-

ВАЛИХАНОВ, Ч. Ч.

СОЧИНЕНИЯ

Письма Ч. Валиханова к К. К. Гутковскому.

Милостивый государь Карл Казимирович.

Казалось, что все было устроено хорошо, но вышло напротив. Дело мое принимает прескверный оборот. Я совершенно потерялся и не знаю, что делать. Гирей устроил все прекрасно: я купил двух лошадей, сшил платье, белье и нашел товарища из киргиз Каркаровского округа, но остановка стала за караваном, что менее всего я ожидал, судя по вашим словам. Возможность, что караван может опоздать, занимала меня более всего, но вы совершенно отрицали этот пункт. Вот уже 8-мь дней, как я живу у Гирея. Аулы все ушли в горы, только его юрта торчит на берегу Аксы, о караване же нет ни слуху, ни духу. Я все еще надеялся: думал — вот подъедет завтра или послезавтра, но и надежды на будущее совершенно рушаются. Гирей был сейчас на пикете, видел татарина, едущего из Семипалатинска в Верное, и узнал, что до 23-го числа не вышел никакой караван. Оставаться мне более у Гирея нельзя: кругом ходят воры и уже по моей милости успел потерять трех лошадей; через несколько дней будет и Гасфорд — нужно избегнуть с ним встречи. Ехать вперед по пикетам нельзя: вы увезли все регалии и подорожную. Остается одно: сделать превращение и ехать по степи на Семипалатинск. Предприятие это довольно опасно: могут схватить казаки и представить в Приказ, как бродягу, или же киреевцы могут ограбить и отправить в виде Адама, изгнанного из рая. Но я решился на это. Воля Аллаха да будет! Да, Карл Казимирович, настали тяжкие дни скорбей [520] и испытаний. Я должен буду день скрываться где-нибудь в камнях, подобно филину, а ночью рыскать, как барантач. Это все еще ничего: что я буду есть? Со мною нет ничего: ни огнива, ни кремня, ни хлеба. Вот вы нападали на dandysme, а я на все это решаюсь; между тем, как вы поборник натуральной школы не перенесли бы и половину подобных мучений. Я не имею ничего для удобства пути, вы лишили меня всего. Если бы вы оставили плащ и подорожную, я спокойно проехал бы Ит-кюга, а там скрылся бы в волостях. Теперь же надо того и ждать, что какой-нибудь Байджигитовский батырь оберет до гола и (чего доброго) уведет на Черный Иртыш. Скажите, ради Бога, где ваш караван? Поймите мое положение: что мне делать? Как же это вы не обратили внимание на самый главный пункт, на слона: где ваш караван, вышедший по достоверным известиям 15 числа из Семипалатинска. Все было бы отлично, дела мы вели хорошо. Все было замаскировано. Ни один мудрец киргизский не постигал хитрости и вдруг... Обрываюсь, обрываюсь жестоко. На чем же?

На приходе каравана! Прощайте. Сегодня я исчезаю. Что будет — ведает никто же, как Бог.

4 июня 1858, Аксу.

Ч. В.

Достойнейший Карл Казимирович. От вас в последнее время, что называется, ни слуху, ни духу. Как вы поживаете? Здесь слышно, что вы будто едете в Петербург. Я, признаюсь, этому не очень верю, во-1-х, потому что вы уже лет 10 как думаете посетить Питер и до сих пор живете в Омске, не выезжая далее Новой деревни и, во-2-х, потому что Дюгамель, вероятно, будет не очень этим доволен и едва ли даст вам возможность по службе ехать в столицу. Разрешите мое недоумение. Хорошо было бы, если б вы поехали. Я имею из Петербурга много писем. Все мои знакомые узнали случай атбанатского выбора и утешают меня. Некоторые сильные мира сего принимают во мне, как пишет Романовский, живейшее участие. От генерала И. получил письмо. Он пишет мне, что он не раз [521] писал обо мне Дюгамелю и еще прежде получения моего письма был сам удивлен, узнав, что меня выбрали и спрашивал Врангеля, адъютанта Дюгамелевского, что это значит. Тот сказал, что начальство через султанство мое боялось дать большое влияние моим родичам. Не понимаю, что это значит. Далее генерал пишет, чтоб я потерпел немного, «а терпеть вам нужно не долго». Романовский сделался редактором «Русского Инвалида» и в первых №№ этой газеты напечатает мое приключение. Курочкину тоже сообщено мной. Я имею основание думать, что у вас будут скоро перемены в начальствующих лицах, начало будет с начальника штаба, затем повыше... Скажите ради Бога, что у вас делается в Областном начальстве. Старший султан рекомендовал начальству Сапака, как скверного правителя, вы были того же мнения, а теперь он производится в хорунжие. Я видел этого господина в Кокчетаве, он постоянно пьян и мне говорил, что он дал всем в Омске деньги и никого теперь не боится. Когда уберут от нас К-и? Научите, как нам от него избавиться. Подать просьбу на Высочайшее имя, что ли. Не можете ли вы это как нибудь устроить. Мы вам соорудим за это памятник и напишем: «благодарные киргизы Карлу Гутковскому, избавителю своему и проч.» — Что теперь делает высшее начальство? Не думает ли мстить отцу моему? Все это легко может случиться.

