ВАЛИХАНОВ, Ч. Ч.

СОЧИНЕНИЯ

Из черновых бумаг Чокана Валиханова.

(Большая часть этих бумаг переписана другим лицом, причем переписчик многие слова не разобрал и оставил для них пустые места, иные переписал неверно. К сожалению, сам Валиханов почти нигде не сделал исправлений и вставок. Не подлежит сомнению, что автор, при печатании, многое изменил бы в своих статьях и пополнил пропуски, которые во многих случаях восстановляются легко; но редакция не взяла на себя последнюю задачу, чтобы не вводить читателей в заблуждение. — Ред)

Записка № 1.

На пространстве юго-восточной части европейской России и по тундрам, лесам и степям всей Сибири живут оседло, кочуют и бродяжничают множество разноплеменных народов, известных у нас под именем инородцев. Народы эти принадлежат к финскому, тюркскому и монгольскому корню или же составляют любопытное соединение элементов от всех этих племен. Образ жизни, язык этих народов почти неизвестны, хотя Импер. Геог. Общество в своей полезной деятельности и старается собрать этнографические сведения о инородческих и иноверческих племенах России, но до сих, пор мы не имеем ни одной капитальной статьи. Племена монголо-тюркские, живущие в юго-восточной Сибири, в стране по Алтаю и Енисею, — в стране, которая была колыбелью Тюрков и Монголов — сохраняя до сих пор чистоту тюркского языка и обычаев, представляют обильную жатву наблюдательному филологу-монголисту. Академик Кастрен, бывший в Сибири, многих из них относят к племени самоедскому отуречившемуся и Саянские горы считает колыбелью финнов. Нет сомнения, что [180] племена: финское, тюркское и монгольское имеют нечто общее, как в совокупном влиянии их на развитие человечества в разные эпохи его жизни, так и в . . . . . . . (Точками обозначены пробелы в рукописи. — Ред) языке. Родство языков финского, тюркского и монгольского признано уже многими учеными, особенно же двух последних. Сибирские номады и бродячие звероловы, тюркского и монгольского племен, исповедывая свое шаманство — жреческую веру, — имеют в характере, жизни и языке более самобытства, нежели тюрки-османы и татары казанские. Мухамеданская религия (гасит) в них всякую искру самобытства, всякую национальность: — возьмите казанских татар, они, как гласит нам история, потомки монголов Батыевых или смесь воинов Батые с тюркским Половцами. Скажите, пожалуйста, есть ли что нибудь в волжском монголе напоминающее его происхождение? — Ничего. Казанцы, османы, крымцы так вдались в коран и ислам, что не имеют ни одной народной сказки и не сохранили ни одну древнюю песню. Единственное произведение казанской музы поэма . . . . . . . . имеет содержание религиозное. В языке их вы встречаете наполовину слов арабских и персидских. Что ни говорите, учение Мухамеда вполне достигает своего назначения: обратить всех последователей в арабов и заставить их ни о чем не думать, ничего не уважать, кроме корана и его, Мухамеда. В тюрках мусульманах вы видите одну только односторонность направления религиозно-схоластического; во всем же другом они до крайности тупы и не способны ни к какой иной деятельности, — между тем их языческие собраты, находясь на гораздо низшей степени образованности, умственно стоят выше. Бродячий якут, . . . . . . , монгол, не говоря о его народной характерности, имеет свою поэзию, следовательно, свою самобытную сферу, хотя и ограниченную, но свою сферу интеллектуальной, прогрессивной жизни. Прочитайте поэмы якут, кроме достоинств поэтических, по свидетельству Щукина («Поездка в Якутск»), имеют и значение историческое. [181] Оногой-бай (герой поэмы того же названия) вышел, по преданию народа, из Алтая с 150 челов. Миф этот имеет основание: между карагасскими татарами (в Енисейской губ) есть волость, называемая до сих пор Саха; якуты толю называются Саха. Таких поэм у якут много: «Элей-Батырь», начальник эмиграции, последовавшей за Оногой-баем, Басыни-Батырь, Немей-бай-тоён. Каждая из них обессмертила для народа известные случаи разных эпох его истории. Поэмы, знакомящие с верой и религиозными обрядами народа, — это: Харылаи, Мохсогол, Эбирень-Эмеяхсин, романтическая, воспевающая любовь Кланных-кыз-батырь (Замечания о якутском языке Огородникова, «Отеч. Зап». 1846). Карагасы (Енисейской губ., Минусинского уезда), телеуты, кераиты (Томской губ) (Абуль-Гази говорит о последних, как об обитателях этих . . . . . . . мест еще Киргизы были в союзе ойратов (Geschichte der Ost-Mongolen)) и другие имеют также много преданий и сказок. Поговорки их заключают в себе много практических истин; напр., пословица телеутов: «Раб знает иногда больше князя, да говорить ему не позволяют», «В бороде ума нет», и проч. Язык у всех енисейских и томских инородцев, сколько можно судить по словам, чисто тюркский, близкий, как справедливо заметил г. Чихачев, к джагатайскому, который считается из исследованных диалектов более коренным, с небольшою примесью финских и обще-тюркско-монгольских слов. Это было бы особенно полезно для тех ученых, которые стараются определить родство финско-тюрко-монгольского языка. Все до сих пор помещаемые замечания в журналах и брошюрах о языках якутском («Замеч. о языке якут» в «Отеч. Зап». том XLVII, смесь; «Известия Географич. Общ.» . . . . . . . ) и карагасском (ibid., князь Костров) не дают никакого понятия. Выражения звуков тюркских русской азбукой, без особых фонетических знаков, чрезвычайно их уродует; сравнения же автора некоторых слов с словами турецкими или монгольскими по карикатурной . . . . . . . . последних, заставляют заподозривать и [182] точность первых. Для совершенной пользы науки желающие познакомить нас с языком этих народов, при составлении словарей, что обещал относительно якутского языка г. Огородников, автор статьи — «Замечания о якутском языке», еще в 1846 году, должны бы избрать или монгольский, или арабский алфавит, на которых утвердилось . . . . . . . . . . . . . . . этих языков: 1) для того, чтобы передача звуков была бы правильна; 2) для того, чтобы можно было легко видеть уклонения и различия от подобных же слов, существующих в монгольском и татарском языках. Не считаю нужным говорить также, что для составления хорошего словаря или грамматики необходимо нужны фундаментальные знания монгольского, или одного из диалектов тюркского языка. Без этого ничего не будет дельного.

