ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЯ

XIV.

Письмо полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому, от 20-го августа, о прибытии в Хиву.

(Начало письма см. в предыдущей книжке)

Отношением от 24-го июня за № 36, я просил, капитана 1-го ранга Бутакова распорядиться своим плаванием таким образом чтобы прибыть не ранее 25-го а не как не позже утра 26-го числа в Кунград; ежели же он пройдет к восточным рукавам, отделяющимся, по имевшимся тогда сведениям, от Аму почта на высоте Ходжейли, то стараться прибыть сюда 27-го числа, так как я предполагал не останавливаться в Кунграде и выступить оттуда не позже 26-го утрою. Начальник Аральской флотилии обещался мне быть в назначенный срок в Кунграде и предполагал даже выполнить программу скорее раньше назначенного мною срока нежели позже.

По собранным между тем сведениям и из объяснений с есаулом-башей и Диван-Бабой, оказалось что по причине сильных разливов нынешнего года, и нового, временного прилива воды в реке, замеченного за несколько дней до прихода нашего в Кунград, нет никакой возможности идти, с таким тяжелым караваном как мой, по левому берегу реки, где встречаются беспрестанно переправы, по правому же берегу путь неудобен, вследствие переправ через реку Аму и моровой язвы уничтожающей верблюдов. Я воспользовался сим случаем чтоб объявить хивинским чиновникам, на предложение идти правым берегом реки, что при затруднительности сего пути и необходимости отпустить верблюдов, не могу следовать в Хиву иначе как водой на лодках. Так как Хивинцы жаловались на недостаток в Кунграде лодок для поднятия всего каравана нашего вместе с лошадьми, и имея в виду трудности пятнадцатидневной перевозки на барках бичевой 182 лошадей, я согласился на отдельное следование по правому берегу Аму лошадей миссии с половиной конвоя и десятью одногорбыми, выбранными верблюдами, менее других подверженными язве. При этом было условлено что лошади наши прибудут в восемь дней в Ургенч и там будут нас ждать.

Отправив Можайского, я еще пробыл до утра 1-го июля в Кунграде, на случай не пройдет ли Перовский каким-либо неизвестным доселе устьем, разошедшись с Можайским. Потеряв наконец всякую надежду видеть Бутакова в Кунграде и не получая никакого от него известия, я отплыл 1-го июля, в 11 часов утра, в Хиву, вверх по Аму, на семи хивинских лодках. Нас тянули большею частию [63] бичевой, а по временам шли мы на шестах. Жара была нестерпимая, до 30° в тени. Только изредка дул ветер, но теплый, увеличивающий только духоту. Ночью беспощадно кусали нас мариады комаров и мошек. Разливы, густой камыш и непроходимые колючие кустарники мешали выходить, из лодок, на коих мы оставались безвыходно даже и на ночь. Четырнадцать дней плыли мы таким образом до Ургенча. Не доходя этого города, в первый раз получил я известие о флотилии и о лошадях миссии. Сын Исета привез мне письмо из Кунграда, от капитана 1-го ранга Бутакова и от офицеров оставленных мною с половиной конвоя при лошадях. Через полчаса хивинский рассыльный привез мне еще письмо из Кунграда. Из прилагаемой при семь в копии бумаги Бутакова, писанной на французском языке, ваше превосходительство изволите увидеть что обрекогносцировав все устья реки Аму и убедясь в невозможности в оные войти, он нашел наконец за местечком Кара-Джир, устье Улкун-Дарья (то есть большая река), не замеченное им в 1848 году, но означенное на карте Данилевского, под именем Ум-Дарьи, и 30-го июня вступил в оное. 3-го июля, рано утром, Бутаков подошел к Кунграду и там остановился.

Лошади же миссии, выступав из Кунграда 1-го июля, направлены были есаул-башей по такому пути где заливы воспрепятствовали дальнейшему их следование и недобросовестность и мошенничество хивинских чиновников их сопровождавших были причиной что у них не достало довольствия и фуража. Вместо того чтобы прибыть 8-го июля в Ургенч, лошади вернулись, в Кунград 6-го июля. Офицер находившейся с лошадьми и даже капитан 1-го ранга Бутаков, в письмах своих жаловались на явное недоброжелательство к ним эсаул-баши, на распоряжения его, относительно следования лошадей, на распечатывание писем и перехватывание оных. Письма доставленный мне из Кунграда, хивинскими рассыльными, были действительно распечатаны. Желая проучить хотя несколько Хивинцев и показать им что я не намерен сносить подобный действия, а остановил, не доходя Ургенча, лодки, позвал к себе Диван-Бабу, объяснил ему сколь неприличны и непростительны поступки Хивинцев, и что ежели до сведения хана не будет доведено немедленно мое неудовольствие на эсаул-баши и требование чтобы тотчас было сделано распоряжение об облегчении следования лошадей и половины конвоя в Хиву, то я не только не буду продолжать плавания своего далее, но вернусь тотчас же в Кунград. Диван-Баба извинялся, упрашивая меня доехать хотя до Ургенчской пристани, говорил что я его приведу на плаху после возвращения в Кунград, послал тотчас донесение хану и ручался в том что все мои требования будут исполнены.

16-го мы простояли у Ургенчской пристани; я весь день не выходил из лодок и в лодке же принял высланных [64] ханом из Хавы, для принятая вас: даргу (в роде гофмаршала), одного из шести самых приближенных лиц к хану, таркраук-бия (должность соответствующая церемониймейстеру) а мин-башу, с большою свитой в с почетным конвоем. Дарга рассылался в учтивостях и уверениях дружбы и приязни; выразил мне что действия эсаул-баши не одобряются ханом и что послано немедленно из Хивы приказание принять меры к ускорению следования лошадей, которые должны быть уже на поводе, по более удобному и кратчайшему пути. Долго уговаривал меня дарга выдти на берег и следовать в Хиву, на высланных от хана лошадях, погрузив тяжести на 300 арб, также присланных из Хавы на берег. Имея в воду затруднительность и неприличность такой перевозка, а также желая иметь случай наследовать подробнее прежнего каналы протекающие из реки Аму внутрь ханства и заставать Хивинцев озаботиться скорейшим прибытием наших лошадей в Хиву, я объявил ханским посланцам что пока мои лошади и часть конвоя не присоединятся ко мне, я не могу явиться хану и не отойду от лодок.

Вследствие чего последовало ханское разрешение везти нас на лодках вплоть до загородного дворца нам отведенного. Предполагали первоначально нас поставить в городе, а узнав наше требование переместили и отвели дворец, с очень большим и красивым фруктовым садом, находящимся у самого канала Полван. Нас угощали и принимали с почетом не только в Ургенче, но и в Ханкахе и в самом дворце. Дарга с шаркраук-бием выезжали ко мне на встречу в Ханкахе и в Хиве.