Валиханов.

P. S. Забыл, что сегодня 1-е число. С новым годом, с новым счастьем! Дай Бог, чтобы старый год пожрал, как Сатурн своих чад — Дюгамеля и проч. и дал нам новых не спящих, а трезвых администраторов.

1 января 1863.

Достойнейший Карл Казимирович. У нас в степях есть слух, что будто Колпаковский назначен киргизским губернатором, а Фридрихсу дают другую должность. В какой степени все это справедливо, вы должны знать лучше. [522] Я сам нисколько не удивляюсь всем этим слухам и даже готов радоваться, если бы Колпаковского сделали ханом нашим в той надежде, что он, вероятно, не захочет иметь при себе К-и. Скажите, ради Бога, неужели этот господин, т. е. К-и, будет терзать степь вместе с Колпаковским? Представьте, что он теперь делает с отцом. Вчера уехал отсюда Эрдень, он жил несколько дней здесь, собирал киргиз и давал им какие-то советы, чтобы сменить моего отца и говорил им, что это поручил ему К-и. В какой степени все это нагло и низко вы увидите и без моих пояснений. Я не знаю, что и думать об сибирском начальстве. Дело это кончится скверно для К-и, потому что я намерен совершить преступление и объявить, что до этого преступления я был доведен несправедливостью сибирского правительства и особенно интригами г-на К-и. Вы можете после этих слов подумать, что я не совсем здоров, я же вас уверяю, что никогда я не чувствовал себя так хорошо, как теперь. Во всяком случае, я уверен, что вы будете до последней степени защищать моего отца, но, вероятно, вам самим бывает иногда не лучше от разных интриг, чем нам. Здесь киргизы толкуют, что будто вы не в милости у Дюгамеля и в ссоре с Фридрихсом. Откуда они все это узнают, не могу и понять. Про меня что они сочинили — это потеха! Видите ли, когда меня посылали в Кашгар, я там не был, а жил в горах, где-то около Верного, и приехавши в Омск, написал разную чепуху. Царь как-то, читая мой отчет, видит, что все это не ладно, на сказку что-то смахивает. Думает: дай-ка. поиспытаю и послал другого более благонадежного человека в Кашгар. Тот, конечно, был в Кашгаре и, приехавши донес, что у Валиханова все вздор написано — таких рек там нет и городов таких нет, как у Валиханова. Царь рассердился и говорит: послать Валиханова в Кашгар в другой раз, он отказался больным, тем это дело кончилось. Вдруг Валиханов захотел быть султаном. Царь и говорит: нет, брат, ведь ты болен был, когда я посылал в Кашгар, будь и теперь больным. [523] Как это вам нравится? Эту дичь рассказывал один султан, мой родственник.

В.

Отец мой скоро поедет в Омск, дней через 10. Ибрагимова нельзя ли сделать секретарем в наш Приказ.

16 генваря 1863.

