Бутакова о положении дел. Можайский спустился вниз по Талдыку, но попав в другой рукав, принужден был возвратиться к Кунграду, где уже и нашел наши суда на якоре.

IV.

Оставив на время миссию тянуться бичевой вверх по Аму-Дарье, обратимся к плаванию нашей флотилии. Подойдя к Талдыкскому устью Аму, флотилия напрасно искала прохода в реку в продолжении четырех дней, и капитан Бутаков пришел наконец к убеждению что осмотренные им в 1848-49 годах устья Аму совершенно засорены и даже заросли камышом. Лишь 27-го числа, направляясь с баржей к восточному устью Аму, он увидел против мыса Кара-Джара далеко выходившую в море пресную воду, и послал шлюпку осмотреть нет ли тут нового протока

"Посланные офицеры и, — писал Бутаков, — "донесли мне что проток есть, широкий и глубокий, называемый киргизами Улькун-Дарья (большая река); что в него направилась главная масса воды Аму; что на баре не было нигде трех футов глубины. Вследствие чего, так как флигель-адъютант Игнатьев сообщил мне, что Хивинцы соглашаются на плавание двух наших судов по Аму-Дарье, лишь только ветер стихнет, я перегружаю тяжести с парохода на баржу и вхожу в Улькун-Дарью".

29-го июня Бутаков вошел в реку, а 30-го, имея на буксире баржу, пошел вверх по Улькун-Дарье, несмотря на уверения подъзжавшего к нему каракалпакского бия что хан не велел пускать судов наших вверх, и требование его возвратиться в море.

Идя по протоку Кульдень, ведущему из Улькун-Дарьи в Талдык, Бутаков был прижат течением на крутом повороте к берегу, в это время появились хивинские чиновники из Кунграда и собралось человек 20 простых Хивинцев, кричавших чтоб он не шел далее, но Бутаков, отговорясь тем что везет подарки хану и не может остановиться, продолжал свой путь. При проходе Талдыком, [443] явилась вооруженные Хивинцы и требовала чтоб их впустили на пароход, но Бутаков приказал объявить им "что после солнечного заката на суда Русского даря чужих не пускают, и чтоб они лучше отправлялись спать" Ночью опять множество лодок окружило пароход, и Хивинцы требовали впуска, но также безуспешно.

В 6 часов утра 3-го июля суда наши наконец стали на якорь против Кунграда, и Бутаков с некоторыми из офицеров отправился к правителю города. При свидании, начальник флотилии выразил желание следовать за миссией, но правитель наотрез объявил что, по ханскому повелению, он ни за что не пропустить суда и откроет неприязненные действия; ибо иначе ему самому грозить виселица. При этом правитель выразил желание чтоб офицеры жили на берегу, но Бутаков весьма благоразумно отклонил такое предложение. Утром 6-го июля прибыл к флотилии лейтенант Можайск, успев сделать сондировку и съемку Талдыку, и известил Бутакова, по приказанию флигель-адъютанта Игнатьева, что Хивинский хан не соглашается на плавание наших судов вверх по реке; в тот же день вечером возвратилась в Кунград и команда наша с лошадьми, по невозможности двигаться по дорога указанной Хивинцами, претерпев в пути многие бедствия. (Приложение X) 7-го июля приехал в Кунград с письмом посланный из Хивы Киргиз от прикащика Панфилова; правитель отнял это письмо и задержал посланного, но когда Бутаков чрез одного из своих офицеров объявил правителю что флотилия такими поступками вынуждена будет идти вверх по реке, тогда все дело устроилось, и правитель, испугавшись, опять стал ласков и предупредителен к Русским.

11-го июля команда с лошадьми вновь выступила из Кунграда и отправилась по новой дороге в Хиву.

17-го июля вечером приехал на пароход посланный от кунградского правителя с вопросом: что значит появление третьего русского судна (лейтенанта Колокольцова) в Аму-Дарье?

"Я отвечал", — пишет Бутаков, — "что оно везет ко мне каменный уголь и провизии, и что им опасаться совершенно нечего.

" — Правитель хочет остановить его. [444]

" — Оно не остановится без моего приказания.

" — Правитель непременно велит остановить его, и если оно не послушает, то будет драка.

"Посланный к правителю наш офицер для объяснения прихода бараки не мог его успокоить, и правитель на все доводы отвечал что он непременно остановить судно".