Г. Огородников в своей статье делает следующие сравнения для подтверждения «весьма основательной догадки Шотта о сходстве языка тюркского с якутским». Вот его доказки (Выражение заимствовано от г. Огородникова (зри От. З)) — Ueber die Iakutische Sprache (Archiv v. Erdman).

Прикажите после этого судить о неизвестном языке якутском, когда нельзя узнать под французскими слов турецких. Это сравнение принадлежит еще ориенталисту Шотту. [183]

Г. Огородников предлагает азбуку из 21-й буквы и приводит примеры, но от этого не легче. Однакож из всех примеров и выписок очевидно, что преобладающий элемент — тюркский; есть, впрочем, слова неизвестные, должно быть финские; формы грамматические обще-тюркские. Вот склонение (см. ст. Огородникова):

Из этого запутанного изложения ничего нельзя извлечь. Подобное руководство ни к чему не ведет. Слова почти все тюркские, но обезображены ужасно. Вот одна якутская [184] поговорка: Ким бар бу ола эрегя сох бары тылынан капетярь, — ойдорана. Можно разобрать . . . . . что есть бу . . . . указат., ола не знаю, эрегя — тоже, сох — тоже, бары от . . . . . (у киргиз также . . . . . . . . ) у слова кепетярь оконч. турец. третьего лица изъявит. накл, ойдарана, по уверению Огородникова, значит эхо; слово это, кажется, составное . . . . . ложбина, пещера, дупло и . . . . . крик. В сложности — крик ложбины, крик дупла. По автору вся поговорка значит вот что: кто может (перевод не буквальный) не учась (там, как можно полагать по частице указательной бу. этого нет) говорить на всех языках? — эхо. Бу ола эрегя — кажется, близко татарскому . . . . Тогда смысл будет таков: кто (есть) в этих местах (разумея свою землю) все языки знает? — эхо.

По всему видно, что автор сам не очень силен в языке и не изучал его, а писал по расспросам. Через подобные замечания мы никогда не узнаем языки инородческие; надо ждать и ждать, когда какой-нибудь ученый, знающий языки тюркские и монгольский, исследует и укажет только на особенности, больше, кажется, не нужно. Посещение кочевьев инородческих Енисейской, Томской и Иркутской губ. принесло бы и историческую пользу. Географические сведения восточных историков достойны исследования. Открытие урочища Дэлюнь-Булдах, по указанию Абульгази, дает им большую цену (Вестник Р. Г. Общества. Банзаров, продолж). Многие названия рек — Барфучин (Баргузин), Керулан, Онон и другие, существующие и теперь. Может быть Икар-Мурун, о котором писали так много, название «10 рек», существует таюке в языке туземцев?

К числу этих малоизвестных народов принадлежат киргизы, народ тюркский. По свидетельству Абульгази, они жили в южной Сибири по рекам Селенге и Икар-Муруну (Ангаре) (Абуль-Гази. «Журн. Мин. Народн. Просв.», 1843 г. май). Он их называет . . . . или киргизы . . . . . . . . . . и говорит, что они происходили от внука Угузова — Киргиза (Ibid). — Рашидеддин относит их к числу лесных [185] народов, обитавших в стране Бархуджин Тукум. При Чингиз-хане, Иналом (так назыв., по уверению Абульгази, князья этого народа) киргизским был Урус. Он покорился Чингис-хану, и с послом его Бору отправил белого сокола с красными глазами и ногами. В китайских летописях под 1207 г. нашей эры говорится, что Чингис-хан послал двух чиновников своих, Алтаня и Бору, к поколению Кир-цзис и что вследствие того Идыр-нэрэ и Алдар (должно быть послы князей киргизских) привезли лучших соколов (История Четырех ханов, стр. 40). После Чингиса киргизы достались в удел Тулую, следовательно остались на прежних местах и не участвовали в военной эмиграции других монголо-тюркских поколений. Рубруквис, бывший в 1254 году у великого хана Мункэ, говорит, что киргизы живут на север от Каракорума.