Бутаков, в бумаге от 3-го нюня и в письме от 6-го и 7-го нюня, писал мне что хотя устье Улькун и довольно глубоко, но близь соединения сего устья с Талдыком, мелководие затрудняет плавание; что не имея ни достаточно продовольствия, ни угля (у него было только 700 пудов с собою), он не предполагал возможным для 2-й баржи войти в реку без содействия парохода, он не может плыть вверх по реке выше Хавы, а оставаться в Кунграде до окончания переговоров опасается, ибо при понижении в реке воды, может засесть на мели в самом критическом положении, Бутаков, ссылаясь на вышеизложенное, просил у меня разрешение уйти в Улькун-Дарью, ближе к морю, за мелкие места.

Еще на Усть-Юрте обсуждали мы с капитаном 1-го ранга Бутаковым вопрос о плавании нашей флотилии в реке Аму в нынешнем году, и он мне объяснил что на пароход Обручев нечего расчитывать, ибо это судно может плавать по морю только при самой благоприятной погоде, идти же свободно против течения такой широкой и быстрой реки как Аму, на нем невозможно, и что пароход Перовский едва ли может идти далеко вверх по реке, ибо при обмелении может засесть в оной на зиму, подвергаться же случайностям зимовья в реке с флотилией, капитан [65] 1-го ранга Бутаков считает едва ли возможным. Имея в виду вышеизложенное и бесполезность парохода в реке, при недостаточности топлива, и не считая себя в праве принять на свою ответственность, вопреки мнения начальника флотилии, опасность которой мог подвергаться в реке пароход Перовский с баржей, при пребывании в Кунграде и плавании вверх по реке до Чарджуя и до высоты Балка, до поздней осени, я согласился на Предложение капитана 1-го ранга Бутакова, тем более что можно было предвидеть что переговоры в Хиве Продолжатся не менее месяца, то есть до конца августа; а по некоторым сведениям, осенняя прибыль воды бывает незначительна и непродолжительна, плавание же по Аральскому морю позже 1-го октября начальник Аральской флотилии считал для своих судов крайне опасным. На этом основании, я объявил Хивинцам в Ургенч что им доказано наше дружелюбие и желание мирных и приязненных с ними сношений; я отказываюсь, до личных переговоров с ханом, от своего требования относительно пропуска наших судов, и готовь даже, ежели хан того желает, послать приказание судам нашим отойти от Кунграда ближе к морю, передав подарки на хивинские барки. 16-го числа утром, пред отплытием из Ургенча, послал я с мин-башей отношение к капитану 1-го ранга Бутакову, за № 50, в коем просил его отправить на хивинской лодке в Хиву подарочные вещи и находившихся на пароходе Перовский чиновников миссии мне вверенной и морских офицеров, отойти ближе к морю, и выслав к реке Сыру баржу за запасом угля и провианта, ожидать дальнейших от меня извещений в Улькун-Дарье. Совершенно возвратить пароход я считал преждевременным, тем более что присутствие наших судов в устье реки может быть весьма полезно в случае совершенной неудобности и невозможности пройти прямо в Бухару. В последствии, 2-го августа, получил я бумагу от капитана 1-го ранга Бутакова, который уведомил меня что хотя с прибытием 2-й баржи, подошедшей к Кунграду, у него образовался достаточный запас антрацита, чтобы подняться до Чарджуя и даже выше, но что он полагает благоразумнее спуститься к устью реки, ибо опасатся что пока в Хиве будут длится переговоры, вода, упавшая уже на 2 дюйма, успеет понизиться на столько что судам нашим заградится возвращение из р. Аму.

18-го прибыла миссия мне вверенная в Хиву, а только 26-го прибыли наши лошади и половина конвоя. 28-го представился я хану и вручил высочайшую грамоту. На другой день передал письмо господина министра иностранных дел мехтару. 1-го августа привезены подарочные вещи, а на следующий день приступил я к переговорам; под рукой, косвенным образом начались они, в сущности, и прежде сего.

Настоящее положение дел в ханстве самое невыгодное [66] для приезда миссии и окончания с Хивинцами предположенного договора.

В 1841 году, Магомет-Рахим, вступив на престол во время пребывания нашей миссии, был слишком неопытен и молод, чтобы не быть под влиянием некоторых из своих сановников, управлявших делами ханства еще при отце его, Алла-Куле. При нем первостепенным влиянием пользовался мехтар, ворочавший делами ханства, переживший несколько ханов, наживший себе огромное состояние и убитый со всеми своим родственниками в прошлом году нынешним ханом, считавшим себя дотоле не безопасным на престоле. Стоило только условиться с мехтаром, все могло быть устроено. В настоящее же время Сеид-Магомет не доверяет никому из своих подданных, боится их козней, хочет все делать сам и отстраняет возможность чтобы советники его могли быть подкуплены и иметь какое-либо влияние на решение дела. Два лица только имеют, по своему родству с ханом, больший весь нежели прочие приближенные, эмир, старший брат хана, и Кум-Беги; оба считают себя обиженными нами, ибо у меня не было к ним писем. Прочие же сановники, не исключая и самого мехтара хотя и занимаются делами ханства, но трепещут пред ханом и не имеют большого голоса в совете. Все доводится до сведения хана, так что без его разрешения никто в Хиве даже переговорить с кем-либо из Русских не смеет. Вместе с тем, Сеид-Магомет не имеет достаточно твердости духа и уверенности в себе, чтобы самостоятельно обдумать и решить что-либо самопроизвольно в деле государственном и потому прибегает беспрестанно к мнению многочисленного совета, никогда не приходящего к какому-либо заключению, пока хан не выскажет своей воли, и затрудняющего еще более дела. Стесненный с одной стороны Туркменами, зная намерения Киргизов перейти в русское подданство, находясь под сальным влиянием Бухарского эмира, коего он боится несравненно более нас, опасаясь между тем нашего соседства и встревоженый нашими действиями в степи, Сеид-Мегомет видит в каждой уступке делаемой Русским конечную свою гибель и ущерб собственному достоинству, тем более что в этом именно смысле делаются ему внушения Бухарским владетелем. Никто из Хивинцев, даже самые ближайшие родственники, не смеют говорить, что-либо в нашу пользу, боясь поплатиться жизнию, по подозрению в измене.

