-

ВАЛИХАНОВ, Ч. Ч.

СОЧИНЕНИЯ

Смерть Куко-тай хана и его поминки.

(Отрывок из героической саги Дикокаменных Киргиз Манас).

То была лука золотого седла — то был отец многих народов, то был лукой серебряного седла — был отцом густого, как темная ночь, Ногайского народа. Куко-тай хан собирался оставить наш свет.

«Сын Сары-Ногаев, густо-чупринный Яш-Айдар Чора! Садись на манекеря-коня и от начала до конца пройди густой и черный улус Ногайский: скажи уйсунскому Амату, Амат-Кулу Яйгсангу, скажи биям с отвислыми животами и толстобрюхим богачам, скажи рыжебородым и густоусым, скажи молодцам с раздвоенными бородами и малыми усами, скажи всем и всем. Скажи также мурзам, пьющим мед из чашек весом в батман, мурзам, шатающимся на ногах от много и много выпитого меду, скажи темному как ночь Ногайскому народу, что Куко-таю стало дурно, что Куко-таю пришел конец. Бай-Мурза, сын богатого отца! Я молодых кобыл велел привязать и кумыз, подобный меду, собрал. Хороших кобыл привязал, — крепкий кумыз я собрал. С закрытыми ребрами (т. е. жирный) скот — для [209] обеда их готов. Желтоногие кобылицы, недоенные в зиму — зарезаны. Изрезанное мясо уже на блюдах. Собирайте всех: многочисленный и черный юрт Ногайский обойдите от конца в конец; я хочу исполнить первый мой долг — поминки, и второй долг — произвольный завет сказать».

* * *

Солнце затмевающая, густая толпа Ногайцев с гулом упала на белую Орду-ставку хана Куко-тая.

* * *

«Многочисленный народ мой Ногайский! Сердцем моим овладела болезнь, силы меня оставили, я должен оставить жизнь и вас, мой добрый народ! Я прожил 199 лет и челюсть моя изгнила».

* * *

Поставили мясо величиною с гору и сделали подливку обильную, как море. Так должную поминку сделал и так должные слова начал говорить.

* * *

«Народ! Когда меня не станет (когда мои глаза закроются): кумызом меня омойте, острой саблей оскребите, в панцырь оденьте и, кожею обвивши, под голову белый саван положите и головой на восток обратите. Навьючьте красное сукно на красного нара (дромадера), на черного нара — черный бархат, и с караваном на 40 верблюдах прийдите на мой сруб (могила). Кучами бабы придут, — кусками раздайте им сукно. А черный сарт, начальник каравана, пусть сделает кирпичи на жире 80 коз. На перекрестке больших и малых дорог, подобный месяцу белый сарай соорудите, как голубое небо — голубой купол поставьте. Подобные дороге желоба привесьте, завитками и карнизами оденьте. В первую пятницу поставьте верблюда на приз и, загнув потники, пустите кунанов на бег. Народ! Сослужите мне службу и будьте распорядительны. Нет больше слов и нет больше заветов. Будьте здоровы и счастливы, народ! Будьте счастливы и здоровы, народ! Батырь Бай-Мурза, сын богача! приложи ухо и обратись ко мне: мышеловку выучил я ловить птиц и сделал птицей! [210] Собрал шатающихся и обратил их в общество. Степного луня употребил на охоту и бродяг обратил в народ. Когда меня не будет, мышеловку не презирай и прежде шатавшихся бедняков не распусти опять, и бродяги пусть не разбредутся опять: паси и держи их. Батырь! Когда меня не будет: пешеходным беднякам — лошади нужны для езды, голотелым беднякам — сними халат с плеча. И летом и зимою пусть течет кумыз мой рекою — для этих бедняков. Пусть льётся айран — для бедных людей. Когда меня не будет: Бук-Муруна (сопляка)-найденыша пестрым щенком не называйте, ублюдком не попрекайте; давайте ему, сироте, хорошую лошадь, приличное платье и сытную пищу. Близко сказать через год, много сказать через два, он поднимется и будет человек; возмужавши, будет он батырь и с батырскими детьми равен. Тогда постелите шелковый ковер и на мое место поставьте его ханом. Богача сын, батырь Бай-Мурза! Обратись сюда еще и приложи ухо: когда буде(шь) давать мою сороковую поминку — большеносому батырю Кунурбаю хитайцу, Кунурбаю, называемому гордецом, к нему прикочуйте всем улусом и там от долга сороковой моей поминки освободитесь. А когда нужно будет праздновать великую тризну, то отправляйтесь к тому батырю, который в Анджане отжирел, спелые анджанские что грыз яблоки и ел недопеченый хлеб, который 12-ти лет пускал стрелу, тринадцати разбил народ и ограбил юрту — словом, отправляйтесь к сыну Якуба юному Манасу, только что начинающему отличаться, к храброму Манасу, — Манасу, который в лощинах разбивает аулы и через высокие горы угоняет скот, у которого насуплены брови и холодно лицо, кровь черна, но тело бледно, живот пестрый и хребет синий; к высокорослому ступайте Манасу. Спросите меня: каков батырь Манас? Он подобен синегривой щетинистой гиенне. К этому-то Манасу кочуйте, у него мой главный завет, который исполнив, свалите с плеча. Там должны собраться кафиры, и мусульмане; среди их великий праздник задайте и тем от заветов моих успокойтесь». [211]