Где бы ни был Каракорум, — в истоках Селенги, или на верхнем ли Орхоне, — киргизы все-таки остаются обитателями южной части Сибири и могли . . . . . . до Байкала. Буряты до сих пор курганы в новой Сибири называют Киргиз-гёр (киргизские домы). Фишер (Сибирская история) полагал, что Икар-Мурун есть Хуан-хе, почему предполагал, что киргизы переселились в южную Сибирь гораздо позже Чингиса. Клапрот (Memoires retatifs a l’Asie) опровергнул эту . . . . . . , приводя выписки из истории династии Юань (1280-1367) о народе Ki-li-ki-zse (читай Kirkis).

Последующая история этого народа неизвестна до появления в Сибири русских и до столкновения казаков с киргизами и урянхайцами. За то в течение всего XVII столетия в сибирских летописях мы встречаем их беспрестанно. То нападают они на Томск, Кузнецк, то соединяются с телеутами, с урянхайским Алтан-ханом или с джунгарским таишием. В 1606 году Немча просил подданства и отправил для этих дипломатических переговоров (жену свою), матрона повела дела не совсем удачно, ее оскорбили, и киргизы в отмщение сделали набег на Тару и Томск. [186] В 1607 году они были подданные русские, в 1642 г.-подданные зюнгарского владельца Батора, а в 1657 г. — (сына) Алтан-хана, урянхайского Лобзана. Кочевали они тогда по Белому и Черному Юсам, Абакану, на юге до Саянских гор, на запад до Томи и на восток до Енисея (О киргизах смотри Фишера, «Сибирская История». Иакинфа — «Историческое обозрение Ойратов»).

В исходе XVII века вдруг совершенно исчезают киргизы, и их имя более не встречается в Сибирских летописях.

По свидетельству Фишера они были переселены зюнгарским хон-тайдзием, но куда, — он не знал, однакож предположил, основываясь на слухах, что новое их место переселения должно быть около Тибета и гор Гинду-Куш. Левшин говорит, что шведские офицеры, бывшие в Сибири, первые внесли в историю это событие (Левшин, «Описание киргиз-кайсацких орд и степей»). Клапрот подтверждает это известие, ясно указывая на новое их место (Journal Asiatique, 1823 г).

Чрезвычайно трудно предположить, чтобы целое племя могло вдруг исчезнуть и обратиться в один калмыцкий оток (отделение), как уверяет отец Иакинф. Иакинф уверен, что киргизы — буруты, когда последние есть совершенно отдельный от сибирских киргизов народ — тюркского корня, а имя их Кэргыз — есть турецкое. «Сибирские казаки, говорит автор, имели дело с одним калмыцким отоком, который наз. кыргиз». Подобные предположения ни к чему не ведут: в числе башкирских волостей есть род Кирей, у ногайцев крымских и у кундуровских татар астраханской губ. также, и у казаков (Киргиз-Кайсаков) — тоже. Неужели из этого следует, что киргизы енисейские происходили от башкир, ногайцев или казаков, или обратно: башкиры, ногайцы и казаки происходят от киргиз. Ученый монах не обратил внимания ни на восточные, ни даже на свои китайские источники, откуда черпал так много. Киргизы под именем Хакасы, как народ родственный с тюркскими хойху, упоминаются у [187] историков поднебесной империи (Klaproth, Mem. relatifs a l’Asie); в его истории Чингис-хана говорится о посольстве к народу Кир-цзис. Оток же киргиз между калмыками мог образоваться из остатков киргиз после их переселения, или из военно-пленных, как оно произошло у киргиз-казаков (Смотри ниже о родовом разделении казаков) и у кундуровских татар; Георги в своем описании народов изд. 1776 г. говорит, что между ними (кундуровскими татарами) находится несколько бурутов, или большой орды киргизов (автор везде мешает, благодаря соседству, большой орды кайсаков с киргизами), которые в 1758 г. с некоторым числом зюнгарцев соединились. У башкир и ногайцев (они) могли попасть по той же причине. Башкиры еще в 1780 году угоняли скот из . . . . . волостей Средней кир.-каз. орды с реки Аягуза, а ногайцы, как известно из истории, так и согласно преданию, обитали в степях киргизских до 1680 года — до движения Хо-Урлука, главы торгоутов, из Тарбагатая. Баранта существовала у кочевых степняков всегда, и для набегов их не было препятствий (?) (о ногайцах см. ниже примечание).

Китайская география Дай-цин-и-тун-чжи говорит о каком-то народе тюркского племени полу или пулу, искони будто кочевавшем в местах нынешнего кочевья Черной орды, и что они, китайцы, современники династии Танов, по имели с ними сношений (Tableaux histoir. de l’Asie; Journal Asiatique, 1823. Memoires relatifs a l’Asie).