Положение наше в Хиве, в первое время нашего пребывания, было весьма тягостное. Недоверие к нам, и дурное расположение хана простиралось до того что под смертною казнию запрещено было жителям приходить к нам, останавливаться на улицах и говорить с Русскими; требовали даже чтоб я запретил чинам миссии и конвоя отлучаться из дома и сада нами занимаемых, без особенного ханского [67] разрешения. Фазил-Хаджа попал в немилость за то что смел хорошо отозваться о нас, и ему запрещено с нами видеться в народе ходили самые нелепые слухи о действ их Русских и всякий проходящий Хивинец считал обязанностью ругать нас и рассылать угрозы, напоминая о судьбе Бековича. Хан был в недоумении насчет миссии, и ежедневно, в течении более недели, собирал многочисленный совет, на который были даже призваны торговые люди и некоторые старшие Туркмены и Киргизы. В совете этом обсуждалось, всякий раз несколько часов сряду (не редко с 5 часов пополудни до утра), что с посольством додать, как принять, как поступить и каким образом избавиться. Хивинцы, невежественно вообразив себе что я намерен последовать примеру туркменского посланца, убившего предшественника хана, Кутлу-Мурата, во время первого торжественного приема, долго рассуждали о том что меня совсем не следует допускать до хана, и вздумали было требовать чтоб я отправляясь в первый раз к хану, взял только одного переводчика с собою и снял оружие при входе. Сообщения наши с флотилией и с Россией были прерваны, ибо Киргизов наших запугали Хивинцы до такой степени что ни Один из них не брался довезти почту, в особенности после того как Киргиза привезшего нам почту от генерал-адъютанта Катенина, от 19-го июня, захватили было на другой день, посадили в острог, долго допрашивали, делали Всевозможные угрозы и возвратили только вследствие настоятельного и решительного моего требования. По в семь дорогам ведущим из Хивы расставлены были караулы, чтобы не пропускать ни ко мне, ни от меня рассыльных. Присмотр был таков что я не мог до 2-го августа найти случай отправить в Бухару Киргиза, для разузнания там положения дел и уведомления бухарского визиря о моем следовании в Бухару.

В Хиве мы не могли первоначально иметь другого средства добывать сведения, как чрез прикащика Панфилова. Все оказывавшие какую-либо услугу нам или нашим рассыльным Киргизам, брались под стражу и допрашивались сановниками ханскими; те из старшин киргизских на коих ладо подозрение что они нам решаются сочувствовать и хотят перекочевать из ханства в степь, были вытребованы в Хиву и взяты под стражу.

Эсаул-баши из Кунграда беспрестанно доносить хану о враждебных наших замыслах, о том будто бы что пароход наш вошел силой в реку, что на судах наших множество орудий, боевых запасов и людей, даже что с нами какая-то подводная лодка, что много судов ходят в Аральском море, что Кунграду угрожает опасность от наших двух судов, что на Усть-Юрте есть русские отряды и яр.

С реки Сыра дали знать будто собираются отряды в Форте № 1, чтоб идти Хиву, и что сам [68] генерал-губернатор выступил в поход. В то же время распространилось в Хиве известие о сношениях Даукаринских Киргизов с генерал-губернатором, и 25-го числа пришло известие что в Кунград прибыл третий пароход. Недоумение Хивинцев возросло до того что хан прислал ко мне 25-го вечером, из своего совета двух чиновников (один из них Якуб-Мекрем, старший из его адъютантов) спросить меня положительно: считать ли меня за мирного посредника, прибыл ли я с дружелюбными намерениями или с войной. "Мало-по-малу дела наши однакоже устроились. Хивинцы поняли наконец, отчасти, нелепость своих предположений и замыслов. Миролюбивым, но твердым образом действий, мы вселили в них некоторое доверие и сильное опасение на последствия их образа мыслей, заставили выдать захваченных Киргизов, допустить свободное хождение чиновников миссии и нижних чинов по городу, измениться в обращении с нами, принять нас должным образом и наконец приступить к переговорам, тогда как они намерены были, приняв подарки, отпустить нас без положительного ответа.

Дабы разъяснить дело относительно появления третьего нашего судна в Кунграде, иметь возможность передать Бутакову сведение о нашем положении и выставить на вид ему необходимость действовать боле осмотрительным образом, пока вверенная мне миссия находится как бы в залоге у Хивинцев, а также для того чтоб успокоить Хивинцев, высказав им наши миролюбивые намерения, я отправил, 26-го июня, состоящего при мне чиновника по особым поручениям г. оренбургского генерал-губернатора, Галкина, в Кунград, сказав Хивинцам что третье судно вероятно прибыло из Форта № 1-й за неполучением давно известий от меня с почтой, так как сообщения посредством рассыльных неверны. Хан, по моему настоянию, разрешил двум судам нашим, прибывшим с подарочными вещами, стоять в Улькун-Дарье и послал к месту стоянка парохода виновника для принятия и немедленного препровождения ко мне писем с парохода.

Не стану утруждать ваше превосходительство описанием всех подробностей пребывания нашего в Хиве, ханских приемов и веденных переговоров. Хан нас принял ласково и с отличием и изъявил желание вести со мной переговоры лично, не допуская прямых сношений миссии ни с мехтаром, ни с Кум-Беги. Он нашел что несообразно с моим достоинством делать лично визиты сановникам и просил посылать только в случае крайней надобности к ним секретаря и драгомана. 2-го августа, изъяснил я на аудиенции Хану требования наши и условия для заключения дружественного трактата.

С тех пор переговоры идут, но со свойственными всем Азиятцам, а в особенности Хивинцам, медленностию и [69] недобросовестностью. Переговоры замедляются преимущественно от частых сношений с Бухарским эмиром, требующим чтобы Хивинцы не смели пропускать в реку нашего парохода. Хивинский посланец отправился в Бухару за два дня до нашего прибытия в Хиву. Хан изъявил уже согласие на все условия, за исключением плавания судов наших в реку Аму. Допуску наших судов в заветную реку противится в особенности торговое сословие в Хиве. Весьма трудно толковать Хивинцам что они могут из перевозки по реке Аму товаров да судах извлечь для себя пользу. Они не хотят видеть в этом предложении иной цели, как завоевание ханства и построение укреплений на реке Аму, на подобие Сыр-Дарьинской линии, и предвидеть что, при плавании наших судов в реке Аму и перевозке товаров водой, вся торговля неминуемо перейдет в руки русских купцов. Я хотел было взяться доставить в Форт № 1, на нашей флотилии товары оставшиеся, за недостатком верблюдов, в Кунграде, но торговцы решительно отказались, объявив что согласятся лучше чтобы товар сгнил на месте, нежели погрузить его на русские суда. Победить закоренелое невежество, недоверие и недоброжелательство целого народа нельзя силой доводов; нужно для серо силу физическую, а на трактаты полагаться нечего; ежели и удастся наконец заключить обязательный акт, то этот вероломный народ не исполнит его при первом удобное случае. Нам рано или, поздно придется занять устья реки Аму и построить там укрепление для облегчения плавания наших судов. Имея теперь в виду что рано или поздно русские войдут в реку, Хивинцы уже в настоящее время стали придумывать средства преградить вам плавание; предполагают построить к будущей весне крепость между Улкун-Дарьей и Талдыком и прорыть канал для того чтобы река близь Кунграда обмелела. Относительно пребывания в ханстве русского торгового агента, хан изъявил желание чтоб он был в Хиве временно, приезжая с оренбургским караваном и удаляясь из Хивы по окончании всех торговых дел с русскими подданными. Я не отстаиваю прав постоянного пребывания в Хиве нашего агента, потому что положение сего последнего здесь было бы так затруднительно и безнадежно что для нас выгоднее, во всех отношениях присылать временного агента, нежели держать здесь постоянного, который будет скорее вреден, чем полезен. Присутствие агента породить неминуемо беспрестанные столкновения между нами и Хивинцами. Мне кажется благоразумнее во всяком случае начать со временного агента, и когда осмотримся вполне в Хиве, перейти, ежели обстоятельства сего потребуют, от караван-баши к консульству.