У Куко-тай-хана глаза закрылись и душа, устремляясь к вечности, оторвалась. Темная, как ночь, толпа Ногайцев зарыдала-заплакала и измяла верхи урюковых дерев, заревела-закричала и изломала ветви яблонь. Горе погоревали и обряды исполнили: кумызом омыли, саблей оскоблили и сделали все, что завещал старый хан. Наелся народ и рвали сукно обильно. Подобно месяцу белый и с куполом небесным поставил народ большой памятник, покрыв его красками, украсив завитками и привешенными желобами, как по горам идут тропинки....

* * *

Много сказать шесть тысяч, мало будет пять тысяч кунанов пестро-слякотной весной пускали в бег и теперь только, на холодную осень, показалась пыль возвращающихся скакунов. Семью мешками зерна каждый день кормленный, родившийся в горах и выросший на камнях в обществе с диким козлом, в песках кормившийся с диким куланом, железно-копытный и медно-ногий, не знающий поту, ргаю-подобный Серко — вышел первый первым. От рождения не показавший спину батырь Ир-Кокче сын Айдар-хана, сына Камбар-хана, подобно серопегому бегунцу, схватил коня первый из первых, заплатил за него одну девятку скотом, верблюжицу с жеребенком и рабыню дал с сыном, и юрту дал крытую сукном. Текече батырю принадлежавшего железно-копытого и медно-ногого, с шеею, подобною высохшему ргаю, так приобревши, Иркокче батырь уехал, в свой улус.

* * *

Все лето кочевали: стояли на Чибратчи — табунами кобыл вязали, на Ибранче стояли — манекерь-конь не сходил с коновязи. Бай-Мурза, сын богатого отца, открыл для. всех свою сабу и кумыз полился рекою для бедных людей, полил айран ручьем для бедных же людей. Сосредоточенные на летних кочевьях многочисленные и густые волости Ногайцев, единодушно поднявшись, к ястребино-носому Кунур-бай: батырю хитайцев целым улусом. прикочевали. Пестро-головый иноход и чубарая лошадь были: поднесены [212] в дар батырю Кунур-баю. Так кончилась 40-я поминка и с ней первый завет Куко-тая.