Основываясь на существовании в Кашгаре пулу, китайский географ выражает следующее предположение: «Имя полу, очевидно, сходное с бару, и нет сомнения, что народ пулу есть буруты». Автору непременно хотелось объяснить имя бурут, и только китаец может из полу делать борута (Описание киргиз. орд и ст. Левшина, Klaproth, Magasin asiatique).

Интересно знать, откуда происходит слово бурут; сами киргизы называют себя просто киргиз или кара-кергиз, а о полу, буру и о бурутах не знают, кажется, ничего. [188] Название это, как видно из вышеприведенного, совсем не китайское, а видно, что китаец хочет непременно ученым, мудрым образом объяснить это слово. Если между киргизами есть род и отделение бурут, то по нашему мнению, оно могло произойти только от выходцев из племени бурут, которые, по Рашидеддину, также, как и киргизы; были, лесные народы и принадлежали к ойратам (Ж. М. Народн. Просв., 1843 г., май).

Сохранились ли у потомков сказания о прежнем кочевании их на Енисее и о движении на юг — мы не знаем. Известно нам одно то, что преданиями они очень богаты. По сведениям, собранным бывшим приставом от правительства при большой киргизской орде майором Г. Франелом 1849 г. по рассказам, видно, что они почитают себя потомками ногайцев, будто бы кочевавших тут до них. Киргиз-бай, родоначальник их, с двумя сыновьями, Атыгеном и Тогаем, удалился от притеснения ногайских князей, Манача и сына его Саметея, с берегов Или в горы, лежащие на юг. Старший сын Киргиз-бая стал кочевать по вершинам рек Аму и Сыра, в возвышенной долине Памир, что лежит между горами Бадакшана (Борнс, «Пут. в Бухару», на стр. 297, т. III, говорит: «Возвышенная плоскость Памира лежит между Бадахшаном и Яркендом; на ней живет кочевое племя киргизов. Центром этой столовой земли служит озеро Сайрикул (Сары-куль), из которого, как говорят, вытекают Яксарт, Окс и один источник Инда. Белого и черного хлеба в этой стране нет никакого; киргизы питаются только мясом и молоком»; далее: «живут они в круглых хиргахах подобно тюркманским племенам и перекочевывают с места на место»), а младший засел в горные долины Кунги и Терс-акай, образуемые: 1-я — южным склоном гор Кунги-алатау и северным берегом озера, 2-я — горным берегом озера и северным склоном Киргизын (В рукописи это имя написано неразборчиво. — Ред) — алатау вместе с течением озера. Нам известны только три рода собственно исык-кульских киргиз, а о родовичах их, живущих южнее, сведений не имеем; впрочем, по уверению китайцев, они состоят из 15 поколений. [189]

Развалины древних городов и башен, разбросанные на берегу озера Исыка, также относятся народом ко временам ногайским.

Вообще же, сведения наши о дикокаменной орде слишком ограниченны; остается ожидать более новых сведений, собрать которые теперь, после вступления богу в наше подданство, предстоит возможность.

Озеро Исык-куль, . . . . . . . . киргизских, выбрасывает в бурную погоду разные принадлежности домашнего быта. Народ рассказывает или объясняет это явление так: в древние, ногайские времена было на берегу озера много цветущих городов и селений. Бог наказал жителей за распутство и безверие: восточная часть берега на значительное пространство оборвалась вместе с городами и селениями, и озеро проглотило весь этот безбожный смрад ногайский.

Предания эти о ногайцах замечательны тем более, что они почти общи для всех кочевых средне-азийских племен. Киргиз-кайсаки тоже все развалины в южной и западной полосе своей земли приписывают также ногаям. Кара-катаки и башкиры также имеют притязания на ногаев. Пункт этот особенно достоин исследования, и я намерен говорить о нем более подробно в другом месте и при другом случае, теперь же обратимся к казакам.

Киргиз-кайсаки принадлежат по языку к народам тюркским и почитаются многими и по происхождению тюрками. Народность киргизская не была никогда предметом серьезного ученого исследования, даже дельных этнографических и нравоописательных статей мы не читали, исключая Описания Киргиз-Кайсацких орд и степей Левшина («Отеч. Зап.»), этого во многом достойного и замечательного труда, но, в некоторых случаях, стоящего ниже посредственности.

Многие труженики в области науки, говоря о гуннах, печенегах, узах, аварах, делали прямые заключения: — киргиз-кайсаки и калмыки, обитающие в стране, откуда вышли гунны, суть потомки последних, возвратившиеся, после падения монархии Атиллы, на Волгу и долго еще [190] бывшие известными под именами кути-гуров, арзи-гуров и проч. Действительно, трудно определить происхождение народа, подобного киргизам, народа кочевого, который не имеет письменности, следовательно никаких памятников прошедшего. Не отрицаю, что такой предмет, как история и происхождение кочующих народов, не представляя никаких данных, фактов, может повести только к разным темным догадкам, не доказывающим ничего, но все-таки, изучая внимательно этнографию народа, мы можем открыть, если не истину, то, но крайней мере, слабое отражение ее, сколько-нибудь раздирающее густой слой тьмы неизвестной. Если поэтические сказания Гомера и предания, собранные по слухам Геродотом, имеют сколько-нибудь достоинство историческое, если всякое искаженное, баснословное предание имеет в основании своем происшествие и истину, то, нет сомнения, что положительные и последовательные сказания киргиз, их образ жизни, обычаи и нравы современные, отражающие быт их предков и, при сличении, во всем согласные с историческими указаниями, могут иметь значение историческое. Как . . . . . . . . . . . . . . . . произведения чисто народного ума, обусловливающие чувствования, жизнь и прогресс всей массы общества, наконец, как . . . . . . произведение вылившееся из уст всего народа, как от лица одного существа, они не лишены как исторического, филологического, так и психологического интереса.