На следующее утро барака под всеми парусами шла по протоку Кульдень, и Бутаков подал ей сигнал "не салютовать".

"Колокольцев, — пишет Бутаков, — "быстро подвигался вперед, и ему оставалось до выхода в Талдык всего версты две, как вдруг его прижало к берегу на крутом завороте у Измайл-баге-Тубада. Еще верст за 10 до того места он был встречен верховыми Хивинцами, кричавшими чтоб он остановился; он отвечал им с приветливыми поклонами: якши, якши (хорошо, хорошо), и продолжал идти. Потом встретилась ему лодка с хивинскими чиновниками, хотевшими пристать: ей нарочно бросили неловко конец, за который они не ухватились, разумеется, и барака пролетела мимо. Верховые между тем продолжали скакать вслед за нею, крича свое, а лейтенант Колокольцев продолжал улыбаться и кланяться, притворяясь что не понимает чего они хотят — потому что не знает языка, а переводчик очень плох. Наконец когда бараку прижало к берегу, Хивинцы ухватились за ванты, за снасти, кто за что мог, и объявили что пусть им хоть отрубят руки, но они не отстанут и не пустят бараку дальше".

Вечером 19-го июля прибыл на пароход сам правитель и передал предписание полковника Игнатьева, от 16-го июля, об отправлении подарков и всех чиновников миссии с парохода в Хиву, об отплытии флотилии к устью Улькун-Дарьи. Правитель был принять на пароходе ласково, но отказался от предложенного в честь его салюта из 5 выстрелов; за то с большим удовольствием смотрел на поднятый сигнальный флаг, когда ему объявили что это флаг губернаторский и поднять в честь его прибытия.

21-го июля отправилась вверх по реке хивинская лодка с чинами миссии и подарками; в тот же день и флотилия пошла обратно к устью Улькун-Дарьи.

Так кончилось плавание судов наших в устьях Аму, не мало наделавшее хлопот агенту во время пребывания его в Хиве, но за то, благодаря смелости капитана Бутакова, флотилия исследовала прихотливые устья Аму, составила [445] прекрасную карту дельты реки, а главное, доказала Хивинцам возможность добраться хотя до Кунграда не только сухопутьем, но и водой, и притом на страшных, невиданных ими доселе судах, которые без паруса, без бичевы, извергая дым и огонь, идут безостановочно вверх по реке.

V.

Выше было сказано что 1-го шля миссия, в сопутствии своего пристава Диван-Баба, потянулась на хивинских лодках бечевой вверх по Аму. Как берега небольшою протяжении были еще затоплены, а во многих местах сплошь покрыты камышами, то можно судить каким мучениям подвергалась миссия во время плавания, при постоянной температуре 36° Реомюра, без малейшего ветерка. День и ночь в усиленной испарине, под страшным палящим солнцем, в открытой лодке, и притом подвигаясь на бичевнике как рак. Для знакомства с этим способом передвижения, считаем не лишним привести выдержки из частного письма одного из офицеров сопровождавших флигель-адъютанта Игнатьева.

"Плавание на хивинских лодках представлялось в начале в высшей степени для нас интересным; при неизвестности Аму-Дарьи, мы готовились точно к какому-то открытию в новом свете, но увы, наши иллюзии скоро рассеялись... Лодки тянулись лямкой по четыре человека каждая и делали от двух до трех верст в час; плавание бичевой, даже при самых благоприятных условиях, неутешительно, а с хивинскими лодочниками просто мученье. Паруса Хивинцы страшно боятся, и когда наши растягивали полога, лодочники бросали бичеву и сидели сложа руки пока не снимали этого, по их понятиям, "шайтана" (чорта). Путь от Кунграда до Ургенча, мимо городов Хаджейли и Кипчака, то пролегал по самой реке, то входил в узкие дефиле, пробитые водой в густых камышах, то тянулся искусственными канавами, которые вследствие сильного напора воды размылись и обратились в целые каналы. Вообще вода в настоящем году чрезвычайно велика, и по словам туземцев, они давно не помнят такого громадного разлива реки. Разливы эти нередко представлялись, нам на 4 — 5-ти-верстном [446] пространстве, затопляя прибрежные сады и жилища. Ночевали мы по большей части в густых камышах выше человеческого роста. Мучение страшное. Днем в одном белье лежим почти без движения в открытых лодках, совершенно мокрые от испарины, с закатом же солнца появляются миллионы комаров и за ночь так уродуют наши физиономии и даже тело, прокусывая белье и кителя, что нас узнать нельзя; под пологом задохнешься; открыться невозможно, и так каждый день. Даже лодочника, люди привыкшие, ставят себе полога. Переправы с одного берега на другой мы делали очертя голову: Хивинцы пускают лодки на произвол течения, и куда прибьет их, то и хорошо. В двух местах мы лопали на страшные водовороты, и если не пошли на дно Аму, то так было угодно Богу. Река все-таки грандиозна, почти везде от 400 до 600 саж. ширины."