* * *

Многочисленный народ Ногайский плотно юртами окружавший себя у белой сопки, пупа земли, остановился, и собравшись, все держали совет. Бии с отвислыми животами, толстобрюхие богачи были на этом совете. Но Бай-Мурза, сын, богача, не мог управиться с народом. Однажды в один день заметили, что у 6-ти летнего сопляка оседлана лошадь и семилетий Бук-Мурун обучался у муллы. Белым седлом с золотою лукою коня манекеря оседлал; рожденный для власти Бук-Мурун, оседлавши, сел и в густую толпу собравшихся Ногайцев, въехав, дал голос: «Брат старший, сын богача Бай-Мурза! Каждый день ты держал совет, о чем идет дело? На кольце твоем золото и лука у седла твоего золотая; подхвостник твой из литого же золота, уздечка твоя убрана чистым золотом! Старший брат! Есть у нас толсто-губый серый жеребец, на него я сесть тебе не позволю. Есть поминки по отце моем — распоряжаться тебе ими не позволю. К отжиревшему в Анджане, что грызет анджанские спелые яблоки, к самаркандскому сарту Манасу, карио-ухой рыжей собаке Манасу, для поминок народ свой не пущу и сам не поеду, ты же сам к нему можешь итти, если хочешь. Я твердо решился: завтра я подниму свой улус; без шума отвяжут бабы жерди, что на юрте, без клокоту поднимут на руки беркутов, баранов погонят рано, чтобы не блеяли, навьючат тихо верблюдов, чтобы не ревели, детей поднимут тихо, чтобы не плакали. Так подниму многочисленный народ Ногайский! Огни, что остаются на очагах, велю погасить, пеших наделю лошадьми, нищих — платьем, и пойду вперед... На болотах Кузи-башских остригу я овец, на большой Ак-таш как прийду — исправлю я кибитки. Оттуда вперед: я поднимусь, через Тиек-Таш я пройду, на Джаланаче реке оставлю табуны, озером и по течению реки, — реки Или широкой, все пойду, вперед, оставив там хлебопашцев. У Калкана я пройду, через реку на лодках и плотах я переправлюсь, [213] на Ак-Терскен поднимусь, здесь дам отдых лошадям, не снимая седел. Через Турген-Аксу переправлюсь — верблюдам дам я отдых, не снимая вьюков. Когда приду на соленое озеро: наварю соли и, 60 верблюдов ею навьючив, я пойду к кочующему на солонцах Бутанып-Саз, каждый день азартно играющему, неверному хану храброму Джузаю, у которого шапка, как черный котел огромна, который властен над всеми имеющими жизнь и кровь. К этому-то неверному хану Ир-Чолану с улусом прикочую я. Возле стану ставкой и буду, как родной, вместе стану кочевать и буду, как единородный брат. Поднесу я ему пестроголового инохода и чубарого коня. Золотую курму надену и буду настоящий вельможа; на шапку красный шарик надену и павлином украшусь — видимо тогда буду знатный вельможа. С калмыками, покрывающими Алтай, буду вместе кочевать, с калмыками, наполняющими Катай, вместе буду улусами стоять. С знатными буду знаться — всех коней подарю, с малыми буду знаком — халатами награжу. И оттуда поднимусь; подкую серебряною подковою белую лошадь, по течению реки пойду, по течению верхнего Иртыша, днем и ночью буду идти. В верховья Иртыша через Биштерские хребты спущусь, через воду Джурги перебредши, через Ханскую гору пройду, на Мула-Хургой направлюсь и там на верхнем Иртыше под Бурун-Ташем остановлюсь. Шесть дней будет — лошади отдохнут, семь дней пройдет — усталый народ пусть отдохнет. А оттуда после на 90 верблюдах рис вьюками получу, 90 иноходов выберу, пойду к внутреннему хану и там Кукотаевские поминки устрою на весь мир. Кукотаеву белую орду подниму я на дорогу, Кукотаевы многочисленные стада пригоню я для нужной требы. Устрою очаги, изрывши землю, и над ними соберу табун, без счету буду резать, и мясо будет горой чернеть. Шесть тысяч молодцов, с лицами и руками белыми, как луковица, скромных, как ходжи, читающие намаз — я соберу и, давши им в руки анджанские ножи, заставлю мясо крошить; чтобы у них не замозолились пальцы, я шелком обверну и кожею обтяну, а чтобы крошители мои не уставали, для питья им [214] полный котел черного чая поставлю. Так я дам Кукотаевы поминки, и неверных, и мусульман для этого соберу!»

* * *

Послали шелковый ковер и на место Куко-тая, рожденного для власти Бук-Муруна избрали, и собравшаяся темная, как ночь, толпа Ногайцев подняла хана.

* * *

Рано утром поднял Бук-Мурун весь Ногайский народ. Отвязали без шума бабы жерди в юрте, подняли на руки беркутов без клокота. Навьючили верблюдов, — верблюды не ревели, бараны не блеяли, дети не плакали. Пешим дал Бук-Мурун коней для езды, бедным. дал одежду. Погасили костры, оставшиеся после снятия шатров, и снялся улус ногайский на кочевку. Как сказано — так и сделано... Стал, наконец, он на верхнем Иртыше. Поставил белую юрту Куко-тая, зарезал кобыл жирных, сложил гору из их мяса и изрыл землю на 10 верст под очаги, подобрал 6 тысяч крошителей, и был готов праздник; нужно собрать алпов-великанов, батырей храбрых и коней ретивых для бегу. Стал разъезжать Бук-Мурун по темным, как туча, улусам ногайским, стал искать глашатая-посланца. Сын Сары-Ногаев густо-чупринный Яш-Айдар Чора, ловкий он был, хитрый он был раб. Вызвал его сопляк. «Сын Сары-Ногаев батырь! ой, Яш-Айдар густо-чупринный! Если ты дома — дай скоро голос, не лживо и живее. Я даю Кукотаевы поминки и зарезал уже скот для того. Пригласи же ты батырей на поминки и бегунцов приведи!»