Кочующие татары хотя и исповедуют ислам, но подобно языческим собратам составляют совершенный контраст с оседлыми одноплеменниками. Мусульманская религия, принятая ими хотя и давно, не имела на них разрушающего влияния, как на татар и др. Кайсаки были за 20 лет перед сим, до введения Русским правительством . . . . . . . . . . . . . . . . правоверные по имени. Они по-прежнему усердно продолжали свои шаманские обряды и заклинания и чтили баксу, служителя духам. Ни один батырь в степи не знал, что за птица Магомет. Рассказывают за факт, что знаменитый в Средней Орде султан [191] Барак (умер 1749 г), слыша беспрестанно от татар и бухарцев восклицания в роде: «О, Мухамет! Нет Бога, кроме Бога, а Мухамет пророк его», так заинтересовался им, что полюбопытствовал спросить: «Все татары и сарты говорят: Мухамет, да Мухамет, должно быть был малый разбитной». Но теперь уже совсем не то: в короткое время с открытия первых округов в 1822 году, ислам, благодаря заботам правительства, сделал чудовищный прогресс. В каждом ауле есть мулла и подвижное медресе-школа; кто не содержит 30-ти-дневную уразу и 5-ти временный намаз, тот не имеет голоса и уважения родичей; словом: киргиз степняк в фанатизме ни сколько не уступает какому нибудь стамбульскому дервишу, кувыркателю ордена Мевлеви . . . . . . . . . . . . Бог знает, лучше ли будет для благополучия будущего от ново-религиозного направления в степи. Не лучше ли было бы оставить их при прежней терпимости? Киргиз, как подобает живо увлекающемуся сыну степи, по уши погрузился в и не терпят ничего, что не согласно с кораном. Песни, древние поэмы, борьба, свобода женского пола и участие его в публичных увеселениях — все начинает выходить из употребления. Нашлось уже много ратоборцев гаремного заключения и бедные . . . . . . . . их, заключенные в юртах, украдкой вырезывают войлок юрты, чтобы смотреть на белый свет и на проходящих. Такова натура женщины: они мучатся и страдают до тех пор, пока не вкусят запрещенный плод. Старики жалуются на новизну; женщины симпатизируют тайно мнению стариков, молодежь большею частию колеблется — до женитьбы они вспоминают старину, а с женитьбою тотчас делают таубя (раскаяние) и исправно совершают требы; но заповеди и высокое подражание пророку (сунне) оставляют в стороне. Не лучше ли бы было оставить киргиз так, как они были прежде. Природные их таланты — усвойчивость, их живой ум — в своей деятельности находят гранитный оплот в вере, и разбивается, и . . . . . . прогресс массы их, хотя и делает большие шаги, но некоторые из них идут диаметрально противоположным [192] ходом. В настоящее время, можно сказать, происходит незаметная, но сильная борьба старины с новизной: мусульманской, подражающей востоку, и русской. Так теперь. Подобное явление представляют и ногайцы, башкиры, так недавно барантовавшиеся с киргизами, в настоящее время совершенно отатарились. Знаменитые в степях музыканты башкирские Чибизгичи (Длинная деревянная или камышовая дудка) не поют и не исторгают более взгляды удивления и слезы умиления от слушающих батырей. Не слышно больше «плача на падение Золотой орды» — свобода их кончилась. Перерождаются и киргизы, вымирает племя Кара-Калпаков, и старина татарская грозит падением и совершенным стиранием с лица вселенной. «Будь воля Аллаха! Мы все от Бога и к нему возвратимся!».

В Европе до сих пор господствует ложное понятие, представляющее кочевые племена в виде свирепых орд и беспорядочных дикарей. Понятие о кочевом монголе или киргизе тесно связано с идеей грубого и скотоподобного варвара. Между тем большая часть этих варваров имеет свою литературу и сказания — письменные или изустные. К числу первых принадлежат монголы и зюнгары, а к числу вторых — кочевые орды монголо-тюркского корня. Степной ордынец-киргиз стоит морально, по своим умственным способностям, гораздо выше оседлого простолюдина татарина или турка. Склонность к поэзии, особенно к импровизации, отличает все кочевые расы. Поэтический ум бедуинов и поэты-импровизаторы их хорошо знакомы европейцам. Все путешественники, посещавшие аравийские пустыни и шатры, писали с удивлением о голых мальчишках, которые на все вопросы выстреливали правильно сложенными, размеренными четырехстишиями. Такие же явления представляют и монголо-тюркские поколения. Влияние ли беззаботной кочевой жизни или постоянное созерцание природы, — всегда открытого звездного неба и беспредельных и зеленых степей были причиною к поэтическому и [193] умозрительному расположению духа этих степных кочевников — нам нет нужды знать: решение этого вопроса предоставляем ученым наблюдающим природу, ее влияние на человека и следствия этого влияния. Мы же представим только факты и данные.