К-и объявляет нам решительную войну. Нет почты, чтобы отец не получил выговора или предписания в резких формах. Нестеров в наших волостях буйствовал, как разбойник, и возбуждал Есенбаевцев против моего отца. О выходках Ерденя я уже писал. Скажите, пожалуйста, что же это значит? Я не помню даже при Госфорте ничего подобного. К-и и Нестеров жили тогда очень тихо. Откуда взялась у них свирепость теперь и неужели все это мы должны терпеть. Все волостные управители, которые не дали К-и в нынешнюю ревизию, уже сменены или же ждут смены. О Кусене уже получено громовое послание. Отец получил на днях письмо от Фридрихса, который, препроводи копию с просьбы киргиза Малтабарова «о насильственном отобрании» его жены мною, без дальних околичностей приказывает отцу немедленно возвратить этому киргизу жену и удовлетворить его за все убытки, а в заключении делает моему отцу упрек, что он употребляет власть старшего султана для потворства неблаговидным поступкам сына. Я уже писал вам об этом как-то. К-и же, вероятно, хорошо знает, что я жену у этого не отбирал, поэтому мог бы сначала спросить отца, в какой степени все это справедливо; ему также хорошо было известно, что отец мой не принимал в этом деле никакого участия и даже был со мною в ссоре, следовательно упрек сделан намеренно. Я знаю, что Малтабаров находится при Эрдене и он его научил подать просьбу. Очень может быть, что Эрден действовал по наущению К-и. Я вас покорнейше прошу, дорогой Карл Казимирович, прочитать эту просьбу. Там написано — все вздор. Во-1-х, мой отец выгнал этого [524] киргиза с женой и дал ему еще лошадь. Назад его вытребовал не отец, а я через Гафара Мондаева и вытребовал потому, что он сам, Малтабаров, уведомил меня, что желает развестись с женой. Я в это время был в Кокчетаве, а не в своем ауле, как пишет проситель. Разводную дал он при указном мулле, который внес в метрическую книгу и при многих свидетелях из почетнейших биев Кокчетавского округа. При них же он получил от меня 200 рублей и одну лошадь. Этого в просьбе нет. Развестись с женой заставило его то, что жена была не вполне законна. Она была вдова старшего его брата и по мусульманскому шариату она была свободна в выборе мужа до тех пор, пока не будет обвенчана указным муллой и брак внесен в метрическую книгу. Ничего этого у Малтабарова не было. Все остальное в просьбе не более не менее как выдумка. Я, во всяком случае, не хотел бы потерять 200 рублей и лошадь напрасно и при том заплатить за какие-то небывалые расходы и похищение. Во-вторых, было бы несправедливо отдать обратно этому негодяю женщину, которая уже свободна юридически, через данную ей разводную. В третьих, история эта, при волнении умов в нашем округе, будет иметь весьма неблагоприятные последствия для отца. Я прошу справедливости и больше ничего. Надеюсь, что вы, Карл Казимирович, примете в этом деле участие и защитите меня от преследований К-и и Эрденя. Через неделю я буду в Омске вместе с отцом и сам объяснюсь с Фридрихсом, а вас прошу предупредить его и объяснить ему это дело, как есть. Мне больно, что отец получил не заслуженный выговор и грубое письмо, будучи ни в чем не виноват.

Отец думает подать в отставку и я совершенно разделяю его мнение, что за приятность зависеть от какого-нибудь К-и. Платить этому негодяю не стоит за мировые блага, а избавиться от него нельзя. Скажите, можно разве служить, когда само областное начальство возбуждает киргиз и интригует в Орде. — До свидания.

Валиханов. [525]

NB. Через неделю едем в Омск непременно. Муса Германович, конечно, будет так любезен, что подождет нас. Что нового из Питера? Нет ли движения планет?

6 февраля. Аул наш.

В.