«Для власти рожденный Бук-Мурун, мой тюрэ! Не пойду я к батырям твоим, не пойду я за бегу идами конями. Не хочу я умереть от великанов твоих! Кочевали мы вместе, бараны наши зимовали в одной ограде, пашни наши были вместе, верблюды и лошади паслись на одном поле и охотились мы вместе. Вижу я теперь, что за ребяческие игры и за шалости мои, ты стал рабом меня считать. Два месяца места 60 дней; пока я обращусь 6 раз, 60-ти-летний отец не оставит ли мир сей? Семь концов земли [215] нужно 7 раз обойти, то верная старушка мать не умрет ли в это время? Я к алпам твоим не пойду и за конями бегунцами итти не могу!»

«Густо-чупринный Яш-Айдар мой Чора! Если ты не пойдешь к батырям сильным и за конями быстроногими, — я сам пойду к батырям, сам призову их, я пойду за конями быстрыми и сам их приведу. Пока меня не будет, при устройстве поминок и байги, какая беда? ты будь распорядителем. Когда же я возвращусь — тебя, Чора, поставлю я главным призом 1-му коню; старого отца и старушку мать также поставлю на байгу на последний приз!»

* * *

Дома у себя дерзко и важно ходящий густо-чупринный Яш-Айдар лишился ума от страха, сильно задрожав.

* * *

- О, мой господин! Укажи мне лошадей в дорогу — на лучшую я сяду и поеду на твою службу; на детские мои шутки напрасно, ты, Бук-Мурун-тюрэ, расходился. На шутки сказанные из любви — напрасно ты раскудахтался. Скажи мне, какую мне надеть шубу — я надену ее. Скажи мне приметы коням — я выберу себе в дорогу!

- Есть у меня 60 коней аргамаков — любого выбирай, 90 есть крепких коней — на любого садись; 70 скакунов обгоняющих ветер — возьми одного из них. Много у меня в табунах золотистых коней, но золотоголовый саврасый лучше всех, хочешь — возьми его. Отец ездил на большом как шатер Серке, матушка ездила на игривом Серке, сестра моя, Карлысаг, ездила на резвом коне с выгнутой как постель спиною, — из них можешь выбирать. Есть во всем табуне первый, жеребец есть белый, о жеребце белом, если хочешь знать его достоинства, расскажу тебе их: ребра его как щит крепки, хотя хан все лето ездил — не закроет их; под хвостом его колодезь целому стаду куланов может быть водопоем, на голове его котловина — если ее наполнить водою, то стадо моралов не испило бы. Езди на нем, не сходя, 6 месяцев — он не отощает, [216] вырежь кусок мяса на спине, и тогда не будет подпарины. Словом, нет возможности быть им недовольным; пустив его в бег, — он первый бегунец, для работы он крепок. Во всем моем стаде этот висло-губый белый жеребец лучший конь и славная лошадь. Хочешь? поезжай на нем.

- Рожденный быть властителем, храбрый господин мой, Бук-Мурун! Лучше я умру от тебя, нежели на жеребце твоем умирать от великанов-алпов. Под тобою, султан, манекерь-конь, дай манекеря, я поеду; на тебе, султан, белый панцырь, дай — надену его. Тогда поеду к великанам всем и за конями для скачки; буду глашатаем!

* * *

На манекеря сел и белый панцырь надел.