В то время когда наши суда успели уже пробиться к Кунграду, миссия тянулась на лодках вверх по реке, и агент находился в совершенной неизвестности того что делала флотилия, что однакоже хорошо знали сопровождавшие лодку хивинские чиновники, получая сведения при каждом сообщении с берегом. Только 15-го числа, подходя уже к городу Ургенчу, полковник Игнатьев получил чрез сына Исета и чрез хивинского рассыльного письма из Кунграда от капитана Бутакова и от офицеров сопровождавших наших лошадей. Из писем этих вполне обнаружилась неблагонамеренность кунградского правителя, Есаула-баши, по распоряжению которого у наших посыльных, отнимали письма и прочитывали. Достоинство агента требовало не оставлять подобных поступков без внимания, и флигель-адъютант Игнатьев, по получении писем, тотчас решился высказать неудовольствие окружавшим его Хивинцам: "Желая проучить хотя несколько Хивинцев, доносил наш посланник, и показать им что я не намерен сносить подобный действия, я остановил не доходя Урченча лодки, позвал к себе Диван-Бабу (пристав), объявил ему сколь неприличны и непростительны поступки Хивинцев, и что если до сведения хана не будет доведено немедленно мое неудовольствие на Есаул-баши и требование чтобы тотчас было сделано распоряжение об облегчении следования лошадей и половины конвоя в Хиву, то я не только не буду продолжать плавания своего далее, но вернусь [447] тотчас же в Кунград. Диван-Баба извинялся, упрашивая меня доехать хотя до Ургенской пристани, говорил что я его приведу на плаху после возвращения в Кунград, послал тотчас донесение хану и ручался в том что все мои требования будут исполнены.

"16-го мы простояли у Ургенской пристани, я весь день не выходил из лодок и в лодке же принял высланных ханом из Хивы для принятая нас даргу (в роде гофмаршала), одного из шести самых приближенных лиц к хану, шаркраук-бия (должность соответствующая церемониймейстеру) и мин-башу, с большою свитой и с почетным конвоем. Дарга рассыпался в учтивостях, в любезностях и уверениях дружбы и приязни; выразил мне что действия Есаула-баши не одобряются ханом, и что послано немедленно из Хивы приказание принять меры к ускоренно следования лошадей, которые должны быть уже на походе, по более удобному и кратчайшему пути. Долго уговаривал меня дарга выйти на берег и следовать в Хиву на высланных от хана лошадях, нагрузив тяжести на 200 арб, также присланных из Хивы на берег. Имея в виду затруднительность и неприличность такой перевозки, а также желая иметь случай исследовать подробнее прежнего каналы протекающие из реки Аму внутрь ханства, и заставить Хивинцев озаботиться скорейшим прибытием наших лошадей в Хиву, я объявил хивинским посланцам что пока мои лошади и часть конвоя не присоединятся ко мне, я не могу явиться к хану и не отойду от лодок. Вследствие чего последовало ханское разрешение везти нас на лодках вплоть до загородного дворца нам отведенного."

"Вы не можете представить", писал в это же время один из сопровождавших полковника Игнатьева офицеров, "какое волнение поднялось в нашей маленькой флотилии когда разнеслась весть что мы повернем вниз по течению реки. Большинство, а оно конечно не знало ничего о ходе переговоров и всех обстоятельствах миссии, положительно недоумевало; кто говорил что оскорбили наших чинов на флота дна, другие расказывали что посланник наш не надеется на наши средства, в случае открытого нападения Хивинцев, которое неминуемо, что наших лошадей всех утопили и пр. Тяжело было все это слушать: как, думали мы, прогуляться три месяца по стели по Жару, переиспытать [448] всезвозможные лишения чтобы увидать эти неведомые страны, достичь почти цели, и назад! Нет, это невозможно; и что могут сделать нам Хивинцы? Мы все тогда почувствовали в себе тройные силы (нас всего на всего было человек 40), но каждый казак проникся тем же духом и объявил во всеуслышание что пойдет хоть на 100 Хивинцев, что это сволочь нестоящая и внимания и пр. Офицерство кучкой ходило около лодки начальника миссии, и видя его всегда ласковое, доброе лицо озабоченным, с нетерпением ждало конца переговоров с даргой. Наконец сомнение разрешилось. Дарга вылезь из лодки агента красный, распотевший, видно было что ему досталась недаром аудиенция, и затем мы услышали приказание идти дальше."