Из всех народов татарских, относительно поэтических способностей, киргизы занимают едва ли не первое место. Об них можно сказать то же, что заметил наш заслуженный ориенталист Сенковский о арабах: бедуин — стихотворец от природы и по преимуществу поэт. Хотя в произведениях киргизских бардов нельзя заметить, в строгом смысле, той правильности стиха, как в поэзии арабов, но все-таки и они имеют известное правило и рифму. Язык киргизский, как выдающийся из диалектов тюркских, не имеет той обработанности и, так сказать, эластичности, как гиперболический и фигулярный язык араба; следовательно, и поэтические достоинства их должны быть различны. Как поэзия степей, она имеет отношение к поэзии Аравии, к жизни пустыни — однообразие сюжета — картины кочевой жизни, описание раздоров племен и вражда их еще более сближают это сходство. Во всяком случае поэзия киргиз, как верный очерк жизни, понятий и отношений своего общества, чрезвычайно любопытна и представляет множество занимательных сторон. Этим очерком ограничим дальнейшие толки о поэзии и импровизаторах киргизских. Обратимся к нашей основной идее. В историческом отношении поэтический дух народа замечателен: 1) потому, что, через удивительную память импровизаторов, все древние поэмы, воспевающие подвиги героев, многие из них, по древности языка, но многим словам, непонятны для нового поколения, и по историческим известиям о своих героях принадлежащие ко времени Золотой орды, сохранились до нас без искажения; 2) что импровизаторы, жившие в разные времена, обессмертили в памяти народа замечательные происшествия своей эпохи так, что все они в совокупности составляют нечто целое; 3) все эти поэмы в совокупности с обычаями, пословицами, поговорками и [194] с их кодексом прав народных, составляя полную картину прошедшей исторической и духовной жизни народа, дают нам возможность к пополнению известных исторических данных и к определению их происхождения. Изумительно с какою свежестию сохранили киргизы свои древние предания и поверья, и еще изумительнее, что во всех отдаленнейших концах степи, особенно стихотворные саги, передаются одинаково, и приключения были буквально тождественны, как списки одной рукописи. Как не странна кажется подобная невероятная точность изустных источников кочевий, безграмотной орды, тем не менее это действительный факт, не подлежащий сомнению.

Записка № 2.

Мусульманство пока не въелось в нашу плоть и кровь. Оно грозит нам разъединением народа в будущем. Между киргизами еще много таких, которые не знают и имени Магомета и наши шаманы во многих местах степи еще не утратили своего значения. У нас в степи теперь период двоеверия, как было на Руси во времена преподобного Нестора. Наши книжники также энергически, как книжники древней Руси, преследуют свою народную старину. Под влиянием татарских мулл, средне-азиатских ишанов и своих прозелитов нового учения, народность наша все более и более принимает обще-мусульманский тип. Некоторые султаны и богатые киргизы запирают жен своих в отдельные юрты, как в гаремы.

Набожные киргизы начинают ездить в Мекку; а баяны наши, вместо народных былин, поют мусульманские апокрифы, переложенные в народные стихи. Вообще киргизскому народу предстоит гибельная перспектива достигнуть европейской цивилизации не иначе, как пройдя чрез татарский период, как Русские прошли через период Византийский. Как ни гадка византищина, но она все таки ввела христианство, элемент бесспорно просветительный. Что же может ожидать свежая и восприимчивая киргизская [195] народность от татарского просвещения, кроме мертвой схоластики, способной только тормозить развитие мысли и чувства. Мы должны во что бы то ни стало обойти татарский период и правительство должно нам в этом помочь. Для него это также обязательно, как для нас спасение утопающих. Для совершения этого человеколюбивого дела на первый раз следует только снять покровительство над муллами и над идеями ислама и учредить в его округах вместо татарских школ русские. Затем реакция обнаружится сама собою. Было время, когда русское правительство считало распространение европейского просвещения между некоторыми иноплеменными народами своими почему-то не выгодным для себя. По крайней мере такой политики держалась она и в отношении кавказских мусульман и киргиз. Горцы и киргизы не допускались в кадетских корпусах в специальные классы и где преподаются военные науки. Закон этот теперь отменен, следовательно признан ложным. По нашему мнению Шамили и Абделкадеры могут являться только в странах мусульманского образования. Только истинное знание дает спасительный дух сомнения и только оно научает его ценить жизнь и материальное благосостояние. С того времени, как правительство Соединенных Штатов стало цивилизовывать ирокезов, гриков, шактоусов и других краснокожих, индейские войны почти в этой стране прекратились. В Соединенных Штатах с 1858 года основано 162 школы для индейцев и образован индейский фонд для вспомоществования диким, желающим принять оседлость.