Добрейший друг Карл Казимирович. Премного виноват перед вами и перед Катериной Ивановной, что до сих пор не писал вам. Сначала думал ехать в Петербург и там видеть вас лично, потом обстоятельства изменились и поездку оставил до мая. Теперь живу в Омске и думаю, впрочем, скоро отправиться в степь к себе домой. Муса Германович тоже здесь и мы живем вместе в вашем доме. Здоровье мое зимою было не совсем хорошо, теперь опять поправился. Вел себя, признаться, не совсем хорошо, играл в карты, таскался по клубам и шампанское стал пить. В четыре месяца проиграл около 3-х тысяч и теперь бросил, потому что нет денег, а просить от отца совестно. Если б вы были здесь, конечно, ничего этого не было бы. У меня, вы сами знаете, в Омске не было ни одного хорошего знакомого, кроме вас. С Тыртовым я в ссоре, т. е. собственно с Лизаветой Михайловной. Мы поссорились за чепчик с перьями, который нынче стала носить Л. М. в подражание мадам Шаховской. Я не одобрил этот наряд и вышла история. Уже более трех месяцев, как я не бываю у Тыртовых и Лизавета Михайловна со мною не кланяется и продолжает носить перья. С Дюгамелем мы так себе — я имею честь быть приглашенным на бал, но визиту мадам Д. все таки не сделал. Только с Лещевыми я нахожусь в более коротких отношениях. Фридрихс дурит по-прежнему, Майдель двуличничает и, вероятно, скоро потеряет всякое значение. К-и выходит в отставку, хотя за него сильно хлопотал Фридрихс. Затем все остается по-прежнему. Вы, вероятно, помните, что я был приглашен Дюгамелем содействовать г-ну Яценко. Нечего говорить, что с Яценкой я не сошелся. Областное Правление написало проэкт, с целью изменить прежний суд биев. Я подал записку, чтобы оставить суд [526] биев без всякого изменения. Проэкт мой будет принят и суд биев останется по-прежнему. Теперь мы хлопочем о том, чтобы Баян аул перевести на Бель-агач. Не знаю, выйдет ли что.

Майдель, Ивашкевич, Николай Лещев едут в коммиссию для разбора претензий между Оренбургскими и Сибирскими киргизами. Толку, конечно, не будет и вся тяжесть падет на киргизов. Вот наши новости. Как вы сами поживаете, как здоровье добрейшей Катерины Яковлевны, что поделывает моя милая Катерина Карловна? Коля здоров ли? Пишите, пожалуйста, обо всем подробно. Вы знаете, как нам интересно все, что касается вас. Муса Германович на вас немного претендует. Вы послали всем своим знакомым свои карточки, а нас забыли. Но тем не менее он собирается с следующей почтой послать вам свою карточку. Спешу к почте и потому нацарапал вам так, что едва ли разберете. Прощайте.

Ч. Валиханов.

P. S. Если в мае поеду в Петербург, может заверну в Оренбург. Шишка на носу уничтожилась давно. Я очень рад этому.

Марта 4-го. Омск.

В письме, которое здесь не помещается и в котором Валиханов советует Гутковскому познакомиться с Ф. М. Достоевским, сделана приписка к последнему:

«Давно не имею от тебя никаких известий, любезный Федор Михайлович. Жив ли ты? Впрочем, если бы ты умер, то написали бы о том в газетах. Поэтому надо полагать, что ты жив, но забыл нас, живущих и вопиющих в пустыне киргизской. Что со мной и как я живу, узнаешь подробно от Карла Казимировича Гутковского, моего друга, который едет в Петербург по делу, касающемуся отчасти и меня. Надеюсь, что и ты, и Мария Дмитриевна примете его хорошо и познакомитесь с его семейством. У них в Петербурге нет никакого знакомства. Гутковские люди очень добрые и без всяких провинциальных предрассудков, [527] которые так шокируют вас, петербуржцев. Я буду в Петербург с первой зимней дорогой. Кланяюсь Михаиле Михайловичу с его семейством, Исаковым, Майковым и всем, которые меня помнят».

20 мая. Кокчетав, в Киргизской степи.

Валиханов.