Что касается до взимания пошлины с русских торговцев, то я, пользуясь обстоятельствами, потребовать не только уменьшения оной до 5 % с действительной ценности [70] товаров, но и совершенного сравнения в этом отношении мусульман с природными Русскими, и взимания только 2 1/2 % с товаров. При этом я возбудил вопрос о способе оценки товаров. Уменьшение пошлин в ханстве ни к чему не повело бы, ежели не ввести при этом более справедливой оценки товаров таможенными чиновниками, которые притесняют наших торговцев, берут с них, под названием подарков, сверхсметную пошлину и оценивают товары пристрастно, не редко в 1 1/2 и в 2 раза более, нежели продажная цена сих товаров, отчего взыскиваемая пошлина восходит до несравненно большей цифры, нежели назначенный процент с действительной ценности товаров. Предложить условия оценки принятые в других государствах не соответствовало бы жалкому развитию их понятий, а потому я ввел в мое предложение о взимании пошлин обязательство производить оценку не при ввозе, а после распродажи товаров, сообразно состоявшимся ценам на товар. Это выгодные для наших торговцев, нежели самое уменьшение пошлин. Хан изъявил мне уже свое согласие на это весьма важное для нашей торговли условие. Ежели бы нам удалось добиться чего-либо подобного в Бухаре, то первенство наше на среднеазиатских рынках и уничтожение перевеса торговцев магометанского вероисповедания над природными Русскими были бы почти обеспечены, если правительство не оставить впредь поддерживать наших торговцев в справедливых их жалобах против могущих случиться отступлений от заключенных условий. Прежде положения начала новому порядку, товар присланный из Оренбурга с прикащиком Панфиловым, прибывший в Айву одновременно с нами, был оценен после распродажи товара и с него взято 2 1/2 % пошлины, то есть Хивинцы согласились взять 105 червонцев, тогда как первоначально они потребовали было 520 хивинских червонцев то есть 1.140 р.

Имею честь представить при семь копию с предложенных мною хану условий.

Несмотря на всю слабость ханства, в особенности соразмерно с могуществом России, Хивинцы ослеплены до того что верят в недосягаемость свою, не видят необходимости в уступках и даже осмелились было предъявить с своей стороны требования: об уменьшения у нас пошлины с товаров, об определении границ согласно обещаний данных будто бы Данилевским, о правах на владение Усть-Уртом, Аралом и даже рекой Сыром, о возвращения в ханство Каракал лаков перекочевавших к нам и пр. Я прекратил всякое суждение относительно сего замечанием что в противном случае я вынужден буду предъявить так же новые требования, и именно вознаграждения за разграбленный в 1847 и 1848 годах наши караваны, за грабежи в степи, за нападения на наши отряды после заключения дружественного акта в 1841 году, за укрывательство наших [71] преступников и незаконное отправление ханских фирманов к подданным нам киргизским и туркменским племенам.

Относительно известного вашему превосходительству вопроса об определении реки Сыра границей между Хивой и Россией на восток, я, согласно инструкции данной мне при отправлении из С.-Петербурга, уклонился от какого-либо ответа, изъяснив что об этом предмет Хивинцы уже извещены письменно из министерства иностранных дел. Желая ввести однакоже в заблуждение Киргизов кочующих по Яны-Дарье и на левом берегу Сыра, Хивинцы послали тайком людей распустить между ними слух что они формально признаны нами за Хивой. Хивинцы намерены позднею осенью послать собирать с них закят.

Стараясь сблизиться с Бухарским эмиром из боязни России, хан Хивинский тем не менее не доверяет ему и желал бы помешать нашему сближению с Бухарой, первоначально хотели меня заставить отказаться совершенно от намерения идти в Бухару и вернуться сначала в пределы России, и оттуда уже идти в Бухару, согласно с желанием эмира, выраженным им будто Хивинцам. Когда проведал хан о намерении Даукаринских и всех вообще Киргизов кочующих на правом берегу Аму воспользоваться движением к реке Сыру миссии, чтобы под защитой конвоя нашего откочевать из хивинских владений, то хан начал противиться моему следованию по тому направлению и вздумал было потребовать от меня чтоб я вернулся прежним путем в Россию, то есть на Кунград и чрез Усть-Урт.

Тем не менее, 15-го августа, на данном Кум-Беги от имени хана обеда для миссии и конвоя, пять ханских сановников, коим поручено было переговорить со мною насчет предложенных условий, объявили мне что хан принимает все пункты акта, за исключением пропуска судов, и согласился пропустить меня в скором времени в Бухару. Я ответил что желаю знать причину несогласия на свободное плавание судов наших в реку Аму, ибо не решаюсь довести до сведения Его Императорского Величества что хан отказал в нашем требовании и таким образом как бы не дорожит приязнью России. После трехчасовой конференция, ханские сановники стали было колебаться, не находя уже ответов на мои доводы и начиная понимать из моих слов ту опасность которой Хива может подвергнуться в случае если не согласится добровольно допустить свободное плавание наших судов по реке Аму. Впрочем несмотря на все мои усилия, мне однакоже не удалось привести Хивинцев к окончательному решению вопроса. Все до того боятся эмира что не хотят изъявить своего согласия до получения ожидаемых ими новых писем от Наф-Уллы и прибытия посланца из Бухары, и вместе с тем опасаются отпустить меня с Положительным отказом. Отклоняю сделанное ими мне предложение отправить с нами в Бухару [72] от Хивинского хана уполномоченного, коему поручено было бы подписать со мною дружественный акт, как только эмир допустит плавание наших судов в реке Аму. Требую, положительного ответа: да или нет, и не соглашаюсь на заключение дружественного акта, без права свободного плавания наших судов в реке Аму.

Убежден почти что в Бухаре буду иметь так же мало успеха, как и Бутенев в 1841 году. Война с Коканцами, как говорят, началась. 16-го августа эмир предполагал выступить для осады Джизака и Ура-Тюбе; поджидаю только сведения из Бухары чтобы еще более поторопить здесь окончанием переговоров и собраться в путь. Постараюсь идти вверх по долине реки Аму.

...