* * *

- Густо-чупринный Яш-Айдар Чора! Под тобою манекерь, я его не испытал и достоинств его не видел. Если высокие встретятся горы, он цепляется как аркар — не скатись с седлом назад. В глубокие овраги он нырнет как утка — не упади через голову его. Не испытал я его и не знаю я его. Знаю только, если хочешь знать: мы шли когда через Талгар, Талгар тогда был в разливе, когда вода Кин-мигинская выступила из берегов, когда все переправлялись на лодках, — я переправился на нем не прижимая ног. Вот что я только знаю о достоинствах его. Когда недавно мы вторглись в Самарканд, то из тысячи был первым — этот из тысячи один, что под тобою конь. — Недавно, когда в Куркуль мы вторгались, из толпы людей и коней он вышел в беге первый — он красивейший манекерь. Когда в Туркестан мы вошли, когда тьма людей храбрых и лошадей быстрых в сборе была — первым тогда был, что под тобою, бесценный конь манекерь! Больше его не знаю и достоинств его не ведаю! Погоди еще, густо-чупринный батырь мой, Яш-Айдар! Поддержи поводья коня своего, я хочу сказать еще несколько слов, хочу я сказать признаки алпов и лошадей, которых ты должен пригласить. Мы стоим улусом среди неверных, как блоха в густой гриве яка: собрать их поблизости могу я сам. [217] Отсюда ты или к тому батырю, который на Улутаве кочует и золотоглавого копя мадьяна постоянно на привязи имеет, к Иркошаю ты или, который есть отец народа, к Иркошаю подобному воротнику на халате и подкове для ног лошади, к Иркошаю, который открыл запертые двери в рае и открыл остановившийся путь в Турфан, к тому Иркошаю, который остановившемуся базару дал новую жизнь. Когда неверный хан Мез-Кара в темницу заточил Джангырова сына Белерека, что был родом из ходжей, когда никто из мусульман не отважился восстать — он, храбрый Кошай, храбростью устрашил и освободил того ходжу. К этому-то храброму батырю Кошаю ступай и скажи, чтобы сам был на моих поминках и лошадь на моей байге. Если сам не будет на поминках и лошадь на байге, то пусть не показывается перед мои очи, и не обращается большие ко мне. Кукотаево золотое цветное красное знамя будет развеваться над его юртой — этого пусть он ждет. Если я красные вьюки его не разобью, краснохвостых наров не навьючу его же добром, если черные (полные) возы добычи не добуду, если развесистые сады его не опустошу, если я его корень и происхождение не оскверню, если не изрою могил его предков, если не сделаю добычей ясен его, детей. которые в пеленках и которые могут уже пасти баранов, если скакунов его, которых он не отдавал другу, не отниму я силой, если красавиц дочерей, которых он не отдавал за большой калым, не повлеку я дерзко за белые руки и не привяжу их к хвосту лошади — пусть будет проклято мое, Бук-Муруна, имя, и не буду я Бук-Муруном больше!

«От него ты пойдешь, держа ровно повода; или ты к кочующему на Кичи-таве горе батырю, имеющему вороного вещего коня. Вещий конь его подобен соловью, что живет в рощах, и черен, как погасший уголь. К сыну плешивого Ак-тора, к храброму Урбэ ступай, Урбэ, который, один будучи, добыл себе богатство и силу, который никому не дал и паршивую кобылу, как не дает никому вымолвить слово. Батырь-Урбэ по прозванию, а по имени Мунку, пусть [218] придет сам особой своей и чародея коня пусть приведет для бега. Если сам не придет и коня не приведет — Кукотаево красное знамя пусть ожидает в гости. Разобью вьюки с богатствами его, разметаю по полю прах отцов его и сравняю с землею сад его цветистый... Не сделаю этого — не буду я Бук-Муруном! И его сильно напугав и как Иссык-кульские воды взволновав, от него ты пойдешь, поводами ровно. Камбар-хана сын, Айдар-хан Айдар-ханов сын, храбрый Иркокче, не знающий бегства; Иркокче ты скажи: родившегося в горах с козлом горным вместе, на песках который гулял с куланом вместе, железно-копытого и медно-ногого Серко пусть приведет на байгу: если конь на бег выйдет, то получит приз, не выйдет — то пусть посмотрит на наше веселье. Его также напугав и взволновав, как Иссык-кульское озеро, собери. Оттуда ты пойдешь, повода держа ровно, к Агышу с Хожашем, Алеке с Баубеком, Бетчу и Четчу, скажи им всем тоже, скажи золото-чупринным хватам и серо-чупринным мужам, скажи батырю Чугунное-Ухо, Дуюр-Кулаку, тоже. Есть саврасая кобылица Урху и есть владелица ее Урунха-хатун, богатырь-баба. Всем им скажи, чтобы все были на поминках у меня, — не будут они, то увидят красное знамя Куко-тая у себя. Всех их тоже напугать и как Иссык-куль взволновать.