Я, как и все, был глубоко поражен, многоуважаемый Карл Казимирович, известием о вашей отставке, хотя удивляться несправедливостям можно бы нам, сибирякам, перестать. Известие это довило до нас через киргизские слухи, ибо письмо ваше было в приказе затеряно, что при прежних обстоятельствах, вероятно, не случилось бы. Но еще более я был изумлен, прочитавши письмо Семена, в котором он вину вашей отставки кладет на какой-то мой донос, где я жаловался на дурные дела в области, не упоминая имен виноватых лиц и вследствие этой темности виновником сочтены были вы. Но этого положительно не могло быть, кто бы вам не говорил. Я, действительно, писал статью о несправедливостях, сделанных мне при выборе меня в султаны в «Русский Инвалид» и писал по приглашению самого редактора, друга моего, Романовского, следовательно статья моя была более жалоба и ни в каком случае не донос, разве с египетской точки зрения жалобы на несправедливость называются доносами. Далее, я упоминал поимянно всех господ, которые интриговали против меня и брали взятки с Боганалинцев, именно: г. К-и, г. Ивашкевича (пожалованного за эти гадости землей), заседателя Безверхова и, конечно, при этом не похвалил состояние нашей области, ибо это была бы неправда вопиющая. О вас же я выразился, как и было в самом деле, как о единственном моем защитнике и даже привел какое-то место из вашего письма (кажется, в этом роде: некоторые господа успели склонить наше светило на сторону неправды и проч). Из этого вы можете видеть, что все говоренное вам сущий вздор, чтобы оправдать свою личную ненависть, которая, вероятно, и побудила избрать вас в жертву. По чтобы не было никаких не до разумений, [528] чтобы дело было на чистую я просил теперь же Романовского напечатать мой донос (пусть так будет), а если этого нельзя, то сообщить копию с моего письма за своим скрепом. А это письмо, если хотите, можете показать тому, кто говорил вам о безымянных доносах. Мне очень жаль вас, Карл Казимирович, когда подумаю о ваших денежных обстоятельствах: куда вы денетесь? Пожалейте вы и нас, оставленных в жертву г.г. К-и, Нестерову, которые будут возить по степи Ягернаутского идола.

Валиханов.

P. S. Если только мое письмо было причиною вашего увольнения, то я сделаю все, что только возможно к исправлению дела! Я уже написал Романовскому и просил его доложить военному министру. Коль только позволит здоровье, поеду в Питер и буду просить всех и М., и Горчакова и непременно доведу до сведения Государя Императора. Теперь пишу к С. и прошу его ходатайствовать ( . . . . . ).

Отец мой свидетельствует вам и Екатерине Яковлевне свое глубокое почтение и просит считать его преданным навсегда. Если будете затрудняться куда ехать — приезжайте на лето к нам, пока устроитесь.

Ради Бога, не унывайте, может будет лучше.

11 мая. Сарымберт.

В.

Любезный друг Карл Казимирович. Узнав из писем Лещева к Фридрихсу, что вы еще не уехали, пользуюсь случаем, чтобы проститься с вами еще раз и пожелать вам доброго пути. В Кокчетаве за разными хлопотами по выбору решительно не было времени. О том, что отец опять избран всеми, единогласно, — вы, вероятно, уже слышали. Я, слава Богу, здоров и хлопочу по делу, которое мне поручено: чтобы было лучше киргизам. Кланяйтесь в Петербурге тем из моих друзей, с которыми встретитесь.

Ч. Валиханов. [529]

P. S. У нас в Кокчетаве русские чиновники во время ревизии решительно и явно бунтовали киргиз, за то и все поплатились. Верещагин в Баян Аул, Калинков в штат областного правления, на их места назначены: Песчаников и Петров из Каркаралов.

14 июля. Акмоллы.

В.

(Листок без начала) . . . . . . и дикокаменных киргиз. Уже неудовольствие между Зачуйскими и нашими киргизами начались и теперь. Сношения разорваны, всякий перешедший за Чу теряет свободу, на том основании, что Суранчи и Супатай выдали посланцев русским. Во всяком случае лучше было бы для нас, какие б мы не имели виды на Коканские владения, не возбуждать против себя Дикок. киргиз, которые после обременительных налогов и зеката, положенного в три раза более против прежних годов, ждут русских, как избавителей. Это верно. 3-е. Если отпустить Али-Шира и его спустников, не обращая на них особенного внимания — это самое будет иметь больше нравственного значения, чем речь, которую он выслушает в Омске. Коканцы все убеждены, что он будет отправлен скоро в Пишпек, на том основании, что под Акмечетом все их пленные выпускались очень скоро. Русским кажется нечего держать Али-Шира или другого какого-нибудь среднеазиатца. Для коканцев личность Али-Шира не имеет никакого значения и еслиб он совершенно погиб, то и тогда не будут считать это большой потерей. Между тем, как нравственно великодушие и сознание своего превосходства — подействует гораздо благодетельнее на коканцев и на киргиз, чем страх потерять Али-Шир-датху.