Отчетливая глазомерная съемка от Усть-Урта до Кунграда, и реки Аму от самых устьев до высоты Хивы, в масштабе 20 верст в англ. дюйме; половина конвоя миссии прошла по совершенно неизвестной доселе местности, которая также снята при семь случае. Прискорбно что болезнь астронома Струве лишала его возможности продолжать свои занятия.

Последний пункт определенный астрономически Кунград.

Посольства из среднеазиатских владений принимаемые нами не имеют никаких выгодных для нас последствий, а стоят нам очень дорого. Весьма мало пользы могут также принести и наши миссии посылаемые временно в ханства. Это напрасная трата денег, которые могут быть употреблены для достижения той же цели в этой же части Азии, но иным образом, с несравненно большим вероятием успешного результата.

По полученным мною на сих днях довольно правдоподобным сведениям, самый глубокий и удобный проход для наших судов в реке Аму, не чрез Улькун-Дарью, а гораздо восточнее, чрез рукав Сасык-Куль, впадающий в озеро и изливающийся рукавом Джидели в море, верстах в 130 восточнее Улькун-Дарьи. Не имев еще возможности сверить все данные по сему предмету, воздерживаюсь от положительного заключения относительно преимуществ сего пути над остальными рукавами Аму-Дарьи.

Нельзя однакож не предположить что этот путь доступен для Аральской флотилии нашей в реке Аму-Хивинцы придумали построить две крепости: одну близь соединения Талдыка с Улькун-Дарьей, против мели, где наши суда встретили так много затруднений, а другую на уроч. Курган, в одной версте против устья рукава Сасык-Куль, верстах в 90 от моря. В эту последнюю крепость будет переселено 900 узбекских семейств (для сего берется по пяти из каждого хивинского города). Начальником этой крепостцы — будущего оплота Хивы против нашей флотилии, назначен Мехрем-Якуб-Баба, брать эсаула-баши кунградского. Тут же будут сбирать закят и гутур с [73] кочующих на правом берегу Аму Киргизов и Каракалпаков. Постройка крепости начнется немедленно после ухода миссии в Бухару.

Струве страдает жестоким ревматизмом и находится в такою положении что он решительно с нами следовать в Бухарию не может.

Я вынужден отправить его на барке вниз по течению реки до парохода Перовский, вместе с больными, доктором Пекарским и ротмистром Дучинским и несколькими нижними чинами. Посылаю с ними это донесение.

XV.

Донесение капитана Бутакова полковнику Игнатьеву от 20-го июля.

Во исполнение предписания вашего высокоблагородия от 16-го июля за № 50, полученного мною 19 числа в 6 часов вечера, Я отправляю сегодня на большой хивинской лодке вещи посольства. При них едут: гг. штабс-капитан Салацкий, лейтенант Можайский, подпоручик Муренко, топографы Недорезов и Щербаков, и кроме прислуги офицеров, пять казаков отпущенных из Форта № 1. Все означенные чины снабжены морскою провизией, кроме мяса, по 1-е августа.

11-го июля, при отправлении отсюда на соединение с вами поручика Зеленина и есаула Бородина с лошадьми, я отпустил первому из них на непредвидимые расходы (не полагаясь вполне на искреннее доброжелательство Хивинцев) 10 полумпериалов из сумм флотилии. Имею честь покорнейше просить вас возвратить эти деньги при случае. При первой встрече моей с отрядом нашим от Кунграда, я отпустил ему десять четвертей овса, из 25 привезенных мною из Форта № 1.

При отправления отряда отсюда, я даль одну четверть сухарей и для лошадей еще пятнадцать четвертей овса. Оба эти офицера отозвались что только отпущенным мною в первый раз овсом они могли поддержать лошадей.

18-го июля, преодолев все физические препятствия, которые, сознаюсь, я считал едва ли одолимыми, придала барака лейтенанта Колокольцова и стала на якорь в 5 верстах от меня: топограф Недорезов покажет вам на своей съемке где именно Хивинцы, высланные правителем Кунграда на лодках и верхом, хотели остановить баржу гораздо прежде, но лейтенант Колокольцов продолжал идти, под парусами под попутном ветре, не слушая хивинских чиновников, и отговариваясь что у него нет переводчика, а сам он не понимает по-татарски, но на одном крутом повороте его прижало к берегу, и Хивинцы, воспользовавшись этим случаем, ухватились за его снасти, и он, избегая всячески насилия, притворился что только тогда понял в чем дело и остановился. Хотя оружие было у него в полной готовности, [74] но оно было скрыто, так что Хивинцы не видели никаких военных приготовлений.

Хотя теперь у меня хороший запас антрацита, с которым можно бы подняться до Гарджуя и выше, но мне кажется благоразумные спуститься к устью Улькун-Дарьи, ибо:

1) Судя по полученным вами известиям из Бухары, крайне сомнительно чтобы вам пришлось туда ехать.

2) Если б это известия оказались несправедливыми, то несомненно что Хивинский хан, испуганный свободным входом судов наших в Аму та просимый Бухарским эмиром не пропускать их вверх, ни за что не согласится на такое плавание, и

3) Пока будут длиться в Хиве переговоры, крайне сомнительного результата, о пропуске судов наших вверх, вода, упавшая уже на два дюйма, успеет понизиться настолько, что нам заградится возвращение отсюда, ибо, не скрою от вас, что мы с трудом совершили последнюю часть пути нашего к Кунграду по протоку который вам покажет топограф Недорезов на съемке: пароход едва мог пройти по его мелководью. В таком случае вы была бы совершенно отрезаны.

Отправившийся отсюда в Оренбург хивинский караван нашел с величайшим трудом верблюдов, платя за них весьма дорогую цену. Из этого я заключаю что вам будет несравненно труднее найти верблюдов для обратного пути, еслибы вы не пошли в Бухару или для того чтоб идти туда сухим путем; а потому мне кажется что вам лучше всего возвратиться в Россию водой, чрез Форт № 1, бросив или продав лошадей, из которых многие, без сомнения, падут до того времени. Наняв или купив несколько хивинских лодок, вы бы легко спустились по устью Улькун-Дарьи дней в 7 из Хивы, а потом ,сели бы на суда, на которых будет запасено достаточно провизии для посольства и конвоя.

По крайней недоверчивости Хивинцев, старающихся прекратить всякое сообщение между нами, и при боязни местных жителей оказывать нам услуги, хотя по-видимому у них нет на это недостатка в доброй воле, мне почти невозможно давать вам о себе известия. Единственное средство еслибы вы по временам присылали надежных гонцов, которые бы проехали к нам по местам незаселенным. С ними бы и я мог сообщать вам известия.

Я располагаю стать у раздвоения Улькун-Дарьи, верстах в 15 от устья. Хотя глубокая часть и начинается гораздо выше, но берега там затоплены, заросли камышами, и испарения от них при долговременной стоянке могут произвести лихорадки, а потому для сохранения здоровья людей лучше стоять там где берега твердые и где испарения разгоняются морскими ветрами.