«От них поедешь, держа ровно повода. Есть батырь Идне-Ичкиев сын. Ноги он сильно упирает в стремя, а длинное копье в небо. Есть у него серопегий конь-бегунец, рожденный от двухгодовалого жеребенка, славная то лошадь, пусть приедет с нею на поминки паши.

«От него ты пойдешь дальше, поводами ровно. На Семи-реках, что кочевье имеет Джебекеров храбрый Багыш, говорят — батырь разбивший Ойратов, а лошадь его саврасый-кунан, хороший, говорят, конь. Скажи ему, чтобы привел коня и приехал сам.

«От него, ты пойдешь дальше, к батырю Карачу, под которым черная гора — не гора под ним, а черная лошадь, по прозванию «Гора». Славный конь, говорят, карачевский [219] Тау-Кара. Пусть придет сам и коня приведет. От него как пойдешь, повода держи ровно. Плод нечестивого мужа и незаконной жены, гибкий стан которого колышется как бай от тяжести пояса, с длинными ногами обутыми в сапоги, с каменным сердцем. и жилами из металла — есть, батырь Джаналы, в гордости подобный Богу. Скажи ты этому Джалале, что огне-рыжий конь его — скакун-лошадь. Пусть придет, сам и лошадь приведет. От него ты или дальше и повода держи ровно. Есть батырь, родившийся по долгим молитвам многих угодников и по просьбе угодников на свет происшедший. Младшему из 9-ти сыновей старого отца. Богом любимому храброму Тустуку скажи: конь его пламя-хват, верная лошадь, чтобы сам приехал и коня привел на бег. В средоточии мусульманских и неверных улусов стою я ставкой, пусть будет хозяином поминок, которые я даю по отце, по Куко-тае хане, пусть выберет лучший кусок мяса и почетную грудинку. От него ты пойдешь: за ближними горами по ту сторону их, под большими горами по сю сторону их, среди двух хребтов, ты увидишь сына вонючего старичишки, который всю жизнь доил вонючую березу, батыря Алнай-Мамета, по прозванию Сизый Заяц, ты увидишь. Белый заяц его бегунец конь — пусть приведет он на байгу мою. Скажи ты всем алпам, лошадей пусть ведут и сами пусть придут; выйдут кони — получат байгу, не выйдут — посмотрят на игры. Если сами не придут и коней не приведут, то увидят они красное знамя Куко-тая хана среди своих аулов . . . . . . . Всех и всех напугать, как Иссык-куль взволновать. Оттуда ты пойдешь, поводами ровно... Буюн-хан, от Буюн-хана Чаян-хан, от Чаяна храбрый сын Якуб. Якубов сын юный Манас! 12-ти лет он уже стрелял из лука; 13-ти лет в руках копье имея, врагов уже колол; из седла уносил детей, красавиц девиц похищал много; 14-ти лет разбивал, аулы, юрты брал в добычу и храбрые от него кричали: куки! 15-ти лет был властителем сильного народа. К этому-то Манасу ступай и скажи ему, что конь его покрытый золотым седлом, в беге точно серна, скакун [220] с копытами в обхват, с ушами точно камыш скошенный пером, его желто-саврасый, от ветра происшедший конь — бегунец лошадь. Пусть приведет для скачки скакуна своего, пусть посмотрит на жилище мое. Ставкой я стою в средоточии мусульман и неверных кяфиров. Пусть выберет он лакомый кусок и пусть будет он хозяином, распорядителем там.