Ислам не может помогать русскому и всякому другому христианскому правительству, на преданность татарского продажного духовенства рассчитывать нельзя. Факт этот становится соблазнительно ясным, если принять во внимание отложение крымских татар во время кампании 1854 года. Казанские татары расположены к России столько же, сколько и крымские. Распространению в Средней Азии и в Китае нелепой басни о том, что султан раздает короны европейским государям, что русские платили Блистательной Порте [196] дань и проч., мы обязаны казанским татарам. Эти несчастные фанатики смотрят на султана также глупо, как католики на папу и не понимают, что нынешние наместники Халифов столько же похожи на Солеймана и Амурата, как святейший отец Пий на Григория VII и Инокентия IV. Татары в старое время, когда ислам на берегах Волги не был в такой силе, как теперь, — служили России и на ратном поле, и в земском деле. Царь Шигалей командовал русскими войсками во время Ливонской войны, а царь Петр казанский был земским царем во время опричины. По мере распространения ультра-мусульманского направления участие татар в государственном деле Русского царства заметно слабеет. При Петре татары пристают к партии недовольных. В наше время татарские князья и мурзы служат прикащиками у своих единоверцев, а если и вступают в государственную службу, то не иначе, как в земскую полицию и вероятно потому, что здесь можно некоторым образом подвизаться за веру. Словом, со времени присоединения Казани и Астрахани к царству Русскому, значит в продолжение 300 слишком лет, не дали своему отечеству хоть сколько нибудь известного деятеля. Нет никакого сомнения, что причиною отчуждения татар от русских и причиною всех плачевых явлений был магометанский пуританизм, другой причины не могло быть.

И у нас в степи все благодетельные меры правительства, все выгоды новых учреждений не приносят ожидаемых результатов именно вследствие того, что они парализируются возрастающим религиозным изуверством. Киргизы наши теперь более чуждаются русского просвещения и русского братства, чем прежде. О вреде мусульманского изуверства и вообще всякого религиозного фанатизма на социальное развитие народов, после всего сказанного нами выше, мы считаем излишним распространяться. Известно, что и в Европе преобладение теологического духа проявлялось в народном развитии самым бедственным образом.

В последнее время сибирское начальство, кажется, начало сознавать ошибочность прежней покровительственной [197] системы в отношении ислама. В этом также утверждает нас одна важная мера, принятая в 1862 году областным начальством в отношении киргиз, принявших христианство. В учреждениях об управлении сибирскими киргизами было узаконено, чтобы крещенных киргиз записывать в мещанское и казачье сословие, если они того пожелают, или не оставлять их в степи, на прежних инородческих правах, но до 1861 года всех крещенных киргиз записывали в мещане и в казаки, вероятно для того, чтобы удалить их от прежней среды и тем самым дать им возможность укрепиться на лоне новой веры. Мера эта похвальная в христианском смысле, в политическом отношении была величайшей ошибкой, ибо пример крестившихся киргиз, с удалением их из степи, делался для киргизского народа беспоследственным. Мы не имеем никаких данных о числе киргиз, принявших православие со времени основания внешних округов, но надо думать, что число это было не незначительно. В некоторых казачьих станицах почти половина населения состоит из крещенных киргиз, например: в Ямышевской, Чистой и в некоторых других. В 1861 году или в 1862 году, хорошо не помним, областное начальство в первый раз дозволило некоторым крещенным киргизам оставаться в степи на прежних инородческих правах: мера эта, по нашему мнению, должна в будущем принесть не маловажную пользу киргизскому народу. Киргизы до сих пор думали, что сделаться христианином, значит сделаться казаком или мещанином. Теперь же вследствие совместного житья и смешанных браков, религиозная вражда будет смягчаться и крещение не будет, как прежде, разрывать родственных связей.

Приняв такую важную меру в интересах христианства, областное правление должно было принять вместе с тем и репрессивные меры в отношении ислама, ибо без этого не возможен успех христианства. Мы далеки от того, чтоб советовать русскому правительству вводить в степи христианство каким бы то ни было энергическим путем, точно также [198] не предлагаем ему преследовать ислам, подобные крутые меры ведут всегда к противным результатам. Христианство, вводимое между инородцами сибирскими через наших миссионеров и священников, по свидетельству компетентных людей, идет крайне не успешно и, что всего важнее, оказывает на народ не совсем благодетельное влияние. Остяки убегают от православия в леса и так боятся проповедников русской веры, что скорее обращаются в ислам, чем в православие. Кастрен говорит, что остяки потому только не селятся по берегам Оби, богатой рыбою, что боятся русской веры и русских миссионеров. Еще князь Щербатов говорил, что инородцы жаловались ему на бесчеловечие и мздоимство попов своих, кои только грабить и мучить их приезжают («Очерки Сибири», Библиотека для чтения, октябрь 1862 года).