Убеждаясь из беспрерывных переговоров с Хивинцами что одною из самых важных причин их подозрительности к нашим действиям составляло пребывание судов аральской флотилии в реке Аму, постоянно раздражавшее хана, и получив пред Ургенчем от Бутакова донесение от 3-го и письмо (Приложения XI и XII) от 7-го июля, в котором начальник флотилии, уведомляя о мелководье и недостатке у него топлива и продовольствия, просил у агента разрешения уйти в Улькум-Дарью ближе к морю, за мелкие места, — флигель-адютант Игнатьев, на основании таких данных, вынужден был предписать, 16-го июля, капитану Бутакову, по отправлении подарков и наших чиновников на хивинской лодке вверх по реке, отвезти флотилию ближе к морю и послать к р. Сыру за запасом угля (о прибытии второй баржи в миссии тогда не было известно) и провианта и ожидать дальнейших от агента извещений в Улькун-Дарье.

"Еще на Усть-Урте", доносит флигель-адъютант Игнатьев, "обсуждали мы с капитаном 1-го ранга Бутаковым вопрос о плавании нашей флотилии в р. Аму в нынешнем году, и он мне объяснил что на пароход Обручев нечего расчитывать, ибо это судно может плавать по морю только при самой благоприятной погоде, идти же свободно против течения такой широкой и быстрой реки как Аму на нем невозможно; а что пароход Перовский едва ли может идти далеко вверх по реке, ибо при обмелении может засесть в оной на зиму; подвергаться же случайностям зимовки в реке с флотилией капитан 1-го ранга Бутаков считал [449] едва ли возможным. Имея в виду вышеизложенное и бесполезность парохода в реке, при недостаточности топлива, и не считая себя в праве принять на свою ответственность, вопреки мнения начальника флотилии, опасность которой мог подвергаться в реке пароход Перовский с баржей при пребывании в Кунграде и плавании вверх по реке до Чарджуя и до высоты Балха, до поздней осени, я согласился на предложение капитана 1-го ранга Бутакова, тем более что можно было предвидеть что переговоры в Хиве продолжатся не менее месяца, то есть до конца августа, а по некоторым сведениям осенняя прибыль воды бывает незначительна и непродолжительна; плавание же по Аральскому морю позже 1-го октября начальник аральской флотилии считал для своих судов крайне опасным.... Совершенно возвратить пароход на р. Сырь я считал преждевременным, тем более что присутствие наших судов в устье реки может быть весьма полезно в случае совершенной неудобности и невозможности пройти прямо в Бухару. В последствии, 2-го августа, получил я бумагу от капитана 1-го ранга Бутакова, который уведомил меня что хотя, с прибытием второй баржи подошедшей к Кунграду, у него образовался достаточный запас антрацита чтобы подняться до Чарджуя и даже выше, но что он все-таки полагает блогоразумнее спуститься к устью реки, ибо опасается что пока в Хиве будут длиться переговоры, вода, упавшая уже на два дюйма, у огреть понизиться на столько что судам нашим затруднится возвращение из Аму. (См. Приложение XIII)

17-го июля миссия поплыла далее и, следуя разными каналами проведенными из Аму, 18-го числа подошла по каналу Полван-Ата к загородному дворцу отведенному для ее пребывания в Хиве. Восемь дней прожила она во дворце, уничтожая беспощадно разные фрукты и хивинские сласти, прежде чем дождалась своих лошадей, прибывших в Хиву 26-го июля. Наконец 28-го числа было назначено первое представление к хану, и часов в 5 пополудни миссия узрела повелителя Ховарезма.

(До след. №).

Н. ЗАЛЕСОВ

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году // Русский вестник, № 2. 1871

© текст - Залесов Н. Г. 1871
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
©
OCR - Станкевич К. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1871