Коканцы в Пишпеке ждут русских, якобы идущих для взятия их кургана в числе 5 т. ч. Народная молва представляет всех воинов наших в сажень ростом и одела их в непроницаемые для пуль латы. Здесь, всякое обыкновенное происшествие в устах киргиз принимает фантастич. характер: качественно — преобладает сверхъестественный элемент, количественно — увеличивает в прогрессе [530] равносильном действию сильнейшего микроскопа. Войско это едет под начальством старого вождя с одним глазом на лбу. Кто это мог быть?

Валиханов.

P. S. Перемышельский кланяется вам и Катерине Яковлевне. Относительно Али-Шира он соединяет мольбу с моей. Дай Бог, чтоб это не было гласом вопиющего в пустыне.

В.

Любезнейший Карл Казимирович. Завтра мы выезжаем: я в Аулие-ата, чтобы пожинать победоносные лавры, а Муса к себе в Баян-аул, чтобы подвизаться в доблестях гражданина. Думал в Питер, а попал в страну Диких и каменных киргиз, еду я, признаться, для того, чтобы получить чин. Черняев, кажется, человек хороший и чина может не пожалеет, еду и для того, чтобы оттуда через Акмечеть проехать на Оренбург. Если б это удалось, было бы хорошо.

Здесь в богоспасаемом Омске все по старому, так что становится даже досадно, только Крупеников идет все в гору. Нынче он выиграл в Ирбити 70 т. и на радостях купил ясене диадему (стремление очевидное к верховной власти), Воинову — шпильку на галстух, Врангелю — красный халат, Струве — бухарскую япанчу и в заключение всего приобрел дом Лещева за 2 т. руб. Ал. Н. кажется рад этому. С Фридрихсом, генералом, случился казус. Он попал в число опальных и скоро, кажется, уедет в Ревель. К-и выходит в отставку. Я видимо примиряюсь с мосье Дюгамелем: подал ему записку о суде биев и он ее одобрил, но с мадам Дюгамель все еще не знаком. Кто будет нашим ханом еще неизвестно, одни говорят о Колпаковском, другие о Майделе. Оба хорошие ребята. Областное правление и канцелярия ведут междоусобную войну. Бойцом от канцелярии выступил Крохолев и киргизские деньги прибрал к себе, в правление никто не ходит. Ивашкевич в бешенстве и подстрекает Майделя, который [531] однако ж прямо действовать не решается, но в клубе ругается. Все ждут новых порядков и пользуются междуцарствием. Берут страшно и явно, сегодня пишут, чтоб подали в отставку, завтра, взяв деньги, отменяют и проч. Отец мой совсем перестал ездить в Омск. Муса бьется, как рыба об лед и туда и сюда, но пристроиться все-таки не может. Вообще все идет скверно.

Посылаем при этом письме фотографические карточки. Я расстегнут, но это лучшая карточка. Надеюсь, Катерина Яковлевна извинит Метя.

Как вы поживаете? Напишите, ради Бога. Мне адресуйте в Укр. Верное. Прощайте.

Омск. 24 марта.

Чокан. [532]

Дополнения и поправки.

При полном отчете Валиханова пропущено указание, что часть отчета, под заглавием «Поездка Ч. Ч. Валиханова в Кашгар», помещена в IV томе Известий И. Р. Географического Общества за 1868 год (Спб. 1869, стр. 264-287). Этот отрывок занимает в настоящем томе страницы 364-395.

В «Северной Пчеле 1861 г. № 192 напечатана заметка за подписью Валиханова под заглавием «Дикокаменная орда», составляющая перепечатку известий о Бурутах из помещенной на страницах Записок И. Р. Географического Общества статьи его «Описание Джунгарии».

На странице 348-й настоящего тома, по недосмотру, маршрут Валиханова напечатан не в том порядке, как следует: все названия пунктов, начиная от Копала до р. Джеты-огуз должны быть поставлены выше р. Кизиль-су.

Текст воспроизведен по изданию: Сочинения Чокана Чингисовича Валиханова (Записки императорского русского географического общества по отделению этнографии, Том XXIX). СПб. 1904