Гонение придает преследуемой вере, как замечено не раз, еще больше энергии и жизненности. Русский раскол представляет в этом отношении поучительный пример. Но мы просим и требуем, чтобы правительство не покровительствовало религии, враждебной всякому знанию, и не вводило бы насильственно в степь теологических законов, основанных на страхе и побоях. В силу представленных нами аргументов, достаточно рельефных, для пользы киргизского народа и в интересе самого правительства, по нашему мнению, необходимо принять теперь же, по примеру оренбургского начальства, систематические меры, чтоб остановить дальнейшее развитие ислама между киргизами нашей области и чтобы ослабить, а если можно совершенно устранить вредное влияние татарских мулл и средне-азиатских святошей, тем более, что представляется правительству прекрасный случай сделать важный шаг на этом пути, уничтожив действие мусульманских законов в нашей области, согласно желанию самого киргизского народа. Затруднения при исполнении этой меры не может быть, ибо брак у магометан не есть таинство, а есть частный договор.

Вероятно причиной, побудившей правительство дела о браках и разводах предоставить муллам, был грубый [199] обычай киргиз отдавать дочерей своих в замужество в слишком юных летах и большею частию без их согласия. Киргизы сговаривали детей своих иногда в колыбели. Нам кажется, что обычай этот мог быть изменен и без участия мусульманского духовенства, следовало только предписать старшим султанам и управителям, под страхом ответственности, иметь строгое наблюдение, дабы киргизы не выдавали дочерей ранее таких-то лет, дабы отцы не принуждали своих сыновей и дочерей вступать в брак без личного их согласия и проч. Полицейский надзор и дух времени сделали бы свое дело, но конечно не скоро. Баснословное количество жалоб, поступающих и теперь по брачным делам указывают, что мусульманский Шариат был совершенно бессилен против укоренившегося обычая. Пользуясь возникшим вопросом о духовном суде, можно было бы предпринять коренные реформы в духовном управлении нашей степи.

1) Отделить киргизскую степь от ведомства оренбургского Муфтия, как народ различествующий от татар по исповеданию веры, и назначить особого областного Ахуна, который бы состоял подобно советнику от киргиз при общем присутствии областного правления.

2) Утверждать в звании мулл только коренных киргиз или киргизских хожей, если будут настоятельные просьбы о том со стороны народа.

3) Не назначать мулл более одного в округе, а должность указных в волостях упразднить.

4) Не дозволять ишанам и ходжам, приезжающим из Средней Азии и татарским семинаристам жить в кочевьях киргиз без определенных занятий, и иметь строгое наблюдение, дабы они не образовали между киргизами дервишеских и мистических обществ подобно тем, которые существуют теперь в баян-аульском и каркаралинском отрядах.

Но против такого зла, как ислам, недостаточно одних палиативных мер. Отнятие судейских прав не лишит мулл того влияния, которое они будут иметь как священники. Кроме мулл у нас много и других вредных [200] шарлатанов. Мы говорим о татарах и средне-азиатцах, которые занимаются медицинскою практикою. Еслиб они пользовали доверчивых киргиз безвредными травками, заговорами и амулетами, подобно русским знахарям и лекаркам, мы не стали бы об них и говорить. Но дело в том, что господа эти лечат не иначе, как на смерть; от всех грудных болезней употребляют они чилибуху, а иногда и сулему, от сифилитических болезней дают ртуть и киноварь в такой ужасной дозе, что больные большею частию отравляются. Кровопускание делают всем и каждому без всякой причины потому только, что Мохамед заповедал это в коране. Наконец, в самом народе нашем таится много темных предрассудков и вредных обычаев. Вытравление плода, выдавливание его в последний период беременности, убийство дитяти после рождения у нас в общественном мнении преступлениями не считается. От того по статистическим источникам преступления эти между киргизами не значатся. Но мы бы мало согрешили против правды, еслиб сказали, что половина совершеннолетних киргизских девиц, способных к плодотворению не раз были преступны в детоубийстве. Обычай этот тем более ужасен, что прелюбодеяние в девичьем состоянии у киргиз не составляет большого порока и не приносит грешной такого позора и бесчестия, как в обществах европейских. А что делают киргизы с роженицами? Вследствие ли ранних и излишних половых наслаждений или по узкости таза, что вероятно происходит от постоянной верховой езды, роды у киргизок бывают большею частию трудные. Киргизы же ненормальные роды приписывают навождению злого духа и потому бьют, пугают рожениц, тянут им язык. Понятно, что при таких диких понятиях и наконец при совершенном отсутствии акушерок и бабок, много беременных женщин умирают от родов или побоев. Много гибнет народу от тифа, от простуды, от сифилиса и других болезней от того только, что некому подать больным разумную медицинскую помощь. У нас полагается один доктор на округ и кажется для того только, чтобы писать медицинские [201] свидетельства и рассекать трупы. Доктора эти обязаны прививать киргизам оспу, но киргизы боятся их более, чем остяки священника. На доктора киргизы смотрят, как на чиновника и пользы от него не ждут. От оспопрививания убегают или откупаются.

Текст воспроизведен по изданию: Сочинения Чокана Чингисовича Валиханова (Записки императорского русского географического общества по отделению этнографии, Том XXIX). СПб. 1904

© текст - под. ред. Веселовского Н. И. 1904
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001