Если бы вы возвращались водой, то я могу заблаговременно, получив от вас извещение, пойти к вам на встречу. [75]

О чем вашему высокоблагородию имею честь донести, при совокупляя что завтра же ухожу отсюда, а что по прибытии в устье Улькун-Дарьи, я немедленно отправляю баржу лейтенанта Ковалевского в устье Сыра за провизией и с пакетом вашим под № 24, на имя г. директора азиятского департамента.

XVI.

Письмо полковника Игнатьева бухарскому визирю.

В поздравительном письме присланном от высокостепенного эмира с посланцом Мулла-Джаном, по случаю восшествия на прародительский престол Великого Государя моего, выражено между прочим желание эмира чтобы было послано в Бухару ответное посольство.

Избранный для сего назначения, считаю долгом поставить вас в известность что прибыв 20-го июня в Хаву, также по поручению Государя моего, я имею в виду, оставшись непродолжительное только время в этом городе, продолжать свой путь далее в Бухарию и надеюсь таким образом в скором времени прибыть в пределы ханства.

За сим прошу принять уверение в совершенном моем уважении и приязненных чувствах, а также в искреннею желании употребить всевозможное старание к скреплению дружбы и приязни издавна существующих уже между Россией и Бухарой.

ХVII.

Выдержка из предписания полковника Игнатьева капитану Батакову от 27-го августа.

...Что же касается до предполагаемых вами переговоров, крайне сомнительного результата, о пропуска судов наших вверх по реке, то ваше письмо от 3-го доля и настоящий ваш отзыв о невозможности дальнейшего плавания парохода от Кунграда, заставили меня положительно прекратить те переговоры с Хивинцами которые я уже было начал с ними насчет немедленного пропуска Перовского вверх по Аму-Дарье и обратить эти переговоры только в требование открытия этой реки вообще для нашего судоходства с будущего года.

В настоящее время еще более представляется препятствий к плавание парохода вверх по Аму: 1) наступающее позднее время года заставляет меня думать что если вы в июле месяце находили, из опасения обмеления реки, дальнейшее движение парохода опасным, то тем более не решитесь предпринять подобный поход в сентябре, когда река значительно уже обмелела. 2) Полученное здесь, чрез приехавшего из Кунграда хивинского чиновника, известие о том что будто бы вы приняли на пароход бежавшего пленного Персиянина и отказываете хивинским властям в выдаче этого человека, окончательно возбудило подозрение [76] хивинского правительства насчет благонамеренности действий нашей флотилии и заставало его предполагать что при дальнейшем движении наших судов по реке, и прочие Персияне будут убегать на флотилию и найдут там себе приют и защиту, а 3) по позднему движению в Бухару, несмотря даже на самое кратковременное там пребывание миссии, я не могу расчитывать вернуться оттуда ранее октября месяца, то есть того времена когда пароходу, за наступающею замой, будет окончательно невозможно пробраться в Сыре и он по необходимости должен будет зимовать в Аму, что, как известно мне из словесного вашего объяснения на Усть-Урте, было бы, по вашему мнению, неудобоисполнимо. По всем этим причинам, я покорнейше прошу ваше высокоблагородие оставаться с пароходом в настоящем месте вашего расположения до тех пор пока по состоянию погоды вы найдете это возможным, отнюдь только не уходя в Казалу от устьев реки ранее 15-го сентября....

Кроме известия о Персиянине, здесь получено также сведение, сильно встревожившее Хивинцев, о производстве вашим высокоблагородием съемка берегов Аму, около места вашей стоянки. Не зная до какой степени эти сведения справедливы, я во всяком случае прошу вас производить промеры и съемки возможно скрытным образом, и не возбуждать и того уже весьма сальных подозрений Хивинцев на счет цели наших действий. Что же касается до Персиянина, то я полагаю что если уже он раз принять на наше судно, то выдавать его Хивинцам было бы нечеловеколюбиво и несовместно с достоинством России.

ХVIII.

Выдержка из донесения капитана Бутакова полковнику Игнатьеву, от 8-го сентября.

...21-го июля, отправив из Кунграда на хивинской лодке подарочный вещи и при них членов миссии, отправился я с обеими бараками к устью Улькун-Дарьи, куда прибыл утром 26-го июля и стал против урочища Тенке-Куму, несколько выше того места где от Ульку к Дарье отделяется рукав Кичкене-Дарья.

1-го августа, когда баржа лейтенанта Ковалевского была уже готова к отплытию в устье Сыра с депешами и с провизией, прибыл на хивинской лодке коллежский асессор Галкин, с распоряжениями вашего высокоблагородья касательно устройства рода почтового сообщения между посольством и флотилией, и стоянки судов. Иман-Ходжа, хивинский чиновник, командированный с тою же целью ханом, прибыл на отдельной лодке на другой день и расположился в ауле каракалпакского бия Муллы-Мамыта; на лодке г. Галкина прибыл другой хивинский чиновник, мулла.

До приезда г. Галкина, жителям близких к нашей [77] стоянке аулов было запрещено хивинскими чиновниками, посланными кунградским правителем, торговать и входить с нами в сношения; распоряжение это в особенности касалось Киргизов. Прибывший с г. Галкиным мулла немедленно снял это запрещение, и тотчас же явились к нам Киргизы и Каракалпаки с дынями, баранами и пр.

Пред выездом из Хивы, для избежания недоразумений, г. Галкин сообщил Иману-Ходже чрез переводчика миссии г. Батаршина, что он везет мне основанное на согласие хана, приказание ваше: ждать около аулов Муллы-Мамыта с двумя судами и отослать третье. Иман отвечал что все это действительно согласно с желанием хана. Утром 2-го августа, Иман-Ходжа, не приезжавший сам на пароход, прислал своего муллу справиться о здоровьи г. Галкина и спросить корда ему нужно приготовить лодку для возвращения в Хиву? Тот отвечал что желает иметь лодку утром 3-го августа. Словом, все имело видь самых дружелюбных сношений.

На рассвете 3-го августа, когда бумаги г. Галкина были готовы, я отправил в устье Сыра баржу лейтенанта Ковалевского, а пароход и другая баржа остались на прежне месте, у правого берега Улькун-Дарьи.

Часов в 10 того же утра, выехал на левый берег реки, против парохода, Иман-Ходжа с многочисленною свиной Хивинцев и Каракалпаков. Я послал к нему шлюпку с переводчиком, прося его приехать к нам. В отвеют на мою вежливость, он велел мне объявить что мы стоим не на месте, что по воле хана я должен отослать и другую бараку, а с пароходом держаться в море.

Я велел отвечать что он ни вчера, ни прежде не находись будто мы не на месте, что посланник наш велел мне стоять здесь с двумя судами, что наконец если вышло недоразумение, то чиновник наш должен немедленно возвратиться в Хиву, и тогда все дело объяснится. Если вы не уйдете сейчас же, то чиновник ваш не получит лодки.