«Для детей разных отцов (разным родам) нужно дать пестроголовых иноходов и чубарых коней и нужно мне по достоинству и старшинству раздать им соответственный части убитого скота, поднести им обед и байгу нужно устроить. Проси его (Манаса) быть распорядителем. О, густо-чупринный Чора! Не тяни перед ним крепко удила, не жалей ты талантливых слов своих, хорошие говори ему речи! Мягко-говорящий ретивый Яш-Айдар Чора! Хорошие говори ему речи, чтобы тебя не убил он и манекеря не зарезал. Сойди с лошади, отдай ему селям, подойди к нему пешком и с поклоном отдай ему селям. От него ты пойдешь дальше . . . . . С полным прибором лук при бедре, на самаркандских горах кружится, Кожатай-Сайдан при нем — на бухарских горах кружится. В белой чалме, огромной как котел, с посохом в руке, в устах его призыв и сам на Божьей дороге, на стороне, где заходит солнце, на великом Джулане есть золотобородый ходжа по имени Ай-Ходжа. Ай-ходже тому скажи, чтобы белого Айбана на скачку бы пустил и сам бы приехал с благословеньем для нас. Для манекеря коня ты возьми от него белую в ладонь бумагу: пусть напишет он на нем письмо. На холку ты прикрепи то письмо. Хочу знать число алпов и число коням. Много алпов на земле и подземных много, не перечтешь их, скажи всем, которых я сказал. 6 концов камня на 6 раз оберни, семь концов земли 7 раз обойди и скоро воротись.

«Сдержи еще голову коня: остановись! О байге я еще не сказал. Головой, что будет на моей байге я скажу тебе: 9 шуб парчовых я выставил, 90 рабов я ставлю, тысячу ставлю рабынь, тысячу верблюдов молодых, тысячу [221] золотоголовых кобыл. Не буду пересчитывать последующие призы, мне домой надо идти. Что будет в хвосте, я скажу: пестроголовый иноход, 60 рабов на 60-ти конях, . . . . . . (В рукописи пропуск. — Ред) верблюд и с ребенком рабыня ногайка и юрта, крытая сукном! Будь здоров и невредим, мой Чора, и скоро возвращайся, чтоб не соскучились мы и чтоб не испортилось, зарезанное для гостей мясо».

* * *

На твердую как камень спину подобного манекеря впилась крепкая богатырская ногайка. Сбросив . . . . . . . (Пропуск. Вероятно стояло слово мясо или жир. — Ред) свой с жеребенка весом и сделался тонок, как борзая собака, с оросив еще с барана кусок, и сделался легок, как заяц степной. Открывал рот точно змей-дракон, кровавая пена забелялась под ребрами коня. Кой-где виднелся — инде растягивался, как синеватый дым. Топ, топ, копытами стучал, под собою пыль крутил.

Приехал, наконец, к кочующему на Улу-таве горе отцу народа, старому Кошаю. «Да будет мир с тобой, храбрый Кошай-отец!» — «И над тобою тоже, сын мой, густо-чупринный Яш-Айдар Чора. Здоров ли ты и хорошо ли живет сын? Манекеря-коня по ногам течет пот и по шее струится; — почему и зачем ты ездишь, сын?» — «Старший в народе, отец мой, Ир-Кошай, здоров и аман живу я — узнать о тебе приехал, счастлив живу я — соскучившись по тебе, приехал. Старший в народе, храбрый Кошай, подобный воротнику халата, подкове подобный Кошай. Есть голова у серого мерена, есть поминки по Куко-тае хане, есть голова у вороной кобылицы, есть тризна по батюшке хане. Нужно сыновьям разных отцов поднести пестроголовых иноходей и приличные куски мяса, следует, тарелки прилично поставить и нужно устроить при них байгу. Если не будешь сам на моей байге и коня не приведешь, то не показывайся на мои глаза» (Здесь в рукописи в скобках написано: «Смотри угрозы Бук-Муруна». — Ред). [222]

Старший в народе, храбрый Кошай, преважно шагавший у себя дома, услышал бук-муруновы слова, лишился чувств, задрожав. «Густо-чупринный Яш-Айдар Чора! Званый я поеду и незваный я поехал бы; от угроз его я еду и без угроз бы его поехал. Старейший в юрте Куко-тай жил 199 лет и челюсть его была ослабевши. За ним следующий старейший есм я. Как ты говоришь мне такие (грозные) речи, густо-чупринный Яш-Айдар Чора! Такие речи говори только мне; есть алпы с сильною властью, от гнева их можешь умереть». — «Старший в народе, Ир-Кошай отец! А скажу тебе какие призы будут на байге: 9 шуб парчовых стоят 90 рабов и 90 рабынь» и пр. (В рукописи помечено: «см. выше». — Ред)...

Текст воспроизведен по изданию: Сочинения Чокана Чингисовича Валиханова (Записки императорского русского географического общества по отделению этнографии, Том XXIX). СПб. 1904