Такую грубую и глупую угрозу, и также наглое требование я оставил без ответа. Иман-Ходжа прождал еще несколько времени на берегу и потом уехал, объявив строжайшее приказание чтобы никто из Киргизов и Каракалпаков не смел торговать с нами и входить в какие-либо сношения. Для усиления этого приказания, он поставил недалеко от судов конный карауль из Каракалпаков, которые детали около нас разъезды, били нагайками и прогоняли Киргизов, пробиравшихся к нам с дынями. Дней через десять, им надоело соблюдать строгий караул, а когда надзор ослабел, Киргизы стали снова приходить к нам.

Очевидно что Иман-Ходжа имел наставление найти предлог остановить г. Галкина. Так как он вез сюда приказание ваше, нравившееся Хивинцам, то его и пропустили к нам, но потом, когда баржа ушла и поручение это было исполнено, они задержали его, не желая чтобы вы имели с [78] флотилией сношения. Трудно придумать для чего они это делали. Она воображала у нас какие-то невозможные враждебные замыслы действовать противы Хивы заодно с Туркменами, разграбить Каракалпаков; кругом нас ходили слухи что у острова Николая I стоить множество русских судов с войсками, которые ждут только знака для нападения на Хивинское ханство...

Несколько раз, по просьбе г. Галкина, пламенно желавшего присоединиться к миссии, я посылал к Иману Ходже требовать лодки, но он постоянно отказывал.

Вечером 31-го июля, когда уже совершенно стемнело, кто-то закричал на противоположном берегу чтобы за ним прислали лодку. Ожидая от вас известий, я поспешил послать шлюпку, и она вскоре привезла невольника-Персиянина, Гассана, убежавшего от своего хозяина Каракалпака из окрестностей Кунграда. Он прошел к нам чрез камыши и болота, чуть не утонул несколько раз и умолял чтобы мы его взяли и не отдавали его хозяину, что его бы убили или замучили за побег, что в ауле где он жил была русская женщина, лет 40, которая также хотела бежать, но ее перевели накануне побега в другой аул, что она лет 20 тому назад была захвачена Туркменами, что ее хотели обратить в магометанство, но она не соглашалась, несмотря ни на какие побои и принуждения.

Сознавая вполне долг наш выручить вашу несчастную землячку и понимая очень хорошо, что за извещение нас о ее участи Гассану действительно угрожала бы смерть, я решился взять его, с тем чтобы немедленно отправить на барже лейтенанта Ковалевского. Постудить иначе я считал противным человеколюбие и недостойным чести русского флага. На другое же утро Персиянин был выбрить, одет в матросское платье и спрятан в трюме готовящейся к отплытию баржи, на которой он и ушел 3-го числа.

Не имея возможности донести вам об этом происшествии и не зная наверно пойдете ли вы в Бухару, и поручил своему переводчику предложить за нашу землячку выкуп хозяину ему каракалпакскому бию Мулле-Мамыту. Тот не решился отдать ее без Имана-Ходжи, и они сообща прислали мне ответ что отдадут ее за 25 тиллей, с темь чтоб и заплатил за Персиянина 80 тиллей. Не имея никакого доверия к Иману-Ходже и так как, по разнесшимся вскоре слухам, посольство наше возвращалось к флотилии, я решился дождаться вас.

XIX.

Письмо полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому, от 27-го августа.

Настойчивые мои требования и объяснения заставили наконец до такой степени поколебаться ханских сановников [79] и самого хана что я начинал уже иметь надежду заставить Хивинцев подписать обещание допустить свободное плавание судов наших с будущего года. Снова неожиданно разрушились однакоже наши предположения. 21-го августа получено было в Хиве донесение от кунградского градоначальника что с парохода Перовский посылаются лодки для производства съемок и промеров, и что из Кунграда бежал на наше судно пленный Персиянин, коего хивинские чиновники напрасно пытались вытребовать у командира парохода. Опять собрался совет ханский, и после долгого совещания, пришли к заключению что пароходы наши решительно вреднo и опасно пускать в реку: 1) потому что мы сделаем подробную съемку реки и вполне ознакомимся с местностью, с темь чтобы при благоприятном случае внезапно овладеть ханством; 2) ежели мы не имеем прямых враждебных намерений, то разорим землевладельцев, сановников и самого хана, увозя безнаказанно на судах наших пленных, первых работников в ханстве, и что к этому может побудить нас преимущественно искренняя связь наша с Персией, простирающаяся, по понятиям Хивинцев, до того что в Персии чеканят монету на имя Государя Императора, и шах при себе держит вместо гвардии русское войско.

Настоящий случай увоза Персиянина нашим пароходом Хивинцы считают весьма пагубным примером для всех племен им подвластных.

Хан вечером того же дня прислал мне объявить полученное известие, требовал выдачи Персиянина и распоряжения о прекращении производства съемки в устье. Я отвечал уклончиво, сказал что не могу сделать никакого распоряжения, так как не имею известий с парохода, а донесениям хивинских чинов не верю, ибо несколько раз имел случай удостовериться в их преувеличенности; но что впрочем я напишу об этом командиру судна и пошлю письмо с больными чиновниками, коих необходимо отправить на пароход, по невозможности для них продолжать путешествие далее. В то же время получил я уведомление от хивинского правительства что титулярный советник Галкин, посланный мною из Хивы, вместе с хивинскими чиновниками, в конце июня месяца, на лодке в устье Улькун-Дарьи, для объяснений с Бутаковым и передачи писем, доехав до парохода рассорился с хивинскими чиновниками его сопровождавшими, вследствие объяснений относительно выдачи бежавшего Персиянина, и должен был остаться на пароходе.

Не имея средства удостовериться в истине всего вышеизложенного, но видя что Хивинцы положительно не хотят согласиться на свободное плавание судов наших в реке Аму, тем более что не только эмир, но и хан Коканский прислали Сеид-Магомету письма, в коих советуют не пропускать, наших пароходов, я решился отказаться от дальнейших бесплодных переговоров и поторопить только [80] выступление миссии из Хивы. 23-го я даль ответное угощение, с иллюминацией и фейерверком, ханским сановникам, в саду занимаемом миссией после фейерверка, им розданы были подарки.

25-го числа хан прислал мне подарки назначенные для поднесения Его Императорскому Величеству, а именно два аргамака с полною сбруей и ковер; в то же время два приближенных ханских чиновника (один из мехтаров и постельничий) передали мне грамоту от хана к Государю Императору, и на вопрос мой: когда хан назначить прощальную аудиенцию? отвечали что вероятно он приметь меня в тот же день вечером. Заметив что письмо ханское запечатано, я объявил хивинским чиновникам что требую копии с оного, и ежели не получу до аудиенции, то непременно буду лично просить о том хана. Каково было мое удивление, когда вечером, напрасно прождав приглашения ехать к хану, узнал я наконец что его высокостепенство, что бы избегнуть объяснения со мною о необходимости дать какой-либо полоскательный ответь, удалился в загородный дворец, поручив чиновнику своему пожелать мне доброго пути. Я написал тотчас Кум-Бега что требую прощальной аудиенции, желаю знать положительный ответь хана на предложенные мною условия и прошу доставать копию с письма писанного от хана к Государю Императору.

28-го числа после полудня, Кум-Беги прислал мне Дибан-Бабу с ответом что он не смеет доложить моего письма хану. Получив известие что хан вернулся в Хиву, я тотчас же послал секретаря миссии Киливейна с драгоманом прямо в ханский дворец, чтобы еще раз словесно потребовать от Кум-Беги копию с письма хана к Государю и объяснить что я буду считать себя обиженным, ежели не буду приглашен на прощальную аудиенцию, и повторить неоднократно уже выраженное мною требование о выдаче им уральского урядника, взятого в плен Джан-Ходжей и находящегося у Хивинцев. Застигнутый в расплох во дворце, Кум-Беги должен был принять Киливейна и объявил ему что хан не хочет дать мне прощальной аудиенцию, потому что хивинский посланец Фазил-Ходжа не был принять Его Императорским Величеством более одного раза, что я не могу считать себя обиженным, ибо был принять с почетом и отличием, несравненно лучше нежели Фазил-Ходжа в Петербурге, и наконец что мне не дадут копии с ханского письма, потому что это не в обычае в Хиве и что притом Фазил-Ходже было неизвестно содержание письма Государя Императора к хану, тогда как мне словесно два раза были уже объяснены ответы хана на предложенные мною условия для заключения дружественного акта. К сему Кум-Беги присовокупил что в письме заключается повторение уже мне известного.

Вследствие вышеизложеного, я решился выступить 28-го августа из Хивы, направляясь чрез город близь которого я [81] переправлюсь через Аму-Дарью, и затем пойду правым берегом на Кукертли, чрез Каракул в Бухару.

Для сопровождения нас до бухарской границы назначен мне был почетный конвой.

Хивинцы намерены, под предлогом желания убедиться в дружественных видах России относительно ханства, послать к нам новое посольство, которое, выйдя мне на встречу при возвращении миссии мне вверенной из Бухарии в Форт № 1, присоединится ко мне и будет просить у Его Императорского Величества определения границ между Россией и Айвой по рекам Сыру и Эмбе и отпуска в Хиву большого числа мастеровых и механиков для обучения Хивинцев различным ремеслам и искусствам и даже для построения парохода на реке Аму. Взамен этого, посланец изъявить согласие, при исполнении вышеизложенных двух условий, допустить свободное плавание наших судов в реке Аму и постоянное пребывание нашего торгового агента в Хиве. Посланцем назначается Дарга, человек влиятельный, умный, ловкий, хитрый, пользующийся большим значением и выгодным положением в Хиве и отличающийся от всех других узбеков своею обходительностию и вежливостию. Он занимал второе место между хивинскими сановниками. Советником Дарги будет, кажется, Диван-Баба, бывший приставом нашим от вступления в Кунград до выхода из Хивы и назначенный теперь для препровождения больных наших до парохода.

Несмотря на то что посольство это заслуживало бы, по составу своему, несравненно большее внимание, нежели обыкновенно присылаемый в Россию, но мне кажется что следовало бы не пустить Даргу далее Оренбурга, для того чтобы вселить в Хивинцев убеждение что мы никогда не допустим чтоб они смели нам в чем-либо отказать. В таком случае надлежало бы объявить Дарге в Оренбурге, или даже в Форте № 1, что ни одно посольство Хивинское Его Императорским Величеством принято не будет, пока Хивинцы не докажут что они умеют ценить доказанное им внимание посылкой русского агента, поднесением Его Императорскому Величеству письменного согласия хана на все наши условия без изъятия.

XX.

Выписка из письма полковника Игнатьева к генерал-адъютанту Катенину, от 20-го августа.

Считаю долгом представить вашему превосходительству прилагаемую копию с условий предложенных мною хану Хивинскому, для заключения дружественного акта.

Вследствие настоятельных и решительных моих требований, хан согласился на принятие 1, 2, 3 и 5 пунктов, допустив не только уменьшение пошлины, но и совершенное [82] сравнение в деле торговли прав природных Русских с мусульманами, а также самый выгодный для наших торговцев способ оценки товаров. Относительно пребывания в Хиве нашего торгового агента, под названием караван-баши, хан также изъявил согласие, но с тем чтоб агент этот не жил постоянно в Хиве, а приезжал бы только на время из Оренбурга, пока наши торговцы имеют дела в ханстве. Я согласился на сии условия, находя посылку временного агента выгоднее для нас, нежели пребывание постоянного который или был бы скорее вреден, нежели полезен, или же подвергался бы ежеминутной опасности и едвали успел бы в чем-либо, без военной поддержка. Свободное плавание судов наших в реке Аму Хивинцы не допустят, пока Бухарцы не согласятся на наше предложение. Не только эмир, но и Коканцы требуют от Хивинского хана чтоб он ни под каким видом не соглашался на свободное плавание в своих владениях наших пароходов.

XXI.

Из письма полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому, от 1-го ноября.

27-го октября утром, эмир прислал нам подарки и приглашал на торжественную прощальную аудиенцию. При этом эмир был к нам еще более внимателен нежели при первом представлении и выразил сожаление что я не хотел остаться целый год в Бухаре или, по крайней мере, наступающую зиму, а также высказал желание чтобы русские агенты чаще посещали Бухарию.

Старание мое убедиться в том что обещанное словесно эмиром и сообщенное мне письменно визирем, будет подтверждено бухарским посланцем и упомянуто в ответных грамотах и письмах, задержало нас в Бухаре до 31-го октября. 30-го вечером получил я копии с грамоты эмира на Высочайшее имя и с письма визиря его сиятельству министру иностранных дел, а на другой день утром мы выступили из города Бухары.

Посланец бухарский Неджимет-Джин-Хаджа выступил из города Бухары за мною и завтра нас догонит. Узнав что в Форте № 1 готовится значительный отряд для встречи в Кизил-Куме миссии, отправляю поспешно Чабара к коменданту с просьбой отменить, ежели сие возможно, высылку большого отряда, так как снаряжение потребует больших расходов, а позднее время года может подвергнуть войска различным напрасным лишениям.

Мне кажется что наступающая зима не дозволит довести слона, посланного эмиром в подарок Государю Императору, до Оренбурга. Вероятно придется оставить слона на зиму в Форте № 1, с тем чтоб его весной довести чрез Оренбург до города Самары, а оттуда доставить по реке Волге в Тверь.

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году // Русский вестник, № 3. 1871